Принято писать рецензии на книги, вышедшие из печати и поступившие в продажу. Мне бы хотелось рассказать читателям Нового Русского Слова об авторах, которых они не знают, чьи книги не вышли из печати. Живут и работают эти авторы в СССР. Кое-кто из них трудится в литературе уже несколько десятков лет. В СССР их не издают, но их знает совсем не узкий круг читателей. Их знает «вся Москва», а это значит и «вся Россия».
О них, моих друзьях-поэтах, мне и хотелось бы рассказать. Но прежде немного о «всей Москве».
Я употребляю этот термин именно в том же значении что и «весь Париж», например. За отсутствием связей легальным путём (журналы, газеты, радио, телевидение) гипертрофированно развились личные связи у москвичей. Русские любят говорить по телефону (об этом пишет и Маклюэн, и отсюда делает вывод, что у русских слуховая культура). Да, но вынужденно. Конечно, ты не прочтёшь в газете, что у В.Марамзина в Ленинграде был обыск, но тебе через полчаса после обыска звонят уже московские приятели и говорят: «Ты знаешь, у Марамзина был обыск!». Телефон — это русская газета, так же, как Самиздат — это русская, в обход государства издательская деятельность.
«Вся Москва» состоит из больших и маленьких кружков и компаний, и все они необычайно тесно друг с другом связаны. Обычно вокруг одного-двух-трёх жизненно-энергичных людей группируются уже десять-двадцать человек, готовых слушать и участвовать. Кто входит в эти кружки и компании? Литераторы, художники, философы, композиторы. люди науки, инженеры служащие различных учреждений, домашние хозяйки, академики, врачи, их дети, внуки, целые семьи. Есть выражение «пойти в гости». Институт гостей чрезвычайно развит в России. В Москве можно прийти в гости просто так. Чем-то взволнованный бежишь по городу, хочется с кем-то поделиться новостью, свеженаписанными стихами. Вспоминаешь, кто из знакомых живёт ближе. Заходишь, говоришь, завязывается спор, часто за полночь. Институт гостей составляет суть Москвы.
Короче говоря, читатели есть, и это многочисленный, хорошо организованный отряд, который в несколько дней узнаёт, что поэт Н. читал в мастерской художника Л. новую поэму, а поэма такая-то и такая-то. И кто был, и кто как на поэму реагировал. Ко мне самому неоднократно звонили совсем незнакомые люди, называли себя и говорили: мы хотим, чтобы вы у нас почитали. Я договаривался, приезжал, никого не зная, читал собравшимся — обычно это 20–30 человек,— с кем-то знакомился и уезжал, оставляя обязательно им свои сборники. А уж они перепечатывали и распространяли сборники дальше. Самиздат — не организация. Самиздат — вся Россия.
Я рассказал о читателях. Теперь о том, что они читают.
Солженицын, Максимов? Да. И рядом всегда стоят на полке самодельно переплетённые книжки стихов, порою с надписью автора, или без неё.
Любимые поэты. Кто они? Читатели «Нового Русского Слова» знают Бродского. Но вот и другие имена.
Евгений Леонидович Кропивницкий
Как-то я услышал от художника М.Гробмана следующие стихи:
Приехал толстый гражданин,
Широкоплечий, бородатый,
И с шевелюрою мохнатой.
На небе был ультрамарин,
А тучки были как из ваты.
Какой роскошный гражданин
Широкоплечий, бородатый.
Стихи удивили меня какой-то ласковой чудаковатостью, совершенной простотой и в то же время выразительностью. Совсем они не были похожи на то, что писали «Смогисты» — тогдашние мои друзья Алейников и Губанов. Кто написал эти стихи? Евгений Леонидович Кропивницкий — ответил Гробман.
Кропивницкому сейчас 81 год. Окончил «Строгановку» ещё до революции. Преподавал всю жизнь — был руководителем художественных и литературных студий. Эта работа давала ему гроши. По его собственному признанию, 17 лет своей жизни он голодал. С 1939 по 1963 год состоял членом Союза художников СССР. В 1963 г. был исключён после хрущёвского «разгона». Он был единственным действительно пострадавшим (не Евтушенко, не Эрнст Неизвестный — «герои манежа», а он, именно он. Настоящее, то, что нужно гнать, искоренять, всегда видно гонителю). Кропивницкий живёт уже более 40 лет на станции Долгопрудная, что по Савеловской жел. дороге, в маленькой 9 м комнате. Печь отапливается углём, водопровода нет, деревянный туалет во дворе. Два года назад умерла его жена — художница Ольга Потапова. Они прожили вместе 50 лет. Какой чистотой веет от этого человека, сумевшего пронести через многие годы страшных событий незапятнанным своё творчество!
Врождённый педагог, он устроил для своих и чужих детей что-то вроде лесной академии, ежедневно водил на прогулки в лес своих Льва и Валю (оба сейчас известные художники-авангардисты) и их сверстников Оскара Рабина и Генриха Сапгира. О Рабине читатели знают в связи с выставками 15-го и 29-го сентября этого года в Москве. Сапгир — один из интереснейших современных русских поэтов. О нём будет речь дальше. (Евгений же Кропивницкий воспитывал и поэта Игоря Холина, но позже).
Бродил Кропивницкий с детьми по лесу, читал им стихи, рассказывал о писателях, художниках. Разводили костёр, варили суп из крапивы,— вспоминает Г.Сапгир,— открывали книгу, читали Пушкина.
Лучший сборник Кропивницкого «Земной уют» начинается стихотворением:
У мусорного бака,
У стока мутных рек
Голодный как собака
Оборвыш — человек.
Внизу огромный город —
Исчадье зол и бед.
Томит беднягу голод,
Ему спасенья нет.
Это трудная пригородная военная и послевоенная жизнь. Архипелаг ГУЛАГ читали? Разве не близко?
Барачная подмосковная Москва широко разливается в стихах Кропивницкого, гуляет, доступными ей способами веселится, пьяная куражится и в будни глухо и черно работает. Одни названия его стихов чего стоят: «Осенью за поллитровкой», «Тритатушка», «Средство от туберкулёза». Кстати. «Средство от туберкулёза» широко известно в Москве:
Над бараками над длинными
Сонно плавает луна,
Переулками пустынными
Баба крадётся одна.
Смрадом тянет от помойницы,
Озаряемой луной,
А в барачной тесной горнице
Кровью кашляет больной.
. . . . . . . .
Мать, собаку есть не нравится,
Но беда-туберкулёз.
Неужели не поправиться
И погибну я как пёс?!
. . . . . . . .
Съел собаку и поправился
И прошёл туберкулёз
И как сукин кот прославился
И довольный произнёс…
Лирический герой Кропивницкого живёт рядом, в бараке. Он пока только скептический безвольный наблюдатель нечеловеческой этой жизни.
У Кропивницкого не найти открытого осуждения власти, но он осуждает, ненавидит эту жизнь, к которой привела русский народ эта власть. И вот вывод, итог, безжалостный и горький:
Все ждут смерти,
В ожиданье
Деют всякие деянья.
Этот в лавочке торгует,
Этот крадучись ворует,
Этот водку пьёт в пивной,
Этот любит мордобой.
Словно маленькие дети
Голубей гоняют эти.
Вот контора — цифры, счёты,
Масса всяческой работы.
Смерть без дела скушно ждать.
Надо ж время коротать.
Стихи Кропивницкого не загромождены метафорами. Все пропорции строго и скупо соблюдены согласно внутреннему темпераменту поэта. «Украшений» в стихе мало.
Творчество Кропивницкого находится в русле старой «классической», пушкинской, тютчевской традиции. Традиции, к которой принадлежит А.К.Толстой; из более близких по времени поэтов — А.Рославлев. Помню, что при мне Крапивницкий неоднократно неодобрительно отзывался о «густой метафоричности» Пастернака. Парадоксально, но сейчас, на фоне полуофициально ставшего каноническим пастернако-ахматово-маяковского направления, стихи Кропивницкого выглядят авангардистскими.
Кропивницкому удалось создать школу. Его непосредственные ученики — Генрих Сапгир и Игорь Холин давным-давно ушли далеко от его барачных стихов, но начинали они с этого. Всех поэтов, о ком я буду говорить ниже, объединяет отсутствие старой доброй «чёрной романтики». Мы (я причисляю сюда и себя как поэта) от символистских и постсимволистских готических ужасов ушли, увидев свои ужасы в другом — в быту, в повседневности. Да, мы использовали примитив, где это нужно, прозу, бюрократический язык, язык газет. К новому интерьеру читателю привыкнуть трудно. Он иногда путается и объявляет новое низким штилем. Щеглёнки и кузнечики Ахмадулиной и Окуджавы относятся к периоду слезливой грусти над так называемым «простым человеком». Мы отвязались от фразеологии старого авангарда, она казалась нам жеманной ещё у них самих, а у их советских продолжателей стала и вовсе слащавой. А мы не щадим советского обывателя, смеёмся над ним, ошарашиваем его и заставляем думать, кстати, и о мере его личного участия в противоестественной русской жизни. Мы пинаем его своими стихами.
Высокий седой человек, похожий на индуса. Тёмное лицо, худой, стройный. 54 года. В своей жизни перепробовал множество профессий. Поразительны, но в то же время вполне в духе времени эти его «профессии» — армейский капитан в 26 лет, потом зэк (познакомился с Кропивницким, когда был уже расконвоированным заключённым), некоторое время директор столовой, затем лучший официант «Метрополя», обслуживал «самого» Хрущёва, и наконец, автор многих книжек для детей.
«Да, но его стихи стихами не назовёшь,— возразит иной поклонник акмеизма. Он поэт? Какой же он поэт,— то, что он пишет, ужасно!».
А.Вознесенский признаёт Холина своим учителем. Но ученика-то печатают, а учителя нет. Новации Вознесенского безобидны. А почему Холина не стали печатать в ту восхваляемую весну 1957 года, когда печатали всех?
Всех, да не всех. Мартынов не опасен, а Холин опасен.
Игорь Холив в своих первых стихах развернул барачную тему Кропивницкого, перенёс её из Подмосковья в город, в метро, в кривые переулки, во все эти Текстильщики и Таганки, где испокон веков гнездился рабочий люд. Небезызвестное, почти народное, почти частушка:
У метро у «Сокола»
Дочку мать укокала.
(И.Холин)
Да только так вот можно говорить о настоящей России, о России, где произошло вавилонское смешение языков, говоров и царствует варварское просторечье. А вот и о любви:
Познакомились у метро «Таганское»,
Ночевал у неё дома.
Он — санитар похоронного бюро,
Она — медсестра родильного дома.
Холина часто называют анти-поэтом. Но это только значит, что он не лирик. Он поэт эпический. Вот стихотворение; плавно течёт простая житейская речь:
Вечер вопросов и ответов,
Спрашивает Купаросов,
Отвечает Винегретов.
Вопрос:
Кто вдохновитель всех наших побед?
Ответ:
Винегрет.
Вопрос:
Кого мы должны славить многие лета?
Ответ:
Изобретателя винегрета.
После этого Купаросов
Заявил, что у него больше нет вопросов.
Разве не похоже это на извечный лозунг «Да здравствует КПСС, вдохновитель и организатор всех наших побед!» Заметьте, всех!
В поэме Холина «Смерть Земного Шара» есть глава, где перечислены друзья Земного Шара. Перечень большой, на много страниц, но, оказывается, его можно дополнить; автор указывает, что каждый может вписать в этот список людей, которые, по его мнению, являются настоящими друзьями Земного Шара, тех, кто хочет чтобы Земной Шар жил. Меня лично потрясает глава об умерших: умер Платон, умер Сократ, умер Алкивиад… Список струится по древности и средневековью. Начавшись как шутка, он захватывает всё новые и новые имена, и под конец читателя охватывает чувство ужаса,— действительно все умерли, все, решительно все умерли!
Сколько писали о Сталине-тиране поэты. И как о нём писал Евтушенко — мы знаем. А вот передо мной поэма Холина «Иосиф Виссарионович Сталин». Начинается она так:
Сталин —
Молодой человек приятной наружности.
Глаза голубые,
Волосы светлые,
Рост 190 сантиметров,
Вес 100 килограммов…
Конечно, конечно, именно таким он и был для миллионов — рост 190, могучий былинный богатырь. И вот как кончается поэма:
И я думаю,
Иосиф Виссарионович,
Что все эти жестокости в вас
не от ума, не от умысла.
Вам бы овец пасти
на вершинах кавказских
или альпийских гор,
А вы взялись пасти человечье стадо,
А его резать не надо…
Так вы и видитесь мне
в косматой папахе
кривым ножом
вспарывающий живот барана.
Холин — автор многих сборников стихов, автор двенадцати поем (я назвал две из них). Кроме того он автор романа «Кошки-мышки» и повести «С минусом единица», сейчас заканчивает ещё одну повесть.
Он сдержан, суховат, педантичен. Хирург, демонстрирующий злокачественные опухоли. Безо всяких сентиментов. Жестоко. Работает в литературе около 30 лет. Творчество Холина кажется мне по духу сродни беккетовским пьесам. Так же действуют в его стихах люди-обрубки, мало похожие на людей. Холин имеет смелость замкнуть круг и отождествить для читателя своего героя и сёбя-поэта, он идёт на это для достижения ещё большей выразительности. Так, в той же поэме о Сталине, он обращается «к вождю и учителю» со следующими словами:
Ах, Иосиф Виссарионович!
Ну, почему вы не взяли меня своим поэтом!
Я бы вас так восславил!
Не то что ваши поэты!
(Немало их было — этих поэтов!).
Генрих Сапгир
В «Русской Мысли», в статье о разгромленной выставке в Москве, приведено стихотворение «Икар» и сказано, что, его написал «молодой поэт Генрих Сапгир». Именно эта фраза и заставила меня взяться за статью о московских поэтах. Сапгиру 46 лет, он друг и одногодок Оскара Рабина, дружат они уже 30 лет.
Жил любознательный мальчик, сын портного, в бараке возле ст. Долгопрудной под Москвой. Когда отец запивал и становился опасен, Генрих убегал к Кропивницким. Там было двое своих детей в 9 м комнате, но ему всегда были рады, и накормят, и книги дадут, и семья дружная, интересная.
Стихи начал писать в пятнадцать лет. Отслужив в армии, долгие годы работал подсобным в скульптурном комбинате. Перевидел на своём веку тысячи штук Ильичей, гипсовых, глиняных и мраморных. Примерно к 1964 г. начинают появляться его первые детские книжки. Сейчас он достаточно известный детский поэт, автор сценариев мультфильмов. И в то же время не напечатано ни единого его собственно творческого стихотворения.
Вот как Саптир начинал: тоже с отрицания быта, того, что было ближе всего, что окружало. А окружала коммуналка, барак, ширмы, клетки. 8-10 человек в комнате:
Из-за ширмы вышел зять
Наклонился что-то взять.
Вот рефрен одного из стихотворений того времени:
Лопаты, пилы, топоры
Кувалды, кирки и ломы!
Перед нами — мир чёрных вещей — безличных и враждебных.
Я подметал одно обстоятельство: современные авторы неофициальной, или, как её ещё называют, подпольной литературы, перед простым человеком не млеют, на задние лапки не встают. Сами вышедшие из народа, они вины перед ним не чувствуют, «простым людям» цену знают. Это не значит, что они презирают народ, а именно оболваненных «простых людей». Сапгир пишет в стихотворении «Парад идиотов»:
. . . . . . . .
Идут коллективы, активы и роты,
Большие задачи несут идиоты.
Машины и дачи несут идиоты.
Одни завернулись по-римски в газеты,
Другие попроще — немыты раздеты…
Идет идиот нахальный,
Идет идиот эпохальный
Идет идиот, чуть не плача:
«Несу я одни неудачи,
Жена истеричка, начальник дебил
И я неврастеник, себя загубил»
. . . . . . . .
Идут идиоты, идут идиоты,
Несут среди общего круговорота
Какого-то карлика и идиота.
Идут идиоты, идут идиоты,
Идиоты честные как лопаты,
Идиоты хорошие в общем ребята,
Да только идти среди них жутковато…
Но лучшим сборником Сапгира представляются мне «Элегии» (1967–1970 гг.). Здесь более всего проявился Сапгир как лирик, тонкий и эмоциональный.
Великолепны пропитанные буддизмом совсем восточные стихи об отрубленной петушьей голове. Испуганный мальчик вначале долго глядит на неё, а затем сам становится этой окровавленной головой.
Человек выбросился из окна. И собирается вокруг него толпа. Слухи, шёпот, обрывки разговоров. Вот как мастерски передаёт это Сапгир:
«Что случилось-чилось-чилось-чилось-чилось? Это крофь-офь-офь-офь.— Он откуда-уда-уда-уда-уда?— Муравей на палец влез — бедняга. Агент достал своё стило. Как это всё произошло?— Это дело-эло-эло-эло-эло. Посещала-ала-ала-ада-ала — Изуверка-верка-верка-верка-верка…».
Заключительное стихотворение «Элегий» — «Прачки». Сделано стихотворение в виде сна. Снятся поэту прачки — работящие, грубоватые:
Все в косынках, как пираты,
отупели от работы…
Прачки что-то стирают. И это что-то оказывается человеческими душами:
У, пропащие душонки,
Вы как дряблые мошонки,
И похожи вы с изнанки
На кровавые портянки…
Поэт верит, что прачкам удастся выстирать русские души. Хотя эта операция может быть и насильственной.
«И берет меня рука,
грубо с каменного пола,
поднимает как щенка».
Нам тоже вместе с поэтом хочется верить, что русские души отстираются.
Всеволод Некрасов
Всеволод Некрасов читает свои стихи тихо, в комнате нужно прислушаться, чтобы услышать. Стихи, например, такие:
И гад и гад
И гад и гад
И гад и гад
И так и так…
Некрасова я слышал за две недели до отъезда из России. Читал он в мастерской у одного московского художника. В кожаной куртке сидел, перебирал листки. Были только близкие, только свои. Два десятка человек. Запомнилась его поэма «Синева», из самых последних по времени вещей. Раньше он поэм почти не писал:
Синева, говорят,
А в Москве, говорят, синева.
На Ордынке синева, говорят,
Уж такая, говорят, синева,
Такая синева,
Нигде такой синевы…
Он читал это и смотрел на меня, ибо я уезжал из этой синевы.
В феврале удалось мне собрать пятерых — Холина, Сапгира, Бахчаняна, Льнада, я сам — Лимонов, и сфотографировались мы на Большом Арбате в фотоателье. Смешная получилась фотография, какая-то старинная. А Некрасов почему-то не пришёл. Не было и Елены Щаповой, и Яна Сатуновского. А жаль.
Вспоминаю Сенины стихи:
Все министры все из искры,
Коллектив как актив,
А актив как коллектив:
Все трудящие — немудрящие,
А нетрудящие — мудрящие…
А мудрящих, как известно, советская власть очень опасается.
Стихи Всеволода Некрасова большей частью интонационны. В них присутствует и рифма, но держатся они в основном внутренним напряжением. Часты в его стихах повторы.
Природа в стихах современных поэтов давно исчезла, уступив место кропотливо построенному человеком окружению, где всё, до асфальта, и электролампочки, до сантиметра почвы, до дерева возделано самим человеком. Именно поэтому вот как выглядят у Некрасова стихи подмосковные, дачные:
Сизый как на кухне
Свет как будто тухнет,
А ещё и двух нет.
Некрасов не навязывает вещам общий стиль. Вещи в его стихах, как правило, изъясняются на своём языке. Вот описание путешествия по Абхазии. Подлинные подписи вещей даёт нам Некрасов — вывески с характерным для Абхазии прибавлением впереди буквы а, сливаются в адскую мешанину.
АРЕСТОРАН — А ресторан?
АМАГАЗИН — А магазин?
АЗЕРБАЙДЖАН — (невесть откуда взявшийся) — Азербайджан?
ГУДАУТА — А Гудаута? А Гудаута?
Всеволоду Некрасову 40 лет, автор II-х стихотворных сборников.
Говорят, что красивая женщина не может быть хорошим поэтом. Может! Да ещё не только лирическим поэтом может быть, но и на «мужские» темы может посягать.
Стихотворение «Война 1941 года» как бы смонтировано из солдатских писем. Авторской речи в этом стихотворении почти нет, только вначале:
Чёрные каски
Разбрелись по белу свету.
Бабкины сказки
Слушали до рассвета.
. . . . . . . .
А когда началась война,
То мне видение было:
Сижу на могиле Петра,
И вдруг из могилы рука
И машет мне, чтоб уходила…
. . . . . . . .
Ах, мама, не плачьте, убит я,
Я сам вам прислал похоронную,
Заведите пластинку любимую,
Заведите мою коронную…
. . . . . . . .
Дмитрий Сергеевич, папа,—
Вы мне всегда за отца,—
Как много-много погибло,
Из-за немецкого подлеца.
Ваши уроки истории
Я понял только теперь
Да, она повторяется
В подвале кривых зеркал.
. . . . . . . .
Здравствуй, любимая Галка,
Я из госпиталя пишу.
Нет ноги и рука под танком,
А во сне всё кружу и кружу…
Ты, сестричка, не плачь — будут новые
Дубовые или кленовые…
Не правда ли, как точно передан ужас войны, через совершенно народные просторечивые эти отрывки!
И другое стихотворение, близкое тоже о войне я — «Война 1812 года». Стихотворение близкое, но всё другое. Автор тонко чувствует эпоху лихого Дениса Давыдова, но приоткрывает для нас и другую сторону этой эпохи:
Белые парики
У красной реки
Сошли и стали биться
Врукопашную.
. . . . . . . .
Шум в ушах!
Страшно, Саша!
Слабею!
Саблю на землю!
Сам на небо!
. . . . . . . .
Горе! Горе!
Георгий!
К лесу скачи!
Буонапарте!
На! На!
. . . . . . . .
А в деревне корова,
А в деревне петухи
Не убивайте, не убивайте!
За какие грехи?!
Я не воюю!
— Саблей проткнули…
В стихах Елены Щаповой предстаёт перед нами Россия — наша небесная родина. Русские родители, русские родственники. И русская девочка, худой гадкий утёнок, вытянувшись, смотрит, пытается понять и воспринять себя и то, что завещано ей нашей землёй.
Стихотворение «Детство»:
У моей бабушки
Были бусы и камушки.
У дедушки —
Вино и девушки.
А у матушки были родинки
И в любовниках был крыжовник.
. . . . . . . .
А ещё камень синий —
Сапфир, помню,
Я его в окно выбросила,
А потом долгие годы искала,
От жадности я это сделала.
. . . . . . . .
И ещё сны помню…
Страшные сны… русские…
Елена Щапова всегда помнит о том, что она русская. И что она русская — ясно видно в её стихах. Русская в первую очередь, а потом уже всё остальное. Это завидное качество.
У неё пять сборников стихотворений. Родилась и жила в Москве. Много болела. Когда и как она сумела сделаться самостоятельным поэтом? Неведомыми путями пришла к стихам. Долгое время находилась вне поэтической среды. И тем не менее:
Я иду к тебе,
Я иду к себе,
Я иду к нам.
Капли росы на усах,
Две стрекозы на кустах.
. . . . . . . .
Давай варить варенье,
Но варенье без сладкого воздуха
Всё равно, что уха без рыбы.
. . . . . . . .
Бегите скорее, деточки,
До ореховой веточки
За ней и схоронитесь.
Среди всех нас Щапова наиболее «положительный», что ли, поэт.
Вагрич Бахчанян
Мой земляк, харьковчанин. Вместе мы приехали из Харькова в Москву, поселились, не спрашивая никакой прописки, жили в трущобах. Он жил на улице Образцова в дворницкой, где раньше хранились лопаты. Помню кафе на углу Уланского переулка, куда зимой по 30-градусному морозу шли есть. Рубль в день — вот и все расходы. Бульон — вода, в которой сварили жирную тряпку. Хлеб.
Сейчас Бахчанян в Нью Йорке. Вот как разбросала судьба русских людей. Он рождения 1938 г. В Харькове работал художником (оформителем на заводе «Поршень»). Помню показательный суд харьковского КГБ над «абстракционистом» Бахчаняном на этом заводе. Принудительно развешенные картины. Бахчанян, это у вас изображена женщина-мать? Разве такие наши советские женщины-матери? В харьковской областной газете процессу была посвящена статья.
В Москве с момента приезда и до начала 1974 года работал внештатным художником 16-ой полосы «Литературной газеты». Многие помнят и знают его коллажи. Они появлялись в газете довольно часто и даже неподписанные узнавались читателями, по особой свойственной только Бахчаняну манере. В газете вокруг него сгруппировалось ещё три художника — Иванов, Песков, Макаров — талантливые молодые ребята.
В нашу же группу поэтов он входил как полноправный поэт и занимал в ней самое левое, самое формалистическое место. Человек необычайно остроумный, большой любитель каламбуров и всякого рода словотворческих игр, он, мне кажется, от рождения несёт в себе заряд артистичности, а артистичность враждебна самой сути советского строя. Вот пример его издевательских юбилейных подарков к столетию Ленина.
Переименовать город Владимир в город Владимир Ильич
Тушинского вора в Шушенского
Сибирского кота в Симбирского.
Что ж, это вполне в духе трёхлетней юбилейной кампании, доходившей и не до такого абсурда.
Или же такой литературный коллаж из строчек стихов Маяковского:
Я волком бы выгрыз лишь только за то,
Что им разговаривал Ленин.
Или частушка, Бахчаняном придуманная, но почти народная:
У папаши простыня
От крови вся розова.
Я вчера с ним поиграл
В Павлика Морозова.
Чёрный юмор? Нисколько. Советская действительность. Более того, история.
Хороши абсурдные пьесы Бахчаняна. Необычен придуманный им жанр приказов. «Приказ №3. «Переименовать накидку в пальто!»» Верх самодурства? Но сколько раз переименовывали многие советские города? А улицы?
А вот «Сон Брежнева» Бахчаняна, сделанный на одном приёме только. Начинается «Английская ССР, Американская ССР»,… и т.д. на все буквы, включены все государства мира, вплоть до анекдотической «Святой Елены ССР».
Вот таков Бахчанян — поэт. Я настаиваю, именно поэт, а не только сатирик,— поэт. Хочется ещё прибавить, что он первый и, единственный человек, который коллекционировал русские примитивы в поэзии, добывая их из недр редакционных архивов. Собрание у него было великолепное. Не знаю судьбы собрания сейчас. Ведь из России нас выпускают голыми.
Ян Сатуновский
Громыко сказал — местечковый базар.
Он так и сказал?— Да, так и сказал
Он может сострил?— Да, может сострил.
А больше он ничего не говорил?
Сатуновскому больше 60 лет. Впервые меня познакомил с ним Сапгир. Я нанимал тогда комнату в центре Москвы вблизи Пушкинской площади, и ко мне заходили все, и по делу, и просто по дороге. Сапгир привёл с собой какого-то лысого дядьку простоватого вида, с бухгалтерскими усиками, в руке у дядьки была авоська. Познакомься — поэт Ян Сатуновский. Ну, Боже мой, конечно, я слышал о Яне, конечно, я знаю его лукавые стихи:
Хочу ли я посмертной славы?
— Ха, а чего же мне ещё хотеть!
Люблю ли я доступные забавы?
— Скорее да, но, может быть, навряд.
Брожу ли я вдоль улиц шумных?
— Брожу, отчего не побродить.
Сижу ль меж юношей безумных?
— Сижу, но предпочитаю не сидеть.
«Почитай, Ян»,— попросил Сапгир. «Почитайте, почитайте!» — присоединился и я. Ян полез в авоську, вынул из неё полиэтиленовый пакет, развернул ещё бумагу и извлёк, наконец, стихи.
Живет Сатуновский в г. Электросталь, что под Москвой. У него жена, дети, внуки. Провоевал Ян всю войну солдатом, имеет медали, ордена. Пишет детские книжки, загадки, игры для детей составляет. (Спасибо детям и детским книжкам, и Хармса кормили, и Введенского, и сейчас кормят Холина, Сапгира, Сатуновского. А мало ли совсем безвестных молодых литераторов…).
Когда-то Ян Сатуновский был другом Обалдуева. А кто такой Обалдуев? О, был такой поэт в 30-е годы, а потом не было. И Тихон Чурилин был («помыли кикапу в последний раз, побрили кикапу в последний раз»). Много их было странных и после «серебряного века» русской литературы. И пишет Сатуновский горько:
«Констроком» — литературный центр конструктивистов.
«Констромол» — конструктивистский молодняк.
На губах романтиков-чекистов
Тихонов, Сельвинский, Пастернак…
Зэк был зэк, но с ново-лефовским уклоном.
«Как никак, а без Маяковского — никак!»
Потому по всем естественным законам
Зэка кончили в колымских лагерях.
Стихотворение у Сатуновского всегда короткое, всегда это чётко выраженная сконцентрированная мысль, отлитая в предельно экономную форму. Если Сатуновский начинает писать, то только для того, чтобы сообщить нечто важное и уже обдуманное. За долгие годы у него сравнительно немного стихотворений. Как это можно видеть по приведённым выше стихам, встречаются у него реминисценции из русской классической и советской поэзии, умело использованные.
Справедливость требует написать о себе, хотя сделать это сложнее. Но я попытаюсь, дабы не остаться только молодым человеком, информатором, повествующим о поэтах,— это было бы неправдой.
Эдуард Лимонов
Мне 31 год. За исключением Щаповой, я самый молодой из всех, кого перечислил. По формальным признакам все мы представители одной школы, всех соединяют давние дружеские отношения, а в 1971 году, осознав уже полностью свою творческую близость, мы стали называть себя группой конкретной поэзии, конкретистами, или группой «Конкрет». Никаких обязательств мы друг другу не давали, манифестов не писали. Объединились ведь не азартные мальчишки, а люди, пишущие уже не одно десятилетие.
Не написал я здесь только о Владиславе Льне, по причине того, что не сумел, к сожалению, перевезти его стихи. Цитировать же по памяти, искажать, мне бы не хотелось. Надеюсь, заполнить этот пробел в будущем.
В 1973 г., в 6-ом номере журнала «Die Pestsäule» (Вена) были напечатаны, в переводе на немецкий язык стихи шести из нас, а именно — Холина, Сапгира, Бахчаняна, Льна, Некрасова и мои. Увы, только шести, а не всех. В декабре этого года в Цюрихе выходит книга на русском и немецком, опять-таки только этих шести, к сожалению. Но не мы книгу составляли. Мечтаем об общем сборнике.
Впрочем, я обещал о себе. У меня восемь сборников стихотворений. Два тома поэм, несколько произведений коллажей. Больше всего люблю свои поэмы. Последняя по времени — поэма-текст «Мы — национальный герой». В поэме я иронически, а то и совершенно серьёзно доказываю, что именно я есть русский национальный герой сегодняшнего времени.
Я противопоставляю себя Юрию Гагарину. Почему? Потому что Гагарин самый положительный герой, какого может дать казённая Россия. Как образчик своего творчества предоставляю на суд читателей небольшое стихотворение:
— Кто лежит там на диване — чего он желает?
Ничего он не желает, а только моргает.
— Что моргает он, что надо — чего он желает?
Ничего он не желает, только он дремает.
— Что всё это он дремает — может заболевший?
Он совсем не заболевший, а только уставший.
— А чего же он уставший — сложная работа?
Да уж сложная работа — быть от всех отличным.
— Ну да-к взял бы и сравнялся и не отличался.
Дорожит он этим знаком — быть как все не хочет.
— А! Так пусть такая личность на себя пеняет.
Он и так себе пеняет — оттого моргает,
Потому-то на диване он себе дремает,
А внутри большие речи, речи выступает!
В Москву я приехал в 1967 г. из Харькова. Ещё в Харькове случайно набрёл на оригинальный заработок — стал шить брюки частным образом на дому. Тогда этим ремеслом не я один занимался — нужда в хорошо сшитой одежде у молодёжи есть, а в советских ателье шить не умеют. До самого отъезда на Запад этот труд давал мне деньги на жизнь. Конечно, в этом способе существования был риск, но я на этот риск сознательно десять лет каждый день шёл. Зато я мог свободно писать. Сборники стихов я распространял в Самиздате. Распространил сам и через посредников около 8 тыс. сборников.
Непосредственным толчком к отъезду из России послужили события октября прошлого года, когда ко мне явились сотрудники КГБ; после меня вызывали на Лубянку, а результатом всего этого явилась высылка из Москвы. Из Москвы я не уехал, только не жил некоторое время на квартире (хотел написать на своей — но не своей, я её нанимал, своей не было). Решив, что если взялись за меня, то уж домучают, в покое не оставят. Я заказал вызов и когда получил его, подал документы на выезд. Отпустили меня и жену быстро и, как мне показалось, охотно.
В силу самых разнообразных причин неофициальных прозаиков в Москве меньше, чем поэтов. Играет ли тут роль трудность распространения прозаических текстов, трудность их перепечатки, или может быть, какие другие причины — не берусь судить, но их действительно намного меньше.
Назову трех из них: Венедикт Ерофеев, Александр Морозов, Юрий Мамлеев. Эти люди единодушно признаются в Москве крупнейшими современными подпольными писателями. По существу, они являются продолжателями русской дореволюционной литературы, но в условиях оккупации страны чуждыми силами.
Писателей интересуют, прежде всего, те изменения, которые возникли при жизни в столь патологических условиях. Как преломилась национальная психология, как сместились ценности, какой выход находит религиозное чувство, каково теперь отношение к страданию, какие силы господствуют в душе человека? Общий тон этих исследований тревожно-мрачный. Перед нами проходят галереи монстров, искателей рая, революционеров сознания, и т.д. Есть и старые типы русской литературы: юродивые, алкоголики, деревенские типы, странные обыватели (ибо всё это сохранилось в жизни, однако в несколько изменённом виде). Сюрреализм и реализм мало отличимы. Много изображений жестоких сцен, но по мере того, как мысль и воображение писателя переходят от общечеловеческого и национального в чисто метафизические области, тем явственней становится философская разница между отдельными писателями. Это и понятно: человеческий материал общий — Россия, Двадцатый век; метафизические же вопросы решаются только в сокровенной глубине личного духовного опыта.
Венедикт Ерофеев, пожалуй, самый читаемый подпольный прозаик. Его роман «Москва-Петушки» в 1970–1973 годах обошёл всю Россию (разумеется, в «Самиздате»). Ерофееву 36 лет. «Москва-Петушки» его первый роман. Повествование в романе ведётся от лица алкоголика, люмпена, бывшего бригадира монтажников, едущего в пригородном поезде, непрерывно пьющего. Роман можно прочесть в одном из номеров журнала «АМИ», издающегося в Израиле. Общий тон и колорит романа, мрачно-зачумлённый мир героя-алкоголика — всё это сближает роман Ерофеева с платоновским «Котлованом». Перу Ерофеева принадлежит ещё один роман, под названием «Шостакович», литературоведческие статьи, очень интересно и показательно для подпольной прозы его эссе о В.Розанове, напечатанное в журнале «Вече».
Александр Морозов. Ему 31 год. Автор трёх романов в «Самиздате». Особенную известность получил его роман «Чужие письма». Это как бы продолжение «Вечных людей» Достоевского. Герой романа — кроткий Адам — это Макар Девушкин, каким он стал в современном советском обществе. Роман составляют письма Адама жене в провинциальный город и её письма ему в Москву. Мелочные описания Адамом его тоскливого коммунального быта (вплоть до сообщения, что соседи передвинули в его отсутствие кухонный стол на 10 сантиметров) внезапно смыкаются… с французским «новым романом», в частности с Роб-Грийе, с его «вещизмом». Роман «Чужие письма» предлагался автором журналу «Новый мир», но, естественно, напечатан не был.
Два других романа Морозова «Сёстры Козомазовы» и «Философ Жеребилло» — продолжают развивать тему «маленького» человека в современном советском обществе. Трогательный доморощенный философ Жеребилло едет из своего посёлка в областной город в надежде найти там светлого человека, ходит по улицам, ищет в трамваях, в пивных. Но тщетны его поиски. Отвернувшись от мира, в котором живёт, Жеребилло придумывает себе мир, придумывает даже возлюбленную. Он ходит на поселковое кладбище, где подолгу сидит на чьей-то безымянной могиле, уверяя всех, что тут похоронена Флорентина — его Прекрасная Дама. В романе есть и письма (излюбленный приём Морозова), посланные маленьким человеком Косыгину, Брежневу. Роман читается с большим интересом.
Юрий Мамлеев 43 года, родился и жил в Москве. Работал учителем математики. В его архиве более 100 рассказов, повести, литературно-философские статьи, два романа. Время от времени Мамлеев читал свои произведения в каком-либо из московских кружков.
Мамлеев называет свой творческий метод метафизическим реализмом, связывая его с именами Достоевского, Ремизова, Замятина. Одновременно он обращён и к традициям и к модернизму. Его рассказы хочется разобрать подробнее.
Обычно в них под верхним бытовым пластом повествования явственно обозначается второй пласт — глубинный, метафизический. Перед читателем проходит панорама современной жизни России со всеми её сложностями и странностями. Но по мере чтения чувствуется, что некоторые герои даже не люди, а монстры, не от мира сего. Другими словами, исследование феномена человека постепенно ведёт в зачеловеческую трансцендентную область, где скрывается начало всех начал. Древние называли это явление «невидимым» или «внутренним» человеком.
Авангардизм Мамлеева, касаясь современных моментов, в то же время сближается с забытым традиционным взглядом на человека как на существо, не принадлежащее только этому миру и обладающее такими духовными качествами, которые необъяснимы, исходя из позитивной точки зрения. Его модернизм (наиболее выраженный скорее не в форме, а в содержании творчества) включает возможность вызвать из небытия забытый древний подход к человеку. С этой точки зрения, пост-сюрреализм так же авангарден, как и древнеегипетская мифология, если сделать возможным её восприятие современным человеком.
Разберём для примера рассказ Мамлеева «Жених».
Рассказ начинается с «обычного» явления. Водитель грузовика сшибает насмерть маленькую девочку. Родители убиты горем. И вдруг происходит «сдвиг». Родители желают взять наглого развязного водителя, допустившего преступную небрежность, к себе в дом, на поруки. Более того, они хотят усыновить его (он сирота). Что это — смирение, сострадание? По ходу рассказа видно, что такое объяснение нелепо.
Вдруг вы слышите молитву матери. «Господи!— говорила она, съёжившись на корточках у жёлтой иконы.— Господи! Не может быть так жисть устроена, чтоб один человек был причиной погибели другого… Не может… Ваня не убивец, хоть и убивал… Он только прикоснулся к Надюше и связался с нею раз и навсегда… Тайна, о Господи, их связала… Теперь для меня, что Ваня, что Надюша… Таперича Ваня не убивец, а жених, воистину жених будущий Наденьки!».
Итак, мать сходит с ума? Или, может, она просто не в силах верить в реальность этого мира, поскольку он так грубо противоречит идеям любви и милосердия? Вопреки фактам она видит в убийце своей дочери… её будущего жениха. Жениха… где, когда? На небе, в аду? Её мистицизм, не лишённый гротеска, точно исходящий с картин Иеронима Босха, тем не менее становится всё страннее и страннее. Убийца принят в семью, его поведение становится всё наглее и бессмысленнее: «Через полгода это был уже настоящий тиран в семье, маленький божок. Везде он паразитировал на Надюшиной гибели, смердел, и нередко целовал её портрет».
И наконец, вы видите — поведение родителей, вся ситуация плохо объяснима на человеческом уровне. Кстати, автор даёт издевательский гротеск на фрейдистско-псевдообъяснение — человек, это существо не от мира сего в большей степени, чем он сам об этом подозревает!
Возьмём ещё рассказ «Изнанка Гогена». В нём, в противоположность многим другим рассказам Мамлеева, речь идёт о совершенно классической теме мировой литературы, о вампирах или по-нашему, по-русски, об упырях. (Вспомним замечательный рассказ об этом А. К. Толстого). Но тема эта решена Ю. Мамлеевым по-другому. С одной стороны, советский колорит, глупость подсоветских человеко-роботов, не верящих в реальность сверхъестественных явлений, придают рассказу гротескный оттенок. С другой стороны, здесь налицо попытка проникнуть в субъективный мир сверхъестественных существ…
Темы других рассказов (например, входящих в книгу «Чёрная ветвь») весьма различны и зачастую неожиданны. Здесь и кошмарная жизнь советских поликлиник («Последний знак Спинозы»), и сюрреалистические откровения довольно необычного человека («Человек с лошадиным бегом»), и жизнь деревни, изображённая в совершенно своеобразной манере («Сельская жизнь»).
Тема одного из двух романов Мамлеева — мало кому известная подпольная жизнь в Москве 60-х годов.
Мамлеев-прозаик тесно связан с религиозно-философскими исканиями современной России. Так, сейчас в России, особенно среди молодёжи, популярны учения Гурджиева, Успенского, в других кругах — Кришнамурти.
Восстановлена также традиция штейнирианства, в своё время очень распространенного (вспомним Андрея Белого). Юрий Мамлеев наиболее яркий выразитель этой стороны современной русской культуры. Но сам писатель стоит над течениями мысли, которых он порой касается. Мамлеев считает, что писатель должен быть абсолютно свободен в своём творчестве. Мамлеев очень повлиял на литературную молодёжь, он имеет множество учеников (один из самых талантливых — И. Дудинский, например). Думаю, что можно говорить о «школе» Мамлеева.
У каждого своё на свете поле
Так гиацинтово
Пришло однажды к Оле
И разлеглось уютно под ногой
«Водой из красной леечки умой!»
И платье белое пастушечье надень
Пусть светлым и душистым будет день
Никто на свете не неволит Олю
Жених Кирилл набегается вволю
А после с покаянной головой
«Водой из красной леечки умой!»
И Оля поливает всё простив
Не узник же она темницы замка Иф
Не Медичи с отравою в ведре
А солнце припекает во дворе
Сестра уставшая вспотевшая идёт
И Оля льёт
За ворот липкий льёт
Сестра визжит
И дрыгает ногой
И всё же говорит
«Умой меня умой!»
Так Оля льёт — живую воду льёт
А после и сама
Когда-нибудь умрёт
И кто-то скажет за её спиной
«Водой из красной леечки умой!»
КОШКА
По протоптанной дорожке
Из помойки вышла кошка
И пошла со мной нога в ногу
Как будто бы знает дорогу
Я в троллейбус —
Кошка висит на подножке
«Я за любовью» шепчу я кошке
А она отвечает нежно
И я за тем же
Кошка-кошка
А мне ведь уже двадцать один
Меня любит чужой господин
Он пришёл из далёкой страны
Он брошенный сын сатаны
Он сеет и пашет
Ласку и ложь
Он пахнет фиалкой и голос хорош
Кошка-кошка
Вошёл контролёр
А ты без билета
Ведь нас оштрафуют за это
Контролёр «Гражданка — это Ваша кошка?»
Я — «Нет, не моя»
«А почему она сидит рядом с Вами?
На сиденье? С ногами?»
— Она не воспитана
Она питалась мышами
А не колбасой
Она спит в добрых подъездах
Она не часто бывает в разъездах
Она едет со мной
Эта кошка будет женой
Самого лучшего кота в мире
Её ждёт счастье в душном Каире
Её ждут не кошачьи ласки
В холодной царской Аляске
Пусть гражданин уберёт свои лыжи
Мы выйдем сейчас
А не в шумном Париже
Кошмар-мур
Мы заплатили штраф
Я Гулливер
И ты Шахин-шах
Мы пойдём по знакомой дорожке
Две человечьих
Четыре кошачьих ножки.
Не так давно мне довелось участвовать в споре о современном лирическом герое. Каков он в произведениях мировой литературы, современной русской? Участвовали русские американцы, был американский профессор-славист, и американский писатель. Кого только ни упоминали — от Сэлинджера до Солженицына. Не обошли и Евтушенко.
Каюсь, я почти кричал. Я говорил:
«Вы не знаете русской литературы! Это, разумеется, не ваша вина,— вы плохо информированы. Вы знаете только те имена, которые вам называет советская пресса, хваля их или порицая. Знаете ли вы, что существует целый мир — сотни писателей, помимо Союза писателей? Между тем стихи, романы ещё одной третьей литературы (считая советскую и литературу русского зарубежья) расходятся в тысячах самиздатовских экземпляров, идёт интенсивная духовная жизнь! Лирический герой третьей литературы конечно же фигура трагическая!».
И я привёл в качестве примера поэзию Дмитрия Савицкого.
Дмитрий Савицкий
— поэт молодой. Его лирический герой — тонкий, глубоко чувствующий, странный для советского общества человек. Под разными именами, начиная с Вертера, запечатлели его в разное время разные писатели. В России 70-х годов двадцатого века его существование непрочно и необыкновенно трагично, более трагично, чем когда-либо. Одна из поэм Д. Савицкого начинается с допущения, что герой бросился под поезд метро:
Жизнь моя непрочна как скорлупа,
Которую я даю утром своей собаке.
Собака ещё щенок и ей надо расти —
Она ест овсянку и мясо
И витамины из пузырька и молотую скорлупу.
Если завтра я попаду под поезд метро,
не удержавшись на кромке перрона,
(Вот уже двадцать лет
Меня затягивает в эту канаву,
Где пятна чёрного масла,
Бумажный мусор
И молнии в прятки играют).
Никто не выведет мою собаку на улицу
И она будет долго скулить и лаять
Совсем ещё детским голосом…
Такой детский способ мести знаком, пожалуй, всем. «Отомщу им, умру, а они будут плакать». Герой ярко и подробно представляет, что будет происходить после его смерти. Представляет, как узнаёт об этом любимая женщина. Потом в комнату, где он жил, придут «они»:
Они приедут ко мне на машине,
И грязный вонючий щенок
Будет лизать сапоги, ластиться
И по-собачьи плакать.
Они вызовут понятых и вскроют
Ящики моего стола.
Стихи будут взлетать над столом,
Как испуганные майские голуби,
А недописанный сонет
«Время — песок отхрустевший»
Сползёт по стене…
«Они» названы мельком. Кому он хочет мстить своей смертью? Ей, им? Герой думает о возможном поведении любимой женщины после его смерти, пристально следит за ней. В любви искал он спасения, но не нашёл.
Последнее, что люблю,
Твоё лицо в этой муке.
Я знаю, ты заберёшь щенка
И привезёшь домой на такси.
Шофёр будет мрачно смеяться
Над завёрнутой в тряпку собакой,
А дочка твоя будет пугаться
И отдёргивать руку.
И ты ещё долго не выйдешь замуж…
Герой Савицкого весь вытеснен в личные отношения, его лишили права применить свои силы на что-то большее, он весь исходит смертной тоской по чему-то лучшему, по другой жизни. И всё же он убеждён в правоте своего существования. Он кричит: Я иной, лучше вас, чище вас, я иной, но я имею право быть иным. Слабый, милый человек, он трогательно заботится о судьбе своего щенка, и это — как бы символ его одиночества.
Другая лирическая поэма Савицкого представляет собой традиционный жанр путешествия по городу, только в данном случае автор остаётся неподвижным, движется улица. (Этот жанр в своё время использовался Полонским, а также А.Блоком).
На три рубля можно хорошо пообедать,
Взять пива, зелени и горячего мяса
И долго сидеть у окна,
Рассматривая площадь
Перед заснеженным сквером.
Глазами доброго, умного человека следит автор — лирический герой за голодным студентом, покупающим на последние деньги розы, за старухой в лоскутном пальто, бывшей красавицей. Проходит солдат, весёлые, сытые люди…
Ну, а это художник,
Он пьян ровно в меру
И с вами поспорить готов,
Что Матисс лишь лиса под забором Монмартра,
а Сезанн — это мудрый мужик.
Кончается поэма, как бы ещё раз удостоверяя правдивость происходящего, словами: «Хорошо бы достать этот трёшник». И этим герой из наблюдателя становится как бы участником уличной жизни за зимним окном. Он шагает где-то рядом с художником, если не такой сильный, то такой же добрый. И если в первоупомянутой поэме налицо некий аристократизм, эстетизм, то здесь, напротив,— ощущение себя как неотъемлемой части жизни.
Савицкий по роду своего дарования не сатирик. Восприятие мира у него лирическое, и потому более трагичное. Его герой не может отделить себя от действительности, высмеять её, поставить себя выше её, вне её. Поэтому такой герой глубоко несчастен и именно этим типичен. В какой-то мере Савицкий-поэт, создав своего героя, запечатлел известный тип молодого русского интеллектуала 70-х годов. Герой Савицкого романтичен, он личность страдающая, он безусловно оппозиционен режиму бесчеловечности, но оппозиционность его не действенная. Порицать поэта за то, что герой его таков, а не иной, вряд ли разумно.
Генрих Худяков
Откроешь глаза, море — миф живой…
Захлопнешь,— и слушаешь: миф-то жив!—
То снова за труд лашадифов свой
Принялся, роняя пену,— Сизиф —
Впервые я увидел Генриха Худякова в 1968 году. Он читал и «показывал» свои стихи на квартире одного из московских поэтов, в старом деревянном доме в Марьиной роще. Было человек 20 слушателей. От стены до стены комнаты были натянуты верёвки и на них висели знаменитые худяковские «кацавейки» — листы бумаги примерно 30⨉40, с горсткой слов, расположенных особым образом графически, представляющие собой визуальные поэтические произведения. В ряде случаев в текст были включены дополнения в виде то кусочков ткани, то паспортной фотографии автора, то его отпечатков пальцев.
Нужно сказать, что авангардизм часто объясняется почти бессознательным желанием поэтов и художников стать в оппозицию к режиму, сделавшему своей официальной культурой реализм. Во всяком случае — это одна из причин, толкающих большую часть современных художников и литераторов неофициальной культуры на самые крайние опыты.
Худяков занимает левое крыло в русской неофициальной литературе. По его собственному признанию, его любимые поэты — Борис Пастернак и Марина Цветаева. С Пастернаком Худяков был знаком лично, и тот высоко оценил его стихи. В своём творчестве Худяков, однако, пошёл формально гораздо дальше по тому же пути, и некоторые стихотворные опыты Худякова напоминают подобные опыты леттристов (Исидор Изу и др.) во Франции. У него есть стихи, разделённые на слоги. Вызвано это необходимостью, выделив элементы слова, достичь большей выразительности.
Основным своим сборником Худяков считает «Третий к лишним», в нём собраны стихи 1957–1963 гг. Вот одно из стихотворений сборника:
Брожу ли я, иль поспешаю,
Иль с сигаретами вожусь,
Сижу ли за стаканом чаю,
Передо мной маячит жуть.
Передо мной маячит ужас,
Покрытый саваном дерев.
И не пойму: ли тщусь, ли тужусь,
С утра удариться ли в рёв.
Иль с вечера засесть за рвоту
Одним слагаемым назло,
На бесполезную работу
Перестановки пары слов.
В поэтической биографии Худякова есть период, когда ом создавал трёхстрочные стихотворения типа японских хокку, в комбинации с графическим рисунком или без него. Такие стихи как будто тонко выписаны тушью:
Осыпались листья в окне,
А за ними фасад обнажился.
Точно скала в час отлива
—————
Волейбольная площадка в лесу
А на ней одни призраки прыгают
Глубокая осень
—————
Лес на исходе дня
Сквозь деревья солнце проглядывает
Будто в замочную скважину
Худяков — автор пьесы «Лаэртил»,— точнее — это поэтическая композиция на мотивы легенды о Гамлете. Пьеса написана в сюрреалистической манере, действие не ограничено в пространстве и времени, от древней Греции до современной Москвы. Древний миф, наполненный модернистическим современным содержанием, представляется в изложении Худякова интереснейшим поэтическим опытом.
Генрих Худяков родился в 1930 году. Окончил филфак Ленинградского университета. Сформировался как поэт в постоянном общении с представителями «неофициального» художественного (изобразительного, в основном) мира Москвы. Переводил Э. Дикинсон, Р. Фроста, Омара Хайяма. Пишет стихи по-английски.
Семь лет прожил я среди московских неофициальных художников-авангардистов. Я дружил со многими из них, жил в мастерских, или в каморках, заменявших им мастерскую, часто делил с ними последний кусок хлеба. Укладывался спать рядом с мольбертом, по близорукости не раз вешал пиджак на палитру, запах краски мне приятен, я от него пьянею, как от вина.
Как-то я попытался подсчитать сколько же у меня друзей-художников. Написал на листке бумаги фамилии — вышло далеко за сотню. Даже последний мой день в России 29 сентября был днём «великой выставки» в лесопарке Измайлово.
Живя вне России, я пристально слежу за борьбой моих друзей, радуюсь их успехам в настоящем, страшусь за их будущее. Недавно попалась мне газета «Вечерняя Москва» за 10 марта. Статья Ю. Нехорошева (фамилия одна чего стоит) о выставке на ВДНХ — «Авангард мещанства». И тут же перечисляет он «гвоздевые экспонаты», и фамилии их авторов-художников. Взглянул — все мои друзья: и Дима Плавинский тут, и Володя Яковлев, и Немухин, и Петя Беленок, Оскар Рабин, Отарий Кандауров, Лида Мастеркова, Эдик Штейнберг.
Иронизирует Нехорошев — «гвоздевые экспонаты». А назвал действительно лучших, а уловил-то всё правильно намётанным глазом специалиста, у которого в доме если не висят работы этих художников (бывает и такое), то уж наверняка монографии, изданные на Западе по сюрреализму, поп-арту, любовно откуда-то, часто за большую цену, выписанные — хранятся. И уж он Нехорошев их разглядывает часто, пари держу. Был у меня знакомый — статьи о Сальвадоре Дали писал, какой он шарлатан, а сам любил его без памяти, все монографии о нём собирал.
Хочется мне познакомить читателей хотя бы с некоторыми из участников последних выставок в Москве, которые художники буквально вырвали у власти.
Петр Беленок
Нехорошев о его картинах написал «бегущие в ужасе толпы людей». У меня в Москве висели две большие картины Беленка и несколько маленьких.
Не соврал Ю. Нехорошев. Действительно, на картинах изображены современного вида мужчины, застигнутые неведомыми катаклизмами. Мужчины бегут, спасаются, а над ними в небе разрываются какие-то диски, кольца, то ли это расплавленная порода, магма, внеземное вещество, часть расколовшейся тверди.
Бурлящая смесь серых, чёрных, синих, ярко-белых красок, во всех их оттенках. Смешанная техника — гуашь, тушь, темпера, масло, и даже во многих случаях применён коллаж (вклейка).
Картины производят магнетическое впечатление. В разных вариантах — в пустыне, в море, в каких-то лабиринтах скал, застигнутые катастрофой, люди бегут, падают, иные словно застыли в бегстве, иные пытаются послать последнее проклятье.
Что это? Атомная война, конец света? Нападение внеземных пришельцев, наконец бунт земли, материи, против человека?
Впервые попав в мастерскую Петра Беленка, я смотрел его картины в музыкальном сопровождении симфоний польского современного композитора Пиндерецкого. Его металлическая «музыка сфер» очень соответствовала апокалиптическим видениям Беленка.
На мой взгляд, Беленок нашёл свой художественный язык, понятный всему миру. Художник он наднациональный.
Пётр Иванович Беленок живёт в подвале большого дома в районе Таганки. Тут его мастерская, тут его и квартира. Пётр по национальности украинец, родился в деревне под Киевом. Говорит с явным украинским акцентом. Худой, не по возрасту лысый — ему 34 года.
В мастерской, куда время от времени наведывается участковый милиционер, и в 1973 г. под предлогом угрозы пожара отрезали газ, повсюду его картины (пишет он на толстом упаковочном картоне). Некоторые картины во всю стену размером. В мастерской ещё присутствуют — влившийся в свою бурку, Чапаев, в ванне дистрофический Николай Островский.
Что это? Откуда?— заинтересовался я, впервые увидав скульптуры.
Оказалось — Беленок член МОСХ-а, секции скульпторов. Когда-то, окончив художественный институт в Киеве, Пётр считался лучшим молодым скульптором Украины, его скульптурные работы даже репродуцировались на открытки (в частности тот же Чапаев). Но это было давно.
Последние годы ему в скульптурном комбинате работы почти не дают. В 1973 году, он за весь год заработал в комбинате 216 рублей — мизерная сумма. Беден Пётр до ужаса — одежда одна рвань, обноски приятелей. Изредка разве купит картину какой-нибудь инженер или учёный-любитель нового искусства. Но этих денег надолго ли хватит?
«Сгубил» Петра, как это не странно, польский язык. Сгубил и совратил с дороги реализма. Именно польские журналы по искусству (а это далеко не русские журналы) впервые пробудили в нём интерес к авангарду в живописи. Случилось это вскоре после окончания института, когда Беленок преподавал в художественном училище в городе Ровно.
Шёл он от академических рисунков (которые у него, кстати говоря, удивительно точны и изящны). Искал себя. Нашёл. Его работы не спутаешь ни с какими другими. Они поражают, они возмущают, они запоминаются. Нелепо умозаключение Нехорошева о том, что московские художники подражают кто поп-арту, кто сюрреализму. Всеми, от времён Аристотеля признано, что искусство начинается с подражания. Кому подражал Беленок, в начале своего пути не знаю, и знать не хочу. Передо мной энергичное творчество большого художника захватывающее, живое.
Да, по некоторым внешним признакам можно отнести Беленка к художникам поп-арта. Но он настолько оригинален, что с честью выдержал бы, я уверен, конкуренцию всей верхушки американского поп-арта, выстави назавтра его работы в «Модерн арт» на 53-й улице, рядом с работами Раушенберга [Robert Rauschenberg], или Уорхола [Andy Warhol], Ольденбурга [Claes Oldenburg] или Джаспера Джонса [Jasper Johns]. Поп-арт многообразен, но такого художника как Беленок в нём нет.
Пётр — высокообразованный человек, знает он и любит до безумия французских поэтов — сюрреалистов (сам переводил), особенно Мишо [Henri Michaux] и Перса [Saint-John Perse]. Чуть не наизусть читает Джойсовского «Уллиса» [«Ulysses»], любит Хорхе Боргеса [Jorge Luis Borges].
Из современных художников более всего ценит Дебюффе [Jean Dubuffet] и Бэкона [Francis Bacon].
Приходить к нему в мастерскую было приятно. Соберёмся, бывало, несколько человек, купим вино, Пётр, как истый украинец, сварит кулеш — целая кастрюля, из чего придётся — колбасы, лука, пшена, заправит подваренным салом, с Украины присланным, картошки подбросит. Сидим, пьём, разговариваем.
Сколько мучеников и святых в истории русского искусства! Хочется мне от всего сердца, чтобы Петра миновали беды и несчастья, подстерегающие художника в Советском Союзе. Нелёгкую выбрал он себе судьбу. В современной России быть авангардистом, отстаивать свои взгляды на искусство, надо иметь мужество. Но я верю в то, что картины Петра и других моих друзей со временем будут висеть в Третьяковке, рядом с картинами Малевича, Кандинского, Шагала, Татлина, чего бы там разные Нехорошевы не плели.
С искусством никакой власти не справиться, даже коммунистической.
Юрий Нехорошев,
главный редактор журнала «Творчество»
В одном из павильонов ВДНХ профсоюз художников-графиков организовал просмотр работ двадцати художников, которые называют себя «авангардистами».
Сам факт предоставления павильона свидетельствует о большом внимании, которое оказывается у нас художественному творчеству. Ведь кроме этой «микровыставки» (семьдесят работ), в столице работали и работают десятки других экспозиций, демонстрирующие сотни произведений профессионалов и любителей. Но почему именно эта выставка привлекла столь пристальное внимание прессы капиталистических стран?
Прежде чем ответить на вопрос, давайте вспомним некоторые самые «гвоздевые» её экспонаты.
Вот картина «Слово» Д. Плавинского — расчерченная на квадраты плоскость, как это делается для ребуса, и в каждой клетке — буквы. Они складываются в строчки — читаем: «Слово». Э. Штейнберг и А. Тяпушкин показали цветовые пятна; А. Мастеркова нарисовала полосы и круги с цифрами; А.Юликов — потоки разноокрашенных полос…
Кроме беспредметных сочинений есть и предметные. Вот девица несёт кулич с горящей свечой, а вот дамы, одетые в кринолины, о чем-то мечтают (работы А.Харламова); вот нагромождение самых разных предметов — книга, череп, монеты, каменный свод, хамелеон, весы («Романтический натюрморт» того же Д. Плавинского).
На выставке демонстрировались и нарочито примитивно нарисованные портреты (В. Яковлев); картина, изображающая распластанную шкуру, сквозь которую просвечивают игральные карты (В. Немухин); сюжеты мистического склада,— к примеру, летящая над морем многопудовая гиря, а в её разрезе — страждущий лик великомученика (Э. Дробицкий); бегущие в ужасе толпы людей (П. Беленок)…
Не обошлось и без пошлостей. О.Рабин демонстрировал «Рубашку» — бредово-эротическое изображение женских форм: «Авиценна». О.Кандаурова — вставленные живот в живот женские торсы, образующие в целом некое подобие обнажённой фигуры с лицом…
Слух о «необыкновенности» искусства «авангардистов» и привлёк к выставке наше внимание. В самом деле, такое встретишь не часто.
Ну, а теперь вопрос следующий: надо ли подобное показывать? Ведь каждый волен в свободное время заниматься своим «хобби», но вовсе не обязательно личные прихоти делать достоянием гласности. Уже три раза «авангардисты» демонстрировали свои создания — в Измайловском парке, в Центральном Доме работников искусств и вот теперь — на Выставке достижений народного хозяйства.
Показывать, по-моему, надо, хотя, может быть, и не столь часто. Пусть широкая публика сама удостоверится в истинной сути тех, кто считает себя «авангардистом»,— это во-первых. А во-вторых, эти выставки дают повод поговорить о сути «авангардного» творчества, показанного достаточно широко.
Общеизвестно; авангардом называется передовая, ведущая часть общества или класса; авангардисты — значит, новаторы, первооткрыватели. Что же новаторского видим мы на этот раз? Большинство работ — лишь рабское повторение (мягко вражаясь) тех открытий или экспериментов формального порядка, которые были за последние 75–80 лет в русском и европейском искусстве. Это моё утверждение легко проверить: возьмите альбомы, полистайте, и вы увидите, что нынешние «авангардисты» заимствуют все, что попадается им на глаза. Здесь и «Мир искусства», и абстрактный импрессионизм, сюрреализм и экспрессионизм, начало «попарта» и «новая вещественность», «наивные» и «кинетисты» — словом, с миру по нитке — «авангардисту» рубашка.
Известно, что повторение — мать учения, но известно также, что повторение в искусстве — смертельный враг творчества. Хорош авангард, плетущийся в обозе истории!
Быть новатором-реалистом не так-то просто. Поначалу надо овладеть мастерством, а это значит — потратить десять — пятнадцать лет на занятия рисунком, живописью, лепкой. А случается и так: сколько ни учись, учение впрок не идёт. Рисуешь обнажённую модель, а все видят, что неумело; пишешь пейзаж, а очевидно — колорита не чувствуешь. Как тут быть?
И вот изобретается приём. Если полуграмотно нарисованный торс обнажённой женщины поместить на фоне пейзажа, тоже плохо написанного, но этакого «исконно русского», ну, скажем, покосившихся изб,— совершается вроде бы чудо. Появляется некий туманный подтекст. А можно и так — нарисовать куклу на фоне ветхой деревенской улицы, дохлую курицу перед скособочившимся особнячком, дать всему этому соответствующие многозначительные названия — и получайте: картины О. Рабина «Пьяная кукла», «Курица в деревне Прилуки»…
Казалось бы, если все авторы разные — одни заимствуют у «Мира искусства», другие у сюрреалистов, и т.д., то что же их объединяет? Их объединяет нежелание замечать положительные тенденции развития нашей жизни, откровенное пренебрежение ко всему, кроме собственного «я».
Советская современность, её активный созидательный пафос, ром антика будней и торжество трудовых побед «авангардистами» не замечается. А если они и обращаются к дням нынешним, то с единственной целью — заявить о своём отчуждении от общепринятых норм и категорий. Жизнь видится ими как бы в кривом зеркале, они воспринимают её как нечто сумеречное, безысходное. Не за эти ли «мировоззренческие качества» столь восторженно приветствуют их буржуазные комментаторы?
Ну, а в чем же причина возникновения «авангарда»? По-моему, не следует относить её только за счёт западных влияний. Подобная «общность интересов» имеет определённую почву. Если истинный художественный поиск — всегда открытие новых сторон жизни, новых характеров, то «авангардисты», как ни парадоксально, плетутся в хвосте, цепляются за все самое ущербное и отжившее, что когда-либо было в искусстве.
Истинный художник-новатор может обратить своё внимание и на недостатки, существующие в жизни. Но и в этом случае, обличая пороки, он делает это не злорадствуя, а во имя утверждения прогрессивных идеалов. «Авангард» захлёбывается в пене мещанского брюзжания.
Вот почему его искусство обречено на прозябание, как растение в подвале без солнца и чистого воздуха.
Истинный талант всегда оригинален. Он открывает людям красоту новых сторон жизни, характеров, даже если обращается к темам историческим. Каждый талант двигает эстетическое познание человечества вперёд. О художественной ценности творческих поисков очень точно сказал С. Эйзенштейн: «Диалектика произведения искусства строится… на том, что в нем происходит одновременно двойственный процесс: стремительное прогрессивное вознесение по линии высших идейных ступеней сознания и одновременно, же проникновение через строение формы в слои самого глубинного чувственного мышления».
О каких же сторонах «прогрессивного вознесения» можно говорить, созерцая работы вышеназванного «авангарда», какие новые художественные формы могут открыть те, кто представляет собой лишь эхо отшумевших течений века, кто прячется в скорлупу мещанства, раздражённо брюзжащего, созерцающего события сквозь чёрные очки скептицизма?
Суть подобного рукоделия от искусства давно уже ясно и исчерпывающе определил М. Горький: «Что им делать в битве жизни? И вот мы видим, как тревожно и жалко прячутся от неё, кто куда может — в тёмные уголки мистицизма, в красивенькие беседки эстетики, построенные ими на скорую руку из краденного материала; печально и безнадёжно бродят в лабиринтах метафизики и снова возвращаются на узкие, засорённые хламом вековой лжи тропинки религии, всюду внося с собою клейкую пошлость, истерические стоны души, полной мелкого страха, свою бездарность, своё нахальство, и все, до чего они касаются, они осыпают градом красивеньких, но пустых и холодных слов, звенящих фальшиво и жалобно…».
Точнее о содержании выставок, которые были показаны, сказать невозможно.
Маленький человечек, наивный, добрый, храбрый, совершенно не ориентирующийся в реальном мире. Однажды он пришёл ко мне в гости,— я тогда нанимал довольно убогую комнату в деревянном доме в Скорняжном переулке, с засаленным диваном и двумя кособокими стульями. Прищурившись на все это, Яковлев сказав мне: «Лимонов, тебе негде жить, давай я нарисую тебе картины, мы их продадим, и ты купишь себе кооперативную квартиру?». «Спасибо, Володя!— говорю.— Спасибо, добрая душа!». Это было, когда его картины стали понемногу покупать энтузиасты нового искусства — то энергичный любознательный иностранец, проникший в среду московских художников, купит несколько работ, то советский служащий интеллектуал. Благо, его работы были доступны всем, продавал он их очень дёшево, торговец из него был никакой. Увидев, что человеку действительно нравится его картона, он мог отдать её задаром, или вовсе за символическую цену. Удивительна повторяемость творческих типов в истории искусства. Думая о Яковлеве, я вспоминаю наивные, святые письма Ван-Гога. Так же, тем же слогом мудрости, одухотворённости, до тонкости похоже подписывает Яковлев свои некоторые работы. Например, подпись к одной из его картин, изображающей бледно-белый цветок: «На зелёном поле он стоит, ничего не говорит. На зелёном поле, на зелёном поле». Не правда ли, поэтично и по-детски чисто? Или же подпись к другим его цветам: «Там, где растут цветы Айги и поёт Алейников». (Г. Айги и В. Алейников — известные московские поэты).
Основное в творчестве Яковлева его серия цветов. Вернее, не серия, это целая огромная тема. Белый огромный цветок на чёрном поле висел у меня долгие годы. Цветы безумно ярко-красные, цветы синие, жёлтые, лиловые. Мягкие, красивые, добрые и страшные, отвратительные, неприятные цветы. Цветы в стакане и цветы прямо на поле. Они не похожи ни на один из реально существующих.
Тем в творчестве Яковлева немного. Цветы, ещё портреты, редко пейзажи, опять-таки вписанные в те же портреты и цветы, сливающиеся с ними.
Вспоминается однодневная выставка 1968 года в зале на ул. Желтовского, близ Патриарших прудов. Чистые, светлые, необыкновенные картины Яковлева на стенах. Тысячи, буквально тысячи людей, толпящихся в небольшом помещении, пришедших отдать дань уважения художнику. Люди на лестницах, люди в вестибюле, люди на улице…
С того дня и до выставки на ВДНХ в этом году Яковлеву выставиться не удавалось. Вот как характеризует его творчество всё в той же «Вечерней Москве» Ю. Нехорошев «…демонстрировались и нарочито примитивно нарисованные портреты (В. Яковлев)».
Позволю себе возразить. Яковлев не пишет нарочито примитивных портретом. Он пишет портреты, в которых остаётся только самое главное. Его портреты — это редко конкретные люди, в портрете он передает не сходство, как это принято в реалистической живописи, а состояние. Когда детали ему мешают в этом, он их убирает, и оставляет, повторяю, самое главное.
Так просто (простота кажущаяся) сделанные, его картины необыкновенно напряжены внутренне. Повторить его вещи невозможно, хотя первой реакцией неподготовленного зрителя является возмущение: «Разве это картины, и я так могу!» Или: «Да мой ребёнок такое нарисует!».
Один из моих приятелей, молодых художников, сделав в моём присутствия около сотни спонтанных рисунков цветов, казалось бы, точно так, как пишет Яковлев, с налёту, быстро, в конце концов сдался, сказав, что повторить эту лёгкость, эту наивность, свежесть и в то же время напряжённость, он не может, не в силах. Всё получалось верно,— нервный мазок, всё на месте, а картины нет, цветок неживой, плоский.
По стилю картины Яковлева можно причислить к экспрессионизму. Яковлев, безусловно, конечное звено в цепи Ван-Гог — Сутин — отчасти Модильяни. Очень близки работы Яковлева и к русскому экспрессионизму, в частности к русскому художнику 20–30-х годов — Древину (Несколько его работ я видел в коллекции Г. Д. Костаки, где, кстати, представлены и работы Яковлева).
Нервные переношенные портреты. Напряжённая страстность. Это нисколько не наивное искусство и не нарочитая примитивность — это высоко профессиональное искусство. Ведь не считают же Ван-Гога примитивистом. Один московский художник сказал о Яковлеве: «У него расстояние отсюда (он приложил руку к сердцу) и до холста — минимальное».
Владимиру Яковлеву около 40 лет. Работы его репродуцировались в западных журналах по искусству. Помню, что видел огромный репортаж о нём и его картинах в каком-то шведском журнале. Не могу привести полный список публикаций о нём, у меня такого списка нет. Знаю только, что публикации многочисленны.
Живёт Владимир в одной квартире с опцом и матерью в Москве, на Шелепихинской набережной. В небольшой комнате его мастерская и здесь же железная койка, на которой он спит. Яковлев — потомственный художник. Его дед был живописец. Володя не состоит членом Союза художников, и, однако, он один из самых бесспорных художников современной России.
У него необычайное чувство цвета, тонкий вкус. Однажды он написал на картине просто буквы алфавита… Но что это были за буквы! Дрожащие, трепетные, они волновали… Бедны слова. Я думал, что способен лучше написать о нём. Оказалось — не могу. Пишу и недоволен. Хотелось сказать, что Яковлев — бесспорный гений, чудодей. Что наивный, смешной, слепнущий (в последние годы у него развилась болезнь глаз), он одни из тех людей, кто составляет гордость России. И это продумал не я, Лимонов, а это истина неколебимая, сложившаяся в недрах русской культуры. Никому не придёт в голову её оспаривать в Москве. Уже много лет, как сложилась, оформилась шкала ценностей. Всегда известно, кто есть кто.
Я счастлив, что, по-моему, впервые пишу о Яковлеве по-русски, счастлив, что знаком с ним, что бывал в его суровой по-солдатски комнатушке, что копался, снимая лист за листом, его работы. Видел его магнетические, почти безумные картины. Как он «попадает» в нерв, в точку! Почему именно он?
Есть немало художников, даже и очень хороших, которые заполняют краской рисунок, а не пишут красками. Яковлев именно живёт в красках.
Вспоминаю одни из последних визитов к нему. Он с наивной гордостью ставит передо мной работу за работой, говорит: «Всё УЖЕ в этом году написано».
Боже мой, сколько же написано им в благословенном этом году!
Воры и честные жители
Распухший Саня Мясник
Похоронили родителей
Пыль застилает их…
Господи! Господи! Господи!
Они же не видели Рим!
Монахи здесь ходят босыми
Но Вы бы привыкли к ним…
№23.645, 3 июня 1975 года
Автор этих стихов Эдуард Лимонов недавно приехал в США из Москвы. Как и его жена, Елена Щапова, Эдуард Лимонов принадлежит к школе молодых поэтов, сторонников возврата поэзии к «примитивизму».
В 95-й книжке журнала «Грани» опубликована статья В. Бетаки «Реальность абсурда и абсурдность реальности». К этой статье, иллюстрируя её положения, приложены стихотворения Г. Сапгира, В. Льна, К. Кузьминского и мои.
Я лично благодарю В. Бетаки, что он напечатал три моих стихотворения, и посвятил мне полстранички в своей статье. Я считаю, что как бы меня не упомянули, во зле, в добре, или всуе — всё хорошо, по прежней моей «советской» привычке, когда я десять лет существовал как писатель, а советская печать была мне недоступна.
Но за друзей своих считаю долгом заступиться. Их В. Бетаки явно обидел. Начнём с того, что из шести стихотворений, напечатанных под именем Г.Сапгира, ему принадлежит только одно — последнее.
Ещё хуже, что именно стихотворение «Хочу певца схватить за голос» (кстати сказать, с перевранными двумя строчками), на котором В. Бетаки базирует всё своё «исследование» творчества Сапгира, принадлежит поэту и драматургу Виктору Тупицыну, который живёт с мая сего года в Нью Йорке. Ему же принадлежит и стихотворение «Когда слону хобот надоедает», написанное для детей.
В.Тупицыну это не совсем приятно. Можно его понять. К тому же он не считает себя абсурдистом, и его стихотворение «Хочу певца схватить за голос» построено на «законном» приёме, от противного, который признан и в классической поэзии. Мне лично оно кажется романтичным и даже несколько эстетским.
Далее: стихотворение «Белёсоглазый, белобровый…» принадлежит Е. Кропивницкому, поэту, учителю Сапгира. Я о нём писал в НРС от 16 марта с.г.
Далее: автор стихотворения «Пейзаж прост…» — И. Холин. Стихотворение из ранних. В те годы И. Холин и Г. Сапгир ещё кое в чём были внешне, тематически похожи. Можно и спутать. Но если можно спутать, не надо писать статью.
Я не знаю, кому принадлежит «Сонет», но я твёрдо уверен, что автор его не Сапгир.
Следует писать только о том, что хорошо знаешь. Моё мнение — В. Бетаки не имел права браться за такую статью, а редакция «Граней» поступила несправедливо, игнорировав первоисточник, т.е. моё письмо и сведения, которые я им предлагал. В своей статье В. Бетаки цитирует моё письмо, которое, как ему кажется, звучит с неподражаемым юмором. Если бы редакция «Граней» и В. Бетаки не были в переизбытке награждены чувством юмора, то не было бы этой нелепой публикации и конфуза со стихами.
Абсурдность реального и реальность абсурда я оставляю на совести В. Бетаки.
Журналу «Грани» хочется напомнить, что на дворе у нас 1975 год. Можно было в 1960–68 гг. путать имена, фамилии, стихи из России, без отбора печатать поэтическую мелочь и не печатать лучших. Это время прошло. Но, к сожалению, аукнулось тогда, а откликается сейчас ещё.
Передо мной прекрасно изданная недавно издательством «Харпер энд Роу» книга, с параллельными текстами на английском и русском языках «52 стихотворения из русского подполья». То, что название отдаёт этакой достоевщиной, ещё пустяк. Хотя сразу представляется темень и крысы, и несчастные поэты, при свече царапающие огрызком карандаша стихи. Хуже другое. А именно подбор авторов. Хотелось бы остановиться на этом подробнее.
Сначала о случаях явных. Александр Аронов — многолетний редактор отдела поэзии в газете «Московский комсомолец», и вообще вполне респектабельный комсомольский поэт попал в «поэты подполья» из «Граней» (как впрочем и почти все авторы антологии. Их 26). А вот как он попал в «Грани»? Стихи его никогда ни в каком отношении не выходили из рамок разрешённого, может быть, только в 1957 году, когда весь Союз писателей был по моде того времени вольнодумен и лев (все как один!). Мало того, что этот подпольный поэт — член партии. Он ещё и автор строк «Жиды и коммунисты — шаг вперёд! Я выхожу — в меня стреляйте дважды». В первые же дни после оккупации Чехословакии этот «подпольщик» напечатал целую серию интервью с «простыми советскими людьми», приветствовавшими оккупацию.
То же самое можно отнести и к Павлу Антокольскому. Приведённое его стихотворение написано в 1956 году. Тогда так писали все — и Евтушенко, едва ли не Сафронов. Но причём тут подполье? Писали, потому что было разрешено. Было даже модно каяться.
Теперь случай более сложный. В антологию включены поэты Ахмадулина и Вознесенский. В России с недоумением относятся к тому, что на Западе до сих пор считают их поэтами оппозиционными, в то время как в отношении, например, Евтушенко эта иллюзия слава Богу развеяна. Их «оппозиционные» стихи есть ничто иное, как фрондёрский шёпот, попытка удержать ускользающего читателя. Недаром о стихотворении Вознесенского сказано, что оно прочитано, не напечатано. К тому же их оппозиционность не выходит за рамки вполне разрешённых моральных проблем. В остальном же они советские писатели, но только другого времени, нежели Шолохов или Федин. Разве не написал Вознесенский поэму «Лонжюмо», герой которой — Ленин? Что же — это тоже «подпольное» произведение?
В 1973 г. я присутствовал на совместном концерте Б. Ахмадулиной и известного мима Бориса Амарантова. Перед каждым мимическим номером Амарантова, Б. Ахмадулина читала свои стихи «на тему номера». Был там и номер «о поджигателях войны», и соответствующие стихи. Зачем она это сделала? Если ради денег, то тоже не оправдание. «Подпольной» поэтессе хлопали жёны «левых» академиков и «левых» чекистов — её почитательницы. Поэтому я ей не верю, когда она пишет: «Не плачьте обо мне, я проживу, счастливой нищей, доброй каторжанкой…». Это безусловно поза, и поза же в стихотворении «Клянусь», где она пытается соединить себя и Цветаеву. Манерность, подламыванье под непокорную поэтессу, невидимые в 60-е годы, ярко проступили сейчас.
В русской неофициальной литературе нет критики, но зато есть, созданная за более чем два десятилетия, шкала ценностей, и никогда ценности не смешиваются. А вот в антологии всё перемешано, и, например, крупнейшее молодёжное литературное движение «СМОГ» представлено В. Батшевым.
Сейчас всем известно, какую роль сыграл В. Батшев в деле Буковского. Да, но, может быть, он гениальный поэт? Нет, В. Батшев никогда, тем более в среде смогистов, сколько-нибудь значительным поэтом не считался. Правда, он был «активистом» — больше всех шумел, претендовал на роль вождя и теоретика. Писал стихи он только в то время, а именно в 1964–68 гг., стихи малоодарённые, среднего и ниже среднего уровня. Но зато протестантской демагогии было в них сколько угодно. Настоящим творческим вождём и самым значительным поэтам СМОГ-а был Леонид Губанов. Он и Владимир Алейников — самое талантливое, что дал СМОГ. Сейчас, спустя 10 лет после возникновения СМОГ-а, это можно утверждать совершенно определенно. Ещё я отметил бы Юрия Кублановского. Если представлять СМОГ, то нужно было дать непременно стихи этих троих.
В качестве примера для ученичества смолисты все, без исключения, выбрали первое, что их тогда поразило — поэзию Цветаевой и Пастернака, книги которых только что тогда вышли в серии «Библиотека поэта». Они жадно набросились на этот стиль, полупереварив его. Всем им было по 17–18 лет. Сейчас одни из них сгинули, ушли из литературы, другие даже стали комсомольскими чиновниками, «перебродили» и утихомирились. Но настоящих поэтов было и осталось несколько — Губанов, Алейников, Кублановский, но не Батшев. Его же стихотворений в антологии больше всех — десять!
Поэма Е. Кушева «Декабристы» произведение откровенно незрелое и слабое, характерное для того времени «эстрадной» поэзии. Такие произведения писались в 60-е годы во множестве. Благородная позиция автора понятна, сомнения в его искренности не возникает, но, увы, это высказано таким всеобщим, почти обиходным поэтическим языком, что кроме позиции ничего от поэмы не остаётся. Автору тоже наверное было тогда лет 17.
Есть в антологии совсем уж случайные вещи. Например, стихотворение С. Чудакова, который вряд ли написал в своей жизни ещё два стихотворения. Или, например, Ю. Панкратов, типичный советский поэт, представлен одним стихотворением. Уж он-то зачем здесь? Игорь Холин назван Хоминым и представлен не лучшими стихами, Г.Сапгир назван Сабгиром, и тоже представлен стихами ранними, не характерными. Галич и Окуджава, великолепные в звукозаписи, на бумаге теряют половину. Текст песен — это не стихи. Другой жанр, и у него свои законы.
Теперь вопрос. Что может подумать американский читатель о современной русской «подпольной» поэзии, прочитав такую книгу?
Что это мало похоже на великую русскую, и серебряный век даже отдалённо не напоминает. Что говоря Словами Ходасевича «Ненастьям жалким и однообразным там предавались до потери сил…», а вот ничего достойного называться литературой, поэзией, за последние 20 лет не создали.
Кто виноват в появлении такой книги? Переводчики и издатели? Уж никак не они. У книги обширное предисловие, комментарии. Переводчикам негде было взять материалы кроме как в журнале «Грани». Они их оттуда в основном и взяли. Журнал «Грани» же извлёк стихи в основном из рукописных молодёжных журналов, полученных из СССР, отдавая предпочтение именно Батшевской демагогии. Вот и получилось, что у Пушкина «сломано весло оплёванной души» (В. Батшев), а поэтессе Аиде Ясколке всё равно «Себе ли перережу вену, другим ли петлю затяну».
Почему нет в антологии лучших поэтов современной России — С. Красовицкого и Г. Айги, М. Еремина, прекрасных стихов Г. Сапгира последних 10 лет, поэм И. Холина, стихотворений В. Хромова и Я. Сатуновского, патриарха русской поэзии Кропивницкого? Из более молодых — А. Волохонского, Л. Губанова, В. Алейникова?
Не сумели достать материалы? Не верю.
Слишком соблазнительно, конечно, выглядит подпись под стихами В. Батшева — Лефортовская тюрьма, но в поэзии следует искать поэзию.
Пора заниматься современной русской литературой серьёзно. А для начала в этом направлении следует запомнить, что шкала ценностей существует, и нарушать её никому не дано. В случае, если не умеешь обращаться с живой литературой, следует заниматься исключительно прошлым. Гораздо безопаснее написать десятитысячную статью о творчестве Достоевского, или двухсотую о творчестве А. Платонова.
Замечательное в своём роде событие произошло в июне этого года на Аляске.
Речь идёт о церемонии принятии американского гражданства пятидесятью девятью староверами, поселившимися на Аляске в 1968 году, а до этого проделавшими сложный, тяжкий путь эмигрантов: Сибирь — Китай — Бразилия — Орегон и, наконец, Аляска. Решающую роль в переселении староверов на Аляску, где они обрели теперь уже постоянную родину, сыграла в своё время вице-президент Толстовского Фонда Татиана Алексеевна Шауфус. Благодарные староверы пригласили на свой праздник Татиану Алексеевну и её ближайших сотрудников — Веру Александровну Самсонову и Кирилла Владимировича Голицына.
По заданию редакции я побывал в Толстовском Фонде и взял небольшое интервью у В. А. Самсоновой и К. В. Голицына.
— Вера Александровна, расскажите, как происходила церемония принятия гражданства?
В. А. Самсонова: — Зрелище было красочное и трогательное. К сожалению, Татиана Алексеевна не смогла поехать, её удержали в Нью Йорке дела. Староверы очень сожалели, что она отсутствует на их торжестве. Мы были с Кириллом Владимировичем свидетелями того, как они ценят и любят Татиану Алексеевну. Они называют её «матерью» своего поселения.
Праздник принятия гражданства происходил 19 июня в 3 часа дня в школе посёлка Энкр Пойнт. На церемонии староверы все были в праздничных русских одеждах. Присутствовали окружной судья, который привёл новых граждан Соединённых Штатов к присяге, директор эмиграционного отдела, мэр области Кенаи, друг и сосед староверов, который помогал им в принятии гражданства — бригадный генерал Талли, и ещё множество местных жителей, соседей и друзей. Некоторые из новых граждан родились в Китае и Бразилии. Самому старому из принявших гражданство 74 года.
Задолго до церемонии будущие граждане аккуратно посещали специальные курсы английского языка и курс конституции Соединённых Штатов. По закону принятие гражданства должно было происходить в помещении окружного суда, но судья, ради исключительного случая, сделал отступление от правил и приехал сам.
К. В. Голицын: — Всего в деревне стартеров, они назвали её Николаевск, живёт сейчас 291 человек. Староверы живут дружно, зажиточно. Интересно, что из цивилизации и техники они выбрали исключительно хорошее. Их дома имеют электричество, ванны, холодильники. В работе они используют автомобили и тракторы. Не пользуются они только телевидением и радио, но не возражают против телефона, который в ближайшем будущем будет проведён. Община имеет предприятие по производству лодок из стекловолокна. Лодки раньше они делали для своих нужд, теперь продают. Рыболовство играет важнейшую роль в их жизни. Иногда они уходят в море за 350 миль.
В. А. Самсонова: — От имени всех староверов выступил с речью (на английском языке) Кирилл Мартушев. Он поблагодарил Америку за «усыновление» староверов.
После официальной церемонии староверы пригласили всех собравшихся к себе в деревню па трапезу. У въезда в деревню была установлена праздничная арка. Николаевцы встречали гостей хлебом-солью. В самом большом доме состоялась трапеза. Чего тут только не было, угощали богато: красная икра (своя), пельмени, вареники, блины… Напиток тоже свой — брага. Николаевцы покупают только соль и сахар.
Почётных гостей усадили в красном углу.
— Вера Александровна, как это произошло, почему староверы выбрали полуостров Кенаи, и почему они уехали из Орегона?
В. А. Самсонова: — В 1966 году староверы обратились в Толстовский Фонд с просьбой помочь им найти место для поселения, так как в штате Орегон создались специальные условия, при которых окружающая, не совсем здоровая американская жизнь неблаготворно действовала на молодое поколение, что создавало угрозу для их религиозной традиции и уклада жизни. Толстовский Фонд незамедлительно отозвался на их просьбу. Татьяна Алексеевна Шауфус лично, тогда же, осенью 1966 года отправилась с группой староверов на Аляску. Они изъездили многие районы Аляски. Проезжая полуостров Кенаи, староверы попросили остановить автомобиль. Двое из них бросились в лес. Через некоторое время они вернулись, принесли в шапках множество грибов и ягод. Место им очень понравилось. Оно напоминало им Сибирь.
Начались переговоры. К весне 1968 года были выполнены все формальности. За 14.000 долларов староверы купили три участка земли, и в мае 1968 года первые 22 переселенца отправились в семи машинах по знаменитому Аляскинскому хайвэю навстречу новой жизни.
К. В. Голицын: — Они в этих машинах и жили первое время, пока строили своими руками дома. Первым делом переселенцы купили старую лесопилку. Дома у староверов все деревянные. Деревня Николаевск стоит в могучем еловом лесу. Ели покрыты мхом. Северная природа.
В. А. Самсонова: — Все староверы говорят на чистом, незамутнённом русском языке. Они сохранили национальную одежду, причём ходят в ней не только в праздники, но и в будни.
Религия запрещает им пить чай и кофе.
Они дают своим детям старые русские имена. Среди новых граждан есть Фаддей, Феоктиста, Антоном, Карп, Степанида. Евфимия…
Староверы как известно «беспоповцы», у них нет священников, но наиболее мудрый и уважаемый выбирается «наставником».
У староверов крепкие семейные связи. В Николаевске все улицы «семейные». Это значит, что сыновья ставят избы рядом е избой отца.
В общих работах участвуют все. Так, например, школу строили сообща. Староверы женятся рано, семьи у них большие, много детей.
С соседями неизменно приветливы, и к ним местное население относится очень хорошо, уважает их.
Николаевцы читают НРСлово и «Русскую мысль». Молодёжь умеет говорить по-английски.
Фанатизма в староверах нет, но они отстаивают свои обычаи от того, что считают вредным в современной цивилизации.
Я знаю, что им много пришлось выстрадать. Они бежали от коллективизации с родных земель Приамурья и Уссури, жили в Китае…
К. В. Голицын: — Потом они жили некоторое время в Бразилии, но там им достались неудобные земли, и, кроме того, человеку, рождённому в умеренном климате, к тропикам привыкнуть трудно.
Хорошо, что наконец староверы обрели родину, закончились их мытарства.
— Далеко не все староверы переехали на Аляску. Николаевск ждёт ещё переселенцев из Орегона и из некоторых других мест,— закончила беседу В. А. Самсонова.
Пожелаем этим трудолюбивым, энергичным людям счастья. Пусть тепло светится среди величественной природы Аляски часть русской жизни.
Я намеренно озаглавил свою статью призывом Солженицына к советской интеллигенции, потому что речь в ней пойдёт именно о случаях лжи. Не так давно здесь в Нью Йорке я и несколько моих друзей были в гостях у «почётного» профессора И.
Профессор оказался человеком умным, тонким. Представитель 1-ой эмиграции, он долгое время жил в Париже, прекрасно разбирается в современном искусстве, говорить с ним было интересно. Мне было приятно обнаружить, что по многим вопросам наши мнения сходятся.
Профессора интересовала жизнь в СССР. Сразу же следует оговориться, что он известный убеждённый антикоммунист, и время от времени «Лит. газета» или «Неделя» склоняет его имя по поводу выхода очередной его книги.
Как-то постепенно мы перешли на эмигрантские темы.
«Третья эмиграция,
— сказал профессор,—
производит на меня смешанное впечатление. Вот вам конкретный случай. Был у меня в гостях недавний эмигрант, поэт, пишущий на идиш. Увлечённо говорил, читал стихи, среди них было много резких антисоветских стихотворений. А я сидел и, вспоминал, откуда-то он мне известен. Мучительно вспоминал и вдруг вспомнил! Стихотворение этого поэта о «вожде и учителе» было напечатано в «Советише геймланд»,— газетке, выходящей на идиш в СССР. Я сказал ему об этом и вышел в свой кабинет, чтобы найти нужный номер «Советише Геймланд». Когда я вернулся, поэт и его жена уже стояли, собираясь уходить. Нервно простились и ушли».
Как это может быть, обратился профессор ко мне.
Как? К сожалению, односложно ответить на этот вопрос нельзя. Безусловно, поэт о котором рассказал профессор, личность беспринципная, представитель вечносуществующей породы людей, которые всегда примыкают к официальной позиции. Им везде хорошо. Оправдание своим поступкам такие люди всегда находят. «Нужно было кормить семью». «Я заблуждался, теперь у меня открылись глаза» и т.д. (Впрочем, их обычно никто ни о чём и не опрашивает).
Порой мне кажется, что глаза у таких людей открываются в самолёте, летящем в Вену. Приспособленчество, пытающееся сыграть на антикоммунизме, не менее противно, чем приспособленчество советское.
Насущно необходимо нам всем привести в порядок своё видение СССР. Создаётся впечатление, на основании некоторых писаний, что советская власть это исключительно Брежнев и КГБ. Если бы было так! Страшнее советская власть внутри человека.
Тот, кто знает сегодняшнюю советскую действительность, знает и то, что никто художников не заставляет рисовать портреты партийных боссов. Есть множество членов Союза художников, кто пишет пейзажи или натюрморты или портреты «нормальных» юношей и девушек, стариков, детей. Если художник пишет Ленина, то делает он это по собственной инициативе, этим, безусловно, обеспечивая себе более тёплое и исключительное место, чем пишущий натюрморты или сталеваров. В добровольцах недостатка, увы, нет.
Когда в СССР собираются в узком кругу интеллигенты, то редко обходится без брани по адресу советской власти. Однажды мне привелось услышать, как ругал её… зам-министра! Дальше уже ехать некуда. (Может и Брежнев, а?).
Но те, кто вечером в дружеской компании советскую власть громит, утром исправно отправляются на службу и там эту самую власть своим трудом укрепляют, поддерживают. Счастлив ещё рабочий или техник, доктор, инженер.
А вот самая вредоносная служба — литературная, журналистская, художническая. Романы, рассказы, песни, картины, ежедневно разрушают душу народную. Для писателя часто это «халтура», средство заплатить за кооператив, купить автомобиль и т.д. Простой же советский человек, хотя и не верит, как сейчас говорят, коммунистической пропаганде, а книги эти читает, относится к ним серьёзно. Исподволь яд в него проникает. И то, что его оглупляют, вина советских писателей. На данном этапе советские писатели усиленно подсовывают народу этакого русского, простого, не без маленького грешка, но своего же, «нашего» парня, в герои. И это тоже установка сверху. Это значит, что пропаганду, слишком уж примитивную до сего времени, решили усложнить.
Вот вам пример Шукшина. В журнале «Сатердей ревью» за 19 апреля напечатана небольшая статейка, где среди прочего сказано:
«Василий Шукшин, однако, не был диссидентом. Он был даже членом коммунистической партии. Но он выражает глубину духа…».
Питер Оснос, автор статьи, судя по всему, очень рад, обнаружив, как ему кажется, человеческую чёрточку на морде советской литературы. Мне же Шукшин виден совсем другим. Создатель развесистой клюквы, кинофильма «Калина красная», писатель, актёр и кинорежиссёр, «простой человек из народа», Шукшин для умелых идеологов находка. Из него теперь пытаются сделать имедж. Такой имедж СССР очень и очень нужен. Кинофильм Шукшина так и кричит изо всех сил: «Что ещё нужно — берёзки, баба, простая жизнь… В конце концов мы же все русские…».
Может быть, честные, но примитивные схемы также наносят ущерб России и её культуре. Честные, но упрощённые, недалёкие художники, такие как Шукшин, Солоухин, Быков и др., вредны не менее откровенно лживых творцов.
Должно быть ясно, наконец, что механизм советской печати и Союза писателей работает так точно, за долгие годы так прекрасно отрегулирован, что ничто хоть сколько-нибудь чуждое советскому мировоззрению не может появиться на страницах советских газет и журналов. Всё, что напечатало, так или иначе строю подходит. В этой связи очень странно прозвучало услышанное мною (здесь) на вечере одного бывшего советского писателя его собственное заявление, что он включил в выходящее сейчас его собрание сочинений свои произведения, напечатанные в СССР. Я от этих произведений не отказываюсь — сказал писатель. Вместо того, чтобы хотя бы признать свою вину, писатель высокомерно защищает свои прошлые советские книги, и свою, очевидно абсолютную, безгрешность. Да, но в данном случае он ставит нас перед дилеммой — либо советская власть далеко не так плоха, как он сам в своих других книгах пишет, либо,— и это вероятнее,— что в то время его творчество было приемлемо для советской власти. Честное или нечестное, оно как-то власти подходило, вот потому и печатали. Если бы можно было положить на чашу весов вред, принесённый теми «советскими» книгами, а на другую чашу весов положить «антисоветские» — ещё неизвестно, что перевесило бы. «Самиздат» распространяется почти исключительно среди интеллигенции, в то время как единственное чтиво простого человека — советские книги.
Я верю людям, когда они говорят, что не любят советскую власть. За что её любить? Но какая-то детская голубиная простота в непонимании очень многими того, что работать на власть, если ты понимаешь её антигуманизм,— нельзя, это грех, если не преступление. Я не проповедую очередную нетерпимость, выбрав её объектом «бывших»,— упаси Бог,— но и относиться равнодушно к таким скоропалительно сменившим ориентацию людям, нельзя. Нельзя позволять им сознательно или бессознательно сеять ложь. Лгут не многие, но страшна и заразительна атмосфера лжи.
По моим наблюдениям, здесь, на Западе громче всех кричат именно «бывшие». Жили в СССР не очень-то храбро, но, перелетев границу, они вдруг превратились в могучих борцов. Им, имевшим в СССР машины и дачи, творческие дома и др. всяческие льготы, приходится нелегко. Эмиграция — это труд, это тяжесть, духовный подвиг, а не лёгкая добыча, денег, отпущенных часто презираемыми «денежными мешками» за сомнительного качества мемуары, или «исторические» исследования. Потому-то столько разочарований.
Почётный профессор удивился, как много пишущих среди третьей эмиграции. Мне же невольно вспомнились строчки Саши Черного:
«Все мозольные операторы,
прогоревшие рестораторы,
Шато-куплетисты и биллиард-оптимисты,
Валом пошли в юмористы,
Сторонись!».
Как тогда, после революции 1905 г. те пошли в юмористы, сейчас такого же типа люди бросились в писательство и наперебой кричат о том, чего не знают. Мне сказали, что в Калифорнии некий бывший крупный работник марксистского института пишет книгу о левых художниках и их выставках. О «Самиздате» рассуждают люди, которые его в глаза не видели. Повторяю, да, советская власть плоха, но ещё страшнее вывезенный оттуда советизм внутри человека. И это именно он заставляет безобидного обывателя, попавшего на Запад, надуваться, корчить из себя борца. Сценаристы, песенники, фельетонисты, фотографы, переводчики, строчат, забывая о том, что стыдно после драки (в которой, кстати говоря, не участвовали) размахивать кулаками. Стыдно!
И опять о Союзе писателей. У некоторых авторов читаем: «Союз писателей — филиал КГБ». У других (их много больше): «Поэт был исключён из Союза писателей… Вы исключили Солженицына, а теперь…». Послушайте, давайте уж выработаем одно мнение об ССП. Если это такая нехорошая организация, то к чему скорбеть во всех документах об исключении из неё? Негодовать?
Сила инерции сильнее разума. И Запад, питая уважение к официозу, к «паблисити», автоматически переносит свои мерки и на СССР. Запад почти исключительно интересуется «бывшими», а охотнее всего бывшими членами союзов, изредка делая исключение для тех, кого посадили в СССР (Бродский, и Горбаневская тому примером). Знаю это на собственном опыте, потому что я пытаюсь напечатать в американской прессе информацию о третьей литературе, именно о людях, которые не служат советской власти, идут в дворники, сторожа, живут жизнью богемы, впроголодь, но кричат меньше всех, в истерику не вдаются, а делают своё дело, и создали свою культуру, современную литературу, ничего общего с советской не имеющую, живопись не хуже современной западной живописи. Пытаюсь, но сделать это трудно. Они неизвестны (за исключением последних выставок в Москве, где приоткрылась малая часть этого героического, протестующего мира), потому что вокруг их имён скандала не было, исключать их было неоткуда. Они, единственно они в СССР осуществляют призыв Солженицына «Жить не по лжи!».
Прекрасно, что среди молодых авторов неофициальной культуры стало традицией неучастие в грязном деле, именуемом советская литература или живопись. Парадоксально, не правда ли, что нелюбящий авангардизма Солженицын (о чём он сам прямо говорит в «Архипелаге ГУЛаг») получил отклик на свой призыв именно у авангардистов. Впрочем, многие из них живут не по лжи уже по нескольку десятков лет, а призыв года два-три как обнародован.
Вовсю курится фимиам тем, кто осознал свои ошибки, но недостало фимиаму на тех, кто ошибок не совершал, всегда знал, что такое советская власть, и к ней на литературную, самую нехорошую службу, не шёл. Достанет ли когда фимиаму на святого, патриарха 3-й литературы, поэта, художника, учителя жизни, мудреца, прожившего всю жизнь с простыми людьми в бараке (там он живёт и сейчас) Е. Л. Кропивницкого? Заслонили его громко кричащие. Так быть не должно. Так нельзя.
А по относительной моей молодости, признаюсь, хочется мне порою крикнуть некоторым, дабы остудить их пыл: «А чем вы занимались до такого-то года?».
«Л. А. Комогор в «слабосильной команде» всю зиму 1942–1943 гг. был на этой лёгкой работе: упаковывал в гробовые обрешётки из четырёх досок по двое голых мертвецов валетами и по 30 ящиков ежедён».
«Архипелаг ГУЛаг»
А.И.Солженицын
— Леонид Александрович, расскажите об обстоятельствах вашего отъезда из СССР?
— На протяжении многих лет, с 1952 года, после выхода из лагеря, я пытался найти себя в советском обществе, пытался мириться с существующим строем и его идеологией. Принуждал себя, потому что понимал, что если не сумею найти компромисс — мне опять грозит лагерь. И в то же время я не хотел прямо пойти на службу идеологии. В таком взвешенном состоянии я пребывал 20 лет.
— За что вас арестовали? Как это произошло?
— В своё время я прошёл все стадии развития советского человека — был пионером, комсомольцем. В 1941 году мне было 19 лет. Меня не взяли в армию по состоянию здоровья. Все мои товарищи ушли воевать. Я записался добровольцем, хотя понимал уже тогда, что такое коммунистическая власть, но я пошёл на фронт, чтобы защищать Россию.
Наша 2-ая ударная армия, которой командовал Власов, попала с самого начала в окружение. Это был неудачный опыт советского командования по снятию блокады Ленинграда. На Волховском участке фронта 100 тысяч молодых ребят медленно умирали в окружении. Весной 1942 года, те, что остались от лыжных ударных батальонов, вырвались из окружения.
Среди нас были люди политически зрелые, кто видел бездарность командования. У нас создалась как бы группа из 6 человек. Предводителем был Александр Горюшкин. Его отец — старый большевик, сумел скрыться от ареста в 1937 году, жил под чужой фамилией. Александр, а через него и мы, тогда в 1942 знали о Сталине всё, что знают о нём сейчас. Наша группа явно выделялась своими суждениями. Особый отдел обратил на нас внимание. Произвели обыск, во время которого у Саши изъяли дневник. После шести месяцев следствия был вынесен приговор. Троих, и среди них Сашу, приговорили к расстрелу. Двоих (и меня в том числе) к десяти годам, одного к семи годам. Как я потом узнал, тех троих действительно расстреляли, двое умерли в лагере, выжил одни я.
Не помню у кого, у Ремарка или Хемингвея сказано, что людей рождения 1922 года немного насчитывается в мире, это поколение расстрелянных. Когда после освобождения из лагеря, я, вернувшись в Симферополь, подвёл итог,— никого из моих довоенных сверстников не осталось в живых. Да, мы поколение расстрелянных.
— Где вы работали последние годы?
— Последние десять лет я работал мастером по ремонту и настройке рентгенаппаратов.
— Вас реабилитировали?
— Я о реабилитации не просил, но в 1963 году мне прислали справку о реабилитации «из-за отсутствия состава преступления». Очевидно, стараниями матери Горюшкина.
Задумался об отъезде я с 1972 года. Я считаю, что в 1972 году в СССР началось усиление режима, нажим на людей в идеологическом направлении и, под видом усиления дисциплины на работе, усиление бесправия. Например, я ходил на работу обычно пешком, через территорию психоневрологической больницы — вокруг одного из зданий появилась колючая проволока, выстроили вышку — это образовали судебно-психиатрическое отделение. Тогда же, в центре города, в 30 метрах от железнодорожного райкома партии появился зелёный забор, а за забором — заключённые. Я понял, что в государстве что-то сменилось, что, может быть, мы опять движемся к 1937 году. Я понял, что мои поиски компромисса с режимом ни к чему не привели, что нужно выезжать, иначе посадят. Мне было сказано об этом недвусмысленно.
— Кем и в какой форме?
— Наш директор (я всегда протестовал против одурачивания людей) мне сказал: «Не думайте, что ваша агитация будет вам сходить с рук всё время. Вы не будете дольше ходить на свободе».
— Какой вы увидели Америку? Соответствует ли она тому представлению о ней, которое вы составили себе в России, Леонид Александрович?
— Америка — богатая страна. Здесь прекрасная могучая природа, Америка живёт полноценной жизнью, что можно сказать и в целом о Западе. Люди здесь живут, а не существуют. Но меня поразило безразличие людей ко всему, что не затрагивает их интересов на ближайшее будущее. Италия поразила меня своими забастовками, обилием коммунистических лозунгов. Если судить по Италии, создаётся впечатление, что Запад сдаёт свои позиции наступающему коммунизму. Мне кажется, в мире идёт загрязнение не только окружающей среды, но и духовной среды подделками. Такой подделкой под действительные нужды человека я считаю миф коммунизма.
— А всё-таки вы не ответили на мой вопрос — такая Америка, как вы себе представляли её в России?
— Америка превзошла мои ожидания. Я инженер, и здесь я встретил как бы другую цивилизацию — выше уровнем.
— Что вы можете сказать о пресловутой «бездуховности Запада»?
— Я не так много встречался с американской интеллигенцией. Но вот что меня удивляет. Здесь существует масса благотворительных организаций. Армия Спасения, и всё же столько нищих, беспризорных людей, до которых никому нет дела. По-моему, это признак бездуховности, равнодушия к человеку. Ожесточение понятно в СССР, но мне не понятно почему это происходит здесь.
Я стараюсь беседовать с американцами, подчас слышу невероятные вещи. Одному моему знакомому его американский родственник сказал: «Ты не мог сделать карьеру в СССР. Из-за бизнеса можно было вступить и в партию». А один очень информированный пожилой американец сказал мне, что не будь американской помощи, советский режим бы рухнул, что люди в СССР настолько оппозиционно настроены к своему правительству, что достаточно отказать в помощи, и в России вспыхнет революция.
— Не считаете ли вы, что этот американец дезинформирован?
— Безусловно дезинформирован. С одной стороны это вызвано популяризацией диссидентской литературы, да и сами американцы на протяжении ряда лет говорят об ужасах КГБ, и что люди в СССР живут на пределе. К сожалению, как ни неприятно об этом говорить, большинство людей в СССР довольно жизнью. Они не знают, каков должен быть жизненный уровень, обеспечиваемый цивилизацией в наше время. Холодильник, телевизор, квартира дают им ложное ощущение обеспеченности и покоя. Перенеся голод и войну, они довольны малым — лишь бы не было войны. Они считают, что всё делается советским правительством, чтобы предотвратить войну. Это заблуждение разделяет и часть интеллигенции. Часто «работяги» мыслят даже более здраво. Один колхозник сказал мне: «Кремлёвское правительство — шайка бандитов. Бороться с ними можно только как с бандой».— Но большинство вообще не думает никак. Но это свойственно не только обывателям России.
— Не изменилось ли здесь, в Америке, ваше представление о России?
— Изменилось. В худшую сторону. Ещё больше узнал о преступлениях советского режима.
— Как вы расцениваете возможность перемен в России?
— В какой-то степени я наверное толстовец. Я верю в силу добра и считаю, что посеянное зло неизбежно возвращается к человеку, его проявившему. Этому много примеров. Возьмите уничтожение партии ленинцев — люди, сеявшие зло, уничтожили сами себя. Зло возвратится и к кремлёвским правителям. Я думаю, что нынешнее поколение живущих в СССР людей не дождётся каких-либо перемен, но сам естественный процесс истории должен привести к крушению системы, построенной на лживом учении и на страхе и насилии.
— Как вы относитесь к извечному эмигрантскому упованию на грядущее возвращение в свободную Россию, не лучше ли быть русской частью Америки, не реальнее ли это? Как вы считаете?
— Увы, история движется подобно черепахе, а человеческая жизнь коротка. Не могу вам сказать — берите винтовки, убыстряйте. Всякая война, прежде всего — зло, а злом зло уничтожить нельзя.
— Считаете ли вы себя диссидентом?
— Диссидент — определение расплывчатое. Нельзя, наверное, считать диссидентом человека, который боролся только за выезд из СССР. Людей же, которые уехали из СССР из-за того, что противодействовали режиму,— единицы. Причины для выезда бывают разные. Третья эмиграция очень неоднородна. Иногда выпускают людей неполноценных, нежелательных для любого общества. Делается это КГБ, с целью дискредитировать третью эмиграцию.
— У меня сложилось впечатление, что оппозицию режиму составляет исключительно интеллигенция, которая при всём моём уважении и принадлежности к ней не занимает ключевых позиций в советском обществе, и потому не может влиять и добиваться конкретных перемен. Что вы об этом думаете?
— Моё мнение ещё более крайнее. Оппозиция существует исключительно в Москве и Ленинграде. Есть протестующие и в других городах, но их протест носит скорее эмоциональный характер — человек срывается.
В сегодняшней России возможны две формы существования. Одна — молчать и ни слова против. Вторая — в тюрьме или псих. больнице. Третьего нет. Современный русский революционер должен уметь рассчитать, хватит ли у него здоровья и жизни на его революционную деятельность, которая будет проходить в условиях псих. больницы или лагеря и выражаться в форме письменных и устных протестов. Моё мнение, что такие фигуры, как Сахаров, Шафаревич и их окружение, оставлены на свободе только для того, чтобы показать Западу демократичность сегодняшнего советского режима.
— Но вот «Хроника защиты прав человека» имеет всеобщий характер.
— Я думаю «Хроника» — явление всё-таки московское. Единицы сообщают сведения и из других городов, но на периферии бороться ещё труднее. КГБ и суды — ожесточённой, больше сроки. В Симферополе был «революционный период». Были одиночки и студенческие организации. Их деятельность носила несерьёзный характер, одна-две листовки, и всё, а закончилась трагически. Но конечно, разрушение режима, как я уже сказал, происходит.
— Как вы считаете, интерес к религии в СССР — это религиозное обновление или интеллигентская мода?
— Это явление вызвано внутренней потребностью. Люди утратили идеалы, а человек без веры существовать не может. Пока дышу — надеюсь. Надежда — это тоже вера. В России раньше был институт веры — Церковь. Жизнь требует его возрождения. Поиски духовности должны привести человека к вере. Человек без веры — наг и бос, жизнь его безрадостна, а смерть ему в тягость. Особенно нужна вера простому народу. Сострадание — как неотъемлемая часть веры — решение многих современных вопросов. Безверие опустошает людей и ожесточает.
— Спасибо вам, Леонид Александрович. Желаю вам успехов в Америке.
В.Тупицын принадлежит к молодому поколению 3-й эмиграции. Ему 32 года.
— Почему вы уехали из СССР?
— Вопрос затрагивает две области. Непосредственные причины, связанные с внешними отношениями и с моей внутренней готовностью уехать. У меня не было другого выхода. После сентябрьских выставок художников авангардистов в Москве, в организации которых я принимал участие, я лишился работы. Дирекция института, где я работал старшим научным сотрудником, поставила мне условие, что я должен выступить в прессе с разоблачением выставок, спасти «репутацию» страны. Ещё за три дня до открытия выставки 29 сентября меня срочно решили отправить в командировку на пять дней в Новосибирок для инспектирования «всех математических отделений Новосибирского университета». Командировка глупая, и явно была придумана, чтоб удалить меня из Москвы. Я от командировки отказался, что и послужило причиной увольнения. После увольнения ко мне домой пришел сотрудник КГБ и взял с меня подписку о недаче частных уроков. «Если будете давать уроки, то платите налог (налог почти равняется сумме заработка от уроков), но не думайте нас обмануть, Вас всё равно засекут».— С другой стороны, постоянно являлась милиция, под предлогам проверки не нарушается ли паспортный режим. Угрожали выслать из Москвы.
Ещё на первой выставке, той, которую разогнали бульдозерами, я был арестован, меня избили. Сидел вместе с Оскаром Рабиным в КПЗ. Там я воочию увидел ненависть низшего состава. Прямо заявляли, что если дать им волю, на клочки бы они нас разорвали. И тогда я почувствовал, что если в этом громадном механизме что-то качнётся наверху, придёт в движение, то исполнители перейдут все возможные рамки.
И ещё. Между двумя выставками я практически жил у Рабина. Кагебешники нагло фотографировали и снимали нас кинокамерой в окно, ситуация была напряженная, такая, что ежеминутно могли арестовать. Это все привело меня к мысли, что лучше уехать. Для меня понятие родины заключено в людях, близких по образу мыслей, по литературе. Главное — язык и русская литература, которые я полагал, могу вывезти в самом себе.
— Кто вы больше, писатель или математик?
— И то и другое — искусство. Я не отношусь к математике, как к средству заработка. Я занимался двумя искусствами на уровне профессий. На достаточно высоком уровне математика — искусство — красивые ситуации, авантюры. Христианская философия считает, что любое творчество — подвижничество, и то и другое находятся на религиозных орбитах.
— Когда вы уехали из России?
— 7 февраля 1975 года,
— Какой вам видится Америка, Запад? Соответствуют ли они тому представлению, которое вы составили себе, живя в России. Хотели ли вы ехать именно в Америку?
— Априорного представления о Западе не было, как, впрочем, и о России. Считаю своей родиной искусство, литературу, русский язык.
Ехать хотел только в Америку. Это было связано с тем, что Америка — страна эмиграции, эмигрантов. Наибольшее количество друзей-иностранцев в России — американцы. Впечатление об Америке? Я бы воздержался от каких-либо оценок. Пока количество вопросов, которые я могу задать Америке, слишком небольшое. Потом я достаточно далёк от социологических и политических определённостей, чтобы формулировать грубые оценки.
— Это не политический вопрос, скорее бытовой.
— Пока есть возможность жить и заниматься литературой и математикой, эта страна для меня приемлема. По всей вероятности, и на необитаемом острове, имея бумагу и символическую еду, я бы чувствовал себя превосходно.
Ругаемая всеми авторитарность в каком-то виде сохраняется везде. Просто каждый выбирает себе по вкусу авторитарность. Социальная проблема — тонкая и неразрешимая. Я склоняюсь к тому, что все проблемы лежат внутри человека.
— Как вам видится отсюда Россия? Изменилось ли что-нибудь для вас в видении России из Америки?
— Если говорить о России, как о том мире высказываний о ней, религиозно-политических сентенций о ней, типа тютчевского стихотворения «Умом Россию не понять…», то я никогда не имел с ней подобных иррациональных отношений. Для меня Россия это не географическое понятие, а языковое, связанное с культурой. Я полагаю, что только на том основании, что советский народ все ещё говорит по-русски, нельзя считать Россией страну им занимаемую. Я прекрасно помню, как в одном привилегированном НИИ, где я работал, научные сотрудники высокого ранга, обсуждая высылку Солженицына и ситуацию с Сахаровым, убеждённо говорили, что и тот и другой евреи.
— Что вы думаете по поводу усиления интереса к религии в СССР?
— Я думаю, что религия индивидуальное дело, и я ходил в храм не для того, чтобы подсчитывать количество верующих. Но мне были противны все попытки соединить религию с социальными понятиями, нуждами, оценками. Основная масса населения безусловно по-прежнему находится под управлением атеистической пропаганды.
В СССР в православных храмах более живая религиозная атмосфера, чем в православных храмах в Америке. Здесь религиозная ситуация несколько выхолощена. В России сохранился свойственный православной религии дионисийский оттенок службы.
— Как вы расцениваете возможности перемен в России? Каких перемен ждёте вы, и каким путём?
— Для меня вопрос приятный, и мне кажется я знаю на него ответ, приемлемый с точки зрения моего внутреннего мира. Глубоко убеждён, что все цивилизации, которые имели место до сих пор, погибли одновременно с гибелью такой духовной субстанции, какой является язык. Состояние языка — лакмус по отношению к состоянию цивилизации. Примеры тому — Рим и т.п. В настоящее время русский язык связан с совершенно определенной апокалипсической тенденцией иссякания, увядания. А этот результат говорит об апокалипсичности той цивилизации, которая на этом языке реализуется.
— Ваше мнение об оппозиции режиму, каковы её перспективы?
— Лучший вид оппозиции — это абсолютное презрение к режиму и незамедлительное самоустранение из симбиотической связи с ним, ибо давно уже стало классикой социальной психологии то, что каждая жертва является в какой-то степени соучастником своей гибели. Лучший вид ненависти и борьбы — отсутствие отношений с объектом ненависти.
— Да, но таким образом вы отрицаете активную борьбу?
— Да, пожалуй. Идея такая, что если бы я был гражданином Англии, то с удовольствием бы был членом парламента от партии оппозиции, но если бы моя партия пришла к власти, я бы перешёл снова в оппозицию. Но быть оппозиционером в отношении такого чудовища, как советская власть, является унизительным для человеческой личности — это всё равно, что быть оппозиционером к обитателям джунглей или террариума. Оппозиция — это дело темперамента, убеждений. Моя позиция связана с моим внутренним устройством.
— Каковы ваши планы? Что вы собираетесь делать в Америке?
— Я получил место преподавателя математики в одном из университетов. Как человеку, много лет пишущему, мне было бы приятно видеть свои вещи напечатанными, а также многочисленные произведения моих друзей и единомышленников в искусстве. Считаю, что буду в постоянном долгу перед ними, и буду всеми силами пытаться популяризировать их творчество. Я полагаю, что это полноценная и достойная часть нашей культуры, и если что-либо и есть в СССР, так это они, художники и писатели, нонконформисты, мои друзья, оставшиеся в СССР.
— Спасибо за беседу. Желаю вам творческих успехов.
Недавно разбирал я свои теперь уже старые дневники и в тетради за 1971 год, нашёл следующую запись:
«Был у Неизвестного четыре часа. Беседа. Он сказал:
«Ты должен быть один. Ни с кем не кооперируйся. Остерегайся того, кто говорит «мы». Запомни — ты должен быть один».
Мои книжки стихов пошли в Грузию, в Новосибирск, одну взяли братья Стругацкие, одна поехала в Италию. Смотрел альбом Эрнста «Человек и машина», куски из серий «Эмпедокл», «Платон», «Дантовский ад»».
Запись требует расшифровки.
Мастерская Эрнста, та самая, из которой его выселили сейчас (об этом в НРСлове от 26 августа), находилась на улице Гиляровского, недалеко от Рижского вокзала, в одноэтажном, довольно старом доме с высокими узкими окнами. Одно время у Эрнста было две мастерских. Но и в них он не помещался. Я не представляю себе мастерскую, в которой могли бы поместиться скульптуры Эрнста. Наверное это должен быть полигон, или аэродромное поле.
Он создаёт гигантов. Его рисунки и эскизы — это «Гигантомахия», борьба богов и титанов. В альбомах его, в частности в упомянутой серии «Человек и машина» — горы мышц, напряжённых торсов, страшных рук. Тела человеческие путём долгих, изнурительных, невероятнейших мутаций приобретают, вживляют в себя части машин, и напротив — машины приобретают жуткую мягкость и вязкость человеческих тел.
Клубки тел и рычагов, механизмов, частей машин в бешеном хороводе, в осьминожьих объятиях сжимают друг друга. Жизнь и смерть взаимозаменяются, понятия живое и мёртвое теряют свой смысл.
Иногда на отдельных листах альбома появляется образ Великой Праматери, возможно, пришедший, навеянный азиатскими древними культами. Но это осовремененная Праматерь, беспощадно рождающая и беспощадно же убивающая детей своих.
К современной цивилизации, очевидно, испытывает Эрнст Неизвестный любовь-ненависть. Мир его серии «Человек и машина» — страшный мир. Я, например, физически уставал от просмотра этого его альбома.
Осуществлённых в настоящих их размерах скульптур у Эрнста просто нет. Но и то, что осуществлено в уменьшенных размерах, подавляет своей мясомассостью.
Некоторые его скульптурные массы были задуманы как архитектурные сооружения, т.е. тут налицо скульптура, переходящая в архитектуру. Одна из его скульптурных фигур рукой своей должна была служить опорой моста.
Кое-какие замыслы Эрнста Неизвестного были, мягко говоря, «заимствованы» Вучетичем при сооружении мемориала на Мамаевом кургане. Так, Вучетич ввёл «настоящую» военную технику — танки, пушки времён Отечественной войны, влепив, «вклеив» их в бетон и кирпич. Налицо приём скульптурного «коллажа». Это приём Эрнста.
Художнику авангардисту трудно существовать в СССР. Но каково осуществлять себя скульптору? Да ещё такой направленности, с такими планами. Скульптор самой спецификой своей профессии более связан с властью, чем художник. У Эрнста были в разные периоды различные отношения с советской властью. Его то привлекали, то отталкивали. То посылали за границу, в Югославию и Индию (даже руководителем делегации), то давали работу (сооружение скульптурного комплекса в Зеленограде), то отнимали её.
Скульптор обращался и к частным заказам, которые всё равно, впрочем, проводятся в Советском Союзе через скульптурный комбинат. Кроме хрущёвского Неизвестный — автор ещё нескольких надгробий, например, поэту В. Луговскому, на Новодевичьем кладбище.
Информационная заметка о Неизвестном от 26 августа называется «Новая жертва КГБ — Эрнст Неизвестный». В применении к Неизвестному слово «жертва» кажется неудачным словом. Оно менее всего подходит человеку бешеной, именно бешеной энергии. Немало он на своём веку боролся и побеждал. Верю, одолеет он и КГБ. Как-то он говорил мне: «Ты ничего не бойся. Я вот ничего не боюсь. Что они со мной сделают? Скульптуры побьют? Те, что останутся, будут цениться на вес золота. В тюрьму посадят? Но я, сидящий в тюрьме, для них опаснее, чем я — член союза. Привыкай и ты ничего не бояться».
Эрнсту 48 лет. Это квадратный человек с энергичным крупным лицом. В 1944 году, прибавив себе год, пошёл на фронт. Был артиллеристом, имеет орден. Войну окончил лейтенантом. Был тяжело ранен и контужен. Из родного города Свердловска приехал в Москву после войны учиться на костылях. Как вспоминают его соученики по художественному институту, «Хотел быть только Генри Муром», т.е. ставил перед собой огромную цель. Этой цели он достиг. Ещё несколько лет назад на Западе вышла книжка «Шесть скульпторов века», где среди имён Мура, Цадкина, Джакометти, Архипенко (одно имя я, к сожалению, за памятовал) — Эрнст Неизвестный. О Неизвестном на Западе выпущено несколько основательных толстенных монографий. В СССР об Эрнсте ходят легенды. Во время знаменитого посещения Хрущёвым выставки в Манеже именно у его скульптуры остановился премьер. И скульптор на хамский вопрос Хрущёва (непечатный) ответил ему на его же языке — непечатно. Согласитесь, что надо иметь недюжинную смелость, чтобы решиться на такой ответ. Сам факт, что Хрущёв незадолго до смерти изъявил желание, чтобы памятник ему сделал Эрнст, свидетельствует о том, что смелость Неизвестного пришлась по душе самодержцу. (Кстати, мне «посчастливилось» присутствовать при «историческом» моменте — я был у Эрнста как раз тогда, когда пришёл к нему сын Хрущёва от имени семьи заказывать памятник. Был он в синем мягком картузе, какие носили в СССР председатели колхозов в послевоенные годы, и габардиновом плаще).
Другой легендарный случай такой: когда Сартр ещё ездил в Москву, он посетил в один из приездов Неизвестного. Тот стоял в это время высоко на лесах и работал. Помощники Эрнста позвали его вниз. «Я не могу его принять, я работаю»,— ответил скульптор. Сартру пришлось прийти ещё раз.
Неизвестный после Манежа стал очень влиятельной фигурой в среде московских авангардистов. Он стал как бы неофициальным главой группы художников. Хотя официально они никак себя не оформляли, но вокруг Неизвестного собрались художники: ныне покойный Юло Соостер, Ю. Соболев, А. Брусиловский, И. Кабаков, В. Янкилевский, М. Гробман. Эти художники во главе с Эрнстом первые стали участвовать в неофициальных зарубежных выставках, а публикация в лондонском «Санди Таймз» — воскресном приложении к газете Джона Бёрджера [John Peter Berger] в 1966 году была, кажется, первой крупной информацией о русском новом авангарде, проникшей на Запад. (Джон Бёрджер, кстати, автор книги об Эрнсте Неизвестном, фотографии в книге сделаны его женой).
Позже, как это часто бывает, художники пошли каждый своим путём, но авторитет Эрнста до сих пор признают все.
Мне лично,— я с ним познакомился в трудные для меня годы,— Эрнст очень помогал (и материально тоже). Он, как об этом сказано в начале статьи, распространял мои сборники среди своих друзей и почитателей, которых у него тысячи, без преувеличения. В их число входят и упомянутые братья Стругацкие, и А. Вознесенский (написавший, кстати, о Неизвестном опубликованное в либеральные годы стихотворение, где есть строчки «Скульптор Эрнст глину месит, руководство МОСХ-а бесит, не даёт уснуть Москве…»), множество учёных, неофициальных писателей, иностранцев, даже военных.
От Эрнста я всегда заряжался энергией. Он был для меня аккумулятором живой жизни и примером. Думаю, что не для одного меня. Приходил он в мастерскую засветло, а то и часто ночевал в ней.
Эрнст, очевидно, когда они его выпустят (а они его выпустят,— не тот он человек), поедет в Америку. По его творческому темпераменту эта страна подходит ему больше всего. Я абсолютно уверен, что здесь он быстро найдёт признание и многого добьётся. И тем самым ещё раз утвердит жизненность и силу современного русского авангарда.
В последнее время в статьях Самиздата в СССР, и здесь в русском Зарубежье всё чаще упоминается о значительном оживлении религиозной жизни в СССР, причём многие авторы даже склонны считать это оживление знаменующим начало религиозного возрождения, которое переделает СССР в Россию. Так, в статье Евгения Барабанова «Раскол Церкви и мира», напечатанной в сборнике «Из-под глыб», читаем уже как вывод:
«Очевидно, что будущее России неотрывно от христианства. И если ей суждено возрождение, то совершится оно может только на религиозной почве».
Статья Барабанова и умная, и квалифицированная. Однако, категоричный её вывод не доказывается её содержанием. В статье скорее доказывается нужность христианства, религиозности для России, а вот почему будущее возрождение России непременно будет связано с христианством, и невозможно без него, не говорится.
Да, религия народу русскому нужна, в этом нет сомнения. Но вот есть ли надежда на то, что возродится православие в СССР — следует разобраться. Я сам православный, мне очень хотелось бы верить в возрождение, но мои личные наблюдения в этой области говорят, что все надежды на религиозное возрождение неосновательны.
Из того, что известный либеральный поэт носит на груди крест, а известный либеральный прозаик венчался в церкви, а приехавший из СССР писатель или журналист вдруг щеголяет Пресвятой Девой или Младенцем в своих писаниях, вовсе не следует, что возрождается религия. Как в своё время совсем не следовало выводить понятие религиозного возрождения России из того факта, что Мережковский и Гиппиус во главе большого тогда кружка интеллигентов начали разговаривать о религии с духовенством. Не следует забывать, что за стенами их собраний гулял другой ветер и шла малорелигиозная жизнь. Большевики нашёптывали народу свои лозунги, ни мало не смущаясь тем, что христианство заложено в самом характере русского мужика, как умиляясь утверждали многие русские писатели, в том числе и Достоевский.
Немало идей, возникших в узком кругу интеллигенции, затем стало достоянием масс и было усвоено массами. Но это не значит, что с любой идеей будет то же самое. Важно соотнести идею с реальностью, то есть определить жизненность её.
Да, среди интеллигенции существует несомненный интерес к христианству, это неоспоримо. Но вернее было бы сказать, что интеллигенция увлекается христианством, и что печально — в ряду других увлечений. Сейчас многие интеллигенты в Москве и Ленинграде крестились. Одни, те кто служит — полулегально, другие, люди богемы, например,— даже явно, шумно и с некоторым вызовом. У многих это соседствует с увлечением (иногда даже одновременным) зен-буддизмом, антропософией, оккультизмом, некоторыми формами сектантства и даже сатанизмом. Оптимистически настроенный читатель скажет:
«Но это же прекрасно, люди проснулись, наконец, и в России, они интересуются миром, ищут своё место в нём. Дайте им поискать, и они придут к Богу, к христианству».
А другой читатель может возразить мне:
«Может быть, вы, дорогой автор, были знакомы с, мягко говоря, «несерьёзной» частью советской интеллигенции».
Во избежание лишних словопрений приведу конкретные примеры.
К. и М.— два брата, ленинградцы. Я познакомился с ними, когда им было немногим больше 20 лет. Сейчас им уже за тридцать. Они немного поэты, немножко художники, немножко оппозиционеры. Мужественного вида, серьёзные ребята. Один — К. с широколапой бородой. Кем только они не перебывали!.. Костя у нас вегетарианец. В следующий приезд в Москву Костя уже буддист. Потом он толстовец, позже увлекается хатха-йогой. Через год Костя религиозный ортодокс — знаток церковных обрядов, потом он едет на север, приобщиться к народу, вдохнуть истинно русского духу и т.п., причём каждому увлечению отдаёт всего себя.
Оба брата милые ребята, хорошие люди, но они вечно ищут и никогда не найдут. России же будущего и настоящего нужны работники, а не ищущие себя до 80 лет души.
Редки примеры истинной последовательной религиозности среди интеллигенции. Вот один из них. Но, сознаюсь, мне очень жаль, что великолепный поэт Станислав Красовицкий ушёл в религию со всей искренностью своей души, и уже около десяти лет не пишет. Может быть, он и повысил суммарную величину русской религиозности там где-то наверху, где, возможно, считают русскую веру и русский дух, а потом когда-то предъявят счёт, но мне потеря поэта кажется ужасной, невосполнимой.
Настоятель Печорского монастыря, одного из немногих действующих монастырей,— герой Сов. Союза и бывший художник, окончивший в своё время Суриковский художественный институт.
Из этих примеров вовсе не следует, что советское общество перерождается в сторону религиозности и все герои Сов. Союза и все неофициальные поэты идут в религию.
Уж если искать причины интереса интеллигенции к религии, то немаловажной причиной несомненно является интерес вообще к корням своим, к истории своей, поиски традиции, предания. И религия предстаёт прежде всего, как символ русского мира, и крест на шее скорее русскости символ, чем христианства. И даже русской государственности символ.
Теперь взглянем на русский народ. Да, в Москве на Пасху церкви полны народа, потому что открытые для ворующих храмы по пальцам можно пересчитать. А уж где-нибудь в Крюкове, в Быкове — никого, кроме обычных прихожан — убогоньких, старушек, вдов войны, немногих стариков.
И никто не слышит голосов авторов «Из-под глыб», и далеки ярко освещённые витрины западных магазинов, где выставлен этот сборник, говорящий в том числе и о повороте советского человека к Богу.
Воскресное утро. Большой подмосковный посёлок Томилино. В посёлке церкви нет. Церковь не так далеко — в соседнем Жилино, куда, автобус идёт 10 минут. В церкви всё те же — ни одного молодого или хотя бы средних лет мужчины — старики и старушки. Возвращаемся в Томилино. Мирная картина — свободное воскресное утро мужчины используют для работы: кто чинит крышу, кто ставит новый забор. Возле станции, у магазина «Вино» уже собрались любители выпить, стоят группами, разговаривают — это их кафе, это их клуб. Полна заплёванная вонючая пивная и пуст храм (а ведь для простого человека посещать его — риск невелик).
И это я видел повсюду. В городе Иванове, где работал в церкви, везде, где приходилось бывать. На чём основывает свою уверенность в религиозном будущем России Барабанов — совершенно непонятно. Теоретические размышления могут быть полезны, прекрасны, выводы подчас остроумны, но что делать — факты свидетельствуют обратное. И это подтвердят, если к ним обратиться (только никто не обращается) другие представители третьей эмиграции. Кстати, недавние выходцы из СССР относятся к идее религиозного обновления России более чем прохладно. С гораздо большим энтузиазмом приняли идею религиозного возрождения старые эмигранты, что, в общем, понятно. Но не следует обольщаться пусть это и приятное обольщение.
Современные методы социологических исследований позволяют безошибочно определить тенденции в развитии общества, и задача определения степени реальной религиозности русского народа тоже может быть решена. Понятно, что такие исследования невозможно провести в СССР, но их можно провести, например, среди новоприезжих, каковых даже в США уже тысячи. Я уверен, результаты оказались бы необыкновенно интересны и полезны, гораздо полезнее эмоциональных или культурологических протестов, к сожалению, преобладающих. Если это разрушит некоторые безосновательные упования, ну что ж, худая правда лучше приятной лжи.
Можно и нужно исследовать процессы, идущие в среде интеллигенции. Но предпочтение всё же следует отдавать процессам, происходящим в народе, пусть они нам порой и не нравятся. Тем более, что современная русская интеллигенция реально отдалена от ключевых позиций в государстве — т.е. действовать бессильна. Если бы она захотела вести какую-либо пропаганду, даже исключительно только религиозную, в народе, режим это тотчас пресечёт. Он закрыл интеллигенции все выходы в народ и бережёт эти выходы, как зеницу ока.
И Барабанов, и другие авторы «Из-под глыб», сказав безусловно много важного, почему-то прошли мимо некоторых фактов современной народной жизни в СССР, более увлекаясь экскурсами в прошлое, чем исследованиями настоящего.
Никто из них, например, не отметил того, сыгравшего огромную роль факта, что сразу после смерти Сталина, вот уже более 20 лет, в Россию непрерывно поступают и влияют на её народ веяния западной цивилизации (вредные, низкопробные или полезные — другой вопрос). Всякий выходец из СССР непременно помнит, сколько нового, непонятного принёс с собой Московский фестиваль 1957 года, как после этого хлынула в СССР западная музыка, западная искажённая мода, сколько в советских газетах писали о «стилягах», когда-то вызвавших целую бурю негодования! С ними боролись силой (напр. суд над известной молодёжной организацией «Голубая лошадь», созданной студентами в г. Харькове в 1956 г., и статьи об этой организации в «Комсомольской правде»). Между тем, это были первые ростки индивидуальности в полуказарменном советском обществе, первые всплески новых подводных течений. Эти странные изломанные юноши и девушки (хочется назвать их героическими), вынесли на своих плечах первую тяжесть перелома, не внешнего, но внутреннего строя советского общества. Сколько их гнали и преследовали, но не победили. Они ушли с социальной сцены, совершив своё дело, следовательно победили они. Это было начало высвобождения индивидуальных сознаний от коммунистических догм, желание уйти от тяжёлого и мрачного советского мировоззрения к более жизнерадостному, музыкальному, более красивому «западному» видению мира. «Стиляги», отшумев, ушли, но после них реально появились новые типы людей, даже профессии, навязанные советскому строю.
Проблем много, но никто их не разрабатывает. Зримые, огромные изменения произвело даже появление в СССР в продаже магнитофонов (!), распространение и запись западной джазовой музыки из эфира, западные зачитанные до дыр журналы. Куда исчезли с советских улиц «блатные»? На их месте мы обнаруживаем, особенно в Прибалтике, Армении, Грузии, в таких городах как Москва, Ленинград, Киев — заросших юношей в живописных лохмотьях — своих доморощенных хипстеров.
Вот истинные социальные явления, не кабинетный вымысел. Может быть, они кажутся менее серьёзными, чем религиозное возрождение, и потому не привлекают внимания? Но все они жизненны, в них участвует вся страна, и переносятся они с необычайной скоростью, как видим, через границы и всякого рода железные занавесы.
Ориентируя антисоветскую пропаганду, не следует забывать, что для колхозного парня в СССР, например, мечта всей его жизни попасть в военное училище. И говорить с ним языком сентенций типа «звериная морда советского режима» бесполезно. А СССР состоит из таких крестьянских и рабочих парней, а не из диссидентов. Как Барабанов собирается заронить семена религиозности в их души?
Широко известный социолог, футуролог и специалист по средствам информации Маршалл МакЛюэн считает, например, что средства информации до неузнаваемости меняют действительность, пронизывают весь мир, волей-неволей превращая его в единую племенную деревню. В этих условиях руководителям ком. партии и сов. государства трудно противостоять натиску т.н. «буржуазности». Ещё в области культуры и идеологии им это удаётся, но в быту неписаные законы берут верх в жизни советского общества — и они — часть общемировых процессов. И сейчас уже, вопреки многим авторитетным утверждениям, душа советского человека не принадлежит государству. «Бог с тобой, думай что хочешь, одевайся как хочешь, только соблюдай внешние советские приличия. Соблюдайте приличия, товарищи!». Обращённый на Запал фасад советского государства по-прежнему сверкает серпами и молотами, украшен красными знамёнами. А что за фасадом? Цинизм и двуличие коснулись и высших партийно-государственных кругов.
За примерами далеко ходить не нужно. Крупный международный обозреватель и журналист Мэлор Стуруа, человек, который много лет прожил в Америке, в своих репортажах в сов. газетах и по телевидению обличает советскому читателю буржуазную жизнь Америки, «язвы капиталистического общества».
Мэлора Стуруа можно встретить в Доме Кино, или в ВТО, или в домах женщин полусвета (есть в СССР и такие). Его легко узнать. Разговаривающий с приятным грузинским акцентом, молодящийся, стройный, элегантный, порою даже крикливо одетый Мэлор (чуть ли не в кружевных жабо, зимой в необыкновенных шубах),— заядлый спорщик и не скрывающий своего цинизма человек. Его американский автомобиль, всегда полный кутящей молодёжью ночь-заполночь можно встретить на улицах Москвы. Стуруа не исключение. В 1952 году такого двуличия быть не могло, об этом страшно было подумать, «вождь и учитель» этого бы не потерпел. Теперь двойную жизнь ведёт вся страна.
Правильно не забывать прошлое, но не следует пренебрегать и современностью. А в ней, при всём нашем сожалении, некоторую поверхностную религиозность мы видим только в среде интеллигенции. Страна живёт другим.
13 и 14 сентября состоялся в Нью Йорке, на 2 авеню и 35 улице очередной «Фестиваль единого мира», устроенный Армянкой церковью и городскими властями.
Меня привлекла на фестиваль обещанная выставка армянских художников.
13 сентября день был солнечный, и выставка состоялась. Ещё издали я услышал музыку, увидел оживлённую праздничную толпу. Издали была видна и выставка. Её устроили на возвышении, как бы на галерее — картины были развешены на специальных стендах прямо у входа в храм.
Армянские художники, выставившие свои картины,— представители разнообразных направлений в живописи. Есть здесь вполне традиционные реалистические натюрморты, пейзажи, мелкая скульптура, есть абстрактные работы. Направление иных художников просто невозможно определить. Я вообще-то говоря не сторонник подобного смешения всех направлений на одной выставке, но в данном случае это оправдывалось её специфической целью.
Особенно привлекали картины одного из стендов. Намеренно или случайно все четыре художника, вывесившие свои работы па этом стенде, оказались недавними выходцами из СССР.
Старейший из них, хотя едва ли к нему применимо это слово — ему нет и пятидесяти — Качаз. Он уже год в Америке.
Родословную своей живописи Качаз выводит из средневекового национального армянского искусства — от армянских надгробий, церковных барельефов, от национального фольклора, от средневековой армянской миниатюры. Нет, на меня не влияли художники,— говорит он,— влияло народное искусство.
Меня удивила подпись под самой большой работой Качаза «Иерусалим». Она изображает три стилизованные фигуры на огромном коне, распростёршимся над крышами древнего города. Качаз охотно рассказал мне историю этой картины:
«Я всегда пользовался библейскими сюжетами для своей живописи. Картина же «Иерусалим» была написана в 1968 году, когда Израиль освободил свою древнюю столицу — этот момент вдохновил меня. Мы тоже маленькая нация, и хотим чтобы Армения была свободной. У нас также есть свой святой город — Ани».
У Качаза есть картина «Освобождение Ани». Его друзья говорят — пророческая картина. Обращает на себя внимание «Пастораль» Качаза — сценка из армянской жизни. Она могла быть написана и два века назад — настолько художник впитал в себя основные «вечные» черты армянского фольклорного творчества.
Живописью Качаз занимается 18 лет. В Ереване он считался одним из крупнейших современных художников. В Армении куда более терпимо относятся к своим художникам, чем в РСФСР. Картины Качаза были выставлены в ереванском «Модерн арт» — музее современного искусства. «Сейчас их наверное сняли,— говорит Качаз.— Когда уехал в Аргентину художник Манук Картьян — его работы исчезли со стен музея современного искусства».
За год пребывания в США у Качаза было уже три выставки. Две — в 1974 и 1975 гг.— в «Интернешонал галери» и одна в «В память армянских мучеников».
— Как Вам нравится Америка?— спрашиваю я Качаза.
— Трудно ответить,— говорит он.— Я пока её мало знаю. Сейчас я только люблю свободу.
Художник Рубик Кочарьян считает себя представителем классического стиля в живописи. Действительно, его картина «Религиозная церемония армян» живо напоминает нам о классической живописи, может быть, о картинах Давида.
Моё внимание привлекает странная работа. На холсте изображена рама, полуприкрытая ниспадающей белой тканью.
— Я её называю «Отсутствующая картина»,— говорит Кочарьян.— Это мой ответ на заявление известного американского художника и кинорежиссёра Энди Уорхола: «Живопись умерла».
Кочарьян родился в 1940 году. Он учился в Ленинграде и Москве, окончил художественный институт в Ереване. Дружеские отношения связывают его с русскими художниками — представителями нового авангарда, в частности, с М.Шемякиным, живущим сейчас в Париже.
В Ереване у Кочарьяна было две персональных выставки. В США он только полгода — это его вторая выставка. Первая состоялась в колледже Дикинсон, он сопровождал выставку лекцией.
Варужан Тшитьян — автор абстрактных композиций. Четыре выставленные им нефигуративные композиции свежие, живые, порою неожиданно решены по цвету, но не оставляют равнодушными, что с нефигуративной живописью случается довольно часто.
Тшитьян — совсем молодой художник — 1948 года рождения. Окончил художественную школу и художественный техникум в Ереване.
— Хотел быть в Америке,— говорит он.— Интуиция подсказывает мне, что Америка поможет мне как художнику.
Варужан ждал разрешения на выезд 5 лет. Когда я поразился этому сроку, Тшитьян сообщил, что некоторые его друзья — скульптор, художник, режиссёр ждут разрешения уже 13 лет! Даже мне это было неизвестно, а я ведь тоже выехал из СССР совеем недавно.
Это первая выставка в Америке у Тшитьяна. Он сообщил интересную подробность. Когда он полгода назад приехал в Нью Йорк — газета НРСлово помогла ему найти работу. Он пришёл просись помощи в устройстве на работу. Ему посоветовали дать объявление.
— И я нашёл работу,— говорит Варужан.
Вагрич Бахчанян представлен на выставке четырьмя работами. Две из них композиции, две других — портреты. Я затрудняюсь как их назвать. Сам автор называет их «фротажи». Техника — секрет, но полное впечатление цветной печати. Тематически — это причудливый хоровод разнообразных атрибутов современности. Части тел, нарядов, уборов — всё перемешалось на его картинах.
Это первая выставка Бахчаняна в США. Но у него заслуженное прошлое. Ещё живя в СССР, он участвовал более чем в 30 (!) зарубежных выставках, в Австрии, Бельгии, Канаде, Германии, Италии и Франции. В 1970 г. он получил четвёртую премию на международной выставке в Монреале. Девять его работ были выставлены в Ереванском музее современного искусства.
Уже выехав из СССР имел в Австрии три выставки. Одна из газет назвала его «русским Раушенбергом».
По стечению обстоятельств в тот же день 13 сентября открылась выставка в одной из галерей в Сохо, где вместе с коренными американскими художниками принимает участие и Вагрич Бахчанян.
С Бахчаняном меня связывает старинная дружба, и по аналогии вспомнил я выставку «левого искусства», организованную нами в Харькове 23 мая 1966 г., за год до переезда в Москву. Та выставка состоялась в одном из дворов по Сумской улице. Продолжалась она два часа. Участвовало в ней более 10 художников. Для меня это тоже сентиментальные воспоминания — я впервые читал там свои стихи.
Вот так гонимое искусство из Харькова, Москвы, Еревана добралось до Нью Норка. Говорили мы все пятеро на русском языке.
№23.740, 21 сентября 1975 года
СВ. СЕРАФИМОВСКИЙ ФОНД
322 Вест 108 ул., Нью Йорк
Зал им. Рахманинова
Субб., 11 октября, в 3 ч. дня
зал предоставлен для
АВТОРСКОГО ВЕЧЕРА ПОЭТА ЭДУАРДА ЛИМОНОВА
На покрытие расходов $ 3.00 при входе.
№23.742, 24 сентября 1975 года
Хроника
АВТОРСКИЙ ВЕЧЕР ЭДУАРДА ЛИМОНОВА
В субботу 11 октября в 3 часа дня в зале имени Рахманинова Св. Серафимовского фонда, 322 Вест 108 улица, состоится первый в Нью Йорке авторский вечер поэта Эдуарда Лимонова, постоянного сотрудника Нового Русского Слова.
№23.747, 30 сентября 1975 года
Хроника
АВТОРСКИЙ ВЕЧЕР ЭДУАРДА ЛИМОНОВА
В субботу И октября в 3 часа дня в зале имени Рахманинова Св. Серафимовского Фонда, 322 Вест 108 улица, состоится, первый в Нью Йорке авторский вечер поэта Эдуарда Лимонова, постоянною сотрудника Нового Русскою Слова.
№23.752, 5 октября 1975 года
В субботу, 11 ОКТЯБРЯ в 3 часа дня
В СВ. СЕРАФИМОВСКОМ ФОНДЕ, 322 ВЕСТ 108 УЛ., Н.Й.
ЗАЛ ИМЕНИ РАХМАНИНОВА
состоится
АВТОРСКИЙ ВЕЧЕР
ПОЭТА ЭДУАРДА ЛИМОНОВА
(ПЕРВОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ В НЬЮ ЙОРКЕ)
На покрытие расходов 3 доллара при входе.
№23.752, 5 октября 1975 года
Хроника
«СВОБОДА ЕСТЬ СВОБОДА»
Недавно в швейцарском издательстве «Verlag der Arche» в Цюрихе вышла книга советских поэтов-диссидентов группы Конкрет — «Свобода есть свобода», с параллельными текстами на немецком и русской языках.
В книгу вошли стихи шести поэтов группы Конкрет — И. Холина, Э. Лимонова, Г. Сапгира, Вс. Некрасова, В. Бахчаняна, В. Льна.
Во многих швейцарских, австрийских и западногерманских газетах появились рецензии на книгу, в частности в популярной швейцарской газете «Ди Вельтвохе» от 10 сентября.
Напомним нашим читателям, что о группе Конкрет в Новом Русском Слове были статьи в номерах от 16, 23 и 30 марта текущею года.
АВТОРСКИЙ ВЕЧЕР ЭДУАРДА ЛИМОНОВА
В субботу 11 октября в 3 часа дня в зале имени Рахманинова Св. Серафимовского фонда, 322 Вест 108 улица, состоится первый в Нью Йорке авторский вечер поэта Эдуарда Лимонова, постоянного сотрудника Нового Русского Слова.
№23.753, 7 октября 1975 года
Хроника
АВТОРСКИЙ ВЕЧЕР ПОЭТА Э. ЛИМОНОВА
Сегодня, в субботу 11 октября, в зале имени Рахманинова, Св. Серафимовский Фонд, 322 Вест 108 улица, состоится авторский вечер поэта Эдуарда Лимонова, постоянного сотрудника Нового Русского Слова.
Во многих высказываниях наших соотечественников в печати русского Зарубежья довольно часто можно встретить резкое осуждение Вотэргейтского дела или же протесты по поводу раскрытия и обнародования американской общественностью некоторых неприглядных сторон деятельности Си-Ай-Эй.
Эти русские, возражая против вынесения сора на всеобщее обозрение, забывают о том, что подобные разоблачения приводятся американской общественностью в целях защиты своей демократической системы, которая только потому и остаётся действенной, сильной и пока малозамутнённой, что американцам удаётся сохранить демократическое равновесие всех элементов своего общества, всех составных частей государственной машины. Отпустите сегодня грехи Си-Ай-Эй, простите ей одно подслушивание, одно-два политических убийства и через некоторое время она не замедлит превратиться в подобие КГБ. Только строгая гласность, контроль общества, способны сдерживать организацию, наделённую по необходимости такими огромными возможностями и силами, от превращения в свою противоположность. От функций защиты общества она может легко перейти к подавлению этого общества, т.е. в интересах какой-либо его группы будет подавлять всех остальных.
Вотергейт — свидетельство силы, а не слабости американской демократии.
Удивительно, что люди, единодушно выступающие против засилия КГБ на своей бывшей родине — в СССР, не понимают всей важности ежедневной защиты американцами принципов своей демократии.
2
Совершенно непонятно всеобщее упование лидеров оппозиции советской власти, в особенности наших влиятельных оппозиционных писателей, на Запад. «Запад должен… ему следует… Западу необходимо знать…» — то и дело встречаешь в их писаниях и выступлениях.
Прежде всего нужно различать — какой Запад. Есть западные правительства и есть общественное мнение стран Запада. Это, слава Богу, не одно и то же.
В доверии к западным правительствам и главам государств, хотя и приходящим к власти путём свободных демократических выборов, следует быть осторожными нам, русским. Мир ещё разделён на страны и нации, и деление это пока не упразднено. Напротив, как нас убеждает в этом ежедневная действительность, национализм и шовинизм в мире всё более усиливаются, малые нации определяются в страны, межнациональные войны стали обычным явлением.
Западные правительства, западные сенаты, парламенты и конгрессы вовсе не лишены собственных интересов, и безусловно, даже у лучших правителей стран Запада на первом месте стоит забота о своём народе и своей стране.
Недавнее прошлое, в частности выдача по окончании второй мировой войны миллионов бывших советских граждан, не желавших возвращения в СССР, в руки Сталина, совершенная английским и американским правительствами, должна бы настораживать тех русских, кто и в СССР, и здесь возлагает неумеренные надежды на Запад. Кто может гарантировать, что Запад не совершит ещё раз похожей ошибки или преступления?
Можно, конечно, верить в добрую волю западных правительств. Мы верим. Но верить безоглядно не хотим. Из двух благ — блага России или собственной страны любой глава государства, любое правительство западных стран предпочтёт естественно благо собственной страны и её граждан. В случае столкновения интересов все соображения альтруизма или гуманности будут отброшены.
А. Сахаров получил Нобелевскую премию мира. Можно только приветствовать это награждение, тем более что оно снова привлекает внимание к борьбе за права человека в СССР. Такое внимание оппозиции крайне необходимо. Но нужно ли разделять сахаровское добродушие раскрытие объятий Западу и неколебимую веру в Запад?
Способы борьбы в этом мире могут быть разные. Всяческие крайние экстремисты, чтобы добиться своего, применяют даже террор и считают себя в праве это делать. Тем более правомочна русская оппозиция опираться на поддержку Запада. Но предпочтение всё же следует отдавать общественному мнению, а не правительствам или партийным группировкам.
Возможности давления Запада на СССР не нужно преувеличивать. Ведь речь идёт не о каком-то мелком государстве, а о стране-гиганте, во многом не уступающей США. Если в своё время, тотчас после революции, экономическая блокада СССР не удалась, тем более она нереальна сейчас. Не говоря уже об умении советского руководства затягивать ремешок на животе собственного народа, и об огромных природных ресурсах СССР, мы практически с знаем, что западный мир далеко не единодушен. США не даст кредитов,— это сделают Япония, Франция… Вряд ли страны Запада сумеют в этом вопросе договориться, уж слишком много противоборствующих сил в мире. Современный мир крайне усложнился и рубить с сплеча более нельзя.
Детант, о котором так много говорят и пишут сейчас, хотя является весьма ненадёжным способом как-то устроить мир, но, увы, единственным. Ракеты, боеголовки, атомные подводные лодки пока находятся в руках не Буковских или Сахаровых, а советских генералов и Политбюро. И пока не видно путей, по которым оппозиционные настроения смогут распространиться настолько широко, чтобы захватить и действенные слои населения, например, военных, а не только интеллигенцию, как было до сих пор. Моральные факторы, религиозное возрождение — всё это пока не способно поднять на борьбу эти действенные слои. Необходимы поиски общей платформы. Оппозиции, наконец, нужно бы выработать широкую программу действий, в которой предусматривалось бы не только упование на добрую волю Запада, войну с Китаем или случайность, могущую привести к власти в СССР руководителя, который учтёт пожелания интеллигентской оппозиции, но и указывались бы реальные пути проникновения влияния оппозиции в действенные слои общества.
Пока же происходит обратный процесс — отталкивание оппозиции от могущих действовать слоёв населения. Более того, идёт вытеснение государством её лидеров и даже общей массы на Запад, в эмиграцию. Это далеко не отрадное явление.
3
Очень странно, что, борясь с несправедливостями и насилием в своей стране (насилием со стороны государства), до сих пор никто из лидеров оппозиции, выехавших на Запад, не выступил с объективным освещением западных проблем, и, где это нужно, с критикой западного общества. Конечно, противопоставление идеального Запада и тоталитарного СССР выглядит соблазнительно. Но вопреки этому, выступить с объективным освещением занятного мира насущно необходимо по нескольким причинам: во-первых, Запад воочию увидели уже десятки тысяч эмигрантов — бывших советских граждан и у них возникает множество вопросов и недоумений по поводу наблюдаемых ими противоречий западного мира.
Безработица, дороговизна, распущенность нравов, преступность — на все эти вопросы эмигрантам необходимо ответить. Иначе они сами ответят на них, истолковав западный мир по-своему, и далеко не в его пользу.
К тому же причины терроризма, религиозных и национальных столкновений действительно нужно искать в каких-то упущениях западного общественного строя. Мне кажется, никому в голову не придёт объяснять столкновения, например, между католиками и протестантами в Сев. Ирландии происками коммунизма.
Дальше выдавать Запад за идеал невозможно.
Во-вторых, следует рассеять некоторые иллюзии в СССР по этому поводу, реально существующие у оппозиции и даже у А. Сахарова.
От такого освещения дело инакомыслящих в СССР не только не пострадает, но и значительно выиграет, а оппозиция избавится от опасных недомолвок и двусмысленностей в отношении Запада. Утаивания, недомолвки — непременная принадлежность советского мышления. Движению за демократизацию они не к лицу.
В-третьих, более отчётливая позиция в отношении западного мира, признание не только его несомненных достоинств, но и некоторых недостатков привлечёт к советской оппозиции значительные массы западной интеллигенции, западное общественное мнение, которое скептически относится к русской идеализации западной системы.
Русская оппозиция пока отвечает западной либеральной интеллигенции пренебрежением к её проблемам. Вопрос этот решается традиционно шапкозакидательски. Дескать, что у вас здесь на Западе за проблемы, с жиру беситесь вы, вот что! У Вас нет психбольниц, у вас не преследуют за убеждения, у вас не было архипелага ГУЛаг!
Конкретно же, в редакторской колонке «Континента» №3 читаем в адрес западной интеллигенции: «…оглохшие от пресыщения и праздности юродствующие экзистенциалисты от анархии». Такие высказывания отнюдь не способствуют сближению западной интеллигенции и русской оппозиции, хотя борьбе, которую ведёт русская оппозиция, значительная часть интеллигенции Запада сочувствует.
Проблемы Запада так же серьёзны, как и проблемы СССР. Если тут не сажают в психбольницы, т.е. если государство ограничено в действиях, то не меньшую опасность представляют в совокупности иные из граждан или их добровольные, профессиональные, партийные, уголовные, террористические и иные организации, грозящие имуществу и безопасности, а порой и жизни личности.
Советский опыт — серьёзный и трагический опыт. Запад — это иной мир, у него свои законы, и в чужом монастыре к тому же есть кое-что непривлекательное и на наш, русский устав. Говорить же им, что у них в стране всё прекрасно только потому, что у нас гораздо хуже — несерьёзно. Ведь они знают и видят свои проблемы. Сомневаться в их честности нет оснований. Это значит подвергать сомнению взгляды миллионов людей.
Насущно необходимо выступить с разумной оценкой западного мира уже исходя из личного впечатления о Западе, не по книгам, не понаслышке. Следует это сделать именно лидерам оппозиции, живущим сейчас па Западе. Их голоса слышны всему миру, они не останутся без внимания. Хочется верить, что кто-нибудь из них выступит с такой разумной оценкой, дабы действительно образовать единый фронт против насилия и несправедливости и ещё успешнее вместе со всей западной интеллигенцией защищать права человека.
Ещё извинительны голоса, идеализирующие Запад, раздающиеся из СССР, там нет доступа к полной информации о ней. Но здесь игнорирование реальных проблем, умолчание о них недопустимы. Из недомолвок постепенно сложится ложь и от неё будет трудно отказаться в будущем.
Нужно как можно скорее сказать отсюда, с Запада, выезжающим из СССР, и выбирающим страну проживания, мечтающим о Западе, что здесь их ждёт не идеальное общество, не идеальный мир, но мир, где отсутствует давление государства на личность. Одно это уже есть великое благо.
«Приготовьтесь быть сами себе хозяевами. И знайте, что это трудно» — вот что следует им сказать. Тогда не будет эмигрантcких разочарований.
Переехав в Москву в 1967 году, я не застал уже группы «СМОГ» — она к тому времени распалась, и только прошлая слава небывалого массового бунта литературной молодёжи продолжала гулять по России, потрясая воображение. Зато с главными поэтами СМОГа, Леонидом Губановым и Владимиром Алейниковым, я подружился едва не с первого дня приезда.
«СМОГ» — бунт русских мальчиков, сгруппировавшихся вокруг литературных кружков при Московском университете — был одновременно явлением литературным и социальным. В манифесте СМОГа значились слова: «Мы бросаем вызов прямо в жирные морды советских писателей». Кроме того, «СМОГ» вывесил в нескольких местах города, в том числе и в центральной библиотеке им. Ленина список литературных мертвецов. В их числе значились А.Вознесенский и Е.Евтушенко. А ведь это было в 1964–1965 гг., когда Евтушенко аплодировали тысячные толпы в Париже и Нью Йорке — считая его представителем оппозиционной молодой России.
Между тем выступило на литературную сцену уже иное поколение, в лучшей своей части бескомпромиссное и неподкупное. Лучшие его представители — «смогисты» выступали против Союза писателей (знаменитая «босая» демонстрация к Центральному дому литераторов), против засилия соц. реализма и связанного с этим засильем формального однообразия в литературе.
Огромное влияние оказали на смогистов, вышедшие незадолго до этого (во время «оттепели») в «Библиотеке поэта» сборники стихотворений Цветаевой и Пастернака. Открыв для себя этих двух поэтов, тогдашняя молодёжь в своих часто лихорадочных поисках формы для переполнявших их чувств, мыслей, идей, пошла именно по их, Цветаевой и Пастернака пути, наследуя им и продолжая их традиции. Пробуя свои силы, заходили порою слишком далеко, создавая иной раз произведения субъективные, понятные только авторам.
К тому же, недавно скончавшийся Пастернак, в связи с опубликованием на Западе романа «Доктор Живаго», сделался и социальным знаменем, своего рода символом протеста. Он стал своеобразным святым для молодёжи того времени. На его могилу совершались паломничества, стекались толпы, там читали стихи, и в значительной мере переделкинское кладбище, как и гуманитарные корпуса Московского университета на Манежной площади, объединило и познакомило будущих смогистов.
И уже там, в этих чтениях, выделились тогда 16–17-летние: мальчик из Кунцева — Леонид Губанов и светловолосый, задумчивый, как бы углублённый в себя, только что приехавший в Москву с Украины (из Кривого Рога) — Владимир Алейников.
Он приехал в Москву поступать в университет и привёз с собой первые стихи. На экзаменах он провалился, но не хотел возвращаться в душную сонную атмосферу провинциального украинского города, где хотя и входил в группу поэтов, но поэтов провинциальных, достаточно робких, «вялых талантов», как когда-то писали в литературных рецензиях, и остался жить в Москве. Ночевал он в тех же аудиториях Московского университета, на столах, куда его впускал на ночь один из приятелей, работавший там ночным сторожем. Питался он Бог знает чем, ходил иной раз на московские вокзалы грузить овощи и писал стихи, и вот какие это были стихи:
Когда в провинции болеют тополя
и свет погас и форточку открыли
я буду жить где провода в полях
и ласточек надломленные крылья
Я буду жить в провинции где март
где в колее надломленные льдинки
слегка звенят но если и звенят
им вторит только облачко над рынком
Где воробьи и сторожихи спят
и старые стихи мои мольбою
в том самом старом домике звучат
где голуби приклеены к обоям…
Если Губанов счастливо соединил в себе пастернако-цветаевскую лексику и, добавив к ней этакую есенинскую бесшабашность, навсегда, я думаю, останется в русской поэзии юношей, порывистым, резким и крайним: «Я сегодня стреляюсь с Родиной», «Не я утону в глазах Кремля / а Кремль утонет в моих глазах» — это губановские строчки, то Алейников не создал такого ярко выраженного образа лирического героя, он скорее хотел раствориться в украинских воспоминаниях и ассоциациях, воссоздающих эти воспоминания.
По утрам у крыжовника жар
и малина в серебряной шапочке
в пузырьках фиолетовый шар
на соломинке еле удержится
прилетает слепой соловей
белотелая мальва не движется
по садам поищи сыновей
оглянись и уже не наищешься…
В процитированных стихах безусловно присутствует некая провинциальная сонность, летнее оцепенение.
С середины 60-х годов государство вновь закручивало гайки и для неофициальных поэтов настали тяжёлые времена. Будучи по природе своей, биологически, истинным поэтом, глубочайшим лириком, Алейников мужественно нёс свой поэтический крест, но недостатки вынужденного герметизма и необщения с читателем и слушателем (именно тогда запретили читать с эстрады непрошедшие через Главлит произведения) стали постепенно сказываться на его личности, да и на его стихах. Стихи становились всё более и более прекрасными и всё более и более удалялись от чего-либо реального, теряли всякую связь с миром; в них появились элементы близкие сюрреализму:
Наши сосны раскинулись вровень
У калитки трава широка
и лунатиков тёплые брови
треплют прядь моего парика…
Отдельные стихотворения стали принимать виденческий характер:
От лекарства болит голова
по степи проезжают свидетели
офицерскою рысью вповал
чтобы их никого не заметили…
Внелогичное нанизывание самоценных образов сделалось основным приёмом для Алейникова. По мере развития своего метода он создал статичную поэзию, как бы повисшую знойным маревом над миром и литературой. Порою невозможно определить о чём его стихи. Это скорее шёпот поэзии о поэзии:
О! голубые виски подняла
рыба — и лоб расправляя старательно
реки расправили вновь удила
реяли стаями цели внимательной
наша земля потеряла любовь
лишь светляки подарили значение
о мореходная сходка долгов!
точкой намечено пересечение
там мировыми столбами Господь
шар поднимает — и тлеет на пару с ней
каменной бабы скользящая плоть
над глубиною коралловых зарослей…
Иногда из произвольно обрезаемых поэтом кусков этого шёпота, называемых им стихотворениями, выныривает реальный образ и вновь погружается в пучину вневременных, вечных образов:
По клубу музыка плыла
кружились пары на паркете
я нёс измятые крыла
как два украденных букета…
В 1971–1974 гг. поэт переживал личный и творческий кризис. Губила его и полная невозможность печататься, иметь читателя, что безусловно остаётся на совести сов. власти и её отношения к литературе как к идеологическому оружию, и всегдашний враг русских поэтов — алкоголь. Поэт становился тяжёлым, трудно выносимым человеком, часто его окружали жалкие, пустые люди. Владимир делал отчаянные усилия чтобы устоять…
Я уехал из России и мне неизвестна судьба противоборства поэта и хаоса. Кто победил — я не знаю. Хочется верить, что поэт. Ведь это он написал такие нервные запоминающиеся строчки:
Не в каждом сердце есть миндаль
Влекущий с самого начала…
У него этот миндаль в сердце несомненно был. И дай Бог, чтобы остался, вопреки такой временами жуткой, ненормальной нашей жизни.
Мне трудно было собраться и, наконец, написать эту статью, но появление её насущно необходимо, многие новые эмигранты просили меня написать её, и для меня самого она также неотложна. Сознаюсь, я всё ждал, что это сделает кто-то из лидеров оппозиции, но так и не дождался.
Речь идёт о разочаровании бывших советских граждан, воочию увидевших западный мир. Впервые за многие десятилетия герметизма и изоляции, на которые обрекла население СССР советская власть,— десятки тысяч людей смогли попасть за границу. Все они оказались наконец в благословенном, свободном мире.
Разочарование налицо. И дело совсем не в том, сколько заявлений о возвращении в СССР лежит в советском посольстве в Вашингтоне. В конце концов, их написали самые слабые, истеричные, склонные к эксцессам люди. К сожалению, разочаровавшихся гораздо больше, многие из них ни за что не вернутся в СССР, есть и такие, кто и себе самому в разочаровании признаться боится. Большинство же открыто обсуждают эту проблему, собираясь большими и малыми компаниями на дни рожденья, новоселья и даже советские праздники. На Брайтон Бич, где поселилось более всего эмигрантов из СССР, они собираются вечерами кучками — говорят, спорят, обвиняют друг друга… Обсуждают эту проблему везде, кроме… нашей русской зарубежной печати.
Почему же не понравился Запад?
Во-первых, следует с самого начала опровергнуть распространённое мнение о том, что 3-я эмиграция — это люди, выехавшие из СССР по политическим мотивам. В результате многочисленных бесед с новыми эмигрантами, эмигрировавшими на Запад в последние годы, мной установлены следующие небезинтересные данные:
Едва ли около 5% эмигрантов составляют собственно диссиденты.
По меньшей мере 95% эмигрантов выехали из СССР на Запад, дабы иметь возможность здесь «выбиться в люди», т.е. причина недовольства жизнью в СССР, как ни странно, не совсем политическая, скорее экономическая.
Из этих 95% большинство вообще надеялось как-то туманно «преуспеть» в западном мире. Следующую по многочисленности группу составляют люди, желавшие хорошо зарабатывать на Западе и жить с комфортом, т.е. их привлекал высокий жизненный уровень, достижения американской цивилизации. Врачи уехали, соблазнившись баснословными на Западе заработками людей своей профессии. Молодёжь хотела элементарно повидать свет, поездить по миру. Кое у кого были в свободном мире богатые родственники и эти люди надеялись на их помощь. Немногие из уехавших, те, кому удалось каким-либо нелегальным способом вывезти из СССР, заработанные в обход советских законов, средства, стремились попробовать себя на частнопредпринимательском поприще. Журналисты, сценариста, официальные и неофициальные писатели, соблазнённые славой Солженицына или Синявского, надеялись на признание здесь своих литературных талантов. Известные или малоизвестные в СССР танцоры, певцы, музыканты стремились на Запад, дабы сделали здесь хорошую карьеру. Просто авантюристы различного масштаба поехали попытать счастья в свободный мир.
Едва ли это перечисление составляет даже малую часть причин, но именно этот конгломерат разнообразных побуждений эмигранта считали «свободой».
Парадоксально, но никто, оказывается, не думал о политической свободе, не ехал в страну, где можно, наконец, выбирать путём демократических выборов подходящего главу государства, где суд контролируется общественностью, где… Этих причин я ни от кого не услышал. Возможно, исключение составляют ведущие диссиденты, желавшие стать на Западе оппозиционными функционерами, используя западные возможности, влиять на СССР отсюда.
Итоги эмиграции сейчас, спустя несколько лет после её начала, когда уж, казалось бы, должен был пройти период недоумений и устройства, не утешительны.
Немногие врачи, выдержав экзамен, стали и здесь врачами. Инженеры вынуждены работать рабочими. Немногие из тех, кто считал себя способным к частнопредпринимательской деятельности, сумели открыть и вести своё дело. У молодёжи нет денег, чтобы ездить и смотреть мир, она пока едва зарабатывает на пропитание. Спекулянтам, фарцовщикам (я не вкладываю в эти слова осудительный советский смысл) нечего здесь перепродавать. Едва ли нескольким эмигрантам помогли богатые родственники. Те, кто лелеял литературные планы, узнали практически, что даже «свои» писатели редко живут здесь на литературный заработок, и те, кому не удалось попасть в славянские департаменты университетов, разбрелись грузить ящики или убирать магазины. Авантюристы столкнулись с закрытостью американского общества. Кое-кто из эмигрантов уже успел получить «Вэлфэр» (среди них есть и диссиденты), другие с надеждой подумывают об этом.
Как я уже сказал, основное настроение эмигрантов — разочарование и даже злоба к Западу, не оправдавшему надежд. На глазах происходит значительное «полевение» бывших советских граждан, особенно молодёжи. Появилась среди эмигрантов и знакомая по советским учебникам «классовая ненависть» к богатым слоям западного общества.
Нет сомнений, что разочарование эмигрантов вызвано реальными трудностями жизни в западном мире, в котором эмигрант является простым человеком без привилегий и льгот, на которые подсознательно или сознательно надеялись все без исключения уезжавшие. За что льгот? За то, что приехали из Советского Союза? На это ответа я не получил.
Многие эмигранты почему-то не представляли, что к комфорту и благополучию на Западе ведёт упорный многолетний труд и бережливость. Казалось, стоит выбраться из СССР, попасть в этот рай земной, и все блага западной цивилизации обеспечены. «Западный миф» — представление о Западе, как о благословенном мире, почти идеальном обществе, был широко распространён. Реального представления у людей, живших в герметическом советском обществе, быть не могло. Информация была во многом «лирической». Америку, например, представляли чуть ли не по романам — страной финансовых гениев, удачливых изобретателей воротников и подтяжек, едва, ли не страной сплошных миллионеров и золотой лихорадки.
Советские люди традиционно не верили советской пропаганде и её примитивной критике западного общества, и в то же время, что греха таить, подвергались обработке западной пропаганды, в частности хорошо поставленной рекламы американского образа жизни. Пропаганда эта, как и всякая другая, отнюдь не подчёркивает теневые стороны жизни в своей стране.
Большую роль в стимулировании эмиграции сыграла и современная русская оппозиция, в частности влиятельные, оппозиционные писатели, и больше всех, безусловно, Солженицын. Разоблачив, действительно, жуткие преступления сталинского периода, они поселили в населении СССР (в основном, среди интеллигенции) небезосновательный страх и беспокойство за своё будущее, желание бежать из страны на всякий случай. Характерны в этом отношении слухи, время от времени проносящиеся в СССР, что, мол, скоро эмиграцию «прикроют», возродят сталинизм.
Встретил Запад эмигрантов неприветливо (я не касаюсь здесь судьбы эмигрантов особых, исключительных). В нехорошее для Запада время приехали эмигранты. Инфляция, дороговизна, безработица, неуверенность в завтрашнем дне, забастовки, борьба нахрапистых профсоюзов за свои права, а остальные — хоть пропади! Всякое повышению цен ощутимо ударяет эмигранта даже не по карману — по желудку. Зачем нужны блестящие, роскошные магазины, отели, рестораны эмигранту, если он не имеет возможности ими воспользоваться? Да, он в потребительском раю, где есть всё, но он не пользуется благами этого рая. В Советском Союзе тоже существует имущественное неравенство, но там оно тщательно скрывается, упрятано за высокие заборы правительственных дач. Здесь имущественное неравенство выставляется напоказ. Непривычно бывшему советскому человеку обилие распустившихся люмпенов и преступных элементов. Привыкшие к власти, но и опеке государства над ними, бывшие советские люди предоставлены самим себе, не умея плавать, они брошены в воду и, несмотря на помощь специальных организаций, приходится им нелегко.
Некоторое отсутствие инициативы, предприимчивости, нормальное для советского человека, здесь оборачивается проигрышем, неудачами. Даже в сравнении с часто полуграмотными, но всё же родившимися в «своём» капиталистическом обществе латиноамериканцами или даже выходцами из Восточной Европы, советские люди проигрывают, ибо не знают неписаных законов, привычек, нюансов западного мира. Обвинять их в этом неразумно.
Требовать от них, чтобы они в короткий срок перестроились,— невозможная задача. Некоторые из них такой необходимостью травмированы. Многие и за два и за три года не перестроились. Потому-то эмигранты так много говорят об СССР — стране, которую они недавно покинули — постоянно сравнивают два мира, и из практического сравнения двух миров эмигрант порой заключает, что СССР не в такой степени плохая страна, а Запад не так хорош, как казалось из СССР. Когда, приходит время платить за квартиру, он со вздохом вспоминает дешевизну квартплаты, газа и электричества в СССР, вздыхает он и обменивая доллар на два собвейных жетона, полдоллара это вам не 5 копеек. То, что казалось агитационными приёмами там, на бывшей родине, здесь порой обрастает плотью и становится доводом. И надо признать, множеству эмигрантов, которые не подвергались в СССР преследованиям, не сидели в лагерях и психбольницах, эмиграция кажется иной раз трагической ошибкой, личной неудачей.
Труднее всего приходится интеллигенции. Более всего страшна не чёрная работа, страшна необходимость перестроиться психологически, стать не тем, кто ты есть, потерять себя. Парадоксально, но именно и ехали затем, чтоб сохранить или даже возродить себя. Быть не тем, кто ты есть можно было и в СССР, с гораздо меньшими, впрочем, духовными затратами. Из писателя, художника, чтобы уцелеть, эмигрант должен превратиться в человека иной профессии, а это и есть поражение и несвобода, потеря себя. К западному миру, конечно, можно приспособиться, но материальные, а, главное, моральные и психологические издержки эмиграции (разрыв с родиной, потеря родных, друзей, незнание языка, чужое закрытое общество, необходимость заново строить жизнь, завоёвывать место в ней) значительно превышают выигрыш, особенно для людей пожилых, каковых среди эмиграции довольно много. Мне, лично, горько видеть седого поэта, получающего Вэлфэр, или писательницу, лепящую пирожки. Вот на это 3-я эмиграция не рассчитывала.
Форм несвободы в этом мире множество. Это не только закабаление личности государством, как это имеет место в СССР. Американцы сами говорят о своей свободе так: «Я могу выйти на улицу с плакатом «Долой президента!», но я не могу выйти с плакатом «Долой моего босса!». Русским порою кажется, что американцы катастрофически увязли в работе ради существования, дрожат за свою работу, боятся её потерять.
Людям, жившим в Сов. Союзе, независимо от их национальности такой способ жизни пока непривычен. Должно пройти время, прежде чем каждый для себя подыщет форму включения в новую жизнь. Следует набраться терпения.
Недавняя трагедия — самоубийство Елены Строевой в Париже вызвало множество откликов в русской печати Зарубежья. Её друзья обвиняли даже себя — не уследили дескать, не окружили вниманием. Я думаю, они напрасно бичуют себя — виноваты не они — из рассказов римских друзей Строевой мне известно, что Запад чуть ли не с первых дней напугал её и разочаровал — она хотела видеть его иным. В Сов. Союзе, несмотря на преследования, она чувствовала себя нужной. На Западе она оказалась не у дел. Этот мир предстал ей холодным, жестоким и пустым. Вначале она отвернулась к стене, перестала выходить на улицу, а потом наступила трагическая развязка.
Обвинять самих эмигрантов в их разочаровании или трагедиях я не склонен, разве что в легкомыслии, но вот тем, кто добивался эмиграции из СССР, следовало бы прежде добиться права на получение советским человеком всесторонней информации о Западном мире, включая и доступ к критике западного общества его оппозиционными партиями. Это, может быть, сократило бы количество эмигрантов из СССР, но и не увеличило бы количество несчастных людей в мире.
В сериях статей, напечатанных в НРСлове — «Что читают в Москве» и «Новый авангард», я рассказал уже о 14 поэтах и писателях и о трех художниках — представителях неофициальной современной русской культуры. Кроме меня писал о «неофициальных художниках Ю. Мамлеев, писала В. Андреева в двух статьях «В малом круге поэзии» — о некоторых других современных русских неофициальных поэтах.
Мне терминология В. Андреевой кажется малоудачной (что за «малый» круг, а кто большой — Евтушенко? Винокуров?), но все мы вместе, не сговариваясь, я думаю, начали большое делю, стараясь познакомить читателей русского Зарубежья с неизвестным ему миром неофициальной русской культуры. Я не стану повторять написанное. Сейчас мне хотелось бы как-то обобщить сообщённое читателям, в частности эта статья посвящена тому, когда и как появились в СССР такие писатели и поэты, как образовалась неофициальная литература.
Неофициальная литература существует в СССР уже, по меньшей мере, 20 лет. Она представляет собой совершенно особую литературу, ничего общего с советской не имеющую; более того, она является антиподом советской.
Нельзя сказать, что неофициальная литература вовсе неизвестна читателям Запада. В 1968 г. изд-во «Рэндом хауз» выпустило книгу Ольги Карлайл «Поэты на углах улицы». Там были представлены два поэта неофициальной литературы — И. Холин и Г. Сапгир. Их стихи были напечатаны под рубрикой «Барачной поэзии». Целый цикл стихотворений того же Г. Сапгира «Псалмы» был напечатан в книге «Русские поэты 60-х гг.», вышедшей в Италии. В этой книге была напечатана поэма ещё одного автора неофициальной литературы А. Хвостенко. Не стану перечислять все публикации, но произведения, может быть, еще пятидесяти авторов появлялись в переводах в самых различных странах мира. Как правило, публикации были мелкие, случайные, издатели, очевидно, к ним относились не как к литературе, а скорее как к свидетельству того, что в СССР существует всё-таки литература, не подчинённая цензуре. Часто произведения печатались под рубрикой «подпольной» литературы.
Всему миру теперь известен Самиздат. Процесс возникновения Самиздата уже история. Углубившись в историю (в 50-е — начало 60-х годов), увидим, что главной причиной возникновения Самиздата была насущная необходимость распространения писателями своего творчества. Этой необходимости не было у писателей — членов Союза писателей, к их услугам были журналы и издательства, и самые «левые» в те годы Евтушенко и Вознесенский (как, впрочем, и Дудинцев, Владимов и даже Солженицын) печатались на страницах советской печати.
Самиздат был нужен другим, кого и тогда уже Союз писателей вместить не мог. Они в Союз писателей и не шли. Эти авторы, осмыслив себя и своё творчество, впервые в истории коммунистической России стали жить отдельной культурной жизнью, вместе с такими же неофициальными художниками, постепенно сформировав вокруг себя общество. Авторы неофициальной литературы отважились добывать средства к существованию нелитературным трудом, тем самым освободив себя от литературной цензуры государства. И сейчас, уже по традиции, молодые авторы идут в сторожа, дворники, живут жизнью богемы, лишь бы не служить советскому государству и не подвергать унизительной кастрации своё творчество.
Неофициальная литература (и возникший в одно время с ней и неотделимый от неё новый авангард в живописи) сотрудничать с официальной культурой не могли. Почему? На этот вопрос даёт ответ корреспондент газеты «Вашингтон пост» Питер Оснос, посетивший осеннюю (20 сен.— 10 октяб. 75 г.) выставку авангардистов-художников в Москве:
«Постоянная настороженность сов. властей к современному искусству объясняется тем, что его жизненность и разнообразие могут «заразить» другие области культуры и тем самым значительно затруднить государственный контроль над идеологией».
2
Неофициальная литература в основной массе своей образовалась уже в первые послесталинские годы (а отдельные литераторы сформировались и раньше), на развалинах дореволюционной русской литературы, то есть через голову советской. Наследуя живую традицию непосредственно от уцелевших при Сталине отдельных литераторов, а зачастую и художников русского авангарда 20-х годов, к концу 60-х годов неофициальная литература насчитывала уже сотни писателей и, более того, сформировала вокруг себя многотысячное общество, культурный слой.
Исторически процесс образования неофициальной литературы не был единовременным, не был делом рук одного поколения. Вот несколько основных эпизодов этого процесса.
В 1946 году, в лесу возле станции Долгопрудная, Савеловской железной дороги, прогуливался писатель и художник Е. Л. Крапивницкий с подростками Г. Сапгиром, О. Рабиным, своими детьми — Валентиной и Львом. Евгений Леонидович читал детям стихи, исподволь сея в их души любовь к искусству, и первые их произведения наследовали творчество его, Кропивницкого, подражали ему. Сейчас Валентина и Лев Кропивницкие, Оскар Рабин — крупнейшие художники авангардисты, Г. Сапгир — известнейший в России поэт.
Эпизод второй. Ленинград. Поэтесса Анна Ахматова. Из живого общения с ней вырос Иосиф Бродский. Ей многим обязана так называемая «ленинградская школа».
В Москве, лично общаясь с Алексеем Кручёных, вырос и определился поэт Геннадий Айги, единственный поэт неофициальной литературы, исключая Бродского, у кого вышли в переводах книги стихов в нескольких европейских странах (большая подборка его стихов в последнем номере «Континента»).
Точно так же был близок к Кручёных ещё один поэт первого призыва неофициальной литературы великолепный Станислав Красовицкий.
В Харькове (в 1965 г.) из общения с другом Хлебникова, художником Василием Ермиловым, читая у него рукописи Хлебникова, Елены Гуро, Божидара и других футуристов возникла группа творческой молодёжи, к которой принадлежали: живущий сейчас в Израиле писатель Ю. Милославский, писатель и художник В. Бахчанян, поэт В. Мотрич и автор этой статьи.
«Смогисты» все вышли из Пастернака и Цветаевой, творчески наследовали им. Личного влияния быть не могло, поскольку их лидерам Л. Губанову и В. Алейникову было в год смерит Пастернака по 14 лет. Было интенсивное творческое влияние (томики Пастернака и Цветаевой только что появились в «Библиотеке поэта»). У смогистов был даже своеобразный культ Пастернака, Смогисты, читающие стихи на могиле Пастернака — это 1964 год. Между лесной академией Кропивницкого и этой датой — 18 лет. Но это явления одного процесса. И недаром тот же Сапгир (рожд. 1928 г.) был другом смогистов и едва ли не автором названия СМОГ.
Как мы видим (это можно проследить и во многих других случаях), была передана живая традиция. И это особенность, отразившаяся на самой сути неофициальной литературы. Именно поэтому в ней нет советского духа, советского стиля, советских героев и советского мировоззрения.
3
В неофициальной литературе сейчас множество групп, направлений, школ. Множество отдельных писателей, не примыкающих к группировкам. Именно поэтому следует говорить о литературе, а не о «писателях Самиздата», дабы не путать авторов неофициальной литературы с авторами публицистических статей, в последние годы буквально захлестнувших Самиздат. Это дало повод некоторым исследователям характеризовать Самиздат как исключительно орган движения за демократизацию в СССР. Это неверно.
Также неверен термин «подпольная» литература. Он прямо противоположен сущности неофициальной литературы. Неофициальная литература не только не подпольная, т.е. прячущаяся, напротив, она всеми силами стремится к распространению своих произведений. Наиболее подходит по смыслу все-таки термин «неофициальная».
4
Неофициальная литература и новый авангард в живописи, тесно переплетённые друг с другом составляют особую субкультуру современной России, существующую вне советского государства. Именно поэтому формы существования этой субкультуры не общественные, а покоятся на личных отношениях.
Книги авторов неофициальной литературы не печатают издательства, их печатают сами авторы на пишущих машинках, распространяют их читатели. В это трудно поверить, живя в нормальном обществе, где издают книги, и писателю совершенно неважно, знаком ли он лично с теми, кто работает рядом — достаточно купить новую книгу в магазине, но неофициальная литература держится исключительно на связях, знакомствах, чтениях, распространении рукописей из рук в руки.
Казалось бы, это отдаёт «домашностью», узким своим кругом. Но судите сами, о какой домашности может идти речь, если произведения авторов неофициальной литературы можно найти в домах интеллигентов не только Москвы и Ленинграда — основных её центров, но и в таких городах, как Киев, Минск, Свердловск, Львов, Симферополь, Новосибирск… все перечислить и нет возможности. К тому же следует учесть, что авторы неофициальной литературы, так же, как и художники нового авангарда, в большинстве своём выходцы из провинции, т.е. это явление общероссийское.
Все, кто добирался до столицы, вступал на путь голода, скитаний по чужим углам, долгой мучительной акклиматизации на новом месте. Москва — город жестокий. Однако человеку, ищущему свой путь в искусстве, предпочтительнее жить именно в Москве. Супергород предоставляет больше, чем берет: и в первую очередь общение с себе подобными, такими же, уже известными по тому же Самиздату или публикациям за границей — писателями, художниками неофициальной культуры. Общение творческое и бытовое: первое создаёт преемственность, ученичество, возможность творчески расти вместе, взаимно обогащаясь. Второе — создаёт богему, бытовую среду.
О богеме сказано во все времена немало плохого. Мне хочется за богему заступиться. Богема, на мой взгляд, есть необходимая питательная среда для большей части творческих людей. Да, она, шумная, трагически-издёрганная, подвержена своим характерным порокам. Иных она засасывает навсегда. Лично для меня же, например, богема была воспитателем и образователем. Ей я обязан и тем, что теперь могу с гордостью говорить, что никогда не был советским человеком. Её пророки и демагоги совали мне в руки книги, которым цены не было. И от богемы же я унаследовал презрение к советской государственности во всех её видах — от современного варианта до столь же советских прожектов «либералов». Я знаю, что так же благодарны богеме ещё многие другие писатели. Богема, кроме того, даёт возможность жить вне общества, вне служб, предприятий, комсомольских организаций и прочего. Особенно богема московская, где взаимовыручка и сплочённость героические.
Почти вся неофициальная литература в той или иной степени авангардистская, модернистская или формалистическая, назовите как угодно. Здесь я уступаю терминологии врагов неофициальной литературы.
Действительно, для неофициальной литературы характерно обострённое внимание к форме, но многие авторы неофициальной литературы авангардистами себя не называют. «Авангардизм» и устаревший, и недостаточно точный термин, но за неимением другого будем пользоваться им.
Упрёки в том, что неофициальная литература, как поэзия, так и проза почти исключительно авангардны, следует предъявлять прошлому, истории. Не последняя роль в этом принадлежит Ленину, который был, как известно, большим любителем реализма (а до него Белинскому, Писареву, Добролюбову, Чернышевскому и пр.) и потому сделал его официальной культурой созданного им социалистического общества. Впрочем, иначе и быть не могло.
Возникшей новой, по-настоящему оппозиционной культуре, ничего другого не оставалось, как в противовес такому удобному служебному реализму взять себе в пример для подражания, в качестве фундамента гонимое и преследуемое. Общеизвестна ненависть советской власти к «формализму».
Кроме того, авангардизм в неофициальной литературе возник ещё как следствие поисков новых путей, вырос из стремления оживить литературу, внести в неё нечто новое, сдвинуть её с мёртвой точки, отойти от восприятия отцов (в основном социального), на усложнившийся мир посмотреть усложнившимся зрением современного человека. Исключительное влияние оказала на неофициальную русскую литературу литература западного авангарда. Сколько мне ни приходилось слышать о влиянии западной литературы на литературу русскую, всегда это влияние трактуется в негативном смысле, если вообще признаётся. И даже некоторые авторы неофициальной литературы, не только её противники, отрицают влияние западного авангарда на них, греша тем самым против истины. Очевидно, тут сказывается советская инерция — всё, что приходит с Запада — плохо. Влияние западного авангарда, порой не прямое, а косвенное, безусловно, существует, и факт этот нет нужды замалчивать. Мы жадно впитывали сведения о западной культуре. Большой соблазн представляли для авторов неофициальной культуры успехи старших западных авангардистов — Джойса, Кафки, Пруста, Элиота наряду с отечественными находками Хлебникова, Белого, Пастернака. …Легенда и творчество западного сюрреализма также манила к себе. Влияние западных художников было не меньшим. Говорить будто бы мы выросли только из русской традиции было бы неверно. Именно потому, что это не так, у неофициальной литературы много общего с современной литературой Запада.
Авторы неофициальной литературы достаточно информированы не только в узколитературных вопросах, но и в современной философии, социологии, политике. Диапазон интересов и пристрастий чрезвычайно широк. Как пример: в Москве ходил по рукам машинописный перевод «Одномерного человека» Герберта Маркузе в начале 1969 года. Напомню, что читателям Запада Маркузе стал доступен в 1968 году. В личных библиотеках встречаются и МакЛюэн, и Адорно, и др. современные социологи и философы.
Другие круги неофициальной литературы (например, близкие к писателю Ю. Мамлееву) серьёзно занимались идеалистической восточной философией, напр., учениями Гурджиева, Успенского. Возрождена была русская традиция штейнерианства, существовали и существуют оккультные кружки.
№23.806, 7 декабря 1975 года
В субботу, 10 ЯНВАРЯ, в 3 часа дня
в зале Св.-Серафимовского Фонда, 322 Вест 108 ул., Н. И.
ВЫСТУПЯТ ПОЭТЫ ЕЛЕНА ЩАПОВА
И ЭДУАРД ЛИМОНОВ
При входе, на покрытие расходов, $ 3.00.
№23.826, 31 декабря 1975 года
Хроника
ВЫСТУПЛЕНИЕ ПОЭТОВ
В субботу 10 января в 3 часа дня в Рахманинском зале Св. Серафимовского Фонда, 322 Вест 108 улица, выступят с чтением своих произведений поэты Елена Щапова и Эдуард Лимонов.
№23.827, 1 января 1976 года
В субботу, 10 ЯНВАРЯ, в 3 часа дня
в зале Св.-Серафимовского Фонда, 322 Вест 108 ул., Н. И.
ВЫСТУПЯТ ПОЭТЫ ЕЛЕНА ЩАПОВА
И ЭДУАРД ЛИМОНОВ
При входе, на покрытие расходов, $ 3.00.
№23.831, 6 января 1976 года
Хроника
ВЫСТУПЛЕНИЕ ПОЭТОВ
В субботу 10 января в 3 часа дня в Рахманинском зале Св. Серафимовского Фонда, 322 Вест 108 улица, выступят с чтением своих произведений поэты Елена Щапова и Эдуард Лимонов.
№23.832, 7 января 1976 года
Хроника
ВЫСТУПЛЕНИЕ ПОЭТОВ
Завтра, в субботу 10 января в 3 часа дня в Рахманинском зале Св. Серафимовского Фонда, 322 Вест 108 улица, выступят с чтением своих произведений поэты Елена Щапова и Эдуард Лимонов.
Ослабевает и, кажется, подходит к концу дискуссия по поводу моей статьи «Разочарование». Я напечатал немало статей в НРСлове, но ни одна из них не вызвала столь шумного внимания. Я благодарен читателям газеты за это внимание, но многое в дискуссии меня огорчило.
Практически все статьи и письма в редакцию можно разделить на две группы: 1) Действительно дискуссионные статьи — М. Крепса, В. Бондаренко и А. Цукермана. С этими авторами я согласен или не согласен, но я уважаю иные мнения по поводу затронутой болезненной проблемы. 2) В статьях же В. Давыдова, Т. Устимович, Е. Семёновой и письмах в редакцию Н. Тетенова, или же И. Гурвича фактически не опровергаются мои выводы по поводу мнений 3-й эмиграции: они почему-то направлены против лично Э. Лимонова. Отождествлять проблему с личностью, с журналистом, который о проблеме пишет, нелепо. Статья «Разочарование» — не лирическая исповедь Э. Лимонова, и посему его личное положение, довольство или недовольство Западом, из статьи «Разочарование» строго удалено. Моим личным удачам и неудачам место в моём дневнике — они там и находятся.
Особенно отличился в бичевании Э. Лимонова г-н В. Давыдов. Господствующий тон его статьи — нетерпимость и грубые намёки. В ходе дискуссии я получил несколько анонимных писем, но даже они не заходят дальше г-на Давыдова. То оказывается, что я пишу «только о своих знакомых, только об эмигрантах, отмечающих до сих пор день чекиста» (По пословице — «Скажи мне, кто твой друг», естественно выходит, что и Лимонов — чекист); то я пишу «совсем как в антисемитской «Литературной газете» (понимаешь, читатель, теперь, кто такой Лимонов?); то я «следую в точности советской антиэмиграционной пропаганде, «недалеко ушёл»; то г-н Давыдов утверждает, что не зная английского языка я не имею права судить о Западе (А что делать, читатель, с Солженицыным, Максимовым, Сахаровым, Чалидзе, и многими другими,— они тоже иностранных языков не знают, а о Западе судят, а Сахаров даже издалека. Запретить им высказываться о Западе?).
Мне такой метод ведения дискуссии, когда стремятся «разоблачить», скомпрометировать человека, да простит меня г-н Давыдов, написавший слова «Свободный Человек» с прописных букв, представляется непременной принадлежностью пленного сознания, если хотите точно — советского сознания. Можно жить в СССР и не быть советским человеком. Я таких людей знаю. А можно выехать в самую свободную страну мира и остаться пленным, скованным, несвободным. Свободный человек такой статьи, какую написал г-н Давыдов, не напишет.
Нетактичностью, выпадами пропив личности г-на Э. Лимонова грешит и статья Т. Устинович. В сущности, это даже не статья, а расширенное возмущённое письмо в редакцию. Тот же эмоциональный стиль, постоянно мелькают крепкие советские выражения — «короткая память», «перегнул», не хватает, пожалуй, только пресловутой «чечевичной похлёбки», но зато есть «вода на советскую мельницу». В других статьях и письмах в редакцию тот же лексикон: «клеймить позором», «опорочить эмигрантов», «с возмущением прочитали»… Этот словарь мне знаком по советским газетам и письмам «общественности», в последний раз, помнится, по адресу Сахарова высказывались все эти сентенции. Казалось бы странно, почему бывшие советские граждане не оставили свою нетерпимость и нежелание что-либо обсуждать в СССР. Очевидно, не так легко перестать быть советским человеком — другого тона перечисленные авторы не знают, их учили «клеймить позором», но не думать. Безусловно, легче отвернуться от действительности, чем признать всю её сложность, признать честно и без оглядки на Кремль.
Г-н И. Тетенов в своём письме в редакцию решил проблему оригинально,— он обвиняет эмигрантов, мол, все они не такие, как нужно: «Что это за народ?— пишет он.— В Риме они бойко торговали сувенирами: сигаретами, фототоварами. Они разъезжали по Италии, купались и загорали. Если быть откровенным до конца, то вот из каких людей состоит здешняя наша эмиграция». Уважаемый господин Тетенов, до чего же Вы высокомерны. Вы забываете, что все мы — люди, а не запрограммированные механизмы. Конечно, полезнее учить язык, а не загорать, но ведь «Италия», «Средиземное море»,— впервые в жизни «заграница», ну, по-человечески, разве не так? Кроме вельможного интеллигентского презрения ко всем прочим — к «черни», торгующей сувенирами, в Ваших строках, г-н Тетенов, ещё и советское отношение к людям. Слушайте, а что собственно плохого в том, что люди привезли с собой вещи, чтобы, продав их, купить себе красивую одежду, или поехать в Неаполь, на Капри. В презрении к нормальным человеческим даже не слабостям — потребностям, та же нетерпимость. Не все могут «сосредоточиться на нравственном самоусовершенствовании и поисках истины». Многим по душе более простые радости, но это не значит, что они хуже вас — самосовершенствующегося г-на Тетенова.
Моя статья «Разочарование» — итог моих достаточно многочисленных встреч и бесед с эмигрантами. Если бы я писал её сейчас, я «бы написал её несколько иначе, с большей точностью, например написал бы — «95% опрошенных мной эмигрантов», но от всех её основных положений я не отказываюсь и сейчас. Как журналист я выполнил свой долг, написал о проблеме, которая реально существует. Следует сказать, что журналисту с бывшими советскими людьми работать трудно. Знаю это по опыту своих интервью. Как только начинаешь записывать, человек говорит уже далеко не то, что говорил до этого, до тех пор, пока я не взялся за карандаш. Не виню людей: виню советскую жизнь. Очевидно, неизжитый страх сидит в бывших советских людях. Не этот ли страх, теперь уже перед американским государством, его машиной, диктует и столь поспешное желание засвидетельствовать своё почтение и свою благонадёжность, хотя бы виде статьи или письма в редакцию, направленных против Э. Лимонова, посмевшего произнести крамольное слово — «разочарование».
Привычка служить государству обычно очень сильна в выходцах из России; потому-то по инерции эмигранты занимают как правило правую позицию, исповедуют правые взгляды, настолько правые — что остаётся только удивляться — они, например, ратуют за сильную власть в Америке, за твёрдую позицию по отношению к СССР — никаких, мол, уступок, вплоть до вооружённого столкновения. В этих высказываниях слышится неосознанная тоска по СССР. Дай волю некоторым нашим соотечественникам, они бы сделали из Америки не менее тоталитарное государство чем СССР, разве что без колхозов, и с частной собственностью. «Газетчики разбушевались? Президента в подслушиваниях обвиняют? Пересажать газетчиков. В защиту американской демократии». «Конгресс в дела Си-Ай-Эй суётся? Запретить. В защиту самого свободного строя».
Это все лики нетерпимости.
Жизнь в СССР не прошла даром. Нетерпимость — главное её следствие. Нельзя осуждать проблему, такое обсуждение — «вода на советскую мельницу. Будем улыбаться и говорить «Нам прекрасно». Но во имя чего делать улыбчивое лицо? Во имя престижа Америки, во имя поддержки западного мифа? Но из СССР едут люди, хорошо бы было, чтобы они знали исчерпывающе всё о том, что их ждёт здесь. На мой взгляд, счастье людей важнее доктрин, умопостроений и идей. По схеме всё правильно — люди бегут из «страны-концлагеря», по выражению одного из моих оппонентов. Убежали. Как человек и журналист, я вижу, что многие мучаются, и говорят: «Если бы я знал, что мне здесь будет так, я бы не уехал». Я слышал это даже от невозвращенцев. Надо об этом писать, нужно понять самим, и помочь понять людям, почему?
Увидев, как многих людей всколыхнула моя статья, я предлагаю организовать здесь в Нью Йорке дискуссионный клуб — если наберётся достаточное количество людей — мы сможем снять подходящее помещение, оплачивать его станем членскими взносами. При количестве членов клуба даже в 30–50 человек, членские взносы будут совершенно незначительны и доступны даже самым необеспеченным. Мне кажется, это будет интересно и нам 3-й эмиграции, и любым другим русским, безо всяких ограничений. Темы для дискуссий всегда найдутся.— Конкретно, предлагаю тем, кто согласен стать членами клуба, прислать письма на адрес НРСлова — Эдуарду Лимонову.
Не следует думать, будто только мы 3-я эмиграция разочарованы Западом. В книге В. С. Варшавского «Незамеченное поколение» (изд-во им. Чехова. Нью Йорк 1956 г.) читаем на стр. 31:
«В изгнании белых воинов ждало превращение в бесправную орду нежелательных иностранцев, которые могли рассчитывать только на самую тяжёлую, чёрную работу, только на самое низкое социальное положение. Если и прежде русские люди, сталкиваясь с Западом часто испытывали глубокое разочарование, то теперь, попав за границу нищими беженцами, они открывали недостатки западной жизни уже не в порядке туристических наблюдений, а в тяжёлом каждодневном опыте отверженности и унижения».
Далее В.Варшавский приводит подряд цитаты из русских классиков — Фонвизина, кн. Одоевского, Аксакова, Герцена, Гоголя и Розанова:
«Приехал я в Париж — сей мнимый центр человеческих знаний и вкусов. Все рассказы о здешнем совершенстве — сущая ложь».
«Божество француза — деньги».
«Искусство погибает. Религиозное чувство погибает…».
«На западе душа убывает… Совесть заменяется законом».
«Мелкая грязная среда мещанства как тина покрывает своей зеленью всю Францию».
«Мещанство окончательная форма западной цивилизации».
«Современное поколение имеет одного Бога — капитал».
«Черствее и черствее становится жизнь; всё мельчает и мелеет…».
«Во внутренних европейских событиях, чем ближе к концу века, тем яснее: «общеевропейской» делается только пошлость».
Эти цитаты — говорит Варшавский, напоминают разговоры, которые так часто приходилось слышать в те годы от эмигрантов.
Книга Варшавского не единственное свидетельство разочарования и всех предыдущих эмиграций. Разочарование же нашей эмиграции ещё усугубляется оттого, что большинство оставило в СССР нормальную в общем полубуржуазную жизнь. Тут возникает ещё один раздражительный вопрос — концлагерь ли СССР сегодняшнего дня, или мелкобуржуазная страна с коммунистическими лозунгами на фасаде. А ведь первые две эмиграции в буквальном смысле уходили от смерти. Г-н В. Бондаренко правильно недоумевает в своей статье — различие нашей и двух предыдущих эмиграций — разительное. На недоумение же В. Бондаренко по поводу «странного письма в редакцию парижской «Русской мысли»» с удовольствием отвечаю: Никакого письма в редакцию «Русской мысли» никто не посылал. Ответственность за его появление несёт исключительно редактор «Р.М.» 3. А. Шаховская. Из моей статьи «Нужны ли России Жаны Кокто?», в 8 машинописных листов, посвящённой проблемам русского авангардизма и чрезмерным увлечением зарубежной печати социальной плакатной беллетристикой, путём выбора отдельных строчек и даже слов 3. А. Шаховская составила письмо нью-йоркских литераторов. Мотивы публикации подписей и даже моего адреса неясны и мне самому. Я тотчас послал в редакцию опровержение, но оно напечатано не было. Статья же «Нужны ли России Жаны Кокто?» была подписана моим именем.
№23.837, 13 января 1976 года
РУССКИЙ КЛУБ «САША»
(52 Ист 58 улица — между Мэдисон и Парк Авеню)
В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 23 МАЯ, В 7 ЧАС. ВЕЧ. Творческий вечер Эдуарда Лимонова
$ 3.00. Предварительные заказы по тел.: 935-0706.
№23.949, 21 мая 1976 года
Хроника
ТРЕТЬЯ ЭМИГРАЦИЯ ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ
При клубе св. Варфоломея в Нью Йорке существует еженедельная телевизионная программа, которая передаётся по вторникам в 10 часов вечера, так называемый — «кэйбл телевижон», чаннел Д.
Программа в очередной вторник 20 июля будет посвящена «третьей эмиграции» из СССР. Комментатор станции Гэри Шульц интервьюировал ряд иммигрантов, приехавших недавно из СССР, которые рассказывали о своей жизни. В числе проинтервьюированных Ефим Спиваковский, Э. Лимонов, Люба и Слава Рувинские, В. Бахчаньян.
В заключение программы Гэри Шулц интервьюировал редактора Нового Русского Слова Андрея Седых о проблемах третьей эмиграции.
Эта же программа будет повторена и во вторник 27 июля на кэйбл т.в., чаннел Д.
В августе месяце (точная дата будет указана своевременно) будет показано получасовое интервью Гэри Шулца с Андреем Седых по поводу Нового Русского Слова, проблем русской эмиграции и пр. Андрей Седых указывает в этом интервью, что сравнительно ничтожное число иммигрантов хочет вернуться в СССР. Значительная часть приехавших уже устроилась на работу, и рассказывает об американских достижениях новоприбывших.
Программой руководит Гэри Шулц, директор Меррили Моссман и координатор Максин Свитт.
№23.999, 18 июля 1976 года
Хроника
ТРЕТЬЯ ЭМИГРАЦИЯ ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ
При клубе св. Варфоломея в Нью Йорке, 109 Ист 50 улица, существует еженедельная программа, которая передаётся по вторникам в 10 часов вечера по так называемому «кэбл телевижон», чаннел Д.
Программа в ближайший вторник 27 июля будет посвящена «третьей эмиграции» из Советского Союза. Комментатор станции Гэри Шульц интервьюировал ряд новых эмигрантов из СССР, которые рассказывали о своей жизни. В числе этих лиц были: Ефим Спиваковский, Э. Лимонов, Люба и Слава Рувинские, В. Бахчаньян.
Гэри Шульц интервьюировал также редактора Нового Русского Слова Андрея Седых о проблемах третьей эмиграции.
В августе (точная дата будет указана своевременно) будет показано получасовое интервью Гэри Шульца с Андреем Седых, посвящённое Новому Русскому Слову, проблемам русской эмиграции и пр.
В этом интервью Андрей Седых подчёркивает, что сравнительно ничтожное число иммигрантов хочет вернуться в Советский Союз. Значительная часть приехавших уже устроилась на работу и очень довольна своим пребыванием в Соединённых Штатах.
Нельзя, в полемике, доходить до открытых оскорблений талантливых писателей, как это сделал Э. Лимонов в статье «Жить не по лжи». Не к лицу это человеку, а тем более поэту, хоть и примитивисту.
Лимонов называет «Шукшина, Солоухина, Быкова и др. честными, но упрощёнными, недалёкими художниками…» Это Шукшин-то, Солоухин и Быков — упрощённые, недалёкие художники, которых любит и чтит вся читающая Россия от дворника до генерала, от первоклассника до седого старика, потому что пишут они не ложь, а правду. А популярность в народе — лучшее мерило «глубины» и «сложности» писателя. О Шукшине бы так вообще говорить не пристало — отдал себя всего своему народу и помогал ему как мог. Сценарист, режиссёр, талантливый писатель — народ его любит и знает.
Я думаю, что в литературе (как и в искусстве вообще) важны не только полнота раскрытого таланта и профессиональное мастерство, но услуги, которые литератор оказывает своему отечеству.
В лице Шукшина, Солоухина, Быкова любой думающий читатель найдёт и то, и другое.
Статья Э. Лимонова (НРСлово от 13 [14] сент.) о религиозном возрождении в СССР — умна, интересна, изобилует неплохими наблюдениями, но имеет кардинальный недостаток. Она права в своём утверждении и неправа в своём отрицании. Действительно, всё, о чём пишет Э. Лимонов, существует в СССР (хиппи, увлечение религией ради моды и т.д.). Но он не видит другой стороны: значительного распространения серьёзной религиозности. Мой опыт жизни в СССР как раз говорит о таком распространении. Почему так происходит, что один человек, живший в СССР, говорит об одних фактах, другой — о прямо противоположных? На самом деле это вполне естественно. Жизнь в Москве, в России сейчас настолько сложна и многообразна, что зачастую человек, проживший там всю жизнь, может знать только то, с чем ему непосредственно приходилось иметь дело и не знать — другого. Всё зависит от центра интересов. Спросите, например, среднего советского служащего в Москве — он может даже не подозревать о существовании такого движения молодёжи как «хиппи», хотя один из главных очагов его — Москва. Мне уже здесь, на Западе, приходилось удивляться, что некоторые интеллигенты, выехавшие из СССР, не знают о существовании там кругов, которые хорошо знакомы другим. Между тем, удивляться здесь нечему. Даже в открытом западном обществе, где доступна любая информация, интеллигенция, тяготеющая, например, к социальным проблемам, мало компетентна в жизни той части интеллигенции, которая интересуется мистицизмом. Так что же говорить о России, где самая интересная жизнь происходит втайне, закрыто, вдали от нелепого официального фасада.
А теперь я расскажу о фактах, о своих наблюдениях. Вот, например, мой приятель физик-теоретик Л. Родился он в атеистической семье, но пришёл к глубокой вере, крестился. Его вера дополняется блестящим знавшем русской религиозной философии (Бердяев, Булгаков, Карсавин, Флоренский). Его друг, профессор физико-математических наук, тоже не просто верующий, но человек, серьёзно интересующийся богословием. Вообще, среди крупных учёных интерес к религии, как мне известно, весьма значителен. Возьмём другой пример. В Москве существуют настоящие православные центры, где вокруг какого-либо компетентного, образованного в религиозном отношении человека или священника концентрируется молодёжь. Их много, этих юношей и девушек России, души которых проникнуты жаждой выйти из заколдованного круга повседневной жизни. Их становится всё больше. Они ходят на работу, как обычные советские граждане, но сердца их уже другие. За счёт каких социальных слоёв пополняется число этих верующих? Эти слои самые разные, подчас неожиданные для социологов. Есть выходцы даже из привилегированных слоёв (дети партийных зачастую становятся антиподами своих родителей).
Наконец, наш мир неофициального искусства, художников и писателей-нонконформистов и их друзей. Я хорошо знаю этот мир с 1958 года и редко встречал там атеистов. А ведь это мир не маленький, даже по сравнению с официальной художественной интеллигенцией. Конечно, далеко не все из них регулярно посещают церковь. Но вера в Бога для них естественна, как воздух, как факт признания реальности духовного мира. Стать атеистами, материалистами для них уже невозможно, как невозможно отрицать существование неба, раз вы уже вышли из пещеры и увидели его!.. В большинстве случаев религиозные проблемы так или иначе затронуты в их творчестве. А ведь к ним тянутся те, кто любит искусство, и оно влияет на них. Ничего подобного не было раньше.
Такие примеры можно продолжить, но прежде поговорим о статистике. Религиозная жизнь — это часть сложною духовного процесса, и не все её результаты могут быть видны на поверхности и учтены формальной статистикой. Чтобы понять эти процессы, надо заглянуть вглубь. Даже в политике статистика часто обманывает: перед революцией большевики, как известно, пользовались ничтожным влиянием, и согласно статистике, их вообще можно было сбросить со счета. Но только тот, кто видел глубинные сдвиги и приближение катастрофы, мог предвидеть, что произошло. Если, например, мне скажут, что религиозное движение относится в основном, к малочисленной интеллигенции, я отвечу, что именно с интеллигенции в России, как правило, и начинается.
Но на самом деле духовный процесс не происходит только в среде интеллигенции. Существуют самые различные формы религиозности, причём, не учтённые никакой статистикой. Например, часто встречаются молодые люди, верующие в Бога, но редко исполняющие церковные обряды. У них ещё просто не выработана дисциплина посещения Церкви. Процент верующих, таким образом, значительно больше, чем можно судить по посещаемости церквей. Но и посещаемость эта вовсе не так мала. Я лично не раз бывал на службах, где видел много молодёжи. А что делается на большие праздники? Почему разъярённые дружинники не пропускают в переполненные храмы молодёжь? Не оттого ли, что Советы хорошо осведомлены о возрастающем интересе молодого поколения к Церкви? Чем объяснить введение специального атеистического воспитания в школе? Для чего — усиленная антирелигиозная пропаганда и то внимание, которое ей уделяет партия, бросая на неё большие средства, отряды агитаторов? Неужели, чтобы переубеждать стариков и старушек? Сами действия советской власти убедительно опровергают утверждения Э. Лимонова о безразличии молодёжи к религии.
Наконец, я знаю о случаях стремления молодых людей принять монашество. К., молодая женщина лет двадцати шести, обратилась к своему духовнику с тем, чтобы он благословил её уйти в монахини. Священник несколько раз отказывал в этом, но потом, видя, что желание её серьёзно, благословил на белое монашество. И сейчас она живёт в миру, но по монастырскому уставу. К тому же надо помнить, что всё это происходит в обстановке травли, враждебного отношения властей. Ведь для молодого человека принять и открыто исповедовать веру в Бога — во многих случаях подвиг.
А теперь расскажу о потенциальной религиозности. Сначала примеры. Моя знакомая М., верующая, не выдержав, начала рассказывать своим сослуживцам о своих убеждениях. Не все сразу приняли эти беседы как ей хотелось бы, но равнодушных не было. Чувствовалось, каждый подсознательно задет за живое. Каков же был результат? За короткий срок, два её собеседника были обращены в христианство. У остальных изменилось в лучшую сторону отношение к религии (а они были по анкетам стопроцентные советские граждане). Почему так произошло? Очевидно, в душе людей скрыто живёт естественная потребность веры. Такие случаи не единичны. Иногда только наивная приверженность к так называемому «научному» мировоззрению удерживает людей. Их душа уже созрела для веры, но «рацио» воспрещает им верить в то, что, по их мнению, «ненаучно». Не составляет никакого труда разубедить их, если найдётся человек, который в доступной форме объяснит возможность совмещения науки и религии. Ведь религиозное возрождение в России идёт в обстановке, когда доступ к религиозным знаниям крайне затруднён. Поэтому стоит подумать о том, что будет, когда всё это станет доступным, когда раздастся голос освобождённой Церкви! Я не сомневаюсь, что хлынувший поток света уничтожит многие препятствия, созданные невежеством, пропагандой и атеистическим засильем.
Теперь о другом, весьма существенном моменте. Гораздо менее известно, что в России параллельно возникло и другое сильное течение: возрождение интереса к древним и современным мистическим учениям. Это, может быть, не связано непосредственно с чисто религиозным восстановлением, но по крайней мере свидетельствует об огромном и серьёзном интересе к духовным проблемам в целом, особенно среди молодёжи. И конечно, интерес этот сопровождается модой и увлечениями. Но это не значит, как думает Э. Лимонов, что не существует настоящего интереса. И в России это не менее серьёзно, чем на Западе. Этот интерес к различным формам мистицизма лишь дополняет традиционную религиозность, а не отрицает её. В большинстве случаев это поиск индивидуального духовно-мистического опыта. Он свидетельствует о некоторой дифференциации, о разнообразии духовной жизни в России и говорит о её внутренней силе. Интерес к суфизму, например, это попытка найти некие живые эзотерические истоки, общие всем мировым религиям. Далеко не всем известно также о распространении своеобразного Самиздата в кругах, интересующихся подобными проблемами.
Итак, я считаю, что в России начался процесс духовного возрождения. Этот процесс, естественно, захватил пока меньшинство, но при благоприятных условиях он может распространиться. Вопрос, следовательно, состоит не в том, началось ли религиозно-духовное возрождение (оно, несомненно, началось), а в том, какого оно качества и насколько широко распространятся. Будет ли Россия страной лишь формально религиозной или, наоборот, в ней возгорится живая, искренняя религиозная жизнь? Зная о чудовищных страданиях, которые пришлось нам испытать, зная о всём необычном опыте, я думаю, что уж если суждено России быть охваченной религиозным пламенем, то это будет пламя подлинной Веры. В истории нередко происходят существенные духовные переломы, которые могут абсолютно изменить облик страны. Но религия, даже в самые бездные периоды упадка, является одним из главных признаков человека. Поэтому она вечна в отличие, например, от увлечений западными модами.
В связи с этим меня удивила фраза Э. Лимонова о том, что «страна живёт другим». Религию нельзя заменить ни игрой в домино, ни строительством домов и каналов. Сие, как известно, проста не относится к духовной жизни. Альтернативой религиозному возрождению России является пустота, выброшенность большинства её населения за пределы духовной жизни вообще. Но закончить эту статью мне хочется совершенно иным, парадоксальным вопросом: «Является ли СССР атеистической страной?». По статистике — да, большинство населения сейчас формально — атеисты. Но при обследовании внутреннего мира людей нельзя ограничиваться статистикой. Надо идти вглубь и спросить советского обывателя, что он подразумевает под атеизмом? Я могу засвидетельствовать, что по крайней мере 90% так называемых атеистов в СССР просто не знают, что они отрицают и чего придерживаются. Они не могут быть атеистами, так как нельзя отрицать то, о чём не имеешь никакого представления. Большинство населения СССР — не атеисты, а сборище несчастных опустошённых людей, «ничевоков». Я знал там только одного настоящего атеиста, и его можно было уважать.
Поэтому на вопрос, является ли СССР атеистической страной, я отвечу — нет. СССР — это страна духовного вакуума с первыми признаками начавшегося религиозно-мистического возрождения.
14 сентября в НРСлове были помещена статья Э. Лимонова, посвящённая вопросу религиозного возрождения в Советском Союзе. Статья опубликована в порядке дискуссии. Последнее совершенно закономерно, т.к. мнения, высказанные Э. Лимоновым, совершенно не соответствуют данным, собранным в русском зарубежье и, кроме того, страдают некоторым недопониманием духовной стороны, затронутой им темы. В последнее время в статьях Самиздата и в зарубежной печати всё чаще упоминается о значительном оживлении религиозной жизни в СССР, рассматриваемом как начало религиозного возрождения страны. Автор не соглашается с подобной постановкой вопроса и заключает свою статью пессимистическим — «страна живёт другим», признавая при этом существующую в ней «некоторую поверхностную религиозность». Такое неожиданное открытие давно известной истины, что страна в своей массовой общности и в своих внешних проявлениях живёт совершенно другим, а не религией, откровенно говоря, свидетельствует о недопонимании автором, поставленной им проблемы. Можно расширить выдвинутое им положение и с полным правом сказать то же и о других странах. Можно буквально о любой стране сказать, что она в настоящем и прошедшем живёт и жила не религией, а чем-то другим. Такова внешность весьма многих официально-христианских стран. Суета сует в своих многообразных проявлениях господствует везде. Но Э. Лимонов пишет о себе как о верующем православном человеке. А поэтому он должен был бы знать и следующее. Подлинное христианство или православие во всей его духовной глубине является почти при любых условиях достоянием немногих. Ведь недаром Сам Пастыреначальник назвал своих последователей малым спадом. Огромная страна, населённая неисчислимым количеством людей, переживающая в продолжение более полустолетия разлагающий напор антирелигиозной пропаганды, гонений на религию и многое другое, связанное с атеизмом власти, не может сразу, даже в своей верующей части населения, подняться до вершин духовного восприятия православия. Подобия постановка вопроса была бы крайне нереалистичной. Надо ставить вопрос по-другому: имеется ли в стране та духовная закваска, то малое стадо, о котором говорил Спаситель. Если эта закваска имеется, то есть предпосылки для духовного возрождения страны. А от этой закваски, как от камня, брошенного в воду, во все стороны расходятся круги религиозности различной степени. Причём эта религиозность в своём становлении может переживать самые различные стадии, начиная от упомянутой Э. Лимоновым поверхностной религиозности и кончая советскими интеллигентами, мечущимися от христианства к буддизму, от буддизма к оккультизму, от оккультизма ещё к чему-нибудь… Одни духовно погибнут в этих сумбурных исканиях, другие, меньшинство, выйдет на нужный путь и спасётся, являя собой на заключительном этапе духовных исканий ту закваску, о которой речь шла выше. Надо раз и навсегда запомнить, что проблема религиозного возрождения в любом обществе, это не проблема количества, а в первую очередь проблема качества. В любой, даже христианской стране, массы людей живут поверхностной религиозной жизнью, а интеллигенция занимается всякого рода духовными исканиями, далеко не всегда имеющими положительный потенциал. Но если в ней имеется малое стадо, излучающее духовную энергию, которой хватает на всю страну, то последняя остаётся в основном христианской, сохраняя в своём населении различные формы, степени и направления религиозности и даже лояльно допуская активный атеизм. К сожалению, Э. Лимонов, судя по его статье, не знаком с имеющимися классификациями современных верующих в СССР с точки зрения степени и направления их религиозности и со статистическими данными, правда весьма минимальными, но всё же дошедшими до нас. А жаль… Быть может его выводы в последнем случае были бы другими.
Если ставить вопрос, затронутый Э. Лимоновым, в плане возрождения православия, то нельзя отрицать факта грядущего религиозного обновления в СССР. И вот в этом вопросе мы снова сталкиваемся, к сожалению, с явным непониманием проблемы. Западные туристы, посещавшие СССР и интересовавшиеся религиозной проблемой, неизменно говорят о переполненных церквах и в последние годы всегда подчёркивают наличие в них значительного количества молодёжи и людей среднего возраста обоего пола. Допустим, что западные туристы чего-то недопонимают и чего-то не замечают. Но наше православное духовенство, побывавшее в СССР, подтверждает мнение иностранцев. Люди опытные в церковных и вообще в религиозных делах повторяют то же и делают в последние годы акцент на молодёжи. Специалисты, ездившие в СССР с намерением выяснить интересовавшие их религиозные проблемы, также подтверждают это. Советская печать особенно антирелигиозные журналы, в последние годы чуть ли не в каждом номере плакались о росте религиозности среди молодёжи, о религиозных детях, о неуместной и опасной церковности, имеющейся среди них. Зачем об этих неприятных для власти вещах будет писать советская печать без существенных оснований? Трудно спорить с человеком, явно не изучавшим данный вопрос и пишущим статью на основании собственных впечатлений. Мы верим в объективность его впечатлений, но в них чувствуется недопонимание происходящего, или поверхностный подход к затронутой теме.
Мы можем согласиться с ним, что переполнение церквей в городах в воскресные и праздничные дни связано с недостатком открытых храмов. Но мы никак не можем согласиться и принять его описание подмосковных церквей, местами словно скопированное из «Науки и религии» или из иного советского издания.
«Да, в Москве на Пасху церкви полны народа, потому что открытые для верующих храмы по пальцам можно пересчитать. А уж где-нибудь, в Крюкове, в Быково — никого, кроме обычных прихожан — убогоньких, старушек, вдов войны, немногих стариков».
«Воскресное утро. Большой подмосковный посёлок Томилино. В посёлке церкви нет. Церковь не так далеко — в соседнем Жилино, куда автобус идёт 10 минут. В церкви всё те же — ни одного молодого или хотя бы средних лет мужчины — старики и старушки».
Перед нами возникают два вопроса. Первый — утверждение Э. Лимонова об отсутствии в церквах молодёжи вообще и особенно молодых мужчин и лиц среднего возраста, и второй — об одних и тех же стариках и старушках, молящихся в храмах в не особенно большом количестве. Попробуем разобраться в них.
То, что в городских церквах много молодёжи и людей среднего возраста, подтверждается множеством свидетелей. Молодёжь, ведущая мировоззренческий поиск и приходящая к религии — это прежде всего её образованный авангард, её духовная элита, большей частью находящаяся в городах и часто учащаяся в различных учебных заведениях. Поэтому вполне можно допустить, что в городских храмах молодёжь есть, а во внегородских её мало или почти нет. Хотя советская печать отыскала её и там, вопреки утверждениям Э. Лимонова. Далее нельзя забывать и следующее обстоятельство. Замеченные в посещении храмов подвергаются соответствующей промывке мозгов, а студенты особенно высших учебных заведений, рискуют ещё и другими более существенными неприятностями. О последнем имелись материалы и в Самиздате, и в той же советской печати. В условиях большого города остаться незамеченным при посещении храмов гораздо легче, чем во внегородских условиях. Это тоже один из факторов, подлежащих учёту. Поэтому не исключена возможность малой посещаемости тех или иных пригородных или деревенских храмов молодёжью, обстоятельство, замеченное Лимоновым и возведённое им в ранг абсолюта. А в малых приходах, посещаемых именно одними и теми же прихожанами ни о какой, даже чисто пассивной «конспирации» не может быть и речи. Наличие или отсутствие в храмах в советских условиях тех или иных контингентов людей не может явиться основанием для безапелляционных выводов, особенно, когда дело касается молодых семейных мужчин.
Теперь относительно знаменитых церковных старушек и стариков. Ещё в 1965 г. центральный антирелигиозный журнал «Наука и религия» в номере 12, в статье, посвящённой Покровскому собору в Тамбове, высмеял и сдал в архив т.н. миф о церковной старушке. После этого неоднократно московские атеисты отбрыкивались от этого мифа. В начале 70-х годов миф появился снова, но в несколько изменённой форме и употреблялся редко. Для чего он понадобился Э. Лимонову — не совсем понятно. Впрочем, у него, видимо, были кое-какие основания для этого, коренящиеся, очевидно, в недостаточном знании реальной храмовой обстановки. Во все времена в храмах постоянным контингентом верующих были люди, как теперь принято выражаться, старших возрастов. Убогая церковная старушки, десятилетиями высмеиваемая атеистами, выдержала, в полном смысле слова на своём горбе, весь изощренный ужас сталинских церковных гонений, хрущёвских гонений шестидесятых годов и продолжает сейчас выдерживать постоянное давление на церковь со стороны власти. Церковные старики и старушки — это самый неуязвимый для власти контингент верующих, который по этой причине и вышел на передовую линию религиозного фронта в СССР. Они не работают, большей частью пенсионеры и их трудно взять в шоры, на что косвенно неоднократно жаловался журнал «Наука и религия».
Это одна сторона вопроса. Вторая заключается в том, что в большинстве случаев окончательное религиозное и, в частности, церковное становление человека формируется относительно поздно. Период исканий, а иногда и мировоззренческой беззаботности у молодого поколения длится довольно долго, особенно в советских условиях. Мы исключаем из этого числа людей, получающих с детства церковное воспитание или духовно одарённых и призванных от колыбели к служению Богу. Речь идёт о средней линии религиозного обращения у молодёжи вообще. Верующей молодёжи не так много сейчас, но она есть и постепенно возрастает её количество. Но молодёжь численно, по сравнению с более старшими поколениями, остаётся всё же в значительном меньшинстве. Понятно поэтому, что на общем фоне верующих, находящихся в храме, её зрительно всегда бывает меньше. Особенно это заметно в отношении её мужской части, семейной, работающей и потому особенно уязвимой для давления власти.
Вопреки мнению Э. Лимонова факты свидетельствуют о наличии постепенного религиозного возрождения страны. Прохладное отношение третьей эмиграции к религии, несерьёзные мировоззренческие искания отдельных интеллигентов, отсутствие значительного количества верующих и молодёжи в двух подмосковных церквах не дают основания для тех выводов, которые сделал Э. Лимонов в своей статье.
Публики в зале немного. В этот день — два или три других собрания… С приличным, в таких случаях, опозданием появляется поэт Лимонов. Он лёгок, длинноволос, с приятным молодым лицом. За сильными стёклами очков серые глаза, несмотря на близорукость, видящие много. Об этом он сам говорит перед чтением своих стихов: «Стараюсь увидеть то, что другие не замечают…».
О себе он раскалывает, что в России никогда не печатался, но сам ухитрился, с большими трудностями, размножая на пишущей машинке, сделать 8 сборников, сброшюровать их и продать восемь тысяч экземпляров! Воистину подвиг и достижение особого рода! Чтобы зарабатывать на жизнь, научился шить брюки…
В стихах его много интересных находок и молодого задора. Это тоже своеобразное «боданье» с бытом, режимом, серенькой жизнью. Это стихи рождённые неудовлетворённостью, протестом, вызовом. Хочется думать, что это зеркало многих молодых душ, от имени которых говорит Лимонов… Технически его стихи трудно определить. Скорее всего это некий свободный стиль, своеобразные поиски чего-то нового, где иногда даже нарочито искажается грамматика:
«зато я никому не должен,
никто поутру не кричит.
И в два часа и в пол-другого
зайдёт ли кто а я — лежит…».
Слушая Э. Лимонова, который читает просто и хорошо, я почему-то мысленно сравнивал его с конькобежцем… Перед тем как заструиться, заскользить по льду, в лёгкости и свободе движений стать почти птицей, нужен порывистый динамичный, но всегда несколько шаткий разбег. Мне кажется, что в стихах Лимонова много от этого порывистого разбега, неустоявшейся динамики. Струится птицей он сравнительно редко, но когда находит внутренний ритм, то отделяется от земли:
«…Ещё журнал «Здоровье»
— симптомы и врачи
Мама моя, мама! Сердце подлечи
Выкройки для блузки
Картошка мясо хлеб…
То-то избегаю этих я судеб
То-то с детства в сторону
в сторону смотрел
и подобно ворону-птице улетел…».
У Лимонова есть свой собственный почерк, думаю, что его всегда можно узнать. Большинство его стихов — это эмоциональные, взволнованные монологи. Вот опять строчки о себе:
«…Отчего тогда скажите
если пляска. Водка. Стол.
Вдруг со всеми не сидите
и задумчивый ушёл».
Эдуард Лимонов — третья эмиграция. В ней он один из самых молодых поэтов. Современной английской поэзии он не знает, но ткань его стихов чем-то напоминает английские. Он, по собственному признанию, всё время ищет новых путей на «другом берегу» и интуитивно уловил веяние английской поэзии… Может быть, русская поэзия и приблизится к английской поэзии сегодняшнего дня в непрестанных поисках обновления слова и мысли?
Основное впечатление от вечера — свежесть, дерзанье, преданность поэзии. Э. Лимонов — талантливый поэт, ищущий и мыслящий. Будем надеяться, что он скоро выпишется в большого поэта.
Любой человек на Западе, у которого возникнет желание узнать в каких направлениях развивается сегодня английская, немецкая и др. литературы стран, принадлежащих к открытому обществу, без труда может получить достаточно полное представление об интересующем его предмете. Для этого, пожалуй, необходимо лишь знание соответствующего языка и, конечно,— наличие свободного времени для чтения. Ну, а что делать тому, кто вознамерится ознакомиться с положением дел в русской подсоветской литературе? Ему не позавидуешь: произведения многих писателей и поэтов, долгие годы упорно и плодотворно работающих в литературе, не издают в СССР. Изредка их печатают на Западе, но и то, главным образом, когда они имеют определенное политическое звучание.
Исключением (и не побоюсь сказать приятным!) является книга «Freiheit ist Freiheit»*, знакомящая нас с творчеством шести поэтов неконформистов. (Параллельно с русским текстом стихов даётся перевод на немецкий язык). Авторы Сборника: Холин, Лимонов, Лён, Некрасов, Сапгир, Бахчанян принадлежат к одному направлению — «конкретная поэзия». Несмотря на «непохожесть», у всех перечисленных поэтов есть то, что их объединяет: стремление расковать поэтический язык, затвердевший в сталинский период, поиск новых форм для отображения современной жизни. Но, как известно, любая подлинная работа над языком в СССР не поощряется, и именно поэтому творчество «конкретистов» не может войти в официальную поэзию страны советов.
В стихах, вошедших в книгу, изданную в Цюрихе, нет политических протестов, зато есть потрясающе правдивое и лаконичное изображение жизни простого люда, которое, может быть, для властей предержащих значительно неприятнее иных прямых протестов.
Кто-то выбросил рогожу,
Кто-то выплеснул помои,
На заборе чья-то рожа —
Надпись мелом: «Это Зоя».
Двое спорят у сарая,
А один уж лезет в драку…
Выходной. Начало мая.
Скучно жителям барака.
(Холин)
О «прелестях» советского быта много пишет и Генрих Сапгир — тонкий, эмоциональный поэт. Благодаря Самиздату, в СССР было широко известно его стихотворение «Иван и диван»: о незадачливом Иване, купившем «диван-кровать, чтобы с женой вольготней спать», и пытавшемся, как он «привык», перетащить диван через «реку вброд» на собственной спине.
Иван и диван
Переходят реку вброд.
Поплыл диван!
Бежит народ!
Спасён
Иван.
Утонул диван.
— Без дивана нам не жить!—
Голосит жена Ивана.
Дома — голая стена.
Мужик
напился самогона.
Начал песни распевать:
— Пропадай диван, диван-кровать!
В стихотворении «О счастье» Сапгир находит нужные средства для передачи разговоров в толпе, окружившей человека, выбросившегося из окна:
— Что случилось-чилось-чилось-чилось-чилось?
— Это кровь-офь-офь-офь-офь?
— Так и надо-ада-ада-ада-ада!
— Бедняга…
Стихи Всеволода Некрасова большей частью интонационны. В них чувствуется большое внутреннее напряжение. Очень часты повторы. Вот стихотворение, давшее название всему сборнику:
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть свобода
Это не совсем привычно для русской поэзии, но очень напоминает эксперименты современных французских и, особенно, немецких поэтов.
Особо хочется выделить стихи Владислава Льна. Из всех представленных в сборнике поэтов, он, кажется, самый традиционный. В его поэтической речи встречаются архаизмы, но в то же время нельзя не отметить, что Лён в совершенстве владеет техникой стиха.
Надо сказать, что Лён — поэт совсем не абстрактный; ему свойственно поразительное чувство общности со всем окружающим миром. Привожу отрывок из одного стихотворения Льна, свидетельствующего, на мой взгляд, о настоящем таланте:
Прянешь к Богу — поздно!—
— и, дюж, не дюж,—
Осин поножовщина, смоленщина душ.
Радуги малиновой звон до небес,
небось, дом молитвенный, лиственный лес.
Грянет совесть свечкой — и догорит.
Вере до язычника как до горы.
Эдуард Лимонов тонко передаёт эмоциональное состояние человека. Его творчеству присущи мягкая лиричность, русскость и… элементы абсурдизма.
Порою в стихах Лимонова ощущается влияние Игоря Северянина.
Я люблю живую капусту
очень высокого роста
Люблю видеть Валентину Павловну
Выходящую из дома утром
Багрим Бахчанян — наиболее «левый» формалист из шести поэтов. Он пишет стихи и короткие пьесы на самые различные темы. Неотъемлемыми чертами его творчества являются крайний абсурдизм и чёрный юмор, вытекающий непосредственно из советской действительности. По мнению составительницы сборника Лизл Ужвари, его предшественниками в русской литературе были Евгений Шварц и Даниил Хармс. Привожу отрывок из «Дневника»:
. . . . . . . . . .
27 октября
Руки прочь от Вьетнама!
28 октября
Разучила по телевизору шотландский танец.
29 октября
Сегодня я в ударе: пишу книгу.
30 октября
Послала бандероль Никсону.
31 октября
Мама узнала по одежде.
32 октября
Неосторожный автомобилист наехал мне на голову.
Вышедшая в Цюрихе на русском и немецком языках книга шести представителей группы «конкретной поэзии» знакомит нас с творчеством некоторых русских поэтов, ведущих нелёгкий поиск современных форм для отображения современной жизни. Понятно, однако, что эта книга не может дать сколько-нибудь полного представления об их творчестве. Поэтому надо полагать, что «швейцарский опыт» не будет единичным и в скором времени выйдут и другие книги современных русских поэтов-формалистов, тем более что кое-кто из них эмигрировал из СССР и проживает в свободном мире.
В заключение хочется сказать следующее: наверняка найдутся читатели, которым творчество «конкретистов» придётся весьма не по душе (впрочем, любой модернизм, как правило, отвергается большинством), что же, о вкусах не спорят, только пусть свою нелюбовь ко всему новому они не выдают за любовь к истине, и пусть проявят элементарное уважение к людям, ведущим бескомпромиссный творческий поиск. «Свобода есть свобода».
№23.777, 4 ноября 1975 года
* Freiheit ist Freiheit. Inoffizielle sowjetische Lyrik. Der Arche. Zürich. 1975.
«Сегодня, как и в давние времена, жизненные вопросы — вопрос с Боге, о Добре и Зле — о смерти, о построении справедливого общества — снова волнуют русскую совесть, которая устала от идолопоклонства, т.е. вопрос о новом миросознании, которое должно быть христианским не только в части и в своей отдалённой среде, но и во всей своей тотальности. Между тем, главная трагедия русской жизни состоит в недостатке материалов для чтения: куда ни обращается русская душа, везде она встречается только с ложью. Всё скрыто под непроницаемой оболочкой лжи и официальной мифологии, которая боится свободного слова и, более всего, Христовой правды. Русское религиозное возрождение яснее всего заметно в настроениях молодой интеллигенции, явление сильное и непосредственное. У нас нет возможности что-либо печатать, нет свободной религиозной проповеди, нет пастырского руководства и, наконец, нет книг, нет даже Св. Писания или молитвенников. Но у нас есть нечто другое: растущий подъем новых бурных сил Православия.
Но если религиозное сознание приходит, чтобы заменить господствующую идеологию, оно должно разъяснить себя и выйти из тайной области в открытую для всех — оно нуждается в форуме, в органе печати. Такой журнал должен представлять каждое культурное и политическое положение не только как дело рук человеческих, но и как звено между нашей конкретной и внешне наблюдаемой действительностью и той метафизической реальностью, чувство которой, к несчастью, потеряно для современных людей, и не только в одной России».
Это письмо из советской России было напечатано в 89–90 номере «Вестника РСХД» в 1968 г., переведено на английский язык и вошло в статью «Духовное и интеллектуальное брожение в СССР», напечатанную в журнале «Фронтьер» в 1969 г. Автор этой статьи Питер Реддевей обосновал духовное брожение на материале этого письма, а брожение интеллектуальное на книге А.Сахарова «Прогресс, сосуществование и интеллектуальная свобода». Как письмо из СССР, так и книга Сахарова являются противоположными документами: письмо основано на возрождении религии, а книга Сахарова возлагает надежду на научную технологию, на добрую волю вождей общества, на здравый смысл народа.
Питер Реддевей — один из наиболее беспристрастных и осведомлённых «кремлинологов» — видит бескомпромиссный раздел русской интеллигенции. В XIX-м столетии интеллигенция разделялась на славянофилов и западников, в начале XX-го века в журнале «Вехи» — на правых консерваторов и левых прогрессистов, а во второй половине XX-го века — на верующих в Бога и верующих в науку.
Письмо из СССР было напечатано в «Вестнике» в 1968 г. и с тех пор прошло 7 лет. Что же произошло в этот короткий, полный событиями период времени?
Уже сотни интеллигентов выехали из СССР в разные страны Европы и Америки. Всё, о чём мечтал автор письма, осуществилось для многих: все книги к их услугам и уже издаётся свободный журнал «Континент». Но в то же время уже наметились и симптомы традиционного разлада интеллигенции. В «Новом Русском Слове» (11 сент.) появилась статья под заглавием «Религиозное возрождение?» (с вопросительным знаком).
Автор статьи, Эдуард Лимонов, пишет:
«В последнее время в статьях самиздата в СССР и здесь, в русском Зарубежье, все чаще упоминается о значительном оживлении религиозной жизни в СССР, причём многие авторы даже склонны считать это оживление знаменующим начало религиозного возрождения, которое переделает СССР в Россию».
Далее он говорит о себе:
«Я сам православный, мне очень хотелось бы верить в возрождение, но мои личные наблюдения в этой области говорят, что все надежды на религиозное возрождение неосновательны».
И кончает он статью словами:
«Правильно не забывать прошлое, но не следует пренебрегать и современностью. А в ней, при всём нашем сожалении, некоторую поверхностную религиозность мы видим только в среде нашей интеллигенции. Страна живёт другим».
В своём письме в НРС (25 сент.) М. Ростовский, разделяя вновь прибывшую советскую интеллигенцию на две группы, говорит:
«Первая группа авторов стремится рассказать правду о «самой прогрессивной стране в мире». Среди публикаций такого рода я назвал бы последнюю статья» Э. Лимонова, с моей точки зрения, очень верную и трезвую».
Но так как Э. Лимонов предлагает свою статью «в порядке дискуссии», то посмотрим нисколько она верна и трезва.
Не забывая прошлого, г. Лимонов возвращается к нему и пишет:
«Совсем не следовало выводить понятие о религиозном возрождении России из того факта, что Мережковский и Гиппиус во главе большого тогда кружка интеллигенции разговаривали с духовенством».
О чём же они разговаривали 70 лет тому назад? Что в равной степени беспокоило интеллигенцию и духовенство? Ответ ясен: просвещение народа. Интеллигенция имела право сказать, что церковное просвещение игнорировало научное образование народа, и с тем же правом духовенство могло сказать, что это «научное просвещение народа» было, в сущности, агитацией как против религии, так и против правительства.
Спор между интеллигенцией и духовенством был решён революцией 17-го года: те и другие были объявлены «врагами народа». Интеллигенцию частью истребили, частью отправили в концлагеря для перевоспитания, а духовенство уничтожали как служителей уже ненужного культам, ибо религия была объявлена «опиумом, отравляющим сознание народа», и заменена научным атеизмом.
Такая замена была необходима, ибо коммунизм, как социальная система, основан на экономике, а учение Христа гласит «отдай кесарю кесарево, а Божье Богу». Оно не могло быть принято тоталитарной властью, требующей от своих подданных отдавать ей всё — как кесарево, так и Божье. Неприемлемыми были и другие слова Христа: «Какая польза человеку, если он весь мир приобретёт, а душе своей повредит?». Коммунистическая партия как раз и стремилась «приобрести весь мир», а так как души у неё нет, то и повредить ей было нельзя. В этом привлекательная сила партии — она не отвечает за коллективные преступления, но каждый вступивший в партию уже берёт на свою совесть личную ответственность за её преступления.
Э. Лимонов предлагает наглядные примеры, которые, по его мнению, доказывают невозможность возрождения религии в СССР.
1)
«В церквах ни одного молодого или хотя бы средних лет мужчины. Всё старички и старушки».
А молодёжь собирается у винного магазина, выпивает и развлекается. Всё это происходит теперь, в семидесятые годы XX-го столетия. Но ведь 50 лет назад теперешние «старички и старушки» были молоды, воспитаны на «научном атеизме». Они не ходили в церковь, а собирались у винного магазина и развлекались по-своему. Что же произошло за эти 50 лет? Может быть, не религия, о которой они ничего не знали, а именно «научный атеизм», на котором они воспитаны, отравлял их сознание. Постепенно он вываривался и в старости, как из-под спуда, возрождалась религия их отцов и дедов. И может быть, та молодёжь, которая в 70-х годах развлекается у винного магазина, через 50 лет будет молиться в церкви?
Так раскрывается поистине дьявольская тактика коммунистического правительства: угрозами и репрессиями родителей заставляют давать детям антирелигиозное воспитание. Новые порции «научного атеизма» преподносятся в школах и высших учебных заведениях. Отравленный этими лошадиными дозами советский человек становится рабом коммунистического общества и покорно выполняет порученные ему «социальные заказы», пока не состарится и за ненужностью выйдет в отставку. Тогда, отдав «кесарю» всё, он приходит к личному вопросу: что дальше? Согласно тучному атеизму — ничего. Тело его разложится на первичные элементы, будет похоронено, сгниёт, а на его могиле, по словам Базарова вырастет лопух. Теперь, уже ненужный для общества, старик может пойти в церковь и узнать, что даже разбойнику Христос сказал: «Завтра же будешь со Мною в раю». Итак, ничто или рай? Вопрос старый: ещё 300 лет тому назад Блэз Паскаль задал тот же вопрос: ничто или руки Божии?
2) Э. Лимонов пишет:
«Сейчас многие интеллигенты в Москве и Ленинграде крестились. У многих это соседствуете увлечением зен-буддизмом, антропософией, оккультизмом, некоторыми формами сектантства и даже сатанизмом. Оптимистически настроенный читатель скажет: «Но это прекрасно! Люди проснулись, наконец, и в России, они интересуются миром ищут своё место в нём»».
Уточним: этот «интересующий их мир» ни что иное, как западная Европа и Америка со всем разнообразием их государственных систем — монархия, парламент, капитализм, колониализм, демократия. Какую же роль играет религия в этих столь различных общественных системах? Как отразилось на них торжественное провозглашение Фридриха Ницше: «Все боги умерли. Да здравствует сверхчеловек!».
Об этом говорил профессор Нестор Котляревский в своей книге «Девятнадцатый век»:
(Окончание завтра)
2
«Религия Бога заменилась религией человечества. Если человек сам занял место Бога, то должно быть признано, что всё добро, альтруизм, красота, все атрибуты, которыми он наделил Божество, суть его собственные атрибуты, т.е. по существу. Человек и красив, и добр. Но попытка создать рай да земле на основании веры в человека и его естественную доброту кончилась катастрофой. Сами люди — человечество — обнаружили при этом самые низкие инстинкты. Современное человечество мучит невозможность подыскать какой-нибудь облик или символ тому религиозному чувству, которое в нём живо несмотря на весь материализм. Символом этим не может стать человек. Религия должна вылиться в новые формы. Но какие?».
Ответ на этот вопрос дала социология XIX-го века.
«Август Конт мечтал о создании такого мировоззрения, в котором религиозные откровения будут заменены научным знанием. Впереди лежит фантастическая возможность создания мира, в котором счастье человеческое будет технически организовано. Технология создаст рай на земле и человека — образ и подобие Бога — обратит в робота».
(Д-р Карл Штерн, «Третья революция»).
Однако происходящее заставляет учёных критически оглянуться на путь пройдённый в прошлом, беспристрастно оценить настоящее и с тревогой посмотреть в будущее.
«Мы чувствуем неизбежность важных перемен в мире идей. Научный опыт, господствующий в прошлом, должен быть подвергнут полному пересмотру. Мы видим теперь, что наша уверенность в том, что человек может управлять миром, находится в печальном положении. Технология исчерпывает богатства земли и оказывается весьма опасным союзником. Возможность прогресса путём научного знания поставлена под сомнение. Даже эволюционисты разделяют нашу тревогу, ибо надежда на то, что «сверхчеловек» наведёт порядок в мире идей не оправдалась».
(Так суммирует журнал «Тайм» (2 апр. 1975 г.) результаты научно-психологической конференции, посвященной анализу человеческой природы).
3) Э. Лимонов с некоторой иронией говорит:
«Христианство заложено в самом характере русского мужика, как, умиляясь, утверждали многие русские писатели, и том числе и Достоевский».
Доказывая, что никакого христианства в русском мужике нет, г. Лимонов приводит довольно неудачный пример: «Для колхозного парня в СССР, например, мечта всей его жизни попасть в военное училище».
Мечта колхозного парня в СССР вполне понятна. Выполняя своей «социальный заказ», он работает на колхозное начальство, а сам голодает и никаких перспектив в будущем не видит. Но такой мечты не было у свободного землепашца в старой России: отбывание трёхлетней воинской повинности отрывало его от работы и перекладывало её на других членов семьи.
Был ли русский мужик христианином? В том, что он был «верующим», сомнения нет. Как и его языческие предки, он верил в силы матери-земли, предоставившей человеку пользоваться созданными ею благами, он верил в её божественную мудрость, которая благословляет разумное использование земных благ, дарованных человеку и карает его за их неразумную растрату. Эта вера и осталась в мифах, легендах, былинах, обрядах и ритуалах после крещения Руси.
«Научный атеизм», высмеивая религию, говорит, что до крещения русский мужик поклонялся идолам, а после крещения — иконам, упуская из виду самое главное: до крещения мужик поклонялся силам идолов, а после крещения поклонялся любви тех, кто изображён на иконах. Об этом сказал и ап. Павел в своём послании к Ефесеянам (5–18), требуя прежде всего «утверждения и укоренения в любви».
Но вот уже не научный атеизм, а честность самого народа определяет религиозность мужика грубой поговоркой «гром не грянет, мужик не перекрестится». И гром грянул. Началась Вторая мировая война. И вот в атеистическом СССР перекрестились, каждый по-своему, все, начиная от правительства и кончая колхозным парнем. Уже одно обращение к порабощённому народу как к «братьям и сёстрам» показало, что не научный атеизм и не любовь к дорогой партии, а лишь любовь к дорогой родине может поднять народ на защиту.
Тогда вспомнили не только о войне 1812 г., но и о Куликовской битве, о Сергии Радонежском, о монахах Пересвете и Ослябе. По всей стране стали чистить и открывать загаженные церкви, приглашать «служителей культа» вновь исполнять свои обязанности. Солдаты крестились, идя в бой, церкви наполнялись мужчинами, женщинами и детьми всех возрастав, ожидавшими помощи не от партии, а от Бога. А партия, со своей стороны, вернула погоны офицерам и стала раздавать маршалам ордена не Ленина и Сталина, а Суворова, Кутузова и св. князя Александра Невского.
Но едва гром отгремел и в ходе войны почувствовался перелом, как партия вновь взяла власть в свои руки и прежде всего отвергла основную заповедь христианства — «люби как ближнего, так и врага твоего», провозгласив «не люби, а мсти своему врагу, грабь, убивай, насилуй». И вот, ворвавшиеся в Берлин, советские войска повели себя так, как не вели себя царские войска, входя в побеждённый Париж.
Но вот что страшно: Россия — Евразия. Новый гром может грянуть как в Европе, так и в Азии. Перекрестится ли колхозный парень или, осуществив свою мечту, окончив военную школу и став маршалом, прикажет использовать атомные бомбы и, ничуть не повредив своей душе, приобретёт весь мир? Или в России произойдёт религиозное возрождение, которое возродит историческую Россию и, по словам того же Достоевского, спасёт Европу?
Так обратимся к тем, кто говорит о религиозном возрождении России без вопросительного знака.
Они, конечно, знакомы с философией Тейар де Шардена, изложенной в его книге «Человек как феномен».
«Уже два столетия идёт горячий спор между наукой и религией, но ни та, ни другая не могут опровергнуть своего противника. Напротив, становится всё яснее, что, доходя до своего максимума, наука уже окрашивается религией».
Кто же открыл такое окрашивание и в чём оно выражается?
Научно-психологическая конференция, посвящённая анализу человеческой природы, в 1973 г. повторилась в 1975 г. и пришла именно к такому окрашиванию. Суммируем кратко новые идеи этой последней Научно-Психологической конференции.
«Биология установила, что жизнь всех обитателей на нашей планете не индивидуальна, а общественна. Насекомые создают муравейники и ульи, животные — стада, птицы — стаи, человек — племена. Жизнь каждого общества обусловлена «генетически», т.е. наследственной передачей элементов хромозом из поколения в поколение, и такая передача в каждом виде животного царства вырабатывает родовой инстинкт, который и становится законом для общего данного рода животных».
Животные лишены свободной воли. В своей борьбе за существование и в приспособлении ко внешним условиям, животные руководствуются своим родовым инстинктом и создают такие стабильные общества, как муравейники и ульи, существующие уже миллионы лет.
Почему же однородные общества каменного века стали так разнородны? Что победило генетику и родовой инстинкт? Ответ один: свободная воля человека, познавшего добро и зло.
Современный научный материализм требует, чтобы социальные системы были биологически обоснованы. Но тут возражает психология: согласно Фрейду, поведение человека обусловливается не родовым инстинктом, а его личным «принципом удовольствия». Удовлетворяя этому принципу, поведение человека может быть добром для общества, но может быть и злом. Как же может общество охранить себя от свободной, но злой воли человека?
Если задание социологии защищать права человека в обществе, то задание религии защищать права общества от злой воли человека. И именно эта защита окрашивает социологию религией, которая установила не социально-экономические, но религиозно-нравственные моральные законы человеческого общества.
В Библии эти законы установил Моисей:
«Почитай отца твоего и матерь твою; не убивай; не прелюбодействуй; не укради; не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего; не желай ничего, что в доме ближнего твоего».
В Евангелии — закон Иисуса Христа: люби как друга, так и врага твоего.
Между первой и второй конференциями, посвящёнными анализу человеческой природы, прошло лишь два года. В этот период произошло немало как социально-экономических, так и политических событий, но беспристрастный историк будущего поколения скажет, что наиболее важным событиями были:
1) «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына, раскрывший злую волю коммунистической партии, 2) Стремление интеллигенции возродить религию в СССР, восстановить её роль в защите прав человека, потоптанных научным марксизмом.
Так, в порядке дискуссии приходим к выводу: Технология не только не освободит Россию от власти коммунистической партии, но ещё крепче укрепит эту власть. Освобождение России возможно лишь в том случае, если добрая воля вождей партии и здравый смысл народа возродят божественные законы, созданные для защиты общества от злой воли его правителей.
Конец
№23.785, 13 ноября 1975 года
№23.786, 14 ноября 1975 года
Вы, конечно, правильно поступили, напечатав статью Эдуарда Лимонова в порядке дискуссии о «разочарованных» эмигрантах из Сов. Союза, которым всё на Западе кажется чуждым и которые не могут приспособиться к новой жизни. Господин Лимонов напоминает мне одного из тех новоприбывших, которых он так красноречиво описывает. Когда у этого разочарованного спросили, почему, собственно, он уехал из Сов. Союза, где ему так хорошо жилось (проезд в метро стоит всего 5 копеек!), он ответил:
— У меня были основания… Но я теперь уже не могу вспомнить, какие именно.
К несчастью, многие из новоприехавших отличаются короткой памятью. На статью Э. Лимонова можно было бы ответить пункт за пунктом. Так как места в газете мало, ограничусь лишь несколькими вопросами:
1) Почему г. Лимонов утверждает, что чуть ли не все приехавшие («по меньшей мере 95 проц.») выехали из СССР по причинам экономическим, а не политическим? Г. Лимонов явно судит по своему нью-йоркскому окружению, забывая, что главная масса эмиграции — свыше 100.000 человек — направилась в Израиль, а не в С. Штаты. Подавляющее большинство иммигрантов в Израиле уже благополучно устроилось, получило работу (часто по специальности, что представляется более трудным в США) и имеет квартиры. Ни разу в своей статье г. Лимонов не упоминает об антисемитизме, который явился громадным фактором при решении эмигрантов выехать из СССР, где у евреев нет никакого будущего.
2) Вы пишете: «Зачем нужны блестящие, роскошные магазины, отели, рестораны эмигранту, если он не имеет возможности ими воспользоваться?». Неужто это так необходимо, чтобы новоприехавший сразу пользовался «блестящими, роскошными магазинами»? Разве так уж плохи супермаркеты, заваленные товарами и продуктами?
3) По незнанию Америки вы ошибаетесь, утверждая, что здесь можно выйти на улицу с плакатом «Долой президента!», но нельзя выйти с плакатам «Долой моего босса!». Посмотрите, какие плакаты носят забастовщики перед дверьми своих предприятий.
4) «Встретил Запад эмигрантов неприветливо». Ни одна эмиграция не встретила такой поддержки общественности, как нынешняя… На доставку эмигрантов в С. Штаты, на материальную им помощь, на оплату их квартир и еды часто в течение долгих месяцев, на обучение новоприехавших английскому языку затрачены миллионы долларов. Где, когда, какая эмиграция пользовалась такой поддержкой?
Не знаю, на чьи средства приехал в США г. Лимонов. Возможно он принадлежит к числу лиц, которым удалось «нелегальным способом» вывезти средства из СССР или у него есть здесь «богатые родственники»… Но вращаясь в эмигрантской среде, автор статьи «Разочарование» должен был бы знать, на чьи средства живёт, во всяком случае, первое время новая эмиграция… К слову сказать, честь и слава «писательнице, лепящей пирожки»! Ведь, чего доброго, после статьи г. Лимонова, разочарование может распространиться с новоприбывших и на тех, кто затратили громадную энергию и громадные средства, чтобы помочь им устроиться в Америке.
Ответственность за напечатание «Разочарования» несёт г-н Седых, он статью лично редактировал и решил печатать, хотя и отметил, что она очень острая. Г-н Седых прежде всего бизнесмен, и он рассчитывал, что статья принесёт (и она принесла) газете множество новых подписчиков.
Однако после напечатания статьи, уже через шесть дней, против меня была организована кампания. Начал её сам же опомнившийся (ему посоветовали опомниться кое-какие американские организации) г-н Седых, напечатавший уже 27 ноября под псевдонимом Н. Гроссман письмо в редакцию «Разочарование или короткая память?».
Андрей Седых. Нью Йорк. 1980-е гг. Фотограф — Нина Аловерт. Авторский отпечаток.— 1 л.; 20,5 х 25,5 см.
На обороте надпись фотографа: «Яков Моисеевич Цвибак / Андрей Седых, гл. редактор газеты «Новое Русское Слово» / 1980 тые годы».
Андрей Седых (Яков Моисеевич Цвибак; 1902–1994) — писатель, журналист, критик, деятель эмиграции. Личный секретарь И. А. Бунина (1933–1941). Главный редактор газеты «Новое русское слово». Нина Николаевна Аловерт (1935) — ведущий балетный фотограф США, балетный критик, автор книг автор книг о Михаиле Барышникове, Сергее Довлатове и др. В 1977 году эмигрировала в США.
Если верить авторам статей о положении дел с устройством людей из числа так называемой третьей эмиграции в Америке, то суть сводится к тому, что новые эмигранты народ трудный, выдвигают непомерные требования и все проблемы заключаются в них самих…
Зная некоторых людей, которые приехали вместе со мной и о себе говорили: «Сами не знаем, зачем выехали из России», и имея представление об их запросах и характерах, я был склонен верить авторам этих статей. В статьях также говорилось, что все проблемы на новом место у эмигранта оканчиваются, как только он устраивается на работу.
Я в Америке больше полугода. Английский язык не знаю, поэтому, не рассчитывая на работу руководящую или инженерную, стал устраиваться просто рабочим (за тридцать лет работы освоил около десятка различных ходовых рабочих профессий). За эти полгода я поработал у двух «боссов». Работа моя была достаточно квалифицированной. Я ремонтировал рентгенаппараты, прокладывал электропроводку, менял водопроводные трубы, красил квартиры, и «боссы» мои остались мной довольны. Но я ими доволен не был. И проблемы мои, вопреки утверждениям авторов статей, не исчезли. И вот почему. В Америке сейчас несмотря на так называемые кризисные явления, не так уж и трудно найти квалифицированную работу,— посмотрите на объявления в газетах в многочисленных агентствах и вы убедитесь, что это так. Но вас не возьмут, т.к. вы не знаете языка и просто не сможете договориться. Работу же вам найдут не по таким объявлениям, а у мелкого предпринимателя, который, ссылаясь на ваше незнание языка, будет платить вам в два-три раза меньше, чем за такую же работу американцу.
Так было со мной, так обстоит дело у многих работающих эмигрантов. Минимальная оплата (зачастую оплата труда эмигранта меньше официально разрешённой), больше общепринятого продолжительность рабочего дня и недели. Как правило, устроив вас на такую работу, опекавшая вас до этого организация «умывает руки». Могу заверить, что знание языка у человека, работающего на операциях или выполнявшего работу даже квалифицированную, может быть весьма примитивным и ограничивается принятой на работе терминологией.
В моём случае принявшие меня на работу «боссы» работали вместе со мной, и я со своей стороны мог установить уровень их профессиональной подготовки. Они в своей работе разбирались, но было видно, что систематических знаний у них нет, и они технически безграмотны. Поэтому я думаю, что ссылки на недостаточную квалификационную пригодность новых эмигрантов также несостоятельны.
Поступив на такую работу, новый эмигрант попадает в «заколдованный круг»: с одной стороны, он видит, что его работа едва покрывает расходы, с другой стороны, он ничего изменить не может, так как на изучение языка у него не хватает ни времени, ни сил. Все забирает работа, и даже просто поискать другую он тоже не может, так как всё время занят. Его недовольство жизнью опекающая организация оценивает по-своему.
Так обстоит дело с устройством на работу. Но мне кажется, что не всё здесь безнадёжно. Почему, например, отдельные агентства могут иметь связь с нуждающимися в квалифицированных рабочих фирмами, и этой связи не могут наладить организации-опекуны»? Почему эти «опекуны» не интересуются дальнейшей судьбой опекаемого, позволяя обирать его недобросовестному предпринимателю? Почему бы не попытаться объединить отдельных эмигрантов в группы и не производить те же работы, скажем, по ремонту квартир и др. самим, без недобросовестного предпринимателя?
Очевидно, есть ещё масса решений этой проблемы. Вместо этого организации предпочитают решать вопрос так, как решает страус в случае нападения на него хищника, сунув голову в песок или попросту закрыв глаза. Ведь одному человеку, очутившемуся на новом континенте без языка, без знаний местных условий труднее устроить свою жизнь.
И вот ещё некоторые проблемы, стоящие чаще других перед ним. Изучение нового языка. Только одна организация серьёзно относится к этому вопросу, проявляя заботу к своим подопечным. Другие предпочитают не задумываться над этим вопросом, отправляя людей сразу на работу, или для видимости организовывают краткосрочные, ничего не дающие курсы. И на таких курсах, где в большинстве бывают выходцы из России, как правило английский язык преподают педагоги, которых вы не понимаете, так как они не говорят по-русски. Простое объяснение отнимает массу времени, и это при наличии педагогов-безработных из числа своих же эмигрантов.
Или такой пример. Дантист за простую операцию по пломбированию или лечению зубов возьмёт с вас столько, что вашего дневного и даже недельного заработка будет недостаточно для оплаты его счёта (да и не только дантист), и это при наличии своих врачей из числа вновь приехавших. Среди нашей эмиграции имеются отличные врачи, имеющие многолетний опыт работы и по существу дисквалифицированные, так как они в летах и вряд ли будут практиковать здесь,— их сил не хватит для изучения языка и для сдачи экзаменов по своей профессии. А, быть может, нас, эмигрантов, им всё-таки могут разрешить лечить? Пытался ли кто-нибудь решить этот вопрос?
Или вот вопрос подыскания квартир. Разве не выгодней было бы самой организации это делать, имея связи с домовладельцами и не переплачивая агентствам, не гоняя по городу эмигрантов, которые опять-таки не умеют зачастую объясниться. Ведь можно из числа этих же эмигрантов найти человека, знающего язык, который с радостью займётся этой работой!
Это только часть проблем, стоящих перед приехавшим эмигрантом, есть ещё и другие, не менее важные для каждого в отдельности. Зачастую новому эмигранту бывает необходимо просто человеческое участие, совет, телефонный звонок и, смотришь, это помогло решить ему важную для него проблему. Однако, я не встречал такого участия в организации: скорей наоборот. На страницах газеты русские озабочены вопросом, кого же всё-таки считать русским? Другие мучаются, не зная, чем себя занять. И я вот опять не знаю ни единого случая, чтобы хоть один русский, из старой эмиграции, чем-либо помог вновь приехавшему русскому человеку. Дальше рассуждения об особых качествах русской души они не идут…
И как ни странно, но наши эмигранты ответят на вопрос, над которым ломают голову сенаторы и по которому русские старожилы опять-таки имеют своё особое мнение: почему так много бездельников получают «Вэлфейр»? Ответ очень прост: лучше получать пособие, чем установленный уровень минимальной зарплаты. Не верите? Можете попробовать… И тут же напрашивается решение: увеличьте установленный минимум хотя бы до трех долларов в час, что только-только перекроет расходы, возросшие за время, когда этот уровень был установлен, следите, чтобы этот уровень соблюдался предпринимателями, и многие предпочтут идти работать.
Большинство эмигрантов желают быть полезными Америке, но нужно по-настоящему помочь им в этом.
№23.798, 28 ноября 1975 года
От редакции: Несмотря на ряд ошибочных утверждений, в частности заявления автора, что «ни один русский из старой эмиграции» не помог новым иммигрантам, мы публикуем эту статью, характерную для настроений части новоприбывших.
По случайному совпадению, в тот самый день, когда в НРС была напечатана статья Э. Лимонова «Разочарование», я получил из Рима от моего племянника, 22-летнего студента, только что вырвавшегося из Сов. Союза письмо, из которого Ваши читатели увидят, что не все эмигранты «разочарованы».
«Ты просишь меня написать о чувствах и впечатлениях человека, оказавшегося в свободном мире,— пишет он.— Свобода тут во всём, я купаюсь в ней, во всех её проявлениях. Счастлив, что наконец уехал из «концлагеря», каким является сейчас вся Россия. В пояс хочу поклониться всем организациям, которые нами занимаются. Я никогда не смогу за это отблагодарить, но, конечно, не забуду ничего, никогда. Как жаль, что я не могу написать своим близким в СССР, в какой помойке они живут, в какой серой, лживой тюрьме.
Впечатлений у меня так много, что даже и сотой части рассказать невозможно. Мне открылся новый мир и я его поглощаю жадно. Сначала Вена, теперь Рим… Да что сказать — я чувствую, что заново родился. И за это — ещё раз спасибо всем!».
Совсем недавно на страницах НРСлова напечатана была статья «Разочарование». Автор её рассказывает об эмигрантах в США, которые считают, что совершили ошибку, покинув Советский Союз.
Я сам подпадаю под рубрику так называемой «третьей эмиграции»: испытал в полной мере все её первоначальные трудности, живу в районе, густо населённом такими же эмигрантами, постоянно общаюсь с «разочаровавшимися». Думаю, что всё это даёт мне право сделать некоторые дополнения к названной выше статье.
Разные причины вызывают у некоторых эмигрантов неудовлетворённость новой жизнью, новой страной. Есть среди них интеллигенты, уехавшие из Советского Союза потому, что не было больше сил жить в затхлой, отупляющей атмосфере. Материальные трудности — вряд ли основная причина их разочарования. Многие из них в СССР жили более, чем скромно. Но они всей душой прикипели к русской культуре, они тоскуют по друзьям, по русской природе, которую любили бесконечно. Их можно понять. Бывает и так, что сердцу не прикажешь. Не все ведь имеют достаточно силы воли, терпения.
Есть и другая — очень немногочисленная, но весьма многоречивая группа. Это те, кто без всякого на то основания присваивают себе высокое звание диссидента. В отличие от подлинных диссидентов они много говорят о своей мужественной, но мало кому известной деятельности в Советском Союзе и страшно разочарованы тем, что в Америке их не оценили достойно, не создали условий для предполагавшейся лёгкой, красивой жизни. Материальные трудности — далеко не последняя причина их разочарования, хотя, по собственному признанию, в Советском Союзе они не очень утруждали себя работой и жили совсем не на широкую ногу.
Но есть ещё одна категория людей, которая, по моему твёрдому убеждению, составляет основную массу «разочарованных». Их очень легко узнать. При разговоре с вами, проклиная все невзгоды эмиграции, они обязательно расскажут о той замечательной жизни, которой лишились, так опрометчиво покинув Советский Союз. Это, конечно, прекрасней квартира, индивидуальный телефон, который и сейчас для многих простых смертных — предмет роскоши; это собственный автомобиль, дачи, поездки на курорты, весёлые пирушки в ресторанах и многое, многое другое, приятное и заманчивое…
Подобные блага в Советском Союзе доступны не многим. Не вступая в конфликт с властями, их могут получать крупные учёные и инженеры, очень талантливые представители искусства, ну и, конечно, партийная, правительственная и военная элита.
Ни один из разочаровавшихся эмигрантов под эти категории не подходит. На скромную зарплату далеко не уедешь. Приходилось изыскивать дополнительные «доходы», вступать в опасную игру с безжалостным советским законодательством. А каким жестоким зачастую бывал финал подобной игры! Но увы, несовершенна память человеческая: она всё время подсовывает только хорошее, красивое и кутает в густой туман неприятные факты нашей жизни.
Я приехал в Америку два с половиной года назад. Тем же рейсом прилетел в Нью Йорк мой хороший друг с женой и дочерью. Он знающий инженер, но работу, как и все, нашёл не сразу, испытал достаточно трудностей. Однако постепенно всё пришло в норму. Оба устроились на работу, дочка пошла учиться. Со временем они сняли хорошую квартиру, купили машину, отпуск провели на ней, путешествуя по Америке. Я уж не говорю об одежде и питании. Кто из эмигрантов, живших в СССР, мог позволить себе, например, такую мелочь (по американским стандартам), как свежие овощи и фрукты в течение круглого года?
Обо всём этом мой друг писал своему старшему брату, который остался с семьёй в СССР. Писал без прикрас и умолчаний. Брат работал в какой-то снабженческой организации и вроде бы преуспевал. Зарплата была небольшая, но имелись возможности «подработать». Он сумел перебраться в большой город, получил комнату, добился права стать на очередь для приобретения кооперативной квартиры, купил автомобиль.
Тем не менее, он решил эмигрировать в Америку. Брат дал ему предельно честную информацию, до мелочей обрисовал ему все трудности, которые придётся одолевать в первые годы, и тот отказался от этой мысли. Четыре месяца назад позвонила его жена и сообщила, что он арестован. А в субботу 29 ноября пришло от неё письмо. Она пишет, что следствие закончилось, был суд и вынесен приговор — десять лет тюрьмы с конфискацией всего имущества. Из-за цензуры ей, конечно, трудно было сообщить подробности. Но многое можно понять из следующей фразы: «Всё происходило так, как в год моего рождения». А родилась она в 1937 году.
Однако самыми тяжёлыми были последние строки письма. Привожу их дословно: «Я готова рвать на себе волосы, за то что мы тогда испугались твоего письма. Пусть было бы трудно, но это была бы жизнь, а эти десять лет Миша не выдержит».
Я рассказал эту горестную историю одному моему «разочарованному» соседу.
— Да,— сказал он грустно.— Это правда. Жили всегда в страхе. Хорошие вещи, деньги у друзей прятали, на случай обыска. Дорогую мебель завозили домой ночью, чтобы дворник или соседи не видели. У жены две шубы было: норка и каракульча, а носить их боялась — на какие деньги купили?
Он немного помолчал, видно вспомнив что-то, потом неожиданно для меня добавил:
— Но ничего, привыкли, жили. Ловили, сажали… Но ведь не всех! Вот я, так ни разу не попался.
И он рассмеялся, видимо очень довольный собственным остроумием.
Говорят, что в жизни нужно смотреть только вперёд, идти не оглядываясь, отбросив груз тяжких воспоминаний. Думаю, что некоторым это правило полезно было бы время от времени нарушать.
Владимир Давыдов
Разочарование Э. Лимонова
21 ноября в НРС была напечатана статья Э. Лимонова «Разочарование». Статья эта ясно показывает, что автор некомпетентен в вопросе, который он взялся обсуждать в «порядке дискуссии». Я не удивлюсь, если «Разочарование» Э. Лимонова будет цитироваться в коммунистической прессе и даже (мечтал ли об этом поэт Э. Лимонов, живя в Москве?) в советской прессе, но, конечно, же, это не критерий для оценки статьи.
Статья посвящена выходцам последних лет из СССР и их разочарованиям. Эмигранты из СССР разъехались по разным странам — о какой стране пишет Э. Лимонов? Не написано прямо, но можно понять, что о США. А в чём же они разочарованы? Не написано прямо, но можно понять, что в США они и разочарованы.
— Стоп! А вдруг статья не про США или не только про США? Ведь автор пишет о десятках тысяч людей, а в США за последние 4 года вряд ли приехало и 10 тысяч человек из СССР. Ну, десятки тысяч — это преувеличение… «Курьеры, курьеры…». Но почти всё время говорится ведь о США (проверьте).
Итак, разочарование в США. А кто же всё-таки разочаровался? Не написано. Хотя вот кое-что: «Большинство же открыто обсуждают эту проблему, собираясь большими и малыми компаниями на дни рождения, новоселья и даже советские праздники». Обратите внимание — бедняги умеют свои собрания объяснить, не просто так сборища устраивают. Но всё-таки и новоселья есть… Советские праздники? Это какие же — 7 ноября, день милиции? Ещё сказано — третья эмиграция. Непонятно всё это, но давайте посмотрим, что же происходит на самом деле.
Под давлением свободного мира, а также сионистов и демократов изнутри, после серии еврейских процессов советы разрешили крошечную еврейскую эмиграцию в Израиль для воссоединения разлучённых семей. По-прежнему каждый, подающий заявление об эмиграции, должен помнить, что он может потерять работу и жить до эмиграции, иногда долгие годы, между небом и землёй, что, в конце концов, ему могут заявить что он никогда не уедет из СССР, что вместо Вены он может попасть в лагерь, как это случилось недавно с доктором Штерном и студентами Малкиным, Винаровым и Сильницким, что после 4-х лет ожидания выездной визы он может быть сослан на пять лет в Сибирь, как это случилось в этом году с Марком Нашпицем и Борисом Циплёнком. А сколько ещё безвестных узников томится в советских лагерях? Но всё это относится только к эмиграции евреев. Люди же других национальностей не только не получали разрешения на выезд, но и физически не могли подать заявление об эмиграции. Незначительное исключение составляли участники демократического движения (многих из них власти просто принуждали подать заявление об эмиграции), литераторы, художники, люди свободных профессий. Так что недавние эмигранты из СССР — это, в основном, евреи, а доминирующая причина эмиграции — это дискриминация евреев в СССР и желание их остаться евреями. Об этой действительно основной причине эмиграции евреев из СССР Э. Лимонов не упоминает, совсем как в антисемитской «Литературной газете». Но, быть может, речь идёт только о нееврейской эмиграции в США из СССР? В статье на это нет других указаний, кроме вопиющей неосведомлённости автора об основной причине эмиграции евреев.
Но вернёмся к разочарованию Э. Лимонова. Дав понять читателю, что он пишет об эмитрации из СССР вообще, Э. Лимонов сообщает установленные им
«следующие небезынтересные данные:
Едва ли около 5% эмигрантов составляют собственно диссиденты.
По меньшей мере 95% эмигрантов выехали на Запад, дабы иметь возможность здесь «выбиться в люди», т.е. причина недовольства жизнью в СССР, как ни странно, не совсем политическая, скорее экономическая».
Ну что ж, быть крепостным, а стать Свободным Человеком — сколько людей в СССР мечтает об этом! Но Э. Лимонов слова «выбиться в люди» использует, чтобы опорочить эмигрантов, видно, он эти слова иначе понимает.
Ещё интересно, что Э. Лимонов успел опросить «95% эмигрантов, выехавших на Запад». Насколько мне известно, он приехал в США в феврале сего года, английского языка не знает — где же взять время для поездок и краткого опроса сотен людей? Может быть, Э. Лимонов пишет только о Нью Йорке, только о своих знакомых, только об эмигрантах, отмечающих до сих пор день чекиста? Может быть. А возможное сам Э. Лимонов эмигрировал, поточу что на 5% был диссидентом, а на 95% хотел «выбиться в люди»?
Любопытно, что, обсуждая проблемы эмиграции, Э. Лимонов в точности следует советской антиэмиграционной пропаганде. Даже говоря о трудностях жизни в США, он недалеко ушёл от того же источника. Почти всё, что пишет Э. Лимонов об эмиграции из СССР, я уже слышал, слышал во время «бесед» с людьми, у которых нет фамилий, а есть только имена, читал в заявлениях ТАСС, в статьях литературных газет, слышал от советских начальников, читал в чёрных книжечках госполитиздата (мы называли эти книжечки библиотечкой антисемита).
Для уровня статьи характерно серьёзное обсуждение проблем, с которыми встретились в США авантюристы(!) и люди, рассчитывающие на помощь родственников. Совсем уж забавлю, что в начале статьи Э. Лимонов пишет: «Многие новые эмигранты просили меня написать её». Ну просто, «по просьбе трудящихся». Заключительные поучения западным политическим и общественным деятелям со стороны человека, который не знает ни одного из европейских языков и неуверенно обращается с процентами, уже не показались мне неожиданными. Для стиля Э. Лимонова вообще характерно, что он с лёгкостью необычайной пишет о проблемах, которые сочатся кровью сотен тысяч людей.
Каково же отношение самого автора к США? Почему он эмигрировал из СССР? Считает ли он своё решение трагической ошибкой? Доволен ли он своей жизнью в США? Об этом автор не пишет, а жаль. Для читателя это очень важно. Вот Э. Лимонов пишет, что ему больно видеть седого поэта на велфэйре, но ничего не пишет, как жил поэт до эмиграции, и очень жаль, что здесь автор не написал о себе,— ведь создаётся впечатление, что автор пишет, главным образом, о своём разочаровании.
Я беру на себя смелость посоветовать Э. Лимонову выучить английский, и тогда он сможет судить о жизни на Западе и в США не только по советским источникам.
Два слова, о себе. Мне 37 лет, в 1961 году окончил московский физико-технический институт, с 19 лет мечтал жить в свободном мире. Работал в Радиотехническом институте АН СССР, затем в Институте прикладной математики АН СССР. Мы с Женой и дочерью жили в прекрасной (по московским понятиям) 3-комнатной квартире. Жена по специальности искусствовед, окончила МГУ в 1971 году. Мы начали наше эмиграционное дело в 1973 году и 20 июня 1975 года были в Вене. 3 сентября прилетели в США. Работы ещё не нашли — это и естественно в нынешней ситуации в стране. Среди многих других вещей нас поразило исключительное радушие американцев, с которыми нам довелось встречаться.
Хотя Э. Лимонов долго и «трудно» собирался написать статью о новых эмигрантах, но, как мы видим, эмигранты всё-таки его «упросили»…
Всё, о чём пишет Лимонов, верно. Не откажешь ему и в статистике. Только доводы эти позаимствованы из арсенала советской пропаганды. Приведу пример. В сентябре 1974 года во время двухчасовой беседы в милиции агент КГБ Кистин мне заявил: «Вот вы, Николай Иванович, восхищаетесь Сахаровым, а ведь он теперь нуль». Сразу я не нашёлся, что ответить, но позже я написал в «Хронику текущих событий»:
«…Что касается Сахарова с точки зрения числа, то он действительно нуль. Но мир разума,— писал С.Цвейг,— не знает обманчивого понятия числа; на его таинственных весах один восставший против всех весит больше, чем множество восставших против одного».
Советская пропаганда не лжёт, когда говорит, например, о забастовках и безработице в Америке. Но она не договаривает, чего конкретно добились забастовщики и на какие деньги живут безработные. Манипулируя подобным образом, советская власть оболванивает простаков, которые навсегда становятся полуграмотными кликушами.
Судя по газетным статьям, Лимонов оперирует теми же методами, пытаясь создать впечатление объективной истины. На самом деле он видит то, что хочет.
Мне также довелось общаться с эмигрантами. Что это за народ? В Риме они бойко торговали сувенирами, сигаретами, фототоварами, позабыв, что, прежде всего, необходимо посещать курсы английского языка. Они разъезжали по Италии, купались и загорали. Если быть откровенным до конца, то вот из таких людей состоит здешняя наша эмиграция. Поэтому и неудивительно, что эти люди взвыли, столкнувшись с необходимостью работать. Работа здесь есть, вопреки советской пропаганде, но люди работать не хотят, все хотят преподавать, лечить, сидеть в оффисе, не зная английского языка и имея самые низкие профессиональные познания. Блат здесь не действует, вот и приходится перестраиваться на новый лад. А это и есть экзамен на качество человека. Мы теперь знаем, что его с честью выдержали наши предшественники, которым и голову было негде преклонить, а не то, чтоб кто-то их содержал до полного трудоустройства, как это обстоит с новыми эмигрантами.
«Труднее всего,— проливает слёзы Лимонов,— приходится интеллигенции. Более всего страшна не чёрная работа, страшна необходимость перестроиться психологически, стать не тем, кто ты есть, потерять себя».
Люди больше всего на свете боятся правды и это особенно чувствуется, когда «интеллигент» боится не чёрной работы, а потерять себя. Если человек не образованец, а интеллигент, и если он личность, то ему нечего бояться чёрной работы.
Тому, кто подал заявление обратно, я хочу сказать: скатертью дорога! Сожалею, что вместо этого слюнтяя и баловня судьбы власти не выпустили мученика. Но власти на то и власти, а мы лишь простой народ…
Понять людей, страдающих советским комплексам эмоций, можно, но снимать с человека ответственность за его поступки нельзя. Таким людям, к сожалению, трудно представить, что наиболее осмысленная жизнь заключается не в бесконечной погоне за материальными благами, а в развитии души, в довольстве малым, где, отказываясь от излишеств, человек всю свою энергию может сосредоточить на нравственном самоусовершенствовании и поисках истины.
Я эмигрант из Советского Союза, приехал в Нью Йорк год тому назад.
И я, и мои знакомые эмигранты из СССР с возмущением прочитали статью Лимонова «Разочарование», опубликованную в Новом Русском Слове 21 ноября 1975 г.
Сравнивая Советский Союз, в котором мы прожили почти всю нашу жизнь, и США, где мы живём от 1 года до 3-х лет, мы, к сожалению, не можем отыскать ни одной стороны жизни, которая была бы положительной в СССР по сравнению с США.
СССР — страна крепостного права. Даже для переезда из одной квартиры на другую там требуется разрешение властей, которое простому человеку получить очень сложно. Крестьяне большинства областей СССР вообще не имеют права уезжать с места своего проживания даже на короткий срок. Рабочий, служащий, инженер или врач могут менять работу по собственному желанию только два разе в год. За проживание в квартире без разрешения или за проживание без работы на государственном предприятии грозит тюрьма или концлагерь сроком до года и более.
Если на Западе знают о разлучённых семьях, друзьях и близких, часть из которых проживает за границей, а часть в СССР, то не мешает знать и о разлучённых семьях, друзьях и близких, проживающих в разных городах и сёлах СССР, которым власти не разрешают объединиться.
Что касается дешёвых квартир, о которых пишет Э. Лимонов, то квартиры в СССР действительно дёшевы, только вот беда: нет свободных квартир. Снять квартиру как на Западе, у хозяина стоит в СССР очень дорого. За однокомнатную квартиру надо платить почти месячную зарплату рабочего, инженера или врача, к тому же сделка считается незаконной.
Так как рабочие, инженеры или врачи не могут себе позволить снимать квартиру частным образом, они вынуждены жить в квартирах, предоставляемых государством. Одним государство предоставляет квартиру с удобствами, другие живут по три, пять и больше семей в одной квартире, а третьи в полусараях, где зимой замерзает вода. Неужели об этом не знает г-н Лимонов, который недавно приехал из СССР?
Действительно, эмигрировавший из СССР инженер, врач, а тем более учитель без знания английского языка долгое время не может работать по своей профессии и часто вынужден работать не по специальности. Но зарабатывает ли он меньше, живёт ли он хуже, чем в СССР? В Нью Йорке за 1 доллар можно купить примерно столько продуктов, сколько за 1 рубль в Москве, а одежды гораздо больше. Рабочий, инженер или врач в Москве получают около 120–150 рублей в месяц. Согласно сообщению статистического управления СССР, средняя зарплата по стране составляет 144 рубля в месяц. Из этой суммы, вычитают налоги. В Нью Йорке ни один эмигрант за такую сумму работать бы не стал. Такую сумму он зарабатывает за неделю, значит в 4 раза больше, чем в Москве. Если учесть, что в Москве метро действительно дешёвое, то будем считать, что эмигрант зарабатывает не в 4, а только в 3,5 раза больше, чем в Москве. И то слава Богу. В Москве костюм стоит месячную зарплату, пара обуви — недельную, автомашина, даже очень старая, на ходу — многолетнюю. Об этом также должен бы знать Э. Лимонов.
В Советском Союзе для высокопоставленных чиновников, получающих и без того высокую зарплату, имеются специальные магазины, в которых они могут купить товары, по дешёвым ценам и товары, которых нет в обычных магазинах; специальные больницы, где их обслуживают лучшие врачи; специальные аптеки, где продаются лекарства, недоступные простым смертным. Рабочих, инженеров, учителей в такие магазины, больницы, аптеки охранник не пропустит. И это также должно быть известно Лимонову.
В США, даже если человек живёт на Велфэйре, он может купить на своё пособие почти в два раза больше, чем врач или инженер на свою зарплату в СССР. Только у него нет утешения, что другие живут ещё хуже, а в СССР у врача или инженера это утешение имеется.
Мы никогда не хотели стать политическими функционерами, однако мы ценим политическую свободу, возможность критиковать государственную политику, отсутствие судебного произвола. Отрицание того, что нам дорога политическая свобода, мы воспринимаем как клевету на нас.
В Америке можно протестовать не только против действия президента, но и против действия руководителя отдельного предприятия. В самом крайнем случае это грозит потерей работы и получением пособия, превышающего зарплату работающего в СССР. Здесь часты забастовки. В СССР забастовок нет. В случае забастовки в СССР против забастовщиков будут немедленно посланы войска, которые без колебания применят оружие, как это было, например, в г. Новочеркасске. Так что в Америке выйти с плакатом «Долой моего босса!» можно, но где такой герой, который выйдет с подобным плакатом в СССР? Если мы не правы, пусть г-н Лимонов укажет нам забастовку в СССР с пикетами и плакатами, против которой не были брошены войска, не применялось оружие, участники которой не были арестованы.
У меня и моих знакомых нет не только богатых родственников, но и вообще родственников в США. Мы зарабатываем себе на жизнь своим трудом, обычно не по специальности, и ещё вдобавок вынуждены помогать своим бедствующим родным и друзьям в Советском Союзе. И мы убеждены, что утверждение Лимонова о наличии эмигрантов, не могущих себе позволить достаточно питания, является вздором.
В Советском Союзе мы не представляли себе Америку страной миллионеров. Мы считали, что Америка — это страна свободных людей, и не ошиблись.
Среди эмигрантов не так уже много авантюристов, искателей высоких заработков или громкой славы. Большинство из нас простые люди, как и американцы, только имевшие несчастье родиться при тоталитарном режиме. Среди нас есть рабочие, которые в Советском Союзе не могли прокормить свою семью, учёные, которые не могли публиковать свои труды из-за цензуры, поэты, которых преследовали как тунеядцев. Нам был ненавистен советский режим, нам было невыносимо участвовать в демонстрациях и собраниях против нашей воли; учить своих детей тому, чему мы не верим; хвалить мероприятия советской власти, с которыми мы не согласны.
Что касается хорошо поставленной американской пропаганды в СССР, как утверждает Лиманов, то хочется спросить: понимает ли автор статьи «Разочарование», что он пишет? Это где хорошо поставлена пропаганда американского образа жизни? В Советском Союзе?
Действительно правда, что многие эмигранты, несмотря на высокий уровень жизни и свободу в США, чувствуют себя плохо. Почему? У многих из нас в Советском Союза остались близкие люди: родители и дети, мужья и жены, братья и сестры, просто друзья. Советское правительство не только не разрешает нам встречаться с ними, но часто прерывает даже переписку. Эмигранты боятся писать правду об Америке, так как в этом случае советские власти вообще перестанут пропускать письма. Многие из нас в отчаянии от одиночества, от разлуки с дорогими и близкими людьми. Многие не выдерживают и умоляют советские власти пустить их обратно. И советские власти часто отказывают эмигранту даже в этом.
Рижанин Семён Лави уже 3 года тщетно добивается в Вене разрешения вернуться в Ригу к жене и детям. В Нью Йорке совсем недавно проводила голодную забастовку рижанка Сильва Залмансон, требуя только краткосрочного свидания с мужем, находящимся в советском концлагере.
У меня и многих моих знакомых близкие люди также остались в СССР. Советские власти не только не разрешают им выехать, но и преследуют их.
Не надо нас изображать смешными неудачниками, приехавшими в Америку, чтобы разбогатеть. Не надо нас унижать в глазах американцев, а надо просить их о помощи. Не деньгами, нет. Пусть каждый американец поймёт переживания эмигранта и требует у советских представителей соблюдения элементарных прав человека, требует чтобы разрешили нашим близким посещать нас, чтобы нам разрешили посещать их, чтобы не конфисковывали наших писем.
Прочитав в Вашей газете интересную статью Э. Лимонова о третьей эмиграции, напечатанную в порядке дискуссии, не могу удержаться, чтобы не высказать своё мнение.
Мне кажется, что Э. Лимонов ошибается в оценке причин, которые побудили людей эмигрировать.
По моему мнению, большая часть эмигрировавшей интеллигенции (я имею в виду не только писателей, художников и т.д., но и техническую интеллигенцию) всё-таки выехала из СССР по политическим и национальным (если так можно выразиться) причинам.
Может быть, мы не думали об участии в свободных выборах в тех странах, куда ехали (да нам ещё и далеко до этого, надо сначала получить гражданство), но, во всяком случае, мы надеялись, что нас больше никогда не станут принуждать участвовать в той смехотворной фикции, которая называется выборами в СССР. Мы надеялись вырваться из мира насилия и беззаконий, из мира привычной каждодневной лжи, которая входит в твой дом с момента, когда ты утром включишь радио, и провожает тебя весь день, на работе, на улице и дома.
И мы получили это. Конечно, далеко не всё прекрасно на Западе, и здесь много проблем, но ведь есть что-то главное, а главное для нас — это свобода. К сожалению, за всё надо платить. И мы платим за эту свободу потерей родины, потерей языка, необходимостью начинать жизнь с начала в 30, 40 и даже 50 лет. Но ведь это можно было ожидать. Мне кажется, любой здравомыслящий человек, даже при полном отсутствии информации, должен был себе представлять, сколько трудностей его ожидает. Язык, отсутствие друзей, необходимость приспособиться к новым условиям — для этого не надо было иметь никакой информации,— это ведь и так было ясно.
Что же касается льгот — так ведь они у нас есть на самом деле. Еврейская федерация и другие организации содержат нас в первые несколько месяцев, продолжая помогать и дальше. Нам помогают изучить язык, устроиться на работу, иногда, найти новых друзей. А дальше — сами! Ведь мы уже не дети, и нас никто не должен водить за ручку.
Теперь о второй причине. Мне не очень понятно, почему Э. Лимонов не упомянул о ней. Ведь для очень многих основной причиной отъезда был всё растущий антисемитизм в СССР, так умело и тщательно направляемый сверху. Кто знает, что будет с евреями в СССР? Ведь в 1953 году только смерть Сталина спасла их от насильственной высылки на Дальний Восток. Кто может поручиться, что это всё не повторится снова?
Поэтому-то мы и уехали из СССР, а вовсе не для того, чтобы преуспеть или разбогатеть на Западе. Могу только сказать, что те, кто жил в Соз.Союзе на зарплату и не делал никаких «гешефтов», уже живут здесь материально лучше, чем там. Если в семье работают двое, то можно позволить себе гораздо больше, чем на зарплату инженера в Сов. Союзе.
Поэтому вовсе не все несчастливы в третьей эмиграции. Мы не были диссидентами в России, не сидели в лагерях или психбольницах — но одно существование этих учреждений делало нашу жизнь ужасной. И мы счастливы, что этого уже никогда не будет, и наш ребёнок будет расти в свободной стране и сам выбирать себе своё будущее.
Тема, о которой говорит г-н Лимонов, слишком важна, чтобы ограничиться только одним умным и дельным письмом в редакцию г-на Н. Гроссмана. Нет. Дискуссия — так дискуссия.
«Смелость» г-на Лимонова очень строго дозирована. Вот всё, что он «осмелился» сказать против Советского Союза.
1. «…за многие десятилетия герметизма и изоляции, на которые обрекла население СССР советская власть…»
2. «Советские люди традиционно не верили советской пропаганде и её примитивной критике…»
3. «Разоблачив действительно жуткие преступления сталинского периода (но упаси Боже, не теперешнего. Т. У.), они поселили в населении Советского Союза (в основном среди интеллигенции) небезосновательных страх и беспокойство за своё будущее».
Конечно, только среди интеллигенции, народ-то ведь спокоен и счастлив.
4. «В Советском Союзе тоже существует имущественное неравенство, но там оно тщательно скрывается, упрятано за высокие заборы правительственных дач».
Вот и хорошо, что упрятано, а то г-на Лимонова огорчает отсутствие возможности воспользоваться открытыми для всех ресторанами, роскошными магазинами, отелями и т.д.
5. «Форм несвободы в этом мире множество. Это не только закабаление личности государством, как это имеет место в СССР…»
6. «…в герметическом советском обществе…»
Вот и всё. Неправда ли, немного!
Ну, а теперь «охранительные уверения в любви», которые можно разделить на две части. 1. Плохой Запад. 2. Хороший Советский Союз. Начнём с плохого Запада.
Иронизируя, г-н Лимонов не ставит кавычек, но мы их за него поставим. Запад — это «рай земной», «благословенный мир», «почти идеальное общество». Но иронии хватило ненадолго, дальше автор откровенно пишет: «западный миф», «разочарование налицо» и «итоги эмиграции… не утешительны». Затем идёт самая примитивная пропаганда против западного мира, которую можно прочитать в любом номере «Известий» или другой советской газеты.
— «инженеры вынуждены работать рабочими».
Интересно спросить: а как без языка, без знания специфики работы на Западе они могли бы работать инженерами?
— «те, кто лелеял литературные планы… разбрелись грузить ящики или убирать магазины».
Вл.Максимов и другие талантливые и честные писатели не грузят ящики, а живут интеллигентным трудом.
— «Основное настроение эмигрантов — разочарование и даже злоба к Западу».
Браво, г-н Лимонов — Вот это обязательно будет перепечатано в «Известиях». Злоба за что? За бесконечную помощь? Или за собственную беспомощность и нежелание работать самостоятельно, хотя бы поначалу и не по специальности?
— «американцы катастрофически увязли в работе ради существования, дрожат за свою работу, боятся её потерять».
И правильно делают, что боятся, поэтому и работают хорошо, а не халтурят. Ведь здесь один человек содержит всю семью. Здесь не должны работать все члены семьи. Или может быть в Советском Союзе работают не ради существования, а ради светлого будущего коммунистического общества? Ну, тогда другое дело.
— «К комфорту и благополучию на Западе ведёт упорный многолетний труд и бережливость».
А вот в СССР и комфорт, и благополучие даются сразу же. Стоит только молодой паре пожениться, как родители в той же комнате, где живут сами, отделяют за шкафом им угол, а в общей кухне приделывают (если найдут) новую полку. Нет, г-н Лимонов, все мелкие служащие — кассирши, телефонистки, почтальоны, швейцары и прочие живут минимум в двух комнатах с собственной, а не общей кухней, с холодильниками, телевизорами и прочими удобствами, которые в СССР называют комфортом. И все эти удобства весьма доступны рядовому человеку, и их не нужно добиваться много лет.
— «В нехорошее для Запада время приехали эмигранты. Инфляция, дороговизна, безработица, неуверенность в завтрашнем дне, забастовки, борьба нахрапистых профсоюзов за свои права, а остальные — хоть пропади!»
Инфляция? Так ведь инфляция во всём мире. Вот и СССР не может заплатить свои долги и аннулировали свои сделки из-за отсутствия денег. Инфляция не только на Западе, г-н Лимонов.
Дороговизна?
И это здесь — дороговизна, где при самом низком окладе в 6.000 долларов в год (500 долларов в месяц) курица стоит 1.50, ботинки 15 долларов (а можно купить и за 3 доллара), шерстяной свитер в среднем 19–12 долларов, синтетическую шубу можно купить от 30 долларов и выше, колготки можно купить от 30 сентов и выше и т.д. А в СССР при среднем окладе 80 рублей в месяц курица на базаре стоит 7–8 рублей, ботинки 50 рублей, свитер 50–60 рублей, ту же шубу, которую прислали из Америки, в комиссионке продают за 250–300 рублей, а колготки стоят ровно 7 рублей. Может быть, г. Лимонову кажется, что здесь дорогое мясо? Цена мяса в Америке и СССР приблизительно одинаковая. Но кому более доступно мясо, тому, кто получает 500 долларов в месяц или тому, кто 80 рублей? То же самое и по отношению к остальным продуктам, не говоря уже о том, что здесь всё есть, а в СССР полжизни уходит на то, чтобы «достать».
Безработица?
Так ведь если здесь человек потерял работу, ему платят по безработице и не дадут голодать.
Неуверенность в завтрашнем дне?
Это почему? Нет, американцы уверены в завтрашнем дне. Временные неудачи у каждого могут быть, но страна стоит крепко на своих ногах, и дельному человеку здесь бояться нечего.
Забастовки?
Вот чему больше всего завидуют советские подъярёмные рабочие! Разрешили бы, так вся страна забастовала бы.
Борьба профсоюзов?
Так за чьи интересы они борются? За интересы своих членов. Иными словами, вот эти самые профсоюзы и дают уверенность в завтрашнем дне своим членам. А членов профсоюзов в Америке миллионы.
«А остальные — хоть пропади!»
Стыдно говорить «хоть пропади» человеку, получающему помощь квартирой, деньгами и прочим в продолжение многих месяцев. Вам, г-н Лимонов, не дали пропасть!
Ну, уж здесь г-н Лимонов совсем перегнул. Это советскому человеку непривычно видеть преступные элементы? В стране, где не хватает милиции и создаются «добровольные» отряды дружинников, чтобы хоть как-то защитить жителей от хулиганов и бандитов; в стране, где детская преступность и алкоголизм стали национальными вопросами?!
Так начинается восхваление жизни в СССР. Автор прямо говорит, потеряв чувство осторожности,
«СССР не в такой степени плохая страна, а Запад не так хорош, как казалось из СССР».
Но слишком у г-на Лимонова короткая память.
«Когда приходится платить за квартиру, он (эмигрант. Т. У.) со вздохом вспоминает дешевизну квартиры, газа и электричества в СССР».
Да, квартиры здесь дорогие, но за квартиры эмигрантов платят организации, которые месяцами, а то и годами содержат их. А вот в Москве у г-на Лимонова не было не только квартиры или просто комнаты, но даже и прописки, т.е. права жить в этом городе. И были у него вечные неприятности с милицией, которая неоднократно выселяла его из Москвы. Стоит ли вздыхать!
— «…привыкшие к власти, но и к опеке государства….»
Интересно спросить, в чем выражалась опека? Платили по безработице? (Ах да, в СССР нет безработицы, ибо любой человек, бросив родной дом и семью, может поехать работать в тайгу, на крайний север или на пресловутые «целинные земли». Давали бесплатные квартиры? Помогали устроиться на работу по специальности в том городе, где человек живёт? Всем известно, что неугодных безработных (которым просто не дают работы) выселяют из больших городов за «тунеядство». Может быть, снабжали всем необходимым, чтобы люди не маялись часами в очередях за килограммом колбасы или макарон? В чём опека? Не сам ли г-н Лимонов рассказывал на своём «творческом вечере», что в СССР ему, поэту, приходилось нелегально шить брюки, чтобы как-то прожить, ибо его «произведения» там тоже не печатали. А тут, видите ли, ему горько видеть писательницу, лепящую пирожки. Где же логика? А писательница полепит пирожки и, если она толковый человек, в Америке обязательно выбьется в люди. Люди, которые не гнушаются никакой работы, чтобы не сидеть на чужой шее, ничего кроме уважения не вызывают.
Далее г-н Лимонов утверждает, что
«едва ли около 5% эмигрантов составляют собственно диссиденты. По меньшей мере 95% выехали из СССР на Запад, дабы иметь возможность «выбиться в люди», т.е. причина недовольства жизнью в СССР… не совсем политическая, скорее экономическая».
На этом пункте следует остановиться. Если человек даёт статистические данные, законно спросить, кто и когда собирал эту статистику? Да ещё по всему эмигрантскому рассеянию не только по городам Европы и Америки, но и Израиля.
Но продолжим.
— «никто не думал о политической свободе… Этих причин я ни от кого не услышал».
Вероятно, боялись сказать. Рука у КГБ длинная и до Америки достанет, а страх сказать лишнее привычен советскому человеку. Кроме того, так ли много из более чем 100.000 эмигрантов встречал г-н Лимонов, чтобы так безапелляционно говорить никто.
— «происходит «полевение» бывших сов. граждан, особенно молодёжи».
Кстати, и советские праздники здесь по уверению г-на Лимонова, уже справляют. Неправда ли трогательно!
— «появилась… «классовая ненависть» к богатым слоям западного общества».
Это весьма интересное утверждение, т.к. в бесклассовой Америке такая ненависть называется просто завистью и никакого отношения к классам не имеет.
И напрасно г-н Лимонов старается изобразить русских людей полными болванами. Даже в СССР есть достаточно переводной американской литературы, чтобы узнать, что в Америке говорят по-английски, что там есть рабочие (которых угнетают акулы Воллстрита), не трудно было бы догадаться, что не миллионеры чистят улицы, моют в ресторанах посуду, работают продавцами, кондукторами, швейцарами, поварами, подавальщиками и т.д. Нечего сваливать на «лирическую информацию».
Можно было бы продолжать анализ статьи г-на Лимонова и дальше,— слишком уж большой материал он дал. Но и без дальнейшего всё ясно. На Западе плохо, в СССР хорошо. Что ж, для разочаровавшихся ничего иного не остаётся, как вернуться назад.
Прошу напечатать в Вашей уважаемой газете моё письмо в ответ на статью г. Э. Лимонова от 21 ноября с.г. «Разочарование». Я была потрясена честным признанием о разочаровании третьей эмиграции. Я уверена, на эту статью откликнутся люди поопытнее меня, но мне также хочется сказать несколько слов.
Мы, вторая эмиграция, приехали в Америку, не имея ни сента в кармане, не имея никаких надежд но помощь организаций и не имея богатых родственников. Перед отъездом в Америку мы должны были подписать документы, что никогда не будем обращаться за помощью ни к каким организациям, никогда не будем в тягость государству.
По приезде приходилась ходить пешком по всему городу в поисках работы и как были счастливы, если её находили, не раздумывая принимали, несмотря на то, что она тяжёлая и грязная, но в ней видели источник возможности жить. Работая, постепенно мы приобретали благосостояние, изучали язык, в результате получали лучшую работу.
Прошло два-три года и мы, хоть и в кредит, приобретали свои дома, автомашины и чувствовали себя не бесправными гражданами, этой благословенной страны. Советских праздников никогда не праздновали, а если случайно вспоминали, то только проклятием. Во все времена эмиграция была не легка, чего стоит потеря родины, родственников и друзей, незнание языка, тяжёлое моральное чувство, но всё это нас не разочаровало в приютившей нас стране. Конечно, если кто приехал в чужую страну с мечтой о скором и лёгком обогащении, или с мечтой о кругосветном путешествии, таких людей ждёт только разочарование.
Я была потрясена, что третья эмиграция празднует советские праздники. Остаётся им только одно — получить советский паспорт и скорее вернуться восвояси.
Э. Лимонов правильно заметил, что только упорный многолетний труд плюс бережливость ведут к благополучию и даже комфорту.
Ваша газета единственная, которая в настоящее время для меня и для семьи является буквально кислородом. Главная причина, как и для большинства эмигрантов, незнание английского языка. Благодаря «Новому Русскому Слову» мы ежедневно узнаем о событиях в мире, а также в стране, в которой живём. Это очень важно, просто жизненно необходимо. Всегда с огромным интересом читаем Ваши личные статьи, ибо, на наш взгляд, они очень правдивы.
Побудило же меня написать это письмо высказывания эмигрантов по поводу статьи «Разочарование». Хотелось бы задать моим соотечественникам один вопрос. На что они рассчитывали и о чём думали, решив «осчастливить» Америку своим приездом? Незнание языка, обычаев, традиций — всё это очень сложно. С неба ничего не валится, нужно набраться терпения, чтобы достойно преодолеть трудности, о которых следовало бы подумать прежде, чем предпринять такое серьёзное решение.
Задумались ли когда-либо «разозочарованные», где ещё человек может проявить себя, свои способности, независимо от его национальности, вероисповедания, если не в этой свободной стране?!
По моему мнению, главная причина «разочарования»,— это уж слишком хорошее начало жизни на Западе, о котором племянник пишет своему дяде из Италии в письме «Голос неразочарованного». Действительно, новая жизнь в Вене начинается прямо с вокзала. Бесплатная гостиница, деньги на питание. Оплачивается даже такси. Эмигранты любуются прекрасной Веной, затем продолжение следует в Италии, где люди вдобавок купаются в море, развлекаются.
По приезде в США эмигрантам после такой праздной жизни трудно даются будни со всеми их трудностями. Вот поэтому «разочарованные», собираясь «тесными компаниями», жалеют друг друга, и выдают при этом своё мнение за мнение всех эмигрантов.
Лично я и моя семья счастливы и благодарны судьбе за то, что нам удалось вырваться из советского «рая». Мы постоянно испытываем это неоценимое чувство — чувство свободного человека.
11 месяцев прошло с тех пор, как наша семья приехала в Нью Йорк. Приехали мы из Львова. Мой муж по специальности инженер-автомеханик. В настоящее время работает механиком, работает очень тяжело, но он уверен, что время всё изменит к лучшему.
Я по специальности педагог, пока ещё не работаю, но уверена, что найду работу, которая мне под силу.
Сын учится в колледже. Окружающие относятся к нему с уважением как к равноправному гражданину.
В доме, где мы сняли квартиру, живут представители первой и второй эмиграции, американцы. Все к нам относятся доброжелательно, по-дружески.
В заключение мне бы хотелось пожелать «разочарованным» прежде всего быть требовательными к себе, а затем уж и к другим.
В Новом Русском Слове уже печатался материал, связанный с недовольством, которое имеет место среди незначительной части людей из так называемой третьей эмиграции. Помнится, в статье главного редактора А. Седых были определены различия между тремя исходами из России после 1917 года и делалась попытка разобщаться в причинах недовольства.
Прочитав статью Э. Лимонова «Разочарование» (НРС от 21 ноября), я не поняла, с какой целью она написана и кому предназначена. Советской стороне? Русскому зарубежью? Американской общественности? Третьей эмиграции?
Советская пресса её охотно опубликует с небольшими купюрами. У русского зарубежья рассуждения автора не могут вызвать сочувствия,— все, кто ознакомится с сетованиями Э. Лимонова, прошли через более сложные испытания, чем те, с которыми сталкиваются сегодняшние эмигранты из Советского Союза. Американскую общественность интересует обеспечить беспрепятственный выезд из СССР и, хотя бы на первых порах, материально поддержать уехавших. А третьей эмиграции, мне кажется, статья Э. Лимонова оказывает плохую услугу.
Известно, что основная масса третьей эмиграции — евреи. Говоря, что 95% приехавших по меркантильным соображениям людей разочаровались, автор ставит их в положение нахалов и хапуг, претендующих на особые привилегии. Не думаю, чтобы от подобных высказываний уменьшился антисемитизм в мире.
Эмиграция обычно носит политический характер. Стремление покинуть страну, где родился, возникает тогда, когда человеку что-то в этой стране не нравится. И если даже у уехавших антисоветские настроения были выражены неясно, они существовали.
Эмиграция — процесс чрезвычайно болезненный. Любое дерево, пересаженное в чужую землю, прежде чем пустить новые корни, должно переболеть. Потому, наверно, есть и разочаровавшиеся. Но не они определяют лицо всей эмиграции, от имени которой автор берёт на себя смелость выступать.
Почти все уехавшие, по словам Э. Лимонова, лелеяли туманные надежды как-то преуспеть, и только недостаток информации (в этом автор склонен также обвинять Запад) мешал им разобраться в истине.
Думаю, что, приводя цифру 95%, автор статьи поступил, мягко говоря, безответственно. Какие компютеры вычислили ему это число?
Большинство людей предполагали, что и в раю трудятся. Лишь немногие считали, что в Америке доллары растут на деревьях и к чему не прикоснёшься, всё обращается, как у царя Мидаса, в золото. Такие почему-то приезжают, считая, что они имеют право требовать:
— Киссинджер нас звал? Звал. Так пусть даёт работу по специальности!
Подобные требования смешны, равно, как необоснованны и жалобы на отсутствие работы по специальности многих, кто ещё недостаточно хорошо знает язык.
Мне приходится встречаться с людьми из 1-ой и 2-ой эмиграции. Всем им было труднее, чем нам. Им никто или почти никто не помогал. И каждому, кого ни послушай, пришлось потратить 2-3-4 года на становление. Сюда входит и ознакомление со страной, и возможность сориентироваться, которая приходит с опытом, приобретённым порою ценой неудач.
Моя соседка, урождённая баронесса, в замужестве графиня, уехавшая в 17-ом году из России в Европу и после 2-ой мировой войны эмигрировавшая с тремя детьми в США, не сочла позорным, что её сын пошёл работать помощником плотника. Он стал плотником и работает им по сей день. Дети его учатся в колледже. У плотника большой дом в Лонг Айленде и обеспеченная жизнь. А духовные запросы зависят от самих людей. Плотник, к примеру, заядлый нумизмат и филателист.
Возмущают слова Э. Лимонова о появлении в среде эмигрантов классовой ненависти. Она должна была существовать там, откуда мы приехали, где нам с детства внушали о наличии социального равенства, которого там нет и в помине. В Америке никто не ведёт подобных ханжеских разговоров. Здесь каждый стоит столько, сколько сейчас стоит — в зависимости от энергии, способностей, знаний.
Э. Лимонов очень огорчается, что молодёжь пока не может путешествовать. Ещё ничего не создав, не заработав денег? И почему только молодёжи присуще стремление увидеть мир? Каждый из нас, заработав на путешествия, сможет поехать теперь куда заблагорассудится и не будет вечно жить в вольере, как все мы жили в Советском Союзе.
Даже сейчас, в трудное для Америки (да и всего мира) время инфляции, жизнь здесь значительно легче, чем в СССР. Да, были там дешёвые квартиры. Но что за квартиры? У большинства комнаты в «коммуналках» или низкого качества жилье в кооперативных блочных домах, где первый взнос стоил от 2-х до 5-ти тысяч рублей (в зависимости от размеров площади, а не от качества квартиры) и где впоследствии на протяжении 15 лет нужно было выплачивать большие ежемесячные суммы.
Дешевизна квартир — ещё один блеф о советском образе жизни. Давайте посчитаем. Советский простой человек получает в большинстве 80 рублей, некоторые категории — 110–120 (вспомните,— не в неделю, а в месяц!) За квартиру с газом (очень дешёвым), светом, телефоном платит 10-12-15 рублей в месяц, что составляет от 12 до 15% его зарплаты. В результате, после вычетов налогов, чтобы целый месяц есть, одеваться и пользоваться дешёвым транспортом, у него остаются гроши.
Да, метро, троллейбус, автобус дёшевы. Но не следует забывать, сколько стоит в Советском Союзе обувь, тёплая кофта, приличное платье или пара хороших чулок.
Кому из приехавших, живших на честную зарплату, доступно было покупать зимой и летом такое количество фруктов и овощей, какое мы имеем здесь?
Поэт Э. Лимонов берёт на себя смелость говорить, что «быть не тем, кто ты есть, можно было в СССР с гораздо меньшими духовными затратами». Смею утверждать — с большими. Потому что каждый интеллигент, будь то инженер, учитель, художник, юрист, писатель вынужден делать одно, а думать — другое. Разве это не растлевает души, не заставляет ощущать безнравственность собственной жизни, не приводит к глубокому разочарованию? Э. Лимонову — автору многих статей о художниках и поэтах, обречённых в Советском Союзе на непризнание их творчества ему ли этого не знать? Оттого и уезжает интеллигенция, зная, что в первые годы придётся тяжело, но в то же время будет возможность найти себя, избавиться навсегда от лжи, которая опутала их. В таких случаях людям важнее вырваться, чем размышлять о том, какого президента придётся выбирать впоследствии.
Всем нам, ехавшим сюда, известно, как трудно начинали в Америке собственные писатели. Не только когда-то Джек Лондон, но и те, кто пришёл в литературу значительно позже. Конрад и Стейнбек были грузчиками, не сразу Фортуна улыбнулась и современным прозаикам, таким как Джон Апдайк, Айзик Азимов, Курт Воннегут или Селлинджер.
Для нас всё здесь ново. Давайте оглядимся, прежде чем жаловаться и ругать Запад за возникшие естественные трудности. Лепя пирожки, очень удобно обдумывать «сюжеты для небольших рассказов», как сказал бы Антон Павлович Чехов.
По словам автора «Разочарование» американцы могут выйти с плакатом: «Долой президента!» и не могут: «Долой моего босса!». Тот, кому босс не нравится, пусть сменит его — здесь нет трудовых книжек и ему не запишут, что он «летун». В Советском Союзе нельзя низвергать (даже на плакатах) ни босса, ни президента.
Америка всех эмигрантов встречает одинаково. Это не трудно понять, побывав в Музее эмиграции. Он находится внутри Статуи Свободы. Кстати, там у основания Статуи лежит камень, на котором ещё в конце прошлого века высечены строчки из стихов Эммы Лазарус: «Дайте мне ваших уставших, нищих, жаждущих дышать Свободно». Дышать свободно, жить вольно — вот что гарантирует Америка.
Подумаем и о детях эмиграции. Они вырастут настоящими американцами и унаследуют всё прекрасное, что даёт людям эта лучшая в мире страна.
Вот что мне хотелось сказать Э. Лимонову.
И ещё. Мне кажется, было бы полезно, если б Новое Русское Слово раз в неделю-две публиковало «Страницу эмигранта», где печатались бы статьи экономистов, юристов, активистов юнионов, объясняющие некоторые особенности банковских операций, страховок, прав перед хозяевами и где эмигранты могли бы поделиться опытом.
№23.813, 16 декабря 1975 года
The New Colossus
by Emma Lazarus
Not like the brazen giant of Greek fame,
With conquering limbs astride from land to land;
Here at our sea-washed, sunset gates shall stand
A mighty woman with a torch, whose flame
Is the imprisoned lightning, and her name
Mother of Exiles. From her beacon-hand
Glows world-wide welcome; her mild eyes command
The air-bridged harbor that twin cities frame.
«Keep, ancient lands, your storied pomp!» cries she
With silent lips. «Give me your tired, your poor,
Your huddled masses yearning to breathe free,
The wretched refuse of your teeming shore.
Send these, the homeless, tempest-tost to me,
I lift my lamp beside the golden door!»
Социализм отличается от всех предшествующих общественных формаций в частности тем, что от него массами бежит коренное население страны. Или, по крайней мере, пытается убежать, используя всякую возможность. Ни в первобытном обществе, ни при античном рабовладельческом строе, ни при феодализме, ни при капитализме ничего подобного не происходило. Даже марксистские историки, вглядываясь в глубь веков, такого явления в тёмном прошлом не отмечают.
Случалось, что люди толпами бежали от нашествия иноплеменных, убегали от своих господ рабы и крепостные, удирали за границу отдельные борцы за великое дело трудящихся, но чтобы массами бежали так называемые полноправные граждане государства, бросая имущество и порывая все связи с окружающей средой,— этого раньше ещё не наблюдалось. Тут мы, несомненно, видим очередное достижение нового, прогрессивного общественного строя — социализма, который открыл небывалую эпоху в истории человечества.
Именно поэтому социалистические державы — и в первую очередь, конечно, великий Советский Союз, являющийся непревзойдённым образцом для всех прочих народных демократий,— окружают свои границы, не считаясь ни с какими затратами, непроницаемой завесой. На тысячи километров распахивается полоса ценнейшей плодородной земли, на которой не позволяют расти даже дикой траве, чтобы отчётливо виден был любой след человека или зверя: вырубается лес, выселяются целые деревни, сносятся здания и перегораживаются дороги; тонны металла расходуются на такое количество проволоки, что ею можно было бы несколько раз перепоясать весь земной шар. К полосе подводится электрический ток, а вдоль неё сооружаются бесчисленные вышки с пулемётами и яркими прожекторами.
Нелепо думать, что все эти затраты делаются для того, чтобы преградить иностранное вторжение: распаханная земля, деревянные вышки и бравые пограничники с собаками-ищейками не остановят колонны вражеских танков. Ещё смешнее звучит утверждение, что «граница на замке» или,— что то же самое,— страна под замком, нужна для того, чтобы в неё не проникали диверсанты, засылаемые «капиталистическим окружением». Нет надобности тратить миллиарды рублей, чтобы поймать двух-трёх шпионов в год. Да эти люди никогда не смогли бы нанести такого убытка казне, как бы ни старались.
Зато такие колоссальные расходы вполне оправданы, чтобы предотвратить утечку собственного населения. Пример Восточной Германии наглядно показал, что такая утечка может обескровить социалистическое государство, лишить его мозгов и рабочих рук, ибо основная масса любого народа явно не хочет жить при социализме. При первой возможности население стремится покинуть страну, как только в ней устанавливается или даже собирается установиться передовой социалистический строй.
В России возможность для массового бегства от коммунистического рая создавалась три раза: во время отступления Белых армий; в конце Второй мировой войны и, в меньшей мере, теперь, в связи с особой международной обстановкой. Так образовались три потока русской эмиграции, выплеснувших миллионы россиян за пределы родной земли. Что же искали эти люди за границей? Ответ, мне кажется, ясен: они там ничего не искали, кроме свободы и убежища от преследований.
Третий эмигрантский поток мне известен мало, но о первых двух могу с полной уверенностью, без тени сомнения сказать, что подавляющее большинство их участников отнюдь не за тем стремилось за границу, чтобы «преуспеть» в чужих странах и улучшить своё материальное положение. Куда уж там! Люди сознательно шли на любые лишения бросали имущество, нажитое долгими годами труда, расставались с родными и друзьями, покидали дорогие могилы лишь бы вырваться из когтей большевистской власти. И называли они себя обычно не эмигрантами, а беженцами, отлично понимая, что едут никак не в гости.
Как правило, никакого «разочарования в свободном Западе» у беженцев не наступило по той простой причине, что не было и очарования. Да и почему, собственно, «в Западе»? Далеко не все из них туда попали. Многие оказались на востоке или на юге: в Китае, в Персии, в Марокко и в других ещё более экзотических странах. Кое-что в чужих краях беженцам понравилось, кое-что не понравилось, но это было в порядке вещей: они и не собирались отправляться в чужой монастырь со своим уставом, а постарались приспособиться к местным условиям. В своих бедах и многочисленных трудностях наши беженцы справедливо винили не приютившие их иностранные государства, а советскую власть, лишившую их родины. Была бы родина свободна,— думали они, и мы бы там, конечно, жили гораздо лучше. А тут мы не у тёщи на именинах.
Ни от какой работы беженцы не отказывались. Аристократы садились за руль парижских такси, белые офицеры, вместе со своими боевыми соратниками — простыми казаками, шли рабочими на заводы Рено, опытные врачи становились санитарами, а профессора — канцелярскими служащими. Не лучше обстояло дело и у второго эмигрантского потока, к которому принадлежу я сам. Когда, через Финляндию, я попал в Швецию, у меня уже было филологическое образование. Тем не менее, первое время я работал в лесу, иногда по пояс в снегу, нередко выбиваясь из сил. Но мне и в голову не приходило винить за это шведов.
Напротив я был искренне благодарен им за то, что они дали мне убежище и свободу. Под свободой я понимал совсем не право кого-то выбирать в органы чужого правительства или за кого-то голосовать,— таких привилегий в Швеции у меня не было,— а право быть самим собой, говорить то, что думаю, писать друзьям письма, не таясь, без эзоповского языка, читать свободную печать и независимую литературу, не сидеть, сжимая зубы, на опостылевших собраниях, где каждое слово — заведомая ложь, а главное, не служить моим врагам, погубившим моих родных и поработившим мою родину. Судя по моим тогдашним знакомым,— а среди них были представители первого и второго потока русской эмиграции,— большинство наших беженцев в общих чертах разделяло мои чувства. Все они оказались за пределами родных мест просто потому, что не хотели быть рабами тоталитарной коммунистической власти. Большего за границей они не искали.
Как сказано выше, у меня недостаточно непосредственных впечатлений о третьем эмигрантском потоке, чтобы составить о нём своё независимое суждение. Поэтому мои представления о чувствах и побуждениях его участников должны неизбежно основываться на их собственных печатных высказываниях. К сожалению, поскольку дело касается не знаменитых, а рядовых членов т.н. третьей эмиграции, таких свидетельств пока ещё очень мало, если не считать весьма пристрастных заметок по этому поводу в советских газетах. Вот почему большое внимание привлекает статья Эдуарда Лимонова «Разочарование» в Новом Русском Слове от 21 ноября с.г., претендующая к тому же на некоторые статистические подсчёты.
Лимонов пишет:
«В результате многочисленных бесед с новыми эмигрантами, эмигрировавшими на Запад в последние годы, мной установлены следующие небезынтересные данные:
Едва ли около 5% эмигрантов составляют собственно диссиденты. По меньшей мере 95 процентов эмигрантов выехали из СССР на Запад, дабы иметь возможность здесь «выбиться в люди», т.е. причина недовольства жизнью в СССР, не совсем политическая, скорее экономическая».
Если это так, то картина, на наш взгляд, получается весьма непривлекательной. Конечно, вполне естественно, что люди стремятся как-то устроиться за границей и жить в достатке, раз они туда попали. Мы, предшествующие русские эмигранты, тоже не без греха в этом отношении: некоторые из нас даже весьма «преуспели» в чужих краях. Но видит Бог, не для того мы покидали родину. Все мы, борцы и обыватели, энергичные и вялые, смелые и робкие, всё же считаем себя идейными противниками большевицкой диктатуры. Широко расходясь в наших политических взглядах, тут мы все сходимся. Поэтому мы и радовались, что нашего полку прибыло. Если верить Лимонову, мы ошиблись.
Он так и пишет:
«…следует с самого начала опровергнуть распространённое мнение о том, что третья эмиграция — это люди, выехавшие из СССР по политическим мотивам».
Да, такое мнение было распространено. Раз оно неправильно, значит, новые эмигранты из СССР — не наше пополнение. Надо полагать, наши единомышленники, кроме вышеупомянутых пяти процентов, остались в России: или они хотят веста там борьбу с диктатурой, или диктатура их просто не выпускает из своих когтей. Но может быть, всё-таки Лимонов не совсем справедлив и по отношению к остальным 95 процентам новых эмигрантов, по крайней мере части из них. Может быть, как говорится, он мерит их всех на свой аршин.
На такое предположение наталкивает меня странное письмо в редакцию парижской «Русской Мысли», подписанное, среди прочих, тем же Э. Лимоновым. Появилось это письмо месяца четыре тому назад (Р.М. №3.067) и в нём говорилось:
«В нехорошем положении оказались мы, представители современного русского авангарда, выехав на Запад. Если там в России нас не печатали, то мы были окружены многотысячным обществом читателей, выпускали очередные машинописные сборники, читатели распространяли их в Москве и ещё в десятке городов Союза. Нас знали, любили и понимали… Приехав сюда, мы должны ещё доказать, что мы писатели. «Да меня, понимаете, вся Москва знала, чуть ли не в половине интеллигентских семей мои сборники были»,— оправдываюсь я или другой.— «Все вы приезжаете и представляетесь писателями».— «Да нет, правда, у меня десять сборников в Самиздате, мои стихи наизусть в Москве читают, и в Симферополе, и в Свердловске, и…» … Как быть с нами? Вопрос тревожный и трагический. Ведь главной причиной выезда из СССР для нас было желание увидеть, наконец, свои книги напечатанными, пусть не получив за это ни гроша, пусть маленьким тиражом. И если это невозможно осуществить на свободном Западе, то куда же бежать дальше?»
Я назвал это письмо странным, ибо, мне кажется, писателю доказывать, что он — писатель, так же странно, как мудрецу доказывать, что он умён, а красавице, что она красива. Такие вещи должны быть очевидными сами по себе без официальных справок и удостоверений. Талантливое произведение можно послать в один из наших зарубежных литературных журналов и там не станут допытываться, состоит ли автор в Союзе советских писателей. У нас это не принято. Кроме того, подлинному писателю, в отличие от графомана, важно не то, будет ли его опус напечатан на веленевой бумаге, а найдёт ли он понимающего читателя. Если авторы письма в «Русскую Мысль» публиковали свои произведения в Самиздате, т.е. без цензуры, и находили тысячи сочувствующих, интеллигентных читателей в СССР, то стоило ли им оттуда уезжать?
Ради чего? Ради личной свободы? Но об этом в письме не говорится ни полслова. Выглядит так, что сам Э. Лимонов, поскольку дело касается его мотивов отъезда с родины, легко укладывается в те 95 процентов новейших эмигрантов, о которых он говорит в своей статье «Разочарование». Вот почему, пожалуй, к его статистике и следует отнестись с иронией.
Как бы то ни было, но факт остаётся фактом: по тем или иным причинам, но русские люди массами бегут от социализма, едва только получат малейшую возможность. Очевидно, социализм русскому человеку противопоказан, как, впрочем, и всякому нормальному человеческому существу. Хоть кол на голове им теши, не понимает народ своего счастья — не хочет добровольно жить в социалистическом раю.
В социологии есть такое понятие — реферативный круг. Это группа людей, объединяемых по каким-либо признакам. Скажем, посещающие филателистический клуб люди — один из примеров реферативного круга. Всех их объединяет интерес к коллекционированию марок. В качестве реферативного круга может выступать любая группа людей с общими интересами, проблемами или целями: рыбаки, поэты, вегетарианцы, лыжники и т.п. Человек может быть одновременно членом нескольких реферативных кругов, например, лыжником, вегетарианцем и художником. Для каждой подобной группы людей можно определить задачи, цели и трудности выполнения этих задач, на языке социологии — проблемы реферативного круга.
Все другие вопросы жизни человека в обществе, хотя и могут иметь отношение к одному или нескольким людям этого круга, будут индивидуальными проблемами, не относящимися ко всему кругу в целом.
Новые эмигранты из Сов. Союза, живущие в США,— это тоже реферативный круг. По каким признакам их объединяют?
1. эмигрировали из СССР,
2. родной язык — русский,
3. тип культуры — русский.
Каковы проблемы адаптации новых эмигрантов?
1. новая страна (США),
2. новый язык (английский),
3. новая культура (американская).
Вопрос, почему эти люди покинули свою страну, отношения к этим проблемам не имеет. Это — просто другой вопрос, который правильнее поставить так: почему люди покидают СССР?
Не могу не сделать небольшого отступления и не коснуться этого вопроса, хотя он относится к другому реферативному кругу. Здесь тоже можно вывести общую причину: всем этим людям чем-то не нравится жизнь в СССР. Одним политика, другим антисемитизм, третьим — ущемление свободы вероисповедания, четвертым — невозможность частного предпринимательства; пятым ограничение свободы передвижения, шестым — плачевное экономическое состояние, седьмым — ограничение свободы творчества, и др. стороны советской жизни, которые не буду перечислять, чтобы не утомлять читателя. Чаще всего эти причины проявляются в комплексе, и нередко самому носителю комплекса трудно отделить одну от другой. Могут они проявляться и в чистом виде. Какая из них более веская, а какая менее — это уже третий вопрос. Но почему-то именно он так будоражит умы пишущих, обрушивающихся на эмигрантов, покинувших СССР по экономическим причинам (см., например, письмо в редакцию Н.Тетенова).
Лично я считаю, что новые эмигранты менее всего выехали по чисто экономическим причинам. Но, коль скоро это ставится им в упрёк, хочу остановиться на этом вопросе. Почему, собственно, нужно осуждать людей, которые приехали «разбогатеть»? Они сделали свой выбор. Да, им не нравилось, что в Советском Союзе нельзя проявить частную инициативу, нельзя открыть часовую мастерскую, парикмахерскую, ресторан. Для Америки же частная собственность и свободное предпринимательство — основа основ экономики. За что же их осуждать? Лично мне больше нравятся философы и поэты, но хлеб и колбасу я покупаю не у них. Если такие люди преуспели, я рад за них, если нет — мне их жаль. Не понимаю только, почему надо злорадствовать на их счёт. По-моему, добрая часть американцев происходит именно от таких предприимчивых людей, которые приехали в Америку разбогатеть. Кстати сказать, любой экономист знает, что именно экономическая причина являлась мощным стимулом любой миграции населения в прошлом.
Итак, до сих пор авторы большинства из напечатанных статей рассматривали проблемы положения эмигрантов не на научном, а на эмоциональном уровне (зачем не изучали английский язык? Зачем купались и загорали в Риме? Зачем хотите работать по специальности? и т.п.). Всё это никак не относится к проблемам эмигрантов, а скорее к области досужих рассуждений.
Теперь о наличии разочарованных. Разочарование некоторых членов любого реферативного круга — естественное дело. Более того — оно закономерно. Если мы возьмём сто человек, объединённых по любому признаку, скажем, 100 рабочих какого-нибудь завода, 100 жителей Нью Йорка и 100 женатых мужчин, то обнаружим, что какой-то процент (до 10%) из них недовольны работой, не хотят жить в Нью Йорке, несчастливы в семейной жизни. Но будет ли закономерен отсюда вывод: большинство людей разочарованы в своей работе, в жизни в Нью Йорке, в семейной, жизни? И совсем уж странно будут звучать упрёки: Зачем работали на заводе? Зачем поселились в Нью Йорке? Зачем женились?
Не повезло?— Так вам и надо! Вообще порочная страсть обобщать, переносить с единичного на целое очень сильна у отдельных авторов (например, письмо в редакцию Т.М. от 12 декабря: «Я была потрясена, что третья эмиграция празднует советские праздники». Так уж прямо и вся третья эмиграция, уважаемая госпожа Т.М.?!).
В чём же заключаются действительные трудности третьей эмиграции? Да в том же самом, в чём заключались они для первой и второй русской, да и любой эмиграции из любой страны с иной культурой и языком.
Мы будем рассматривать их в чистом виде, но нужно помнить, что в действительности они теснейшим образом связаны.
Языковой барьер — самая важная, кардинальная проблема. Незнание языка являются препятствием к основной социальной характеристике человека — к общению, создаёт дополнительные побочные комплексы. Ни с людьми толком поговорить нельзя, ни высказать своё отношение, суждение, мнение. Даже от самых коротких, необходимых «бесед» в магазине или с товарищем по работе — усталость и огорчение. В общем, кому знакомо это чувство, тому объяснять не надо. А отсюда следует, что очень трудно установить культурный, а тем более душевный контакт с американцами. Вот вам и социальный вакуум — положение, которое является главным препятствием к познанию страны и её парода — один из компонентов культурного барьера.
Культурный барьер — это незнание, непонимание или плохая восприимчивость человека к новым формам социальной жизни, быта, культуры поведения, этических, эстетических и моральных норм, привычек, привязанностей, обычаев и др. Преодоление культурного барьера — дело очень длительное ещё и потому, что ему мешает любовь к своим, знакомым с раннего детства формам социального существования. Преодоление культурного барьера, напоминает освоение второго языка — родной язык забыть невозможно, он будет постоянно с вами, выучить же новый язык в совершенстве трудно, для этого требуется время. Таким образом, даже после преодоления культурного барьера, у иностранцев остаётся заметный, иногда очень сильный «акцент». При поисках работы оказывается очень существенным, насколько и в какой степени человек преодолел культурный и языковой барьеры. Привычный для человека критерий при поступлении на работу — знание производства (профессиональные навыки) отступает на второй, а иногда и на десятый план, особенно в областях, связанных вплотную с проблемами общения: кинематография, литература, философия; образование, воспитание, медицина, журналистика и т.п. Это уже один из компонентов психологического барьера — перемена социального статуса (был профессором, стал полотёром). Как преодолевает каждый данный индивидуум эту перемену, болезненно или безболезненно — вопрос частный, зависит от личности. Упрёки и советы довольствоваться малым проблему психологического барьера не разрешают. Эта проблема стандартна, закономерна. Правда, для третьей эмиграции она, может быть, стоит более остро, из-за значительного процента интеллигенции, остро в смысле большого процента лютей, подвергшихся перемене социального статуса. Впрочем, не более остро, чем для прежних русских эмиграций.
В статьях на эмоциональном уровне, слышатся упрёки новым эмигрантам, которые неудовлетворены своей новой работой. Не вижу причин для упрёков. Врач, работающий сейчас в фирме по настилу ковров, говорит, что он недоволен работай и хотел бы снова вернуться к своей любимой профессии. Что же в этом необычного? Ну, вот я в Советском Союзе преподавал в институте, а приехав в Америку, первые несколько месяцев работал уборщиком в ресторане большой гостиницы. Я не разочарован, работой не тяготился, но и пределом мечтаний она для меня не стала. Да, я хотел найти работу по специальности. Почему уж и хотеть-то нельзя? Каждый человек стремится к лучшему. Но если его не удовлетворяет работа, это ещё не значит, что он не доволен Америкой или разочарован. Зачем делать скоропалительные выводы?
Да, на каждую сотню эмигрантов (как и вообще на каждую сотню людей, поставленных в необычную и трудную ситуацию) есть определенное количество «разочарованных». Кстати, степень этой разочарованности разная, зачастую к политике и к проблеме «возвращаться — не возвращаться» отношения не имеющая. И не надо злорадствовать над «разочарованными», нужно помочь им разобраться в своих возможностях. Они, конечно, и сами дойдут до этого, но, как говорят старые русские эмигранты, «это возьмёт время». У них на это тоже ушёл не один год.
А отрицать или осмеивать проблему психологического барьера, как таковую, просто смешно. Уж лучше давать дельные советы, как преодолеть его (см. письмо в редакцию Н.Батырёвой).
В заключение хочу сказать следующее. Сила эмиграции состоит не в том, что Петров стал богатым домовладельцем, Иванов — адвокатом, а Сидоров открыл русский ресторан, а в том, что эмиграция сумела сохранить, и не только сохранить, но и плодотворно продолжить культурное развитие нации, в том, что она создала богатую литературу, научную и художественную, в том, что имеются русские печатные органы, типографии, издательства, книжные магазины, устраиваются театральные выступления. вечера поэзии художественные выставки, лекции по литературе, живописи и музыке. Вот где плодотворная почва для смычки всех трёх русских эмиграций! Но возможна такая смычка лишь на основе взаимного уважения и сотрудничества. Такое сотрудничество и взаимопонимание уже частично достигнуты. Смею надеяться, что оно будет лишь укрепляться и углубляться.
Человек, как известию, всегда чем-нибудь недоволен. И, что интересно, нет такой ситуации, в которой он был бы полностью счастлив на продолжительном отрезке времени. Это и хорошо, и плохо в одно и то же время. Хорошо потому, что заставляет человека вечно совершенствовать себя самого и окружающую среду (или думать, что он их совершенствует). А плохо это потому, что человек вечно в чём-то разочарован.
При диктатуре он разочарован диктатурой, при демократии он разочарован демократией. Правда, есть люди, которым всё равно, лишь бы иметь кусок хлеба. С маслом, конечно. Есть даже такой современный американский лозунг: «Всё что нам надо — это любовь». Тоже верно, отчасти.
А есть люди, которые думают, что им нравится демократия, а на самом деле, им больше нравится диктатура. Особенно, когда есть знакомые диктаторы. Знакомый чёрт, как говорится, лучше незнакомого ангела. Что с него толку, с ангела-то? Одним вдохновением жив не будешь.
Или, скажем, есть люди, привыкшие с детства к диктантам. Диктовали им: вот тебе твой кусок хлеба, сиди тихо и не чирикай! А владыкой мира будет труд! И человек сидел тихо и не чирикал, и сладостно и гневно боялся владыкиной руки, которая могла побить, но могла и потрепать ласково. И вот такой человек попадает в другие условия, потому, что ему надоело бояться и сидеть тихо. Однако, эти условия уж слишком другие. Во-первых, хлеб надо искать самому, во-вторых, никто никого не организовывает, не вдохновляет и даже не даёт твёрдых указаний. И, что хуже всего, все говорят на незнакомом языке. В общем, оказывается человек не при деле. Правда, с голоду помирать тоже не дают, есть пособие по безработице, есть «вэлфейр», но первое надо заработать тяжёлым трудом, а второй могут в один прекрасный день отменить по причине общей экономической депрессии.
И вот тут начинается знаменитое «разочарование». Как ни ругай Э. Лимонова, написавшего поверхностную и во многом ошибочную статью, а всё же приходится признать, что он открыл полезную, хотя и болезненную дискуссию. Хотя бы потому, что о больных вопросах лучше говорить, чем молчать.
Всякая эмиграция, вообще, это всегда — трагедия. А эмиграция из СССР — это ещё и ампутация. Это — почти всегда — навсегда.
Вильям Фолкнер как-то сказал, что человек не может спать или есть восемь часов в день. А также играть, развлекаться или заниматься любовью. Единственное, что человек может делась восемь часов в день — работать. По-моему, Фолкнер был прав. Вопрос только в том, где найти работу в США среднему эмигранту? Банальный вопрос, а ответа до сих пор никто чётко не знает. Известно, что эмигрант должен, прежде всего, сносно изъясняться на английском языке. Во- вторых, он должен иметь правильную для данного времени профессию или способность. Бывшие советские артисты балета и музыканты это хорошо знают. Хорошо также быть специалистами по вычислительной технике, водопроводу, канализации, медсёстрами, врачами, способными сдать зверские экзамены, и др. Вообще, лучше быть иммигрантом, преуспевшим в своей профессии. Но, всё же, плохо быть даже преуспевшим в философии, экономике, административном руководстве, архитектуре, строительстве, прозе, поэзии и др. Иногда приходится менять профессию. На первых порах, даже часто. Автор этой статьи, например, уже два с половиной года не может найти архитектурную работу и, время от времени, работает маляром, художником, переводчиком. И это не плохо. За всё это время он питался и одевался лучше, чем в СССР, где он был главным архитектором проекта.
Но есть другие виды разочарования. Со временем эмигрант начинает общаться с местным населением. И с удивлением узнаёт, что многим аборигенам нравится социализм. Как же так, думает иммигрант, мы от социализма бежим к ним, а они мечтают о социализме!? Потрясённый этим фактом, иммигрант лезет вон из кожи, споря с аборигенами на своём новорождённом английском языке. Потом он замечает, что, говоря о социализме, местные либералы не имеют в виду Советский Союз. Уже хорошо. СССР, говорят они, свернул с пути социализма. Вот Китай — другое дело. Там даже и тюрем как будто бы нет, там только перевоспитывают.
У иммигранта, знакомого с китайским «перевоспитанием», волосы снова встают дыбом, пока он не начинает понимать, что либералы говорят о Китае несерьёзно. Одно дело — повесить портрет Мао на стенку, а другое дело — взять да и уехать в Китай, как мы, например, уехали в Америку!
Даже американские евреи не очень-то эмигрируют в Израиль, хотя там и зачатки социализма есть, и национальная и культурная общность.
Любят американцы ссылаться на более социализованные страны северной Европы, Францию или Канаду. Однако, экономически дела в этих странах ещё хуже, чем в США. «Прекрасная страна Франция,— сказал мне один знакомый социалист,— но делать деньги там трудно!».
Человек всегда чем-нибудь недоволен. Американцы традиционно недовольны своими президентами, растущей инфляцией, безработицей, преступностью. Советские эмигранты недовольны своими вождями, диктатурой, бюрократией, низкой зарплатой, концлагерями, тюрьмами…
— Ну, что-ж,— говорят американцы,— у вас свои проблемы, у нас свои проблемы.— Сравнивать эти проблемы они как-то забывают.
Никто так не критикует Америку, как сами американцы. И, естественно, это шокирует свежего советского эмигранта, с молоком матери впитавшего привычку делить людей на своих и чужих, на красных и белых, на фашистов и коммунистов, на капиталистов и социалистов. Американцы к этому не привыкли. Уже двести лет, как они критикуют свою страну больше, чем другие страны, и эта критика является залогом их роста и силы. Такой патриотизм я пожелал бы всем странам, в том числе и СССР. Тогда, может быть, нам не пришлось бы эмигрировать.
Однако, мы эмигрировали и становимся постепенно американцами, и пора нам своё разочарование (какого бы сорта оно ни было) менять на участие в жизни страны. США сейчас, как всегда, на пороге перемен. США уже не страна свободной конкуренции, как раньше. Крупные монополии действительно захватили много власти и иногда действуют во вред собственной стране (как сейчас нефтяные, например). Должно ли правительство США ограничить их свободу? Должно ли правительство вмешаться в борьбу между предпринимателями и профсоюзами, если эта борьба приводит к инфляции? Как устранить противоречие между качеством продукции и количеством работающих? Должно ли правительство занимать безработных работой вместо того, чтобы выплачивать им «вэлфейр»? От решения всех этих, широко обсуждаемых в американской печати вопросов, зависит и наша эмигрантская судьба.
Из-за забастовки почтовых служащих в Канаде я на долгое время был лишён удовольствия читать Вашу интереснейшую газету. Сейчас наша почта, по-видимому, желая вознаградить нас за терпение, снабжает нас ежедневно целыми грудами писем и газет. Меня очень заинтересовала полемика, вызванная статьёй Э. Лимонова, напечатанной под заглавием «Разочарованные».
Я тоже принадлежу к третьей эмиграции, так как приехал в Канаду в 1967 г. Приехал я, не имея никакого паспорта, так как из Чехословакии, где я родился и вырос, мне пришлось бежать ночью, как преступнику, переплыв вместе с братом Дунай. Наводнение и сделало наш побег возможным, так как вода залила все проволочные заграждения, которые обычно находятся под током («чтоб жулики не перелазили»). Путь был свободен, если не считать сторожевых вышек с пулемётами и яркими фонарями. Но, зная «бдительность» чешских солдат, мы не очень-то их боялись.
В Австрии я, в отличие от нынешних советских эмигрантов, загорающих на ярком итальянском солнце или рассматривающих достопримечательности Голландии и Франции, сразу поступил на работу (не по специальности, конечно), работая за гроши — около 20–30 долл. в неделю. Это было не много, но на жизнь хватало.
Только через полгода я получил разрешение на выезд в Канаду. В Канаде правительство о нас заботилось вплоть до получения работы (это было в 1967 году, не знаю, как сейчас).
По профессии я был химиком (окончил химический техникум и имел шестилетний стаж на нефтеперегонном заводе). В Канаде у меня, мягко выражаясь, не хватило нахальства требовать работу по специальности. Зная всего сотню-другую английских слов и совсем не зная английской химической терминологии, я поступил на лесопильный завод. Мне пришлось переехать в небольшой город на севере Британской Колумбии, и работать.
Постепенно я «оброс», есть большой участок, дом, автомобиль, множество книг. Только в страшных снах я вспоминаю о своей жизни в Чехословакии, где каждый шаг жизни был направляем заботливыми товарищами из Праги и Кремля, где меня гоняли на собрания, митинги, манифестации, заставляли подписывать резолюции, насильно записывали в кружки марксизма-ленинизма.
Нет, господин Лимонов, уж лучше быть последним рабочим в свободной стране, чем «интеллигентом» в рабстве.
Многие разочарованы в эмиграции и, мне кажется, не потому, что не смогли пока устроиться или языка не знают, или ожидали лучшего. Есть и другие причины,— необъяснимые.
В Советском Союзе есть какой-то неуловимый дух, помогающий жить человеку в этой нищей стране.
Допустим, утром, в шесть часов, встаёшь за молоком. За окном ещё ночь, холод. Включаешь радио и слышишь ласковый голос дикторши: «Доброе утро, товарищи! Начинаем физическую зарядку». Конечно, эту зарядку никто не делает, она нужна скорее, чтоб «размять мозги». Но эта «забота» о вас и ласковый голос стабилизируют ваше состояние. Притупляется чувство, что сейчас нужно будет надеть протекающие и ещё мокрые со вчера туфли, холодное пальто, а тёплой шапки нет. «В будущем году надо будет купить шапку»,— думаете вы. Вы не догадываетесь связать этот ласковый голос со своими протекающей туфлями. Причём тут голос диктора? Если у вас нет туфель и шапки, то виноваты в этом вы сами, а не диктор.
Трудно поверить, что у этого доброго голоса такая страшная и злая воля.
Но вот вы приехали в США. Вы сразу купили себе шапку и туфли. Но до сих пор, вот уже год, вы не можете спокойно пройти мимо обувного магазина. У вас уже столько туфель, что вы не знаете, когда их носить. И квартира хорошая — каждый член семьи имеет комнату. Вы уже давно забыли, как вставали утром за молоком, как неделями не могли купить мяса (нет, не преувеличиваю, сотни, тысячи сейчас таких в СССР,— нет, миллионы!). Вы теперь делаете «шопинг» на всю неделю, холодильник ломится от продуктов. Но чего-то вам в жизни не хватает… Скучно как-то…
Верно… Не хлебом единым жив человек. Я думаю, что здесь ещё недовольство в том, что не знаешь, куда девать себя. Ведь мы привыкли всегда быть в работе. Утрам — за молоком. Потом сразу бегом на работу. После работы — домашние дела. У женщин — приготовление пищи, стирка, а ещё надо и на базар сбегать, и по магазинам пробежаться — где чего дают — и в очереди постоять, а на это всё уходит огромное количество времени.
А тут стирка в машине раз в неделю занимает у тебя час. Бегать по магазинам не надо, очередей нет, и вот вы, как сильное подвижное животное, вроде волка, которого ноги кормят, мечетесь, не зная, куда девать себя. А глядя на американцев, думаете: «Ну и ленивые же они. И чем только они занимаются целыми днями?».
Уважаемые соотечественники! Ходите в кино и на концерты. Это не дорого, ходите в рестораны и кафе, если есть возможность. Разъезжайте на машинах и смотрите страну (вы когда-то мечтали об этом!). Есть тысячи дел, нужных и полезных для вас самих, гораздо полезнее и нужнее, чем стояние в очередях и стирка вручную.
В статье «Нетерпимость», опубликованной в Новом Русском Слове от 13.1.76 г., г. Лимонов искажает правду. Материал, поступивший в редакцию 18.8.75 г. от г. Лимонова, был подписан семью фамилиями. Его сочли письмом в редакцию, поскольку семь авторов для одной статьи — число довольно необычное. Как известно, наша редакция оставляет за собой право сокращать публикуемые письма читателей, о чём в разделе почты печатается соответствующее извещение.
В сопроводительном письме, подписанном г. Лимоновым, вновь говорилось о «нью-йоркской группе литераторов». «Опровержение», на которое ссылается г. Лимонов в НРСлове, в нашу редакцию не поступало. Возможно, он имеет в виду своё письмо, поступившее в редакцию 17.9.75 г., в котором он выражает своё возмущение тем, что материал опубликован неполностью.
Фамилии под письмом в «Р.М.» были опубликованы, потому что они напечатаны на пишущей машинке под текстом, присланным г. Лимоновым. Мы выражаем сожаление, что, будучи введёнными в заблуждение г. Лимоновым, опубликовали фамилии литераторов, не имевших, оказывается, никакого отношения к его письму. Однако тот факт, что материал и фамилии под ним напечатаны на одной и той же пишущей машинке и присланы нам г. Лимоновым — для нас несомненен.
Первая неделя января была в редакции трудной. Советские агенты честно отработали свои тридцать сребреников: кабинет редактора — если можно назвать кабинетом застеклённую клетушку — был уничтожен огнём до основания. Сгорел не только письменный стол, но и часть архива, много рукописей, писем и пр. добра. Поджигатели оказались мастерами на все руки: перед тем как залить стол и кресла газолином, они обыскали ящики и произвели выемку кое-каких понравившихся им вещичек. По невежеству своему они забрали на 50.000 долларов чеков и «мони ордер», не зная, что предъявить их к оплате нельзя: все чеки, банковские и почтовые, выписаны на имя корпорации «Новое Русское Слово» и никто кроме нас не может сдать их в банк. Во всяком случае, поджигатели оказались и ворами.
Пройдёт немало времени прежде, чем помещение редакции станет пригодным для работы. Всё это довольно утомительно и, естественно, вечером хочется немного развлечься и почитать на сон грядущий что-либо приятное, для собственного удовольствия… Среди книг, которые я ежедневно получаю для отзыва, оказалась неизвестно кем присланная брошюрка, напечатанная довольно небрежно на пишущей машинке и размноженная при помощи «Кзерокса». Так сказать — местный, эмигрантский самиздат. На титульном листе имени автора нет,— об этом нужно самому догадаться. Но главные действующие лица в брошюрке названы собственными именами и, поэтому, не приходится особенно теряться в догадках.
Брошюра посвящена «Льву Давидовичу Троцкому». По форме это довольно беспомощное и не очень грамотное подражание передаче какого-то воображаемого «революционного радио» в Нью Йорке. Открывается это сочинение сенсационным сообщением:
«Жалкая буржуазная оборона! Баррикады на Пятой авеню».
Дальше из радиопередачи выясняется, что в Нью Йорке происходят кровавые события. Со стороны Бруклина на Манхаттан наступает «пуэрториканская дивизия» и по Бруклинскому мосту проходит «моторизованный корпус 8-й интернациональной имени товарища Будённого бригады». На Парк авеню уже начались «пожары и погромы».
Кто же руководит этим восстанием? Анонимный автор памфлета сообщает, что это — небезызвестный «герой мира — генеральный главнокомандующий Лимонов». Главнокомандующий «лично приехал прошлой ночью на 62-ю улицу» и арестовал русскую манекенщицу Елену, с которой у «героя мира» есть кое-какие счёты: манекенщица Елена была его женой, сбежала от почтенного супруга и получила развод… Дело житейское, такие прискорбные случаи бывали и раньше, но «Елена предала интересы нашего великого учителя», «изменила его телу» и «оставила незаживающую душевную рану».
Так как без «секса» в подобных литературных произведениях не обойтись, вся «радиопередача» основана на истории страшной измены Елены «вождю» и «учителю». Молодую женщину предают суду революционного трибунала, а
«остальных манекенщиц господина Золи — его самого и челядь добивали лимоновские ребята».
Золи, очевидно, был главой фирмы, для которой работала Елена. «Приговор был подготовлен заранее», но некий Байэр оглашает его по радио: смертная казнь. В революционный Высший Суд Мира входили
Далее описывается казнь,— Елена выразила желание окончить свою жизнь под ножом гильотины, «как Мария Антуанетта» и её ведут… Читатель извинит, если я не приведу здесь цитат,— отвратительных и непристойных, которые могли быть написаны только утончённым садистом.
А что же революция? Она «углубляется». Голос дикторши сообщает, что
«сегодня по приказанию генерального вождя Лимонова семейные отряды приступили к ликвидации высшего сословия».
И дальше строки, достойные маркиза де Сада:
«Были расстреляны, заколоты, забиты насмерть все или почти все представители первых 200 богатейших семейств Америки. Приговоры приводились в исполнение в основном желающими — детьми-подростками, т.е. младшими членами семейных отрядов».
И вот ещё:
«В Централ-парке, где расквартирована в палатках 76-я непобедимая дивизия, состоящая из мужчин, женщин и детей всех возрастов и всех форм сексуальной жизни, состоялась аффектированная (?) манифестация, во время которой были принесены в жертву революции четыре кинозвезды, восемь кинорежиссёров, пятнадцать сенаторов. Всего 27 человек. Они умерщвлены различными способами».
Нет, кажется, я выбрал для чтения на сон грядущий неправильную книжку… А всё же интересно знать, какие талантливые авторы живут в нашей среде и о чём они мечтают. Полезно и интересно ознакомиться с психологией «главнокомандующего». Вот он «терпеливо объясняет» одному из солдат 3-й революционной дивизии, что
«человечество будет счастливо только при условии полного разрушения. ПОЛНОГО РАЗРУШЕНИЯ требую от вас я — ваш учитель!».
И дальше выясняется, что генералиссимус не делает разницы между капитализмом и коммунизмом.
«Для нас это представители одной цивилизации — эти разные страны (?) в сущности стоят на одной основе. Русская революция, к примеру, была ужасающе буржуазна и стара. Менее нереволюционную революцию трудно себе представить. Почему так произошло? Потому что она не сумела разрушить прошлое. Мы должны суметь».
Они умеют. Врываются в квартиры «богатых мерзавцев» на Парк-авеню, бьют зеркала, мстят продажным красавицам насильственной смертью. Между прочим, врываются в дом «миллионера Г…» на Парк-авеню, фамилия его названа, дан и адрес, не совсем точный, и обращают там всё в «хаос». Картину Ренуара срывают со стены, растаптывают, разрезают на куски… Художникам вообще не везёт: Сальвадора Дали,— опущу все эпитеты, которыми награждает Дали анонимный автор радиопередачи,— ставят к стенке и тут же расстреливают «пять испанских товарищей».
Может быть — довольно? Меня, возможно, будут упрекать в том, что я напрасно «прорекламировал» это произведение, которое предназначалось для узкого круга последователей и единомышленников. Да нет,— нужно же знать, с чем мы имеем дело и какого рода мечтатели живут в нашей благодушной Америке. По наивности своей американцы гордятся Статуей Свободы,— первое, что увидели на рейде Нью Йорка миллионы иммигрантов, направлявшихся в поисках счастья в Новый Свет. А вот оказывается, что
«по предложению товарища В. Бахчаняна — революционного художника и мыслителя в фундамент статуи и в её внутреннюю полость уже заложены вчера несколько сот тонн взрывчатых веществ».
Честь взорвать Статую Свободы предоставлена не Бахчаняну, а «одному из зачинателей великой революции Чарлзу Мэнсону» (тому самому, который был приговорён к смертной казни за организацию убийства беременной киноактрисы Тэйт и ещё нескольких человек и теперь сидит в камере смертников в калифорнийской тюрьме). Мэнсон, с «неутолимым блеском разрушения в глазах», поворачивает рукоятку… Статуя Свободы взлетает на воздух и куски её исчезают в водах океана.
Каким богатым воображением нужно обладать, чтобы так перевоплотиться в убийцу и поджигателя! Последняя цитата:
«Здание «Нью Йорк Таймз» в огне. Продажные журналисты рассыпались, как крысы. Их вылавливали и загоняли в огонь.
Огромная буржуазная газета горит хорошо. Продажная бумага и краска — всё весело пылает. Взятие здания «Нью Йорк Таймз» — личный подарок 5-й дивизии главнокомандующему. Товарищ командующий Лимонов лично 17 минут лицезрел пожар.
Командующий отомстил «Нью Йорк Таймз» за 27 мая 1976 года, когда он и его друзья четыре часа демонстрировали против этой мерзкой газеты, но их игнорировали. Наши ребята, знающие каждый факт из жизни главнокомандующего и учителя, отомстили за него!»
Успокойтесь, читатель: это ведь только литературное произведение. Никакого пожара в здании «Нью Йорк Таймз» никогда не было. И разве кто-нибудь вообще поджигает газеты?!
Чувство, которое испытывают люди, выехавшие из Советского Союза, чтобы жить в пресловутом «свободном мире», можно выразить словами:
«Разочарование и даже злоба к Западу, не оправдавшему надежд».
Вывод этот принадлежит не нам. Его сделал некто Эдуард Лимонов, напечатавший в издающейся в Нью-Йорке эмигрантской газете «Новое русское слово» статью с характерным названием — «Разочарование».
Мы не знаем, кто скрывается за несколько водевильной фамилией Лимонов, но, судя по тому, что он пишет, автору хорошо, не понаслышке, а изнутри знаком мир эмигрантов. Он человек «с той стороны», и именно это придаёт особую убедительность его свидетельству. Столь же показательно, что оно напечатано газетой ультраправой, известной своим стойким антисоветизмом — «Новым русским словом». Заметим в скобках, что не такое уж оно «новое», а трёпанное-затрёпанное и уж никак не «русское» — заокеанский акцент даёт о себе знать в каждой строке. Но дело не в названии…
Вновь и вновь с надрывом, словно разрывая рубаху на груди, повторяет Лимонов это горькое слово.
«Разочарование налицо,
— пишет он.—
Речь идёт о разочаровании бывших советских граждан, воочию увидевших западный мир… оказавшихся наконец в благословенном «свободном мире».
Чем же не понравился им Запад при рассмотрении не из прекрасного далёка, а в упор, лицом к лицу? Многим. И прежде всего тем, что он вдребезги разбил миф о себе самом как о мире социальной гармонии и потребительском рае, каким рисуют буржуазное общество его апологеты.
«В нехорошее для Запада время приехали эмигранты,
— сетует Лимонов.—
Инфляция, дороговизна, безработица, неуверенность в завтрашнем дне, забастовки…»
Что же, симптомы болезни названы верно, а вот тон явно не тот. Будто речь идёт о курортниках, не угадавших сезона и попавших под обложные дожди! А дело ведь в том, что хорошие времена для Запада кончились. Сотрясающие его социальные бури — это не сезонные колебания погоды, а величина постоянная, заданная раз и навсегда.
Более 13 миллионов человек насчитывает армия безработных только в «большой шестёрке», объединяющей самые развитые страны капиталистического мира — США, Японию, ФРГ, Францию, Англию, Италию. В среднем на 10 процентов подскакивает в них за год стоимость жизни. Цифра зловещая, но усреднённая. А вот в Англии, к примеру, которую даже партнёры по «шестёрке» не без злорадства именуют «больным человеком Европы», в прошлом году цены на продукты питания, предметы широкого потребления, плата за газ и электричество повысились на 25 процентов. По утверждению такого вполне респектабельного свидетеля, как газета «Гардиан», каждый восьмой житель Британских островов находится на уровне, дающем, по официальной статистике, право на пособие по бедности.
Вполне естественно, что массированное наступление на жизненные права трудящихся вызывает всё более мощную ответную волну забастовочного движения.
Вот самая сжатая сводка с фронта классовых битв только начала этого года. США: забастовка 1.400 механиков и электриков в Нью-Йорке, 1.900 преподавателей в Мадисоне, 4.400 учителей в Питтсбурге. Требование — привести заработную плату в соответствие с непрерывным ростом стоимости жизни. Италия: забастовка рабочих предприятий компании «Зингер» в Лейни, протестующих против решения администрации вышвырнуть на улицу 2 тысячи человек. Англия: забастовка тысячи рабочих предприятий «Бритиш стил корпорейшн» в Южном Уэльсе, вызванная намерением владельцев компании прибегнуть к массовым увольнениям. Франция: продолжавшийся более года захват рабочими судостроительного завода «Аллоамарин» в Канне завершился победой бастующих.
Недуги капиталистического строя предстают ещё рельефнее на фоне грандиозных социально-экономических итогов развития нашей страны в минувшей пятилетке. Динамичный рост экономики, стабильные цены, полная занятость населения. Объём промышленного производства увеличился на 43 процента. На новые мероприятия по повышению жизненного уровня народа Советским государством было израсходовано в 1,7 раза больше средств, чем в предыдущем пятилетии. Реальные доходы в расчёте на душу населения увеличились на 24 процента. Более чем 75 миллионам человек была повышена оплата труда, ещё примерно у 40 миллионов доходы возросли за счёт увеличения пенсий, пособий и стипендий.
Сравнение столь же разительное, сколь и напрашивающееся! И «бывшие советские граждане», как свидетельствует «Новое русское слово», очень скоро тоже начинают сравнивать.
«Когда приходит время платить за квартиру,
— пишет Лимонов,—
он (эмигрант) со вздохом вспоминает дешевизну квартплаты, газа и электричества в СССР, вздыхает он и обменивая доллар на два жетона для проезда в метро, полдоллара — это вам не 5 копеек. То, что казалось агитационными приёмами там, на бывшей родине, здесь порой обрастает плотью и становится доводом. И надо признать, множеству эмигрантов… эмиграция кажется иной раз трагической ошибкой».
Личная трагедия — такова высокая, но по строгому счёту справедливая цена, которую приходится платить за политическое недомыслие. Надо отдать должное «свободному» западному обществу: практический курс политграмоты, который оно преподаёт своим новым гражданам, отличают наглядность и предельная убедительность!
Проходит совсем немного времени, пишет Лимонов, и среди эмигрантов, особенно молодёжи, начинается процесс радикального «полевения». Люди, покинувшие по своей воле страну, где давным-давно и навсегда уничтожена эксплуатация человека человеком, вдруг начинают ощущать в себе
«знакомую по советским учебникам классовую ненависть к богатым слоям западного общества».
Это ещё одно открытие, которое делают для себя политические недоросли, попавшие в мир истэблишмента: выставленное напоказ имущественное неравенство, кричащие социальные контрасты. Любое повышение цен, ударяющее человека труда, а ещё больней эмигранта, даже не по карману, а по желудку, для сильных мира сего лишь дополнительный источник доходов.
Новоявленный член общества потребления, очень надеявшийся преуспеть в нём, довольно скоро обнаруживает, что «путь наверх» для него закрыт, а вниз он уже катится. Там, на покинутой родине, он, не ценя и не замечая этого, как мы не замечаем воздуха, которым дышим, был на каждом шагу окружён заботой государства, мог в любой момент опереться на помощь и поддержку любого из сограждан. Здесь он предоставлен самому себе и должен каждодневно вести борьбу за существование по волчьим законам мира капитала.
«Они проигрывают,
— меланхолически констатирует Лимонов, имея в виду эмигрантов,—
ибо не знают неписаных законов, привычек, нюансов западного мира».
И вот плачевный итог, с безжалостной точностью зафиксированный «Новым русским словом»: инженеры вынуждены работать рабочими, юнцы, мечтавшие поездить и посмотреть мир, едва зарабатывают на пропитание, честолюбцы, лелеявшие надежду на литературные лавры, узнали, что даже «свои» писатели здесь редко живут на литературный заработок. Многие разбрелись грузить ящики или убирать магазины. Кое-кто успел получить «вэлфер» — пособие по безработице, другие мечтают о нём…
«Труднее всего приходится интеллигенции,
— пишет Эдуард Лимонов.—
Более всего страшна не чёрная работа, страшна необходимость перестроиться психологически, стать не тем, кто ты есть, потерять себя. Мне лично горько видеть седого поэта, получающего вэлфер, или писательницу, лепящую пирожки».
Читаешь эти строки и думаешь: каким же чудовищным цинизмом надо обладать, чтобы о людях, потерявших родину и оказавшихся на помойке буржуазного мира, с трескучим пафосом писать, как это делают иные борзописцы на Западе: «Они выбрали свободу!»
Кстати, о свободе. Как же обстоит дело с теми самыми политическими свободами, которых на Западе вроде столько, что хоть пруд пруди? И тут «Новое русское слово» вдруг прямо так и заявляет: полноте, кому они нужны, эти политические свободы? Во всяком случае не эмигрантам!
Лимонов, оказывается, провёл нечто вроде социологического исследования среди людей, выехавших на Запад из СССР в последние годы, и получил любопытные результаты. Он подробно перечисляет мотивы, по которым люди, опрошенные им, покинули родину, классифицирует социальные прослойки эмиграции, не забыв при этом поименовать «фарцовщиков и спекулянтов» с оговоркой, что не вкладывает в эти «почтенные слова обидного советского смысла», и, наконец, заключает:
«парадоксально, но никто, оказывается, не думал о политической свободе».
И правильно, между прочим, делал, что не думал! Чуть ниже сам Лимонов популярно разъяснил, что такое «свобода» по-американски. Цитируем:
«Форм несвободы в этом мире множество… Американцы сами говорят о своей свободе так: «Я могу выйти на улицу с плакатом: «Долой президента!» Но я не могу выйти с плакатом: «Долой моего босса!»»
Доходчиво? Дальше некуда!
Статья Лимонова напечатана под рубрикой «В порядке дискуссии». Но, думается, дискутировать особенно не о чем. Разбитое корыто, у которого оказались «бывшие советские граждане»,— это не предмет для полемики, а вещь самая что ни на есть очевидная, наглядное учебное пособие всё из того же политического ликбеза.
Если о чём и спорить, то о частностях.
Лимонов, к примеру, хоть и пускает слезу, но тут же вытирает её кулаком и пытается хорохориться. Он знает, сколько заявлений с просьбой разрешить вернуться в СССР лежит в советском посольстве в Вашингтоне, но утверждает, что
«их написали самые слабые, истеричные, склонные к эксцессам люди».
Себя Лимонов, видимо, к ним не относит. Он из числа тех, кто считает: «Следует набраться терпения», побарахтаться, авось в конце концов выплывешь!
Пусть барахтается. Нам же хотелось бы вернуться к тем, кто, не желая следовать его примеру, молит о возвращении на родину.
Вот перед нами фотография. Она напечатана в другой эмигрантской газете — «Русский голос». В отличие от уже знакомого нам «Нового голоса» эта газета, выходящая в США с 1917 года, правдиво рассказывает выходцам из нашей страны, по разным причинам оказавшимся на чужбине, о том, что происходит на их далёкой родине и в мире.
Четверо «слабых, истеричных, склонных к эксцессам людей» изображены на снимке: слесарь Макс Конный, токарь Иосиф Ройзман, журналист Григорий Рубенчик, режиссёр Владимир Шныпарь.
Трезво и честно рассказывают они о том, что произошло с ними. Одурманенные сионистской пропагандой, они эмигрировали из СССР, оказались в Израиле, но, едва вкусив прелести земли обетованной, стали искать обратный путь. Дорога лишений привела их в США.
«Пожалуй, даже в богатом русском языке трудно найти точные краски, чтобы описать положение, в каком находятся сейчас многие сотни людей, эмигрировавших их Советского Союза,
— говорится в письме.—
Обездоленные, несчастные, потерявшие смысл в жизни, они мытарствуют по свету в поисках лучшей доли. Но после того, что потеряно, вряд ли отыскать лучшее».
После опубликования письма в «Русском голосе» на квартиру, в которой жили его авторы, был совершён налёт. Озверелая банда сионистов учинила в ней разгром. Макс Конный получил серьёзное ножевое ранение. Полиция, прибывшая на место происшествия с «небольшим» опозданием, доставила жертв налёта в госпиталь…
Грустная и поучительная история! К ней можно было бы прибавить много других, удивительно на неё похожих.
В заключение хотелось бы сказать лишь одно. В новом советском паспорте значатся простые и гордые слова: «Гражданин Союза Советских Социалистических Республик». Право относить их к себе — высокая честь.
«Неделя» (приложение к газете «Известия»),
№8(832), 23–29 февраля 1976 года
В сообщении из Нью-Йорка газета «Таймс» пишет о бедственном положении бывших советских граждан еврейской национальности, которые оказались в США, попав на удочку сионистской пропаганды. Большинство из них, как свидетельствует газета, не имеет работы, перебиваясь случайными заработками. Особенно велик процент безработных, пишет «Таймс», среди лиц таких профессий, как врачи, журналисты, инженеры, юристы. Так, например, бывший работник телевидения М. Катров работает грузчиком, доставляющим питьевую воду в конторы. Другой эмигрант Э. Лимонов заявил, что потерял работу в издаваемой в Нью-Йорке эмигрантской антисоветской газете после того, как написал статью, в которой говорилось о его разочаровании жизнью на Западе.
Несколько эмигрантов, доведённых до отчаяния, пришли в нью-йоркское отделение лондонской «Таймс» и сообщили следующее: сионистские организации, с таким рвением старающиеся склонить евреев к выезду из Советского Союза, не проявляют никакого интереса к их судьбе, как только они попадают в США. То же самое можно сказать и о политических деятелях, которые очень много рассуждают на эту тему.
Эмигранты, продолжает «Таймс», жаловались также на то, что редакции американских газет, куда они обращались с просьбами рассказать об их лишениях, категорически отказались сделать это. В то же время эти газеты охотно публикуют антисоветские материалы, подхватывают измышления сионистов о положении евреев в Советском Союзе. На протяжении ряда лет, заявили эмигранты английскому журналисту, американские газеты не скупились на высокопарные слова о нас. Сейчас мы здесь, в Соединённых Штатах. Почему же теперь нам отказывают в праве высказать своё мнение на страницах американской так называемой свободной печати?
В ноябре 1975 г. настроение у меня было отвратительным. Таковым оно было не только у меня, но и у большинства эмигрантов из СССР, в особенности у представителей творческой интеллигенции, безуспешно пытавшимся найти применение своим дарованиям и заставить обратить на себя внимание так называемой американской общественности.
Уезжая из Советского Союза надеялись, что уж там-то, в «свободном мире», где их творчество не будет подлежать контролю партийных надзирателей, они смогут в полной мере проявить себя. Но не тут-то было!
В Америке кое-кто начал менять свои взгляды, вспоминать марксистскую критику капиталистического общества, от которой в СССР пренебрежительно отмахивались. В новых условиях по иному стали относиться к словам Ленина о том, что нет никакой свободы для творческой личности там, где всем правит денежный мешок.
Настроения разочарованности и растерянности нашли отражение в статье Лимонова «Разочарование», опубликованной в то время «Новым Русским Словом».
Надо сказать, что «разочарование» у меня и у Лимонова имело некоторые общие основания. Прежде всего, мы оба мечтали об устройстве подлинно свободного и независимого русского журнала, который мог бы стать открытой трибуной для выражения самых различных мнений и взглядов. Скажу даже более откровенно: мечта о таком журнале в какой-то степени способствовала тому, что мы оба приняли решение уехать из СССР.
Однако, в наивности наших мечтаний мы скоро убедились на Западе. Наши многочисленные обращения в различные фонды и организации оставались без ответа: нас никто не замечал. Идея о свободном русском журнале, не преследующем никаких политических целей, по-видимому, представлялась просто блажью для американских тузов.
В один из ноябрьских вечеров, когда мы уже успели пооббивать немало порогов, пришла мысль обратиться за помощью к Эдварду Клайну — издателю «Хроники», сообщающей о различных нарушениях прав человека в СССР. Конечно, не буду скрывать, мы вовсе не верили в успех такого обращения, ибо Клайн — фигура довольно определённая. Тем не менее, мы решили постучаться ещё в одну дверь.
Клайн принял нас любезно, но настороженно: было ясно, что до него дошли слухи, что мы не принадлежим к разряду эмигрантов, визжащих от восторга при виде американского изобилия. Когда мы изложили ему зачем пришли, то он лишь заулыбался. Наверное, подумал: «Экие наивняки», и поспешил сменить тему разговора. Клайн заговорил о том, что интересовало его значительно больше, чем какой-то свободный, русский журнал, не имеющий никакой политической направленности,— он завёл разговор о положении инакомыслящих в СССР, о политических и религиозных преследованиях. Мы вежливо слушали его.
Через какой-то промежуток времени Лимонов не вытерпел и спросил:
— Ну, а что вы всё-таки думаете о нашем предложении?
Клайн вместо ответа напомнил нам о больших экономических трудностях, переживаемых Америкой. Стало понятно: пора уходить. Когда мы встали со своих мест, Клайн как бы неожиданно что-то вспомнив, воскликнул: «Да, кстати, в моём издательстве только что вышла книга Сахарова «О моей стране и мире». Вот, возьмите почитать. Хотелось бы знать, что вы о ней думаете!».
Без особого энтузиазма мы взяли предложенную книгу, поблагодарили любезного Клайна и распрощались с ним.
Через пару дней я всё-же прочёл сахаровскую книгу. Скажу сразу, что если бы я читал её в Москве, то, весьма вероятно, она понравилась бы мне и я согласился со многими утверждениями уважаемого мною академика, чья мужественная и бескомпромиссная борьба за права человека не может не вызывать восхищения. Но, к счастью или несчастью, мне довелось читать её после нескольких лет жизни в Нью-Йорке, поэтому беспочвенная идеализация Сахаровым Запада поразила меня. Вообще же, книга представилась довольно странной и отвлечённой от реальности, написанной добрым, но, увы, наивным и малоинформированным человеком.
Этими мыслями я поделился с Эдуардом Лимоновым. Он полностью согласился со мной, и мы решили написать открытое письмо Сахарову и постараться опубликовать его на страницах американской печати.
Ещё через несколько дней мы встретились для обсуждения предполагаемого письма. Каждый из нас заготовил свой собственный текст. После длительного обсуждения был выработан текст, приемлемый для нас обоих. С ним мы ознакомили нашего друга художника Вагрича Бахчаняна. Он одобрил его и подписал письмо.
Так было создано наше общее открытое письмо академику Сахарову. В нём говорится о столь важных проблемах, не утративших и сегодня своей актуальности, что я считаю необходимым привести текст этого письма. Тем более, что в полном виде оно никогда не появлялось в печати.
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АКАДЕМИКУ А. Д. САХАРОВУ
Уважаемый Андрей Дмитриевич!
Для многих людей мира Ваше имя стало символом мужественной и бескомпромиссной борьбы за права человека, которую Вы самоотверженно, с риском для собственной жизни, ведёте в Советском Союзе. Недавнее присуждение Вам Нобелевской премии — одно из свидетельств признания Ваших заслуг мировым общественным мнением. Такое признание налагает на Вас особую ответственность, и ко многому обязывает, особенно когда Вы высказываетесь не по тем или иным частным вопросам, а по поводу общемировых проблем, как например в книге «О стране и мире», недавно широко опубликованной на Западе.
С первых же её строк настораживает откровенно «выборочный» способ, с помощью которого Вы даёте оценку современному советскому обществу. Пройдя мимо
«тысяч оживлённых и видимо довольных судьбой людей»
(стр.9) и предпочитая их не замечать, Вы пишите:
«В стране необыкновенно много несчастных, обойдённых судьбой людей: одиноких стариков с ничтожными пенсиями; людей, не устроенных в жизни, не имеющих работы или возможности учиться, или приличного, даже по нашим нищенским нормам жилья; хронических больных, которые не могут попасть в больницу; бесчисленное множество спившихся, опустившихся людей…»
Эти Ваши слова о жизни советского общества можно отнести к жизни любой другой страны мира и, может быть, с большими основаниями, чем к СССР. Вот, например, что увидел в Америке бывший узник Архипелага ГУЛаг Л. Комогор:
«Здесь существует масса благотворительных организаций, Армия Спасения и все же столько нищих, беспризорных людей, до которых никому нет дела».
(Ньюйоркская газета «Новое Русское Слово», 20/7-1975 г)
К особенно уязвимым местам Вашей статьи следует отнести приводимое Вами сравнение жизненных уровней СССР и стран Запада.
Абстрактные цифры, которыми Вы оперируете приводят Вас к ложным выводам. Так, основным мерилом жизненного уровня Вы выбрали покупательную способность. Мы готовы согласиться с Вами, что 110 рублей равны 55 долларам по своей покупательной способности, и названные Вами цифры средних зарплат для СССР и США (110 рублей и 600 долларов) соответствуют действительности. Но Вы забываете о реальных условиях жизни в СССР и в странах Запада. Квартирная плата в СССР «съедает» едва ли более 10% месячного заработка, в то время, как в Америке, она составляет 30% месячного заработка, не считая затрат на газ, электричество и телефон, которые в Америке очень дороги.
Что же касается общественного транспорта, то если последовать Вашему примеру и оперировать голыми цифрами, то получим соотношение: 5 коп.— 50 сентов.
Несмотря на всё это, следует всё же признать, что уровень жизни на Западе бесспорно выше, чем в СССР, но Вы, без всяких на то оснований, явно его завышаете. Если, скажем, дать почитать американскому рабочему Ваши рассуждения о том, что Запад в сложившейся международной обстановке должен найти «возможность поступиться какой-то частью уже достигнутого уровня жизни, пойти на временные самоограничения», то можно не сомневаться, что (простите за грубость) пошлёт Вас по одному вполне определённому адресу. Справедливости ради надо сказать, что идеализация жизни на Западе свойственна не только Вам, но и многим другим в СССР. Отсутствие объективной информации, чрезмерное прислушивание к различным сладкоговорящим «радиоголосам», привели к неправильному, искажённому представлению о западной жизни у советских людей.
Как известно, за последние несколько лет десятки тысяч граждан СССР эмигрировали из страны. Вряд ли будет для кого-нибудь секретом, что подавляющее большинство эмигрировали не потому, что они «противники советского режима» и не потому, что они задыхались без «духовной свободы», а просто в поисках лучшей, более материально обеспеченной жизни. Уезжая, они забывали, что эмиграция почти всегда несчастье и одно из самых тяжёлых испытаний, выпадающих в жизни человека. И вот, как свидетельствует Андрей Синявский («Континент» №1):
«Кое-кто сходит с ума, вырвавшись на волю. Кто-то бедствует, ищет к чему бы русскому приткнуться в этом раздольном, безвоздушном, чужеземном мире».
Происходят тысячи человеческих трагедий. Вкусив западной жизни, немалое число эмигрантов решили вернуться в Советский Союз. Однако далеко не всем советские власти предоставляют такую возможность. Недавно покончила самоубийством Елена Строева, известная в среде московских диссидентов. Она мечтала вернуться на опрометчиво брошенную ею родину, но не получила соответствующего разрешения, и предпочла смерть жизни на чужбине. Случай Строевой не единственный, были и другие эмигрантские трагедии, закончившиеся печальным исходом.
Зная Вас, как бескорыстного поборника прав человека, мы просим Вас помочь некоторым бывшим советским гражданам обрести утраченную ими родину. Думается, что Ваше выступление в их защиту будет находиться в полном соответствии с проводимой Вами деятельностью: ведь одно из основных прав человека предусматривает право не только на выезд из собственной страны, но и на возвращение в неё. Было бы также не плохо, если бы Вы направили руководителям СССР и Запада списки с именами тех, кто хочет вернуться в СССР, т.е. сделали бы тоже самое, что Вы сделали со списками желающих эмигрировать из СССР. В том случае, если Вам не известны имена желающих вернуться, то, вероятно, Вы можете обратиться за помощью к проживающему в Нью-Йорке небезызвестному Вам специалисту по правам человека Валерию Чалидзе: ежели в своей борьбе за права человека он не придерживается «выборочного» метода, то сможет без особого труда предоставить Вам нужные списки а, между прочим, «выборочность» при защите прав человека ничто иное, как разновидность произвола…
Отвлёкшись от животрепещущей эмигрантской проблемы, кстати сказать, весьма односторонне освещённой в Вашей статье, нам хочется обратить внимание на один её немаловажный аспект.
Вы обращаетесь исключительно к Западу, даже тогда, когда касаетесь вопросов внутренней жизни СССР. Очевидно, Вы исходите из предположения, что Запад очень заинтересован во всяческом преуспевании Советского Союза, а западные правительства поголовно состоят из гуманистов, альтруистов и поборников справедливости, и потому Вы призываете их, в целях демократизации советского общества, влиять на СССР экономически и всеми другими способами. Такова, судя по всему, Ваша исходная позиция, содержащая на наш взгляд, элементы опасной наивности.
Мы хотели бы предостеречь Вас от безоглядного и добродушного раскрытия объятий Западу.
Западные правительства и политики вовсе не лишены собственных интересов, и безусловно, даже у лучших правителей стран Запада на первом месте стоит забота о своём народе и своей стране.
Можно, конечно, верить в добрую волю западных правительств. Мы верим. Но верить безоглядно нельзя. Из двух благ — благо СССР или собственной страны любой глава государства, любое правительство западных стран предпочтёт естественно благо собственной страны и её граждан. В случае столкновения интересов все соображения альтруизма или гуманности будут отброшены.
Опыт сравнительно недавнего прошлого, в частности выдача Сталину на верную гибель по окончании Второй мировой войны тысяч бывших советских граждан, сознательно совершенная американским и английским правительствами, учит относиться к Западу с осторожностью.
К тому же не стоит забывать, что в самом западном мире существуют не менее серьёзные проблемы, чем в СССР.
На Западе царит атмосфера тревоги. Террор, не прекращающиеся экономические неурядицы, расовые, религиозные и национальные столкновения, рост преступности, духовная опустошённость и отсутствие каких-либо идеалов,— вот характерные черты западного мира наших дней. А Вы, как бы не замечая всего этого, апеллируете к неспособному справиться со своими проблемами Западу, чтобы он помог справиться с беззаконием и разного рода трудностями в СССР!
Только тем, что Вы живёте в ещё почти герметическом советском обществе, отсутствием у Вас подлинно объективной информации, объяснимы и извинительны Ваши, прямо скажем, легкомысленные обращения к Западу.
Наш небольшой опыт жизни за рубежом многому нас научил, избавил от некоторых иллюзий и привёл к твёрдому убеждению: проблемы советского общества по-настоящему могут быть решены лишь изнутри, решения извне не дано. И не надо надеяться, что Запад переживающий тяжёлые времена, сможет помочь исцелить чужие, неизвестные и малопонятные ему болезни.
Мы знаем, что в СССР имеется немало здоровых сил в самых различных слоях советского общества и уверены, что в борьбе за демократизацию и либерализацию режима, нужно прежде всего ориентироваться именно на эти силы. Это будет значительно естественнее, и главное, наверняка более действеннее, чем любые призывы обращённые к Западу.
Подписи:
Эдуард Лимонов
Валентин Пруссаков
Вагрич Бахчанян
Итак, оставалось лишь опубликовать письмо, но где? Я предложил пойти в «Нью-Йорк Таймс», в котором знал Теодора Шабада, бывшего корреспондента этой газеты в Москве. В Москве Шабад живо интересовался моими делами, и в частности, он первый передал на Запад сообщение о моём аресте во время визита Никсона в СССР. Я созвонился с ним, и он пригласил меня прийти в оффис «Нью-Йорк Таймс».
Мистер Шабад встретил улыбкой и дежурным вопросом: «Как вам нравится Америка?». В ответ, смущённо улыбаясь, я пробормотал что-то неопределённое и сказал по какому делу пришёл.
Когда Шабад читал наше письмо академику Сахарову, улыбка стала сходить с его лица. Закончив же чтение, он несколько странно посмотрел на меня и сказал:
— Хорошо, я передам редактору, позвоните ему через несколько дней, сам же я в этом случае ничем помочь не могу.
И с этими словами мистер Шабад поспешно распрощался со мной.
Вскоре мы получили ответ «Нью-Йорк Таймс», гласящий, что, к сожалению, они не считают возможным опубликовать наше письмо. После чего мы попробовали сунуться ещё в редакции ряда газет, в том числе «Нью-Йорк Пост» и «Дейли Ньюс», но всюду ответ был аналогичным: не представляется возможным.
Невольно напрашивается вопрос: осмелились бы они ответить так тому же академику Сахарову? Впрочем, вероятно, для американских редакторов мы казались какими-то странными, неизвестными личностями, пытающимися критиковать известного деятеля, лауреата Нобелевской премии. «Откуда они взялись, пусть держат своё мнение при себе»,— наверняка думали они. Нам же всё это напоминало Советский Союз!
Что же, однако, делать? Я предложил обратиться в ньюйоркское бюро «Лондон Таймс» — газеты, поместившей обо мне статью сразу же после того, как я покинул пределы СССР.
Питер Страффорд — тогдашний представитель «Лондон Таймс» в Нью-Йорке — являлся подлинным воплощением лучших черт английского джентльменства. Его аристократическая простота и естественность в обращении очаровывали всех, кому доводилось встречаться с ним.
Он прочитал наше письмо и откровенно сказал:
«Мне, кажется, что это очень интересно. Я ничего не обещаю, но постараюсь сделать всё, что могу».
«Лондон Таймс» опубликовала подробное изложение нашего письма Сахарову. Только таким образом нам удалось высказать своё мнение о наивных и беспочвенных, хотя и широко рекламируемых на Западе утверждениях почтенного нобелевского лауреата.
Долгое время казалось, что наше обращение к Сахарову осталось незамеченным, но…
В январе 1976 г. московская «Литературная газета» опубликовала маленькую заметку, в которой самым варварским способом искажались наши высказывания. Вот с этой-то проделки московских литературных фальсификаторов и началось такое, что я полагал возможным только в СССР, но уж никак не в так называемом свободном мире!
Как хорошо известно, различного рода неприятности ожидают в Советском Союзе тех, кто осмеливается выразить свою личную точку зрения, если она расходится с «генеральной линией». На основании своего опыта я убедился, что «административные меры» по отношению к диссидентам могут быть применимы и в Америке.
Двое из подписавших открытое письмо Сахарову (Лимонов и я) работали тогда в редакции нью-йоркской русской газеты «Новое Русское Слово». После заметки, появившейся в «Литературке»,— за которую, естественно ни Лимонов, ни я не могли нести никакой ответственности,— произошло следующее: Лимонов был уволен с работы, а мне заявили, что мои статьи не могут больше появляться на страницах русской эмигрантской прессы. Почему? На этот вопрос нам ответил редактор «Нового Русского Слова» Андрей Седых: «Сахарова так поносят в Советском Союзе, а вы ещё осмелились критиковать его здесь!». Очевидно, по мнению Седыха и ему подобных следует, что если Сахаров придерживается прозападной ориентации, то западная печать обязана петь ему сплошные дифирамбы, а критиковать его, с их точки зрения, могут лишь одни агенты Москвы!
От всего этого несло таким советским духом, что мне казалось, что я так и не уехал из СССР. Действительно, такая ли большая разница между Андреем Седых, проживающим в Нью-Йорке, и редакторами советских газет? На мой взгляд, они просто единомышленники, делающие всё, что в их силах для того, чтобы газета не стала свободным форумом, а являлась лишь рупором для выражения тех или иных политических идей.
После всего происшедшего с нашим письмом Сахарову, Лимонов и я стали довольно скептически относиться к разного рода заявлениям относительно свободы слова и печати в Америке. Всё чаще и чаще на ум приходило циничное высказывание одного американского приятеля:
«У нас свобода дана для того, чтобы держать язык за зубами».
глава из книги «Ни СССР, ни США»
// Нью-Йорк: [без издательства], 1983, мягкая обложка, 220 стр.
— Очень просто. Как многие тогда уезжали. Я имел наглость быть свободным человеком. Я считал, что можно ходить свободно в иностранное посольство, когда тебя туда приглашают, и ни у кого на то разрешения не спрашивать. Одновременно с этой вредной по тем временам привычкой, я влюбился в жену известного художника Лену Щапову. Она ещё тогда ездила в белом «Мерседесе». Этот роман закончился тем, что в октябре 1973 года она ушла ко мне, и мы закатили свадьбу на рю…, то есть на улице Брюсова, в той самой церкви, что рядом с улицей Горького. Там была масса иностранцев, мои друзья-смогисты. В общем, церковь была набита такими людьми, что через неделю за мной пришли… Я, конечно, трусил, как все люди, когда шёл на Лубянку. Но с другой стороны, как писателю мне это было ужасно интересно. И вот там человек с пронзительными глазами, видимо, большой начальник, сказал: «А почему бы вам не уехать?». Я спрашиваю: «Куда?». А он говорит: «Подайте заявление на выезд в Израиль. Мы вам не будем чинить препятствий».
Я ещё пытался как-то задержаться и даже посылал свои стихи в разные журналы. Но это было безнадёжное дело…
Я не люблю об этом рассказывать, потому что не люблю себя чувствовать жертвой. Я не хотел и думать об отъезде. Для русского человека с русской женой в 70-х годах это было просто невозможно. Но потом мы обсудили и решили: а почему бы не использовать эту возможность?
И хотя я прожил нелёгкую жизнь в Советском Союзе, полуголодную, полубездомную, тем не менее я всё же был избалован даже нашей бедностью. Потому что эта бедность была достаточно своей, на своей почве. С западной не сравнить.
В 1976 году вместе с одним приятелем написал я «Открытое письмо Сахарову». Мы писали, что он идеализирует Запад, что здесь масса проблем и судить о Западе надо не по книгам и газетам, а по личному опыту. В США все это «письмо» отказались печатать. Только лондонская «Таймс» согласилась и напечатала в пересказе.
В мае того же года мы устроили перед «Нью-Йорк таймс» демонстрацию протеста против того, что они наши материалы отказывались публиковать. К нам подходили негры, работяги и говорили: «Ребята! А что же вы думали раньше? Думали, что в Америке есть какая-то свобода? Ха-ха. Если у тебя есть доллары, у тебя есть свобода, понимаешь?» Тогда-то, кстати, мне впервые пришлось столкнуться с ФБР. Человек со значком этой организации попытался нашу демонстрацию «закрыть». С тех пор они, видимо, следили за мной весьма пристально, потому что после того, как «Известия» и, кажется, ещё «Правда», а затем «Неделя» опубликовали обширные выдержки из моей статьи «Разочарование» (имеется в виду разочарование наших, бывших советских граждан, в западном и конкретно — американском образе жизни), напечатанной в нью-йоркском «Новом русском слове», где я тогда работал, к хозяину этой газеты пришли два типа весьма «секретного» вида. И на следующий день он меня уволил.
Потом, в 1977 году, когда эту газету кто-то поджёг, меня вызывали в ФБР «на беседу», хотя, конечно, там прекрасно знали, что я «Новое русское слово» не поджигал. Им нужно было меня пощупать, посмотреть, как я поведу себя.
Виктор Перельман • главный редактор журнала «Время и мы»
Выступление в Колумбийском Университете 25 апреля 1979 года.
В своём прошлом выступлении здесь, в Колумбийском университете, я говорил об общей судьбе третьей эмиграции. Мой прогноз был оптимистичен — тоталитарный режим сам формирует людей, которые, борясь за биологическое выживание, обретают черты, помогающие им выстоять в Америке.
Сегодня речь идёт о потерпевших крушение. Я бы хотел пойти дальше и коснуться тех, кто, вымаливая себе право вернуться в Россию, обивают пороги советского посольства.
От их трагического опыта можно отмахнуться. Можно даже представить их психически ненормальными. Но, во-первых, этих «ненормальных» не так уж мало — по одним сведениям несколько сотен, по другим — даже более тысячи. А, во-вторых, и это куда важнее: их печальная судьба — это тоже грань эмиграции и, как всякая предельная ситуация, она высвечивает многое, что скрыто от наших глаз.
Многие из нас помнят довоенные годы, когда иные, разочарованные Западом романтики, устремились в Советский Союз. Их иллюзии, проистекающие из незнания сталинского режима, легко поддаются объяснению. Но как понять тех, кто, отведав сполна «советский архипелаг», рвётся обратно, из мира свободы в застенки «архипелага»?
Я бы не стал акцентировать внимание на этом, всё-таки сравнительно небольшом проценте неудачников, если бы не подозревал, что за их спиной стоят тысячи других, хотя и не готовых пойти на этот самоубийственный шаг, но ощущающих себя столь же несчастными и раздавленными в свободной демократической Америке. Мне даже трудно ответить на вопрос: что выглядит более печальным — стремление вернуться обратно, в рабство, или переживаемые некоторыми эмигрантами страдания, ведущие к депрессиям, паранойе, иной раз, к полному распаду личности.
Ни о чём ином, как о таком распаде, свидетельствует опубликованный в парижском журнале «Ковчег» роман, рассказывающий, как вытекает из анонса редакции (Этот анонс, следуя демократической традиции, опубликовал и журнал «Время и мы».— В.П.), о судьбе эмигранта «третьей волны», о его попытках вырваться из эмигрантской среды, пробиться к почве новой страны — Америки. На самом же деле ничего подобного в романе нет. Перед нами просто опустившийся человек, который, изгиляясь в порнографии и полутроцкистских бреднях, в ненависти к России и к Западу, пытается предстать в ореоле Личности. Но ему ничто не помогает — ни совокупление с негром, ни братание с террористами. В общепризнанном, цивилизованном смысле человека уже нет, а есть лишь продукт его распада, моральный обрубок, торчащий из чрева Нью-Йорка. И истошно кричащий: «Я Личность! Я Личность! Я Личность!»
И все они — и те, кто рвутся на свою «социалистическую родину», и те, кто, одурманенные марихуаной, подобно автору указанного «романа», наслаждаются собственными трупными запахами, и те, кто респектабельно паразитируют на «велфейре» — все они дружно ненавидят Америку и тоскуют по России. Впрочем, не будем так уж, наотмашь, изничтожать этих людей. Если не принято бить лежачего, то это тем более относится к падшим. И если не из гуманных побуждений, то хоть для приближения к истине попробуем понять причины их падения, а заодно и разобраться в трагических метаморфозах эмиграции.
Не знаю, являлся ли этот «писатель» диссидентом, но, будучи, как он сам пишет, модным поэтом, наверняка обличал советский режим и КГБ. И, думаю, требовал свободы выезда. Как требовала того же Мария Карповна Давидович — она привезла в Израиль гроб с телом своего мужа, прославленного еврейского активиста полковника Давидовича, а сегодня, вернувшись на свою «социалистическую родину», гневно обличает сионизм в газете «Советская Белоруссия».
Я взял два первых пришедших на ум примера, чтобы показать, во что иногда выливается наше романтическое прошлое. В конце концов, все мы его пережили — и те, что оказались на дне жизни, и те, что на её гребне. Все мы, стоило нам переступить порог ОВИРа, автоматически превращались в борцов за свободу. Газеты не жалели красок, чтобы воздать должное этой борьбе. Даже тогда, когда она была лишь покорным ожиданием визы. Газеты писали о влиянии эмиграции на режим даже тогда, когда режим попросту торговал душами эмигрантов. Они писали о её влиянии на демократию, на свободу, на мировоззрение Запада, но как-то обойдён был стороной вопрос: что происходило с нами самими. Не здесь, а там, откуда начался наш столь же счастливый, сколь и печальный исход. Здесь, в Америке, мы пожинаем лишь результаты, необратимые результаты прошлого, и пишем статьи о том, кто и почему плохо устроился и как устроиться лучше.
Но ведь всё начиналось там, в недрах советского строя. Там начинался процесс, плоды которого мы пожинаем сегодня.
Я бы не хотел свести ход своих рассуждений к тривиальной истине: что-де тоталитарный режим формирует неполноценный тип человека, как теперь его называют, «гомо советикус». Мысль эта, верная в своей основе, не даёт, однако, ответ на вопрос: почему именно здесь, наряду с успехом и возвышением одних, а таких становится всё больше,— происходит надлом и падение других. И тут мы подходим к очень существенному, хотя и не всегда видимому отличию тоталитарного общества от свободного. Отличию, которое, может быть, объясняет, отчего эмиграция становится таким мощным катализатором крушения вчера ещё вполне благополучных советских людей.
Верно, что советский строй лишает человека свободы. Человек в нём не более, чем средство для достижения идеологических задач. Но верно и то, что, лишая человека свободы, оболванивая его, воздействуя на него в нужном направлении, режим не может не принять на себя ответственности за его существование — для того хотя бы, чтобы он верой и правдой служил целям режима.
Тоталитаризму не нужны свободомыслящие писатели, но равно ему не нужны наркоманы и гомосексуалисты. Идеально выстроенная гигантская пирамида-тюрьма, где у каждого есть право на камеру-ячейку, и упаси вас Бог высунуться, нарушить гармонию пирамиды. Режиму равно не нужны ни Солженицыны, ни певцы порнографии, сбивающие советских людей с их прямого пути, гениально начертанного партией пути к «светлому будущему».
Ну, а что же свободный мир? Может быть, его решающее преимущество именно в том, что в нём нет «порядка» и «гармонии». Он не выравнивает людей, не дозирует свободу — свобода даруется всем, каждая тварь поёт хвалу Господу. Но именно на этой буйно возрастающей ниве, среди этого «хаоса» и «беспорядка» только и могут появляться Чарли Чаплины и Эйнштейны, точнее, тут есть максимум шансов для их появления — драгоценнейших злаков на безбрежных полях плевела.
Недавно я шёл с одним старым московским другом, только приехавшим в Америку, по 42-й улице, и он в сердцах возмущался: «Взгляни, это же сумасшедший дом: преступники, наркоманы, полулюди… всех бы перестрелять!» 42-я — это сгусток, дно, есть и иные места в Нью-Йорке. Но как объяснить ему, что, в принципе, иным не может быть этот мир: свободное общество платит по векселям за своё существование!
Всем даны равные шансы — неграм, пуэрториканцам, эмигрантам — пусть каждый пробивается сквозь «джунгли свободы»! Вот ведь в каком странном мире мы оказались, вырвавшись из «правильной жизни», из идеально-тюремного распорядка.
Нам кажется, что, уйдя в эмиграцию, мы покинули эту тюрьму,— увы, это только иллюзия — тюрьма внутри нас, в наших нравах, в наших амбициях и претензиях, которые там по указанным выше причинам мы были вправе предъявлять. И по инерции мы предъявляем их здесь — в мире, где нам даны только шансы, шансы — и никаких гарантий. Претензии к Сохнуту, к НАЙАНе, к газете «Новое Русское Слово», к американскому правительству. Словно от ВЦСПС или обкома партии требуем, чтобы устроили, чтобы дали работу — дали то, что нам было положено в условиях «справедливой» тоталитарной гармонии. И когда наталкиваемся на стену непонимания — я не ошибся, именно непонимания,— обескураженные, преисполняемся возмущением, впадаем, простите, в ностальгическую паранойю.
Какая поразительная, абсурдная ситуация! Перед нами Америка, мир несметных богатств, рождённых технологической цивилизацией, и нам дана возможность проникнуть в него и, может быть, даже завоевать его, но мы страшимся этой борьбы и тоскуем, тоскуем по положенной нам советской пайке. И изливаем друг другу душу в своих эмигрантских компаниях.
«Там я был человек, старший инженер по БРИЗу, квартиру райисполком предоставил, путёвку два раза в год давали, а здесь?»
«Там я был актёром первой категории, такие площадки предоставляли! Посылали за границу, сам Апостолов из культотдела ЦК на машине подвозил, а здесь?»
«Там я был поэт, четыре сборника в Гослите издали, народ на руках носил, а здесь?»
Здесь все мы у нулевого цикла, наедине с жестокой альтернативой: или, используя свой шанс, карабкайся вверх, грызи зубами, или… катись под откос и оттуда, со дна, уничижённо моли, чтобы пустили обратно в Россию, в тюрьму, или, подобно персонажу упомянутого «романа», задыхаясь, в ужасе и отчаянии кричи: «Я ещё не распался, я ещё жив, смотрите — это Я!»
Советские газеты упорно твердят, что человек, воспитанный при социализме, обречён на муки в условиях капиталистического рабства, он не может вынести бремени этого рабства. На самом же деле — и в этом зловещий парадокс — не рабство, а свобода обрекает на муки советского неофита в Америке. И бремя свободы оказывается самой тяжкой проблемой его жизни.
Так неужели положение столь безнадёжно? А как же те, кто, карабкаясь и борясь, вырываются наверх? Чтобы ответить на этот вопрос, ответим вначале на другой: неужто ни малейших ценностей мы не вывезли из нашего прошлого, а если вывезли, то какие из них признает Америка? Я думаю, что Америка признает всё, что человеку дано от природы — ум, талант, инициативу, волю,— всё, что сделало Америку Америкой. И что уже сегодня приносит успех тем, кто прорвался сквозь «джунгли свободы». Есть особая причина, по которой мы обязаны воздать им должное. Их судьба — и обвинение, и пример слабым и падшим, тоскующим по тюрьме и стонущим под бременем свободы. Но свидетельствуют они — всё в руках человека, в ваших руках, и тогда, когда вы это поймёте, может быть, в муках поймёте,— избавившись от самих себя,— бремя свободы превратится для вас в великое благо.
«Время и мы» (Нью-Йорк), №41, май 1979 года;
«Новое русское слово» (Нью-Йорк), №24.872, 3 мая 1979 года
