copyleft 2012–2020Лимонов в Зазеркалье
«У того, кто хочет восстановить коммунизм, нет мозгов. У того, кто о нем не сожалеет, нет сердца». Эти слова, приписанные Владимиру Путину, предваряют пухлый, без малого пятьсот страниц, «интеллектуальный бестселлер» француза Эммануэля Каррера, посвященный жизни, творчеству и политической борьбе Эдуарда Лимонова. Разумеется, российский президент ничего такого не говорил, но автора, по-видимому, это обстоятельство нимало не занимает. По его признанию Radio France international, в книге «около 60-70% точной информации». Остальное — плод вымыслов и домыслов, превращающих биографическое повествование в плутовской роман. Так его, наверное, и следует рассматривать. Хотя бы потому, что в противном случае придется признать, что перед нами развесистая клюква.
Эту книгу, получившую престижную премию Ренодо, ждали в России. Лимонов, ознакомившись с текстом еще до публикации во Франции, вопрошал в своем «Живом журнале»: «Интересно, что будут писать критики. Отыщется ли российское издательство для такой книги? В серии «ЖЗЛ», в издательстве «Молодая гвардия»? О, я бы повеселился!» Российское издательство отыскалось — Ad Marginem выпустил карреровскую лимониану, названную и впрямь с незатейливой простотой серии «ЖЗЛ» по фамилии главного персонажа.
Вместо биографии читатели получили вариации на тему лимоновского лирического супергероя, прошедшего войны, психиатрические клиники, тюрьмы и постели сотен женщин. Сам Лимонов, похоже, остался доволен результатом. «За то, что Каррер написал, я не отвечаю, он отвечает, он создал миф. А я, пожалуй, даже на презентацию книги не пойду. Незачем. Мифологические монументы не должны разгуливать по презентациям»,— сообщил он в сетевом дневнике.
Позволю себе не согласиться с Лимоновым: миф создал он сам. На протяжении всей жизни — абзац за абзацем, страницу за страницей, книгу за книгой. Каррер лишь легитимизировал этот миф, облек в форму биографии, вдохнув в него новую жизнь, да так ловко, что экс-президент Франции Николя Саркози рекомендовал книгу своим министрам для лучшего понимания России.
Каррер, знакомый с героем своего романа еще по богемному Парижу восьмидесятых годов XX века, черпал материал преимущественно из прозы самого Лимонова, причем даже эти квазибиографические свидетельства ухитрялся искажать или неверно интерпретировать.
К примеру, Андрей Седых и его газета «Новое русское слово» в строгом соответствии с художественным миром «Эдички» превращаются в Моисея Бородатых и «Русское дело». Американский бизнесмен Питер Спрэг, в доме которого слуга Лимонов подавал к столу заезжему красному поэту Евтушенко, становится миллиардером Стивеном Греем. (В «Истории его слуги» Стивен все же миллионер, но стоит ли обращать внимание на мелочи?)
«Как было упустить такую возможность поработать с первоисточниками?» — сокрушается лимоновский соратник по Национал-большевистской партии Захар Прилепин на сайте «Свободная пресса», разумея тот простой факт, что в родном для Каррера Париже осталось немало людей, хорошо знавших и самого Лимонова, и его тогдашнюю жену Наталию Медведеву. А вот не входило это в задачи автора, и все тут. Неслучайно он поименовал свое произведение не биографией и не биографическим романом, а просто романом. Каррер — не Брайан Бойд, вымывавший из информационного потока драгоценные крупицы для всеобъемлющего жизнеописания Владимира Набокова под зорким присмотром его вдовы. Другие у него цели и методы.
Перед нами мир, дважды прошедший сквозь призму художественного преображения, — реальность, уже переосмысленную Лимоновым, переосмысливает французский писатель. Эта литературная оптика обращает быль в небыль и навязывает романические законы человеческой жизни, и та послушно принимает форму художественного произведения, обнаруживающего лишь общее сходство с реальными событиями. Если угодно, книга Каррера — это антибиография.
Разного рода неисправностей в книге хоть отбавляй. В попытках прописать фон, исторический и бытовой, Каррер делает одну ошибку за другой. Иные из них способны изрядно повеселить. Вот, например, как растолковывается французскому читателю способ приготовления таинственного напитка samagonka (так в парижском издании): «водка, которую делают дома, в собственной ванне, из сахара и купленного в аптеке спирта». А вот в продолжение темы рецепт коктейля «Слеза комсомолки» из ерофеевской поэмы «Москва — Петушки», совпадающий с каноническим лишь в одном ингредиенте (лимонад): «пиво, уайт-спирит, лимонад и дезодорант для ног».
Каррер на каждом шагу сталкивается с необходимостью объяснять те или иные особенности национального характера и образа жизни. И в самом деле, поди пойми русского писателя, не имея точного представления о том, что значит тягостное состояние под названием zapoï. Даром что алкоголизм Лимонова — такая же иллюзия, как и его воровская юность. И тут, надо отдать Карреру должное, он обнаруживает тонкое знание предмета. «Запой — штука серьезная, это вам не банальная пьянка на один вечер, как у нас, за которую расплачиваешься опухшей физиономией. Настоящий запой предполагает, что ты не выходишь из состояния опьянения несколько дней кряду, бредешь куда несут ноги, садишься в поезд, не зная, куда он идет, рассказываешь первому встречному самые интимные секреты и в конце напрочь забываешь все, что говорил и делал, — словом, нечто вроде волшебного сна».
Порой кажется, что в состоянии такого сна и создавалась книга. Фраза Юрия Олеши об инженерах человеческих душ приписана Сталину, которого чекисты, оказывается, называли natchalnik, а не «хозяин». Родившийся в Азербайджане Гарри Каспаров, армянин по матери и еврей по отцу, вдруг обнаруживает «внешность армянского еврея». Об Анне Политковской, с упоминания о гибели которой начинается роман, дважды говорится, что ее «подстрелили», словно речь идет об охотничьем трофее, утке или куропатке. И тут уж улыбка невольно сходит с губ.
А вот в каком виде Каррер приводит стенограмму суда над Иосифом Бродским, которую сделала «одна журналистка» (Фрида Вигдорова): ««Кто разрешил вам быть поэтом?» — спрашивает судья. Бродский, задумчиво: «Кто разрешил мне быть человеком? Возможно, Господь…»» У Вигдоровой: ««Кто причислил вас к поэтам?» — «Никто. (Без вызова.) А кто причислил меня к роду человеческому?»»
И так далее и тому подобное.
Это чтение не только увлекательное, но и в какой-то мере небесполезное, дающее возможность убедиться в том, что Россия остается для Запада terra incognita, страной икры, матрешек, водки, бренчащих на балалайке медведей и прочего колоритного китча а-ля рюсс. Само собой, к пониманию писательской судьбы все это не имеет ровным счетом никакого отношения, но Лимонов вряд ли остался внакладе, получив при жизни то, чего обычно удостаиваются после смерти,— не романизированную даже, а мифологизированную биографию.
«Октябрь», №6, июнь 2013 года
