copyleft 2012–2020«Прожить жизнь героя»
Французский писатель Эммануэль Каррер — о Лимонове, крахе демократии и мужских ценностях.
«Лично я предпочел бы находиться под властью Америки, нежели под властью кого-то вроде Дугина или Лимонова. Все-таки я принадлежу к западной демократической цивилизации»,— рассказал газете «Взгляд» Эммануэль Каррер. Его биографический роман «Лимонов», посвященный одному из самых противоречивых русских писателей, недавно был издан в России.
— Многие, в том числе и многие из тех, кто считает Лимонова большим писателем, скептически относятся к его политической деятельности. По-вашему, можно ли видеть в нем серьезного политика?
— Мне кажется, что главная жизненная цель, которую поставил перед собой Лимонов, заключается не в том, чтобы быть политиком или писателем. Его цель — быть героем. Прожить такую жизнь, о которой он мечтал, будучи маленьким мальчиком. Быть верным такому пути. Я думаю, что этой цели он достиг. Я не склонен относиться к политической деятельности Лимонова слишком серьезно. Его успехи и неудачи в политике, его попытки быть радикальным политическим деятелем интересуют меня не сами по себе, а как часть выполнения этой программы — прожить жизнь героя.
— Когда наблюдаешь за деятельностью Лимонова, возникает впечатление, что он как бы завис в некой неопределенной точке между двумя целевыми аудиториями: простым народом, к которому он всегда хотел быть близок, и интеллектуалами, которые, как и он, в последнее время пытаются проявлять революционную активность. Есть ли в современной Европе нечто подобное этому русскому социальному водоразделу, по одну сторону от которого — народ, а по другую — «чистая» публика?
— Нечто подобное есть. Хотя, конечно, это разделение укоренено у нас не столь глубоко, как в России. В России то, о чем вы говорите, имеет очень давнюю историю. В XIX веке об этом велись жаркие споры, вся русская литература так или иначе затронута этой проблематикой. Если говорить, например, о Франции, то там ситуация, конечно, иная. Но, тем не менее, у нас отдаление интеллектуалов от «настоящего» народа тоже ощущается все более и более отчетливо.
— Одна из любимых идей Лимонова — неизбежность революции, которая рано или поздно должна произойти в Европе. По-вашему, насколько эта идея соответствует реальному положению вещей?
— Не знаю. Очевидно, что какие-то протестные настроения у нас присутствуют. Очевидно, что власть принадлежит рыночным структурам и финансовой олигархии. То есть тем, кого никто не выбирал. И такое положение вещей, разумеется, не имеет ничего общего с демократией. Наши правительства делают все, что могут, но могут они очень немного — почти всю власть они утратили. Поэтому у многих людей появляется ощущение, что от них ничего не зависит, что демократия перестала быть демократией, что она превратилась в маскарад. Так что, возможно, в Европе действительно имеет место нечто вроде предреволюционной ситуации. Но что за этим последует, я понятия не имею. В отличие от Лимонова, я не считаю себя политическим мыслителем.
— Один из бывших соратников Лимонова, философ Александр Дугин, утверждает, что сейчас в Европе многие увлекаются евразийством, интересуются православием и чуть ли не склоняются к мысли о союзе с Россией против Америки. Замечали ли вы что-то подобное?
— Люди, которым близки такие настроения, действительно есть, и сейчас они нередко принимают ислам. Однако лично я предпочел бы находиться под властью Америки, нежели под властью кого-то вроде Дугина или Лимонова. Все-таки я принадлежу к западной демократической цивилизации. Я знаю, что многие считают ее истощенной, уставшей, утратившей идеалы. Может быть, все это и так. Но она моя!
— Ваша книга будет издана во многих странах, ее переведут более чем на 20 языков. Как вы думаете, сделает ли это Лимонова всемирно знаменитым или по крайней мере более известным в мире, чем сейчас?
— Думаю, что да. Процесс уже запущен. Во Франции многие его книги, старые тиражи которых уже давно закончились, сейчас издаются заново. То же самое, по-видимому, начинается или уже началось в Италии и в Германии. Поэтому ответ на ваш вопрос утвердительный. И я счастлив, что это так.
— Ваша книга дает читателю представление не только о герое, но и об авторе, то есть о вас. Согласны ли вы с тем, что ваш взгляд на Лимонова отражает особенности вашей родной парижской среды — наверное, в равной степени интеллектуальной и буржуазной?
— Да, конечно! Я это признаю, более того, я это подчеркиваю. Каждый из нас сформирован своей социальной средой, что бы она собой ни представляла. Единственное, что вы можете,— это осознать данный факт. И если вы его осознаете, то, возможно, ваша внутренняя зависимость от вашей среды станет чуть меньше. Но я думаю, что этот феномен, то есть социальную предопределенность нашего развития, надо просто принимать как данность. Претендовать на то, чтобы освободиться от этой предопределенности,— самообман, заблуждение. Другое дело, что вы можете попытаться понять, откуда вы происходите, с каких позиций вы говорите.
— Именно это вы и попытались сделать в «Лимонове»?
— Да. Ведь «Лимонов» — это книга о человеке, который, будучи, как и все мы, продуктом своей среды, на протяжении всей жизни преодолевал свой бэкграунд, выходил за его рамки. И добился на этом пути больших успехов, уйдя от своей первоначальной среды настолько далеко, насколько это вообще возможно. Жизнь каждого из нас ограничена двумя точками: вот здесь ты родился, а здесь умер. В моем случае расстояние между этими точками будет, видимо, незначительным. А в случае Лимонова оно огромно, и это меня восхищает. Соображения о себе, которые я высказываю в книге, и особенно соображения социального порядка, связанные с тем, о чем мы говорим сейчас,— это нечто из области элементарной честности перед читателем. Но это одновременно и часть повествования о Лимонове: рассказывая его историю, я одновременно создаю свой собственный автопортрет.
— Можете ли вы сказать, что знакомство с Лимоновым и работа над этой книгой как-то вас изменили?
— Надеюсь, что это так. Вообще говоря, каждая книга, которую ты пишешь, о чем бы она ни была, что-то в тебе меняет. Здесь работает принцип, о котором я уже сказал: чем больше ты осознаешь свои границы, тем более свободным ты становишься. Работа над книгой о Лимонове дала мне возможность присмотреться не только к нему самому, но и к большому отрезку времени, к тому, что происходило на протяжении более чем 50 лет и чему я сам был свидетелем. Я попытался проанализировать свое понимание фактов, которое часто было неверным, свои ошибки. Это не значит, что в будущем я обязательно стану понимать происходящее лучше. Но если говорить о неком результате, то я бы сказал, что мне удалось несколько изменить свой взгляд на историю, свое понимание того, что она собой представляет. Ведь мы: я и большинство моих сограждан, относящихся к той же возрастной категории, что и я,— всегда жили так, что наша жизнь была очень далека от истории.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, в частности, что мы никогда не были на войне, мы всегда были защищены. Разумеется, я не жалуюсь на это, лишь констатирую. А еще, говоря о Лимонове, ты сталкиваешься с совершенно особой системой ценностей и с особой идеей судьбы. Конечно, кто-то может считать его фашистом. Но на первый план здесь может выйти и совершенно иной аспект, а именно вопрос о том, что значит быть мужчиной, что такое мужские правила и мужские ценности. Ответы, которые дает на эти вопросы Лимонов, кажутся мне в какой-то степени детскими. Но, с другой стороны, эти ответы меня по-своему восхищают, поскольку в них Лимонов очень витален и смел.
Кирилл Решетников | «Взгляд», 4 декабря 2012 года
