Российская Федерация

Библиография

Александр Гидони

Поэзия в концлагерях. Составитель А. Шифрин. Публикация Центра исследования тюрем, психтюрем и концлагерей в СССР. Израиль, 1978. Эдуард Лимонов. Это я — Эдичка. Роман. — «Ковчег», №3, Париж, 1979.

⟨…⟩

* * *

Третий номер литературного журнала «Ковчег» практически занят одной публикацией — романа Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». Для такой «избранной» публикации есть все основания. Несмотря на шокирующий язык автора и его психологически-сексуальный эксгибиционизм, роман Лимонова отмечен печатью несомненной талантливости. По стилю, а вернее, по своему «стилистическому окоёму», если можно так выразиться, роман в целом следует манере «лирической прозы», напоминающей Д. Сэлинджера или В. Аксёнова. По степени психологической откровенности и честности перед самим собой он почти беспрецедентен. В статье-комментарии к роману Лимонова, помещённой в «Ковчеге», А. Крон очень умно и объективно оценил и сам роман, и многое, что определило его появление, равно как и стиль, идеологические эскапады, эмоциональный настрой лимоновского повествования. Сам по себе факт публикации такого талантливого, но и «скандализирующего» литературных мещан эмиграции, произведения можно занести в бесспорный актив «Ковчега». (Весьма похвальной является и позиция журнала, которая характеризуется редакционной репликой на стр. 10: «Никакой целенаправленной цензуры не производилось, поскольку «Ковчег» подобным делом не занимается»). В этом плане у «Ковчега» не мешало бы поучиться кое-кому. Вспомним — по контрасту — хотя бы грубейший окрик А. Седых («НРС», 6 февраля 1979 г.*) по адресу Лимонова: дескать, «здоровенный мужик», такому бы, мол, только вкалывать — и так далее, совсем в манере советских «проработок» неугодных авторов. Впрочем, Лимонов как «нежелательный автор» у Седых не первый и не последний. В оценке редактором «НРС» представителей «третьей волны» бесконечно переплетаются художественная недальновидность и личное пристрастие.

Восприятие творчества Лимонова «ковчеговцами», напротив (как видно хотя бы по статье А. Крона) соответствует правилам подлинно эстетической и деловой критики. Лимонова отнюдь не принимают целиком, но уж если критикуют, то по существу, без ярлыков и передержек.

Кстати, критиковать Лимонова и есть за что, и не так уж трудно. При всей талантливости его прозы, в ней много неустоявшегося. Использование мата как постоянного элемента не только речи героев, но и авторского языка, вызывает не слишком приятные эмоции. Прослыть Барковым прозы — честь сомнительная; Барков и в поэзии приемлем только один раз, не более. если же Лимонов решил на русской основе повторить некоторых англоязычных авторов, пользующихся «англо-американским матом», то и такая эпигонская сверхзадача сомнительна по своей ценности. И, однако, при всех оговорках в адрес Лимонова, его роман «Это я — Эдичка» — произведение, которым, как минимум, не сможет пренебречь ни один подлинно объективный исследователь русской литературы Зарубежья. Простым же читателям лучше всего прочесть роман Лимонова без критических наставлений предваряющего свойства: даже шокирующее его воздействие будет полезно для пробуждения живого, художественно-творческого импульса.

журнал русской культуры и национальной мысли «Современник» (Торонто), №41, 1979 год

* Андрей Седых «Заметки редактора» («Новое русское слово», №24.798, 6 февраля 1979 года):

⟨…⟩ Несколько месяцев назад прочел я в одном журнальчике на русском языке рассуждения прохвоста, который хладнокровно писал:

«Я живу в Нью-йорке на «Велфэйре» и твердо решил до конца жизни не работать. Меня завлекли в Америку обманным путём, пусть теперь за это американцы платят, и будут платить до конца моей жизни».

А жить этому готтентоту ещё долго — он молод, здоровенный мужик… О таких и говорить не стоит. ⟨…⟩

Эдуард Лимонов «Это я — Эдичка»:

⟨…⟩ Я получаю Вэлфер. Я живу на вашем иждивении, вы платите налоги, а я ни хуя не делаю, хожу два раза в месяц в просторный и чистый оффис на Бродвее 1515, и получаю свои чеки.

Я вам не нравлюсь? Вы не хотите платить? Это еще очень мало — 278 долларов в месяц. Не хотите платить. А на хуя Вы меня вызвали, выманили сюда из России, вместе с толпой евреев? Предъявляйте претензии к вашей пропаганде, она у вас слишком сильная. Это она, а не я опустошает ваши карманы. ⟨…⟩

// литературный журнал «Ковчег» (Париж), №3, 1979 год

Выступление на «Встрече трёх эмиграций»
(Париж, 27 февраля 1979 года)

Николай Боков

Уважаемые дамы, уважаемые господа!

У трёх русских эмиграций существует проблема взаимопонимания. Каждая из них несёт своё воспоминание о России: первая — о нормальной жизни, уничтоженной гражданской войной и террором, вторая — о коллективизации и сталинском терроре, третья — о первых актах гражданского мужества в удушающей атмосфере победившего коммунизма. Мы непохожи друг на друга, наши разные воспоминания и опыт определяют представления о России, о её будущем. В этой области воображения и возникает конфликт, находящий выход в глухом раздражении на страницах русской печати.

Однако представления всех трёх эмиграций не охватывают всей советской реальности. В самом деле, что думает молчаливое большинство, тот массовый человек, который терпит власть и вдруг, потеряв терпение, восстаёт против неё? Мы не знаем, полна ли чаша и когда она переполнится. И поэтому необходимо собирать и анализировать и мельчайшие частицы информации, как бы они ни противоречили порой нашему идеалу России, настоящей или будущей. Нам нужно знать реальность, а не бежать от неё. Я призываю к большей научности, если позволите, к трезвому анализу положения вещей.

Картина же складывается иная: политические течения в эмиграции поднимают на щит те высказывания в Советском Союзе, которые им близки идеологически, и говорят: видите, это, конечно, главный фактор освободительных тенденций в Советском Союзе, остальное неважно. На мой взгляд, главное содержание культурной жизни в России — это изживание последствий полувековой изоляции и уничтожения культуры, проявляющееся в интеллектуальном голоде: люди интересуются любыми идеями и любыми явлениями культуры. Хотя только-только начался период накопления идей и фактов истории, налицо тот самый плюрализм, который мне хотелось бы видеть сохранённым и в будущей России,— иначе она никогда не станет свободной страной.

Роль эмиграции велика. Здесь, на чужой, но свободной территории, возможно появление той или иной формы объединения, то есть политической партии. У неё есть шанс на успех, если она будет обладать достаточной политической и культурной широтой, могущей вместить все политические оттенки оппозиции. В противном случае останется групповщина — существование групп, не имеющих путей к достижению реальных целей, вся деятельность которых сводится к уютному проживанию на чужбине.

Поясню вышесказанное на примере журнала «Ковчег», коего я являюсь соредактором. В номере 3 «Ковчега» опубликовано произведение, которое не укладывается в рамки русской литературы так, как они понимаются сегодня. Оно вызвало и бурное одобрение, и яростную реакцию против. Воодушевившись, некоторые критики собрались написать об этом произведении для русских изданий. Неожиданно один критик отказался, говоря: «Не хочу потерять кормушку»,— то есть возможности зарабатывать на жизнь. Другой сказал: «Моя позиция слишком слаба, чтобы писать об этой вещи». Перед такими московскими разговорами в Париже я просто опешил.

И в чем же дело? Оказывается, Владимир емельянович Максимов, ещё недавно боровшийся с цензурой в Советском Союзе, «высказал мнение», что об этом произведении следует молчать. Из истории и практики советской журналистики известно, что замалчивание — сильнейшее оружие против литературы. Но дело не только в личностях: нам предлагают молчать и о тех важных проблемах, которые поставлены в этом произведении впервые.

Так начинает зарождаться «тайная дипломатия», которую столь резко осудил в своё время Солженицын. Но Солженицын обращался к советскому правительству. А наша «диссидентская тайная дипломатия», которая только проклёвывается, видите ли, нормальна, и играющие в неё не отдают себе отчёт в том, что мы начинаем отказываться от свободы сами, без полицейского принуждения.

Я призываю эмиграцию не трусить ни перед какими явлениями жизни и литературы. Мы должны понять опасность попыток стерилизовать действительность, пропустить её через сито — и выбрать только то, что нам приятно слышать и знать. Мы должны научиться, наконец, принимать многообразие мира и нашей собственной жизни, ибо наша внутренняя свобода — залог свободы будущей России, в том числе и свободы политической.

Благодарю за внимание.

евангелие от Иова
(Эдуард Лимонов. «Это я, Эдичка»)

Юрий Милославский

Мы живём плохо. Мы живём так плохо, что уже непонятно — как мы живём. Нет времени разобраться, ибо, как сказал Ганс-Христиан Андерсен, волосы седеют от мыслей о завтрашнем дне. Думать о завтрашнем дне для человека искусства — дело позорное. Но если завтра надо платить за воду, газ, электричество, квартиру; если сам себя убедил, что сухой колбасы и копчёной рыбы не любишь, а любишь только Пруста, и если все остальные спокойненько Пруста не любят — потому что у них есть деньги на приобретение копчёной рыбы и сухой колбасы,— то о завтрашнем дне думаешь, и волосы твои седеют.

Две ссылки на русскую классику. Лев Толстой в письме-предисловии к вариантам «Войны и мира» писал, что его герои находятся в таком общественном и имущественном положении, что имеют исключительную возможность различать между добром и злом. Лев Толстой всегда понимал, что к чему; Долохов, обыгрывающий в карты обеспеченных и благородных людей, дабы кормить мать и сестру, Долохов — полный ненависти и гордыни, цинично (!) доказывающий всем и всюду, что он не хуже, а лучше, не был им осуждён. Возможно, я не классически воспринимаю образ жестокого бретёра и нежного сына, но мне наплевать. Я его всегда так воспринимал.

Антон Павлович Чехов говаривал: «Писатель должен быть баснословно богат». Чтобы в случае душевного расстройства поехать куда глаза глядят; вообще, делать по желанию. Иначе возникает несоответствие желаемого и достигнутого. Отсюда все надломы. Мы живём плохо. Мы живём до того плохо, что я совершенно уверен — не будь у Блока денег на чёрную розу в бокале золотого, как небо, аи, он бы написал такую же книгу, как Эдуард Лимонов. Воззри, Господи, «Это я — Эдичка». Описал бы там, как сложно работать официантом: подавать пресловутый бокал с цветочком Незнакомке. И пьяницы не говорили бы у него на латыни, а оставались бы в пределах слэнга. Блок, понятно, не виноват, что мы так живём. ему самому вскоре пришлось несладко.

Я живу так, что почти ничего не могу читать. Я, например, не могу читать книги, где ругают советскую власть. Я люблю читать биографии писателей новой эмиграции: «Многолетний член ССП. Лауреат Государственной премии. Участник Всесоюзного совещания писателей. Редактор в издательстве «Московский рабочий». Автор многих книг». Я не оставляю за ними права ругать советскую власть. Я не сужу их, я предлагаю им покаяться: заложить язык в задний проход и покрепче прижать ладошками ягодицы. Простоять в такой позе хотя бы столько же, сколько Эдуард Лимонов прожил на постоялом дворе «Винслоу». Тогда я, быть может, успею забыть о всесоюзном совещании молодых писателей и выслушаю их мнение о советской власти. Но участники совещания меня во внимание не принимают. Один недавно изобразил, как советские молодые работяги встречают большой государственный праздник: на столе стоят персики, груши, виноград, свежий салат и немного икры. Я оставляю в стороне вопрос о средствах (именно так), на которые работяги купили все это. Я готов забыть икру — я её не люблю, я люблю Пруста. Но больших празднеств в СССР два — первое мая и седьмое ноября. На первое мая фруктов в магазинах (никаких) ещё нет, а на седьмое ноября — уже нет. Можно достать? Скажите, где! Я готов съездить. Потом на празднество приходит другой молодой работяга и приносит пять бутылок коньяку. Бутылка одесского разлива — самая дешёвая — стоила в моё время пять рублей пятнадцать копеек. Итого: двадцать пять рублей семьдесят пять копеек. Средний молодой работяга получает сегодня семьдесят пять рублей в месяц. Но ради праздника он готов на любые жертвы. А может, он алкоголик? Нет, из текста такого вывода не сделаешь. Знаю, то, о чем я говорю,— некрасиво. Так рассуждали мелкие поэты-обличители прошлого столетия, вроде Розенгейма и Алмазова. Следовательно — я мелкий поэт-обличитель прошлого столетия. И зовут меня Розенгейм. А фамилия Алмазов. Мне все равно. Автор этой книги утверждает, что советская власть — порождение дьявола. Совершенно верно. То есть мне, опять-таки, все равно. Я не участвовал во всесоюзном совещании молодых писателей. Я не имел доступа в магазины, где участники этих совещаний покупали свои персики.

Вот так,— или, примерно так,— обстоят наши дела.

*

И уяснив положение этих самых дел, обратимся к книге Эдуарда Лимонова. Все, там написанное, я могу читать,— потому что я живу так, как Эдуард Лимонов. Возможно, что он сам не согласится с такой постановкой вопроса. Но никаких иных постановок вопроса для меня давно не существует. Человек, чей месячный доход превышает мой и лимоновский, должен сидеть и молчать — ждать, покуда мы разрешим ему раззявить рот в нашем присутствии. если это называется классовая ненависть, то пусть это так и называется. Горький взгляд из окна собственной виллы вызывает у меня с трудом подавляемое желание запустить в грустное окошко булыжником. если это называется криминальным марксизмом, то, следовательно, я — криминальный марксист.

Эдуард Лимонов рассказывает о том, как его бросила любимая жена. Она бросила его потому, что не хотела жить плохо; у неё и сил не было жить плохо, она не для того уехала из Москвы в Нью-йорк. В Москве жить плохо было даже шикарно. её муж был относительно известным литератором-нонконформистом, красивым, нетривиально одетым, плюющим на все и вся. Это только в России можно плевать на все и вся — там за слюноотделение уважают и даже сажают. В Нью-йорке тебе за нетривиальное поведение ничего не будет — кроме комнатушки на постоялом дворе «Винслоу», полного отсутствия сопереживателей и уважателей. Тебя даже в ЦРУ нечасто приглашают. Женщина может жить плохо с нонконформистом. Жить плохо просто так — она не может. Люди вообще не обязаны жить плохо, считать каждую копейку. А юные нежные женщины — тем более. Это настолько ясно, что и упоминать не стоит. Стыдно. А вот Эдуарду Лимонову больше не стыдно. Он уже забыл, что подобные сюжеты разрабатываются в литературе довольно давно. Но ему не до литературы, как, впрочем, и мне. Поэтому он медленно и обстоятельно рассказывает нам, как и каким образом от него уходила жена — уходила, уходила — и ушла. А он ничего не мог сделать. Я прекрасно понимаю, что читать написанное Лимоновым тяжело. Можно просто отмахнуться от его неприятностей: у всех жена ушла. Ты поэт — так читай стихи, остальное меня не интересует. Но я живу так, что меня интересует одно остальное. Оттого я сижу и читаю, как Эдичка мастурбировал, напялив на себя трусики жены, покрытые чьей-то спермой, как Эдичка организовал в комнатке всяческие секс-аппараты, читаю — и плачу. И мне все равно, что у Набокова в «Лолите» о фетишизме чётче и короче. Я не люблю Набокова, я люблю теперь только Эдичку и его несчастную жену. если бы я не знал, что это глупо, я бы написал ей письмо с просьбой вернуться к мужу. Он ведь согласен на её измены — лишь бы не уходила. Бывают, значит, времена, когда писателям — не до литературы. если это называется соцреализмом, я — соцреалист. Мне уже все равно.

Я бы назвал книгу Лимонова евангелием от Иова. Красиво — но не совсем верно. У Иова-то сначала все было, и, соскребая гной пред ликом Всевышнего, он, Иов, проклинал день, когда родился на свет — не хотел, следовательно, удовлетвориться приятными воспоминаниями. Эдичка готов, вроде бы, готов остаться при своём,— в Москве было продано восемь тысяч самиздатских сборников, латиноамериканские послы не только не посылали его, но и трапезу готовы были с ним разделить. А не помогает — и приходит на ум бедная и грубая пища, сошедшая с ума вторая жена, питво в подворотнях, куда послы не ходили… Ах так? Ну, ладно, забьюсь в свой угол с любимой женой: скромное и грешное существование. Лаура и Петрарка, Данте и Беатриче, Сальери и Моцарт… Горит свеча, гусиное перо бросает тень на полуисписанный лист, а Беатриче забавляется с резиновым вибратором, не желая отвлекать повелителя от создания художественных произведений. У кого суп не густ, у кого жемчуг мелок. Кесарю-кесарево, а… Но что-то все достаётся Кесарю, а Богу — только для Кесаря бесполезное. Литература, например. И не остаётся даже черепка, чтобы соскребать иовский гной. Нету ничего и не было ничего. Где тонко, там и рвётся. Простите, участники всесоюзных совещаний,— больше поговорок и пословиц не будет, последний раз.

* * *

Десять лет тому я совершил очень удачный книжный обмен: отдал одному интеллигенту том Верхарна, а взамен получил изданную в двадцатых годах книгу «Смерть Толстого». Это — сборник телеграмм, отправленных со станции Астапово в дни пребывания там Льва Николаевича. Никто эту книгу не писал, никто не редактировал — идут подряд журналистские сводки, железнодорожные рапортички, жандармские донесения, врачебные советы и заказы в аптеку Веркенгейма. Остались в целости и сохранности телеграфные обмолвки по Фрейду, забытые индексы и шифры, часы приёма, часы отправки, даты. Между прочим именно из этой книги знаменитые большевистские бесенята Ильф и Петров добыли свою могучую шутку: «Графиня изменившимся лицом бежит пруду». Союзы опущены — вот и получилось остроумно. Ничего лучшего о смерти читать мне не приходилось… Нет, я не случайно опустил фамилию умершего. В этой книге все на месте: и бросовая лексика первой полосы, и чиновничий переплев, и вескость начальственных распоряжений. Например; большой чин из столицы телеграфирует малому: «Известно, что местного священника уговаривают отслужить панихиду в случае необходимости. Он в сомнении. Посоветуйте не разрешать». Посоветовал. А дальше: «Пришлите с проводником бутылку одеколона». «Пришлите резиновый круг». «Дают отхаркивающее». «Дыхание — 80». И не бежит графиня к пруду — впустили её наконец к мужу. Но поздно. Побежали газетчики и топтуны на телеграф — сдавать фактаж. Пятнадцать раз подряд одно и то же: «Толстой скончался». За такую литературу — ругают. И вполне справедливо: передержка. Но не было там никакой литературы, никто тех телеграмм с художественными целями не создавал.

ещё одна деталь: на фронтисписе сборника воспроизведён рисунок обоев астаповской комнаты Толстого. Так бы и следовало издать книгу Лимонова. С рисунком обоев номера в «Винслоу». Я рискую вызвать неудовольствие самого Эдуарда Лимонова: быть может, он хотел написать русского «Улисса», а я приписываю ему создание сборника телеграмм о самом себе. Дело же, на мой взгляд, заключается в следующем — «фокус» литературы состоит в воспроизведении психологически непротиворечивых обстоятельств. Говоря попросту, у читателя не должно возникать сомнения в том, что евгения Онегина звали евгением Онегиным — литература никакой вариантности не допускает. Писатель навязывает определённую модель бытия. если читатель не убеждён — писатель проиграл. Легче всего прослеживается эта особенность в исторической романистике. Когда Юрий Тынянов написал своего «Кюхлю», принялись говорить, что, мол, на самом деле Вильгельм Карлович Кюхельбекер был не таков. Горький — прекрасно, кстати, разбиравшийся в книгах,— ответил: «Должно быть, он (Кюхельбекер — Ю.М.) таков и был. А если нет — теперь будет». Сила литературы — в умении настоять на своём, вопреки «очевидному». А её слабость? «Знаменательно, что именно беллетристы посредственные особенно охотно обращаются к истории, к биографии, точно они питают тайную надежду, что «жизнь» восполнит недостатки искусства. Истинный же сочинитель, как Пушкин или Толстой, выдумывает не только историю, но и историков». (Владимир Набоков. «Заметки переводчика»).

Ненаписанная никем книга «Смерть Толстого» и книга писателя Эдуарда Лимонова созданы по одному принципу: отказ от художественной обязательности. В самом деле, все могло происходить не в Астапово, не в Нью-йорке, а Бог знает где. Но это происходило там. От нас не пытаются скрыть недостатки искусства, взывая к нашему доверию: «Хотите — проверьте!» Лимонов буквально криком кричит, отказываясь от литературы: пародирует в названиях глав «самого» Достоевского, заключает страшную сцену переделки игрушечных наручников в настоящие — чтобы сковать и изнасиловать жену — ироническим пуантом: «годится для Голливуда»…

…Я мог бы продолжать так и дальше — вплоть до подписи. А мешает нечто. Вопрос один мешает, вопрос нелитературоведческий, нефилологический. Такой вопрос: почему Бог сделал так, что все, происходящее с писателем, годится для литературы? Имена собственные, названия постоялых дворов, случайные встречи — и пятнадцать раз в конце книги «Толстой скончался».

***

Эту главу я пишу без особого желания. Поскольку нет здесь ни слова обо мне. Но я вижу скопление морд бывших членов ССП, вижу всесоюзные совещания молодых писателей в Париже и Сан-Франциско, принимающие резолюции с единогласным осуждением политических взглядов Лимонова. Они его обязательно осудят. А что им, беднягам, остаётся делать? Да и мне, бедняге, что делать, если на моей совести несколько туш профессиональных сторонников палестинского государства, а Лимонов собирается к ним присоединиться? Я-то знаю, что он не присоединится, скорее уж всесоюзное совещание молодых писателей в полном составе морально присоединится к чему-нибудь в этом роде. Я мог бы составить два скучных списка, наподобие того, что сделал Робинзон Крузо: «хорошо» — «дурно». Ну скажем, хорошо, что Лимонов считает сотрудничество с любой политической полицией злом; плохо, что он не понимает гениальности Александра Солженицына и не видит высочайшего религиозного смысла в преображении Савла (трижды героя социалистического труда, создателя смертоносного оружия) в Павла-апостола. Как не слышит Эдичка Голоса: «Савл, Савл, что ты гонишь Меня». Лимонов не слышит, зато члены ССП — слышат. Они всегда и все слышат вовремя. И то право на суд, которое не даётся никому, приобретается Эдуардом Лимоновым скорее, чем другими. Ибо Лимонов живёт так, как он живёт, а они живут малость полегче. У них есть возможность выбора, а у него — нет.

За рюмкой коньяку я услышал верную мысль: «Художник не может бытъ буржуа». И физическое отталкивание Лимонова от любого государства мне понятно и близко. Близка мне его блатная христианская тяга к малым сим — к черноликому преступному Крису, к подвальным обитателям ресторана «Хильтона», его ненависть к стриженым под полубокс участникам конгресса гнусной пульпы и пейпера. А палестинцы, а странные троцкисты, посещающие Москву, а произведший на Эдичку впечатление белым с золотом шёлковым сюртуком полковник Каддафи? Так ведь ему и форма официанта нравилась!.. Вот так человеку пришлось, вот так у него сложилось. Но нравственный предохранитель Лимонова сработает мгновенно — при встрече со злом. А хулители его давно свой предохранитель спилили,— как Эдичка «кнопку безопасности» на детских наручниках.

Я пишу статью о книге Лимонова в три часа утра. Писать не слишком удобно: каждые двадцать-тридцать минут надо вставать и бежать к воротам — отпирать их и впускать белые фургоны, привозящие рожениц. Это — моя непосредственная обязанность, так как я — ночной сторож, и сегодня моё дежурство при родильном отделении одной из иерусалимских больниц. Плохо и другое: больница религиозная, а сегодня ночь с пятницы на субботу. Над моею головой висит объявление: «В субботу не курить, не писать и не черкать». Не верите — проверьте. Курить я выхожу за ворота, а писать — пишу, и чёркать — чёркаю. Возможно, что и эту работу я потеряю — за оскорбление чувства верующих. Предыдущую работу — главного редактора мельчайшей партийной газетки — я потерял, приблизительно, за то же самое. За оскорбление бесчувственности неверующих. Но прежде, чем меня выгнали, я успел кое-что сделать: напечатал в своей газетке первую главу из книги Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». А теперь она вышла чуть ли не полностью, и я могу её читать, могу писать о ней заметки. Спасибо и на том.

Под сенью синтетического вибратора или «Таракан от детства»

Нина Воронель

Я сижу и читаю повесть Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». Я знаю, что сегодня порядочные люди повести этой не читают принципиально, а если читают, то не признаются — стесняются. И мне вспоминается при этом вещий Олег, который, узнав, что любимый конь его умер, так и не причинив хозяину обещанного вреда, пошёл, опечаленный, поплакать над трупом верного друга,— словно нарочно, чтобы не обмануть ожиданий волхва. Видать, был этот Олег недостаточно вещим и достаточно человечным, а то бы ни за что не пренебрёг предостережением волхва, не отмахнулся бы легкомысленно от его слов,— да уж больно хотелось ему убедить себя самого, что бояться тут нечего и можно пренебречь.

Так и мои «принципиальные» и «порядочные» друзья, пренебрежительно отмахиваясь от похабного Эдички, не желают признаться, что сквозь его парикмахерские черты отчётливо проступает костлявая маска могильщика нашей цивилизации. Я же, начав читать признания Эдички, увидела в них предзнаменование для всех нас. Я почувствовала приближение того тёмного, пронзительного — до пупырышков на коже — необъяснимого ужаса, который охватывает любого нормального человека при столкновении… ну, например, с пауками.

Когда-то, лет десять назад, шведский энтомолог Хальстрем, помешанный на идее грядущей гибели человечества под натиском насекомых, снял документальный фильм, посвящённый жизни и обычаям этих, по его мнению, самых страшных врагов человека. «Хроника Хальстрема» действительно наполняет человеческую душу мистическим страхом, который автор объясняет именно нашим подсознательным знанием о роковой для нас неотвратимости будущего поражения.

Именно таким, никакой логикой неоправдываемым моим ужасом поразило меня творение Эдички, а отнюдь не количеством матерных слов на квадратный сантиметр текста и не откровенным цинизмом многих его признаний.

Неизвестно, как скоро насекомые покончат с человеком в борьбе за жизненное пространство на земле — в любом случае конец нашей цивилизации гораздо ближе, и не стоит пренебрегать исповедью на удивление типичного представителя тех, кто всеми силами старается приблизить этот конец. Эдичка, воображая, что он со всей откровенностью раскрывает перед нами свою «неповторимую индивидуальность», на самом деле написал гораздо более значительное произведение, чем просто его, Эдички, духовный стриптиз,— он документально зарисовал во всей красе непосредственного саморазоблачения чистую душу человека «восставшей массы». Как ни горько ему будет это услышать — я думаю, он мне попросту не поверит,— в открывшейся нашему взору, вполне прозреваемой насквозь мелкой лужице его души нет ничего индивидуального: её появление массовым тиражом было зафиксировано давно и надёжно. ещё в 1929 году Ортега-и-Гассет в «Восстании масс» дал точное описание того малопривлекательного облика, который в 1979 году Эдичка воспроизвёл с завидной обстоятельностью и верностью деталей: «XIX век создал совершенную организацию нашей жизни во многих её отраслях. И это совершенство привело к тому, что массы, пользующиеся сейчас всеми благами этой цивилизации, стали считать её за нечто естественное, природное. Только так можно понять и объяснить абсурдное поведшие этих масс: они целиком заняты собственным благополучием и в то же время они не замечают источников этого благополучия. Так как за готовыми благами цивилизации они не видят чудесных изобретений и конструкций, созданных человеческим гением ценою упорных усилий, то они воображают, что они вправе требовать себе все эти блага, как естественно им принадлежащие в силу их прирождённых прав».

Вспомните Эдичкино: «Но мне-то какая разница, по каким причинам мир не хочет отдать мне то, что принадлежит мне по праву рождения и таланта»! У него нет ни тени сомнения, что это ему принадлежит, так же как нет сомнения относительно своего таланта, своей избранности, своей отличности (в выгодную сторону, конечно!) от других — от всех этих пошлых производителей «пульпы и пейпера». Нет, нет, он и не думает отказываться от всех существующих в этом мире благ: от чёрных кружевных рубашек, белых элегантных костюмов, роскошных номеров в роскошных отелях, даже от той же пульпы и пейпера,— он только хочет получить все это ни за что, просто за свою «исключительность», о которой не перестаёт говорить в стихах и прозе (намекая, что такая исключительность требует больших усилий):

«Да уж сложная работа — быть от всех отличным
. . . . . . . .
Дорожит он этим знаком, быть, как все, не хочет!»

Увы, и это его качество было предусмотрено Ортегой в качестве основной, типической характеристики человека массы: «Человек массы всегда доволен собой, более того: даже восхищён собой».

Наш Эдичка тоже восхищён собой. Он восхищается собой неистово и бурно, он воспевает себя с пылкой страстью влюблённого, он неустанно, как зазывала, расхваливает своё тело («Ах, какой у меня животик — вы бы посмотрели — прелесть!»), свою душу («От природы своей человек я утончённый… Моя профессия — герой»), свою одежду — знак особой избранности («Рубашки у меня все кружевные, пиджак у меня из лилового бархата, белый костюм — прекрасен, туфли мои всегда на высоченном каблуке… есть и розовые… и покупаю я их там, где все вызывающе и для серых — нелепо»). И всякий собственный поступок для Эдички — тоже свидетельство его исключительности: «Я был счастлив и доволен собой…, когда, проснувшись, лежал с улыбкой и думал, что, конечно, я единственный русский поэт, умудрившийся поебаться с черным парнем на нью-йоркском пустыре…»*

И как естественное следствие этого безбрежного довольства собой возникает ненависть к миру, который не желает разделять Эдичкиных восторгов, не согласен задаром кормить, поить и холить предмет Эдичкиного обожания. Приговор, вынесенный этому миру Эдичкой, лаконичен и до гениальности прост: «Я разнесу ваш мир! ебал я ваш мир, в котором мне нет места,— думал я с отчаянием.— если я не могу разрушить его, то хотя бы красиво сдохну в попытке сделать это вместе с другими такими же, как я!»

Можно подумать, что он сознательно не хочет ни на йоту отступить от жёсткой схемы прозорливого Ортеги, пятьдесят лет назад запланировавшего Эдичку в полный рост: «В поисках хлеба во время голодных бунтов толпы народа обычно громят пекарни. Это может служить прообразом поведения нынешних масс в отношении всей цивилизации, которая их питает. Предоставленная своим инстинктам, масса … в стремлении улучшить свою жизнь обычно сама разрушает источники своей жизни».

И словно в подтверждение этих слов Эдичка истерически вопит: «Что ж ты, мир, еби твою мать! Раз нет места мне и многим другим, то на хуй такая цивилизация нужна?! Свалить эту цивилизацию, свалить с корнем, чтоб не возродилась!»

Но выкрикивая это, Эдичка начисто забывает, что свалив с корнем эту цивилизацию, он заодно уничтожит всех создателей кружевных рубашек и розовых башмаков на высоких каблуках, не говоря уже о других радостях земной жизни, так милых его сердцу потребителя. ему в этот миг кажется, что кружевные рубашки, как воздух и солнечный свет, рассеяны в пространстве и ждут только справедливого распределения, чтобы усладить своим нежным касанием тела всех желающих.

И в то же время Эдичку нельзя назвать очень уж принципиальным противником нашей, казалось бы — столь ненавистной ему цивилизации. Чего стоит одно его признание, что он в любую минуту готов её принять и даже полюбить, только бы она, подобно сказочной избушке, повернулась «к морю задом, а к нему передом»: «Напротив моего окна виден отель «Сан-Реджис-Шератон». Я с завистью думаю об этом отеле. И безосновательно мечтаю переселиться туда, если разбогатею».

Как именно он разбогатеет, ему неважно: он готов на все. ему все равно: написать ли письмо «вери аттректив леди» из газеты «Виллидж войс» в надежде, что она купит его сексуальный пыл, или послать подборку стихов в Москву, в журнал «Новый мир», в надежде, что там купят его пыл литературный. А если никто на его предложения не откликнется, то можно и иначе: «Воровать надо, грабить, убивать,— говорю я».

Альтернативу, которую Эдичка предлагает миру, можно сформулировать в трёх словах: «Кошелёк — или жизнь!» От грабителя с большой дороги его отличает только масштаб требований и угроз: он ставит этот выбор не перед одиноким оробевшим путником, а перед всей нашей цивилизацией; а получить хочет не горсть жалких монет, а все освоенное человеком жизненное пространство.

Угрозы такого рода в демократическом обществе неподсудны. Эдичка это знает и потому не утруждает себя дурацким маскарадом: тёмный лес, захрапевшие от испуга лошади, маска на лице. Он с радостной готовностью сообщает свой адрес, он позволяет нам обозреть его лицо во всей красе, предпослав повести свою фотографию: любуйтесь, вот он я — Эдичка! А чтобы мы, не дай Бог, не упустили какой черты в его облике, он предстаёт перед нами голый по пояс (почему только по пояс, Эдичка?!), украшенный лишь висящим на шнурке крестом.

Честно говоря, я не понимаю, какой смысл для него имеет этот крест. Ни одна строка в его повести (равно как и в стихах) не свидетельствует о его необходимости для Эдички. Подробнейшим образом описывая свои оргазмы и мастурбации, нежнейшим скальпелем препарируя свою творческую мастерскую, не забыв познакомить нас со своими любимыми блюдами и нарядами, похвалясь изобретательностью в области эротических радостей, Эдичка нигде и ни разу не обмолвился о своём отношении к потусторонним ценностям, к вере или к Богу. И поскольку вряд ли кто из читателей решится обвинить автора в чрезмерной застенчивости, то это умолчание нельзя объяснить стыдливым нежеланием впускать посторонних в интимные заповедники своего «Я». Просто смешно заподозрить в такой щепетильности Эдичку, с таким смаком описавшего, как он онанирует, напялив ещё тёплые, залитые чужой спермой, колготки неверной жены; Эдичку, пригласившего фотографов запечатлеть «Мемориал святой елены» — выставку, сплошь составленную из тампексов и нижнего белья покинувшей его возлюбленной.

Похоже, что, нацепив крест для украшения своей нагой персоны, Эдичка в действительности — как и подобает истинному «человеку массы» — не верит ни в Бога, ни в черта и, сам чуждый высших побуждений, начисто отрицает возможность таких побуждений за другими. Сам он, хоть и непрестанно рекламирует себя как одного из лучших поэтов России, время от времени проговаривается об истинных целях своих поэтических попыток; а ведь Фрейд давно подметил, что для понимания личности проговорки и оговорки куда важней прямых деклараций. Вот истинное поэтическое кредо Эдички: «Поэзия, искусство — это высшее, чем можно заниматься на Земле. Поэт — самая значительная личность в этом мире… Для поэта лучшее место — это Россия… Десятки тысяч поклонников… и прекрасные русские девушки, Тани и Наташи, все были его… Потому что речь идёт о хлебе, мясе и пизде. Не на жизнь, а на смерть борьба. Это вам не шутка».

Неудивительно, что первые свои поэтические успехи Эдичка эксплуатировал в целях мелкой личной наживы: «Я выступал в роли херувимчика-поэта — читал, обычно это происходило на танцевальной площадке или в парке, раскрывшим от удивления рты девушкам стихи, а Саня Красный в это время… легко и незаметно, он был в этом деле большой артист, снимал с девушек часы и потрошил их сумочки». И так же неудивительно, что он подозревает и других в столь же низменных побуждениях: «Печатал же свои книги Солженицын… здесь, на Западе, его совесть не мучила, по сути дела, он думал только о своей писательской карьере, но не о последствиях и влиянии своих книг». (Интересно, кто, по мнению Эдички, потрошил сумочки западной общественности, пока Солженицын заставлял её раскрывать от удивления рты,— уж не Сахаров ли?).

Эдичка не сомневается, что речь всегда идёт «о хлебе, о мясе, о девочках»: «Удачно сидел в тюрьме или психбольнице там — получай деньги здесь». А он, Эдичка, не удостоился такой чести — ни в тюрьме, ни в психушке не посидел, вот никто ему «здесь» и не платит; и даже потаскухой, как его бывшая жена, он стать не сумел — ну как тут не возроптать?! Ведь он страдает «только потому, что такое неравенство, что у неё есть пизда, на которую есть покупатели, а у меня нет!» Но никто его ропота не слышит, а жить дальше надо, и пока он не набредёт «на вооружённую группу левых экстремистов, таких же отщепенцев», как и он, Эдичке остаётся только онанизм — физический, столь красочно им воспетый, и духовный — воспоминания о славном его прошлом: «В моей стране я был одним из лучших поэтов… я образ русского человека в своих книгах сумел создать. И русские люди меня читали… ведь наизусть повторяли, читали».

После таких слов невольно задумаешься — ведь если человек говорит о себе такое, что-то за этим, наверно, стоит? И я беру Эдичкины стихи, опубликованные в журналах «Эхо» и «Ковчег», и снова перечитываю их — может, чего увижу? Но нет, я — не вижу. Но ведь я — всего лишь человек, могу и ошибаться. Что ж, можно попробовать иначе,— я напишу на одной половинке страницы несколько строк, которые мне кажутся представительными для того, что именуется «русской поэзией», а на другой, параллельно,— несколько строк из Эдички: пусть читатель сам оценивает, та же ли это культура, тот же ли поэтический мир, та же человеческая вселенная?

Я хочу пояснить — я говорю не о качестве стихов; в конце концов, в наше время не только Лимонов руководствуется принципом «Друг Аркадий, не говори красиво», и даже неискушённому читателю понятно, что косноязычие его стихов — нарочитое. Я говорю о принципиальном противостоянии лимоновского мира миру русской классической литературы. Своё отношение к ней он сам выразил весьма недвусмысленно на страницах Эдичкиных откровений: «Таская собрания сочинений, мутно-зелёные корешки Чеховых, Лесковых и других восхвалителей и обитателей сонных русских полдней, я со злостью думаю обо всей своей родной, отвратительной русской литературе, во многом ответственной за мою жизнь. Бляди мутно-зелёные… и буквы-то мне маленькие многочисленные противны».

Это своё отношение он подтвердил и практически, написав поэму «Русское», которую тоже можно разбить на две части и выписать на одной странице в две колонки, показав, что эти части относятся к двум разным культурам, друг другу враждебным; тогда в одной колонке окажется нечто вроде пародийных отрывков из «блядей мутно-зелёных», а во второй — строки, представляющие поэзию, принадлежащую «новой» культуре, не только не наследующей старую, но и прямо ей противостоящей:

Конечно, не Эдичка положил начало этой новой культуре, не он сказал в ней первое слово. Он просто последователь, подражатель, эпигон других, более ранних, сильных своим невежеством и неразборчивостью претендентов на первородство в русской поэзии. Когда в начале века всеобщее образование, насаждаемое закомплексованной интеллигенцией, выплеснуло на культурную арену массового читателя, желающего стать массовым писателем, встревоженный Н.Гумилев писал: «Все это очень серьёзно. Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своей талантливостью и ужасных своей небрезгливостью».

Но и этот, испугавший Гумилёва, всплеск «литературной» пены на гребне высоко взметнувшейся волны восставшей массы не был первым сигналом надвигающегося потопа. За пятьдесят лет до того беспощадная рука Достоевского с пугающей точностью набросала портрет первого апостола новой культуры, утверждающей приоритет Желудка перед лицемерными высокими идеалами XIX века:

«Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства…
Место занял таракан,
Мухи возроптали,
Полон очень наш стакан,
К Юпитеру закричали…

— тут у меня ещё не докончено, но все равно, словами!..— Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплёскивает в лохань всю комедию, что давно надо было сделать».

Узнаете? Да, да, это он — капитан Лебядкин, автор замечательных строк о том, как «краса красот сломала член», истинный первооткрыватель новой страницы духовной жизни нашего времени. Явление этого пророка народу замечено не мной первой, о нем уже писали другие. Вот что сказал об этом один современный русский критик, имени которого я, к сожалению, не могу пока назвать: «Устами капитана Лебядкина заговорил Желудок,… доросший до того, чтобы иметь свою жизненную философию. Вот … его концепция мироздания, его кредо: ничего нет, ни Бога, ни черта, ни вечности, ни разума, ни смысла. Все это чушь, ерунда, интеллигентские бредни. есть только стакан, полный мухоедства, … никакого Юпитера нет в помине, есть только Никифор, который выплёскивает это мухоедство в лохань, на помойку. А коли так, какой смысл стеснять свои желания, если «мухоедство» — единственный закон земного бытия? И в полном соответствии с нарисованной им картиной мироздания Лебядкин чётко формулирует новую мораль нового человека, свою единственную заповедь, которая настолько всеобъемлюща, что одна способна противостоять всем заповедям Моисея и Христа: «Плюй на все и торжествуй!» Так легко и просто расправился капитан Лебядкин с двумя великими тайнами, терзавшими Канта: звёздным миром, нас окружающим, и нравственным законом внутри нас».

Путь был давно проторён, так что Эдичке было не так уж трудно по нему пуститься. Он выехал, вышел, выполз в «стакан, полный мухоедства»: «В литературе тут своя мафия, в любом виде бизнеса своя мафия. Мафиози никогда не подпустят других к кормушке. Дело идёт о хлебе, о мясе, о жизни, о девочках». Выполз — и заорал: «Нам надоело защищать ваши старые вылинявшие знамёна, которые давно перестали быть ценностями, надоело защищать «Ваше». Ну вас всех на хуй!.. Может, набреду на вооружённую группу левых экстремистов…— пострелять хочется!— а может уеду куда-нибудь, к палестинцам или к полковнику Кадаффи, в Ливию» Он уедет к кому угодно, только бы разрушить мир, в котором нет ему, Эдичке, места, «принадлежащего» ему «по рождению и таланту». Но и это тоже уже не ново: «Свету ли провалиться иль мне чаю не пить? Я скажу, чтоб свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить…» (Ф. Достоевский, «Записки из подполья»).

Надо, правда, отметить, что Эдичка выражает свои чувства по поводу света, которому он желает провалиться, куда более энергично и решительно: «Я ебал вас всех, ебанные в рот суки! Идите вы все на хуй!».

Содрогаетесь? Непривычно? Но, я думаю, вы содрогаетесь не столько от естественного отвращения к бранным словам в печати, потому что ведь не сами слова страшны, их ведь все знают, даже те, которые не употребляют,— вас пугает другое: этот потомок капитана Лебядкина, который вышел из подполья, этот таракан, который выполз в стакан, полный мухоедства, и в предсмертном отчаянии изрыгает свои проклятия нам, «блядям мутнозеленым», защищающим ненужные ему, изжившие себя ценности. И хоть отчаяние его кажется ему самому предсмертным, он не хочет умирать без борьбы, он ещё попробует, кто кого — он нас или мы его. Никакие сомнения, никакие доводы устаревшей морали не омрачают при этом его чистую душу — они ему неведомы, он от рождения не знает разницы между уборной и гостиной. Так что вы правильно содрогаетесь: когда автобус, в который вы посадили свою жену с ребёнком, взорвётся на ваших глазах, разбрасывая далеко вокруг окровавленные ошмётки человеческих тел, не сомневайтесь — это Эдичка выполняет свою программу расправы с нашим миром. А когда кучка вооружённых негодяев захватит ваш самолёт и поставит вас к стенке в бараке далёкого африканского аэропорта,— будьте уверены, что Эдичка выполняет своё обещание. если вы не верите мне на слово, можете прочесть опубликованное в номере пятом нашего журнала интервью с «отставным» немецким террористом Михаэлем Бауманом, который был центральной фигурой многих кровавых событий, отметивших деятельность немецких «левых» в последнее десятилетие. Вы увидите, как много общего у него с нашим милым Эдичкой — хоть, в отличие от Эдички, он не рассказывает подробностей о своём опыте группового секса. Зато он со знанием дела поясняет, какие психологические преимущества даёт ущербному человеку ощущение пистолета в кармане: «Ощущаешь чувство превосходства,— стоит только спустить курок». Отличное средство против комплекса неполноценности! Он не скрывает, что главной целью всех террористических актов была и остаётся самореклама, шумиха в прессе, известность: «По сути дела, пресса создала нас. Мы всегда боялись, как бы наши акции не прошли незамеченными прессой: ведь это лишило бы нас рекламы». Вот он, Эдичка, «по рождению и таланту» заслуживающий, как ему кажется, права быть знаменитым, чтобы «все девочки были его», а наделе никому он не нужный, никому не известный, затерянный в многомиллионной толпе таких же охотников за славой. Тут уж, конечно, на все можно пойти — например, «в знак протеста» против поднимающего голову фашизма заложить бомбу … в еврейском общинном центре в годовщину Хрустальной ночи. Что с того, что центр еврейский,— важно, чтобы «репортаж об этой акции облетел весь мир». Интервью с Бауманом кончается весьма выразительным пассажем о возможном атомном шантаже, цель которого описана так: «С такой вещью (с атомной бомбой) в руках можно заставить федерального канцлера сплясать канкан на столе и показать это по цветному телевидению». Вот и весь высокий полет идей: взорвать полмира, полного мухоедства, чтобы остальная половина по телевизору могла лицезреть федерального канцлера, пляшущего на столе канкан по требованию тараканов, ни на что, кроме насилия, не способных.

* * *

Мы живём в безумном, безумном, безумном мире, атакуемом полчищами маленьких людей, желающих казаться значительными, жаждущих славы и готовых для этого на вес, ибо «по рождению и таланту» они лишены всякого морального барометра, регистрирующего разницу между добром и злом. Такие люди, собственно, всегда водились в любом обществе, вернее — вне любого общества, но в нашем веке роковой перелом определился изменением их числа на общественной арене и их влияния на судьбы мира. И нельзя сказать, что в предшествующей литературе не было попыток описания их тараканьей души (или того, что у них вместо души),— но ни одна не была столь совершенной и полной, как попытка Эдички. Воистину, Эдичку следует поздравить с большим литературным успехом — он ухитрился превзойти в этом деле таких писателей, как Михаил Зощенко и Владимир Марамзин, все своё мастерство отдавших воссозданию облика восставшего человека массы. Причина эдичкиного успеха очевидна: там, где Зощенки и Марамзины пытаются с помощью высокого мастерства влезть в шкуру простого человека, понятия не имеющего ни о звёздном мире, ни о нравственном законе, там Эдичке не надо ни мастерства, ни искусства,— он сидит в этой шкуре по праву рождения и таланта, он от наших «мутно-зелёных» игр с противными маленькими буквами совершенно свободен, ему нет нужды подгонять слова друг к другу — ведь он рассказывает о себе, а не о своём «лирическом герое». Это он, Эдичка, а не плод его, Эдички, художественного воображения, похваляется тем, что стегал ремешком по пипке свою жену, или так же откровенно восхищается своей исключительной образованностью на том основании, что знает наизусть несколько строк Т.С.Эллиота в русском переводе. ему неведомо авторское отношение к персонажу, ибо нет нравственного зазора между Эдуардом Лимоновым и его Эдичкой, нет иной точки отсчёта, иного угла зрения, выводящего произведение из плоскости существования в пространство искусства. Жизнь, как справедливо подметил Эдичка,— бессмысленный процесс, не знающий нравственных ограничений, у жизни нет моральной составляющей, она по сути своей аморальна, и только человеческое сознание придаёт значение таким понятиям, как грех и добродетель. Искусство — это одна из форм, в которых человек пытается осмыслить и упорядочить своё представление о жизни, и потому оно всегда написано в присутствии неких потусторонних ценностей, лежащих за пределами биологического существования. Как ни старается Зощенко перевоплотиться в Васю Былинкина, утверждающего, что соловей «жрать хочет — вот и поёт», ему не удаётся перестать быть писателем Михаилом Зощенко, и посмеивающимся над простоватым Васей, и чуть-чуть боящимся его уверенной в себе «простоты». Эдичка же искренно восхищается собой, Эдичкой,— и образ его, им же созданный, свободен от потустороннего отношения создателя к персонажу, от насмешливого подмигивания автора читателю, от ужаса художника перед описанным им тараканом. И потому образ этот — кристально чист и целен. Он весь, как на ладони, бесстыдно вывернутый наизнанку,— ибо главное достоинство Эдички состоит именно в полном отсутствии стыда — к чему он ему? Ведь стыд, как и боль, есть индикатор морального непорядка, а Эдичка, живущий по ту сторону добра и зла, незнаком с моральным порядком, о нарушении которого возвещает стыд. Вооружившись бесстыдством, как главным и единственным литературным приёмом, он пишет — как дышит, не затрудняя себе искусством и прочей косметикой: он и без косметики прекрасен и конгениален себе самому.

Я не иронизирую, я повторяю совершенно серьёзно: я считаю повесть Э.Лимонова крупным литературным событием, равным которому могла бы быть только расшифровка дневников человекообразной обезьяны в момент превращения её в человека. Это произведение необходимо было предать гласности, то есть напечатать и обсудить, невзирая на все осложняющие публикацию обстоятельства. И я безмерно благодарна Н.Бокову и А.Крону за то, что они избавили наш журнал от этой тяжкой общественной обязанности,— ведь если бы не они, это пришлось бы сделать нам: наш принцип неутаивания правды не позволил бы нам уклониться. А теперь вся тяжесть последствий такой публикации ложится на плечи «Ковчега», и мы можем с чистой совестью обсуждать повесть Лимонова за чужой счёт.

Я в последний раз перелистываю творение Эдички и слышу, как на соседней странице горькими слезами завистника плачет Юрий Милославский. Он завидует и надрывно утверждает, что он тоже замечательный, как Эдичка, что он тоже — таракан и поёт лишь потому, что жрать хочет. И при этом горько плачет, ибо в глубине души знает, что это — не так. Он доказал это и себе, и нам, умудрившись написать о книге Эдички без единой цитаты из него. После всех своих хвастливых деклараций писатель Юрий Милославский в растерянности запнулся перед тем, что он, так и не решившись на «прыжок в бездну», скромно назвал в конце концов «синтетическим вибратором» и чему Эдичка, ничтоже сумняшеся, дал истинное полновесное имя. И не поможет Милославскому попытка подольститься к Эдичке и обещание шагать с ним в ногу: когда полчища тараканов ворвутся в наши края, они Милославского не пощадят, своего в нем не признают, они мигом смекнут, что все, им написанное, писано в присутствии «Того, кто сотворил Небо и Землю, сломал меня пополам, так что от хруста собственного станового хребта ничего другого не услышишь…» (Ю.М.) . А таких в тараканы не берут, нечего и проситься: ведь если что постороннее и присутствует в тараканьих писаниях, то это всего лишь вышеупомянутый синтетический вибратор, заменяющий таракану «Того, кто сотворил небо и землю» — и мы должны быть благодарны Эдичке за искренность, с которой он в этом признается.

* Честно признаюсь — мне не так просто было решиться цитировать Эдичку без купюр. Я, конечно, прекрасно понимала, что Эдичка с купюрами — уже не Эдичка, но рука все же не поднималась. Я даже пробовала прибегнуть к многоточиям, но получалось ещё хуже — вроде: «На заре ты её не…, на заре она сладко так…» Тогда я отложила статью на несколько дней в надежде, что время само подскажет, как быть. Но время не подсказывало ничего, кроме честного цитирования. Я чувствовала себя, как когда-то на одних литературных именинах в моей прошлой московской жизни: за столом сидели милые, холёные, нарядно одетые люди, и все они поголовно были бывшими мужьями и жёнами друг друга. Слева от меня пятый муж четвёртой жены хозяина оживлённо обсуждал с третьей женой второго мужа своей первой жены общих внуков, а справа третья и четвёртая жены второго мужа хозяйки с возмущением говорили о неполадках в отоплении их общей, через этого мужа, дачи. Вокруг меня все, погрузясь в увлекательные общие заботы, дружно наслаждались семейной беседой, а я сидела молча, чужая им всем, и с внезапным стыдом отводила глаза от своего единственного мужа, старомодного, как резной буфет, у которого ни с кем, кроме меня, не было общих дач, а если говорить честно, то и вместе со мной тоже не было. Я чувствовала, что я безнадёжно устарела, вышла в тираж, выпала из обоймы. И вот сейчас такое же чувство своей чудовищной несовременности заставило меня в конце концов решиться на отчаянный шаг: сказав себе, что из песни слова не выкинешь, даже если оно матерное, я взяла на себя ответственность цитировать текст повести, как он есть,— без купюр и многоточий.

Крик одиночества

Алла Биндер

В нашей политизированной, в нашей идеологизированной читательской среде вошло в неискоренимую привычку, в своего рода интеллектуальный автоматизм — прочитав книгу, немедленно её классифицировать, подгонять под рубрику, вычленять из неё идеологию автора, анализировать его политические взгляды, обобщать его социальный опыт. На худой конец — помещать его в так называемый «литературный ряд»,— а ряд этот состоит сегодня из непременной обоймы модных имён, этакого джентльменского набора, куда входят обязательный ныне Набоков, обязательный Булгаков, обязательный Домбровский, Битов и прочие.

Заставленная идеологическими табличками и знатными именами, книга попросту перестаёт существовать сама по себе. Исчезает острое ощущение первичного восприятия, сопровождавшее во время чтения. И тогда все, что потом говорится и пишется о ней, только раздражает своим несоответствием этому простому нерасчленённому критическим скальпелем движению души навстречу авторскому слову.

Я не думаю, что вся эта классификация производится из одних только пагубных целей. Но я думаю, что иногда бессознательно она этим целям служит, помогая отделаться от мучительного ощущения, что вот, неприятная книга — а чем-то волнует и притягивает. В таких случаях социальное, идеологическое или литературное препарирование, бесконечно удаляя от первоначального ощущения, помогает его снять, забыть и тем самым — как бы устранить. Объяснение, в сущности, становится формой освобождения из-под власти книги, но ничего в этой власти не объясняет.

Именно это, мне кажется, происходит с книгой Лимонова. Обсуждают взгляды Лимонова, позицию Лимонова, кредо Лимонова, место Лимонова в литературном процессе и даже в судьбах современной культуры. Лимонов разрастается, укрупняется, обобщается, превращается в Лимоновых, в символ «эпохи». А я при этом ощущаю, что все сказанное (очень умное и тонкое само по себе, как некое интеллектуальное упражнение) нисколько не объясняет мне (а может — и другим читателям, на которых книга подействовала так же), чем она захватывает, что мне в ней открылось, почему она запомнилась.

Я понимаю, что можно очень стройно и логично объяснить всю генеалогию, идеологию и социологию Лимонова-автора: маленький диссидентствующий поэт; полу-блатной парень; привык к лёгкой удаче и лёгкой славе; сомнительные моральные качества; выброшен за кордон волной эмиграции; не любит и не хочет работать; пошёл на дно; озлоблен; всем завидует; всех ненавидит; предъявляет обществу непомерные претензии; воинственно враждебен к нему за то, что оно не торопится эти претензии удовлетворить. Кстати, для меня далеко не ясно, кто прав в этом извечном споре Поэта и Толпы: вспомним хотя бы судьбу Ван-Гога, Достоевского, Цветаевой, Мандельштама и тысяч других, умерших в голоде, нищете, одиночестве и проклинавших общество, которое равнодушно отвечало им: «А вы работайте,— как все!»

Я понимаю, что над этой генеалогией можно возвести любые самые 192 сложные конструкции: Лимоновы — знамение антилитературы, Лимоновы — знамение антикультуры, Лимоновы — знамение антицивилизации.

Но едва начинают говорить о «Лимоновых», то есть об обобщённом до социального явления авторе, Лимонов как единственная (а каждый для себя — единствен) человеческая личность исчезает, и с ним исчезает все, что составляет его трагедию.

Я не считаю, что для суждения о книге читателю непременно нужно знать о её авторе, развратник он или аскет, пьяница или трезвенник, красив или уродлив, как смертный грех. Я не думаю, что для суждения о книге читателю нужно во что бы то ни стало знать о литературном процессе и культурных подвигах нашего времени. Давайте представим себе на минуту, что наша цивилизация уже погибла, засыпанная каким-нибудь чудовищным землетрясением, и через тысячу лет археологи откопали из всей нашей культуры одну только книгу под странным названием «Это я — Эдичка». Я думаю, они бы поняли, что с их стороны было бы просто некорректно по одной, случайно найденной книге строить догадки о нашей культуре, нашем литературном процессе и тому подобное. Вероятно, они сочли бы для себя наиболее правильным — как нахожу и я,— просто попытаться честно прочесть эту книгу, как послание человека — человеку, как исповедь души перед другой душой (в надежде, что такая — близкая, понимающая, сопереживающая душа найдётся) . Они ничего не знали бы об авторе, и поэтому им пришлось бы оставить всякие домыслы о нем. Им пришлось бы говорить только о книге, о том, что в ней, а не вне её: о герое и о том, что с ним происходит. Их не смущал бы густой мат, обволакивающий каждую страницу и каждую строку — они бы попросту его не замечали (как не замечаю я), считая индивидуальной речевой характеристикой героя, склонного употреблять несколько излюбленных и непонятных слов в каждой фразе. (Я упоминаю об этом потому, что многим сегодняшним читателям это наверняка покажется главным в книге и навсегда закроет путь к её главному, подлинному). Их не раздражали бы политические выпады автора против неведомых Сахаровых и Солженицыных (а это тоже может отбить охоту к чтению или предопределить оценку книги сегодня). «Но что же тогда осталось бы от книги?» — воскликнете вы. Я отвечу, не беспокойтесь. Вот тогда и осталось бы то, о чем она действительно говорит,— во всяком случае, мне.

Я не хочу ничего знать об авторе, я опускаю мат, я отбрасываю политику, я пренебрегаю даже высокими претензиями поэтической натуры, которые, несомненно, с большим сочувствием будут смаковать другие «обделённые» поэты, я не хочу искать для книги место в «контексте эпохи» — я хочу, пройдя через все эти нагромождения слов, подойти вплотную к Эдичке Лимонову — лирическому герою книги писателя Эдуарда Лимонова (совпадение имён и фамилий — случайное) и поговорить с ним один на один.

Я хочу услышать, наконец, что говорит он,— а не все его толкователи.

— Тебе плохо, Эдик?— спрошу я.— Только не ёрничай, я же вижу, что тебе плохо…

— Знаешь,— ответит он,— так паршиво, что хоть подыхать. Видно, кранты мне, дошёл Эдичка до точки…

— Ну что паршиво-то, Эдик? Денег нет, работы нет, что?

— Да е…л я эти деньги!— закричит он.— Заработать я хоть сейчас могу, разве в этом дело! Тошно мне на этом свете, понимаешь, ненавижу я все это, ох как ненавижу — разнёс бы все под корень!

— Ну почему, Эдик, почему?

И тут он впервые за все время поднимает на меня тоскливый сумасшедший взгляд:

— А ты будто не знаешь?

А я свой взгляд — отведу. Потому что я действительно — знаю. И все, кто через это прошёл,— знают тоже. Все мы за эдиковой ненавистью, непрерывным матом, злобой и завистью, внезапными приступами «социальной» и «политической» ярости угадываем их главную и единственную причину. Неустранимую причину, непобедимую боль, которая может навалиться на любого человека, во всяком месте, во все времена — при всех режимах и во всех культурах.

Это — боль одиночества.

Не «одиночества в толпе», не культурного одиночества высокого ума в обывательской массе, не трагического одиночества опередившего свой век политического провидца, не… не… не…

Просто того одиночества, которое — по разным причинам, по стечению жизненных обстоятельств — может достаться в удел любому человеку: мне, вам, Эдичке Лимонову.

Того одиночества, когда вокруг — ни души; когда хоть вой, хоть о стены головой — никто не вспомнит, не откликнется, не подойдёт, не спросит; когда умер, исчез, ушёл последний, единственный, самый близкий человек; когда готов на что угодно, самое чудовищное, сумасшедшее, раньше невообразимое до ужаса: с негром переспать, дать объявление в брачную газету, целовать чьи-то вонючие трусики, сорваться среди ночи с постели и броситься на панель к любому прохожему, провалиться в беспробудный сон или запой на недели, месяцы, годы, убить кого-то, убить себя — только бы освободиться от этой сверлящей, этой ни на секунду не покидающей душу и тело боли, только бы затихла эта разрывающая сердце тоска… Может быть, только мать на свежей могиле своего ребёнка знает такую мгновенно опустошающую весь мир боль, когда невозможно и незачем подняться и хочется одного — камнем в беспамятстве катиться вниз, вниз, в абсолютный, последний мрак… Вот так и одинокий человек, по-настоящему одинокий человек воет над такой могилой — своей собственной…

Исповедь Эдички Лимонова — это крик одинокого человека из беспросветного мрака своего одиночества. Это не вопль, не стон, а вой души, которая жаждет любой близости, любой ценой — хоть ценой продажи своего тела жирному педерасту-импотенту, хоть ценой продажи своей души тощим импотентам-троцкистам. Но всякая близость оказывается лишь мгновенной — даже самая бескорыстная, почти любовная (именно потому, что бескорыстная) близость с негром в грязных развалинах Нью-йорка. И потому её хочется продлить, задержать, об неё согреться… Люди вокруг? Какие люди? Вселенная же пуста, я же вам именно об этом кричу, как же вы не понимаете?! Никого нет, нигде — только я один!

Он завидует ушедшей жене, потому что у неё есть «дырка» — а значит чья-то постоянная близость. Он завидует богатым, потому что у них есть деньги — а значит возможность в любое время купить близость. Он завидует всем, кто не одинок, а это значит — большинству «нормальных» людей, составляющих «общество». Он всем завидует и всех ненавидит за то, что у всех есть то, в чем ему отказала судьба. Не деньги, не слава, не безделье, не машины, даже не родина или семья, е—л он все это! а есть у них — ничем не заслуженное, просто так подаренное, дуриком подвалившее счастье: не быть одиноким.

И — какая разница, отчего постигла его эта беда? В ней не виноват никто — и виноваты все, весь мир; жизнь-сука виновата, что она так устроена, человек-падло виноват, что он так устроен — нужны ему другие, позарез нужны, хоть одна близкая душа на свете каждому ведь положена,— а её нет. И он сидит на краю ледяной пустыни, по-волчьи воет в ночной мрак и тоскливо прислушивается: не долетит ли с другого края ночи чей-нибудь ответный вой?

А случайному путнику от этого воя — жутко. Он зябко вздрагивает, оглядывается исподлобья и крепче сжимает в кармане пистолет. Пулю, пулю, ещё пулю — прямо в тень, упруго метнувшуюся из кустов на дорогу. Вот и закрылись глаза, ещё секунду назад горевшие тоскливой надеждой…

если снять с книги Лимонова все наслоения и помыслы, останется книга об экзистенциальном, то есть всеобщем, всечеловеческом страхе — остаться одному. Предельно искренняя и беспощадная исповедь человека, которому не повезло — он заболел этой экзистенциальной болезнью, которая часто бывает смертельной. Я думаю, что именно этим она и затрагивает душу, всякую душу, способную ощутить чужую трагедию и почувствовать в ней собственную. Оглянитесь в толпе — видите: там… и вон там… и вот ещё — смотрят на вас тоскливые глаза, горящие сумасшедшей надеждой. Смотрят — и тут же отворачиваются…

Эдичка Лимонов и другие

Яков Ашкенази

— Возьмите нас с собой, мы тоже все умеем!
(Крик души).

А крикнула это милая, интеллигентная девочка из интеллигентной компании, гулявшей где-то в Крыму возле правительственных дач. По лесной дороге съезжались, солидно шурша, чёрные широкие автомобили. Они таинственно исчезали где-то там, куда даже близко подходить не разрешалось. Интеллигентные мальчики и девочки говорили о роскошной жизни там, о том, как эта таинственная и роскошная жизнь происходит.

— Подумаешь!— сказала самая хорошенькая и очень женственная.— Подумаешь! Мы тоже все умеем!— И она побежала навстречу чёрной машине.— Возьмите нас!— закричала она ей.— Возьмите нас с собой! Мы тоже все умеем!

Но машина её не расслышала и равнодушно прошуршала дальше, обдав девочку лёгким, безразличным облачком пыли.

Тем мальчикам и девочкам было лет по двадцать. Нынче им больше тридцати, но они не перестали мечтать о роскошной жизни. Малая часть из них осталась мечтать на месте, многие — уехали, поселились в Америке, кое-кто в Австралии и в Канаде, надеясь проникнуть туда, где пьют лучшие вина, курят сигареты высшей марки, вкусно едят и сладко спят.

Так случилось, что мечты их не осуществились. Более того, их иллюзии разбились вдребезги. Мальчикам и девочкам хотелось, чтобы окружившая их западная действительность приняла их такими, какие они есть. А жестокая действительность хочет, чтобы они приняли её такой, какая она есть. Возник конфликт. Никто уступить не хочет. Мальчики и девочки убеждены, что они гениальные, многообразно талантливые, необычайно прекрасные внутри, а некоторые — и снаружи. За обильные достоинства им хотелось бы получить небольшое возмещение в виде вышеуказанной роскошной жизни. А действительность не возмещает. Конфликт усиливается, ожесточается. И, как часто случалось прежде, перерастает в конфликт социальный.

Вроде бы все нормально. Не грозит ли это нам бунтом недовольных, социальным протестом, пугачёвским мятежом?

Нет, не грозит. Как говорила та милая, интеллигентная девочка на лесной дороге возле правительственных дач в Крыму, мальчики и девочки тоже все умеют. Только их не берут. Мальчики и девочки готовы выскочить из себя, лишь бы их взяли, они даже пробуют (и часто — удачно!) выскочить из себя, преодолеть себя и в себе, но их не берут. Оказывается, они не умеют. Девочка на лесной дороге была слишком самоуверенной. У них не получается.

На этой стадии мальчики и девочки злятся. Злые мальчики и девочки ищут единомышленников в левых организациях, желая отомстить проклятому обществу. Какому? А тому и этому! Всем! Всем! Всем! Те не взяли и эти не берут?! Так отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног? Но единомышленники из местных левых обнаруживают, что мальчикам и девочкам как раз очень нужен златой кумир, и перестают считать их в своих. Мальчики и девочки остаются в гордом одиночестве, противостоя мрачной действительности.

Ах, если бы — в гордом! Ах, если бы — противостоя! Увы! Они завидуют самым жалким образом. Они завидуют и ненавидят, где бы они ни были — в Израиле, в Америке, в Австралии, в Канаде и на Канарских островах, если их возьмёт с собой туда сжалившийся покровитель. Они ненавидят и этого покровителя, потому что он взял их на Канарские острова только на летний сезон или на полсезона или на время летнего отпуска.

Им хочется навсегда! Им хочется роскошную жизнь с вином, сигаретами, люксовыми номерами, золотыми (или с платиновыми?) зажигалками, шуршащими по гравию широкими машинами — навсегда! Они готовы на все, они почти все умеют, а не умеют — будут стараться научиться! Они отдадут ради такой жизни что угодно, просто теперь уже отдавать нечего! А им плевать, им очень хочется! Но им не дают…

Тогда они обрабатывают свои дневники, в которых подробно описывали, как они хотели и как им не дали. Обнаруживается, что у них есть талант; он и вправду есть. Он проявляется, например, в той самой прекрасной части дневников, где рассказывается о познании бездны одиночества, одиночества абсолютного, в котором и в помине нет роскошной жизни. Когда человек ищет человека, человек любит человека и ненавидит то, что мешает им найти и любить друг друга. И совсем не завидует.

Но и большая часть истории Эдички Лимонова, где рассказывается о зависти, очень интересна. Потому что она — документ, свидетельствующий о том, что проделали с тридцатилетними русскими, с теми, кто родился после Войны. Ведь в школе им внушали, что цель общества, в котором они живут — материальное благосостояние, та самая роскошная жизнь сидящих в чёрных, широких машинах. Они к этой жизни и стремились. Им объясняли про временные трудности, и они восприняли свои западные неудачи как временные трудности. Они только стараются эти трудности преодолеть своими средствами. А зависть как доминанта чувств советского интеллигента к хозяевам жизни стала, видимо, одной из важных тем русской литературы ещё со времён Юрия Олеши. И этим история Э.Лимонова интересна тоже.

Путешествие от «А» до «Я»,
или От «неофициального» искусства к проповеди антисоветчины

А. Степанов

«Не являясь рупором какой-либо группировки, журнал предоставляет страницы всему новому, яркому и независимому». Такая многообещающая реклама обнародована в одном из первых номеров выходящего в Париже на русском и английском языках журнала «А—Я». На обложке указаны названия городов — Париж, Нью-йорк, Москва (?!), чем, по-видимому, предполагается подчеркнуть масштабность издания. Здесь же имеется и недвусмысленный опознавательный знак: «журнал неофициального русского искусства». «Неофициальное» — это завлекающий мазок: напечатаем, мол, всё что угодно, лишь бы противоречило принципам социалистического реализма.

Издатели журнала бросились искать «непризнанных гениев» среди отщепенцев, проживающих как на Западе, так и в нашей стране.

Итак, «А—Я» как «рупор всего нового, яркого, независимого».

С трудом удалось найти издателям несколько основательно трёпанных молью материалов о художниках-авангардистах 20-х годов К. Малевиче и М. Матюшине, а также кое-что о небольшой группке их современных «последователей». Это к вопросу о «новом».

А вот что касается «яркого». На лесной опушке четверо молодцов повесили здоровенную катушку, на которой намотано 7 километров (!) белой верёвки. Отошли метров за 200 — и принялись тянуть верёвку. Пока всю не вытянули. В течение полутора часов за «перформансом» (так модернисты именуют сей «самостоятельный художественный метод») наблюдало десятка два зрителей, собравшихся «вместе воспринять это произведение искусства». Журнал приводит даже фотографию удостоверения, выдававшегося участникам и свидетелям этого действа… Куда уж ярче.

ещё один пример «перформанса»? Пожалуйста. «Забег в сторону Иерусалима». Дистанция — 1 метр 41 сантиметр: частное от деления расстояния между Москвой и Иерусалимом на цифру года, в котором произошло событие. Ну, это уже ближе, надо полагать, к «независимому».

А вот некий образчик теоретического глубокомыслия на страницах журнала. «Белый цвет на этом уровне выступает как всё-отрицание, абсолютная пустота, как отвержение жизни и её противоположность». Оказывается, это рассуждение о восприятии… троллейбусного билета. А можно подобные философские экзерсисы проделывать и «на уровне» расходного кассового ордера или квитанции о приёме телеграммы. Изображения упомянутых бумажек прилагаются — можно созерцать, ощущая, как «свет и энергия белого идёт на нас».

Эти и подобные им неуклюжие теоретизирования можно было бы оставить на совести издателей, а обвинения в конформизме, предъявляемые всему советскому изобразительному искусству, отнести за счёт уязвлённого самолюбия «наследников русского авангарда», не сумевших доказать свою творческую состоятельность. Но от номера к номеру «А—Я», приходя к отрицанию всего социалистического искусства, всё более выявляет политическую окраску. Вот, скажем, на обложку выносится коллаж — рабочий и колхозница из известной всему миру скульптуры Веры Мухиной лишены рук. Очередной модернистский выверт? Да. Но очевидна его политическая направленность — разрушить один из символов советской эпохи.

Несведущему западному читателю пытаются внушить мысль, будто в нашей живописи нет ничего выше, чем рыночные картинки 40-х годов типа «Люби меня, как я тебя». А статьёй о студии Грекова авторы стремятся создать впечатление «милитаризации советского изобразительного искусства», а заодно привлечь внимание к «росту советской угрозы». Начав с декларации о продолжении традиций «революционного искусства», «А—Я» закономерно дошёл до злопыхательства, последовательной клеветы на всё советское.

Немудрено, что подобную «независимость» журнала быстро оценили такие антисоветские издания, как «Континент» и «Русская мысль». В порыве родственных чувств они не пожалели сил на рекламу новоявленного эмигрантского детища, вторили им и некоторые радиоголоса, вещающие на нашу страну. «А—Я» представлялся ими как поборник беспредельной «свободы» мнений.

Тогда почему же, позволительно спросить, авторы журнала изливают потоки желчи на коллекционеров из ФРГ — Г. Наннена и П. Людвига? Чем не угодили эти двое «А—Я»? Да тем, оказывается, что осмелились отправить в путешествие по европе передвижные выставки, где были представлены работы видных советских живописцев, чем и разоблачили лживые утверждения журнала об «упадке» современного искусства в нашей стране. Да заодно коллекционеры из ФРГ покачнули политический престиж «А—Я». Он, правда, и так был весьма невысок, как, впрочем, и тираж — мизерный, и авторитет — ничтожный.

Пора рассказать о событиях, предшествовавших появлению «А—Я» на свет. В середине 70-х — начале 80-х годов дня не проходило без того, чтобы западные радиоголоса не вещали о происходящем в среде «советских художников-авангардистов». Не последнюю роль в затеянной шумихе играли некоторые дипломаты и аккредитованные в СССР корреспонденты буржуазных средств массовой информации. Тщились представить некие молодые «непризнанные таланты» как некую альтернативу «официальному», «догматическому», «несвободному» искусству. Иным «дарованиям» нашли покровителей. Они-то — едва ли, впрочем, за собственные деньги — покупали «шедевры» непризнанных и вывозили туда, где «поймут и оценят». А за туманные посулы благ «там» приходилось отрабатывать здесь, в Москве, участием в самозванных выставках, рассчитанных исключительно на западных журналистов, поставкой специалистам по идеологическим диверсиям «фактов» о зажиме свободы творчества.

После создания при Московском объединённом профсоюзном комитете художников-графиков секции живописи те, кого действительно интересовало искусство, плодотворно трудятся. Многие из членов секции были приняты в Союз художников СССР.

А спекулянты от искусства — немногочисленная, хотя и шумная группка,— подались за рубеж.

Такой поворот событий специалистов по психологической войне явно не устраивал. Тогда для провокационной возни и был замыслен «А—Я». ему отводилась роль, центра, под эгидой которого группировались бы «непризнанные».

Уровень «художественных исканий» центра, явно третьесортный, уже был продемонстрирован. Но трудно удержаться, дабы не привести образчик из «Литературного издания «А—Я»», дочернего, так сказать, ответвления, призванного поддержать основательно упавшие акции «папаши»:

весна весна весна весна
весна весна весна весна
весна весна весна-весна
И правда весна.

Такие вот убогие подражания визуальной поэзии — авангардистскому изобретению более чем полувековой давности — выдаются за «новое, яркое, независимое» слово «Литературным изданием «А—Я»». Как на подбор и авторы у него — один «перерос и преодолел свою эпоху», другой — «самородок, отшлифованный природными силами». А все вместе они отлично, надо полагать, понимают, что все их рассуждения о литературе и искусстве всего лишь приправа к главному — дежурным антисоветским блюдам. В самом деле, ведь не заботой же о развитии современной русской прозы вызваны злобные фантазии члена объединённого профкома художников-графиков В. Сорокина и нецензурная брань проживающего на Западе Э. Лимонова.

Да каких таких особых новаций можно ждать от журнала, у руля которого стоит фигура на удивление заурядная. Это некто И. Щелковский, в августе 1985 года лишённый советского гражданства. Когда-то скульптор средней руки (но человек весьма амбициозный), не сумевший реализовать творческие потенции — в силу отсутствия таковых — ни в Советском Союзе, ни на Западе, Щелковский пытается в «А—Я» выглядеть солидным, но, по существу, его деятельность в качестве редактора характеризуют клевета и подтасовки. Ничтоже сумняшеся он записывает в «непризнанные» и «гонимые» известных членов Союза художников, участников представительных отечественных выставок. Атмосфера творческого, в том числе и критического, осмысления художественных процессов в культурной жизни нашей страны выдаётся им то за проявления «диссидентства» со стороны художников, то за репрессии по отношению к ним.

Стремясь удержаться на плаву, а заодно и отработать хозяйские сребреники, Щелковский решил внести лепту в борьбу за «права человека в СССР» и оконфузился. Пытался защитить привлечённого к ответу за изготовление и распространение порнографии В. Сысоева. А тот, выйдя на свободу, обратился к непрошеным зарубежным защитникам с настоятельной просьбой не использовать его имени в антисоветских целях.

Злобой и ненавистью дышат писания редактора о преданной им Родине. «Страх и брезгливость» вызывает у него русская нация. Иных взглядов от непременного участника всех антисоветских сборищ на Западе ожидать не приходится.

ещё один характерный штрих к портрету Шелковского — его сотрудничество в яро антисоветской «Русской мысли». Наводит на размышления и то, что печатается «А—Я» на издательской базе этой газеты. Не иначе, как хозяин у них один и тот же — ЦРУ. Тогда становится понятным, почему явно убыточное издание не засохло на корню — из-за океана «подкармливают».

Под стать себе Щелковский подбирает и авторов… Среди них озлобленные на всё советское сионисты В. Комар и А. Меламид, покинувшие СССР в поисках мифического израильского рая. Чем только не пытается привлечь к себе внимание эта пара — вплоть до забрасывания глав правительств телеграммками типа: «Канцлеру Хельмуту Шмидту. Мы, Комар и Меламид, Иерусалим, несём ответственность за землетрясение 3 сентября 1978 года. Это была первая акция из серии терра-арт магических выступлений…» По понятным для нормального человека причинам эта переписка оборвалась, и почтовая активность двух «гениев» увяла, не успев расцвести.

ещё один пример. Чуть ли не самая яркая «звезда» на небосклоне «современного русского искусства» — так издатели характеризуют В.Бахчаняна, автора упомянутого нами коллажа на тему скульптуры «Рабочий и колхозница».

Собственно говоря, на этом можно было бы поставить точку — горстка отщепенцев, содержащихся на иудины сребреники, тискает журнальчик собственных полубредовых художеств. Однако дельцы от «аячества» не только умствуют в узком кружке «непонятых изгнанников», а точнее — родинопродавцев. Они всячески пытаются наводить «творческие мосты» с живущими в СССР отдельными художниками, пользуясь услугами некоторых иностранцев, приезжающих в нашу страну с определенной «миссией».

Тайно представляли интересы «А—Я» в Москве и Ленинграде гражданин США Т. Блудо, одно время стажировавшийся в Институте русского языка имени А. С. Пушкина, швейцарская переводчица С. Бонадурер, французская туристка К. Террье.

Кое-кого посулы зарубежных эмиссаров, подарки «знакомых с Запада» прельстили. Например, члена Союза художников СССР, иллюстратора детских книг Э. Гороховского. В журнале «А—Я» его творчество открывается иной стороной — как «непризнанного», «неофициального» художника. Работы Э. Гороховского без ведома Союза художников и других творческих организаций публиковались в Австралии, Франции, США.

«Шутками» и склонностью к излишне «смелым» разговорам «за чашкой чая» пытается сегодня объяснить свою тягу к зарубежным публикациям член молодёжного объединения при МОСХ Н. Алексеев. Но для редколлегии «А—Я» не были забавами те сборища на квартире Алексеева, о которых она, захлёбываясь от восторга, сообщала из номера в номер. Из неловких шуток вытягивали смысл политический, антисоветский, чем превращали их в предосудительные акции.

Удивление вызывает поведение художников, которые, казалось бы, должны отличать чёрное от белого. Пока можно только гадать о том, что почувствовали члены Союза художников СССР график И. Кабаков, живописец И. Чуйков, скульптор В. Сидур, увидев свои работы в «А—Я» рядом с дилетантскими поделками бойких малых от «неофициального» искусства. Приносит ли им чувство удовлетворения та грязная возня, которая устроена дельцами от «А—Я» вокруг их имён и имён некоторых их знакомых? Как долго они собираются это терпеть?

Кстати, ещё и о простофилях. В их числе оказались члены некоей бывшей «художественной» группы, бестрепетно назвавшей себя «Мухоморами». Однако «Мухоморы», где главную роль играл С. Гундлах, несколько преувеличивали мнимую «ядовитость» своих выходок. Попытки сказать собственное слово у этих профессионально слабых кандидатов в «гении» с пугающей быстротой выродились в жалкие попытки очернить нашу жизнь. Показательно и смакование в их «творениях» похабщины и непристойностей.

Пример «Мухоморов» лишний раз доказывает, что «неофициальное» искусство — это, как правило, сырье, не дотягивающее до уровня искусства истинного, а то и просто отходы, отбросы, а зачастую и гниль.

«А—Я» же и ему подобные издания, поднимающие дешёвое «неофициальное» искусство на щит, выдающие его за «новое, яркое, независимое», сами превращаются в скопище отбросов, квазиинтеллектуальную помойку. Сказав «А», издатели и авторы журнала вынуждены были говорить вплоть до оплаченного подрывными спецслужбами «Я» — до вульгарной, набившей оскомину антисоветчины.

«Московская правда», 20 апреля 1986 года

Глава 9. Святые грешники и грешные святые

Григорий Климов

Анализ гомосекса

⟨…⟩

ещё одна интересная иллюстрация. есть у нас в Нью-йорке советская графиня Щапова, она же — Леночка Лимонова, написавшая книгу «Это я — елена. Интервью с самой собой» под редакцией поэта Кузьминского. Вот, кстати, её фотография.

— Очаровательная девушка… Любой мужчина мечтал бы на такой жениться… Какая детская невинность в очаровательных глазах…

— Да… Эта очаровательная советская графиня Щапова сама признаётся, что она — лесбиянка, садистка и наркоманка из Третьей волны. Кроме того, она — бывшая жена писателя-порнографа педераста Эдички Лимонова.

Так вот, эта графиня Щапова, в своей книжке «Это я — елена» описывает такие вещи, о которых даже я, профессор грязных дел, должен признаться, не слыхал. Чем же занималась бывшая жена писателя-педераста Эдички Лимонова?

Она, оказывается, привязывала себе на бёдра резиновый мужской член и натягивала им мужчин-педерастов в задницу, предварительно привязав их к столбу и совершая при этом всякие неописуемые садо-мазохистические операции.

А вот вам другая фотография из этой книги — та же самая советская графиня Щапова уже полностью обнажена и сидит на чёрной лошади.

Слева от неё — висит на крюке окровавленная мясная туша, в центре — сама голая лесбиянка на лошади, а справа — в наполеоновской треуголке весь одетый в одежду из чёрной кожи, стоит известный в эмиграции художник Михаил Шемякин, которого, в своё время, выбросили из Советского Союза.

На этой фотографии вы найдёте всё — и комплекс Наполеона (Шемякин на голове носит треуголку, т.е., явная мания величия), и садо-мазохистические атрибуты в форме чёрной кожаной одежды, в которую он затянут с головы до ног и обнажённое женское тело, сидящее на живой чёрной лошади, и висящая рядом окровавленная говяжья туша.

Этот Наполеон-Шемякин собирается вскоре устраивать выставку своих работ в матушке Москве…

— Григорий Петрович, бывший муж елены — открытый педераст Эдуард Лимонов имел подозрительно «хорошую прессу» на Западе, а теперь в Союзе, вдруг, прикинулся ярым национал-патриотом, причём, его охотно печатают коммунистические газеты…

— Поэтому, философы и говорят про дьявола, что он — страшный путаник. Такой же путаник и этот Эдичка Лимонов. Вчера он был анархистом, сегодня он писатель-педераст, а завтра он может стать «истинным» национал-патриотом.

Кстати, свою эмигрантскую карьеру Лимонов начал в Нью-йорке. Сначала он здесь приторговывал своей задницей, как гомопроститутка, но, через некоторое время, получил повышение.

его взял к себе поваром один еврей-педераст, известный на всю Америку миллионер. Он как-то узнал, что Эдичка, кроме всего прочего, хорошо готовит украинский борщ, ну и влюбился в него…

Они там оба оказались мастера на все руки — и борщи варят, и книги пишут, и из автомата стреляют. его скандально известная книжка «Это я — Эдичка» подробно описывает все его педерастические похождения в Нью-йорке.

В ней — масса порнографии, причём — грязной порнографии. Но, одновременно с этим, он там так красочно описал всю эту американскую «свободу», что, в какой-то мере, её можно даже назвать… патриотической книгой.

Сегодня этот педераст-патриот носится по всему миру с маленьким чемоданчиком, в котором у него имеется весь садомазохистический набор: кожаная майка, кожаные трусы и кожаные плётки разных сортов, так сказать, на всякий любовный случай…

Десять лет назад, в январе 1977 года, когда Лимонов был ещё никому не известным представителем 3-ей евмигрантской волны, он выпросил у меня по почте книгу «Дело номер 69», где, как раз, шла речь о диссиденции и о диссидентах.

Где-то через месяц он мне позвонил, сказал, что он — представитель Московской и Харьковской литературной богемы, работающий сейчас корректором в Нью-йоркской газете «Новое Русское Слово» и попросил разрешения приехать и поговорить «по душам».

Он был тогда в истерике и бурно переживал недавний разрыв со своей женой еленой, которая его бросила, как педераста-неудачника, и ушла к более перспективным педерастам…

Меня этот тип заинтересовал тогда именно, как свеженький представитель советской богемы, и я согласился его принять.

Как сейчас помню — приехал истеричный взвинченный молодой человек, который почти час бегал по моей кухне и исповедывался мне во всех своих грехах.

Оказалось, что это — «чисто русский» православный и ходящий в церковь парень, поэт из Харькова, отец которого — Вениамин Иванович, служил в войсках НКВД.

Эдичка рассказал мне тогда, что он был женат уже три раза, причём, второй женой у него была некая мадам Рубенштайн, седая еврейская старуха, которая была много старше его и которая, после 5 лет брака с ним, сошла с ума на сексуальной почве…

его третья жена Леночка первым браком была замужем за старым евреем, который в союзе ещё тогда имел белый мерседес… И это было только начало его исповеди…

Он постоянно говорил, что восхищён моей книгой и что всё написанное в ней — абсолютная правда, т.к. он сам крутился среди всей этой диссиденции и прекрасно всех их знал.

Видя, что человек не в себе, я старался не раздражать его своими оценками его поступков, а дипломатично успокаивал — мол, с кем не бывает… Через час, немного успокоившись и излив мне свою наболевшую душу, Лимонов, наконец-то, ушёл.

Каково же было моё удивление, когда, спустя несколько лет, один из моих читателей прислал мне газетную вырезку со статьёй «Моё интервью с Климовым», написанную тем самым Эдичкой Лимоновым.

Я с интересом прочитал всё, что этот истеричный гомик поместил в этой статье и, должен вам сказать, что был глубоко разочарован…

Мне тогда показалось, что я вижу педераста, признающего свои грехи и вступающего на новую, чистую и светлую дорогу…

Однако, практически всё, написанное им в этой заметке, оказалось злобной ложью и выдумкой больного воображения этого, как оказалось, так и не раскаявшегося педераста.

Я тогда грустно улыбнулся и положил эту вырезку в папку «Легенды и мифы о Григории Климове»…

если вы думаете, что Лимонов и его бывшая супруга графиня Щапова обидятся на меня за то, что я вам здесь о них рассказал, то вы глубоко ошибаетесь. Они оба будут только благодарны мне за рекламу их литературных произведений.

⟨…⟩

Григорий Климов
«Красная Каббала» (роман), 1987 год

В Москву! Эдуард Лимонов

Читатель и писатель • Из цикла «Портреты» • Пётр Вайль + Александр Генис

«Все, кто попадался на дороге,
были выше меня ростом».

Э. Лимонов

I

Вражду, которую мы все испытали к Лимонову, можно, пожалуй, назвать классовой. его роман «Это я — Эдичка» вызвал смутное, но весьма болезненное ощущение предательства.

Дело тут не в политических декларациях — к этому притерпелись, не в бранной лексике, не в сексуальных откровенностях — вскоре уже без этого стало непривычно читать эмигрантские книжки. Беда в герое. То есть, в Лимонове.

Чтобы спасти его реноме, наша критика пустилась на подлог: попыталась увидеть в Эдичке маску, этакого антигероя, под которым скрывается вполне благонамеренный, привычный автор.

Честно говоря, не вышло. Не вышло притвориться, что Эдуард Лимонов и Эдичка разные люди. Не вышло увидеть приличного писателя и его безобразного персонажа. И вот приходится признать, что Лимонов — один. Что все увёртки критики, пытающейся выручить попавшего впросак автора, ни к чему не ведут. Проза Лимонова не оставляет надежды на двусмысленные толкования — он сказал именно то, что собирался: Эдичка — это я.

Что делать, любить Лимонова не за что. Уже тут мы сталкиваемся с первым испытанием нашей читательской терпимости. А почему, собственно, мы должны любить Эдичку? Достаточно того, что автор сам любит своего героя. Для него это естественно: герой-то он сам. Другого нет и, как показало дальнейшее развитие событий, скорее всего и не будет.

Однако, неприязнь к Эдичке, со всем его стыдным эксгибиционизмом, не помешала нам жадно заинтересоваться этим типом. Что-то в нём было. Но что?

В одном интервью Лимонов сказал, что ненавидит гуманистический миф русской интеллигенции. В этой кощунственной декларации есть правда — настолько простая и горькая, что нам проще было бы счесть её позой.

Суть этой правды заключается в том, что Лимонов неинтеллигентный писатель. Сочетание это на русский слух кажется оксюмороном — больной здоровяк, нищий богач, писатель-неинтеллигент.

Однако, логический нонсенс тут только в русской трактовке и литературы, и интеллигенции. Привыкнув наделять художественное творчество расширительным смыслом, мы вывели словесность так далеко за пределы слов, что не можем признать за писателем права быть индифферентным к проблемам нравственности.

Подспудно мы глубоко уверены, что писатель всегда на стороне добра. Мы ещё готовы простить автору подозрительно пристальный интерес к злу (как Достоевскому), но только тогда, когда верим в его, пусть скрытое, намерение исправлять пороки.

Однако, согласимся, что литература не предусматривает такой постановки вопроса. Что это русская традиция — традиция, в которой с древних времён смешались светские и религиозные функции литературы — наделила словесность нравственным императивом.

Вообще-то литература — это искусство рассказывать истории, а не направлять душу.

Лимонов претендует на первую часть этого определения и с ненавистью относится ко второй. Гуманистическим мифом он называет всё, что принесло русской словесности славу — сочувствие к слабым, веру в искупительную силу страдания, тягу к справедливости, жертвенность, стремление к духовной гармонии, презрение к благополучию, скромность, неяркую степную красоту. Короче, всё то, что мы вспоминаем, когда смотрим на портрет знаменитого человека в пенсне. Но как раз его-то Лимонов и ненавидит, и над столом его вызывающе висит портрет другого человека в пенсне — Дзержинского. Лимонов в отличие от других русских писателей, не хочет быть похожим на Чехова. И если для этого надо отказаться от звания РУССКОГО писателя, то Лимонов не прочь.

И действительно, Лимонов пишет уже не для соотечественников. Вернее, на соотечественников он смотрит со стороны, испытывая к ним интерес скорее этнографический. Внимание его к деталям российской, в том числе и собственной, жизни отличает жестокое любопытство постороннего исследователя. Так, описывая родные харьковские предместья, автор ощущает себя Миклухо-Маклаем Салтовки, принуждённым жить среди околозаводских папуасов в силу обстоятельств и чуть ли не научной добросовестности.

Предательство интеллигенции — необычная тема в новейшей русской культуре. Лимонов нагло вышел за пределы симбиоза слова и морали — феномена, которому в равной степени присягают авторы советской и антисоветской направленности.

Возможно, ему проще было бы среди других культур. Например, американской, где, начиная с Марка Твена, литература меньше зависела от книжной культуры, где писатель — скорее автор книг, чем их читатель. И где литература ограничена в своих претензиях на толкование жизни.

Книги Лимонова — это свидетельство социальных и нравственных, а не эстетических потрясений русского общества. Соответственно, и разговор о его прозе требует скорее анализа социально-психологического, чем художественного.

Дело в том, что Лимонов предал не только интеллигенцию, но и модернистскую поэтику, взрастившую его как поэта. Стихи Лимонова лежат в границах поэтической условности. Они имеют отчётливую форму, обладают всеми качествами искусно организованного (стилизованного) текста. Стихи Лимонова не сливаются с автором. В прозе же Лимонов уже неотличим от своего текста.

Переход к прозе зафиксировал иное художественное качество лимоновской литературы: он отказался от приёма. Повествовательная ткань его романов рассчитана на прямое восприятие. Тут нет спасительной для писательской репутации отчуждённости автора от авторского персонажа. Кажется, что Лимонов попросту рассказывает «как было». Отказавшись от эвфемизмов в бытовом смысле, Лимонов счёл эвфемизмом и саму литературу.

Приём оказался лишним тогда, когда выяснилось, что главное у Лимонова — он сам. Лимонов с выгодой поменял литературу на собственную личность. Он обнаружил, что отказ от «гуманистического мифа» сам по себе рождает острое художественное переживание. Введение в литературу нового социально-психологического типа сделало ненужным стилистические ухищрения: чем проще, тем лучше. Чем меньше в прозе остаётся от прозы, тем заметнее личность героя, тем более выпуклой становится эго эпатирующий взгляд на мир.

Поворот от поэзии (в широком смысле) к прозе обнаружил в лимоновских романах генетическую близость с неожиданными образцами. Простота лимоновского письма сродни и живописи передвижников, и стилистике классического советского романа. Неожиданно, но закономерно мы обнаруживаем в его прозе ту же растворённость, незаметность формы, что и у какого-нибудь Ажаева. Детальное правдоподобие, рабское следование реальности, страсть к примитивным художественным эффектам, простодушие самоанализа — всё это можно выразить одной обобщающей формулой: литературная инфантильность.

Однако, именно эта форма оказалась наиболее адекватной тому содержанию, которое теперь занимает Лимонова. Лимонов бунтует против литературы. Он противопоставляет литературному мифу жизнь, и формы, в которые выливается его бунт — жизнеподобны. Ведь и цель его — показать, каков мир, если на него смотреть не сквозь чеховское пенсне. То есть, показать — «как было на самом деле».

II

История, которую рассказал в своей трилогии («Это я — Эдичка», «Подросток Савенко», «Молодой негодяй») Лимонов, одна из тех, какие каждая литература не устаёт повторять,— происхождение автора.

Сюжетное построение всех трёх его произведений, по сути, буквально совпадает со структурой романа воспитания. «Страдания юного Вертера», «Красное и чёрное», «Утраченные иллюзии», «Семья Тибо», «Мои университеты» — весь стандартный набор школьной библиотеки оставил свои следы на лимоновских страницах.

если выстроить трилогию не по времени написания, а в соответствии с романной хронологией, мы легко узнаем в эволюции героя обычный «путь наверх» — от томной неопределённости детства через завоевание права на личность к всеобщему признанию и сопряжённое с этим достижением разочарование. Это и есть карьера, вечным двигателем которой является грандиозное честолюбие (оно-то и делает героя автором).

По законам этого жанра конфликт создаёт противостояние живого героя и косной среды. И как всегда — прямо или косвенно — конфликт обуславливается тем, что герой — поэт, а среда — толпа.

У Лимонова и поэт, и толпа абсолютно конкретны. Сраженье его героя с миром происходит в чётко очерченных временных, географических и социальных координатах.

Именно поэтому лимоновская биография разворачивается в то, что без натяжек можно назвать социальным портретом эпохи.

Однако, и в этом не было бы ничего особо нового, и уж точно ничего пугающего, если бы Лимонов не использовал в своей трилогии открытый им ещё в «Эдичке» принцип — писать без скидок на читательское ожидание.

Этот принцип часто принимают за писательскую искренность, подразумевая, что Лимонов и в самом деле пишет «как было». Но, конечно же, дистанция между описанием и реальностью неуничтожима. При всём стремлении автора не замечать листа бумаги, лежащего между ним и миром, его герой всегда позёр, всегда на сцене, всегда лжёт уже тем, что переводит эмоции в слова.

Добравшись до очередного «искреннего» абзаца —

«Взяв свой хуй, который по пьянке не очень-то мне повиновался, то стоял, то не стоял, кренился и падал, я прикоснулся им к её пизде»,

— русский читатель готов увидеть в тексте какую-то особую правду жизни. Но скандальность ситуации заключается не в решительности лимоновских описаний, а в нашей уверенности, что в литературе «такого» не пишут.

Лимонов уничтожил сферу интимного, введя её в текст и отказавшись разделять жизнь на тайную и явную. Сперва многие не заметили, что его «искренность» распространилась не только на неприличности. (Как раз с этим всё обстоит просто — у «Эдички» немедленно обнаружилось множество эпигонов, которые сочли называние вещей своими именами продуктивной моделью для современной литературы.)

Важнее оказался способ письма, при котором автор не учитывает заранее заданную нравственную позицию — собственно, тот самый гуманистический миф, всегда присутствующий в нашем воображении. Нет у Лимонова невидимого внутреннего судьи, который взвешивает слово, соотнося его с тем, что положено, с тем, что само собой разумеется. Лимонов вырвался из плена прекрасного предрассудка, согласно которому человек — добр, а мир — справедлив.

Это не значит, что Лимонов эстетизирует зло в духе Бодлера. Он просто отказывается заранее разделять добро и зло, да и не знает, как это сделать.

Поэтому, кстати, читатели «Эдички» и не заметили, что в этом романе призывов к христианскому всепрощению не меньше, чем к террору. Это и понятно: любовь к людям — естественная для писателя эмоция, а вот ненависть требует оправдания — психологического, эстетического, социального.

Лимонов в эти игры не играет. Искренность его заключается в отсутствии заданного нравственного критерия. Он сам, без вмешательства читательского ожидания, желает наделять вещи ярлыками добра и зла.

Этот моральный эгоцентризм ближе всего к тому, что принято называть детской жестокостью — неразвитая система моральных оценок, неспособность воспринять чужой духовный мир с сочувствием, грандиозный эгоизм, убеждённость в безотносительности своей истины. Ну, и оборотная сторона медали — свежесть чувств.

Из этой духовной инфантильности и произрастает лимоновская проза, а он с восторгом замечает:

«Одно в моей жизни хорошо. Проверяя её по своему детству, я вижу, что ни хуя я его не предал, моё милое, баснословно далёкое детство. Все дети экстремисты. И я остался экстремистом, не стал взрослым».

Тут он не совсем прав: его детство отнюдь не так далеко, как ему казалось в «Эдичке», откуда взята цитата. Оно всегда было с ним и только ждало, когда автор решится найти свою «искреннюю» манеру, чтобы вылиться на страницы книги.

Это книгой оказался «Подросток Савенко», лучшая, на наш взгляд, вещь Лимонова.

У 15-летнего героя по кличке Эди-бэби уже есть всё, что нужно Лимонову, чтобы стать автором. И в Харькове первых послесталинских лет уже есть всё, чтобы обеспечить книгу традиционным конфликтом романа воспитания. При этом кажется, что сознание подростка адекватно отражает моральную открытость уже выросшего автора. Для малолетки Эди поза супермена естественна, он ещё не видит в ней пошлости, которая так часто омрачает страницы других книг Лимонова. Инфантильность подростка Савенко ещё не шокирует капризной незрелостью — каким же ему быть в 15 лет?

Главная, труднодостижимая творческая задача Лимонова в этой книге заключалась в том, чтобы донести до читателя свой детский взгляд на мир, не омрачив его поправками и придирками взрослого человека. Чего в книге точно нет, так это умиления взрослого по поводу наивности ребёнка. Всё, чем живёт Эди-бэби — всерьёз, не понарошку.

Роман туго закручен вокруг композиционного узла — Эди надо достать 250 рублей старыми, чтобы повести свою любимую девушку в компанию приятелей отмечать 7 ноября.

К этой роковой, недостижимой сумме герой будет возвращаться всё время — он пытается её одолжить у приятелей, выпросить у матери, наконец, выкрасть.

Поиски денег обуславливают блуждание Эди сквозь дебри харьковской окраины. А попутно, вдоль этого композиционного стержня, выстраиваются два плана книги. Один — синхронный — состоит из парада персонажей, населяющих пригород Харькова Салтовку. Шпана, уголовники, приблатнённые рабочие, алкаши, наркоманы, милиционеры. Они же — друзья, одноклассники, соседи. Омерзительный, злобный мир, который отнюдь не кажется таким герою. Он в нём живёт естественно, со знанием дела, даже с любовью и уютом.

Эта среда существует по своим законам, а Эди их знает как свои пять пальцев. Он ориентируется в отношениях с этими зловещими людьми так же запросто, как в родных улицах, дворах, коридорах. И автор смотрит на окружающее глазами своего малолетнего прототипа, а не своими или нашими.

Скажем, казался ли Чичикову естественным Собакевич или Ноздрёв? Неизвестно. Странными они были для Гоголя и для его читателей. А вот Эди-бэби ничуть не удивляет школьница Мушка, которая «баралась хором» с ивановскими ребятами. Интересует — да, но не пугает, не ужасает, не шокирует. В его мире Мушка — своя.

Живописуя вселенную своего детства, Лимонов обставляет её бесчисленными деталями, которые придают срезу действительности фотографическую точность. Точность и во времени (так, на столе у капитана милиции Зильбермана лежат именно польские журналы), и в пространстве (по роману можно вычертить карту Харькова), и по социальному признаку

(«мир Салтовского посёлка состоит из шпаны и противостоящих им мусоров. Огромное же море рабочих и служащих между ними Эди-бэби не принимает во внимание, ибо они не активны»).

К тому же, мир этот говорит на отточенном приблатнённом языке, знатоком которого Эди себя показывает (он определённо знает, что чихать надо так, чтобы получилось либо «а-а-птека», либо «а-а-борт»). Наречие это, со всей продуманной, а не случайной матерной лексикой, особенно важно в романе, потому что владение правильным языком служит пропуском в эту среду. Фальшь не только неуместна, но и опасна — она выдаёт чужого.

Тем не менее, Лимонов не ограничивается очерком нравов, хотя немало берёт и из этого жанра (как тут не вспомнить хотя бы горьковский «Городок Окуров», где героев тоже волнуют причудливые, чуждые читателю материи: «А что, Яков Захарович, ежели водку чаем настоять — будет с этого мадера?»).

Другой план романа разворачивается в предроманном времени. В нём как раз и рассказывается о происхождении автора.

С первых страниц книги мы узнаем, что «Эди-бэби не такой, как они».

«Они» — это в первую очередь ненавистное «козье племя», рабочие и служащие, которые встают по гудку, гуляют в праздники в тяжёлых пальто, в будни прячут свои вещи в нафталин. «Они» — это те, кто не знает, какую жизнь следует считать красивой. (Кстати, красивая жизнь для Лимонова навсегда осталась той, которую представлял себе подросток Савенко — модные брюки, замороженное шампанское, чаевые без счета и женщины, которых все хотят). «Их» Эди ненавидит, презирает и не жалеет. К «ним» Эди принадлежит по праву рождения, и от «них» он никуда не денется — ни в Бразилию, ни на улицу, ни в тюрьму. Потому что со временем выяснится: «козье племя» — единственное, населяющее мир. И сам Лимонов — всего лишь пророк этой «пидармерии». На каждом новом витке своей жизненной спирали автор обнаруживает, что перемещается он в обществе вместе с багажом своего неприглядного происхождения. Меняется окружение Лимонова, язык, костюм, нравы, но не меняется провинциальная сущность убогой мечты о красивой жизни.

Но пока 15-летний Эди-бэби ещё не понимает, что те, к кому он бежит,— приблатнённые малолетки, опытные урки, шпана — тоже «они». Только классом выше.

Бегство удалось ему не сразу. Сперва он читал книжки. Но когда Эди узнал, что реальный мир не похож на книжный, когда он — на всю жизнь — убедился, что книги врут, он с радостью отрёкся от стыдного детского увлечения — чтения:

«Он решил стать другим человеком и стал им в один день».

Романтика нарушения закона — от школьного устава до уголовного кодекса — одарила Эди истерическим бесстрашием, чувством приобщённости к нарядной жизни, где «три срока — это как бы трижды герой Советского Союза», мечтой о власти над «козьим племенем» — ведь «любой пролетарий отпрянет перед ножом шпаны».

Но герой слишком стремительно превращался в автора, чтобы в конце концов не осознать: новый мир — всё равно «они». Как только Эди понял своё новое окружение, он ощутил смутную неудовлетворённость. Эди не просто жил с харьковской шпаной, он ещё и понимал её — её стимулы, интересы, цели.

В жизни Лимонова люди, которых он понял, возвращаются в разряд «пидармерии». Он их преодолевает и начинается новый виток погони за настоящим.

Трилогию Лимонова можно интерпретировать как постоянную охоту за всё более высоким социальным статусом.

Этот Растиньяк из харьковского предместья, салтовский Жюльен Сорель, одержим манией карьеры. Жажда уникальности принимает форму вызова миру. А всё потому, что с рождения и Эди-бэби, и Молодой негодяй, и Эдичка Лимонов уверены, что где-то есть вершина, не взойдя на которую, они не сумеют вырваться из мёртвой хватки «козьего племени».

Вера в незыблемую социальную пирамиду, в лестницу престижа, с верхней ступени которой открывается вид на райские кущи, есть сугубо провинциальный комплекс. Он-то и делает из героя автора.

III

Ярче всего провинциализм Лимонова проявляется в «Молодом негодяе». Часто этот комплекс превращается в навязчивую идею-фикс. В этой книге, написанной, по словам автора, на тему «превращения рабочего парня из экс-криминала в поэта», особенно чувствуется влияние школьной литературы — от «Мартина Идена» до Макаренко.

При этом, если в «Подростке Савенко» Лимонов относится к своему герою с полным доверием, то в «Молодом негодяе» — свысока. Автор покровительственно навязывает молодому Лимонову оценку Лимонова постаревшего. То и дело вмешивается в его дела и мысли, подправляя Молодого негодяя пером литературного мэтра, стыдящегося и собственной 22-летней неуклюжести и ограниченности, неполноценности его харьковских друзей.

Скажем, мясника и вора Сашку Красного подросток Савенко любил гораздо больше, чем молодой негодяй любит поэта-авангардиста Мотрича.

Может быть, дело в том, что «Молодой негодяй» — самая безмятежная книга Лимонова. если Эди-бэби, так и не достав 250 рублей, потерял к финалу и любовь, и невинность, и привязанность к своей среде, если Эдичка так и не сумел вернуть свою елену, то в «Молодом негодяе» всё идёт к тому, что мечта станет явью.

В книге, наполненной оптимистическим самолюбованием, теряется острота трагического несоответствия героя окружающему миру. Мир тут ему послушно соответствует.

Сам автор чувствует бесконфликтность книги и старается исправить этот дефект, искусственно приживляя своей идиллии драматические обертоны — сцену неудавшегося самоубийства, сумасшедший дом, поджог. Однако, страшно — как в «Эдичке» — не выходит. Уж больно легко Лимонову достаётся его главная цель: поэтом он становится по рецепту пионерских журналов — благодаря закалке и силе воли.

Поэтому, если в «Эдичке» или в «Подростке» интереснее всего авторский персонаж, то в «Молодом негодяе» — среда, харьковская богема.

Лимонов сумел всё в той же «искренней» манере обрисовать один из самых любопытных социальных феноменов современной России — провинциальную богему.

В своём безостановочном пути наверх 22-летний Савенко наткнулся на людей, читающих и даже пишущих книги. Вынырнув из полублатной жизни, преодолев влияние прежних кумиров, герой остановился на классовом перепутье. Внизу осталось ненавистное «козье племя», и именно туда его толкала обычная, неуголовная жизнь — работа на заводе, пьянка по выходным, костюм, купленный на сбережения. В стороне маячил призрак тюрьмы и изрядно потускневшая «красивая» воровская жизнь.

Тут-то Савенко и обнаружил, что следующая ступенька социальной иерархии начинается с тех самых книжек, от которых он отказался в детстве ради «настоящей» жизни. Пропуском в художественную богему служит знание имён из «другой кодлы». В жизни Савенко и на страницах «Молодого негодяя» вместо кличек появились фамилии — Фрейд, Мандельштам, Хлебников.

С тем усердием, с которым подросток Савенко учился грабить магазины, молодой автор, успевший стать Лимоновым, осваивает жаргон нового мира — например, переписывает от руки собрание сочинений Хлебникова.

Вот тут стоит остановиться и задуматься: почему молодому человеку, одержимому честолюбием, путь наверх открывается именно в сфере искусства, причём искусства левого, неофициального, полузапрещённого?

Искусство для Лимонова ни в коем случае не является предметом самодовлеющим. Идея самоценной поэзии, дающей награду в виде акта творчества, абсолютно чужда автору.

Лимонов, в противовес завещанному Станиславским тезису, любит не искусство в себе, а себя в искусстве. Можно даже укоротить: он любит себя. А искусство — всего лишь средство доказать миру, что нарциссизм автора оправдан талантом. Стихи для него — орудие достижения главной цели: красивой жизни.

Лимонов в «Молодом негодяе» представляет себя в виде современного мушкетёра (откуда же, как не из Дюма списаны сентенции вроде «чувство собственного достоинства всегда соединяется в характере с самолюбием»). Наделяя своего героя безграничной завистью к жизни, автор демонстрирует готовность принять любую судьбу, лишь бы она вела вверх.

Во времена мушкетёров он бы добывал подвески королеве, в революцию был бы комиссаром. Он мог бы быть миллионером, генералом, президентом. Неважно. Важно то, что в Харькове 60-х годов XX века только статус богемного поэта давал герою надежду завоевать мир.

Богема, описанная в «Молодом негодяе» — типична, заурядна и талантлива. Именно этой среде обязано своим происхождением всё современное русское искусство — от Высоцкого до Бродского. Кружок типа лимоновского неизбежен в каждом русском городе, как почтамт или вокзал.

Советское общество перекрыло обычные каналы юношеского честолюбия, придав государственной карьере омерзительные мещанские черты. Беда не в том, что, скажем, пост секретаря горкома связан с представлением о несправедливости или вранье. Хуже, что секретарь этот беспрепятственно скатывается к «козьему племени». И никакие блага распределителя и казённых дач не компенсируют ему невозможности жить красиво, вызывающе, с шиком. Так, как живёт салтовская шпана, и так, как живёт богема.

Официальная карьера предусматривает преклонение перед ею же установленным порядком жизни. Неофициальная живёт по своим, не менее строгим законам, но, находясь в оппозиции к власти, наслаждается безответственностью. Всё, что она должна — она должна только себе. И в этом богема свободна.

Катакомбное искусство — необходимая отдушина общества. Здесь нарушаются социальные законы, обязательные для всей страны. Здесь находится заповедник противоречия, убежище от здравого смысла, житейской логики. Поэтому богемная карьера стремительна — ведь строят её в обход заурядной служебной лестницы.

Однако, именно потому, что богема отлучена от главного русла общественной жизни, она больна хронической болезнью — завистью. Богема страдает раздвоенностью сознания — с одной стороны она презирает культ социальной престижности, с другой — обречена на закукливание в своей узкой и потому нездоровой среде. ей некуда расти, и отсюда рождается мечта о «другом» месте. Мечта, которую давным-давно сформулировал лимоновский антагонист Чехов — «В Москву!!!»

И Лимонов, и все его харьковские коллеги-нонконформисты очень скоро исчерпывают плюсы неофициальной общности. Спивается поэт Мотрич, кончает с собой загадочный Беседин, подвергается гонениям властей художник Бахчанян, прозябают в безделии все остальные персонажи книги. Всё чаще перед ними является тень столицы. Тема Москвы приобретает форму маниакального стремления к правильной, опять-таки красивой жизни. Столица становится утопией. В распалённом воображении запертых в Харькове провинциалов Москва разрастается до размеров мифа, где богема, наконец, сумеет навязать обществу свои законы, главным из которых является соблюдение правильной — богемной — иерархии.

Ведь в своих мечтах богема отвела Москве роль арбитра. Конечно, суть тут не в каких-то конкретных столичных преимуществах — вроде редакций, выставочных павильонов, иностранных корреспондентов, а в убеждённости, что красивая жизнь ГДе-ТО должна быть.

Провинциальная вера в исцеляющую силу географического перемещения отражает неизбежный кризис катакомбного бытия. Построив свою иерархию вне социальных критериев, богема не может не стремиться утвердить их в качестве обязательных для других. Пресытившись собой, она хочет наружу, на те места, которые заняты другими. Она, забыв, что обделила себя сама, теперь жаждет справедливости.

естественно, что тяга провинции к столице в принципе неудовлетворима. Ведь из Харькова Москва выглядит совершенно иначе, чем с Красной площади. Формируя Москву по собственному подобию, богема обречена на разочарование. И тогда столицу переносят в другие географические координаты, часто заграничные.

IV

В «Молодом негодяе» Лимонов, исчерпав карьерные возможности харьковской богемы, рвётся в Москву. В романе «Это я — Эдичка» советская столица уже пройденный этап. Но это не значит, что Лимонов излечился от провинциальных комплексов. В основе его личности, его творчества, содержится глубокая, нутряная вера в то, что где-то, куда не пускают, красивая жизнь всё же существует.

В «Эдичке» появляется образ «мира без любви», но поскольку это означает мир без любви к нему — Лимонову, то и этот образ можно интерпретировать как аналог провинции, удалённой от центра, от места, где «делают любовь».

В каждой книге Лимонова есть любимая женщина, но это ещё не означает, что это романы о любви. С большим основанием можно сказать, что это романы о ревности.

Измена любимой женщины — тот же мотив недостижимости столицы, сублимировавшийся в сексуальную утрату. Обладание женщиной невозможно, потому что место уже занято другим. Пробившись на очередную ступень лестницы — в Москву, Нью-йорк, Париж,— Лимонов не может навязать обществу свою иерархию ценностей. Верхняя ступенька недостижима, как горизонт. В последнюю минуту оказывается, что рывок вверх не меняет ситуацию. Любимая женщина в чужих руках. И по-прежнему кто-то другой «ест с вилкой и ножом», где-то в чужом доме празднично горят свечи, звенит хрусталь и танцуют пары элегантных иностранцев. Мираж столицы дразнит и не даётся в руки. Но осознать, что мираж есть оптический обман, причуда провинциального воображения, Лимонов не в состоянии. Без манящего призрака столицы вся жизнь окажется бессмысленной погоней за самим собой.

Женщины из романов Лимонова всегда ярче его самого. Это и понятно, автор наделяет их всем, чего не имеет сам. Они как бы улучшенные двойники Лимонова: их хотят, они нужны сами по себе, как вожделенные биологические особи (других Лимонову не нужно). Поэтому они всегда опережают автора на пути наверх, а он в страстной зависти к своим оторвавшимся половинкам стремится догнать, овладеть, отдаться, слиться.

Сексуальная несостоятельность героя Лимонова напрямую связана с несоизмеримостью его претензий. Взять для него — значит тут же потерять. Поэтому в «Эдичке» герой не столько стремится вернуть елену, сколько прорваться за ней в новую миражную столицу. «Блядями, проститутками, авантюристами, но вместе»,— как заклинание повторяет Эдичка свой символ веры.

Но «вместе» не получится, потому что ушедшая елена — десант лимоновской души в ещё незавоёванное будущее. Преодолённая ступенька теряет всякий смысл. Провинциал ещё может с тоской оборачиваться назад, но идти он может только вперёд. Гармония места и времени разрушила бы его личность. его духовный потенциал основан на разнице полюсов — «здесь» и «там», «сегодня» и «завтра». Он лишён утешающего знания гордого столичного жителя, родившегося с уверенностью, что дальше дома не уйдёшь, что другой столицы не бывает. Впрочем, есть ли сегодня такие?

Лимонов отнюдь не исключение в современной культуре. Разрушительная, анархическая тенденция его творчества — типологическая черта. Доминанта лимоновского типа — вырваться, доказать миру свою уникальность, подчинить мир тем, что заставить его о себе говорить.

Эпоха массового общества модифицировала традиционный конфликт толпы и поэта. И та и другая сторона изменили своё качество. С тех пор, как общество становится всё более социально однородным, поэт всё больше ощущает своё родство с бандитом, а романтический конфликт поэта с толпой всё больше похож на поножовщину.

В мире побеждающего стандарта культура вытесняется в область катакомб. Она переходит на нелегальное, неофициальное положение, приучаясь там, на задворках, к террористической тактике.

Потому-то Лимонову так легко дался переход от шпаны к поэту, что богема освоила блатные законы, главный из которых — отстоять любой ценой право на существование.

Когда из-за благородного плеча «Нового мира» показались свирепые богемные физиономии, мы приняли их гримасы за нелепое подражание футуристическим скандалам. Генерация приблатнённых вандалов, с лёгкой душой разрушающая наш уютный, интеллигентный, книжный быт, казалась продуктом советского политического разврата.

Но Россия — не остров. Мы все на Земле — современники. И слишком легко найти аналоги книгам Галины Николаевой в американских романах из супермаркета.

В терминах «гуманистического мифа» Лимонову нет места. В этих рамках нет и ответа на вопрос — хороший он писатель или плохой. Он — чужой писатель. Зато, пожалуй, он свой среди загадочной рок-культуры. Не зря к его теперь уже космополитическому собранию сочинений так и просится глянцевитая обложка «Эдд Лимонофф — суперстар».

Пошлость? Несомненно. Но современная культура редко бывает разборчивой. В мире, где столица призрачна, как град Китеж, воцаряются провинциальные вкусы, от которых всегда немножко отдаёт парикмахерским шиком.

Между прочим, когда провинциальные музыканты из английского Харькова — Ливерпуля — добились первого финансового успеха, они решили купить как раз парикмахерскую.

«Синтаксис» (Париж), №20, 1987 год

Републикация в новой редакции: «В Москву! В Москву!» // «Искусство кино», №7, июль 1992 года.

Персоналии • Пётр Вайль + Александр Генис

«Все, кто попадался на дороге,
были выше меня ростом».

Э. Лимонов

1

Вражду, которую испытывают к Лимонову, можно, пожалуй, назвать классовой. его роман «Это я — Эдичка!» вызвал смутное, но весьма болезненное ощущение предательства.

Дело тут не в политических декларациях, не в бранной лексике, не в сексуальных откровенностях — беда в герое. То есть в Лимонове.

Чтобы спасти его реноме, некоторые пытались пойти на подлог, попытались увидеть в Эдичке маску, этакого антигероя, под которым скрывается вполне благонамеренный, привычный автор.

Честно говоря, не вышло. Не вышло притвориться, что Эдуард Лимонов и Эдичка — разные люди. Не вышло увидеть приличного писателя и его безобразного персонажа. И вот приходится признать, что Лимонов — один. Что все увёртки тех, кто хотел выручить попавшего впросак автора, ни к чему не ведут. Проза Лимонова не оставляет надежды на двусмысленные толкования — он сказал именно то, что собирался: «Эдичка — это я».

Что делать, любить Лимонова не за что. Уже тут мы сталкиваемся с первым испытанием нашей читательской терпимости. А почему, собственно, мы должны любить Эдичку? Достаточно того, что автор любит своего героя. Для него это естественно: герой-то он сам. Другого нет и, как показало дальнейшее развитие событий, скорее всего и не будет.

Однако неприязнь к Эдичке со всем его стыдным эксгибиционизмом не мешает жадно интересоваться этим типом. Что-то в нём есть. Но что?

В одном интервью Лимонов сказал, что ненавидит гуманистический миф русской интеллигенции. В этой кощунственной декларации есть правда — настолько простая и горькая, что проще было бы счесть её позой.

Суть этой правды заключается в том, что Лимонов неинтеллигентный писатель. Сочетание это на русский слух кажется оксюмороном — больной здоровяк, нищий богач, писатель-неинтеллигент.

Однако логический нонсенс тут только в русской трактовке и литературы, и интеллигенции. Привыкнув наделять художественное творчество расширительным смыслом, мы вывели словесность так далеко за пределы слов, что не можем признать за писателем права быть индифферентным к проблемам нравственности.

Подспудно мы глубоко уверены, что писатель всегда на стороне добра. Мы ещё готовы простить автору подозрительно пристальный интерес к злу (как Достоевскому), но только тогда, когда верим в его, пусть скрытое, намерение исправлять пороки.

Однако согласимся, что литература не предусматривает такой постановки вопроса. Это русская традиция — традиция, в которой с древних времён смешались светские и религиозные функции литературы,— наделила словесность нравственным императивом.

Вообще-то литература — это искусство рассказывать истории, а не направлять душу.

Лимонов претендует на первую часть этого определения и с ненавистью относится ко второй. Гуманистическим мифом он называет всё, что принесло русской словесности славу,— сочувствие к слабым, веру в искупительную силу страдания, тягу к справедливости, жертвенность, стремление к духовной гармонии, презрение к благополучию, неяркую степную красоту. Короче, всё то, что мы вспоминаем, когда смотрим на портрет знаменитого человека в пенсне. Но как раз его-то Лимонов и ненавидит, и над столом его вызывающе висит портрет совсем другого человека — Дзержинского. Лимонов в отличие от прочих русских писателей не хочет быть похожим на Чехова. И если для этого надо отказаться от звания русского писателя, то Лимонов не прочь.

И действительно, Лимонов пишет уже не для соотечественников. Вернее, на соотечественников он смотрит со стороны, испытывая к ним интерес скорее этнографический. Внимание его к деталям российской, в том числе и собственной, жизни отличает жестокое любопытство постороннего исследователя. Так, описывая родные харьковские предместья, автор ощущает себя Миклухо-Маклаем Салтовки, принуждённым жить среди околозаводских папуасов в силу обстоятельств и чуть ли не научной добросовестности.

Предательство интеллигенции — необычная тема в новейшей русской культуре. Лимонов дерзко вышел за пределы симбиоза слова и морали.

Книги Лимонова — это свидетельство социальных и нравственных, а не эстетических потрясений русского общества. Соответственно и разговор о его прозе требует скорее анализа социально-психологического, чем художественного.

Дело в том, что Лимонов предал не только интеллигенцию, но и модернистскую поэтику, взрастившую его как поэта. Стихи Лимонова лежат в границах поэтической условности. Они имеют отчётливую форму, обладают всеми качествами искусно организованного (стилизованного) текста. Стихи Лимонова не сливаются с автором. В прозе же Лимонов уже неотличим от своего текста.

Переход к прозе зафиксировал иное художественное качество лимоновских текстов: он отказался от приёма. Повествовательная ткань его романов рассчитана на прямое восприятие. Тут нет отчуждённости автора от авторского персонажа. Кажется, что Лимонов попросту рассказывает «как было». Отказавшись от эвфемизмов в бытовом смысле, Лимонов счёл эвфемизмом и саму литературу.

Приём оказался лишним тогда, когда выяснилось, что главное у Лимонова — он сам. Лимонов с выгодой поменял литературу на собственную личность. Он обнаружил, что отказ от «гуманистического мифа» сам по себе рождает острое художественное переживание. Введение в литературу нового социально-психологического типа сделало ненужным стилистические ухищрения: чем проще, тем лучше. Чем меньше в прозе остаётся от прозы, тем заметнее личность героя, тем ярче его эпатирующий взгляд на мир.

Поворот от поэзии (в широком смысле) к прозе обнаружил в лимоновских романах генетическую близость с неожиданными образцами. С удивлением мы обнаруживаем в его прозе ту же растворённость, незаметность формы, что и у какого-нибудь Ажаева или Павленко. Детальное правдоподобие, рабское следование реальности, страсть к примитивным художественным эффектам, простодушие самоанализа — всё это можно выразить одной обобщающей формулой: литературная инфантильность.

Однако именно эта форма оказалась наиболее адекватной тому содержанию, которое занимает Лимонова. Лимонов бунтует против литературы. Он противопоставляет литературному мифу жизнь, и формы, в которые выливается его бунт,— жизнеподобны. Ведь и цель его — показать, каков мир, если на него смотреть не сквозь чеховское пенсне. То есть показать «как было на самом деле».

2

История, которую рассказал в своей трилогии («Это я — Эдичка», «Подросток Савенко», «Молодой негодяй») Лимонов, одна из тех, которую каждая литература не устаёт повторять — происхождение автора.

Сюжетное построение всех трёх произведений совпадает со структурой романа воспитания. «Страдания юного Вертера», «Красное и чёрное», «Утраченные иллюзии», «Семья Тибо», «Мои университеты» — весь стандартный набор школьной библиотеки оставил свои следы на лимоновских страницах.

если выстроить трилогию не по времени написания, а в соответствии с романной хронологией, мы легко узнаем в эволюции героя обычный «путь наверх» — от неопределённости детства через завоевание права на личность к всеобщему признанию. И — сопряжённое с этим достижением разочарование. Это и есть карьера, вечным двигателем которой является грандиозное честолюбие (оно-то и делает героя автором).

По законам этого жанра конфликт создаёт противостояние живого героя и косной среды. И как всегда конфликт обусловливается тем, что герой — поэт, а среда — толпа.

У Лимонова и поэт и толпа предельно конкретны. Сраженье его героя с миром происходит в чётко очерченных временных, географических и социальных координатах.

Именно поэтому лимоновская биография разворачивается в то, что без натяжек можно назвать социальным портретом эпохи.

Однако и в этом не было бы ничего особо нового, и уж точно ничего пугающего, если бы Лимонов не использовал в своей трилогии открытый им ещё в «Эдичке» принцип — писать без скидок на читательское ожидание.

Этот принцип часто принимают за писательскую искренность, подразумевая, что Лимонов и в самом деле пишет «как было». Но, конечно же, дистанция между описанием и реальностью неуничтожима. При всём стремлении автора не замечать листа бумаги, лежащего между ним и миром, его герой всегда позёр, всегда на сцене, всегда лжёт уже тем, что переводит эмоции в слова.

Добравшись до очередного «искреннего», то есть вопиюще непристойного, абзаца, читатель готов увидеть в тексте какую-то особую правду жизни. Но скандальность ситуации заключается не в решительности лимоновских описаний, а в нашей уверенности, что в литературе «такого» не пишут.

Лимонов уничтожил сферу интимного, введя её в текст и отказавшись разделять жизнь на тайную и явную. Сперва многие не заметили, что его «искренность» распространилась не только на неприличности. (Как раз с этим всё обстоит просто — у «Эдички» немедленно обнаружилось множество эпигонов, которые сочли называние вещей своими именами продуктивной моделью для современной литературы.)

Важнее оказался способ письма, при котором автор не учитывает заранее заданную нравственную позицию — собственно, тот самый гуманистический миф, всегда присутствующий в нашем воображении. Нет у Лимонова невидимого внутреннего судьи, который взвешивает слово, соотнося его с тем, что положено, с тем, что само собой разумеется. Лимонов вырвался из плена прекрасного предрассудка, согласно которому человек — добр, а мир — справедлив.

Это не значит, что Лимонов эстетизирует зло в духе Бодлера. Он просто отказывается заранее разделять добро и зло, да и не знает, как это сделать.

Поэтому, кстати, читатели «Эдички» и не заметили, что в этом романе призывов к христианскому всепрощению не меньше, чем к террору. Это и понятно: любовь к людям — естественная для писателя эмоция, а вот ненависть требует оправдания — психологического, эстетического, социального.

Лимонов в эти игры не играет. Искренность его заключается в отсутствии заданного нравственного критерия. Он сам, без вмешательства читательского ожидания, желает наделять вещи ярлыками добра и зла.

Этот моральный эгоцентризм ближе всего к тому, что принято называть детской жестокостью,— неразвитая система моральных оценок, неспособность воспринять чужой духовный мир с сочувствием, грандиозный эгоизм, убеждённость в безотносительности своей истины. Ну, и обратная сторона медали — свежесть чувств.

Из этой духовной инфантильности и произрастает лимоновская проза, а он с восторгом замечает:

«Одно в моей жизни хорошо. Проверяя её по своему детству, я вижу ни х… я его не предал, моё милое баснословно далёкое детство. Все дети экстремисты. И я остался экстремистом, не стал взрослым».

Тут он не совсем прав: его детство отнюдь не так далеко, как ему казалось в «Эдичке», откуда взята цитата. Оно всегда было с ним и только ждало, когда автор решится найти свою «искреннюю» манеру, чтобы вылиться на страницы книги.

Этой книгой оказался «Подросток Савенко».

У 15-летнего героя по кличке Эди-бэби уже есть всё, что нужно Лимонову, чтобы стать автором. И в Харькове первых послесталинских лет уже есть всё, чтобы обеспечить книгу традиционным конфликтом романа воспитания. При этом кажется, что сознание подростка адекватно отражает моральную открытость выросшего автора. Для малолетки Эди поза супермена естественна, он ещё не видит в ней пошлости, которая так часто портит страницы других книг Лимонова. Инфантильность подростка Савенко ещё не шокирует капризной незрелостью — каким же ему быть в 15 лет?

Главная, трудно достижимая творческая задача Лимонова в этой книге заключалась в том, чтобы донести до читателя свой детский взгляд на мир, не омрачив его поправками и придирками взрослого человека. Чего в книге точно нет, так это умиления взрослого по поводу наивности ребёнка. Всё, чем живёт Эди-бэби,— всерьёз, не понарошку.

Роман туго закручен вокруг композиционного узла — Эди надо достать 250 рублей старыми, чтобы повести свою любимую девушку в компанию приятелей отмечать Седьмое ноября.

К этой роковой, недостижимой сумме герой будет возвращаться всё время — он пытается её одолжить у приятелей, выпросить у матери, наконец, выкрасть.

Поиски денег обусловливает блуждание Эди по дебрям харьковской окраины. А попутно вдоль этого композиционного стержня выстраиваются два плана книги. Один синхронный — это парад персонажей, населяющих харьковский пригород Салтовку, шпана, уголовники, приблатнённые работяги, алкаши, наркоманы, убийцы. Они же — друзья, одноклассники, соседи. Омерзительный, злобный мир, который отнюдь не кажется таким герою. Он в нём живёт естественно, со знанием дела, даже с любовью и уютом.

Эта среда существует по своим законам, а Эди их знает как свои пять пальцев. Он ориентируется в отношениях с этими зловещими людьми так же запросто, как в родных улицах, дворах, коридорах. И автор смотрит на окружающее глазами его малолетнего прототипа, а не своими или нашими.

Скажем, казался ли Чичикову естественным Собакевич или Ноздрёв? Странными они были для Гоголя и для его читателей. А вот Эди-бэби ничуть не удивляет школьница Мушка, которая «баралась хором» с ивановскими ребятами. Интересует — да, но не пугает, не ужасает, не шокирует. В его мире Мушка — своя.

Живописуя вселенную своего детства, Лимонов обставляет её бесчисленными деталями, которые придают срезу действительности фотографическую точность. Точность и во времени (так, на столе у капитана милиции Зильбермана лежат именно польские журналы), и в пространстве (по роману можно вычертить карту Харькова), и по социальному признаку

(«мир Салтовского посёлка состоит из шпаны и противостоящих им мусоров. Огромное же море рабочих и служащих между ними Эди-бэби не принимает во внимание, ибо они не активны»).

К тому же мир этот говорит на педантично воспроизведённом приблатнённом языке, знатоком которого Эди себя показывает (он определённо знает, что чихать надо так, чтобы получилось либо «а-а-птека», либо «а-а-борт»). Наречие это, со всей продуманной, а не случайной матерной лексикой, особенно важно в романе, потому что владение правильным языком служит пропуском в эту среду. Фальшь не только не уместна, но и опасна — она выдаёт чужого.

Тем не менее Лимонов не ограничивается очерком нравов, хотя немало берёт и из этого жанра (как тут не вспомнить хотя бы горьковский «Городок Окуров», где героев тоже волнуют причудливые, чуждые читателю, материи: «А что, Яков Захарович, ежели водку чаем настоять — будет с этого мадера?»).

Другой план книги разворачивается в предроманном времени. В нём как раз и рассказывается о происхождении автора.

С первых страниц книги мы узнаем, что «Эди-бэби не такой, как они».

«Они» — это в первую очередь ненавистное «козье племя», рабочие и служащие, которые встают по гудку, гуляют в праздники в тяжёлых пальто, а в будни прячут свои вещи в нафталин. «Они» — это те, кто не знает, какую жизнь следует считать красивой. (Кстати, красивая жизнь для Лимонова навсегда осталась такой, которую представлял себе подросток Савенко — модные брюки, замороженное шампанское, чаевые без счета и женщины, которых все хотят.) «Их» Эди ненавидит, презирает и не жалеет. К «ним» Эди принадлежит по праву рождения, и от «них» он никуда не денется — ни в Бразилию (как он мечтал ребёнком), ни на улицу, ни в тюрьму. Потому что со временем выяснится: «козье племя» — единственное, населяющее мир. И сам Лимонов — всего лишь пророк этой «пидармерии». На каждом новом витке своей жизненной спирали автор обнаруживает, что он перемещается в обществе вместе с багажом своего неприглядного происхождения. Меняется окружение Лимонова, язык, костюм, нравы, но не меняется провинциальная сущность убогой мечты о красивой жизни.

Но пока 15-летний Эди-бэби ещё не понимает, что те, к кому он бежит,— приблатнённые малолетки; опытные урки, шпана — тоже «они». Только классом выше.

Бегство удалось ему не сразу. Сперва он читал книжки. Но когда Эди узнал, что реальный мир не похож на книжный, когда он — на всю жизнь — убедился, что книги врут, он с радостью отрёкся от стыдного детского увлечения — чтения: «Он решил стать другим человеком и стал им в один день».

Романтика нарушения закона — от школьного устава до уголовного кодекса — одарила Эди истерическим бесстрашием, чувством приобщённости к нарядной жизни, где «три срока — это как бы трижды герой Советского Союза», мечтой о власти над «козьим племенем» — ведь «любой пролетарий отпрянет перед ножом шпаны».

Но герой слишком стремительно превращался в автора, чтобы в конце концов не осознать: новый мир — всё равно «они». Как только Эди понял своё новое окружение, он ощутил смутную неудовлетворённость. Эди не просто жил с харьковской шпаной, он ещё и понимал её — её стимулы, интересы, цели.

В жизни Лимонова люди, которых он понял, возвращаются в разряд «пидармерии». Он их преодолевает, и начинается новый виток погони за настоящим.

Трилогию Лимонова можно интерпретировать как постоянную охоту за всё более высоким социальным статусом.

Этот Растиньяк из харьковского предместья, салтовский Жюльен Сорель, одержим манией карьеры. Жажда уникальности принимает форму вызова миру. А всё потому, что с рождения и Эди-бэби, и Молодой негодяй, и Эдичка Лимонов уверен, что где-то есть вершина, не взойдя на которую, нельзя вырваться из мёртвой хватки «козьего племени».

Вера в незыблемую социальную пирамиду, в лестницу престижа, с верхней ступени которой открывается вид на райские кущи, есть сугубо провинциальный комплекс. Он-то и делает из героя автора.

3

Ярче всего провинциализм Лимонова проявляется в «Молодом негодяе». Часто этот комплекс превращается в навязчивую идею-фикс. В этой книге, написанной, по словам автора, на тему «превращения рабочего парня и экскриминала в поэта», особенно чувствуется влияние школьной литературы — от «Мартина Идена» до Макаренко.

При этом если в «Подростке Савенко» Лимонов относится к своему герою с полным доверием, то в «Молодом негодяе» — свысока. Автор покровительственно навязывает молодому Лимонову оценку Лимонова постаревшего. То и дело вмешивается в его дела и мысли, подправляя Молодого негодяя пером литературного мэтра, стыдящегося и собственной 22-летней неуклюжести, и ограниченности, неполноценности его харьковских друзей.

Скажем, мясника и вора Сашу Красного подросток Савенко любил куда больше, чем Молодой негодяй любит поэта-авангардиста Мотрича.

Может быть, дело в том, что «Молодой негодяй» — самая безмятежная книга Лимонова. если Эди-бэби, так и не достав 250 рублей, потерял к финалу и любовь, и невинность, и привязанность к своей среде, если Эдичка так и не сумел вернуть свою елену, то в «Молодом негодяе» всё идёт к тому, что мечта станет явью.

В книге, наполненной оптимистическим самолюбованием, теряется острота трагического несоответствия героя окружающему миру. Мир тут ему послушно соответствует.

Сам автор чувствует бесконфликтность книги и старается исправить этот дефект, искусственно приживляя своей идиллии драматические обертоны — сцену неудавшегося самоубийства, сумасшедший дом, поджог. Однако страшно — как в «Эдичке» — не выходит. Уж больно легко Лимонову достаётся его главная цель: поэтом он становится по рецепту пионерских журналов — благодаря закалке и силе воли.

Поэтому если в «Эдичке» или «Подростке» интереснее всего авторский персонаж, то в «Молодом негодяе» — среда, харьковская богема.

Лимонов сумел всё в той же «искренней» манере обрисовать один из самых любопытных социальных феноменов современной России — провинциальную богему.

В своём пути наверх 22-летний Савенко наткнулся на людей, читающих и даже пишущих книги. Вынырнув из полублатной жизни, преодолев влияние прежних кумиров, герой остановился на классовом перепутье. Внизу осталось ненавистное «козье племя», и именно туда его толкала обычная, неуголовная жизнь — работа на заводе, пьянка по выходным, костюм, купленный на сбережения. В стороне маячил призрак тюрьмы и изрядно потускневшая «красивая» воровская жизнь.

Тут-то Савенко и обнаружил, что следующая ступенька социальной иерархии начинается с тех самых книжек, от которых он отказался в детстве ради «настоящей» жизни. Пропуском в художественную богему служит знание имён из «другой кодлы». В жизни Савенко и на страницах «Молодого негодяя» вместо кличек появились фамилии — Фрейд, Мандельштам…

С тем усердием, с которым подросток Савенко учился грабить магазины, молодой автор, успевший стать Лимоновым, осваивает жаргон нового мира — например, переписывает от руки собрание сочинений Хлебникова.

Вот тут стоит остановиться и задуматься: почему молодому человеку, одержимому честолюбием, путь наверх открывается именно в сфере искусства, причём искусства левого, неофициального, полузапрещённого?

Искусство для Лимонова ни в коем случае не является предметом самодовлеющим. Идея самоценной поэзии, дающей награду в виде акта творчества, чужда автору.

Лимонов, в противовес завещанному Станиславским тезису, любит не искусство в себе, а себя в искусстве. Можно даже укоротить: он любит себя. А искусство всего лишь средство доказать миру, что нарциссизм автора оправдан талантом. Стихи для него — орудие достижения главной цели — красивой жизни.

Лимонов в «Молодом негодяе» представляет себя в виде современного мушкетёра (откуда же, как не из Дюма, списаны сентенции вроде «чувство собственного достоинства всегда соединяется в характере с самолюбием»). Наделяя своего героя безграничной завистью к жизни, автор демонстрирует готовность принять любую судьбу, лишь бы она вела вверх.

Во времена мушкетёров он бы добывал подвески королеве, в революцию был бы комиссаром. Он мог быть миллионером, генералом, президентом. Не важно. Важно то, что в Харькове 60-х годов XX века только статус богемного поэта давал герою надежду завоевать мир.

Богема, описанная в «Молодом негодяе»,— типична, заурядна и талантлива. Именно такой среде обязано своим происхождением современное русское искусство — от Высоцкого до Бродского. Кружок типа лимоновского неизбежен в каждом русском городе, как почтамт.

Советское общество перекрыло обычные каналы юношеского честолюбия, придав государственной карьере омерзительные мещанские черты. Беда не в том, что, скажем, пост секретаря горкома связан с представлением о несправедливости или вранье. Хуже, что секретарь этот беспрепятственно скатывается к «козьему племени». И никакие блага распределителя и казённых дач не компенсируют ему невозможность жить красиво, вызывающе, с шиком. Так, как живёт салтовская шпана, и так, как живёт богема.

Официальная карьера предусматривает преклонение перед ею же установленным порядком жизни. Неофициальная живёт по своим, не менее строгим законам, но, находясь в оппозиции к власти, наслаждается безответственностью. Всё, что она должна,— она должна только себе. И в этом богема свободна.

Катакомбное искусство — необходимая отдушина общества. Здесь нарушаются социальные законы, обязательные для всей страны. Здесь находится заповедник противоречия, убежище от здравого смысла, житейской логики. Поэтому богемная карьера стремительна — ведь строят её в обход заурядной служебной лестницы.

Однако именно потому, что богема отлучена от главного русла общественной жизни, она больна хронической болезнью — завистью. Богема страдает раздвоенностью сознания: с одной стороны, она презирает культ социальной престижности, с другой — обречена на закукливание в своей узкой и потому нездоровой среде. ей некуда расти, и отсюда рождается мечта о «другом» месте. Мечта, которую давным-давно сформулировал лимоновский антагонист Чехов: «В Москву!!!».

И Лимонов, и все его харьковские коллеги-нонконформисты очень скоро исчерпывают плюсы неофициальной общности. Спивается поэт Мотрич, кончает с собой загадочный Беседин, подвергается гонениям властей художник Бахчанян, прозябают в безделье все остальные персонажи книги. Всё чаще перед ними является тень столицы. Тема Москвы приобретает форму маниакального стремления к опять-таки красивой жизни. Столица становится утопией. В распалённом воображении запертых в Харькове провинциалов Москва разрастается до размеров мифа, где богема, наконец, сумеет навязать обществу свои законы, главным из которых является соблюдение богемной иерархии. Ведь в своих мечтах богема отвела Москве роль арбитра. Конечно, суть тут не в каких-то конкретных столичных преимуществах вроде редакций, выставочных павильонов, иностранных корреспондентов, а в убеждённости, что красивая жизнь где-то должна быть.

Провинциальная вера в исцеляющую силу географического перемещения отражает кризис катакомбного бытия. Построив свою иерархию вне социальных критериев, богема не может не стремиться утвердить их в качестве обязательных для других. Пресытившись собой, она хочет наружу, на те места, которые заняты другими. Она, забыв, что обделила себя сама, теперь жаждет справедливости.

естественно, что тяга провинции к столице в принципе неудовлетворима. Ведь из Харькова Москва выгладит совершенно иначе, чем с Красной площади. Формируя Москву по собственному подобию, богема обречена на разочарование. И тогда столицу переносят в другие координаты, часто заграничные.

4

В «Молодом негодяе» Лимонов, исчерпав карьерные возможности харьковской богемы, рвётся в Москву. В романе «Это я — Эдичка» советская столица уже пройденный этап. Но это не значит, что Лимонов излечился от провинциальных комплексов. В основе его личности, его творчества — глубокая, нутряная вера в то, что где-то, куда не пускают, красивая жизнь все же существует.

В «Эдичке» появляется образ «мира без любви», но поскольку это означает мир без любви к Лимонову, то и этот образ можно интерпретировать как аналог провинции, удалённой от центра, от места, где «делают любовь».

В каждой книге Лимонова есть любимая женщина, но это ещё не означает, что это романы о любви. С большим основанием можно сказать, что это романы о ревности.

Измена любимой женщины — тот же мотив недостижимости столицы, сублимировавшийся в сексуальную утрату. Обладание женщиной невозможно, потому что место уже занято другим. Пробившись на очередную ступень лестницы — в Москву, Нью-йорк, Париж, Лимонов не может навязать обществу свою иерархию ценностей. Верхняя ступенька недостижима, как горизонт. В последнюю минуту оказывается, что рывок вверх не меняет ситуацию. Любимая женщина в чужих руках. И по-прежнему кто-то другой «ест с вилкой и ножом», где-то в чужом доме горят свечи, звенит хрусталь и танцуют пары элегантных иностранцев. Мираж столицы дразнит и не даётся в руки. Но осознать, что мираж есть оптический обман, причуда провинциального воображения, Лимонов не в состоянии. Без манящего призрака столицы вся жизнь окажется бессмысленной погоней за самим собой.

Женщины из романов Лимонова всегда ярче его самого. Это и понятно, автор наделяет их всем, чего не имеет сам. Они как бы улучшенные двойники Лимонова: их хотят, они нужны сами по себе. Поэтому они всегда опережают автора на пути наверх, а он в страстной зависти к своим оторвавшимся половинкам стремится догнать, овладеть, отдаться, слиться.

Сексуальная несостоятельность героя Лимонова напрямую связана с несоизмеримостью его претензий. Взять для него — значит тут же потерять. Поэтому в «Эдичке» герой не столько стремится вернуть елену, сколько прорваться за ней в новую миражную столицу. «Блядьми, проститутками, авантюристами, но вместе»,— как заклинание, повторяет Эдичка свой символ веры.

Но «вместе» не получится, потому что ушедшая елена — десант лимоновской души и ещё незавоёванное будущее. Преодолённая ступенька теряет всякий смысл. Провинциал ещё может с тоской оборачиваться назад, но идти он может только вперёд. Гармония места и времени разрушила бы его личность. его духовный потенциал основан на разнице полюсов — «здесь» и «там», «сегодня» и «завтра».

Лимонов отнюдь не исключение в современной культуре. Разрушительная, анархическая тенденция его творчества — типологическая черта. Доминанта лимоновского типа — вырваться, доказать миру свою уникальность, подчинить мир тем, что заставить его о себе говорить.

Эпоха массового общества модифицировала традиционный конфликт толпы и поэта. И та и другая сторона изменили своё качество. С тех пор как общество становится всё более социально однородным, поэт всё острее ощущает своё родство с бандитом, а романтический конфликт поэта с толпой всё больше похож на поножовщину.

В мире побеждающего стандарта культура вытесняется в область катакомб. Она переходит на нелегальное, неофициальное положение, приучаясь там, на задворках, к террористической тактике.

Поэтому-то Лимонову так легко дался переход от шпаны к поэту, что богема освоила блатные законы, главный из которых — отстоять любой ценой право на существование.

В рамках «гуманистического мифа» Лимонову нет места. Нет здесь и ответа на вопрос — хороший он писатель или плохой. Он — чужой писатель. Зато он свой среди загадочной рок-культуры. Не зря к его теперь уже космополитическому собранию сочинений так и просится глянцевая обложка: «Эд Лимонофф — суперстар».

Пошлость? Несомненно. Но современная культура редко бывает разборчивой. В мире, где столица призрачна, как град Китеж, воцаряются провинциальные вкусы, от которых всегда немножко отдаёт парикмахерским шиком.

Между прочим, когда провинциальные музыканты из английского Харькова — Ливерпуля — добились первого финансового успеха, они решили купить как раз парикмахерскую.

В столичных кругах. От 13 до 13

…

11 декабря

⟨…⟩

19:15

Литературные встречи

Один из самых скандально знаменитых писателей русского зарубежья начал свой литературный вечер в Центральном Доме литераторов. Имя Эдуарда Лимонова стало во многом известно благодаря его роману «Это я, Эдичка», рассказывающему о жизни советской эмиграции в Нью-йорке, который, кстати, был тогда в США запрещён. Талантливый поэт и тонкий стилист, в Москве он зарабатывал на жизнь… шитьём брюк. Новый роман Э. Лимонова опубликован в 11-м номере «Знамени». Лимонов никогда не подписывал никаких писем и не принадлежал ни к каким группировкам, поэтому, видимо, ему будет нелегко сейчас публиковаться у нас в стране…

«Вечерняя Москва», №284(20.068), 12 декабря 1989 года

Лимонов о Бродском

Публикацию подготовил Арт РУ

Классиков с «корабля современности»!

По причине отсутствия в сегодняшней России литературной критики, авторы, не приемлющие поэзию Иосифа Бродского, выступают с внелитературных позиций (П. Горелов, например). Выступление Эдуарда Лимонова может быть понято (и оценено) лишь в контексте общей позиции этого писателя в литературном процессе. Эта позиция, в частности, отразилась в интервью, которое Лимонов дал журналисту А. Мирчеву (Мирчев А. 15 интервью.— Нью-йорк, 1989). Для Лимонова характерен эстетический (и социальный) радикализм, именуемый им «авангардом». В прошлом поэзии он выделяет фигуры, созвучные этим принципам — Хлебников, Маяковский. С точки зрения лимоновского «авангарда», продолжающего «обычай» «сбрасывания с корабля современности» классиков, ниспровержение «классика» Бродского оказывается единственно возможным. Более того. Бродский, говорящий о том, что акмеизм — единственное течение, представляющее в XX веке Поэзию, и Лимонов, с восхищением цитирующий Маяковского — всё это похоже на продолжение давней полемики акмеизма и футуризма. Публикуемый ниже текст был прочитан автором 14 мая 1990 г., в день 50-летия Иосифа Бродского, в передаче Би-Би-Си.

Против того, что Бродский — поэт и против его Нобелевской премий спорить не приходится. Можно оспаривать яркость этой литературной звезды и её возраст. Я лично убеждён, что звезда средней яркости и очень старая, запылённая даже. Бродскому-поэту куда более его пятидесяти лет, в сущности он родился где-то в 1888 году в районе города Сент-Луис штат Миссури, в Соединённых Штатах Америки, а расцвет его творчества приходится на эпоху между двумя войнами, в эпоху джаза, психоанализа и усыпляющих романов Пруста. Поэт-мизантроп, тяжёлый, пыльный и душный, невозможно долгий, Иосиф Бродский хорошо смотрится на полках библиотек после Байрона и перед Брюсовым, то есть я хочу сказать, что он поражающе несовременен. И в тревожную эпоху перестройки Бродский ещё более мёртв, чем когда-либо. Этим объясняется явное равнодушие к нему советского читателя, не привлечённого даже нобелевским нимбом. Чтобы читать Бродского, нужно быть сытым и спокойным, лучше всего делать это в кресле-качалке в эпоху застоя. Советский читатель лишён сегодня этих атрибутов или, если хотите, компонентов. Перестройка — первая неудача Бродского. До сих пор он был счастливчиком и баловнем судьбы. Не знаю, отмечает ли он юбилей своего процесса, но по сути дела он всем обязан глупым ленинградским властям 60-х годов, дядям и тётям, сделавшим его всемирно знаменитым, вытащенный на мировую сцену в лучи прожекторов из паутины ленинградского катакомбного искусства в возрасте 24 лет, Бродский сделался для всего мира Поэтом с большой буквы, символом преследуемого искусства. Именно в этом качестве он и получил в конце концов Нобелевскую премию. И тотчас упал занавес, эпоха кончилась и началась иная, в каковой пострадавшие на 101-м километре от Ленинграда поэты ни у кого не вызывают слез. его счастье, что он успел получить свою премию под самый занавес, задолго до падения Берлинской стены. В 90-м ему не даст премии даже Нобелевский комитет. Последние два года Бродский устарел на столетие.

* * *

Считаю важным уточнить, что всё это я написал сегодня утром по просьбе Би-Би-Си. Самому мне и в голову не пришло бы сейчас думать о Бродском.

Один из виднейших писателей русского Зарубежья Э. Лимонов родился в Дзержинске Харьковской области. В 60-х годах переехал в Москву, где довольно быстро снискал известность как один из лидеров неофициальной поэзии. В 1973 г.— арест и «предложение» уехать. В 1974 г. Лимонов уезжает в США. В 1979 г. там выходит книга его стихов «Русское» и первый (и самый знаменитый) роман «Это я — Эдичка». За «Эдичкой» последовали — «Дневник неудачника», «История его слуги», «Подросток Савенко». Ныне Димонов живёт в Париже, является «ситуаен франсэ» [citoyenneté française]. Лимонов принадлежит к числу французских писателей (около 500 человек), живущих исключительно литературным трудом.

«Alma mater», №1(3), сентябрь 1990 года

Брат богатый наш, ЛИМОНОВ…

…

В «Собеседнике» (№№ 43, 44, 45) мы опубликовали три статьи русского писателя-эмигранта Эдуарда Лимонова: «Мазохизм — государственная политика СССР времён перестройки» (о нашем преувеличенном обличении своей послереволюционной истории), «Под сенью развесистых клюкв» (о нашем искажённом представлении Запада), «Брат богатый наш, Кальвин…» (о психологической невозможности построения капитализма в нашей стране). А теперь — слово читателям.

Ничего оригинального в лимоновском мыслеблудии нет. Эти же взгляды выражены в манифесте слабоумной старушки Нины Андреевой. Лимонов всего лишь плотоядный зверёк из семейства шакаловых, которым всё равно, кто у власти: Чингисхан или Ленин, Сталин или Гитлер — только бы им, зверушкам, перепадали крохи со стола хищников. То, что Россия сейчас балансирует на краю пропасти,— результат 70-летнего кровавого пира партийной мафии. Это очень хотели бы забыть лимоновы, лигачёвы, полозковы…

А. Т.
Москва.

есть муж честен во еженедельнике «Собеседник» — это мсье Лимонов, парижанин, запечённый в западной печке, но заквашенный в Москве. Он, 16 лет горе мыкавший «там», сменивший тринадцать профессий, прошедший через безработицу, не забыл всё-таки советской сказки о пользе сплошной коллективизации. И призывает: забудемте о советском капитализме! А зимой будем лапы сосать, правда, без сахара, и поглядывать с завистью с русской печки (нетопленой) на чужие елисеевские поля брата нашего, Лимонова… Постой-ка, брат мусью! «Советы постороннего» мы уже проходили. Кальвин с ним, с капитализмом, пожалуйте к нам, на Восток! Или Париж стоит массы, то бишь коллектива?

А. Денисов.
Москва.

Эдуард Лимонов высказал своё мнение смело, чувствуя себя за стеной границы. Но, я думаю, высказал с болью, как истинный русский человек. Я родился в так называемые «застойные времена» и всё своё детство и свою юность вспоминаю как один солнечный день. Моему сыну сейчас два года. А что вспомнит он? Что даже конфет не было? Что играл деревянными игрушками? «Времена застоя», говорят. У нас тогда в любом магазине по нескольку сортов колбасы было! А от развитых стран мы отставали совсем немного. А что сейчас? Я убеждён, что дефицит — это спланированная Западом акция. Капиталисты специально заморозили всю нашу продукцию, разрушили нашу экономику, чтобы мы покупали еду у них, расплачиваясь золотом и полезными ископаемыми. ещё бы им не любить Горбачёва! И не надо всё валить на прошлое, нельзя разрушить историю и построить новую. Так что знай, Эдуард, ты не один. Я твой союзник.

Галактионов.
Тобольск.

С Э. Лимоновым мы были сведены судьбой и жаждой приключений на 4-годичных курсах при Московском управлении КГБ. После выпускных экзаменов я, Лимонов и ещё трое слушателей оказались в США. Легенды и прикрытие для каждого из нас были индивидуально разработаны. Из моих наблюдений над Лимоновым у меня сложился образ беспринципного, среднеумного и желающего красиво жить человека. Литературные опусы и статьи, которые печатаются сейчас в СССР за подписью Лимонова, скорее всего ему не принадлежат. Ищите литературных подёнщиков, получающих гонорары от ведомства великого чекиста Дзержинского! Завтра я улетаю в Хельсинки, поэтому не опасаюсь ни КГБ, ни МВД.

Н. Крепов.
отель «Националь», №004, Москва.

Я прочитал статьи Лимонова и прошу продолжить публикацию материалов автора, трезво размышляющего о советской действительности из-за рубежа. Мы сейчас слишком увлеклись в поклонении Западу, мы создаём себе новых кумиров и фантомов. Хорошо, если кто-нибудь нас будет возвращать с небес на землю.

Н.Лобачёв.
Клин.

Мнения, приведённые выше, являются исключительной собственностью их авторов.

«Собеседник», №49(354), декабрь 1990 года

Комплекс неполноценности или бездействия?

Точка зрения • Вадим Белоцерковский, комментатор радиостанции «Свобода», Мюнхен

По поводу статьи Э. Лимонова «Мазохизм — государственная политика СССР времён перестройки».

«Экспериментируя с сексом и наркотиками,

— пишет Лимонов,—

«исследуя» помимо своей воли дно американского общества, я чувствовал себя несчастным, но спокойным… Моим внутренним спокойствием я был обязан тому факту, что страна, где я родился, предохраняет меня ментально своей имперской могучей тенью… я чувствовал,

— продолжает,—

что мир — спокойное место с моей страной в нём… если я имел мужество возражений по поводу внутренней советской политики, то у меня никогда не возникало возражений против советской внешней политики».

Таков исходный посыл Лимонова. И тут, как говорится, комментарии излишни. Подавление Берлина, Будапешта, Праги, Афганистана, гонка вооружений, поддержка агрессии Северной Кореи и Северного Вьетнама, кубинский кризис и берлинские блокады плюс берлинская стена — всё это не вызывает, надо понимать, возражения у Лимонова. Но зато возражения и возмущение вызывают у него такие события, как

«варварская

— я цитирую Лимонова —

бомбардировка союзными войсками гражданского населения Германии во второй мировой войне, заключение тогда же в США японцев в концентрационные лагеря и, конечно, атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки».

Но я уверен, что Лимонову прекрасно известно, что массированные бомбардировки немецких промышленных центров были, к сожалению, необходимы, чтобы решительно сокрушить мощь гитлеровской военной машины; что заключение в концлагеря японцев, граждан США, после нападения Японии на Перл-Харбор — следствие преувеличенного страха перед японским шпионажем — теперь самими американцами признано постыдным деянием. Знает наверняка Лимонов и о той долгой дискуссии, которая велась в США после войны по поводу атомной атаки на Японию, знает, что без этой атаки пришлось бы совершать массированные бомбардировки японских промышленных центров и проводить вторжение, что в целом привело бы к значительно большим жертвам среди гражданского населения.

Всё разобрать в одном комментарии невозможно, и я остановлюсь лишь ещё на одном важном аспекте. Лимонов:

«Запад, решительный сторонник независимости советских республик, есть абсолютный враг движений за независимость на своей собственной территории. Англия держится за Северную Ирландию кровавыми руками и не хочет её отпустить… Испания упорно отказывается предоставить независимость баскской провинции… Франция имеет колонии повсюду в мире и никогда не отдаст их».

И опять же господин Лимонов не может не знать, что против отделения Северной Ирландии выступают две трети её населения, протестанты. В Басконии только 10 процентов населения поддерживают отделение. Неправда говорится и о «колониях» Франции, как Лимонов называет регионы, имеющие статус заморских департаментов со всеми правами департаментов в самой Франции. Статус этот везде был утверждён референдумами. В Гвинее, бывшей французской колонии, большинство населения высказалось за полную самостоятельность — и французское правительство де Голля это желание немедленно удовлетворило. Но среди примеров порочности Запада есть и верные примеры, но загвоздка здесь в том, что все они относятся к …колониальному периоду, точнее, к его концу — послевоенному десятилетию. И тут уже не только Лимонов, но и многие другие эмигрантские, а равно и советские публицисты не осознают чрезвычайно важного обстоятельства. А именно того, что мы являемся свидетелями революции против насилия, величайшей революции в истории человечества. В её ходе были освобождены все колонии и расформированы все империи Запада, создано европейское и Атлантическое сообщества и сделались немыслимы войны внутри него. Победно стали распространяться Всеобщая декларация прав человека и международные правовые пакты, возникло и набрало силу немыслимое в прошлом международное правозащитное движение с такими альтруистическими самостоятельными объединениями, как «Международная амнистия» (несколько сот тысяч членов в десятках стран). Неизмеримо усилилось социальное обеспечение, могущество профсоюзов, правовая защита граждан, возникло Хельсинкское движение, экологическое, появились такие рыцари в борьбе с насилием, за права и жизнь людей, как Альберт Швейцер, Мартин Лютер Кинг, Андрей Сахаров, мать Мария. Новые государственные деятели, такие, как Джон Кеннеди, Джимми Картер, Вилли Брандт. И новые, не применяющие насилия, оппозиционные движения, такие, как «Солидарность», демократическое движение в СССР и других странах, студенческие и молодёжные движения 1968 года. Всего не перечислишь.

Международный терроризм, вспухший было в этот же период,— свидетельство отчаяния всяческих экстремистов, теряющих почву под ногами. Неожиданная оргия насилия первой половины века с двумя мировыми войнами, со Сталиным и Гитлером не прошла, видимо, бесследно, стала, возможно, началом конца многотысячелетней эпохи всяческого насилия. И на этом фоне советская империя, которая так успокаивала Эдуарда Лимонова, стала выглядеть всё более одиозной, всё более похожей на «империю зла». Лимонов, живя на Западе и в упор не видя этой революции, пишет тем не менее в «Собеседнике»:

«Это не железная необходимость экономического кризиса подвигнула Горбачёва к перестройке, но огромнейшее психологическое давление Запада, его общественного мнения и пропагандной машины против советской политической системы».

Горячо! — как говорится в детской известной игре: Лимонов здесь недалёк от истины. Только пропагандная машина тут ни при чём. А вот влияние нравственной революции против насилия и унижения человеческой личности — революции, охватывающей мир, наверняка сказалось!

И ещё один тезис Э. Лимонова: западные руководители, средства массовой информации и общественность

«никогда, ни при каких обстоятельствах не признавались в совершенных ошибках, не говоря уж о преступлениях».

Вот примеры.

Германия. За преступления нацистов власти и общественность ФРГ не только раскаялись и продолжают раскаиваться (существует уже гигантская литература на эту тему), но и выплачиваются до сих пор пенсии людям, в том числе живущим в других странах, пострадавшим от нацизма. Репарации выплачивались Германией и государству Израиль. Причём в Германии, за исключением малочисленных неонацистских групп, никто не пытается сваливать ответственность только на Гитлера, или на нацистскую партию, или на инородцев.

США. Вспомним мощное движение против войны во Вьетнаме, волна разоблачений и раскаяния за относительно немногочисленные преступления американских солдат против гражданского населения Вьетнама, судебные процессы над виновными. Или эпопея Уотергейта и «ирангейта»!

Франция. Борьба против войны в Алжире, волна разоблачений преступлений французских войск в Алжире.

Израиль. Гласный судебный процесс над офицерами израильской армии, виновными в том, что они не дали немедленного приказа подчинённым подразделениям пресечь резню в палестинских лагерях в Ливане. При этом израильские войска бездействовали меньше суток. Сравним с Сумгаитом, с Баку!

Эти сравнения наводят на очень важную мысль. Да, волна раскаяния и самокритики в Советском Союзе в перестроечное время действительно имеет деморализующее влияние, но не из-за чрезмерности или несправедливости, а из-за её бездейственности!

Сколько, к примеру, пишется и говорится о преступлениях ЧК-НКВД-КГБ, однако КГБ не распущен, судебных процессов над виновниками даже совсем недавних преступлений — в использовании психиатрии, в жестоком содержании заключённых и вообще в преследовании инакомыслящих — не проводится; мы даже не знаем, не продолжают ли служить в КГБ те же самые люди. Более того, до сих пор не реабилитировано большинство их жертв, не реабилитировано большинство бывших политзаключённых и нынешних политэмигрантов. Не привлечены к ответу и руководители партии, государства и армии, персонально ответственные за преступления режима. Создаётся сюрреалистическая кафкианская ситуация: при безрезультатности критики в ней часто принимают участие и ответственные за преступления и тяжёлые ошибки.

Должен сказать и о том, о чём уже писал в статье «Зачем России капитализм?», опубликованной в «Неделе» (№№ 44, 90). На мой взгляд, среди всех выдвигаемых обвинений и разоблачений одно является действительно чрезмерным и неоправданным: пишут о том, что Октябрьская революция была совершенно бессмысленным и случайным событием, делом рук большевиков. Ведь если это так, то народы России, и прежде всего русский народ, представляются неразумным стадом, которое погнала на революцию маленькая кучка ленинцев. Я сейчас перечитываю Чехова и поражаюсь (прежде я этого почти не замечал), как везде у него проступает неизбежность и близость революций, вызревавших веками и охвативших огромные страны, где проживает едва ли не половина населения планеты. Но не может быть случайностью и то, что все они быстро вырождались в тирании, в казарменный госсоциализм. Большевистский социализм представляет собой, на мой взгляд, ярый антитезис капитализму, перелёт, перехлёст, бросок в противоположную крайность, неизбежные при любом движении и развитии. И вот за то, что этот «антитезис» укрепился надолго в Советском Союзе (нэп открывал путь к синтезному укладу), его народы уже несут какую-то моральную ответственность. А революцию им в вину ставить нельзя.

Но подытожу: за исключением упомянутого революционного сюжета, беда, по моему мнению, заключается не в чрезмерности самокритики и раскаяния, а в очень слабом их влиянии на жизнь страны. А это действительно может порождать у людей комплекс неполноценности.

«Собеседник», №49(354), декабрь 1990 года

Несколько монологов о Венедикте ерофееве

Владимир Муравьёв

⟨…⟩ Было у Венички однажды столкновение. есть такая тёмная личность — писатель Лимонов, который, как это ни забавно, пришёл к социалистической идеологии. Прямая противоположность Веничке. Так вот, Лимонов вызывал Веничку на лестницу морду бить. Тот про Лимонова слышать потом не мог — руки тряслись. «Я писатель Лимонов! ерофеев, пойдём на лестницу, я тебе всю морду побью!» Да нет, это были не принципиальные разногласия, а по пьянке, но на самом деле, когда ерофеев прочёл кусок лимоновской прозы, он сказал: «Это нельзя читать: мне блевать нельзя». Но и это тоже была не ненависть, а скорее смесь презрения и омерзения. Редкий случай. Другого такого не могу припомнить. Впрочем, людей, о ком бы он всегда говорил особенно тепло, из друзей и знакомых — тоже не было, только далёкие. Он говорил: «У меня грибоедовский комплекс: мне требуются Булгарины в неограниченном количестве». ⟨…⟩

«Театр», №9, сентябрь 1991 года
+
Венедикт ерофеев «Мой очень жизненный путь»
// Москва: «Вагриус», 2003,
твёрдый переплёт, 624 стр., иллюстрации,
тираж: 5.000 экз.,
ISBN 5-9560-0136-4,
размеры: 245⨉147⨉34 мм

Душа Эдички при переходе в сумерки

Силуэт • Александр Тимофеевский

Бархатные брюки повытерлись и вышли из моды.

Когда в самом конце семидесятых годов в Союзе появился роман Лимонова «Это я — Эдичка», среди читающей «тамиздат» московско-ленинградской интеллигенции разразился скандал. Автор мог торжествовать: это несомненно входило в его планы. Во все времена и во всех сообществах скандал возникает по одной причине: из-за нарушения господствующей типовой морали или нормативной эстетики (что, в общем, одно и то же). Типовая мораль той относительно продвинутой и очень узкой части интеллигенции, которая имела доступ к «Эдичке», была оскорблена по крайней мере трижды.

Прежде всего, в романе была оскорблена «американская мечта», волей-неволей владевшая умами людей времени развитого социализма. Миф о том, что только у нас нам плохо, а там, за морем, замечательно, что только у нас все чахнут, а там расцветают розами, миф этот при всей своей восхитительной наивности был довольно стойким, в первую очередь потому, что стойкой была система. Ни о каких переменах (разве что к худшему) тогда, разумеется, никто из читателей Лимонова не помышлял. Все были свято убеждены, что советская власть срослась с нами навеки, как трусы с телом амазонки. На этом свете «американская мечта» была последним прибежищем, иллюзией драгоценной и бережно хранимой. Лимонов разрушал её демонстративно и беспощадно. Удар оказался настолько болезненным, что об этом предпочитали впрямую не говорить. Охотнее обсуждалось другое — то, что задело меньше, но чем можно было возмущаться более комфортабельно.

Вкупе с «американской мечтой» в романе «Это я — Эдичка» были поруганы те, кто, на взгляд Лимонова, эту мечту насаждал в Союзе,— диссиденты-правозащитники во главе с Сахаровым-Солженицыным. И диссидентов-правозащитников, и Сахарова-Солженицына Лимонов писал через мысленный дефис, не видя между ними никакой разницы. По большей части не видела этой разницы и публика, читавшая в те годы «Эдичку». её возмутило не содержание претензий, вполне идиотских (кто, где, когда и каким образом насаждал у нас «американскую мечту»?), а само их наличие, не говоря уж о форме — матерной, преимущественно,— в которой они были высказаны.

Но не одним только диссидентам сопутствовали в романе матерные выражения. Они плотно окружали любовь «Эдички», ставшую третьей и главной темой разразившегося скандала. Собственно, это относится всего лишь к одной главе романа, с негодованием отвергавшейся и, как всегда в таких случаях бывает, зачитанной до дыр. В злосчастной главе во всех физиологических подробностях живописались объятия героя с негром-уголовником на заброшенном нью-йоркском пустыре. Главу обсуждали и осуждали, багровея от возмущения, хотя сами по себе гомосексуальные объятия вряд ли могли кого-то поразить. В кругах первых читателей «Эдички», тесно связанных с богемой, такого рода объятия были столь же распространены, сколь сейчас, и не то что бы очень скрываемы.

На самом деле возмутили не объятия, а кому и как они оказались распахнуты. Оскорблена была не нравственность, а нечто другое, за нравственность выдаваемое, нарушена не типовая мораль, а нормативная эстетика (что только доказало их принципиальную близость). Всех, наверное бы, устроило, случись любовь не с бандитским негром, а с балетным амуром, не на заброшенном пустыре, а в заброшенном замке со следами упадка, не настолько, впрочем, сильными, чтоб там не нашлось немножко «буля» или хотя бы георгианской мебели…

Относительная для русского романа эстетическая новизна «Эдички» глухо игнорировалась его оппонентами, потрясёнными моральным обликом Лимонова. Но эта же эстетическая новизна приобрела абсолютное значение в глазах его поклонников, более или менее равнодушных к любым моральным обликам и политическим инвективам. Так на интеллигентских кухнях конца семидесятых — начала восьмидесятых годов вокруг романа «Это я — Эдичка» вызревал конфликт, которому суждено было выйти далеко за пределы простых вкусовых предпочтений. Не имея тогда никаких шансов даже эхом откликнуться на страницах печати, он отразился там лишь спустя много лет в виде явно запоздалой и уже почти параноидальной дискуссии между «шестидесятниками» и «восьмидерастами». Интересно, что роман «Это я — Эдичка» оказался в ней практически не задействован, в одночасье мифологизированный и впоследствии благополучно забытый. Лимонов как будто и сам напрашивался на мифологизацию. В русской литературной традиции нет такого произведения, где бы личность героя столь декларативно соответствовала личности автора. Кажется, что Эдичка абсолютно равен «Эдичке», и недаром в литературных кругах его иначе не именуют.

В этом соответствии Лимонов так умело непосредствен и вызывающе подробен, что невольно начинаешь во всём сомневаться, подозревая литературную игру там, где она простодушно отсутствует. Против литературной игры говорит вроде бы всё. Ну хотя бы то, что большинство произведений, написанных после «Эдички»,— и «Дневник Неудачника», и «Подросток Савенко», и «Молодой негодяй», и многие рассказы — варьируют одни и те же автобиографические мотивы, одну и ту же исповедальную интонацию, только с куда меньшим успехом, чем это было в первый раз. Но при всей видимой безыскусности лимоновского позирования перед зеркалом в нём отражается образ, созданный исключительным мастером деланья имиджей, как бы случайно выстраивается судьба, до тошноты литературная.

Лимонов родился в Харькове в конце войны. Начав простым рабочим, он… К такой сухой биографической справке никак не сводится то, что под пером Лимонова, сохраняя всю ощутимую обыденность, приобретает масштаб и поступь легенды. Герой восстал из самой черноты, из самой глубины — со дна моря народного — и прошёл через ряд чёрных испытаний: чёрное блатное детство, чёрную грязную работу, чёрную московскую богему, шитье чёрных бархатных штанов, чёрную зависть литературной клики, чёрного негра из чёрной нью-йоркской ночи и т.д. Но в чёрной агрессии обступившего чёрного мира есть нечто стабильно белое: белый бледный Эдичка в дивном белом костюме, в сверкающих брюках, до Страшного Суда облепивших его нежную белую попку. её оттопыренности, как известно, завидовала сама Эдичкина жена — белая прекрасная елена.

В этом мире елена — то белая, то чёрная — единственная точка пересечения, где заданные световые полярности на мгновение сходятся, чтобы навеки разойтись. Чёрно-белую Эдичкину судьбу определяет сюжет сказки о Золушке, развивающийся по спирали: новый круг сообщает новое качество. В первом круге уже упомянутая елена выступает не столько в роли принцессы, сколько в роли принца. Бедной харьковской Золушкой приезжает Лимонов в Москву — шьёт для заказчиков штаны и заодно себе — на бал; ан глядь, он уже знаменитый поэт, женат на профессорской дочке елене и танцует с ней на вечном празднике жизни, устроенном в семидесятые годы венесуэльским послом Бурелли.

Кончен пир, умолкли хоры, опорожнены амфоры — супруги в Америке-разлучнице, надругавшейся над всеми сказочными законами. И прагматичный принц уходит от своей Золушки к красношеим аборигенам потому только, что они могут платить. Оставленная Золушка-поэт моет в Нью-йорке посуду, пребывая в воспоминаниях о Бурелли и невозможности поделиться ими с аборигенами — по незнанию языка. Время от времени она отправляется за принцем, ища его среди крепких чёрных парней манхэттенского дна. Зассанный подъезд — невольный приют своей любви — Эдичка-Золушка честно принимает за дворец — это не моя фантазия, это фантазия героев, описанная в романе. Но за обольщением следует разочарование, и всякий раз Эдичка сухо констатирует: не тот. Тем оказывается, как и положено, всё-таки не нищий, а миллионер: к нему Золушка пристраивается пусть не принцессой, но мажордомом. Так закончился круг второй.

Но тикают часы, весна сменяет одна другую, розовеет небо, меняются названья городов — и новый круг уже в Париже. А годы не те, и не те желанья, и не так манит головокружительная партия, как тихая спокойная жизнь под сенью Закона. Новый принц уже не женщина и даже не мужчина, а коллективный соборный орган. В роли головокружительной партии выступает коммунистическая партия: с помощью ФКП Лимонов получает вожделенное французское гражданство.

Педантично докладывая о новом круге в своей прозе или статьях, скажем лучше, в свидетельском тексте, Лимонов описывает события, развивающиеся по одной и той же неумолимой логике: изначальная честность — страдания-мытарства — вожделенная награда. И уже неважно, то ли он сам мифологизирует пространство, то ли жизнь у него такая. Важно, что всякий, попадающий в поле его зрения, начинает функционировать по законам персонажа, становясь литературным героем с литературной судьбой. И вполне житейская история его бывшей супруги выглядит сочинённым эпилогом к «Эдичке»: отстрадав своё за неверность, так и не сделавшись знаменитой нью-йоркской фотомоделью, она нашла успокоение в Вечном городе, став графиней Щаповой де Карли и автором романа «Это я — елена».

Особенности лимоновского мифотворчества живо обсуждаются сейчас, когда он, видимо, пошёл по четвёртому кругу, решившись хотя бы духовно вернуться на родину своими статьями в «Советской России». Поменяв ФКП на РКП, он заделался любимым автором газеты, выступая на протяжении последнего года с регулярностью постоянного обозревателя. Но если б под статьями не было подписи Лимонова, то об авторстве мудрено было б догадаться. Прав Бродский — зло, особенно политическое, всегда плохой стилист. Но не до такой же степени. Лёгкий на подъём Эдичка пишет в «Советскую Россию» с одышкой, как кирпичами ворочает. Продраться сквозь его необъятные газетные простыни под силу немногим ценителям. Тяжёлый и вместе с тем истеричный прохановско-бушинский стиль выдержан здесь с блеском литературной версификации. Чего стоят одни названия: «Две капли в море прозрения», «Ждут живые и павшие». Воля ваша, мысль о том, что нас разыгрывают, возникает сама собой.

Сидя в далёком Париже, Лимонов с точностью снайпера выбирает как раз те темы, которые и без него замусолены до блеска штатными сотрудниками газеты. Две капли в море его прозрения относятся целиком на счёт Шеварднадзе. Понятно, почему местные авторы «Советской России» так трепетно воспринимают бывшего министра иностранных дел: это ненависть партийцев к собственным ренегатам, куда более острая и живая, чем к любой демократической Новодворской. Но что Эдичке Гекуба? Зачем он выдавил из себя две капли и бережно пронёс их через государственные границы? ему что, Шеварднадзе в суп написал?

Нынешняя лимоновская публицистика вызывает даже не протест, не досаду и — упаси боже!— не желание с ним спорить, а одно чувство недоумения: зачем ему всё это? И, думая над самому себе заданным вопросом, отчётливо понимаешь, что у него нет другого выхода. Всегда ставя на скандал, будучи сам олицетворением скандала, он не умеет иначе самовыражаться. Так было пятнадцать лет назад, в пору «Эдички», так осталось и сегодня. Но если тогда было достаточно одного негра, то сегодня не спасёт и целый полк. Никто и бровью не поведёт. единственным способом привлечь к себе внимание, безотказным до сих пор способом, является бушинско-прохановская интонация, на которую наша интеллигенция по-прежнему реагирует, как лошадь на звук боевой трубы.

Поэтому чем грубее, чем топорнее, тем лучше. Поэтому над лимоновской статьёй «Ждут живые и павшие» гордо реет девиз: СССР не последняя империя, а многонациональное государство. Этот набор бессмысленных слов и есть звук трубы, который сам по себе, может быть, и имеет для него значение, но, думается, второстепенное. Точно так же, как эстетическая новизна сцены с негром волновала его в последнюю очередь. И сейчас, и пятнадцать лет назад для него было важно любой ценой взойти на помост и оказаться перед нами в ослепительно белом костюме с ослепительно белой душой, несущей добро и красоту. И чтобы все признали: Это он — Эдичка.

В сущности, споры, которые велись вокруг Лимонова на московско-ленинградских кухнях конца семидесятых годов, были во многом пустыми. И роман совсем не случайно выпал из дальнейшей полемики «шестидесятников» и «восьмидерастов». По отношению к «Эдичке» они были одинаково не правы — и те, кто обвинял роман в отсутствии морального пафоса, и те, кто ему за это аплодировал. С моральным пафосом в «Эдичке» всё в полном порядке. В этом смысле роман, в своё время зачитанный до дыр, оказался попросту непрочитанным.

В современной русской литературе трудно найти другой роман, отличающийся таким прямым открытым морализаторством. Но и внутри самой книги глава «Крис» — сцена с негром на пустыре — высочайшая патетическая нота в Эдичкином моральном регистре. Два люмпена, два одиноких, не нужных никому человека, негр и вэлферщик, сошлись на пустыре Великого города, космически равнодушного к их отринутости. Сошлись для кровавой драки и кончили любовными объятиями, по-детски беззащитно уснув друг на дружке. если отбросить некоторые физиологические подробности, то выйдет гимн маленькому человеку, униженному и оскорблённому, способный вдохновить самого Короленко.

В эстетическом плане именно это было самой большой новацией: помещение пафоса Короленко в глубоко чуждые ему обстоятельства Жана Жене. Вряд ли кто-нибудь из «профессиональных» писателей сегодня осмелился бы на подобное. «Профессиональный» писатель эпохи постмодернизма насквозь пронизан иронией, от которой Эдичка божественно свободен. Из-под его пера вышло повествование, по-своему совершенно уникальное: роман без автора, без того неизбежного сегодня остранения, которое столь же неизбежно занижает любой драматизм. Освобождённый драматизм вырвался на волю, представ во всей своей ошарашивающей непосредственности.

Много лет спустя в статье для «Советской России» «Душа Иванова при переходе от социализма» он в иносказательной форме, изображая некого собирательного, живущего в стране Советов маленького человека, попробует достичь того же драматизма, того же накала, но надутый пустотой шарик лопнет, повиснув тряпочкой. Публицистика Лимонова куда хуже его романа не потому вовсе, что идеи у него плохие — никаких идей там вообще нет, а потому только, что, выражая себя иносказательно, он бесповоротно проигрывает. Подлинное страдание становится фальшивым. И, испытывая чувство мучительной неловкости, хочется спросить: зачем ходить кругами? За взвинченными общими местами лимоновской публицистики смутно угадывается личное и важное — то, что толкнуло Эдичку в его «четвёртый круг», в Россию. Этой Россией недаром стала «Советская Россия». Лимонов хочет вернуться не куда-нибудь, а туда, где был молод, счастлив и любим еленой. А это была именно советская Россия, и никакой другой она не могла быть, и никакой другой не должна быть вовеки. Для Эдички, не склонного к остранению и праздным поискам утраченного времени, прошлое существует в реальности, как бы где-то застывшее, и ценно только тем, что в любой момент его можно физически ощутить и заново пережить. За политической риторикой типа «СССР не последняя империя, а многонациональное государство» стоит менее всего политический смысл. За этой риторикой — мольба о пощаде да глухая ненависть к злым дядям и тётям, к Шеварнадзе с Т. Толстой, задумавшим погубить Эдичкино прошлое, сделавшим так, что возвращаться ему некуда и незачем. Играя в бушинско-прохановскую риторику как в лучшую игру, способную привлечь к нему внимание, Лимонов выбирает самый действенный, но чужой скандал. Выходит «охранение», выходит «литература», профессиональное писательство вялой публицистики, нечто прямо противоположное тому, что породило успех «Эдички».

Тогда получился замечательный роман, написанный его персонажем, нечто подобное тому, как если б коллизии Достоевского начал изображать Смердяков. Получилась картина пленительная и отвратная, но от которой русский Нью-йорк уже неотделим навеки. Получилась история любви и утраты, горькой любви Эдички и елены, самой чистой любви, рассказанной самыми грязными словами. Получился истошный вопль, исполненный последнего отчаяния. Вопль, созывавший сирых и убогих на войну со всемирным заговором билдингов, на борьбу одновременно с Кремлём и Белым домом, на баррикады, где Эдичка — весь в белом, а перед ним мир — весь в чёрном.

Так и застыл он в этой позе на баррикадах, застыл на десятилетия, а бархатные штаны, сшитые ещё в Москве, тем временем вытерлись и вышли из моды, а белый костюм обвис и не обтягивает уже самой оттопыренной в мире попки. И строчит Эдичка статьи в газету «Советская Россия», описывая то увиденный по телевизору «помпезный военный парад» в Вашингтоне, где «много тысяч мясистых молодцов в маскировочных пятнистых хаки», то «появившихся в советской жизни спортивного вида молодчиков-рэкетиров». Описывает плюралистически и грустно, жалуясь одновременно и на американскую, и на советскую угрозу. Жалуясь единственно на то, что угрозы больше нет,— и суждено ему отныне щупать «много тысяч мясистых», лишь водя рукой по экрану телевизора. Жалуясь, как некогда в романе, крича криком и переходя на шёпот, только ещё отчаяннее, ещё беспомощнее, потому что в неотвратимо наступающей старости, в ночи, сменяющей сумерки, даже он, белый, станет чёрным. Жалуясь уже вполне бескорыстно, как Золушка, давно не ждущая принца, истоптавшая все свои хрустальные башмачки.

«Столица», №41–42, октябрь 1991 года

В столичных кругах. От 13 до 13

…

Вчера, 10 ноября

⟨…⟩

17:00

Это ты, Эдичка?

Впервые у нас в стране издан один из самых известных и скандальных романов русского зарубежья. Книга Эдуарда Лимонова, поступившая в продажу, «Это я, Эдичка» рассказывает о жизни автора в Нью йорке. Роман известен своей ненормативной лексикой, откровенным описанием любовных сцен. Поэтому его отказывались печатать 36 издательств мира, в том числе и советские. У нас на такой шаг отважился новый литературно-художественный журнал «Глагол», издателями его выступили частные лица.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №222(20.606), 11 ноября 1991 года

Эдичка без позолоты

Константин Кедров

Знаменитый роман Э. Лимонова не стал сенсацией в его бывшем Отечестве.

Как же беспомощна и груба наша критика, когда говорить надо не о политике, а об искусстве.

Не расслышали даже библейский вопль «Это я, Господи» в новом романе Лимонова «Это я — Эдичка».

Новый он для наших издателей, но не для читателей. «Эдичка» давно облетел все страны мира, собрав гигантские тиражи, и наконец устало приземлился на российских книжных лотках.

Сенсации в «метрополии» (так эмигранты наши называют СНГ) не случилось. Виноват сам автор. Перебил успех весёлой своей книги нудными политическими статьями.

Впрочем, отсутствие успеха ничего не говорит о самом романе. У нас и Набоков как-то так прошёл бесследно и вяло.

Люди, лишённые эстетического чутья или вскормленные в традициях семипудового «реализьма» (именно так, с мягким знаком), сочтут, что перед ними собрание очередной похабщины. На эту приманку клюнул Алексей ерохин в «Московских новостях», обозвавший Эдичку современным Корчагиным; но Корчагин для Островского — герой, а вот Эдичка для Эдуарда Лимонова отнюдь не является предметом гордого восхищения.

Это, скорее, антиплакат, где герой, наделённый всеми пороками, никак не может превратиться в злодея. Вспоминается бессмертное высказывание Толстого об Л.Андрееве «Он пугает, а мне не страшно». Тут только тонкость одна. Эдичка и пугать никого не собирался.

Этот роман в чем-то похож на «Исповедь» Руссо. Автору казалось, что он раскаялся перед читателем в самых гнусных пороках; а все прочитали и полюбили неистового женевца самой нежной любовью.

Таков закон литературы, за искренность читатель платит любовью. «Эдичка» — роман искренний. Роман русского эмигранта с нью-йоркским негром, конечно, вымысел, но искренность-то какая. Ведь это, если хотите, эмблема — герб русского эмигранта, выброшенного из своего Отечества в иную среду. Да кто же из нас не эмигрант в этом мире?

Эдичка соткан из душещипательного городского романса и грубого совдеповского плаката. Он написал свой роман с яростью брошенного, отвергнутого любовника. Простите меня за банальность. Это ведь ещё и роман о несчастной любви. Я понимаю, что не актуально, не к месту; но что поделаешь. ещё влюбляются, ещё разводятся, ревнуют и любят, любят!

У нас, к сожалению, не изданы ранние стихи Лимонова, где он писал:

Прерву цитату, потому что уже не помню имя любимой жены Мао Цзэдуна, осужденной и наложившей на себя руки.

Недавно мы видели бывшую жену Лимонова по тогда ещё советскому TV, и я восхитился. Надо же! Осуществил Эдичка свою мечту, заставил весь мир с восхищением следить за его любовью к елене.

Эдичка не похож на советского писателя, даже если принять его в Союз писателей РСФСР им. Бондарева, даже если он перекроет Жириновского по количеству проимперских лозунгов.

Советского человека в Америке я узнаю сразу по сгорбленной спине, пишет Лимонов. И это смертный лютый приговор всему, что он так яростно и бездарно защищает в своих статьях. Даже для меня советизм у Эдички — из той же лексики, что и его похабщина.

Поэт мстит обывателю за свинцовую глухоту.

К сожалению, Лимонов писал и другие романы. Они на 100 процентов ниже искромётного «Эдички». «Конец прекрасной эпохи», напечатанный в журнале «Знамя», можно читать только под наркозом. Издали бы лучше стихи Лимонова, за которые он вылетел из брежневской совдепии, как пробка из бутылки с прокисшим квасом.

От развалившейся советской империи мы унаследовали и дореволюционную имперскую враждебность к эстетической игре и веселью, к тому, что Михаил Бахтин назвал «карнавальным началом». Раз и навсегда мы решили, что есть поэзия, а что не является таковой. Какой должна быть литература? Да ничего она не должна.

Приведу отрывок из неопубликованной у нас статьи Эдуарда Лимонова, чтобы дать представление о другой, все ещё непризнанной и неизвестной в России литературе. Статья называется «Поэт бухгалтер».

«Для невинного и неискушённого читательского восприятия писатель — святыня. Для своего брата писателя он более или менее любопытный шарлатан со своими методами оглупления публики…».

Стихи Бродского нравятся всем. Почему? Они соответствуют представлению и обывателя, и профессора о том, какими «настоящие» стихи должны быть. Так гигантские картины в золочёных рамах, выполненные маслом на холсте, впечатляют испуганного провинциала в музее. Мимо листочка бумаги с рисунками Клее обыватель пройдёт пренебрежительно, не замедлив шагов. Бумага вещь несерьёзная. Для возникновения уважения обывателю нужны вес, квадратные метры холста, рама и позолота.

Так вот прошла пренебрежительно советская критика мимо поэзии Эдуарда Лимонова, а теперь брезгливо воротит нос от его романа, конечно же, не похожего на «Войну и мир» или «Тихий Дон» с его государственной позолотой. Слава Богу, Лимонов к этому готов. Ничего другого от нас он и не ожидает.

Всё-то мы гневно осуждаем, всё-то мы критикуем. Да полноте. Давайте лучше посмеёмся. Ну не над Эдичкой, так хотя бы вместе с ним над собой. Это ведь ещё Николай Васильевич Гоголь очень советовал. Все-таки Бахтин прав. Смех очищает душу.

«Известия», московский вечерний выпуск,
№7(23581), 9 января 1992 года

Маленький сверхчеловек русской литературы

Литературное обозрение • Виктор Малухин

«Это произведение непреодолимо тошнотворно даже для завзятого фрейдиста, а для публики оно будет просто отвратительно… Всё в нём построено на извращении. Что возмутительно, так это то, что автор хочет, чтобы это произведение было издано… Я считаю, что оно должно быть погребено под каменной плитой на тысячу лет».

Этот отзыв американского редактора о рукописи «Лолиты» приводится в статье о Набокове, помещённой в журнале «Пентхаус форум».

Аналогично складывалась и издательская судьба скандально знаменитого романа Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». Отвергнутая тридцатью шестью издательствами в США, торжественно преданная огню перед зданием библиотеки в Сиэтле русской эмигрантской общиной, книга эта сегодня, спустя десятилетие после первого парижского издания, переведена на дюжину языков, а рецензиями на неё, по свидетельству автора, «можно было бы заклеить тротуар». Русская диаспора, как уже говорилось, приняла «Эдичку» в штыки. В этом смысле наиболее значимым для меня лично явилось выступление блистательного эссеиста Бориса Парамонова, который посвятил писателю Лимонову несколько уничижительных периодов в своей статье, красноречиво озаглавленной «Ной и хамы» («Звезда» №8, 1991). И нет никаких оснований надеяться на то, что интеллектуальная элита усыновит «Эдичку» по другую сторону океана, в России. Впрочем, он и сам на это не рассчитывал, публично аттестуя в послесловии к роману прозу Татьяны Толстой как «старушечью», прозу Андрея Битова как «пробирочную», прозу Саши Соколова как «фальшивую» и т.д. Точь-в-точь как это делал Набоков, ядовито поминавший в своём «Постскриптуме к русскому изданию» «Лолиты» особо чтимых в России «Гемингвея, современного заместителя Майн-Рида, да ничтожных Фолкнера и Сартра, этих баловней западной буржуазии», не говоря уже о «картонных тихих донцах» или «лирическом докторе с лубочно-мистическими позывами», вышедших из-под пера двух советских Нобелевских лауреатов.

Ровно год назад Эдуард Лимонов писал автору этих строк:

«…Для живого писателя всё это невыносимо. Колёса и узлы Солженицына, ожоги Аксёнова и Чонкины Войновича заполонили советские журналы на много лет вперёд. Чувствуешь бессильную ярость, и только… Прошу прощения. Увы, в 90 году у меня не опубликовано ни единого даже рассказа в советской печати. Только статьи».

А вот теперь, наконец, к нам пришёл и сам «Эдичка», выпущенный практически отдельным изданием под обложкой журнала «Глагол». И поскольку почти полмиллиона экземпляров романа уже разошлись с рук книжных спекулянтов, нам остаётся лишь воспроизвести предуведомление «Глагола»:

«Учитывая использование автором ненормативной лексики, редакция не рекомендует данную книгу для чтения лицам, не достигшим совершеннолетия».

Впрочем, отношение девиц к маменькиным предостережениям давно известно. К тому же «Эдичку», как предрекает с высоты тринадцатисантиметровых своих каблуков автор,

«уже не выставить из литературы. Создание русского духа, так он в ней и останется. Вместе с девочкой Лолиткой и донским казаком Григорием Мелеховым».

Не уверен, что Набоков счёл бы общество Григория Мелехова подходящим для своей Лолиты, однако по сути Лимонов прав, нравится это или нет. В школьных хрестоматиях или в благородном собрании «Эдичке» себя, конечно, не увидеть никогда, но вот читать эти тринадцать глав о свойствах страсти будут наверняка много и долго, символом чего может служить апокрифическая история о старшем сыне Солженицына, втайне от отца глотавшем непотребный роман Лимонова, страницу за страницей. Впрочем, если будет затеян когда-нибудь современный аналог горьковской серии «История молодого человека XIX столетия», без «Эдички» тут вряд ли обойдётся.

*

Пересказать содержание книги и очень легко, и очень трудно по той простой причине, что это книга о любви. Попробуйте-ка в двух словах изложить историю Абеляра и Элоизы. В глазах оппонентов Лимонова такое уподобление будет выглядеть дико. И всё-таки «Эдичка» — это книга о превратностях любви, об одиночестве, отчаянии, ненависти и надежде. О «лирическом сексе», как сформулировано в предисловии к роману. Да, здесь вещи называются впрямую, своими именами, если только считать таковыми грязные уличные обозначения того, что составляет интимную тайну человека. «Теперь ей больше не в чем было отказать ему» — это зеркальный антипод лимоновского стиля. Западные критики нередко связывали окончательное освобождение советской литературы с публикацией Лимонова на Родине. В России Андрей Битов говорил о том же в связи с выходом у нас первой книжки Юза Алешковского. Теперь напечатаны оба. Но можем ли мы, подобно ельцину, дважды облетевшему статую Свободы, утверждать, что стали вдвое свободнее? Разумеется, эти публикации сами по себе являются для цензуры свидетельством о смерти. Но они же — знак нарастающей десакрализации культуры, с чем примирится далеко не всякое сознание. Равно как далеко не каждый пишущий и читающий согласится принять новые правила литературной игры, ориентированной прежде всего на традицию англо-французского словоупотребления и взрывающей русскую прозу. И хотя ныне найдётся немало авторов, готовых расшифровать нам в своих текстах солженицынское «маслице да фуяслице» и прочие эвфемизмы, это ещё совершенно не означает, что им под силу написать «вокруг» них «Один день Ивана Денисовича». Вместе с тем эстетическая честность в каждом таком случае потребует от нас ответа на вопрос о целесообразности разрушения культурных табу в рамках конкретной художественной задачи.

В одной из северных деревень мне случилось видеть, как отец оплакивал умершую девочку, и слова, которые он произносил при прощании, были чудовищны и невозможны над гробом, но более сильных и простых выражений его горе не могло сыскать в родном языке, и эта сцена переворачивала душу. Что-то похожее есть в том, как Лимонов прощается со своей любовью. Да, так описывать отношения мужчины и женщины немыслимо в русской культурной традиции. И уже полный скандал — изображённые со всеми подробностями любовные связи рассказчика с несколькими мужчинами, не исключая и чернокожих. Что и говорить, такого у нас в литературе ещё не бывало, и такое способно достать кого угодно. И потому три практических совета. Во-первых, не стремиться, пусть даже подсознательно, отождествлять себя с героем книги, как это свойственно вообще читательскому сознанию,— так вы сохраните присутствие духа в непереносимых обстоятельствах. Во-вторых, не ставить перед собой вопроса, в целях ли саморекламы фраппирует Лимонов сексуальное большинство придуманными историями или не обинуясь выкладывает то, что было на самом деле (на французском книжном рынке роман появился под коммерческим названием «Русский поэт предпочитает больших негров»). И, наконец, самое главное: перед нами художественное произведение, а это значит, что любой эпизод здесь существует в целостном контексте книги и поверяется им же. А также логикой характера героя. К слову, привести в литературу нового героя, как это сделал Лимонов, удаётся далеко не каждому писателю.

Борис Парамонов в уже упоминавшейся статье говорит о писательской ущербности Лимонова, подтверждая на его примере «худшие опасения Тынянова» о торжестве «голой темы, взятой на голой эмоции» (тыняновский отзыв, напомню, относился к есенину). Пожалуй, что и так, есть грех голой темы на голой эмоции, но в этом смысле лимоновский «Эдичка» нечувствительно оказывается типологическим собратом и молодого Вертера, и кавалера де Грие. Так что тыняновская формула становится приговором только в том случае, если произведение не выдерживает критики с точки зрения художественности. Именно это имеет в виду автор статьи, когда оглашает свой вердикт:

«Лимонов писатель никакой, не существующий. Но вместе с ним исчезает литература как художество, как «метод», он — знак этого исчезновения. Поэтому он — событие большое, хотя и отрицательное. Отрицательность здесь не оценка, а математическое понятие: меньше, чем ноль, но не ноль».

*

К Лимонову может быть множество претензий, но метод и художество, как к ним ни относись, у него на месте. Положим, дневник, автобиография или послание — жанры сегодня маргинальные, нечастые, но это вовсе не означает, что «Эдичка» существует вне литературной традиции. Традиция как раз очень чувствуется, и вот она-то весьма сомнительного достоинства, это — линия так называемой исповедальной прозы или молодёжной прозы, или прозы «Юности» шестидесятых годов, именно её незамысловатые приёмы использует Лимонов для организации своего «материала внеэстетического характера». В аналогичной ситуации оказался и Солженицын, когда писал в лагере свои пьесы, прикидывая сценографию и режиссёрское решение по воспоминаниям о довоенных постановках Ростовского драмтеатра.

К тому же сам Лимонов соглашается с обвинениями в том, что пишет в «стиле, заимствованном из советских газет». Кажется, этот писатель не подозревает о существовании сублимации посредством искусства, он исповедует литературу прямого действия, по отношению к читателю он сознательно провокативен и потому неизменно втягивает его в личные отношения, он герой своей прозы в масштабе один к одному и творит её напрямую из своей жизни. Но именно в этом пункте упрёк автору в том, что его герой таков, а не иной, теряет всякий смысл. И да не обманет нас художественная безыскусность «Эдички», в противном случае критика никогда не ответит на вопрос, как могла явиться столь живая книга, состоящая из одних недостатков своего автора. есть в романе эпизод, где Эдичка, распадающийся на куски после ухода жены, развешивает по стенам опустевшей квартиры её одежду и белье, а потом, пришпилив к каждой вещи этикетку с полубезумными признаниями, созывает друзей на выставку «Мемориал Святой елены». Возможно, именно это и есть «голая тема, взятая на голой эмоции». А мне всё кажется, что где-то неподалёку от этого трагического мемориала бродят Кабирия, предавшая огню вещи неверного любовника, и Гумберт Гумберт, стыдливо согрешивший с носочком Лолиточки. Правда, ни Феллини, ни Набоков никогда не пользовались языком советских газет.

*

Помимо яркой любовной линии, в романе «Это я — Эдичка» присутствует столь же мощная социально-психологическая коллизия, в которой сопряжены герой и окружающий его мир. Все атаки на Лимонова идут в основном по этой линии, и здесь я согласен с многочисленными его критиками. Вместе с тем утверждение писателя о том, что его «Эдичка» есть «современная русская книга par excellence», не кажется преувеличением. Пятнадцать лет назад, когда писался «Эдичка», его автор как социальный психотип был явлением очень редким, и книга вовсе не выглядела исповедью сына века. Сегодня, при всеобщей либерализации сознания с одновременной его люмпенизацией, такая личность, со всеми свойственными ей комплексами и амбициями, становится массовой, как мечта об эмиграции. И эта личность, новый человек эпохи безвременья и смуты, во все возрастающих количествах отбывает туда, откуда к нам сегодня прибыл Эдичка,— в Новый Свет, где бы он ни находился. Тогдашний авторский самоанализ идеально укладывается в сегодняшнее самоощущение совка (не выношу это слово, да другого нет).

Роман Лимонова стал невротической реакцией советского сознания на американские обстоятельства, и потому автор совершенно прав, оценив его как истинно современную русскую книгу («Мы — национальный герой» называется одна из лимоновских вещей). Эдичка мог бы повторить вслед за Сартром: «Ад — это другие». Другие в его случае — это целый мир, который ему должен, но почему-то не отдаёт и потому виновен. Сахаров и Солженицын своими идеями задурили голову харьковскому мальчику с богемно-уголовным прошлым, но не предупредили, что за границей нет спроса на русских поэтов. И русская литература «во многом ответственна» за то, что Эдичка так обманулся. И богатая Америка норовит сплавить иммигранта в рассыльные, мойщики посуды и грузчики, совершенно не желая платить большие деньги за тонкую душевную организацию, чувство прекрасного и незнание английских идиом. А если все послать к чёрту, откупается пособием по безработице, уравнивающим в образе жизни с обитателем советской общаги. В то время как богатые имеют всё, будучи бездушными машинами для загребания долларов. Их мир соблазняет и впускает в себя Эдичкину любимую, но захлопывает двери перед ним самим, тоже желающим туда, где вечный праздник. Злой мир, плохой, с ним не хочется водиться.

«Мне с моим темпераментом нечего было выбирать. Я автоматически оказывался в числе протестующих, недовольных, в инсургентах, партизанах, повстанцах, в красных, педерастах, в арабах и коммунистах, в чёрных, пуэрториканцах… Я жеста геройского ищу в жизни…»

Это, конечно, во многом метафора. А вот антибуржуазный бунтарский пафос — вполне интернациональная черта поэтического сознания, и об этом русская литература ещё вспомнит.

*

Рассказывают, что однажды во время дискуссии с Лимоновым Юз Алешковский бросил ему с убийственным сарказмом: «Да какой ты русский! Ты — цитрусский». Между тем Эдичка очень русский тип, человек крайностей, соединяющий в себе национальную тягу к саморазрушению с Американской Мечтой, иначе говоря, начало анархическое и начало буржуазное. Сын капитана НКВД и внук бойца штрафного батальона, по отзыву Андропова, это «убеждённый антисоветчик», а по мнению «Вашингтон пост», лимоновскому антиамериканизму «позавидовал бы Ленин». Это аутсайдер с чемпионским комплексом, маленький сверхчеловек русской литературы, вызывающий к себе очень смешанные чувства, как и всякий нутряной ницшеанец из русских мальчиков. Это человек-аттракцион, джентльмен из дворецких, декадентствующий хулиган, провинциальный Уайльд, он вечный подросток Лимонов и литературный плейбой Савенко, а всё вместе — истошный «вопль индивида против засилья коллектива».

Подобно Маяковскому, он соединил в своей жизни эротико-социалистический комплекс с Парижем. ещё он бисексуал, вуайерист, мазохист, трансвестист, фетишист, эксгибиционист и вообще всё, что сыщется в сексологическом справочнике, но только — в сочетании с мучительной моногамией. И если этот блудный сукин сын не потерян для любви, то он, наверное, не потерян и для Бога.

Когда Эдичку называют аморальным типом, это неточно сказано. если воспользоваться выражением Андре Жида, он имморалист, и поэтому, дойдя до содомистского эпизода с негром, более корректным будет всё-таки вспомнить историю Дафниса и Хлои, а не перебирать в уме литературных подонков. К тому же это может привести к неожиданным результатам. Пример из области кино — «Ночной портье» Лилианы Кавани, фильм, создававшийся в одно время с «Эдичкой» и поставивший тогда же в тупик очень многих: садомазохистская история, замешанная на фашизме, неожиданно оборачивается пронзительным символом любви и жертвенности. Так что Лимонов — далеко не единственный повод поразмышлять о странностях искусства.

Сатанинский эгоцентризм сочетается в Эдичке с неожиданным смирением, иждивенчество — с великодушием, мазохизм — с агрессией, вульгарность — с дендизмом. Он такой же нарциссичный, самоотверженный, инфантильный, вычурный, плоский, трогательный, бесстыдный и простодушный, как и его книга. если бы честолюбивого самиздатского поэта Лимонова впустили в своё время в Союз писателей СССР, его творческая судьба наверняка сложилась бы иначе. Но в застойные годы это было исключено, а ждать нынешней конъюнктуры, когда состарившихся детей литературного подземелья станут принимать в демократический СП партиями по сто голов, Лимонов не мог и не хотел. Но даже если бы по каким-то причинам для него сделали тогда исключение, думаю, очень просчитался бы тот, кто решил приготовить из этой гремучей смеси коктейль для себя.

За годы перестройки «советского националиста» Лимонова пытался приспособить к своим нуждам и либеральный истеблишмент, прощавший ему портрет Дзержинского над столом, и консервативный, закрывавший глаза на «порнографию». Но искренних друзей у Лимонова нет ни в одном лагере, поскольку он по мере сил компрометирует всякую идеологию. И ещё потому, что слишком сильно бродильное начало. И потому что у него психология рок-звезды, даже свой литературный успех он измеряет по шкале поп-культуры, соревнуясь с Элвисом Пресли и говоря при этом о себе в третьем лице, как ребёнок. Как и следовало ожидать, успех «Эдички» вызвал к жизни книжку «Это я — елена», написанную героиней лимоновского романа, нынешней графиней Щаповой де Карли. Такой вот сюжет для чувствительных домохозяек и попсовых девочек. Осталось отметиться большому негру, предпочитающему русских поэтов. Я нисколько не иронизирую, это шоу-бизнес.

Ведь Эдуард Лимонов прежде всего коммерческий писатель, и нет ничего удивительного в том, что он один из очень немногих наших соотечественников, способных прокормиться на Западе своим литературным трудом. Он всё-таки прорвался и завоевал себе место под солнцем. Он отомстил враждебному миру, столь долго отказывавшему проклятому русскому поэту в славе и деньгах. Но отомстил не так, как обещал. Не с оружием в руках, а с чековой книжкой, подобно некогда осуждавшимся им Миро, Дали и Раушенбергу. Это существенное обстоятельство, когда речь идёт о биографии, претворяемой в литературу: нет драматичной биографии — нет и литературы, что, к сожалению, подтверждают последующие книги Лимонова.

Русский бунт в Америке оказался осмысленным и бескровным. Правда, Лимонов, как и обещал, не воспользовался услугами ни одной клики. И Эдичка должен в нём болеть до сих пор. А все же немного грустно перечитывать сегодня яростный финал романа. Я лишён возможности его процитировать, потому что там много непечатного. Скажу лишь, что, несмотря на это, он очень напоминает мне заключительные строки «Постороннего» Камю. Эта книга когда-то открыла моему поколению, что у гуманизма может быть и нехрестоматийное измерение. Нынешней дегуманизированной молодёжи «Эдичка» доказал, что о жизни и любви можно рассказать её бедными словами,— и стать бестселлером.

«Известия», московский вечерний выпуск,
№20(23594), 23 января 1992 года

Малухин Виктор Николаевич родился в 1949 году в Москве. Литературный критик. Окончил МГУ. В настоящее время заместитель главного редактора журнала «Октябрь». Данная статья выражает личное мнение критика.

Такова литературная жизнь

Сюжеты и лица • …

В Большом зале ЦДЛ состоялся авторским вечер писателя и публициста Эдуарда Лимонова, автора известного романа «Это я — Эдичка». Вечер вели главный редактор газеты «Советская Россия» В. В. Чикин и зам. редактора газеты «День» Владимир Бондаренно. Обсуждались: нерушимость границ СССР и военная тема, заговор демократов и еврейский вопрос. О литературе говорилось мало. Подлинным украшением встречи оказалось присутствие в зале Владимира Жириновского, а также неожиданное появление на сцене громадного цэдээловского рыжего кота, расценённое участниками вечера как «провокация левых». Кота храбро изгнал со сцены критик В. Бондаренко.

«Литературная газет», №12(5389), 18 марта 1992 года

* * *

На днях в печати появилось сообщение о том, что жена писателя Эдуарда Лимонова Наталья Медведева найдена в зале парижского ресторана «Балалайка» (в котором она работала певицей) без сознания. её лицо было изуродовано ударами отвёртки. Что произошло, не месть ли это?

А. Кротков, Санкт-Петербург

Наш корреспондент дозвонился до парижской квартиры Лимонова и попросил писателя рассказать о подробностях этого драматического события.

Эдуард Лимонов

Это случилось 30 марта в пять утра. В ресторане накануне был большой званый вечер, и к этому часу гости ещё не разошлись. Меня там не было. Именно в это время неизвестный напал на мою жену и стал наносить удары отвёрткой в лицо. При этом он сломал ей руку. Хозяин ресторана утверждает, что, оттолкнув его, нападающий выбежал на улицу. Никто не смог его задержать. (Очевидцы говорят, что, судя по всему, это был русский). Наталья же, истекающая кровью, доползла до туалета и закрыла за собой дверь. Она была в совершенном шоке. Говорили, что она так кричала…

Сейчас жена уже четвёртый день находится в госпитале, в отделении реанимации. Почти сразу же ей была сделана операция на сломанную руку. Пока нельзя сказать, удастся ли врачам с помощью пластических операций хоть как-то поправить ущерб, нанесённый её внешности. Когда я приехал в госпиталь, она выглядела ужасно: вся в крови, лицо совершенно изуродовано… я видел такие раны на лицах погибших в Югославии.

Пятого апреля я собирался приехать вместе с женой в Москву. Цель моего приезда — политическая: ведь 6-го числа должен начаться Съезд народных депутатов. Также я намеревался совершить поездку в Приднестровье, думал даже принять участие в формировании там добровольческих отрядов. Теперь, конечно, ни о какой поездке речи быть не может. Имеет ли произошедшее какую-то связь с моими планами, сказать трудно. Пока полиция только возбудила уголовное дело против неизвестного о нападении с намерением убийства. Возникла версия, что преступник мог быть знаком с нашей семьёй. В сумочке своей жены я нашёл визитные карточки нескольких министров из южных республик СНГ (их фамилии я пока называть не хочу, ведь они могут оказаться совершенно ни при чём).

«Аргументы и факты», №14, 8 апреля 1992 года

Владимир Жириновский:
«…Мораль, нравственность — это всё потом»

Персоналии • Интервью ведёт Андрей Титов

«Я ищу банду, к которой мог бы примкнуть».
Э. Лимонов
«Московский комсомолец»
20 февраля 1992 года

ВОССТАНОВИТе МОЮ РОДОСЛОВНУЮ!..

Группа студентов историко-архивного института выступила с предложением выбрать на место собирающегося в отставку ректора и известного демократа-расчленителя Юрия Афанасьева председателя ЛДП Владимира Жириновского.

Встреча В. Жириновского со студентами состоялась. Несколько сот собравшихся с большим интересом выслушали концепцию собирания русских земель, возрождения русской нации и российской государственности. На традиционный вопрос из зала: «Кто Вы по крови и почему у Вас такое отчество?» Владимир Вольфович ответил: «У меня мать и отец — русские люди. И я был бы очень признателен вам, будущим историкам и архивистам, если вы восстановите мою родословную досконально и в ней найдутся представители других народов. Я буду гордиться, если узнаю, что в моих жилах течёт и другая, кроме русской, кровь».

На встрече присутствовали известные писатели русского Зарубежья: Эдуард Лимонов и Николай Тетенов, а также отечественный публицист Шумский.

Э. Лимонов раздаривал свои автографы студентам с подписью: «И примкнувший к ним Лимонов»… на обложках программы ЛДП.

Газета «Сокол Жириновского»

Рыбников пер., д.1. Штаб-квартира Либерально-демократической партии.

— Как вы познакомились с Эдуардом Лимоновым?

— Ну, через наших активистов. Через партийных активистов. У нас много людей, которые связаны с журналистикой, с искусством. Первый раз он пришёл сюда сам. Мы поговорили, нашли что-то общее, вот в таком, политическом плане, связанное с судьбой страны, с современной ситуацией. Потом, в другой раз, он к себе пригласил, и мы поехали. Опять поговорили. Потом был я на встрече, презентации его книги «Это я — Эдичка!». Мне было интересно, что он писатель, публицист, а его интересуют проблемы чисто политические.

— То есть каких-то близких, дружеских отношений между вами нет. Только официальные.

— Ну, дружеские… если можно так назвать моё посещение его квартиры, когда он отъезжал. Мы сидели, так сказать, в узком кругу, несколько человек, активисты партии, я, он, его друзья. Это уже было не столь официально, контакты чисто человеческие. А так, чтобы мы друзья большие были — не могу сказать.

— У вас с Лимоновым, похоже, одинаковый подход к «работе с массами». Он часто скандализирует общественность, ваше имя становится нарицательным в скандальной хронике. В этом заключается ваше сходство?

— Может быть, может быть. В любом случае мне легко с ним общаться. Скажем, другие наши писатели-патриоты, к ним трудно подойти, сложности есть определённые. А здесь как-то легко было, может, потому, что мы из одного поколения, современного такого.

— Можете ли вы отделить Лимонова — для публики от Лимонова настоящего?

— Конечно. В жизни он обычный парень, которого радует и огорчает то, что радует и огорчает любого другого. Навряд ли он такой фанатик, который и дома готов хвататься за кабуру, пистолет, пером своим взрывать сердца, умы. Хотя я мало знаю его. Чтобы говорить, нужно знать человека много лет, а то… вот у нас тут было два приятеля, и пока дело до суда не дошло, я не знал их подлинной сути.

— Какие книги Лимонова вы читали?

— Мало, мало. Я не успеваю, не успеваю. Я полистал книжку его «Это я — Эдичка!», какие-то обзоры его произведений в прессе. Но больше — просто не успеваю. Я не могу дать оценку его творчеству, больше сужу о нём как о политическом деятеле, читал его статьи в «Советской России», в других изданиях, в нашей газете вот статья. В чём-то он симпатичен мне, ну хотя бы даже в плане… в плане (разворачивает газету «Сокол Жириновского»)… вот, пожалуйста, «Смерть и рождение идеологий». Мне нравится его статья в том плане, что она близка нам, здесь все вопросы политические.

— А вообще художественную литературу читаете, любите?

— Люблю, но очень мало времени. В основном история, мемуары. Сейчас, скажем, мне подарили про Бисмарка книгу, я читаю, про Черчилля, до этого читал про Эйзенхауэра, про Энтони Идена, вот такого плана книги. С удовольствием прочитал бы что-нибудь лёгкое, свободное, на такие темы: мораль, нравственность, современное что-нибудь, но — лимит времени. Мне нужно очень много читать на политические темы.

— Как вы относитесь к тому, что Лимонов в своих произведениях употребляет ненормативную лексику, проще говоря, мат?

— Ну, я думаю для нас это не должно быть очень отчуждающим. Мы всегда выступали за реализм. Лимонов берёт реальную жизнь и подаёт её как она есть. Я ведь тоже часто в своих высказываниях даю то, о чём люди думают в быту. Дипломаты, министры об этом не говорят. А я говорю о том, как народ на своём уровне оценивает политическую ситуацию. Лимонов как писатель тоже подаёт жизнь без прикрас, поэтому там, может, и много тех слов, которые мы не привыкли встречать на страницах художественных произведений.

— А откровенные описания сексуальных сцен вас не шокируют? Вы не считаете что это выходит за рамки литературы? Дурно влияет?..

— Ну а что, если… В конце концов, это его право автора, писателя. И если это соответствует реалиям жизни, почему не показать. Лучше в художественном произведении, чем… Люди будут пытаться где-то узнать, получить информацию совсем другим путём. Просто для нас как-то непривычна вся эта тематика. У нас дефицит был на всё, и вот теперь, когда появляется, тем более со стороны русского писателя, описание этих сцен… может, это и вызывает у кого-то…

— В русской традиции писатель всегда на стороне добра. Лимонов же не делает для себя никаких моральных ограничений…

— Согласен, но это требование времени. И вот в этом мы опять схожи с ним. Писатель не должен звать к террору, и либеральная партия не должна требовать диктатуры в стране. Мы сегодня на переломе, когда нормально развиваться ничего не может. Покажите мне страну, где бы добровольно снимались государственные границы, где отдавали бы огромные территории, порты, бросали бы своих соплеменников в беде. Это же абсурдная ситуация! Вот она и вызывает появление таких писателей, таких партий и движений. Это не нормально, не нормально. Мы в состоянии болезни. Нельзя сравнивать диету и режим больного и здорового человека. Лимонова оправдывает эпоха, он писатель этой эпохи, остальные запаздывают, оторвались от жизни, совершенно не понимают, что происходит. Лимонов из тех, кто чувствует народ. Он пошёл 23 февраля, так сказать, в цепи, в толпу. Разве это предназначение писателя? Он хотел узнать, чем народ дышит. Даже немного пострадал там, что-то такое, столкновение было. Конечно, можно описывать терзания какого-нибудь интеллигента, того же, допустим, Басилашвили. Он мягкий, добрый, сахарный такой, это одно. А можно показать толпу, столкновение, кровь, ОМОН, смерть генерала этого, Пескова.

— Лимоновские настроения часто выражаются одной фразой типа: «Дайте мне автомат» или «Я ищу банду, к которой мог бы примкнуть».

— Такие настроения есть, я знаю. Люди хотят, они просто требуют оружия и готовы начать борьбу с оружием в руках. Лимонов выражает настроение части общества. если бы он сам был таким — это было бы опасно, но я знаю, что часть нашего общества именно этого и хочет, поэтому здесь… что делать.

— Некоторая часть населения всегда готова к террору, в любой стране.

— Вы говорите о том, что писатель в любом случае должен смягчать, смягчать. Согласен, если бы речь шла в рамках существовавшего государства, но когда оно рушится, когда есть угроза гибели всей нации, тогда писатель вправе встать на стороне народа и требовать принятия тех мер, которые бы спасли нацию и государство. В этом смысле все его действия оправданы. если бы речь шла о каком-то бунте, например там Стенька Разин, Пугачёв или как теперь — Дудаев на Северном Кавказе, здесь как раз писатель должен был бы стоять на стороне государства, не допускать таких вот действий.

Входит секретарь.

— Владимир Вольфович, там с Моссовета звóнят.

— Хорошо, я подойду. Алё, приветствую. Да, мы будем выезжать сегодня. Да нет, никаких митингов особых устраивать не будем, так поговорить с народом… Да, да. У меня одна просьба к вам. Тут у нас ларёк есть на Белорусском вокзале, там литература наша партийная продаётся ну и всякие там товары, чтобы прилавок пустой не был. Да, ну чтоб заполнить. Так начальник вокзала чего-то начал придираться, знаете, палки в колеса вставлять, хочет выжить нас оттуда. Так вы уж посодействуйте, надо на место поставить. Ага, ага. Хорошо. Спасибо, спасибо. А то совсем, понимаете, зарвался человек. Да, да. Буду. Ну всего доброго. Так на чем мы остановились?

— А не кажется вам, что лимоновские походы «в народ» лишь болезненные попытки самоутвердиться, почувствовать себя сильнее, смелее, значительнее, чем он есть на самом деле?

— Это ведь присуще каждому человеку — как-то себя самоутверждать имеющимися средствами. Это делают и журналисты, и писатели, и рабочие, и моряки. Что моряков тянет плыть куда-то? Сиди себе дома, и семья будет нормальная. А если шесть месяцев ты плаваешь, разве это нормальная жизнь? Но это способ существования. Не может человек по-другому. Или милиционеры. Погибают от рук преступников. Они же знают, что это опасная работа, каждый день убивают, а всё равно идут туда работать.

— Ну Лимонов всё-таки не милиционер.

— Я говорю о способе самоутверждения. Он не может по-другому. Нельзя всех сделать под одну гребёнку — хорошенькие и добренькие писатели, хорошие ученики, хорошие милиционеры. Нет. Всегда будет различный набор. Поэтому я нормально воспринимаю, что есть такие писатели, как Лимонов.

— если перенести действие в 1917 год, как вы думаете, какой политической силе отдал бы предпочтение Лимонов? Говорят, над столом у него висит портрет Дзержинского.

— В период ломки люди могут ошибаться. Большевики выиграли потому, что они не были никому известны, проскочили «на новенького». Их не знали, думали, может, они что-нибудь сделают. В первое время после переворота всё же было хорошо. Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, мир — народам, кто мог не поддержать эти лозунги? Красная армия начала наступать, бить немцев. По отдельным эпизодам нельзя было определить, что это не то, что нам нужно. То же самое и сегодня. Народу трудно оценивать. Вот многие нашу партию не поняли — почему поддержали путч. Мы из двух зол выбирали меньшее. если бы коммунисты медленно уходили с политической арены, а они уходили в бизнес,— это был лучший вариант для нас. Сохранили бы территорию, статус великой державы, промышленность нашу. А сейчас люди обозлённые, голодные, без лекарств, они иногда идут на решительные действия. Роль писателей здесь, кстати, в том, чтобы быть хорошими консерваторами, стараться через книги воздействовать на умы. Люди устают, когда кругом тотальная коррупция, русский вопрос не решается, рушатся границы… Не надо революций никаких, не надо ломать, резать по-живому.

— Вы относите Лимонова к писателям-консерваторам?

— Он и не должен придерживаться моей концепции, он не мой ученик, не мой ближайший друг. Просто в чём-то мы с ним схожи в плане восприятия современной действительности. Он тоже хотел бы остановить уничтожение страны. Меня здесь не волнует нравственность, мораль. Для меня лакмусовая бумажка — отношение к государственной границе. Здесь я проверяю людей. если мне говорят, что он за независимую Украину и ему наплевать на русских — это не мой соратник. А с тем, кто говорит, что он за восстановление Российского государства, мы сходимся. Потом будем разбираться — экономика, права человека, мораль, нравственность. Это потом!

Сейчас нужны такие писатели, журналисты, как Невзоров, Лимонов. Они из тех, кто мог бы быть и в окопах. Нужны фронтовые писатели, которые готовы идти и в атаку и тут же писать какие-то заметки, посылать их… Лимонов такой. По-моему, он даже и ездил в Приднестровье. Во всяком случае, он готов ездить в горячие точки и видеть жизнь изнутри, как она есть.

— Может, Лимонов окончательно уйдёт в политику?

— Я думаю, он с удовольствием вошёл бы в руководство какой-нибудь политической партии, попытался бы стать её идеологом. То же самое и Невзоров, ему тяжело оставаться просто репортёром, его постоянно тянет куда-то. У них раздвоение, у этих людей. Остальные молчат. Возьмите — Рождественский, евтушенко, все ушли под воду. Их эпоха была Брежнев, застой. «Сто пятьдесят шагов», Рождественский писал. Это про мавзолей… Патруль там идёт… Получал свои премии, звания, квартиры, машины. А сейчас эпоха революционная, и появляются такие писатели, как Эдуард Лимонов, которому никто ничего не даст, никаких льгот, никаких привилегий. Поэтому он в этой буре, на острие.

«Искусство кино», №7, июль 1992 года

В интервью по возможности сохраняется стиль речи г-на Жириновского.

Барышня-и-хулиган

Валерий Туровский

Послесловие к встрече с Эдуардом Лимоновым в Концертной студии «Останкино».

Он поначалу прекрасно чувствовал телекамеру и зал. Он счастлив, что отражается во всех объективах и на него устремлены все взгляды. И он знает, что ему можно — всё. Всё, что он ни скажет, какую изысканную позу он ни примет — будет значительно, весомо. Он уверен в этом.

И как же ему не быть в этом уверенным, если, заломив женственно руки и поправив модную причёску, он без страха и упрёка бросает в зал: «Да здравствует любовь! Да здравствует Советский Союз!» И зрители хоть и не бурно, но редкими аплодисментами поддержали его.

Он, бесспорно, обладает какой-то магией, если бесстрашно признается в вещах, которых бы истинно интеллигентный человек устыдился. А ему всё сходит, для него всё — норма. С гордостью говорит он о том, что раньше его окружение составляли Леонид Губанов и Венедикт ерофеев. И это для него хорошо, и это славно. И с такой же гордостью оповещает он население, что теперь его окружение — это Виктор Алкснис и Виктор Анпилов. И понять, где он настоящий, а где он деланный, кажется, не представляется возможным.

По интонации, по блеску глаз чувствуется, как Лимонову одинаково важно всё, что происходило и происходит в его извилистой жизни. Выслали из страны, лишив советского паспорта,— предмет особой гордости. Вернули в страну, вручив советский паспорт,— предмет ещё более особой гордости.

Всем своим видом, томным своим голосом он даёт знать, сколь он себе интересен. При нестройной поддержке зала, несносно фальшивя, он вдруг затягивает куплет про Красную Армию, что всех сильней. Кажется, ещё немного, и он бы пустился в пляс, так сильно его разгорячила реакция зала.

Милостиво соглашается прочитать что-нибудь из своих поэтических работ — а стих оказывается за гранью поэзии, но в границах графомании. Силится что-то рассказать о своём трудном детстве и тревожной молодости, а все выходит про то, как пошивал штаны, служил мажордомом и не прочь выпить.

Телевидение очень коварная штука. Оно умеет «раздеть» самого закрытого и модно «упакованного» своего персонажа. И чем вычурней и изящней хочет казаться персонаж, тем мельче предстаёт он на экране. И наигранная самоуверенность становится оборотной стороной медали неуверенности, слабости и размагниченности.

Казалось бы, писатель, так мастерски владеющий пером и словом, мог бы и поскладнее рассказать о себе, о литературе, о жизни, мог бы даже на самые неинтересные вопросы дать интересные ответы.

В том-то и дело, что уже, к несчастью, не может. Привычка жить против всего стала его потребностью и второй натурой. Исписав отборным матом страницы своей первой книги «Это я — Эдичка!», разозлив и покоробив почтенную публику, он теперь эту же публику учит не пользоваться бранными выражениями. Пронеся через юность ненависть к режиму, сейчас он с автоматом наперевес требует его реставрации.

Он заигрался, запутался так крепко, что в иные моменты, глядя на экран, его становилось по-человечески жалко.

Жалко, да, но кто, как не он сам со своим вечным желанием говорить и делать сегодня совсем не то, что говорил и делал вчера, создал себе репутацию человека, от которого можно ждать всего? И вряд ли его самого радуют сейчас шум и ярость, которые он вызывает. Иначе откуда бы взяться этой тоске во взоре и этой неуверенности, которой никогда не знал?

Лиманов попытался сыграть на своём телевизионном бенефисе роль баловня судьбы и оглушительно в этой роли провалился. Триумфально начав встречу, он к её финалу сник и поблёк. Как вдруг оробевший актёр, он за бодрыми своими словами не умеет скрыть внутреннее состояние своей заблудшей души.

И в этом внутреннем монологе безошибочно прочитывается его тоска, что оказался не с теми, не у тех, не на той улице. Он может себе в этом не признаваться, в том нет никакой нужды. Взгляд и жест досказывают и доказывают это.

Мне нет никакого дела до сегодняшних политических симпатий Лимонова, и судить его за то, что он водит дружбу не с теми, с кем бы мне хотелось, не стану никогда, не имею права. Но судить о том, что сейчас происходит в душе писателя Лимонова,— право имею.

Внутренний разлад, внутренний слом, внутренний надрыв — это сегодняшнее своё душевное состояние ему скрыть не удалось. Как и не удалось сымитировать бодрое состояние духа. Да и откуда взяться бодрому состоянию духа, если его — человека, бесспорно, талантливого — наверняка одолевают страхи за своё писательское будущее, которое он подставил под удар своим стремлением войти в большую политику.

Но его претензии на роль политического деятеля выглядят жалкими и беспомощными. В политике он такой же графоман, как и в своей претенциозной поэзии. Он большой охотник давать советы стране советов, а страна берёт и не слушает своего доброхотного советчика — несносно! как пережить такое?!

Представ перед многомиллионной аудиторией в качестве несуществующей политической фигуры, он вдруг стушевался. «Оппозиция», в лице Лимонова получившая эфирное время, причём время самое удобное, не смогла внятно сформулировать свою позицию.

И это естественно, потому что нельзя сформулировать то, чего нет.

Поэтому так невнятен и аморфен был Лимонов в течение целого часа — ему просто нечего было сказать. А признаться в том, что своим новым друзьям, всякого рода «нашим» он нужен только до тех самых пор, пока он писатель, Лимонов не в силах. На миру и смерть красна — это не для него.

Грустная встреча в «Останкине» высветила грустную перспективу писателя Лимонова. На телеэкране предстали барышня и хулиган, принц и нищий — в одном лице. И это не было лицо победителя. Это было лицо человека, начинающего, кажется, понимать, что за легкомысленные смены убеждений придётся расплачиваться, что «наши» потискают его в своих грубых мужских объятиях, выставят напоказ во время очередной маёвки — и выставят за дверь, когда воочию убедятся, что крупным политическим деятелем он так и не стал, а до крупного писателя стал сильно недобирать.

И если это не так, если я кругом не прав, то откуда же тогда у него этот далеко не радостный взгляд, как не от смутного предощущения жизненной и творческой опустошённости, загнанности?

Меньше всего мне хотелось, чтобы предощущение это когда-нибудь сбылось. Но только самому Лимонову под силу избегнуть такого поворота своей судьбы.

«Известия», московский вечерний выпуск
№206(23780), 15 сентября 1992 года

Сказка о гадком (русском) утёнке на лебедином западе

Лев Наврозов, американский публицист

Русские склонны жаловаться, а американцы — скрывать свои личные неудачи, болезни, несчастья, банкротства, супружеские измены, наркоманию в семье к вообще всё, что не есть успех. Англо-американская поговорка гласит: «Ничто так не способствует успеху, как успех». Надо изображать успех — и тогда придёт успех. А пожалуешься — и неудачи пойдут косяком.

есть, впрочем, в США одна социальная группа, которая часто готова изображать успех ещё больше, чем коренные американцы. Эта группа — эмигранты из России. Я называю их игру сказкой о гадком русском утёнке, ставшем лебедем на Западе. Жил-был в советской России гадкий утёнок. ему не давали печататься, исполнять сдою музыку, выставлять свои картины, стать миллиардером или хотя бы миллионером. Словом, гадкий утёнок. Но вот он на лебедином Западе, где гадкие утята превращаются в лебедей. Бунин, Солженицын и Бродский получили Нобеля, а Набокова даже читают! Грустную подоплёку успеха на Западе этих четырёх лебедей я изложил в газете «Московские новости» 2 августа, и нет места её пересказывать. Так или иначе, русские гадкие утята, собирающиеся превратиться в лебедей на Западе, забывают, что Цветаева, гениальная поэтесса, прозябала на Западе на гроши, полученные от эмиграции, что Замятин, предвосхитивший Оруэлла на добрых тридцать лет, умер на Западе в нищете и безвестности, а гениальный мыслитель Бердяев не оставил на Западе и следа.

И вот эмигрировавший в США российский поэт узнает, что его московский друг-литературовед посетит США и желает мимоездом увидеться с ним. Поэт в панике! Ведь он же должен был превратиться в прекрасного лебедя, а у него квартира куда хуже, чем была в Москве!

Непонятно, как российский поэт мог преуспеть на Западе, если на Запасе нет ни одного поэта, который бы жил с продажи своих стихов. В лучшем случае поэт может стать преподавателем литературы, получая жалованье за преподавание, скажем, истории поэзии, неизвестно зачем. На такое жалованье живёт Бродский с первого дня своего приезда в США. Но разве можно все это объяснить московскому другу-литературоведу? Он уверен, что российский гадкий утёнок-поэт превратился на сказочном Западе в прекрасного лебедя. Что делать?

Во-первых, не приводить друга-литературоведа к себе домой. Упаси, Боже! Во-вторых, встретить его в аэропорту в роскошнейшем белом (лебедином) лимузине с шофёром и отвезти в шикарный ресторан.

Такой лимузин стоит тысяч этак двести, и в нём, как известно, есть всё, от бара до телевидения, не говоря уж о телефоне. Но снять его на полдня вместе с шофёром можно долларов за триста. Ресторан — ещё двести долларов на двоих. Конечно, для поэта и пятьсот долларов были безумной, немыслимой суммой, но чего не сделаешь ради сказки о гадком (русском) утёнке? Главное — небрежно ввёртывать время от времени слово «моя» («моя машина») и имя шофёра (которое оказалось Джон) с хозяйским видом. Например: «Сейчас подойдёт моя машина…» Или: «Я скажу Джону, чтобы он…»

Ни один американец не представляет себе поэта в таком лимузине. Во-первых, все знают, что эти лимузины можно взять напрокат, и все их давно видели в кино и по телевидению. Это как бы ходячее кино-теле-клише богатства, его затасканный театральный реквизит. Во-вторых, даже если поэт получает жалованье, как профессор литературы, такой лимузин ему как постоянная собственность не по карману. А в-третьих, ни поэту, ни профессору не пристало вести образ жизни банкира. Вспомним, что ещё в 50-х гг. американская интеллигенция качала носить в качестве вечернего платья или костюма рабочие спецовки, ставшие потом известными как джинсы. Это был вызов богатству. Поэт всё ещё ассоциируется с богемой и мансардой. Разъезжать ему в лимузине так же невозможно, как появиться среди богемы во фраке и в цилиндре. Лимузин, фрак и цилиндр будут приняты за шутку, пародию, клоунаду.

Но московский друг-литературовед был потрясён белым лимузином поэта и увёз в Москву ещё одну сказку о превращении гадкого утёнка в лебедя или по крайней мере в красивую жирную утку.

Вскоре после моего приезда в США в 1972 году ко мне на дом был доставлен чемодан рукописей на русском языке с просьбой найти хоть полстраницы, достойные печати. Надо помочь гадкому утёнку стать на Западе прекрасным лебедем. Я старался вовсю выполнить просьбу, но вынужден был сказать, что такой полстраницы в чемодане нет. Не все гадкие утята — лебеди. Автор чемодана рукописей, некто Лимонов,— графоман.

Около двух лет назад (21 февраля 1991 года) советская газета «Красная звезда» поместила в честь наступавшей годовщины Советской Армии статью Лимонова, оговорив, что «не со всеми её положениями согласна», ибо для «Красной звезды» Лимонов был слишком прямолинейным, ревностным, безоговорочным поклонником Советской Армии, начиная с 1918 года и включая сталинскую эпоху. Странно. Когда мне был прислан чемодан с рукописями Лимонова, он был мне представлен как жертва советского режима. А теперь он звучал, как Брежнев или как Сталин. Но не в этом дело. А в том, что «Красная звезда» объяснила своим читателям, что это куда более краснозвёздный, чем «Красная звезда», штатский — на Западе «известный писатель»! Но ведь вне русскоязычной эмиграции ни один американец не знает даже этого имени: Лимонов, хотя Лимонов пробыл в США до 1980 года. Да и в русскоязычной эмиграции два её главных журнала — «Континент» и «Время и мы» — не печатали Лимонова, считая его графоманом. Среди русскоязычной эмиграции он известен лишь скандально: он опубликовал в 1976 году первую после 20-х гг. порнографическую книгу на русском языке, с обильным матом и описанием своего романа с негром. Эмиграция из России до 1917 года была в ужасе, ибо в России такие книги относились к публичным домам, а не к литературе. Эмиграция из России после 1970 года была в изумлении, ибо таких книг в Советской России после 20-х годов не издавали. Однако на Западе существует индустрия порнографии. Кто же будет обращать внимание на приехавшего советского кустаря-порнографа? С таким же успехом Лимонов мог рассчитывать удивить Запад шитьём штанов, которые он шил в России.

В своей статье в «Красной звезде» прошлого года и во всех своих высказываниях по Российскому телевидению этого года Лимонов выступает как «истинно русский человек», презирающий «гнилой Запад». Но в своей порнографии Лимонов пытался перешибить «гнилой Запад» своей доморощенной гнилью, дабы обрести известность. Мол, Запад — гнил, а я так гнил, что даже Запад зажмёт нос. Но ничего не вышло. Не обратили внимания.

Как же эмигрант Лимонов сумел превратить себя в российском воображении в «известного западного писателя»? С помощью каких взятых напрокат белых лимузинов? Видимо, а России все ещё не понимают, что слово «издать» на Западе означает не более, чем в России выражение «напечатать на машинке», ибо каждый на Западе может «издать» кого угодно и что угодно, как каждый может взять напрокат роскошнейший лимузин, чтобы изобразить успех.

«Известия», московский вечерний выпуск,
№218(23792), 1 октября 1992 года

В столичных кругах. От 13 до 13

…

Сегодня, 10 января

⟨…⟩

11:00

Ах, Эдичка!

Зарегистрирована новая — национал-радикальная (право-радикальная) партия, которую возглавил известный писатель и бывший советский диссидент Эдуард Лимонов. В партии на начало этого года состоит 4.821 человек, большая часть которых молодёжь: рокеры, металлисты, учащиеся ПТУ, молодые офицеры. Уже готовится к печати первый номер партийной газеты «К топору». Учредительный съезд партии состоялся 22 ноября прошлого года в казарме одной из воинских частей. По признанию Э. Лимонова, основной целью партии является «русификация России и очищение её от иностранных элементов». («Интерфакс»).

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №4(20.900), 10 января 1993 года

В столичных кругах. От 13 до 13

Подборку подготовили: В. Савельев (ответственный за выпуск), А. Песков, И. Левит.

Вчера, 17 января

⟨…⟩

15:00

Лидер «Коррозии металла» метит в мэры

Политсовет недавно зарегистрированной праворадикальной партии, председателем которой является небезызвестный миру Эдуард Лимонов, выдвинул на пост мэра Москвы лидера рок-группы «Коррозия металла» Сергея Троицкого. Тот, в свою очередь, выразил готовность бороться вместе со знаменитыми людьми за освобождение России, хотя, по его признанию, не разделяет некоторых позиций партии. (Интерфакс).

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №10(20.906), 18 января 1993 года

Это ты, Эдичка?

Реплика • А. Р.

О, какая встреча! Какой крутой мэн сидит — в майке, в тёмных очках, в перстнях… Весь из себя всегда готовый. Это ты, Эдичка? Конечно, ты, как я мог не узнать тебя сразу. Спасибо Кире Прошутинской и её «пресс-клубу» за свидание с тобой, Эд. Лимонов. Это просто удача, что заглянул ты на огонёк в Москву. А то всё по фронтам, да по фронтам. То в Приднестровье, то в Сербии. Ты ведь смелый, Эдичка, а смелого пуля боится, смелого СПИД не берёт.

А чутье у тебя, Эдичка, собака позавидует. Чуть что, чуть скандалом запахло — ты как клоп на кровь, тут как тут. Рукавишки закатать и на баррикады, под знамя, под красное. Прямо Че Гевара какой-то. Только что без бороды, только что российский, только что не за будущее, а за прошлое.

И первого мая, Эдичка, очутился ты в Москве, наверное, не случайно. Учуял: что-то может быть, что-то будет. И до чего прозорливый ты, Эдичка! Угадал! И поучаствовал в провокации, и посочувствовал хулиганью, как сам признался. Жаль только, не видел ты глаза умной Киры Прошутинской в это время. Жаль. А то бы прочёл в них нечто, очень, может быть, полезное для себя.

А, кстати, приглядитесь внимательно, как много общего у Эдички с Анпиловым. Да нет, не только в мировоззрении. Тут всё общо — но и в лице, в жестах, в повадках. И боевики-штурмовики тому и другому милы, и кровь людская им — водица, и в глазах зори «Авроры», и в мозгах «есть такая партия!». Прямо близнецы-братья. Только у Эдички очки тёмные, да перстни… А сними их — не отличишь.

«Вечерняя Москва», №84(20.980), 4 мая 1993 года

Отлучение Эдички

рубрика «NB (Nota bene): Бывает»

Краснодарское руководство Православной церкви запретило альманаху «Кубань» продавать изданные в качестве приложения книги Эдуарда Лимонова — по причине широкого использования автором ненормативной лексики.

«Собеседник», №22(483), июнь 1993 года

Это он — Эдичка,
или Плохо слепленный горбатый

Олег Юрьев • Замок Солитюд, Штутгарт

К тринадцатилетнему юбилею русского издания.

Одна моя знакомая ленинградская барышня лет этак десять назад явилась ко мне с литературным проектом… дескать, ей необходимо написать книгу о своей половой жизни. «Что ж, напиши»,— сказал я: «Задача вполне почтенная. «Темные аллеи», скажем, тоже могли бы соответствовать этой краткой аннотации». Но Иван Алексеевич Бунин барышню не колыхал. Её колыхал другой эмигрантский автор, поэтому она предложила: «Но не простую книгу, а написанную стилем журнала «Юность»! И переправить её на Запад». Запад, полагала она, превыше всего ценит стиль журнала «Юность». Так она поняла от папы-мамы — высокооплачиваемого семейства творческой интеллигенции с сильными связями в клане шестидесятников. (Теперь, кстати, у всего семейства есть возможность проверить степень предрасположенности Запада к стилю журнала «Юность».) Две главы из её предполагаемой книги, удачно названной «Солдаты хвалят», с рассказом о первых шести любовниках, пылятся до сих пор в моей ленинградской квартире, не найдя продолжения — расчётливая барышня сообразила, что если шесть любовников заняли две полуобщие тетрадки за 48 копеек, то сколько же займут насчитанные на тот момент две, что ли, их сотни? И она решила пока лучше жить, чем писать о жизни. Ну и правильно.

Тринадцать лет назад в Америке, в октябре 1979 года, под маркой издательства «Индекс Пресс» вышел роман Эдуарда Лимонова, так возбудивший креативно-коммерческие рефлексы моей ленинградской знакомой. На сегодняшний день он уже несколько раз издан на родине автора, то есть не совсем, конечно, на родине — в Москве, а не в Харькове, принадлежащем, как известно, совсем другому независимому государству.

В отличие от первого русского издания непохоже, чтоб эти вызвали какой-либо особенный скандал среди критики и публики, и автору в порядке рекламной кампании приходится позировать с «Калашниковым» среди приднестровских витязей и записываться министром культуры и госбезопасности во все будущие российские правительства. Это его дело. Политические взгляды Эдуарда Лимонова сами по себе меня мало, интересуют, как же как, скажем, политические взгляды Иосифа Кобзона. Меня интересует книжка, которую на некоторое время удалось сделать почти легендарной, и интересует, почему это время пришло.

Дело, конечно, не в том, что Лимонов плохо пишет. Тысячи книг написаны ещё хуже, а продаются ещё лучше, чем эта. Матерные слова прописью? Нынче, после конца советской цивилизации, мат, её второй официальный язык, превратился в такой же музейный раритет, как и всё остальное, к ней принадлежащее. Он читается, как все прочие слова советского языка, разве что с лёгкой ностальгией. Секс?— Безусловно, Лимонов со своей попыткой усидеть на двух стульях проваливается в яму между общедоступной порнухой, которую даже читать не надо, и эротикой высокого стиля, которой интересуются Настоящие Интеллектуалы, когда выходят из порношопа. Борьба с истеблишментом? Советский народ истеблишмента, конечно, не любит, но имеет собственные представления о его физиономии и о борьбе с ним, а несоветский народ — на бóльшую часть сам состоит из истеблишмента и очень обожает, когда с ним борются с помощью развлекательных книжек.

Так что, я полагаю, стоит взглянуть в существо, отвлёкшись от нехитрых трюков, которыми Эдуарду Лимонову 13 лет назад удалось пронять простодушных эмигрантов: мат, секс, антиамериканизм (что обеспечило, кстати, французского издателя), нападки на священных коров и т.д.

Существом дела является заглавный образ, с позволения сказать, что подтверждает в послесловии к московскому изданию и сам Лимонов, сравнивая своего Эдичку, то есть себя самого (знаем, знаем про лирического героя, но в данном случае это не канает — книжка явно спекулирует на nonfiction), с «вечными образами» — Лолитой и Григорием Мелеховым. Цитирую:

«Неуничтожимость же героя — самая большая гордость для писателя. Всё остальное — чушь собачья и муть зелёная».

Меня не смущает ничуть сам образ этого героя — его язык с этакой детгизовской живостью, вроде вышеприведённой «чуши» и «мути» — это обычный язык подростка из провинциального среднего класса,— а почему бы и нет? Его завистливость, агрессивность, сентиментальность, даже просто глупость — себя не выбирают, уж какой есть, такой и есть. Хотя уровень личности основных персонажей — вещь немаловажная для окончательного уровня книги, на чём, например, в своё время, потерпел крушение «Доктор Живаго», по большому счету, конечно. Даже забавная мысль — взять харьковского приблатнённого подростка, с его характерными льстивостью, наглостью, с неудовлетворённой претензией на лидерство в банде, со страстью к клёвому прикиду, с восхищением перед всяким насилием, кроме государственного, что, как известно, «западлó» (в переводе на нынешний, частично англизированный лимоновский язык это и есть ненависть к истеблишменту) — так вот, взять и перенести его в Нью-Йорк со всем его уровнем развития не выше этажерки. Могла бы получиться смешная книга, если бы в уличном кодексе, сформировавшем личность Лимонова, хоть как-то ценилось чувство юмора.

Но нет — настоящий блатной трагически-серьёзно относится к себе. А вслед за ним и бегающий ему за папиросами мальчишка. И получилась блатная песня в прозе. Жанр, любимый интеллигенцией в спокойные времена, на кухне — а теперь, когда блатная стихия вырывается на просторы не только России, но и Европы, как-то не до стилизаций.

В результате, всё здание романа оказывается построено на трещине земной, которая с течением времени расползается всё шире и шире и в которую сползает, цепляясь за автомат Калашникова, главный герой, претендент в вечные спутники.

Всё его самоуважение и все его претензии к окружающему миру держатся на одном единственном факте — что он, Эдичка, «знаменитый в России поэт». Единственная надежда автора, что читатель поверит в это без всяких доказательств, и тогда провинциальный волчонок превратится в новое издание русского Байрона. Эдуард Лимонов писал стихи несколько лучше, чем он сейчас пишет прозу, но не только «знаменитым и лучшим», хотя дело и не в этом, а и просто сколько-нибудь существенным стихотворцем никогда не был. Был одним из многих московских гениев, каких и сейчас много, и сам это знает очень хорошо. Постоянный его упор на звание поэта напоминает поведение мелкого карманника, переведённого из одной зоны в другую и начинающего «лепить горбатого» — и уважали его дескать в старой зоне, и пришил он там дескать одного-двух «мужиков», и вообще он «в законе». И — действует некоторое время, пока, рано ли поздно, не срабатывает тюремный телеграф. Что тогда происходит, Эдуарду Лимонову хорошо известно — собственно, во всех своих приключениях с «большими неграми» он подсознательно и прорабатывает этот вариант, как бы стараясь изжить наваждение.

Эдичку ведёт по Нью-Йорку, а писателя Лимонова по жизни поиск слабых, считающих себя несправедливо обиженными, завидующих — чтобы стать среди них самым сильным, самым несправедливо обиженным, самым завистливым и жестоким. В этом смысле неважно кто — троцкисты, уголовные негры, замученные эмигрантским истеблишментом авангардисты или приднестровские самостийники. Своим полууголовным-полумилицейским чутьём Эдичка наверняка чувствует социально-близких, носителей криминализованного сознания, обладателей самозванческой трещины — «слепленного горбатого» — в своём человеческом и социальном основании. А правыми они называются или левыми — безразлично.

Вопрос о «переводных успехах», которыми так гордится Эдуард Лимонов, мы обсуждать не будем. Знакомо ли вам имя: Аля Рахманова? Нет? Она умерла в прошлом году в Швейцарии 93 лет отроду. Её книги — романы, воспоминания и проч, были переведены на 21 язык и распроданы тиражом больше 2 миллионов. Иных переводят, иных не переводят — дело торговое, зависит от многих внешних обстоятельств. А дальше — как угодишь публике. Кстати, Лимонов имел бы несомненно больший коммерческий успех, если бы не защитная маска «поэта». Для широкой западной публики лучше бы он выдал себя за космонавта, несмотря даже на её, публики, склонность к стилю журнала «Юность». А широкую русскочитающую публику нам остаётся только поздравить с тринадцатилетием жизни с Эдичкой.

«Грани», №169, июль-сентябрь 1993 года

Каков должен быть государственный деятель?

Наводят тень на плетень • Лев Наврозов, Нью-йорк (специально для «Вечерней Москвы»)

Американская служба, следящая за российской прессой, прислала мне статью из газеты «День» от 6–12.06.93, в которой сказано, что ельцин —

«позор для всех русских: угрюмый, неотёсанный, грубый, с неприятным, всегда враждебным выражением лица, он скучно и тяжело говорит на русском языке. его выговор и словарный запас изобличают в нём человека низкого культурного уровня развития».

И так далее вся статья от первого до последнего слова. Тут, правда, надо указать автору «Дня», что если уж он сам желает казаться «человеком высокого культурного уровня развития», то надо говорить об «уровне культуры» или об «уровне культурного развития», а не о «культурном уровне развития».

К сожалению, газета «День» и её автор не бескорыстны, доказывая, что ельцин — «позор для всех русских». Газета «День» и её автор желают спихнуть «режим ельцина», чтобы стать во главе своей диктатуры.

Откройте газету «Сокол Жириновского» №3, статья Алексея Митрофанова, «министра иностранных дел теневого кабинета Жириновского». О чём? Врезка объясняет:

«НАША ЦеЛЬ — МИРОВОе ГОСПОДСТВО».

Рядом — фотография членов теневого кабинета премьер-министра Жириновского. Тут и Митрофанов, и Жариков, министр культуры (редактор газеты «К топору»), и министр госбезопасности — не какой-то там ежов или Берия, а некто в тёмных очках шефа тайной полиции латиноамериканской диктатуры. Это и есть автор статьи о ельцине, Эдуард Лимонов. (Ныне Лимонов разошёлся с Жириновским и сам стал красно-коричневым вождём. Но это не важно. А важно, что он согласился быть подручным Жириновского).

Он начинает свою статью с заявления, что ельцин «катастрофически неинтересен». Однако кто были в XX веке «катастрофически неинтересными» государственными деятелями? Николай II, которого весь политический спектр, от Пуришкевича до Ленина, считал круглым дураком, сплошной бездарностью и безвольным ничтожеством, позволявший Распутину править Россией, Генрих Брюнинг — рейхсканцлер Германии до 1932 года, которого Гитлер считал вредным ничтожеством за его противодействие приходу Гитлера к власти, а Сталин — вредным ничтожеством, виновным в приходе Гитлера к власти. Или ельцин (смотрите статью Лимонова). Эти «катастрофически неинтересные» политические деятели были важными элементами режимов, которые впоследствии вспоминались как благодать по сравнению с бездной, куда ввергли страну «безумно интересные», политические деятели «высокого культурного уровня развития» вроде всеведущего книгочея Ленина с классическим российским образованием, включавшим латынь и греческий; лучшего оратора в мире Троцкого; сверхкультурного Бухарина; ещё одного лучшего оратора в мире Гитлера; доктора философии восьми университетов Геббельса; ещё одного лучшего оратора в мире Жириновского; мирового стратега Митрофанова; сверхкультурного Жарикова; безумно интересного автора романа «Это я — Эдичка» Лимонова… ельцина обвиняют в том, что Россия при нём не достигла капиталистического изобилия (как будто положение на Украине или в Кыргызстане не хуже).

Я выразил сомнение в достижении капиталистического изобилия в России в ближайшие месяцы или даже годы в своей колонке от 5 февраля прошлого года. если в Америке, стране, где частному предпринимательству добрых триста лет, никто не может вот уже два года хотя бы указать причины спада производства (рецессии), то как можно ожидать, что ельцин или кто-либо другой создаст капиталистическое изобилие в стране, где до этого добрых 60 лет кряду «строился социализм», то есть единая государственная сверхмонополия, да и в 1913 году средний заработок рабочего был вчетверо меньше американского? То ли дело Жириновский! На президентских выборах в июне 1991 года он обещал избирателям создать изобилие «за 72 часа». Как? «Побряцаю оружием, в том числе ядерным — и всё появится». Безумно интересен этот Жириновский! Гений! И получил семь миллионов голосов!

А безумно интересный Лимонов говорит, что у ельцина нет даже «ярко выраженной «персоналити» (личности)». Действительно, «персоналити» по-английски «личность». Но, во-первых, почему Лимонов изъясняется по-английски, если он живёт с 1980 года во Франции? А, во-вторых, почему он изъясняется по-английски, если и английского он никогда не знал? Так или иначе, кто же будет отрицать ярко выраженную личность Жириновского? Он — Западу: «А я вас сейчас жахну…» Ну а Запад? Где уж США жахнуть Россию в ответ на эту угрозу? Ни в коем разе! Поднимет Запад руки: бери всё, Жириновский! Словом, мировое господство. Ай да Жириновский! Вот это гордость всех русских! Вот это культурный уровень развития! Как бы сказал Лимонов во Франции на не присущем ему английском языке: вот это персоналити!

Помимо всего прочего, американцы отнюдь не воспринимают ельцина так, как его изображает Лимонов. Возможно, ельцин не знает латыни и греческого, а всего полвека назад их знание считалось первейшим признаком «высокого культурного уровня развития», как выражается Лимонов. Но в школах США греческий и латынь перестали преподавать в 20-х и 30-х годах соответственно. Поэтому ни Рейган, ни Буш, ни Клинтон не знают, вероятно, ни латыни, ни греческого, хотя никто этим не интересуется и их никогда об этом не спрашивал. Как государственный деятель ельцин произвёл в Америке прекрасное впечатление, и образ, который сложился у американцев, прямо противоположен образу, на котором настаивает Лимонов в газете «День».

НА СНИМКе: Лев НеВРОЗОВ. (sic!)

«Вечерняя Москва», №158(21.054), 17 августа 1993 года

[анонс:]

В «Вечёрке» 17 августа

Эдичка Лимонов желает «спихнуть» ельцина.

А потому и пишет о нём: «угрюмый, неотёсанный, грубый». Американский публицист Лев Наврозов полемизирует по этому поводу с эмигрантом Лимоновым.

Пособие для всех родителей по изучению подростков в форме письма своей маме написала молодая журналистка Наталья Аредова. Вы узнаете, что такое тинейджеры и как с ними обращаться.

«Вечерняя Москва», №157(21.053), 16 августа 1993 года

Русский роман в Нью-йорке в 1993 году

Чей секс лучше? • Лев Наврозов

В старые советские времена книги, написанные советскими или бывшими советскими писателями и издававшиеся в Нью-йорке, были запрещены у них на родине. Этих писателей могли посадить в тюрьму, а может быть, и убить. Их окружала аура политической тайны, борьбы, сенсации. Громадная политическая сенсация выпала на долю Солженицына. Но уже 2 июля 1989 года газета «Нью-йорк таймс» опубликовала разгромную рецензию на «Август четырнадцатого», а из 400 других периодических изданий, рецензирующих книги, 399 вообще не дали никакой рецензии, и только одно издание опубликовало формальную отписку. Так наступил конец эпохи политической сенсационности «русских романов». Ныне роман, написанный русским и издаваемый в Нью-йорке, ничем политически не отличается от романа, написанного канадцем или немцем.

И вот в 1983 году бывший советский подданный Эдуард Лимонов издал в Нью-йорке роман совсем в ином духе. Точнее, это совсем не роман, а изложение люмпеном, мелким хулиганом, «огольцом» своей половой жизни в Нью-йорке. Когда московское издательство «Ренессанс» (!) опубликовало в 1991 году эти записки огольца, то в России они произвели фурор. Никогда ни один русский в истории России не излагал в печати свою половую жизнь — тем более нецензурным языком. На основании этого издательство «Ренессанс» объявило в своём предисловии: «Роман «Это я — Эдичка» читают во всём мире». Я уверяю издательство «Ренессанс», что вне русскоязычной эмиграции ни один американец не имеет понятия ни о каком Эдуарде, или Эдичке, Лимонове и его жене елене, как он не имеет понятия ни о каком издательстве «Ренессанс».

Дело тут в следующем. Когда я учился в школе (при Сталине!), старшеклассники, причём девушки, зачитывались романом, переведённым с французского и изданным в 20-х годах. В этом романе автор-рассказчик описывал якобы свою первую брачную ночь, предупреждая, что он вовсе не писатель, а желает изложить всё прямо, точно, по правде, без всяких умолчаний или околичностей. Роман так зачитали, что он весь распался на отдельные страницы, и я прочёл только несколько из них, притом в беспорядке. Возможно, к 90-м годам все эти листочки рассыпались в прах. Но ведь во Франции книга была издана ещё в начале века! Словом, Лимонов удивил Запад не больше, чем если бы он предложил шить на Западе брюки, как он шил их в России, полагая, что брюк на Западе нет, и все ахнут, увидев сшитые Лимоновым брюки.

На Западе Лимонов совершил ошибку: он хотел продать изложение половой жизни в Нью-йорке ньюйоркцам. Как в Тулу везти самовар. Эту ошибку исправил Виктор ерофеев, роман которого «Русская красавица» опубликован в Нью-йорке в этом году. ерофеев по крайней мере продаёт в Нью-йорке экзотическую русскую половую жизнь в России, причём изложение ведёт не ерофеев, а русская красавица. И есть даже описание её влагалища, как оно видится гинекологу в гинекологическом кресле. Помнится, предыдущий опус ерофеева называется «Говорящее влагалище» и редактор эмигрантского журнала саркастически предложил назвать данный роман ерофеева не «Русская красавица», а «Русское влагалище» в целях лучшей продажи книги. Будучи в Нью-йорке, ерофеев изобразил в эмигрантской и российской прессе, как книгу захвалили в Нью-йорке: он прямо не знает, куда от стыда деваться. Где уж там Лимонову…

В «Московских новостях» №15 1992 г. ерофеев объявил, что русская литературная критика приносит лишь вред. Но ему нравится западная критика. И он «всегда относился с симпатией к писательской критике», то есть когда писателей критикуют другие писатели, а не литературные критики, «орудия если не мести, то зависти», в которых «как черви шевелятся комплексы». ерофееву повезло. Газета «Нью-йорк таймс», в воскресном книжном обозрении которой появилась рецензия на его книгу,— это как бы «Известия», «Правда», «Литературная газета», газета «Культура» и десяток «толстых журналов» вместе в одном издании. И вот роман ерофеева в этой единственной американской газете, которую читает вся американская элита, отрецензирован американским романистом Давидом Плантом, который также читал лекции в Горьковском литинституте в Москве. И ерофеев прав в том смысле, что средние романисты рецензируют друг друга в воскресном книжном обозрении газеты почти всегда положительно, ибо в противном случае можно спросить рецензента-романиста: «А сам-то ты кто — Лев Толстой?». Но бывают исключения. Такое исключение делает Плант для ерофеева. Он объясняет, что ерофеев не умеет писать. Конечно, ерофеев вырос в интеллигентной семье советского дипломата и поэтому начитан. Но начитанность — это не талант и даже не умение романиста. Например,

«м-р ерофеев желает изобразить свою героиню, от лица которой ведётся повествование, как женщину благородную и вместе с тем волевую, сексуально изощрённую и вместе с тем невинную, умную, несмотря на отсутствие образования, бескорыстную и преданную. А на бумаге возникает избалованная истеричка, тщеславная, глупая, эгоистичная, помешанная на себе и насквозь фальшивая».

Плант заканчивает свою рецензию так:

«М-р ерофеев — рассказчик анекдотов, который, воображая, что он страшно остроумен, рассказывает, захлёбываясь и брызгая слюной, неприличный анекдот, а анекдот совсем не смешной».

«Вечерняя Москва», №167(21.063), 30 августа 1993 года

Лимонов — конец века?

NB (Nota bene). Интимности • Дмитрий Быков

В начале апреля этого года издательство «Конец века», известное одноименным альманахом, заказало Эдуарду Лимонову книгу о его недолгой дружбе с Владимиром Жириновским и бурном разочаровании в нём. Через три недели оперативный писатель представил свою рукопись «Лимонов против Жириновского», которая и вышла в свет в последние майские денёчки.

Как всё написанное Лимоновым, книга не представляет интереса в политическом и представляет немалый интерес в литературном отношении. Это своего рода «Дневник неудачника-2»: история о том, как Жириновский не давал Лимонову слова сказать на выступлениях своего теневого кабинета, как эксплуатировал парижские связи своего друга, надоедал ему претензиями, а один раз даже не дал как следует выпить с казаками.

Главный пафос книги Лимонова вполне понятен и привлекателен: не след нерусским эксплуатировать русскую национальную идею.

Книга содержит уникальные наблюдения над голым Жириновским: Лимонов с бывшим соратником парился в бане. В талии Ж. полноват, тело бело-розовое, телосложение нормальное. Лимонов жалеет, что не разглядел как следует член члена Госдумы и оттого не может с полной уверенностью сказать, обрезан он (член) или он (Жириновский) пощадил свою крайнюю плоть.

Впрочем, возможно, что и размеры члена сыграли свою роковую роль в разрыве Эдички и Вовочки. Двум большим литераторам в одной партии так же тесно, как и в одной бане. Этой книгой Лимонов начинает собственную предвыборную кампанию, и начинает он её хорошо: с выбалтывания интимных гадостей о конкуренте. Так держать, дорогой Эдуард Вениаминович! Не могли бы вы теперь попариться с Руцким?

«Собеседник», №22(530), июнь 1994 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали: Михаил Аносов, Инна Левит, Михаил Рыбьянов, Владимир Савельев, Юрий Сенаторов, Юлия Филякина

13 июня

⟨…⟩

14:55

Лимонов намерен поиметь всю Россию-матушку

Красный флаг с белым кругом, в котором скрещивались черные серп и молот был вывешен на сцене во время встречи читателей с журналом «Элементы» и писателем Эдуардом Лимоновым. Как оказалось, автор нашумевшего «Эдички» создал и возглавил национал-коммунистическую партию, которая будет бороться «как с правящим режимом, так и с «мягкой оппозицией» в лице Компартии и других «лояльных» властям организаций». Лимонов заявил, что Зюганов и Руцкой «смыкаются с властью», «теперь они согласны делить крохи от пирога, но нам нужна вся Россия». Он также пообещал, что придя к власти, национал-коммунисты будут проводить политику всеобщей русификации. Социальная база нового движения — «люди прямого действия — рокеры, анархисты, национал-революционеры, социал-революционеры и прочие тотальные противники системы». Кстати, Виктор Анпилов, судя по его словам, отрицательно отнёсся к затее Лимонова и заявил, что «Трудовая Россия» намерена действовать самостоятельно. И правда, чего лаврами-то борцов за правое дело делиться!

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», первый выпуск, №108(21.253), 14 июня 1994 года

Лимонов против Вольфовича, Волки против Лимонова

NB (Nota bene). Презентации • Э.Р.

Широко разрекламированная презентация книги о Жириновском известного писателя и бойца Эдуарда Лимонова в рок-клубе «Секстон-Фозд» чуть было не сорвалась.

Пришедшие натолкнулись на объявление на двери: «Мероприятие отменено серыми волками». Правда, здесь же подсказывали заглянуть за угол. И там действительно ровно в девятнадцать действительно Лимонов старательно отвечал на вопросы немногочисленных журналистов.

Из ответов маститого писателя стало ясно, что политик он ещё молодой, что собирается баллотироваться на президентский пост, что с помощью созданной им национал-большевистской партии надеется даже на победу.

Слушали Лимонова лениво, кривясь и отмахиваясь от облаков тополиного пуха. Самым внимательным казался Игорь Мартынов из «Комсомолки», сделавший в своё время немало для возвращения творений Эдички на родину.

Э.Р.

Р.S. Расследование показало: «Серые волки» — это известная рок-группа. А также опекающие их крутые парни — настоящие рокеры.

«Собеседник», №25(533), июнь 1994 года

Исповедь махрового эгоиста

Интервью вела Маргарита Белостоцкая

С Александром Шаталовым мы много лет работали в «Вечерней Москве», и вот 3 года назад он ушёл из газеты и стал издателем, главным редактором издательства «Глагол».

— Саша, в большинстве своём мы, журналисты, только и умеем писать материалы в газету. А как у тебя получилось, что ты стал организатором, создал своё издательство, словом стал «деловым» человеком?

— Я бы не сказал, что я «деловой» человек. Можно по-разному относиться к книгоиздательской деятельности. Либо как к разновидности бизнеса — для зарабатывания денег или заниматься, как я, тем, что нравится и что мне необходимо. В этом смысле я махровый эгоист.

если бы я был чисто деловым человеком, то не выпускал бы те книги, которые выпускаю. Они не приносят прибыли, в лучшем случае окупают себя. На сегодняшний день я выполняю одну из функций государства — выпускаю те книжки, без которых невозможно развитие культуры, литературы, без которых нельзя считать себя цивилизованным, грамотным человеком.

— Сколько книг выпустило издательство «Глагол» за три года?

— Двадцать.

— А тиражи?

— Сначала тиражи были большими — около пятисот тысяч, сейчас меньше — 10–75 тысяч. Общий тираж около одного миллиона.

— Какие книги ты считаешь наиболее удачными?

— К примеру, роман Джеймса Болдуина «Комната Джованни». Эта книга крупнейшего американского негритянского писателя, классика, который у нас был известен только как борец за права негров. В своё время в издательстве «Прогресс» вышла его ужасная публицистика на эту тему. Между тем его книги есть в каждом книжном магазине США. «Комната Джованни» написана в 1956 году. Действие происходит в Париже. Речь идёт о любви двух парней и трагической развязке их отношений. У нас книга ходила по рукам в ксероксах и самиздате. Я посчитал, что её можно сделать доступной всем.

Выпустил книгу Даниила Хармса «Горло бредит бритвою». Туда вошли рассказы, «случаи» и главное — впервые изданные дневники, тщательно прокомментированные. Профессор Флейшман из Стендфорда считает, что эта самая лучшая книга Даниила Хармса. Мои друзья в Беркли учат по ней студентов русскому языку.

— А молодых наших писателей ты издаёшь, надеюсь?

— На сегодняшний день издание самой маленькой книги обходится в 10–12 миллионов рублей. Книги молодых авторов не окупят эти затраты, не будут распроданы, так что пока такой роскоши я себе позволить не могу. Хотя исключения есть. Собираюсь издать Игоря Яркевича, которого журнал «Огонёк» назвал самым ярким писателем прошлого года. А также книгу одного из известных драматургов Нины Садур. А в основном издаю эмигрантов.

— Они тебе наиболее интересны?

— Да, интересен опыт «чужой» жизни, влияние её на писателя. Впервые я издал книгу Александра Галича «Я выбираю свободу», куда вошли выступления на радиостанции «Свобода», правозащитные письма, статьи с предисловием Марии Розо[а]новой и послесловием Андрея Синявского, «Палисандрию» Саши Соколова, всемирно известного, русского писателя, живущего в Канаде,— роман-пародию на «кремлёвскую» тему. Набоков называл Соколова своим учеником. Самая яркая книга, которую я выпустил,— это двухтомник евгения Харитонова «Слёзы на цветах» — первая книга русского драматурга, поэта, прозаика, актёра и режиссёра. Он умер в 40 лет в 1981 году и никогда при жизни не опубликовал ни строчки. До сегодняшнего дня печатался только в самиздате. Это полное собрание его произведений. Весь современный авангард — начиная с Битова и кончая Ниной Садур — вышел «из Харитонова», как мы все — из гоголевской «Шинели». его синтаксис, лексику, его иронию откровенно заимствуют другие авторы. Первый том целиком состоит из самиздатовской рукописи, которую он на машинке перепечатал в нескольких экземплярах. Во второй том вошли дополнительные тексты и воспоминания о нём В. Аксёнова, Виктора ерофеева и других известных людей. Очень яркая и немного скандальная книга. Сейчас она должна выходить в Германии. Идут переговоры об издании в Англии, Германии и Франции. Но мне было «страшно» её печатать, хотя я обычно и выбираю те тексты, которые страшно читать.

— В каком смысле, это что ненормативная лексика, «непечатные» выражения?

— Да, и много откровенных неожиданных моментов. Я до сих пор удивляюсь, неужели это можно было напечатать? Наборщицы, бедные девочки, каково им пришлось. Это не лексика ради лексики и «моменты» ради моментов. Это культурное пространство, в котором живёт писатель. Эффект дневниковости текста столь же важен, как и эффект художественности.

— Ты был первым издателем небезызвестного Эдуарда Лимонова. И вместе с ним приобрёл скандальную известность. На нём ты просто въехал на книжный рынок в издательскую среду? Или я ошибаюсь?

— Он был первым скандалистом эпохи перестройки. Но я, пожалуй, никогда не ориентировался на то, чтобы выпускать скандальные книги, так уж получилось, и вот почему.

Я очень серьёзно отношусь к демократии, хотя это слово затёрто и себя дискредитировало. Для меня оно означает разумный доступ ко всем пластам культуры, возможность быть раскрепощённым и свободным.

— Как у тебя возникла идея издать книгу «Это я — Эдичка»?

— Многие хотели её почитать. А откуда её взять? Не в Америку же ехать. Вот я и дал возможность людям самим составить о ней мнение. Для нас, воспитанных на чопорной литературе, там есть множество эпатажных кусков, да и любимая мной, ненормативная лексика — не самое страшное. Пожалуй, больше всего шокируют читателей откровенные «сексуальные» описания.

Но большая сила таланта автора преодолевает этот хаос, казалось бы, безнравственность. Всему есть психологическое обоснование.

— Трудностей при издании хватало?

— Три типографии отказались её печатать, взяв на себя функции цензора, что было по меньшей мере странно. Печатали её в Риге под охраной ОМОНа в типографии ЦК Компартии Латвии.

— А при чем тут ОМОН?

— Директор боялся, что тираж разворуют. Я подстраховал себя тем, что написал: «Книгу не рекомендуется читать несовершеннолетним».

— Скажи честно, это был рекламный трюк?

— Может быть. Но приятно было видеть, войдя в вагон метро, что все читают «Эдичку».

— Я хотела бы возразить на одно из предыдущих твоих заявлений. Ты говоришь, что берёшь на себя функции государства, занимаясь просвещением. Но такой тип «просвещения» уводит в сторону от «разумного, доброго, вечного», хотя и расширяет информационное пространство. Скажи честно, выбирая «Эдичку», ты думал о прибыли?

— Честно скажу, нет. Кассовость меня интересовала меньше всего. Я издаю только те книги, которые необходимо издать. Я не очень «крутой» издатель и не богат.

если сопереживают герою Лимонова, то автоматически и принимают его действия, а не шарахаются, как от прокажённого. Всё равно, как принцесса Диана демонстративно здоровалась с больными СПИДом, чтобы показать — это не страшно, не заразно, от рукопожатий не умирают. Люди становятся более терпимыми и ценят индивидуумов за человеческие качества, невзирая на сексуальные ориентации. Уверен, что на отмену в прошлом году 121-й статьи Уголовного кодекса повлияла эта книга. Она изменила отношение общества к гомосексуализму.

Выпущено 2 миллиона экземпляров, прочитало её не меньше 6 миллионов. И… никто не вышел на демонстрацию протеста. Один из экземпляров книги Лимонова «Это я — Эдичка» зачитали до дыр в Лефортове члены ГКЧП.

— Говорят, Лимонов останавливается у тебя, когда бывает в Москве. Какой он в быту, что за человек?

— Да, он у меня ночевал в течение месяца на кухне. Человек он удобный в общении, дома спокойный, тихий.

— Чего не скажешь, когда он выходит на очередную демонстрацию…

— Мне он совсем не мешал. Я просыпаюсь утром, а он уже сам завтрак сготовил и сидит пишет статью. Познакомились мы с ним, когда я делал интервью для «Вечерней Москвы». Тогда газета не решилась его напечатать. До сих пор поддерживаем деловые отношения. После первой книги последовали ещё девять — «Палач», «У нас была Великая Эпоха», «Молодой негодяй» и другие. Хотя очень многие к нему относятся плохо из-за его политических пристрастий.

— А как ты относишься к его националистическим взглядам?

— Моё дело — познакомить с ними любопытных читателей. Я издал книгу его статей на эту тему «Исчезновение варваров». Лимонов, как ни странно это звучит,— писатель-романтик, и все его политические действия — результат сиюминутного настроения. Он перессорился со многими «сильными мира сего». В США он выступал против американского правительства, устраивая демонстрации напротив редакции «Нью-йорк таймс», во Франции — против французского правительства. Такой уж характер.

— Природой заложен определенный процент бунтарей, протестующих против всего на свете.

— Да, он перессорился даже с ЛДПР, написал книгу против Жириновского, поругался с газетами «День», «Советская Россия».

— Ты сам — поэт и писатель, а свои книги издаёшь?

— Нет, зачем же я буду насиловать читателя, это личное, для подарков друзьям. И потом, чем меньше поэзии, тем больше демократии.

— Неожиданная мысль. Как её понимать?

— Мы говорим, что строим демократическое общество, догоняем Запад. Так вот, я сам убедился, что в развитых странах поэзией интересуются единицы. Мы приходим к такой же ситуации. Конечно, поэзия должна быть, но без рекламы ей не достичь популярности.

— Логично было бы перейти на разговор о телепередаче «Графоман», которую ты ведёшь по «Российским университетам», а потом на НТВ.

— Я хочу дать возможность людям сориентироваться, какие книги читать, а какие не стоит брать в руки. По моему мнению, конечно. В маленькой информационной передаче будут выступать авторы, издатели. Кульминация передачи — уничтожение самой плохой книги. Как это я буду делать, я ещё не знаю: рвать, сжигать, опускать в соляную кислоту, словом, измываться.

— Скажи, Саша, а ты богатый человек, что у тебя за офис?

— Офис! Это моя однокомнатная квартира и телефон. За моей спиной не стоят банки, я не отмываю ничьих денег. Наличных средств почти нет.

— А каков оборот?

— В каждую книгу заложена 100-процентная прибыль, но поскольку мы разрушили всю книготорговую сеть страны, магазины занимаются чем угодно, но только не продажей книг. Удар нанесён по издателям и читателям. Интеллектуальную книгу и вовсе негде купить. Так же, как и ту, которая издаётся в другом городе. И всё-таки мне удаётся продавать книги, хотя и малым тиражом. Очень горжусь тем, что в самой далёкой глубинке книголюбы их собирают, коллекционируют, доверяя моему вкусу. Приходят письма даже с Северного полюса и из тюрем. Я приезжаю в США и нахожу там поклонников своего издательства «Глагол».

Поскольку книги продаются долго, инфляция сжигает прибыль, в идеале деньги я возвращаю и могу пустить их на издание новой книги.

— А на что же живёшь ты и твои сотрудники?

— На зарплату, которую назначаю сам, она меньше, чем в конторах, которые продают колготки. Но признательность читателей позволяет наплевать на прибыль, на заработок и делать то, что нравится. Особенно интересно быть первоиздателем.

— Ты един во скольких лицах?

— Я считаюсь главным редактором, директором, я выбираю книги для издания, заказываю оформление художнику. Но есть сотрудники, которые занимаются реализацией, ведут бухгалтерию.

— Какими книгами ты порадуешь в ближайшее время своих читателей и почитателей?

— В ближайших планах около 20 книг. Выходит самая яркая книга американского писателя Уильяма Берроуза «Голый завтрак». Написанная в середине 50-х годов, она была сначала запрещена в США. Вся американская литература отталкивается от неё. Она считалась непереводимой на русский язык. Берроуз — основоположник движения битников. В романе, написанном от лица наркомана, откровенно описываются наркотические фантазии и сексуальные ощущения героя.

Роман Форстера «Морис» будет очень интересен для читателей. По нему поставлен одноименный фильм, который стал чемпионом проката. Роман посвящён взаимоотношениям двух молодых людей. Столкнувшись с ханжеской моралью, каждый из них переживает собственную трагедию. Написанная в 1914 году книга была издана впервые лишь в 1971, после смерти автора.

Мечтаю выпустить в свет впервые в России письма великого танцовщика Рудольфа Нуриева, адресованные австралийцу Патрику Уайту. Они будут снабжены подробными комментариями, приложением.

«Вечерняя Москва», №117(21.262), 27 июня 1994 года

ИНФОРМ

…

⟨…⟩

Лимонов рвётся к диктатуре

Пресс-конференция Эдуарда Лимонова по поводу выхода его книги «Лимонов против Жириновского» всё-таки состоялась — хотя и не в клубе «Секстон-Фо.З.Д» [Sexton Fo.Z.D.], как было объявлено, а на улице. Внутрь Лимонова не пустили совладельцы клуба «Ночные волки», которые, по собственным словам, хотят быть «вне политики».

Новоявленный лидер «лево-правой радикальной оппозиции» хоть и обиделся («Я сам если не рокер, то старый попутчик рок-н-ролла»), но держался достойно. Своё документальное творение он назвал «предупреждением русскому избирателю» и «обвинительным заключением по делу Жириновского».

Проработавший с лидером ЛДПР больше года, Лимонов считает своего бывшего босса «безусловно талантливым человеком с задатками тирана», который даже в бане «оставался вождём». На вопрос о собственных политических планах автор скромно признался, что президентом быть не собирается, хотя «диктатором бы пошёл». И вообще в жизни он хочет «кайфа по дороге».

⟨…⟩

«Комсомольская правда», №???, 25 июня 1994 года

Эдичка против Вовочки

SX — Светская хроника • Григорий Резанов и Татьяна Хорошилова

В рокерском гнезде, на ступеньках клуба «Секстон», где продаются «косухи» да гонят «метал», прошла презентация книги Эдика Лимонова «Лимонов против Жириновского», приложение к альманаху «Конец века». Став сразу же бестселлером, она опередила по популярности книгу ельцина.

Шемякин оказался прав, утверждая, что циничный Эдичка в лагере правых лишь для того, чтобы изучить и описать. И кому-то не поздоровится.

Хотя окружение Жириновского и называло Лимонова — «наш Эдичка». Но Эдичка был не «их». В 92-м году, когда приехал из Парижа в Москву, его интересовала именно политическая оппозиция, и он «искал банду», к которой можно было бы примкнуть. Между «боярами оппозиции» существовало неприкрытое соперничество за первый ряд у борта трибуны. Именно на трибуне Невзоров обвёл Лимонова с головы до пят и сказал: «А, православный Лимонов! Что ж вы так бедненько одеты, парижский писатель!». «Замаскировался»,— ответил Лимонов.

В лидерах оппозиции Лимонов не видел соперников, т.к. писательское тщеславие его было удовлетворено.

Оппозицию, которую мы знаем внешне по статьям и митингам, по штурму «Останкино», Лимонов описывает изнутри: по совместным посещениям ресторанов, бань, дач, поездкам… Сплошная «светская хроника» с отступлениями автора и обильным цитированием различных газетных статей.

Однако наблюдения автора относительно самого Жириновского отнюдь не поверхностны. Писатель Лимонов соучаствовал в делах ЛДПР. И во время, например, поездки Жириновского в Париж Лимонов стоял на ушах, но организовал встречу Жириновского с Ле Пеном, пресс-конференцию с журналистами. Эти встречи хорошо «взвинчивали» Жириновского. По той же причине Жириновский захотел встретиться с Ротшильдом и Азнавуром… Не преминул он в Париже и побывать в злачных местах.

Между прочим, нам как-то пришлось побывать на выставке «голубого» художника с присутствием представителей секс-меньшинств. На вернисаж был приглашён и Жириновский. И организатор выставки, известный Ярослав Могутин, утверждал, что Жириновский — их человек…

Но не это, конечно, пристрастие оттолкнуло Лимонова от Жириновского, сегодняшнего лидера ЛДПР, «защитника русских, а в недавнем прошлом активиста еврейского общества «Шолом»…» И книгу «Последний бросок на юг», утверждает Лимонов, Жириновский писал, имея я виду не русскую армию, а солдат Израиля, куда Жириновский собирался эмигрировать…, да не стал. Изменилась обстановка в России.

«…Жульничая с национальностью, втянул Жириновский весь мир в какую-то комедию». И эта чума — на оба наших дома: потому что комедия грозит стать трагедией. Россия для Жириновского, утверждает Лимонов, лишь территория, на которой «враг России», сын Вольфа (в перев. «волк») может стать президентом.

В 93-м Алёша Митрофанов, министр иностранных дел теневого кабинета ЛДПР, юноша с сиропным лицом торговца «рахат-лукумом» и номенклатурной дачей, полупьяненький, сказал Лимонову: «Владимира Вольфовича готовят на президента». «Кто готовит?» — спросил Лимонов. «Мы готовим…— последовал ответ.— Те, кто готовил ельцина».

«Нет, он — не ельцин, он — другой…»

«Комсомольская правда», №???, 29 июня 1994 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали: Михаил Аносов, Инна Левит, Михаил Рыбьянов, Владимир Савельев, Юрий Сенаторов, Юлия Филякина. Использована информация агентств «Intermedia» и РИА.

11 сентября

⟨…⟩

15:00

Эдуард Лимонов шпионит в пользу еженедельника «Аргументы и Факты»

Как мы узнали, известный в определенных кругах писатель находится сейчас в Крыму в командировке от московской газеты. Гостиничные апартаменты писателя посетили сотрудник службы безопасности и подполковник милиции, которые поставили Лимонова перед фактом: за неоформление въездной визы ему грозит штраф в 1,5 миллиона украинских карбованцев.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №172(21.318), первый выпуск, 12 сентября 1994 года

«Лимонка» под президента

елена Лория

Бесстрашный русский революционер, писатель и скандалист Лимонов-Савенко в очередной раз решил привлечь к себе внимание. Очевидно, ему не даёт покоя бывший соратник, а ныне кровный враг Жириновский.

Национал-большевистская партия России обратилась к председателю Государственной думы Ивану Рыбкину с просьбой включить в повестку дня сессии законодательное предложение, согласно которому президентом России может быть избран только русский и гражданин русско-славянской национальности. Об этом говорится в переданном в «Интерфакс» законодательном предложении НПБР, председателем которой является Лимонов.

Возможно, предложение Лимонова могло бы обрадовать довольно многочисленную армию русских националистов.

Бывший антиамериканский писатель-эмигрант Эдичка чувствует, что начинает проигрывать Жириновскому, и начинает действовать агрессивно. Национальная карта, разыгрываемая Лимоновым, по его мнению, «соответствует чаяниям русского народа». Благородный борец за права своих соотечественников считает, что введение в конституцию такой статьи «оградит наиболее бессознательную часть избирателей от воздействия наглых аферистов с Ближнего Востока и Юга». Чувствуете, как всё это перекликается с небезызвестной книгой «Последний бросок на Юг»?

Лимонов считает, что «президентская власть слишком мощное оружие, чтобы отдать её в руки нерусских, и русский народ должен быть застрахован он случайностей». «Мы не желаем, чтобы власть попала в руки Руцкого, а тем паче в руки Эдельштейна-Жириновского».

«Комсомольская правда», №???, 22 сентября 1994 года

Это графиня, Эдичка!

Скандалы • Наталья Александрова

Скорее всего жёны Лимонова скоро здорово поссорятся. Не успела его вторая жена, бывшая манекенщица, писательница графиня елена Щапова-де-Карли пожаловать в Москву, как сразу же начались неприятности. В одном из интервью нынешней супруги Лимонова Натальи Медведевой она усмотрела намёк на якобы существовавшие между дамами интимные отношения. «Эта любовная связь для меня — большой сюрприз!» — воскликнула елена на своём творческом вечере в ЦДРИ.

И тут же объявила о своём решении вчинить судебный иск в 100 тысяч долларов Натальи Медведевой, а заодно и Эдуарду Лимонову.

В первопрестольную же елену привело неблагополучие в издательских делах. Так и не вышли две её книги в издательстве «Глагол», с которым на сей счёт существовал договор. Причину срыва контракта елена видит в «руке Лимонова», активного автора этого издательства.

«Комсомольская правда», №???, 26 ноября 1994 года

Лимонов взялся за аборты,
послав на три буквы Международный валютный фонд

Nota Bene • проекты • П.М.

«Нам нужна новая революция!» — заявил Эдуард Лимонов, лидер Национал-большевистской партии. По его глубокому убеждению, русская нация вымирает. Причём физически. Поэтому одним из пунктов программы партии стало запрещение абортов. Когда доживём до счастливой жизни, тогда можно будет позволить российским женщинам самим выбирать свою судьбу. Пока же и женщины и мужчины нуждаются в лимоновской опеке, как дети, к тому же нездоровые. Потому что наше общество, как считает Лимонов, находится в состоянии «глубокого идиотизма». В этом его окончательно убедили результаты выборов Мавроди в Госдуму: «Существует опасность, что в следующий раз выберут колдуна, убийцу-маньяка или второго Жириновского». Чтобы этого не произошло, нужно, чтобы «президентом России мог быть избран только русский или гражданин русско-славянской национальности».

Третье требование лимоновских соратников — опустить «железный занавес», «послать Международный валютный фонд на три буквы» и закрыть Россию для иностранных товаров.

Всё это Лимонов объясняет тем, что Россия не может конкурировать на мировом рынке. Но сможет ли при опущенном занавесе? Станут ли наши женщины счастливее, если будут делать аборты подпольно и рожать нежеланных детей? Впрочем, к чему эти неуместные вопросы? Ведь национал-большевики, как заявил их лидер, «умнее других», а потому лучше знают, больные мы или не больные.

«Собеседник», №46(554), ноябрь 1996 года

А Лимонов — за войну

Реплика • Комментарий к коммюнике Андрея Насонова

Выродив своё коммюнике, национал-большевистская партия тут же начала его факсировать во все средства массовой информации. «Вечёрка» получила его в числе первых. Получила и замерла на какое-то время в нерешительности: публиковать этот «шедевр» или нет.

Когда многие, чётко представляя последствия чеченской трагедии, говорят «нет» войне, господин Лимонов приветствует начало боевых действий, обрамляя это сомнительное мероприятие рамками восстановления государственной целостности России. Хотелось бы обратить внимание авторов документа на грамматику. Целостность имеет косвенный синоним — слово «целить», значение которого — восстановление, обновление, но ни в коем случае не уничтожение. Пример тому — недавний экспорт нашего социализма в феодальный Афганистан.

В «чеченском прорыве» мы нарываемся на те же долговременные неприятности, ценой которых будут жизни российских парней. Мы подставляем под пули своих соотечественников! Как ни крути, здесь больше всё-таки попахивает большевизмом, который не мог существовать без крови собственного народа. Больше мне сказать нечего. Прочитав лимоновское приветствие, каждый должен сделать свой вывод. Найдутся те, которые его поддержат, но большинство всё-таки, мне кажется, вздрогнут от могильного сквозняка, исходящего от каждого слова этого меморандума. Итак:

Коммюнике национал-большевистской партии

Взвесив все «за» и «против», НБП приветствует и поддерживает «запоздавшие на три года» меры правительства Российской Федерации по восстановлению территориальной целостности Российского государства. Однако войска следовало ввести не только в Чечню, но и в так называемые «государства Балтии». Восстановить российский суверенитет в Севастополе и Семипалатинске.

Браво. Пусть мы не любим тебя, президент, но сейчас мы с тобой. Однако запомни: русские солдаты готовы умереть за нацию, а не за безродный либеральный строй. Меняй внутреннюю политику на национальную.

Председатель партии Эдуард Лимонов

«Вечерняя Москва», №237(21.383), 14 декабря 1994 года

Россия — ближнее зарубежье

По сообщениям агентств «Интерфакс», ИТАР — ТАСС, «ИМА-пресс», «Постфактум» подготовил Владимир Сафронов.

⟨…⟩

Происшествия, курьёзы, слухи…

В крупное побоище превратилась пресс-конференция делегации Национал-большевистской партии России во главе с Эдуардом Лимоновым, посетившей Минск в минувшие выходные. Подъехавшие на трёх автобусах боевики Белорусского народного фронта ворвались в помещение ДК, стали крушить мебель и аппаратуру, избивать зрителей, журналистов, а также охрану. Лимонов расценил сей инцидент как «нападение на русскую нацию и Россию». Война Белоруссии пока не объявлена…

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №242(21.388), первый выпуск, 22 декабря 1994 года

Толстый разочаровал московских арт-радикалов

Визит • Андрей Ковалёв

Владимир Котляров (артистическая кличка Толстый, Великий и Ужасный) — парижский художник, кинопродюсер, киноартист, издатель, поэт etc.— прибыл в Москву с новым французским фильмом про русскую мафию (см. материал Максима Андреева на полосе «Искусство»). Он также устроил встречу с художественной общественностью в галерее «XL». Но встретился он, напротив, с непониманием. Общественность, пренебрёгши очередной акцией Александра Бренера, явилась посмотреть на классика жанра — легендарного парижского арт-хулигана, издателя самого отвязного журнала «Мулета», объявившего непримиримую войну всяческой конъюнктуре, а также парижскому обкому и веронскому ЦК.

Но увидела общественность, подкрепившаяся предварительно водкой «Жириновский», новую ипостась Толстого — респектабельного джентльмена, подробно обсуждавшего судьбу России, разницу между «продюсер женераль» и «продюсер экзекютиф» и прочие важные вещи. Молодые радикалы в рваных ботинках недоуменно вопрошали у старшего поколения: не ошиблись ли они, тот ли это Котляров?

И нечего было ответить, кроме того, что жить-то как-то надо, купить квартирку в Париже и дачку в провинции. Сам г-н Котляров с некоторой ностальжи вспоминал о былом героизме, когда они с Лимоновым зарабатывали на дорожных работах для первого номера «Мулеты». Вот и урок добрым молодцам — осмоловским да куликам. Посмотрим на них лет через надцать. единственное, от чего открещивался г-н Котляров, так это от своих связей с нынешним «товарищем Лимоновым».

На десерт Толстый как командор ордена Вивистов произвёл в кавалерское достоинство Михаила Леонтьева за его бесстрашие при освещении чеченской войны. С чем мы новоиспечённого шевалье горячо поздравляем.

«Сегодня», 27 января 1995 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали: Михаил Аносов, Инна Левит, Владимир Савельев, Юрии Сенаторов. Использована информация агентств «Intermedia», РИА, Эхо Москвы».

13 марта

⟨…⟩

10:40

Лимонов говорит избирателям: «Козлы!»

Национал-большевистская партия будет участвовать в предстоящих парламентских и президентских выборах любой ценой, заявил её председатель Эдуард Лимонов. Он особо отметил возможность создания различных союзов и блоков, например с ЛДПР. По мнению лимоновского соратника — главреда журнала «Элементы» Александра Дугина, шансы НБП достаточно высоки, так как в современном мире существуют лишь три идеологии — либеральная демократия, коммунизм и национализм, причём две первые себя уже достаточно дискредитировали. В качестве одной из форм работы с избирателями Лимонов привёл следующую:

«Мы говорим им: «Козлы! Посмотрите, как вы живете! Голосуйте за нас!»»

Сам Эдичка баллотироваться в президенты не собирается.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №25(21.448), первый выпуск, 14 марта 1995 года

В столичных кругах. 24 часа

Дежурная по отделу новостей «Вечерней Москвы» Инна Левит. Использована информация агентств «Интерфакс», «Постфактум», РИА, «Эхо Москвы».

22 августа

⟨…⟩

10:05

Милые бранятся — только тешатся

Вездесущим репортёрам «Светской хроники» РИА стала известна ещё одна пикантная новость. Небезызвестный миру писатель Эдуард Лимонов на днях выгнал из дома свою жену писательницу Наталью Медведеву. Таким образом Эдичка наказал супругу за жизнерадостное отношение к жизни, особенно к мужчинам.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №155(21.558), первый выпуск, 23 августа 1995 года

Эдичка собирается прожить двести лет

Разворот: Знакомые всё лица • Кирилл Литманов

Об этом Лимонова просит народ.

Председателя Национал-большевистской партии Эдуарда Савенко, в народе более известного под именем Эдуард Лимонов, пару дней назад ни с того ни с сего потянуло на откровенность.

Счастливчикам, находившимся в это время поблизости, стало известно, что политиков в России практически не осталось: «Всё политическое пространство захватили тусующиеся бояре типа Руцкого». Которого сам Эдуард Лимонов ну никак не может зауважать, потому что экс-вице — человек «бездарный и беспринципный».

Проехавшись таким образом по паре-тройке «политзвёзд» и затронув тему создания блока «Наш дом — Россия», названного им «главным шагом к развязыванию глобального терроризма», тов. Лимонов активно напал на «негодяев и оппортунистов», то бишь парламентариев: «Нет слов, чтобы выразить своё отвращение к нынешнему составу Госдумы». Как это ни парадоксально, но сам радикал Думу только что во сне не видит, справедливо считая, что дороги в большую политику лежат именно через законодательный орган. «К нам уже идёт творческая интеллигенция,— продолжал поток откровений автор скандально известного романа «Это я — Эдичка»,— и душой будущих побед НБП я уже сейчас могу назвать петербуржца Сергея Курёхина».

Кстати вспомнив о грядущих выборах, национал-большевистский вождь сравнил их с «выборами слепыми королевы красоты», но тут же добавил, что, к величайшему огорчению, ему от них невозможно отстраниться — народ, дескать, очень просит. Сколько жаждущего народа круглосуточно стоит под окнами лимоновской квартиры, умоляя благодетеля заступиться за сирых и убогих, узнать не удалось. Точно этого, по-моему, не знает и он сам. Однако известно, что Министерство юстиции отказало в регистрации партии Лимонова по той простой причине, что в ней не набралось и пяти тысяч человек. И это неудивительно: в Петропавловске-Камчатском, например, у известного своим патриотизмом писателя всего-то четыре сторонника, и что после этого говорить о каких-то там тысячах — совершенно непонятно. Зато сам Эдичка оптимистично надеется, что его партия просуществует целых двести лет. Собирается ли и он сам прожить столько же, осталось в тайне.

«Собеседник», №33(591), сентябрь 1995 года

Политики корчат нам рожи

Разворот: Мордашки • …

Да, тяжелы сражения в кулуарах власти. Но кое-кому они по вкусу: Юрий Лужков в радости своей напоминает известного героя русской сказки, безвременно скушанного хитрой лисой. Борису ельцину, Ирине Хакамаде и Эдуарду Лимонову власть аж челюсти своротила с непривычки — экая кислятина. Но это ещё мирное восприятие, вот питерский мэр Анатолий Собчак, как видите, уже скоро начнет кусаться. Зато премьер-министр и лидер общественного движения Виктор Черномырдин от переизбытка власти уже, вероятно, дышать не может — совершенно разомлел. Короче, что говорить — благодать да и только. Скорее всего, когда власти много, это вызывает довольную улыбку, а когда не хватает — оскал.

«Собеседник», №35(593), сентябрь 1995 года

СООБЩеНИе

Московской городской избирательной комиссии о зарегистрированных кандидатах в депутаты Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации по одномандатным округам, образованным на территории г. Москвы.

⟨…⟩

Ленинградский избирательный округ №194

Агеев Вячеслав Юрьевич, 2 января 1946 г.р., Управление муниципального района «Савеловский» Северного административного округа, супрефект, выдвинут избирателями.

Аксаков Александр Канафьевич, 25 января 1960 г.р., ТОО «Русское товарищество», директор, выдвинут избирателями.

Васенин Олег Николаевич, 20 мая 1971 г.р., Профессиональный союз «Студенческая защита — Москва», заместитель председателя, выдвинут избирателями.

Григорьева Лариса Юрьевна, 7 октября 1959 г.р., фирма «РеД ГРАСС», директор, выдвинута избирательным объединением «Экологическая партия России «Кедр».

Дондуков Александр Николаевич, 29 марта 1954 г.р., АОТТ «ОКБ им. А.С.Яковлева», генеральный конструктор, выдвинут избирательным блоком «Общественно-политическое движение «Конгресс русских общин».

Журавлёв Владимир Владимирович, 12 ноября 1954 г.р., Фонд социально-экономического развития «Северный», президент, выдвинут избирательным объединением «Коммунистическая партия Российской Федерации».

Иванов Владимир Иванович, 3 января 1950 г.р., Фонд спасения детей и подростков от наркотиков, президент, выдвинут избирателями.

Коваленок Владимир Васильевич, 3 марта 1942 г.р., Военно-воздушная инженерная академия им. Н.Е.Жуковского, начальник, выдвинут избирательным объединением «Партия экономической свободы».

Круговых Игорь Эрикович, 16 марта 1951 г.р., Аналитический центр Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации, консультант, самовыдвижение.

Лысенко Владимир Николаевич, 4 января 1956 г.р., Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации , депутат, выдвинут избирательным блоком «Панфилова–Гуров–Лысенко».

Лукава Георгий Григорьевич, 22 августа 1925 г.р., Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации, депутат, выдвинут избирательным объединением «Либерально-демократическая партия России».

Моисеев Владимир Константинович, 11 января 1950 г.р., АООТ «Объединение Вымпел», генеральный директор, выдвинут избирательным объединением «Общественно-политическое движение «Стабильная Россия».

Савенко (Лимонов) Эдуард Вениаминович, 22 февраля 1943 г.р., писатель, газета «Лимонка», главный редактор, выдвинут избирателями.

Самарин Олег Борисович, 21 февраля 1947 г.р., Управление муниципального района «Тимирязевский» Северного административного округа, первый заместитель супрефекта, выдвинут избирателями.

Славинский Александр Зиновьевич, 26 августа 1962 г.р., АО «Московский завод «Изолятор» им. А.Баркова», генеральный директор, выдвинут избирательным блоком «Профсоюзы и промышленники России — Союз Труда».

Станкевич Александр Иванович, 3 марта 1942 г.р., Московский авиационный институт, заведующий кафедрой, выдвинут избирателями.

Шестаков Дмитрий Юрьевич, 29 апреля 1963 г.р., Институт прав человека и демократии, директор, выдвинут избирательным объединением «Партия любителей пива».

Ярошинская Алла Александровна, 14 февраля 1953 г.р., Благотворительный фонд Ярошинской, президент, выдвинута избирателями.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №209(21.612), второй выпуск, 10 ноября 1995 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали корреспонденты отдела новостей «Вечерней Москвы». Использована информация агентств «InterMedia», «Постфактум», РИА, «Эхо Москвы».

13 ноября

12:10

Страшная месть Эдуарда Лимонова (Савенко)

Кандидат от Национал-большевистской партии России писатель Эдуард Лимонов подал протест на имя председателя Центризбиркома Николая Рябова в связи с тем, что избирком 194-го Московского округа намерен внести в избирательный бюллетень не псевдоним, а настоящую фамилию писателя: Эдуард Савенко. Как сообщила сегодня пресс-служба партии, писатель считает, что избирком таким образом заведомо лишает его малейшего шанса на успех, «ибо кто проголосует за никому не известного Савенко». В связи с этим Лимонов пригрозил, что, если ему не оставят его псевдоним, его сторонники испишут надгробия мемориалов на Ново-Девичьем кладбище и мавзолей Ленина настоящими именами погребённых там деятелей, сообщила пресс-служба национал-большевистской партии. Кроме того, Лимонов намерен обратиться в Верховный суд России с требованием, чтобы все кандидаты в депутаты регистрировались под своими фамилиями, а не под псевдонимами: егор Голиков, а не Гайдар, Владимир Эйдельштейн, а не Жириновский, Михаил Храпинович, а не Ролан Быков и т.д.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №221(21.614), первый выпуск, 14 ноября 1995 года

Откровение недели

NB (Nota bene). Доска учёта • Кирилл Литманов

Эдуард Лимонов огорчился и заявил, что не захотевший его регистрировать «под раскрученной» фамилией Центризбирком, мягко говоря, не прав: мол, и Джуну внесли в списки, а она на самом деле Давиташвили, и Ролана Быкова, а у него и имя, и фамилия другие — Михаил Храпинович. Когда же об этом узнал сам Ролан Анатольевич, он заявил: «Да он мудак, этот Лимонов! Жалко, моего отца нет — он бы ему морду набил, этому козлу!» Зная же о любви к ненормативной лексике самого Лимонова-Савенко, совсем нетрудно предположить, какой на этот пассаж в ближайшие же дни последует ответ.

«Собеседник», №45(603), ноября 1995 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали корреспонденты отдела новостей «Вечерней Москвы». Использована информация агентств «ИТАР-ТАСС», Постфактум», РИА, «Эхо Москвы».

1 декабря

⟨…⟩

09:10

Чем пожертвует МТК ради Эдички Лимонова?

Судебная палата по информационным спорам при президенте РФ признала неправомерным отказ московской телекомпании предоставить бесплатное эфирное время кандидату в депутаты Госдумы Эдуарду Лимонову. Выступившая в качестве ответчика зам. генерального директора МТК Наталья Смирнова заявила, что их канал вещает только 5 часов в сутки, поэтому технически невозможно предоставить эфир всем кандидатам в депутаты. Комментируя выступление Натальи Смирновой, председатель Судебной платы Анатолий Венгеров отметил, что ОРТ, например, на период предвыборной компании приняло решение снять с эфира программу «Час пик». Он рекомендовал МТК снять с эфира на время предвыборной кампании, к примеру, программу Гавриила Попова, которая еженедельно имеет час эфирного времени.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №224(21.627), второй выпуск, 1 декабря 1995 года

Лимонов отчаянно кипятит пиво

Разворот: Кстати • Пелагея Проценко

Вот и опять начавшаяся в Москве эпидемия гриппа свалила в постели немалое количество народа и не обошла стороной столичную богему. Так, одним из первых умудрился заболеть Семён Фарада, но ему повезло — провалявшись в кровати всего лишь неделю, он уже бегал бодренький и радостный, в то время как его коллеги только начинали задумываться о постельном режиме. Неизвестно, конечно, встречался ли Семён Львович с Александром Ширвиндтом, однако последний вскоре также неожиданно почувствовал себя донельзя плохо и, к вящему неудовольствию театралов, на несколько дней вынужден был отменить спектакли. Но больше всего это мерзкое заболевание пришлось некстати писателю Эдуарду Лимонову, который при температуре 39° должен был ехать на встречу с избирателями, а потому за день до этого отчаянно отпаивался горячим пивом — по словам неких знающих людей, оно очень помогает. Впрочем, то ли напиток оказался негодным, то ли грипп слишком стойким, но и через полнедели Эдуард Вениаминович был в таком же состоянии. Простуда не обошла стороной Юрия Никулина, но он оказался на удивление крепким и довольно быстро пришёл в себя. Весьма долго вирусу сопротивлялся стойкий иммунитет актрисы Светланы Немоляевой. Однако микробы нашли-таки лазейку: они пробрались в нежный молодой организм дочери Светланы Владимировны, а та, естественно, не преминула заразить свою любимую маму.

«Собеседник», №48(606), декабря 1995 года

Наталья Крачковская:
«Встречала Новый год в пустом вагоне»

Бывает • Марина Андриенко

Олег Бакланов поил белого медведя шампанским.

Думаю, что не ошибусь, если скажу, что самый любимый праздник у всех — Новый год. Ведь именно в этот день больше всего происходит различных необычных приключений и загадок. О них-то мы и попросили рассказать некоторых всем хорошо известных людей.

Олег Бакланов, экс-член ГКЧП:

«Как-то раз я встречал Новый год на борту вертолёта, следующего на Новую Землю. А зимой всегда, когда летишь по этому району, вокруг только туман и такое впечатление, будто ни неба, ни земли нет. И вдруг неожиданно кончается та дымка, и вертолёт резко садится на побережье. В этот раз было точно так же. Но только на берегу почему-то оказался белый медведь. Увидев нас, он стал метаться по земле, видимо, в поисках какого-либо убежища. Не найдя его, он кинулся в воду, стал плавать там и злобно на нас рычать, в любой момент готовый броситься в атаку. Мы над этим посмеялись и кинули ему бутылку шампанского и конфет. Осторожно принюхавшись, медведь принялся эти лакомства уплетать (игнорируя шампанское) и перестал принимать нас за врагов».

Владимир Этуш:

«Сейчас этот праздник стал какой-то скучный. Может, просто возраст уже не тот. А раньше Новый год так встречали, что потом долго вспоминали. Помню, как-то «отметились» у себя в театре, разгулялись. Потом направились в Дом актёра, в котором собрались все знакомые. Там встретили. А уже под утро самые стойкие из нас (в их числе был и я) добрались до Дома кино, где и закончили пиршество. Было очень весело».

Эдуард Лимонов:

«Обычно вся новогодняя ночь проходит достаточно стандартно: родные, друзья, еда, выпивка, как и полагается. Но вот однажды я умудрился встретить очередной год в полном одиночестве. Так получилось, что в доме был только я, все соответствующее празднику и книги. Все это и скрашивало тихую (для меня) ночь. Причём, как ни странно, я этим остался доволен. Люди пусты, в них, в отличие от литературы, нет почти ничего интересного».

Олег Анофриев:

«Мои друзья мне говорят, что я какой-то странный, потому что Новый год я всегда неизменно встречаю дома в кругу семьи. Меня ни за что невозможно в эту ночь куда-либо вытянуть из квартиры. Я ни на какие уловки не поймаюсь, так как считаю это семейным праздником. И не было ещё ни одного случая, чтобы я нарушил эту традицию».

Наталья Крачковская:

«Был однажды случай, который я запомнила на всю жизнь. Давно это было: возвращалась я 31 декабря из Белоруссии в Москву и опоздала на свой поезд. Пришлось ехать на следующем, который прибывал в столицу в два часа ночи 1 января. Так что пировала я в поезде. В вагоне, кроме меня, ещё проводница и старушка. У последней, как и полагается, множество различных вкусных вещей. Пирожки разные, соленья, а ещё гусь с яблоками и капустой (я такое впервые в жизни тогда и попробовала). Бабуля и веселила нас русскими народными песнями».

Тельман Гдлян:

«Это было в канун 1989 года. Звонит мне мой коллега Иванов из Ташкента и заявляет, что меня выдвинули кандидатом в народные депутаты СССР. Я подумал, что это просто шутка, ну, мало ли, может, человек уже отмечать начал. И только в начале января я узнал, что это правда. Кстати — своё детство и молодость провёл в Абхазии, а там есть такой обычай: собираются мужики и пьют на спор вино. Сначала по одному двухсотграммовому стакану залпом, потом 2, 4, 6, 8, 16 и так далее в геометрической прогрессии, до тех пор, пока кто-нибудь не свалится. Так вот в одну из встреч Нового года я тоже ввязался в такой спор и под хорошую закуску умудрился выпить тридцать один стакан, так и не узнав, кто же выиграл, поскольку упал».

«Собеседник», №49–50(607), декабрь 1995 года

Эдик Лимонов после «Плейбоя»

Светские хроники • полосу подготовили Женя Мирошина, Наталья Старостина и Гарри Карабасов

Под Новый год в России вышли два тома рассказов скандально известного натуралиста-реалиста Эдуарда Лимонова. Читатели уже успели забыть о том, что неприличный мальчик Эдичка не только занимается политикой и устраивает громкие разводы со своими жёнами, но и умеет писать. Теперь, расслабившись после выборов, сограждане могут насладиться очень личными переживаниями Лимонова о нашем безумном мире. Самый известный в этом сборнике — рассказ «Замок», который прежде печатал журнал «Плейбой». В нём Эдичка вспоминает о своём романе с первой женой еленой Щаповой. Дело происходит в Париже. Два писателя — один молодой, другой старый — стараются завоевать красивую женщину. Женщина отдаёт предпочтение молодому, а старому остаётся только застрелиться. Прототипом этого героя стал известный французский литератор Роман Гори, который в 1980 году действительно покончил жизнь самоубийством.

«Собеседник», №49–50(607), декабрь 1995 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали корреспонденты отдела новостей «Вечерней Москвы». Использована информация агентств ИТАР-ТАСС, «Постфактум», РИА, «Эхо Москвы».

1 марта

⟨…⟩

8:30

Арнольд Шварценеггер примет участие в предвыборной кампании Юрия Власова

В мае-июне нынешнего года в Москву, возможно, прибудет известный американский киноактёр Арнольд Шварценеггер, который примет участие в предвыборной кампании штангиста и писателя Юрия Власова, баллотирующегося на пост Президента России. С таким сенсационным заявлением выступил на пресс-конференции 29 февраля председатель Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов. Он пояснил, что Власов познакомился с американцем ещё в 1961 году — во время международных соревнований в Вене. Тогда штангист произвёл сильное впечатление на 13-летнего Шварценеггера. Во второй раз они встретились в 1988 году во время съёмок фильма «Красная жара» и провели даже вместе небольшое показательное выступление. По словам Лимонова, Власов до сих пор хранит фотографию с автографом кинозвезды, где тот именует его не иначе, как своим учителем и идолом.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №51(21.743), второй выпуск, 1 марта 1996 года

Россия — ближнее зарубежье

По сообщениям агентств ИТАР-ТАСС, «ИМА-пресс», «Постфактум»

⟨…⟩

Националисты изменили ельцину

Координационный совет русских националистических партий намерен поддержать на президентских выборах кандидатуру штангиста и писателя Юрия Власова. Об этом сообщил председатель Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов. Нашумевшее же решение о поддержке Бориса ельцина, принятое националистами на встрече 11 февраля, признано ими самими недействительным. Как пояснил Лимонов, тогда его соратники просто не знали, что Власов собирается баллотироваться на пост президента.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №52(21.744), 2 марта 1996 года

Эдуард Лимонов «насильно» отпраздновал свой день рождения. Спустя 32 года

Светские хроники • Юлия Александрова (по материалам РИА-Новости)

⟨…⟩

На днях Эдуарду Лимонову исполнилось 53.

Писатель-деятель устроил праздник по поводу своего дня рождения впервые за последние 32 года. Последний раз, в 1964-м, в Харькове, когда Лимонову «стукнуло» 21, он пришёл к выводу, что подобные торжества не для него. «Гости перепились и занялись своими делами,— вспоминает Лимонов,— мужчины состязались в остроумии, флиртовали с женщинами и на виновника торжества не обращали никакого внимания». Обиженный и разочарованный невниманием к своей драгоценной персоне, Эдичка отменил День Рождения. Он нарушил этот запрет лишь в этом году, и то не по своей воле.

Компания собралась в гостях у Лимонова спонтанно. Первым зашёл соратник по партии первокурсник Миша. Юноша заглянул к «партайгеноссе», якобы подстричься. (Эдуард последние 10 лет сам стрижёт себя и своих товарищей. Он занялся парикмахерской самодеятельностью в Париже, когда купил у приятеля электрическую машинку.) Стричься Миша пришёл с подарком. Он преподнёс Лимонову чёрные армейские ботинки 43-го размера. Вторым гостем был 20-летний национал-большевик Макс. Он тоже для приличия сначала попросил хозяина дома поправить ему причёску. И только потом поздравил его с 53-летием, правда, ничего не подарил, но в гостях остался. Третьим был лейтенант милиции Алексей. Тот сразу, по-милицейски, открыл цель своего визита и вручил вождю тёплую форменную куртку защитного цвета, чем очень угодил Эдичке. (У Лимонова одно требование к одежде — «чтобы тёплая была».) С приходом «просто Тараса» с просто военной курткой гости прибывать перестали. Зато доставили поздравительную посылку из Питера с чёрными джинсами для Эдички.

Компанию организовала и усадила за стол вернувшаяся домой с работы Лиза (22), девушка Лимонова. Она принесла в подарок своему «юноше» 3 бутылки Советского шампанского (Лимонов пьёт только наше шампанское и продукты ест только отечественные). Под «шипучее» Лиза вынула из холодильника всё, что там было, а именно: краковскую колбасу, российский сыр, трёхлитровую банку солёных зелёных помидоров,— и предложила всем закусить. И началось веселье. «Живое участие» в нём принимал телефонный аппарат. Эдуард насчитал 19 поздравительных звонков «из разных городов Союза». Лимонов отметил, что в этот вечер о нём вспомнило множество женщин. Они звонили и желали всех благ, даже не называя себя.

Именинник остался очень доволен своим праздником. «Никто от меня не отвлекался!» — победно заявил он.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №53(21.745), 3 марта 1996 года

Элизабет Тейлор забыли подарить мужа

Имениннички • егор Каретников

Писатель Эдуард Лимонов теперь вполне может записаться служить в армию. Хоть он свой день рождения и не отмечал, к нему завалилась масса народу, нагруженная пакетами, в каковых оказались две армейские куртки цвета хаки, высокие военные ботинки и чёрные джинсы. Именинник выпивку не выставил, но в качестве компенсации подстриг некоторых из гостей в модном стиле — делать это Лимонов умеет очень хорошо.

Прославленный фильмом «Не бойся, я с тобой!» певец Бюль-Бюль оглы, ныне работающий министром культуры Азербайджана, был несказанно рад, когда к нему на birthday подъехал папахоносец Махмуд Эсамбаев. Подарков Махмуд не захватил, однако во время застолья исполнил такой зажигательный танец в честь новорождённого, что никто о них и не заикнулся.

А вот суперзвезда Элизабет Тейлор оказалась более требовательна в этом качестве: на очередной годовщине своего 29-летия Лиз страшно обижалась на тех, кто явился на вечеринку с подарком, не подобающим её величию. Тем не менее старый друг Майкл Джексон Лиз угодил — он прислал ей любимого удава со своей виллы Neverland и разной бриллиантовой мелочи на сумму 40 тысяч долларов. Ко всему прочему было подарено несколько спортивных автомобилей, дорогие духи, модная одежда от американских и французских кутюрье и море цветов. «К сожалению, никто не подарил мне то, чего я давно ожидаю — нового мужа»,— меланхолично прокомментировала это событие сама миссис Тейлор.

«Собеседник», №9(616), март 1996 года

Россия — ближнее зарубежье

По сообщениям агентств ИТАР-ТАСС, «ИМА-пресс», «Постфактум»

⟨…⟩

На Украине возбуждено уголовное дело против Эдуарда Лимонова

Как сообщил заместитель генпрокурора Украины Ольга Колинько, возбуждено первое в республике уголовное дело по обвинению в призывах к ликвидации Украинского государства и его территориальному расчленению. По делу проходят российский подданный Эдуард Лимонов, депутат Верховного Совета Крыма Криглов (гражданин Украины), а также некто Андреев и Азарнов. Им инкриминируется то, что в своих публичных выступлениях они призывали присоединить Севастополь к России.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №72(21.764), второй выпуск, 28 марта 1996 года

Россия — ближнее зарубежье

По сообщениям агентства ИТАР-ТАСС, «ИМА-пресс», «Постфактум»

⟨…⟩

Эдуард Лимонов пообещал въехать в Таллин на танке

Эдуарду Лимонову, намеревавшемуся организовать 17 мая встречу со своими читателями в Таллине, отказали во въездной визе. Как сообщает пресс-служба Национал-большевистской партии, сотрудники эстонского консульства использовали всевозможные предлоги для задержки выезда лидера НБП в Прибалтику — вплоть до требований предъявить налоговые документы Русского культурного центра Таллина, пригласившего писателя. Не выдержав «испытания на прочность», Лимонов заявил служащим консульства, что приедет в эстонскую столицу на первом же русском танке и проведёт там свой литературный вечер.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №111(21.803), 18 мая 1996 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали корреспонденты отдела новостей «Вечерней Москвы». Использована информация агентств ИТАР-ТАСС, ИМА-пресс, «Постфактум», РИА «Новости»«Эко Москвы».

16 июля

⟨…⟩

11:05

«Лимонка» молчать не хочет

Лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов распространил заявление, в котором выразил категорическое несогласие с обвинениями, предъявленными ему прокуратурой административного округа «Хамовники», возбудившей против писателя уголовное дело по статье 74 УК РФ. По мнению правоохранительных органов, его статьи «Чёрный список народов» и «Лимонка в хорватов»

«содержат оскорбительные характеристики чеченцев, хорватов, латышей и других и своим содержанием разжигают национальную нетерпимость и рознь, пропагандируют войну».

Считая, что его оценки являются «историческими размышлениями о деяниях малых народов», Лимонов заявляет:

«Уголовное дело против меня на самом деле преследует политические цели».

Он утверждает, что таким образом кто-то хочет заставить замолчать «единственную независимую газету России «Лимонка»» и помешать ему выехать в Гаагу, где он намерен выступить свидетелем защиты «мужественных сыновей сербского народа» Радована Караджича и Ратко Младича, которых знает лично.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №159(21.851), выпуск второй, 16 июля 1996 года

Лимонову запретили выезжать за границу

Разворот: напасти • Ярополк Калитка

Разрешив газете «Новый взгляд» перепечатать ряд своих статей, Эдуард Лимонов не мог и в самом страшном сне представить, что тем самым он как бы надел на себя тюремную робу.

Вначале возбудилась Судебная палата при президенте. Почитав газету, судьи сошлись во мнении, что всё написанное писателем есть не что иное, как «разжигание межнациональной розни». Четыре месяца спустя зашевелилась и Московская прокуратура административного округа Хамовники, вынесшая решение: возбудить. Не Лимонова, конечно, а уголовное дело против него.

По словам самого писателя, как только американцы вздумали засудить Радована Караджича и Радко Младича, он засобирался в Гаагу — дабы защитить сербских борцов за свободу, которых он знал лично. Теперь же выезд за границу ему закрыт…

Впрочем, прокуратура не испытывает каких-либо восторженных чувств по поводу неожиданно свалившейся на её работников дополнительной «головной боли», напоминая, что инициаторами были «люди сверху», а не они сами. Что косвенно подтвердил и занимающийся этим делом следователь Власов. Пока назначена экспертиза текстов, которая предположительно будет закончена к середине августа. По мнению защищающего Лимонова Сергея Беляка, личного адвоката Владимира Жириновского, строить прогнозы рано: статья 74, несмотря на всю кажущуюся смехотворность, предусматривает наказание до трёх лет лишения свободы.

Узнав об этом. Лимонов предложил показать свой юридический класс самому Владимиру Вольфовичу: «У него же основной лозунг — это защита русских. А я такой русский и есть!» Как сообщили источники в ЛДПР, вопрос об этом уже обсуждался на одном из совещаний партии, но о конкретном решении пока ничего не известно.

«Собеседник», №29(635), июль 1996 года

Русское чудо

…

1996

Саморазрушающийся проект Г. Гусарова «Русское чудо»

• 25 июля 1996 — пресс-коктейль в клубе «Орфей»
• 27 июля — акция на Блонье у «Оленя»
• 10 августа — приезд Э. Лимонова, А. Дугина и В. Степанцова

Назначенные на 10–11 августа концерты в Доме офицеров в самый последний момент были запрещены/отменены. Проданные билеты пришлось вернуть.

фотодокументация:

⟨…⟩

«с а : д к» (Смоленский архив: другое краеведение), 1996 год

Сюжеты и куплеты

Николай Энтелис

⟨…⟩

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №219(21.911), первый выпуск, 26 сентября 1996 года

Эдуард Лимонов:
«если кого-то надо посадить — сажайте меня!»

Ксения Шалова

4 апреля предметом заседания Судебной палаты по информационным спорам при Президенте России стали публикации Лимонова «Черный список народов» и «Лимонка в хорватов».

Эдуард Лимонов, известный своими леворадикальными взглядами, ныне главный редактор газеты «Лимонка», опубликовал в своем издании составленный им «черный список народов», метнув параллельно «лимонку в хорватов». В публикации «Черный список народов» автор выдвигает теорию о существовании «плохих народов» и их «коллективной вины», основывая ее на подобранных исторических фактах. В частности, он указывает на так называемый «Чехословацкий корпус», существовавший в гражданскую войну, и на группу из шестерых латышей, участвовавших в расстреле царской семьи. В статье «Лимонка в хорватов» хорваты именуются автором не иначе как «исключительно изуверским народом». Заканчивает автор статью, прямо скажем, не самым добрым пожеланием: «Пусть дети их родятся беспалыми!».

Абстрактное право на подобную точку зрения члены Судебной палаты оспаривать не стали. Лимонову же были предъявлены обвинения как главному редактору издания, нарушившему статью 29 Конституции РФ и Ст.4 Закона и СМИ, которые запрещают пропаганду и агитацию, возбуждающие национальную рознь и вражду. Были упомянуты забытые Лимоновым журналистская этика и ответственность перед читателями.

Секретарь Союза журналистов Москвы И. Симанчук, сказал в своем выступлении, что большее беспокойство вызывает не статья, а сам факт ее публикации. Профессиональный долг газеты — оценить ее качества, в том числе с точки зрения силы ее политического эффекта. Поэтому, как заключил секретарь Союза журналистов, главная ответственность ложится на редакцию газеты. С этой точкой зрения согласились и представители Роскомпечати, на что Эдуард Вениаминович заметил:

«если кого-то надо посадить, то сажайте меня».

Особый интерес присутствовавших на заседании вызвало экспертное заключение С. Рощина, специалиста по социальной психологии Института психологии Российской академии наук, в котором говорилось, что оба очерка содержат в себе идею внедрить в умы людей мысль о существовании «плохих народов». Эксперт подчеркнул абсурдность этого утверждения на основании следующего утверждения «даже в физическом мире целое не отражает всех свойств своих частей, тем более в социальном». По убеждению Рощина, насилие и агрессия не имеют генетических корней, а только лишь социальные. Кроме того, весь народ не отвечает за деяния отдельных социальных групп.

Представитель Института этнологии и антропологии В. Шнерельман заметил, что приведенная автором подборка исторических фактов неоправдана и крайне тенденциозна, так как в истории каждого народа можно найти факты, свидетельствующие о нем как о «плохом» и «черном».

Сам Лимонов отрицает нарушение закона и этических норм в своих статьях. Свое выступление он снабдил фактами из истории, фотографиями из личного архива, подтверждающими зверства хорватов. В завершение он сказал: «Пусть все знают свое место и свои преступления».

Палата сочла публикации оскорбительными для чеченцев, чехов, словаков, латышей, хорватов и решила направить материалы данного дела в Комитет РФ по печати, и вынесла редакции газеты «Лимонка» официальное предупреждение о нарушении изданием требований Ст.4 Закона РФ о средствах массовой информации. Палата направила материалы дела так же и в прокуратуру Москвы с предложением привлечь главного редактора «Лимонки» к юридической ответственности.

Но есть в этом деле и другая сторона: статьи эти, появившись в 13 и 16 номерах «Лимонки» за 1995 год, были перепечатаны газетой «Новый взгляд», являющейся приложением к «Московской правде». Понятно, что творчество Эдуарда Лимонова в некоторой степени оправдано существованием сложившегося круга читателей-почитателей его произведений, которые знают чего ждать от этого автора. Но тиражирование подобных убеждений в центральной прессе без комментария экспертов или хотя бы редакционной оговорки, способно вызвать по меньшей мере недоумение.

ежемесячник «В защиту свободы слова», №10, октябрь 1996 года

Филимон [фрагмент]

Виктор Пивоваров

⟨…⟩ Не раз читал свои стихи и Эдик Лимонов. Тоже очень странный человек. Странный тем, что в нём нет ничего, ну просто ничегошеньки странного. И не только ничего странного нет, но как-бы вообще ничего. Кукла какая-то полая. А стихи мне его очень нравятся.

Иногда Лимонов приходит с Бачуриным. Бачурин песни поёт под гитару, а Лимонов стихи читает. Лимонов почему-то Бачурина презирает и даже не пытается этого скрыть. Но дружит с ним и вместе с ним выступает. ⟨…⟩

Виктор Пивоваров
«Серые тетради: Филимон» [самиздат], 1997 год

Патрику Суэйзи запихали в рот козла

Разворот: имениннички • егор Каретников

Новорождённые нынче пошли осторожные. если сразу не словил — пиши пропало, потом днём с огнём не найдёшь. К примеру, скандально известный писатель Эдуард Лимонов на свой праздник жизни пригласил весьма ограниченное количество народу, а потом сразу же отгородился от мира автоответчиком — чтобы больше никто не напрашивался. Близкие к Лимонову источники сообщают, что он получил в подарок на день рождения сербскую военную форму, игрушечный автомат Калашникова и ящик водки. её-то все приглашённые и поглощали под музыку и задушевные разговоры. На закуску же, как говорят, Бог послал сосисок. Недовольных не было.

А вот экс-четвертинке «Битлз» Джорджу Харрисону, постаревшему на днях ещё на годик, прибывший на гулянку народ с ходу презентовал чучело громадного северного оленя, на которого Харрисон немедленно влез и заявил, что завтра поедет на нём на работу, но потом передумал и пригласил желающих вешать на рога оленя шляпы. Это животное бы очень пригодилось на вечеринке в честь дня ангела голливудской суперзвезды Патрика Суэйзи, так как народу набилось столько, что пальто и шляпы бросали прямо на пол. Спотыкаясь об одежду, красный от губной помады Суэйзи (каждая женщина сочла своим долгом его поцеловать) самолично обносил гостей блюдами с запечёнными креветками, пока его вдруг не попросили закрыть глаза и открыть рот. Именинник купился на этот старый прикол и в тот же момент ощутил у себя на языке нечто странное — к счастью, это оказался всего лишь леденцовый козлик с надписью «Не мычи, когда с тобой говорят о сексе». Суэйзи клятвенно пообещал этого не делать.

«Собеседник», №9(664), март 1997 года

Птичий базар — Слёт горячих голов

Люди и факты • Дежурный птичник отдела политики

Первая московская жара оказала благоприятное воздействие на поведение птиц — они создали прямо-таки гвалт как на улицах, так и в эфире. Причём особенно усердствовали те, кто последнее время вёл молчаливый образ жизни. Допекло их солнышко, видать…

Один из лидеров думских коммунистов Виктор Илюхин подготовил законопроект об эмиссии 300 триллионов рублей в несчастную экономику. Идея настолько хороша, что её можно даже конкретизировать — распечатать 30 триллионов десятирублёвок с Лениным образца 1961 года и завалить ими необъятные просторы Родины. За экономическую гигантоманию г-ну Илюхину назначается «ЖУРАВЛЬ» в небе.

Министр и вице-премьер Анатолий Куликов предпочёл не заезжать в обесточенный и озлобленный Владивосток во время своего визита в Приморье. И правильно — там так темно, что преступников не видно. Со «СТРАУСОМ» вас, Анатолий Сергеевич!

Служитель муз Эдуард Лимонов решился на отважный поступок — выбраться нижегородским губернатором. Мудро, тем более что с этого поста прямая дорога в первые вице-премьеры, а там и до президента недалеко. За столь экзотичную идею получайте-ка бескрылую птичку «КИВИ», и счастливого полёта к вершинам власти!

Николай Гончар, как истый любитель народовластия, начал собирать подписи за объединительный референдум с Белоруссией. Воистину свежая, оригинальная идея. Не миновать вам «ЛАСТОЧКИ», только не первой, а N+первой.

Главная же птица недели присуждается министру иностранных дел евгению Примакову. Именно его длительными и многотрудными усилиями «высижено» такое яичко, как договор с НАТО. За умелое высиживание в особо тяжёлых условиях внешнеполитического холода министру присваивается «КЛёСТ».

«Вечерняя Москва», №108(22.097), первый выпуск, 19 мая 1997 года

Подросток Лимонов(а)

Современные записки • Александра Петрова

Эдуард Лимонов. Мой отрицательный герой. Стихи 1976–1982 годов. Нью-йорк -Париж. Москва, «Глагол», 1995, 108 с.

«За Хлебникова я бы многих перекосил из пулемета». Давнее уже (1985) признание, соединяющее поведенческий радикализм с эстетическим, многое объясняет в сегодняшнем Лимонове. Политик-радикал решил вдруг напомнить о себе как о не менее радикальном (когда-то) поэте. Давний же blurb Бродского, будущего поэта-бухгалтера, помещенный сейчас с хулиганским смирением на задней обложке, служит как бы зримой хронологической границей книги, написанной в ту, возможно, прекрасную (или великую?) эпоху, когда этому отрицательному герою и его автору было далеко до другого героя, чей создатель стал бронзовым памятником еще при жизни. В которой Лимонов еще два года назад был ему почти ровесником.

Для них обоих жизнь четко делилась на две, актуализируя onbiTtristia и остраняя взгляд на обретенную реальность, где герой Лимонова то гордо продолжает почвенническую линию варварской Руси (

с нами грубая сила и храмы
не одеть нас европе в костюмчик смешной

), то выбирает традицию скепсиса и покровительственности умудренного римлянина Овидия, описывая новую землю как землю дикарей (

я думаю о них что варвары еще
и потому так любят денег счет
и поглощение еды в столовой белой
что скучно расе постарелой

).

Наказание ею, чужой, а значит, заведомо плохой, продолжается и после смерти:

Без торжества похорон, не почтенный достойной могилой,
Мой неоплаканный прах скорет чужая земля (Овидий);

ср. у Лимонова:

Одно из стихотворений сборника называется «Зависть» и не без сарказма посвящено Иосифу Бродскому, по поводу получения им очередной денежной премии. В условиях нашей культуры, где умение помнить необходимо физически, а не эстетически, зависть к умеющему лучше, вещнее артикулировать, бальзамировать память вполне понятна. Мнемозина — вот уже 80 лет главная русская муза — после двадцатилетней бесхозности почувствовала настоящего хозяина в лице «младшего Оси», умевшего длить конец истории, подобно заклинателю, управляющему мертвым телом.

Бродский, приведший разреженное пространство завороженного вечностью Мандельштама к «классическому ничто», «царству льда», жестче, мужественнее, трезвее (ср. мотив опьянения у Лимонова) и победительнее Лимонова, в общем равнодушного к мировой да и вообще культуре.

Лимонов испуган недоброй природой, холодным небом, абстрактным временем, пустотой, где человечество Бог смахнет со стола как простую заразу, и, понимая свою

эфемерность и случайность, он любуется преходящей малой вещью, кутаясь в нее и заслоняясь от надвигающегося пространства и времени. Это, наверное, самый гардеробный русский поэт (и недаром о нем вспоминают как об изрядном портном).

Уже на зимний день надежды не имея
Я с пуговицей полюбил пальто
И в белый свитер свой тихонько шею грея
Меня не любит здесь — зато шепчу никто
Меня не любят здесь…

Однако лишь по форме это напоминает куртуазный маскарад. По сути, одежда как промежуточное между беззащитным «Я» и абстрактным «Оно», играет ту же роль, что разнообразная еда, чай или кофе с молоком. (

Осени запах и прерии
Чай из Британской империи
⟨…⟩
Пью улыбаясь и думаю
Может убью я беду мою

). Или волосы — воплощение романтической антиномии мертвого (настоящего, голого, лысого, холодного) — живого (прошлого, пушистого, теплого).

Появление и внедрение в поэтику Лимонова всех этих деталей напоминает сходное поэтическое «самочувствие» Мандельштама, описанное лимоновским приятелем А. Жолковским как «неустойчивость, неуверенность в себе, личное (слабое, теплое, родное)», противополагаемые Вечному, которое «осваивается» ⟨…⟩ детским способом путем выдыхания, съедения, выпивания». Лишь Лимонов может сравниться с Мандельштамом в детской нежности и жалости к самому себе (Так-то мой друг мой единственный Эдичка-рыцарь, ср. у раннего Лимонова:

Все остальное время я есть сам
Баюкаю себя ласкаю глажу

). «Любовь к организму», о которой Мандельштам говорит в «Утре акмеизма», у Лимонова хотя и близка Мандельштаму «Камня»,— проще, надломленнее и элегичней.

Герой Лимонова движется на фоне «безупречного горизонта» Бродского, вернее, должен двигаться, тогда как в его поэтическом — кривом, косом, немотивированном пространстве движение жалко, его «ценностей незыблемая скала» — неподвижность, «свободная от мушиного полета цивилизации», идиллический пасторальный пейзаж, где его поза — поза зрителя, эстета, умышленного дилетанта, брезгливо не принимающего технитизированную вульгарность этого жалкого мира, или чистого сердцем ребенка, простодушного, удивленно глядящего на суету меркантильных взрослых.

Эта поза формирует смелые синтаксис и лексику Лимонова. его речь ориентирована на устное говорение, где прежде всего важна эмоциональная достоверность, а не грамматическая правильность и виртуозность. Это речь действительного и метафорического иностранца, маракующего по-басурмански, пушкинского парикмахера Бопре («мадам, же ву при водкю»), маленького человека, не искушенного в вопросах вкуса, того, чью мучительную немоту разрешит кончивший за всех нас Никто. его речь — речь так и не пережившего того подростка Савенко, живущего в мифологическом пространстве вестерна и блатной песни, где не разбойничать нельзя, потому что в этой словесной и личной неправильности, в этом отрицательном героизме — залог сопротивления голому порабощающему пространству, возможность свободного густого роста.

Лимонов должен раздражать людей, толкующих о деле вкуса и полагающих, что ими оно и ведется, но поскольку дразнение — одна из задач этого поэта, поздравим его с удачей.

литературно-художественный журнал «Зеркало» (Тель-Авив), №№5–6(134), июнь 1997 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали корреспонденты отдела новостей «Вечерней Москвы». Использована информация агентств ИТАР-ТАСС, ИМА-пресс, Интерфакс-Москва, РИА «Новости», Эхо Москвы.

15 июня

⟨…⟩

13:30

«Лимонка» под «Лимонку»?

Безоболочное взрывное устройство, эквивалентное ста граммам тротила, сработало в ночь на субботу в подвальном помещении дома №7 по 2-й Фрунзенской набережной столицы. В момент теракта в подвале, к счастью, никого не было. Взрывное устройство было пристроено в вентиляционный люк помещения ассоциации. Взрывной волной были выбиты стекла и покорёжены рамы в нескольких квартирах. Пока следователи ломают голову над тем, кому была предназначена «адская машинка». В этом доме расположена историко-религиозная ассоциация «Арктогея». Здесь же «квартирует» и редакция газеты «Лимонка», возглавляемая скандально известным писателем Эдуардом Лимоновым.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №130(22.119), первый выпуск, 16 июня 1997 года

Колумнист Лимонов

Александр Дугин

1. «Народ имеет право на восстание»

Когда я увидел Лимонова на оппозиционном митинге в первый раз, мне казалось, что сбывается миф. Над площадью, запруженной людьми с красными флагами и патриотическими лозунгами, после многих правильных, но каких-то казенных, не до конца искренних, или совсем надуто-фальшивых речей боссов, раздался резкий, чуть скрипуче-хриплый голос Эдуарда:

«Народ имеет право на восстание, если его правители предают его. Народ имеет право на неповиновение, если власть уничтожает вверенное ему государство. Народ имеет право на собственную волю, потому что никто и ничто не сможет лишить нас, русских, нашего духа и нашей истории…»

На Лимонова в его кепке, зябко кутающегося в бушлат, с неодобрением смотрели товарищи по грузовичку. Думали — «Хорошо ему — писатель, интеллигент, литератор с мировым именем. Он попризывает к восстанию, а сам шасть за границу». Но было в голосе Лимонова, в его речи, в его фигуре что-то, что само опровергало неслышное бурчание трусоватых вельможных оппозиционеров. Лимонов говорил то, что думал, что думали вместе с ним тысячи русских оскорбленных, оплеванных, униженных, в раз растоптанных русских душ на той площади.

Не казенный, совершенно искренний, чрезмерно искренний голос. Не понимающий, отказывающийся понимать «условность» происходящего. Как фанатик смотрел в народ и видел народ. Пожимал руки друзьям по борьбе и верил в друзей. Без намека на спесь, пафос, игру кричал как жил, жил как мог, как хотел.

Голос по-настоящему свободного человека. Русского человека. Без хитрых закоулков отступающей души, не способный лукавить. Патологически открытый. Невероятно наивный — такими бывают только идиоты или гении.

«Народ имеет право на восстание».— В этом резюме жизненного опыта самого Эдуарда. Это он сам имеет право на восстание, на то, чтобы делать собственную судьбу, созидать свой собственный путь. Того же он хочет и для своей страны, своего народа, своего класса — класса русского человека, поднявшегося от провинциального заводского парня до писателя мирового масштаба. Это путь восстания и свободы. Это — путь нации.

Знаменитый писатель Эдуард Вениаминович Лимонов (Савенко) никуда не уехал и ничего не приобрел за свою однозначную и полную, безоглядную солидарность с оппозицией. Более того, он пожертвовал всем — славой, вхожестью в мондиалистскую богему, деньгами, грантами, финансовыми перспективами — ведь людей, которые имеют свое собственное мнение, причем противоречащее мнению «цивилизованного» Запада, сейчас терпят не больше, чем диссидентов в советский период.

2. Политика с первых шагов, политика

Лимонов, безусловно, более всего известен как писатель, радикальный писатель-нонконформист. Но в последние годы его имя и у нас в стране и на Западе чаще всего связывается с политической деятельностью. В чем причина этого? Что побудило знаменитейшего человека, не испытывавшего не достатка в славе и популярности, сменить амплуа и вступить в сферу, на первый взгляд столь далекую от его основного вида деятельности?

На самом деле, политика интересовала Лимонова всегда. Уже в первом его романе ясно прослеживается осмысленная и последовательная политическая позиция. Причем ровершенно неординарная для представителей русской эмиграции, которые если и занимались политикой, так только в антисоветском, антикоммунистическом, «право»-либеральном ключе, поменяв одного хозяина на другого, но сохранив привычное раболепие и услужливость. Путь Лимонова с самого начала его эмигрантской жизни вошел в радикальное противоречие с общим настроением этой среды. если нормой там считалась антисоветчина, Лимонов категорически и даже несколько эпатажно отказывается следовать за большинством и поносить Родину и ее строй. Это отражается в первых эмигрантских статьях, направленных против Сахарова и Солженицына. Он упрекает их во лжи, в иллюзиях относительно Запада, в измене Родине. Неудивительно в этом случае, что Лимонов попадает в Америке на обочину жизни. Он отказывается быть шестеркой там, точно так же как отказывался быть шестеркой здесь. И начинаются мытарства по всем кругам американского буржуазного ада. Вы никогда не задумывались, почему описание Запада — темного, жесткого, первертного, злого, отчужденного, пустынного — у Лимонова так контрастирует с заказной идиллией большинства записных антисоветчиков? Ответ прост — Лимонов пишет правду, не идет на уступки, не ищет премий или наград за предательство. Он уехал от страны, наполненной ложью, но это не значит, что он собирается предавать свой народ и его историю, что он готов служить иной лжи.

Вчитайтесь в текст «Это я — Эдичка» или «Дневника неудачника», это же приговор «свободному обществу», разоблачение его мифов, вызов, брошенный сладко диссидентской пасторали, и сама Америка поняла это вполне однозначно — в США книги Лимонова искусственно замалчиваются, игнорируются, считаются «политически некорректными». Система прекрасно понимает значение брошенного ей вызова.

Не приняв Запад как социальный идеал, Лимонов отказывается и от признания превосходства его политико-экономической системы. его влечет левая идеология, поэтому путь его лежит в редакции и штаб-квартиры маленьких радикальных экстремистских партий — к коммунистам, анархистам, маоистам, радикалам. Иными словами, и в этом вопросе изначально последовательная и непримиримая оппозиция к буржуазии и рынку, к обществу, целиком основанному на процентном рабстве и ссудном капитале. едва ли наши люди представляют себе, каким мужеством надо обладать, чтобы прийти на Западе в эти маргинальные, преследуемые, нонконформистские кружки. Особенно в Америке. Там существовал и существует тот же политический тоталитаризм, как и при Советской власти, только с обратным знаком. У нас отрицалось все некоммунистическое или коммунистическое, но не согласное с магистральной линией партии (мы теперь знаем, до чего довела эта магистральная линия прогнившей и предательской, ликвидаторской партии!). На Западе в таком же по сути положении находятся антикапиталистические партии и кружки. Но путь Лимонова именно туда, к ним, к запаху типографской краски на неуклюжих малотиражных революционных листках, призывающих к свержению Системы и упрямо раздаваемых фанатиками-идеалистами тупым сонным безразличным ко всему зомби капитализма.

Итак, в приходе Лимонова в политику нет ничего неожиданного. Он всегда был в политике, всегда откровенно высказывал свои радикальные взгляды, всегда осознавал и подчеркивал свою активную ангажированность социально-политическими вопросами.

Каковы же политические убеждения раннего Лимонова — автора первых знаменитых романов «Это я — Эдичка», «Дневник неудачника» и т.д.? Отрицание советского бюрократического строя, засилья отчужденных чиновников, с одной стороны, и столь же радикальный отказ от либерально-капиталической модели, от буржуазно-демократических мифов общества, в котором оказался после эмиграции из брежневизма. Третий Путь. Левый, предельно левый путь, близкий к крайнему социализму Ги Дебора или Герберта Маркузе. Иными словами, с самых первых шагов в литературе и публицистике перед нами Лимонов-коммунист, но не казенный, не пиджачный или карьеристский, некомсомольский и не совписовский. Коммунист — реальный и свободный, бескомпромиссный и отказывающийся от полумер, лицемерия, лжи. Коммунист настоящий, не фиктивный, не шутейный, как те, кто в то время хлопал на съездах и всего через пару десятилетий отдавал приказы стрелять по краснознаменным колоннам патриотической оппозиции, состоявшей в большинстве своем из таких, как Лимонов, а не таких, как хрущевско-брежневские выблядки. Но это уже другая история.

3. В оппозиции к диктатуре подонков

В перестройку за Лимонова поначалу схватились «демократы». Как же — столь свободный стиль изложения, отсутствие самоцензуры, предельный грубый реализм в описании жизни, и наконец, мировая известность писателя делали Эдуарда Лимонова желанным гостем всех «демократических» изданий или передач. ему стоило лишь поумерить свой пафос, лишь несколько сгладить свои эмоции, и перед ним открывалась баснословная перспектива в перестроечной культурной и политической жизни. Все двери открыты, все кабинеты доступны, все телекамеры направлены как по команде в его сторону. Человек-легенда, писатель, на трудах которого выросло целое поколение советской нонконформной интеллигенции, причем бодрый, полный сил и энергии, не ссохшийся, не постаревший, не превратившийся в ходячий кич типа Солженицына или Буковского. Живой гений, живая легенда. Но что делает этот человек? Отправляется на фронт в Сербию, потом в Приднестровье, потом в Абхазию. Идет к Проханову в «День» и «Советскую Россию» к Чикину. Отдает свой голос, всю свою репутацию, весь свой талант патриотической оппозиции, с которой он связывает отныне свою жизнь и свое творчество. Теперь Лимонов — лидер патриотов, гонимых, преследуемых, избиваемых, подавляемых. Их пример, их архетип, их спикер, их трибун. У российских либералов это вызывает панику, недоумение, шок. «Анфан шери» бросает вызов общественному мнению, разбивает миф о единодушной поддержке западнического курса интеллигенцией, отдает свой голос заклятым врагам «политической корректности». Вначале этому отказываются верить, пытаются представить все как эпатаж или шутку. Потом, когда становится очевидным, что все предельно серьезно, начинает нарастать злой, вонючий, конформистский вой — тот же самый, который гудел в обыдиотившемся позднем Совдепе, тот же самый, который можно было различить за мнимым безразличием американской и эмигрантской подцензурной критики, тот же самый вой, которым Система, основанная на рабстве и лжи, встречает каждого, кто пишет на своем щите запретные слова свободы и откровенности. Свободы любой ценой. Священное право быть «за» то, что никому не нравится, и «против» того, что нравится всем.

Теперь Лимонов на баррикадах и митингах, в глухой оппозиции, без поддержки, без средств, без наград и поощрений, среди отверженных. На его творческие вечера робко крадется недоумевающий Зюганов — тогда еще политический ноль, поэтому вежливый и внешне вполне приличный. Пожать руку знаменитому писателю, так неожиданно ставшему на сторону патриотов для него честь. Начинается период активной работы в патриотической печати. Выходят замечательные, полные страстного пафоса, разоблачений либеральных мифов книги, публицистики Лимонова — «Исчезновение варваров», «Убийство часового», «Дисциплинарный санаторий».

В 1993-м Лимонов в «Белом доме» рядом с лидерами оппозиции, под пулями собак Системы, в Останкине… Все до конца, без условностей и самопоблажек. За все надо платить, за все слова — отвечать.

если внимательно вчитываться и в ранние тексты Лимонова, патриотический выбор не будет казаться странным. Он вполне естествен, логичен, последователен. Он всегда был таким, Эдуард Лимонов. За тех, на чьей стороне правда и свобода, за тех, кто в меньшинстве, кто гоним, кто на периферии Общества Спектакля находит в себе силы бросить грязным манекенам Центра вызов.

Говорят, что Лимонов стал «правым», «националистом». Это не совсем верно. Уже на Западе, особенно во Франции, Лимонов понял, что между крайними антисистемными силами — как справа, так и слева — не существует фундаментальных неснимаемых противоречий, что их объединяет общая борьба с Системой. Лимонов участвует в газете «Идио Интернасьональ», которая настаивает на сближении всех радикальных сил и на создании единого Фронта Сопротивления новому мировому порядку. Вместе с ним в одной редколлегии и леваки-коммунисты, и «новые правые». Возвратившись на Родину, Лимонов встречается в патриотической оппозиции с точно такой же картиной. Коммунисты бок о бок с националистами противостоят западнической капиталистической модели, активно и насильственно навязываемой стране группкой заговорщиков. Лимонов остается красным, но при этом радикальным патриотом.

Никаких поворотов, никаких зигзагов. Прямая траектория.

4. Национал-Большевик

В 1993 году русские как нация и социализм, как политико-экономическая идеология потерпели сокрушительное поражение. Внешне это касалось только оппозиции, но дело обстоит намного страшнее, так как сонная пассивность масс и несомненная эффективность прозападных буржуазных сил запустили такие разрушительные механизмы, весь чудовищный масштаб которых будет осознан позднее. Это была национальная трагедия. Поворотный момент, когда гигантский геополитический национальный механизм был пущен под откос.

С этого момента следует отсчитывать особый период российской истории — период прямой и ничем более не сдерживаемой мондиалистской оккупации. Идеология тех, кто стоит у власти в России, отныне тождественна идеологии ее самых заклятых врагов. Здесь лежит критическая точка в истории оппозиции. Это же было поворотным пунктом и в политической судьбе Эдуарда Лимонова.

Наше поражение 1993 года можно было объяснить и расшифровать по-разному, но почти всем было очевидно, что значительная часть вины ложится на руководство патриотической оппозиции. Случайные, не подготовленные, зачастую ограниченные, чрезмерно тщеславные, сплошь и рядом трусоватые — с узким кругозором и непозволительной наивностью относительно основных механизмов реальной политики — оппозиционные лидеры оказались много ниже брошенного исторического вызова. Обычные патриоты, массы, были куда решительней и активнее, куда радикальнее и смелее, куда ответственней, чем наши вожди. Печальный конец Восстания и расстрел Парламента во многом есть следствие полной неготовности патриотической верхушки к столкновению с силой и мощью диктаторской машины подавления, которая без колебаний и под аплодисменты Запада пошла на самые серьезные кровавые меры, тогда как ораторы оппозиции до последнего, как заведенные, призывали к миру. Даже после крови и потерь в «Останкино». Это было преступно. То, что последовало потом, было к тому же и подло. Оппозиция рассыпалась, поделилась по блокам, и когда коммунистам и жириновцам удалось попасть в Думу — по трупам павших и не остывшей крови товарищей, допущенные в верха быстро отказались от радикалов, пошли на соглашательство с режимом, удовольствовались ролью карманной оппозиции.

Общее дело было провалено.

Мог ли Лимонов с его темпераментом, с его радикализмом, с его патологической честностью смириться с таким положением дел? Конечно, не мог. И с этого начинается новый этап его политической деятельности. На сей раз он выступает совершенно самостоятельно, создает свою партию — национал-большевистскую.

ее идеология — развитие и продолжение традиционной для самого Лимонова линии. Социальная справедливость, честность, пассионарность, борьба против отчуждения, чиновничьей лжи, против капитализма и Запада, за великое справедливое Государство. Это логичное продолжение всей его судьбы. Новым здесь является лишь то, что в отчаянии от недееспособности, безответственности, некомпетентности, подчас откровенного предательства патриотических лидеров Лимонов решил пойти своим собственным путем, взять на себя сложнейшее дело — построить все с нуля, собрать наиболее последовательные, динамичные, свежие и решительные силы для борьбы с врагом — все с тем же врагом, с которым он никогда и не переставал сражаться. если и раньше на его голову сыпались проклятия либералов, то создание своей партии вызвало бурю негодования. Вначале это было встречено насмешками, потом по мере роста и успехов новой организации тон сменился на неприкрытую ненависть. «Фашизм» было самым мягким из определений.

Лимонов строит партию, ориентированную в первую очередь на молодежь, а это значит, что он опасен не только в настоящем, но и в будущем.

Вместе с тем много недоброжелателей появилось у него и в самой оппозиции, которая либо пошла на сотрудничество с режимом, либо разделилась на множество мелких и не состоятельных сект, либо увлеклась поддельными вождями, выдвинутыми и финансируемыми либералами для контроля и разложения оппозиционного лагеря. Для всех этих заблудившихся или сознательно предавшихся разложению групп — Лимонов как постоянный укор, как обличение, как разоблачение. Он — как демаркационная линия, отделяющая подлинное от фиктивного, искреннее от поддельного, «новое» от «старого».

Лимонов стал знаковой фигурой «новой оппозиции», динамичной, авангардной, модернистической, но в то же время верной основным базовым идеалам — Социальной Справедливости и Русской Нации. Система подавления не дремлет.

За «подстрекательство к вооруженному восстанию за присоединение Крыма к России» против Лимонова возбуждается Генпрокураторой Украины уголовное дело. В то же время он неоднократно арестовывается службой Безпеки и, в конце концов, высылается с этой бывшей советской территории. Он становится «врагом украинского народа». А его престарелые родители живут там — в этом оголтело русофобском, искусственном, мондиалистском государстве. Каково им? Теперь въезд на Украину патриоту Лимонову закрыт. Но и в самой Москве дела обстоят не лучше. За его жесткую позицию по чеченскому вопросу возбуждается уголовное дело. В вину Лимонову ставится «оскорбление национального достоинства чеченского, хорватского и эстонского народов». Верх цинизма со стороны власти, которая сама и развязала чудовищный и бессмысленный геноцид в Чечне. Они убивали чеченцев и клали штабелями русских ребят, а судить собирались писателя и публициста, осмелившегося всецело поддержать своих против врагов. Понимая, что это судилище будет отвратительным гротеском, власть решает прекратить уголовное дело. Но в тот же день, когда Лимонову сообщают о его прекращении, на него совершено жестокое разбойное нападение. Политический теракт. В результате непоправимая травма зрения. Система дает понять — «юридически преследовать за такие идеи невозможно, но вот иного рода предупреждение».

Спустя полгода штаб-квартиру газеты «Лимонка» и национал-большевистской партии взрывают. Новое предупреждение. Возможно, последнее… Но можно ли его запугать, заставить отказаться от своих убеждений, от своей борьбы, от своих идеалов? Он пронес принципы свободы и честности сквозь сложнейшие витки индивидуальной, литературной, политической судьбы. Он всегда знал, на что шел. Коммунист Лимонов. Настоящий человек. Кроваво-красный кумач его флага, его партии, его пути. Пути русского самурая.

«Завтра», №34(194), 25 августа 1997 года

Я вас люблю, я жажду встречи с вами!

Жёлтая газета: звёздный розыгрыш • Ирина Якобсон

Звёздные особы сетуют на чрезмерную активность поклонниц: вот-де преследуют, названивают по ночам, дежурят в подъездах. При этом часто неизвестным остаётся то, как же знаменитости выходят из подобных ситуаций. Вот мы и решили немного пошалить и объясниться в любви по телефону некоторым из них. Что из этого вышло, читайте сегодня.

Эдуард Лимонов, которому я не успела признаться всё в тех же чувствах, поскольку решила более с наскока не ранить людей неожиданными излияниями, а как-то сначала осторожно подвести к нужной теме, сам завёл соответствующий разговор:

— А вы какая?

— Длинноногая голубоглазая блондинка.

— Вы это серьёзно?

— Конечно. А почему вас это удивляет?

— Меня это радует. А сколько вам лет?

Я долго кокетничала, но всё же честно призналась. Он поддержал, что мне уже пора свой возраст скрывать. Далее разговор проходил об идеалах современной красоты и собственно самой любви. Лимонов сказал, что он вновь одинок. Женщины не могут выдержать его тиранизма. Но он девушек очень любит и предложил встретиться с ним очно.

— Ну, а когда? У вас, наверное, совсем нет времени…— предприняла я скромную попытку отмазаться.

— Когда пожелаете,— сказал писатель.

И вот в эту минуту я прокляла создателей за свою катастрофическую несхожесть с Мэрилин Монро.

Впрочем, может быть, когда-нибудь я всё же наберусь смелости и предстану перед Эдиком такая, какая есть. То есть темноглазой брюнеткой и без длинных ног. Интересно, как он среагирует — надеюсь, не выгонит взашей…

Итак, судя по этому небольшому исследованию, знаменитые люди не так уж заносчивы и капризны. Правда, если обращаться к ним по сто раз на дню с этой лирикой, то, вероятно, они начнут и грубить, и посылать. У меня с этим как-то обошлось. Будем считать, что экзамен на человечность звёзды прошли успешно. Однако, милые поклонницы, просим и вас проявить человечность и не доставать лишний раз своей назойливостью вожделенных кумиров — им ведь тоже хочется покоя.

«Собеседник», №40(695), октябрь 1997 года

Социалистическая революция:
GAME OVER?

И вновь продолжается… • Русская рулетка • Владимир Тучков

Существует множество самых разнообразных компьютерных игр как для очень маленьких детей, так и для людей вполне зрелых, которые, может быть, с большим удовольствием играли бы в казино в рулетку за наличные деньги, но в связи с отсутствием таковых вынуждены бесплатно тыкать пальцами в клавиши и возить за здорово живёшь по коврику мышку. Казалось бы, занятие это абсолютно бесцельное и бессмысленное. Однако не станем горячиться и делать скоропалительные выводы.

есть среди компьютерных игр особый класс так называемых интеллектуальных игр, смысл которых заключается в моделировании каких-либо социальных процессов: финансовых, политических, военных и т.д. Игрок задаёт самые разнообразные воздействия, а компьютер показывает, что же в связи с этим получается — богатеют ли подданные или, наоборот, мрут с голода и от болезней.

Но почему-то нет игры «Социалистическая революция». А жаль, поскольку она помогла бы избавиться от напрасных иллюзий многим людям, уверенным в том, что Лениным было задумано всё правильно, а оппортунисты, ревизионисты и прочая сволочь всё испоганили. И в результате в программе построения великого будущего произошёл роковой сбой.

Предположим, такая игра появилась. Верный ленинец, ёрзая на стуле от нетерпения, загружает её в компьютер, нажимает кнопку «RUN», в связи с чем на дисплее раздаётся исторический залп «Авроры». И понеслись вперёд!

Они против нас белый террор, а мы против них троих Дзержинских (в компьютере это можно запросто делать), они против Брестского мира, а мы им ещё одного Дзержинского, они саботаж на заводах и фабриках — ещё пару Дзержинских им в дышло! Все идёт как надо. И вдруг на экране начинает мигать предупреждение, что хлеба не хватает. И тут мы вместо продразвёрстки сразу вводим НЭП. И о чудо, гражданская война заканчивается сама собой. Но люди, воткнувшие штыки в землю, вместо того, чтобы восстанавливать заводы и фабрики, начинают усиленно воровать, поскольку все Дзержинские в знак протеста против такой политики стреляются из маузеров. Страну лихорадит. Но вы вместо Сталина делаете вождём Бухарина. И в результате выходите из Второй мировой войны без Дальнего Востока, Белоруссии и Украины…

Короче говоря, упражняться тут можно долго. Назначать самых гениальных генсеков, созывать съезды по два раза в год, придумывать прогрессивные законы, отрубать ворам руки, бросать все силы на воспитание нового человека, холить и лелеять Солженицына… Но рано или поздно компьютер сообщит вам, что народ устал от ваших умствований и не хочет идти по начертанному вами пути. И на экране загорятся страшные буквы: GAME OVER!

Однако судя по тому, как сейчас ведут себя лидеры коммунистического движения, можно предположить, что такая игра уже существует. Сделали её, очевидно, лучшие партийные умы для того, чтобы можно было бы методом проб и ошибок найти верный путь, который смог бы вывести страну из нынешнего хаоса в социалистическое прошлое. Это, так сказать, грозное секретное оружие коммунистической оппозиции.

Но ясно и то, что долгие сидения у компьютера пока ничего не дали. Именно поэтому господин Зюганов проводит достаточно умеренную, с точки зрения большевистской теории, линию, стремясь лишь выбиться в президенты, но не обещая новой великой революции, которая должна сломать до основанья старый мир.

По-иному ведёт себя чрезвычайно агрессивный Ампилов, который во имя идеалов 17-го года готов спалить половину России, искренне полагая, что это пойдёт ей во благо. Но наивно надеяться на то, что Ампилов играл-играл да и нашёл верный вариант торжества коммунистической идеи. Загляните в его пылающие гневом глаза, приглядитесь к выражению лица, и вы поймёте, что Ампилов не имеет ни малейшего представления о том, что такое компьютер и с какой стороны к нему следует подходить. Булыжник — вот единственное доступное для него оружие.

Ну а третий добрый молодец — левацкий радикал Лимонов. Этот вполне умён. Поэтому, не прибегая к мучительным попыткам, он сразу же понял, что выиграть у компьютера историю невозможно. Однако господин Лимонов азартный игрок. В его обычае, имея на руках тройку, семёрку, туза, пиковую даму и какую-нибудь вшивую двойку, надувать щеки и повышать ставки. Но рано или поздно нервишки не выдержат, поскольку Лимонов фигура эстетствующая, а следовательно, и нервическая, и весь его блеф лопнет, как мыльный пузырь.

«Вечерняя Москва», №252(22.241), 5 ноября 1997 года

Вожак

Политики за рюмкой чая • Светлана Офитова

Комсомола России протокола не ел, а вот попугай Анпилова повестку своего хозяина в суд сжевал.

К нашей доблестной милиции каждый испытывает разные чувства. Были времена, когда служба в правоохранительных органах считалась элитной. В пятидесятых годах, во времена конной милиции, туда стремились за романтикой. Сейчас в органы идут часто только ради денег. Хотя сами стражи порядка всегда недовольны своей зарплатой. Может, поэтому иногда и поднимается их дубинка на безобидного прохожего или даже политика.

Такое выражение любви до сих пор помнит автор нетленной «Эдички» Эдуард Лимонов. В 1993 году Эдуарду Виниаминовичу досталось от омоновцев. Правда, зла на них он не держит. По словам Лимонова, недавно к нему подбежали омоновцы «с огромными мордами» и… не побили. Ребята попросили подписать один из номеров «Лимонки», которую «очень полюбили». Вообще, как заявил лидер, с милицией они «в дружбе». Ведь редакция его газеты находится прямо под одним из отделений милиции. Вероятно, не только в прямом, но и в переносном смысле. Во всяком случае, по словам Лимонова, к довольно регулярным взрывам его редакции они «относятся терпимо и кропотливо расследуют». Короче, «люди как люди и к тому же нормальные мужики». Особой благодарности удостоился министр внутренних дел Анатолий Куликов. его Лимонов готов с распростёртыми руками принять «почётным членом Национал-большевистской партии».

Дружит с милицией и Галина Старовойтова. По словам её помощника, к стражам порядка относится хорошо. Мало того, Галина Васильевна до сих пор поддерживает тёплые отношения с бывшим начальником ГУВД Аркадием Мурашовым. Заметим, что в своё время последний был членом Первого съезда депутатов.

Иные чувства к нашим защитникам питает лидер «Трудовой России» Виктор Анпилов. К ним он относится «с уважением». По словам Анпилова, сейчас милиция переживает трагические времена, так как не знает, чей режим защищает. Виктор Иванович не раз приходил к ним «и говорил с ними». Большинство из них, по мнению Анпилова, ратует за восстановление СССР. Между тем, хотя глава «трудороссов» утверждает, что по отношению к нему со стороны милиции рукоприкладства не предпринималось, из неофициальных источников удалось узнать другое. Так, корреспонденту «ВМ» заявили, что Анпилов несколько раз вступал в единоборство с ОМОНом на митингах. Об этом свидетельствует и сильно искорежённый громкоговоритель Виктора Ивановича. В ближайшем же окружении Анпилова вспоминают случай. Виктору Ивановичу пришла повестка явиться в суд за несанкционированный митинг. Лидер «Трудовой России» до суда так и не дошёл. Сочувствующий хозяину попугай героически съел повестку.

Своеобразные отношения с милицией и у депутата фракции КПРФ Владимира Семаго. По его словам, в течение своей жизни в отделениях побывал около 50 раз. Поскольку Владимира Владимировича в лицо узнают не все, то из-за отсутствия водительских прав приходится «препровождаться». Права у Семаго отобрали из-за «нелётного» состояния машины и отсутствия денег на техосмотр. По его словам, так финансовые неурядицы превратились в морально-политические.

В отличие от Семаго у Сергея Юшенкова — «ни одного случая привода в милицию». Но, по его словам, от этого зарекаться не надо. К «сотрудникам» же Сергей Николаевич относится неоднозначно. Как он заявил корреспонденту «ВМ», очень запомнилось бездействие милиции в 1993 году.

егор Гайдар тоже «глубоких чувств к стражам порядка не испытывает, как и любой обыватель». По словам его жены, пока арестован не был. Но посягательства на спокойствие егора Тимуровича были, правда, давно. За несанкционированный митинг.

есть в Москве человек, которого даже если бы и захотели забрать или избить, то просто не смогли бы. Это бывший премьер-министр правительства в бытность СССР Николай Рыжков. По словам его пресс-секретаря, это человек, которого знает каждый милиционер.

Гавриила Попова, на памяти его нового пресс-секретаря, тоже ещё не забирали. По её словам, Гавриил Харитонович, будучи мэром столицы, очень помог правоохранительным органам.

Не скажешь о взаимопонимании с «органами» другого бывшего мэра. Анатолия Собчака недавно пригласили в отделение. Как известно, визит закончился на больничной койке.

А вот вожак всех оставшихся после советских времён комсомольцев Игорь Маляров не боится даже поспорить со стражами порядка. Недавно ему пришлось вытаскивать из кутузки знакомого журналиста радио «Свободы». Правда, как заявил Маляров корреспонденту «ВМ», никаких протоколов он не ел, как сообщили некоторые СМИ.

Кстати, все прелести «обезьянника» Малярову уже довелось испытать. Забирали несколько раз до 1994 года за общественные выступления, студенческие акции и пикетирование американского посольства. После — ни разу. Так что претензий к «фараонам» у Малярова, в общем-то, нет. Разве что о бомжах не заботятся, а некоторые — и о простых людях.

Что ж, если судить по словам депутатов и политиков, забирать стали меньше. При такой хорошей тенденции остаётся только поздравить охранников порядка с наступающим Днём милиции.

«Вечерняя Москва», №255(22.244), 10 ноября 1997 года

Убей в себе государство

Книга месяца • Алексей евдокимов

Эд. Лимонов-писатель оказался умнее Эд. Лимонова-политика

Эдуард Лимонов. «136, пункт В». М.: «Вагриус», 1998. Искать — на лотках и в магазинах г. Риги.

Когда стало известно, что Эдуард Лимонов, бывший анфан террибль и эпатажник Эдичка, а ныне российский национал-большевик №1, готовит к печати роман-антиутопию, читающая общественность восприняла это с понятным скепсисом.

Скепсис относился в первую очередь к жанру. И впрямь: остромодная во времена борьбы с тоталитаризмом антиутопия, казалось, плавно сошла на нет вместе с «империей зла». Тем более что уже после оруэлловского «1984» все попытки обращения к жанру выглядели повторением пройденного. Лишний раз доказывая, что все, что можно здесь сказать, уже сказано. Однако когда роман «136, пункт В» наконец вышел, выяснилось несколько любопытных обстоятельств.

Во-первых, оказалось, что Лимонову удалось-таки, как ни странно, если не привнести новое в жанр, то хотя бы повернуть старое достаточно неожиданным боком. Во-вторых, стало ясно, что «136, пункт В» — не совсем антиутопия. А может быть, и совсем не.

Хотя сюжет, на первый взгляд, выглядит абсолютной классикой жанра. 2015 год. Мир, переживший ядерную войну. Экологическая катастрофа, перенаселение. Тоталитарные правительства Америки и России поделили полюбовно мир и борются с перенаселением по-простому, по-тоталитарному: уничтожая всех стариков, достигших 65 лет. 136, п. В — как раз номер американского закона, устанавливающего эту практику. Главный герой Ипполит Лукьянов, американский литератор русского происхождения, отметивший 65-летие, скрывается от репрессивных органов.

Знакомо? еще бы. Даже слишком. Настолько, что заставляет заподозрить здесь некую нарочитость, игру. Особенно если обратить внимание, что антиутопические клише применяются Лимоновым к США — государству, утверждающему себя в роли эталона демократии и худо-бедно, но воспринимаемому в этом качестве большинством прогрессивного человечества. И это не только дань извечному лимоновскому антиамериканизму. Дело в том, что одна из основных мыслей романа — тезис о враждебности человеку не только государства с тоталитарной идеологией, но государства вообще. Государства как надиндивидуального, сверхчеловеческого, а значит — не- и даже античеловеческого образования. Интересы которого не только не совпадают, но и противоречат интересам составляющих его индивидов. В этом смысле тоталитарно любое государство. Тем более американское — с его пропагандистской машиной, ханжеством и ура-патриотизмом. В общем-то об этом Эдичка писал и в своем наукообразном «Дисциплинарном санатории». А теперь решил худ. средствами показать, что санаторий легко превращается в тюрьму строгого режима: тут решеточку добавить, там — замочек укрепить… санитарам раздать винтовки… все, готово!

Но, пожалуй, самое любопытное в романе — его финал. Где одинокий и гонимый герой-маргинал благодаря внешнему сходству с автором закона 136, секретарем Департамента Демографии и железным государственником… меняется с ним местами. И с не меньшим рвением, чем его предшественник, начинает борьбу с перенаселением, добиваясь ужесточения «антистариковского» закона!

Подобный ход воспринимался бы как сведение счетов Лимонова с интеллигенцией, в первую очередь родной, российской. Когда бы не являлся в первую очередь сведением счетов с самим собой. Ипполит Лукьянов, как нетрудно догадаться,— очередное альтер-эго Лимонова, новая инкарнация Эдички из одноименного романа, так и бродящего на протяжении всего лимоновского творчества из книги в книгу. В начале романа он столь же одинок и неприкаян, как и все прочие лимоновские герои. Но вот Лукьянов-государственник, идеолог «железной руки», слишком похож уже на современного Лимонова-политика, Лимонова-нацбола, Лимонова-главреда то ли ультралевой, то ли ультраправой, но в любом случае «ультра» «газеты прямого действия «Лимонка». Надо заметить, что превращение вчерашних супериндивидуалистов (каковым, несомненно, был автор «Это я — Эдичка» и «Дневника неудачника») в гипергосударственников — штука более чем знакомая российской культуре. В этом смысле Лимонов, как и некоторые из его партайгеноссен, просто повторил судьбу многих деятелей того же Серебряного века. Однако можно констатировать, что Лимонов-писатель, автор «136, пункт B», оказался и мудрее, и человечнее Лимонова-политика. Что тоже не редкость для Руси.

«Час», №34(151), 10 февраля 1998 года

* * *

В столичных кругах

Первую победу над НАТО отметила Национал-большевистская партия Эдуарда Лимонова в воскресенье. Оказывается, мы победили «натовских оккупантов» ещё в 1242 году. Именно тогда национал-большевик Александр Невский разбил тевтонских рыцарей на Чудском озере и остановил тем самым расширение НАТО на восток. Лимоновская молодёжь промаршировала от Храма Христа Спасителя до памятника национал-большевикам Кириллу и Мефодию с призывами повторить подвиг доблестных предков.

«Вечерняя Москва», №79(22.364), первый выпуск, 7 апреля 1998 года

Слабонервные сходят с круга

Политпросвет • Минус 10 • екатерина Силаева

Похоже, к 12 апреля избирателям Орехово-Борисова не надо будет ломать голову над выбором: 10 кандидатов из 13 объявили бойкот. Этому историческому событию был посвящён субботний митинг у станции метро «Домодедовская», который организовала национал-патриотическая оппозиция.

Среди бойкотирующих — генерал Игорь Родионов (который это мероприятие прогулял), председатель Союза офицеров Станислав Терехов, лидер Консервативной партии Лев Убожко, среди приглашённых — «друг и товарищ по борьбе» Эдуард Лимонов.

Митинг прошёл на загаженном газончике, на котором было сооружено некое подобие трибуны. Митингующих собралось человек сто. Активисты продавали анпиловскую газету «Молния» и раздавали листовки с требованиями объявить «бойкот выборам в 197-м округе».

Вспыхивали горячие политические споры, доходящие до рукоприкладства. Первым выступил Терехов. Назвав надвигающиеся выборы «фарсом и обманом простого народа», обиженный кандидат призвал всех честных людей сказать «нет» назначенцу от власти Николаеву.

Затем говорил Эдичка Лимонов. Сказав, что знает Терехова со «знаменитой битвы на Тверской в 92-м», Лимонов намекнул, что Терехов и есть тот, за кого должны голосовать патриоты. Дальше Лимонова понесло: он предупредил, что выборы в 197-м округе ждёт та же судьба, что постигла нижегородские, призывал «сплотиться с русским бизнесменом Андреем Климентьевым» и взять власть мирно.

Митинг продолжил Лев Убожко. Видимо, посчитав, что о подполковнике Терехове уже много сказано, он сконцентрировался на собственной нелёгкой судьбе. Лев Григорьевич пожаловался, что участвовал в выборах уже восемь раз и ни разу не победил.

Закончилось все призывами бойкотировать выборы 12 апреля, самим не голосовать и другим не давать. Видимо, непримиримые поняли, что в Орехово-Борисовской спальне им надеяться не на что, и решили уйти с пафосом.

«Вечерняя Москва», №79(22.367), второй выпуск, 7 апреля 1998 года

Светило

Сергей Коняхов

Эдуард Лимонов — человек противоречий. «Это я, Эдичка!» — провозгласил он в своё время, и под этим лозунгом проходит вся его жизнь — в том числе и политическая. Место нахождения — между андеграундом и эстеблишментом. Нынешний род занятий — издание маргинальной газеты «Лимонка», в которую не всякая паршивая селёдка позволяет себя завернуть. Жизненное кредо — провокация. Актёрское амплуа — экстремист. Парижская богема, нью-йоркские свалки, югославские окопы, московская политическая тусовка — этапы жизненного пути подростка Савенко.

Лимонов без сахара

Свежая сценка из жизни сливок общества. Хозяйка некогда «зубастой» программы «Акулы пера» отвешивает натужный комплимент господину Лимонову. У неё, мол, создалось впечатление, что её визави — эдакий поэт в политике и своеобразный диссидент в литературе. А всевозможные акции национал-большевиков, коих возглавляет уважаемый Эдуард Вениаминович — некое эстетическое действо, своеобразный хепенинг, к которому — ироническая улыбка — нельзя относиться серьёзно.

Уважаемый Эдуард Вениаминович пас не принимает. ему-то хочется, чтобы к Национал-большевистской партии относились серьёзно. Подарив предводительнице «акул» взгляд, которым солдат смотрит на вошь, он, геройски начихав на этику, заходит с эстетики. «Акул» незамедлительно пригарпунивают к позорному столбу. Они-то в эстетике — ноль без палочки. Привыкли, родимые, к толстым животастым капээсэсникам-администраторам, которые еле шевелят плавниками. А тут пожаловало кое-что похлеще.

Чёрные рубахи, нацистские знамёна и акции — не просто так. Это для того, чтобы привлечь молодые силы, которые никогда не возьмёшь на старые сухие догмы. Стиль, мода, культ — вот приманка для современных мальков. ежедневно региональные отделения НБП принимают десятки заявлений — бурный рост партии-стаи. В основном — за счёт молодёжи. Стадный инстинкт живёт и побеждает.

Но на одном стиле далеко не уедешь. Да и с одной молодёжью, равнодушной к политике, кашу не сваришь. Кому как не Лимонову знать об этом. Национал-большевики участвуют не только в показательных «эстетических» акциях. На ближайших выборах они в блоке с «Трудовой Россией» Виктора Анпилова и «Союзом офицеров» Станислава Терехова будут прорываться в Думу. есть такое осознанное желание сесть рядом с другими партайгеноссе. Триада рассчитывает на пять-семь процентов голосов…

Лимонов — китайский мандарин

«Сейчас у власти,— и здесь бесноватый Эдичка, к сожалению, прав,— чиновничья диктатура. Мы хотим просто-напросто выкинуть этих людей пинком под зад».

Письменники любят прихвастнуть, что они, мол, все вышли из гоголевской шинели. Это не совсем так. Вернее, совсем не так. Писатель Лимонов, наверняка, вышел из портянок одного германского ефрейтора. Правда, ему, как он сам признается, всё же больше по душе не фюрер, а Мао Цзэдун. Как-никак под его чутким руководством китайцы сломали бюрократическую систему.

Что да, то да. Когда лимоновскому кумиру показалось, что его функционеры зажрались, он устроил «культурную революцию». То-то радости было для простого народа, когда рубили в капусту верхушку. Однако чистка по верхам — не чистка. Досталось на орехи и ликующим простолюдинам. Маленький исторический штрих к тезису о том, что революция пожирает своих детей: во времена «культурной революции» военизированные группы студентов-хунвэйбинов выполняли роль штурмовых отрядов. Через двадцать лет это аукнулось им расправой на площади Таньаньмэнь. Менее известно о жестоком подавлении студенческих восстаний в Шанхае, Харбине, Гуанчжоу.

Но вернёмся в студию. Там «акулы» коварно пустились в сладкие воспоминания о царской России. Дано: во времена «Народной воли» чиновники боялись терактов, они принимали свои решения с учётом того, что завтра в них могут бросить бомбу. В задаче спрашивается: почему радикалы не выпестовали новых террористов?

Не на того напали. Лимонов — не из числа тех ворон, которые на подобные приветливые слова готовы гаркнуть во все воронье горло.

«Чтобы я в голос признал то, что мы занимаемся терроризмом?— возмутился Лимонов.— Когда меня спрашивают о подобных вещах, я говорю, что мы, безусловно этим не занимаемся. Какая, скажите, политическая организация признает, что они совершают противоправные действия. Вопрос не имеет смысла».

Вопрос всё-таки смысл имеет. В каждом номере газеты «Лимонка» есть подробный отчёт о проведённых «мероприятиях». Газетные полосы отданы матросу Жухраю, который поучает бритоголового Павку Корчагина — кого и за что надо бить. Пока цветочки. Ведь орлята ещё только учатся летать. Тренируются и разминаются. Грядёт время ягодок, грядёт политический терроризм. Когда? В любой подходящий момент. Терроризм оправдан тогда, когда исчерпаны прочие легальные средства. А пока есть возможность безбедно и ненаказуемо быть оппозицией. Однако, как показали события октября 1993 года, на всякий пожарный надо иметь в загашнике подготовленных боевиков. Всего-навсего сотня ребят Баркашова из «Русского национального единства» оказалась более действенной силой, чем многочисленная банда крикунов и болтунов.

Лимонов меняет кожуру

Как признается сам Лимонов — сегодня он уже не тот, что вчера. Никого не эпатирует. Газета «Завтра» с присущей ей скудоумностью дразнится: Эдик-велосипедик — на что-то, очевидно, намекая. А Лимонов, который и сам не без языка, помалкивает. Просто фунт презрения какой-то. Ужель тот самый Эдуард, который не спустил самому Жириновскому? Да, друзья мои, Лимонов меняет кожу — не хочет, чтобы его считали классической мелкой политической сошкой, разыгрывающей национальную карту. ему самому порядочно поднадоела вольера русского националиста и любопытствующие посетители зоопарка: «Ах, Эдичка, да вы оказывается фашист? Уй, как здорово!» ещё б не здорово, фашист — животное в наших широтах диковинное. Но лучше держаться от этой скотины подальше. Бизнес-элита, без которой политическому персонажу ранга Лимонова ни тпру, ни ну, так и делает, упорно не желая ставить на истеричных радикалов. Лимонов пытается разрушить стереотип, который сам же и создал, называя свою НБП — лабораторией национальных идей.

«Мы начинали как классические националисты и даже с перехлёстом,

— кается в смертных грехах Эдуард Вениаминович.—

Я это признаю. Но постепенно изжили национализм. Мы красные националисты — это объясняет все».

Это объясняет что? А главное, кому? Кто-такие красные интернационалисты — мы знаем. А вот «красные националисты» — термин целиком на совести автора. Что касается цвета националистов, то он легко объясним. Коренным в птице-тройке Лимонов-Анпилов-Терехов — заявлен лидер «трудороссов». «Офицеры» и национал-большевики — пристяжные, поскольку для электората они — лошадка тёмная. Которая, впрочем, и сама знает, что не быть ей фаворитом на предстоящих скачках. От этого ей ещё больше хочется брыкаться.

Жириновский не поливает Лимонова

Лимонов, ах пресловутый комплекс Наполеона, заявил, что ни одна поливальная машина ему нипочём.

— Жириновский меня вот никогда не польёт. Он знает, кого можно, а кого нет. Со мной он всегда крайне корректен. Несмотря на всю его репутацию — Владимир Вольфович прекрасно знает табель о рангах.

Сущая правда. Отношения в этом кругу, если хотите, товарищеские. Как в казарме, где солдаты второго года службы вовсю наставничают. «Шнурку» — можно наказать «салагу». Служба охраны Лебедя после ряда публикаций спокойно применила к Лимонову меры физического воздействия. Красиво поработала в печень и голову. В результате — таковы издержки политической борьбы — на всю жизнь осталось повреждение глаза. Потом был взрыв в редакции «Лимонки». Правда, никто не пойман, а значит, и Лебедь — не вор.

Авторитет (он же политический вес) вещь не последняя. А о каком авторитете может идти речь, если радикалы на президентских выборах осрамились? Имел место быть такой эпизод. Съезд нациналистических партий постановил: для народа ельцин — враг. Поэтому (весьма логично) он лучше, чем Зюганов. Всё правильно. Поддержи коммуниста — так и разгонят к чертям собачьим!

Лимоновые плантации

Зато сегодня можно злорадно показывать пальцем в сторону Кремля:

— Я очень много работаю. Я настолько много работаю — это не сравнить с г-ном ельциным. Вот он трудится по три часа в день. И Зюганову до меня далеко. У меня остались замашки человека искусства. Особенно в личной жизни. Я не Геннадий Андреевич — у меня не было партийной дисциплины.

В этой реплике очень часто встречается местоимение «я». Любой осел — наш герой здесь не исключение — может пинать мёртвого льва. Правда, он хорошо знает, когда надо рявкнуть зычно, когда по-уркагански давить на жалость. И тогда образ орла сменяется благообразной ряшкой. Сверхчеловек, побывавший на пяти войнах, рассказывает, как лихо он убивал врагов,— и вот на тебе, прокол. Мелькнуло что-то человеческое:

— В моем характере заложены какие-то определённые вещи. Это предмет исследования — для психиатров, психоаналитиков. Я родился в семье младшего офицера. Вокруг — рабочий посёлок. Окраина Харькова. В семнадцать лет работал на заводе «Серп и молот». Я пытался вылезти. Поехал в Москву, где меня никто не ждал, жил очень голодно. Снимали с женой какие-то углы. Потом она покончила с собой. Жизнь тяжёлая была.

И тут же с места в карьер Лимонов оборачивается серым волком и принимается рассуждать о социальной злобе (напоминает старую добрую «классовую ненависть»). Так вот, все недовольные могут сражаться под его знамёнами. Лимонов обижен на современное общество, превратившее человека в домашнюю скотину. А нужен хищник. Человек с «калашом».

— Мне нужна своя война — я не могу ездить бесконечно на чужие войны, нужна победоносная НАША война.

ему нужна война, как стервятнику падаль.

еженедельная газета «Купеческая гавань», 21 мая 1998 года

Фото в постельных тонах

Спешите быть модным • Критик художеств

Критик художеств — он как сыщик. Шастает по закоулкам и лабиринтам родной культуры, выискивает её арте-, простите, -факты и прочие выкозюлины. Однако туннели, как известно, иногда выводят на свет. Так, отправившись по изрядно повыветрившимся следам Фотобиеннале-98, я к собственному удивлению оказался на богемном рауте в мебельном салоне «Лабиринт», где Московский дом фотографии устроил вернисаж выставки «Искусство фотографии в интерьере» (куратор евгения Гершкович).

Развесить карточки среди мебелей — это очень по-нашему. «Сигизмунд Лазарич и жену его из Кишинёва». «Выпуск СГПТУ-64 1981 года». «Мой прадедушка с прабабушкой фотография Брокгаузъ и Юровский екатеринбурга». Эстетика в стиле Германа.

Однако модный человек знает: фото в комнате — последний писк. Тем более, если оно сделано модным фотографом. Поэтому на открытие выставки набилось всякого стильного люда — теневые политики спешно ликвидировали недостаток питания за презентационными столами, рослые трансвеститы двусмысленно прохаживались около двуспальных постелей, а критики художеств пытались протолкаться через всё это к собственно фотографиям.

Собственно фотографии в отличие от биеннального ложного пафоса произвели впечатление немалое. Оказывается, в родном Отечестве есть что и где поснимать, помимо Тверской, и даже находятся люди, умеющие это делать. Перечислять незачем — возьмите пару-тройку модных журналов и найдёте почти всех. Узок круг этих людей. Страшно далеки они…

Тем, кому всё-таки нужны какие-то ориентиры, порекомендую обратить внимание на работы Лауры Ильиной и Татьяны Либерман — последняя особенно согрела своими московскими пейзажами.

Для интересующихся подскажу адресок: Фрунзенская наб., д.12

P.S. Напоминаем, что «Вечёрка» проводит свой конкурс летней фотографии «Как я провёл лето». По итогам тоже планируется выставка. Снимают все!

«Вечерняя Москва», №171(22.456), 31 июля 1998 года

Внук Шостаковича Митя верен делу деда

Гостинцы • Макар Зайцев

Он тоже пишет для большевиков, но пока не получает за это государственных премий.

Митя Шостакович, внук народного артиста и Героя соцтруда Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, на минувшей неделе разродился творением, которое современники хотя и вряд ли будут сравнивать с дедовской нетленкой типа вокально-симфонической поэмы «Казнь Степана Разина», но шуму оно наделало едва ли не большего. Так, отец Мити Максим Шостакович уже успел оборвать все провода, названивая сыну с требованием дать незамедлительные объяснения случившемуся. Сын же ничего иного, кроме рассказов о доброте душевной, по которой он и написал марш для Национал-большевистской партии Лимонова, выдать не в состоянии.

Поступок Дмитрия тем более странен, если знать, что в последний раз он мельком виделся с Эдичкой году в 1992-м, когда тот прогуливал по Парижу Жириновского. Спустя шесть лет он обрушился на Лимонова как снег на голову и сообщил, что пишет ему марш. Писатель страшно обрадовался и сразу же ломанулся к Мите — посмотреть на результаты. Вероятно, если бы не этот визит, марш так бы и не был дописан, ибо выяснилось, что младший Шостакович ждёт гостей, по случаю чего в квартире было полно пива и креветок. Злобный же Лимонов стоял над Митиной душой, и бедняге ничего не оставалось, как сочинять дальше — пока все дружно выпивали и закусывали.

И хотя многие уже решили, что конфликт, разгоревшийся в семействе Шостаковичей, вынудит Дмитрия попросить лидера НБП вернуть подарок, пока этого не произошло. Он лишь позвонил Лимонову из столицы Франции и попросил впредь говорить всем, что это личный подарок писателю, а не главе партии…

«Собеседник», №31(736), август 1998 года

Лимонов будет мстить

Персоналка • …

Лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов остался очень недоволен профсоюзной манифестацией. В интервью «ВМ» он назвал её «крайне позорной». Профсоюзные начальники, по его словам, «привели огромное стадо овец на площадь, бросили их там и смылись». Сам же Лимонов выразил свой протест против властей своеобразно: он лично запретил своей молодёжи участвовать в митинге. И потому очень обиделся на информацию НТВ, что якобы члены НБП участвовали в потасовках милиции. Эдуард Вениаминович признался, что главное его желание — найти автора телерепортажа и «набить ему хлебало».

«Вечерняя Москва», №231(22.516), 9 октября 1998 года

Не трожьте патриота Лимонова!

Письма из Ширинки • Василий Пеньков, крестьянин, дер. Ширинка Пензенской губернии

Дорогой Эдуард Вениаминович, или просто Эдуард, я написал бы и «Эдичка», но так как вы мне не баба и я вам не негр, то предпочитаю обратиться жёстко, уважительно и по-мужски!

Это что же я тут узнал, какой кошмар. Вам отказали в регистрации как общероссийской партии, и теперь ваши молодые национал-большевики не смогут участвовать в выборах. Вам якобы отказали потому, что вы экстремист и что у вас мало членов. Насчёт мало членов они бы помалкивали в своём избиркоме, у них там и какие-то «Культурные наследия», и прочие «единства», тоже мне многочлены.

Интересные какие вещи! Они у вас, значит, нашли экстремизм. Жириновский, наш женобоец и автор «Азбуки секса», у них обратно не экстремист. КПРФ со всякими персонажами типа одного генерала у них опять же таки не экстремисты, хотя их главная газета и призывает всё время повесить на фонарях молодых реформаторов в разных комбинациях и за разные места. А Лимонов у них — первый экстремист. Я вообще вашу газету «Лимонка» однажды видел, мне друг с Москвы завернул в неё посылку,— хорошая газета! Я знаю, что вы бюрократию ненавидите, коммунистов шпыняете и против носатых ничего не имеете, зато «новых русских» хотели бы приковать к батарее и отыметь сзади. Я не знаю насчёт отыметь сзади, тут на вкус и цвет товарищей нет, но насчёт приковать к батарее — я с вами совершенно солидарен.

И вот я что понял, дорогой Эдуард Вениаминович! Выходит дело, вы один и есть настоящий, искренний патриот. Потому что если они регистрируют Баркашова,— значит, им нужен Баркашов! Зюганов что ни скажи, Илюхин что ни вякни — нужны! Жирик — это же вообще цепной пёс ельцинизма, по-моему! Значит, им за то и плотют, чтобы они тут были плохие, пока другие, такие хорошие на их фоне, безальтернативно победят и окончательно разграбят страну! Вы понимаете, какая тут комбинация? Они же все, выходит, платные патриоты! И только вы бесплатный, от чистого сердца, потому что когда они создавали свои ячейки и договаривались о суммах, вы ещё были в Париже, где вели аполитический образ жизни.

Дорогой Эдуард, таперича за вами должны пойти все истинные патриоты, потому что раз вас одного так боится власть — значит, во всех остальных, включая фашистов, она совершенно уверена и даёт им зелёный свет.

«Собеседник», №1(756), январь 1999 года

Годовщина РККА не собрала толпы ностальгирующих

Компашка • Александр Митрофанов

Коммунисты, которые чураются общества Зюганова, отметили вчера годовщину рабоче-крестьянской красной армии шествиями и митингами (лидеры КПРФ поставили по этому поводу «галочку» ещё в воскресенье).

Однако конкуренты Зюганова не очень ладят между собой. Иначе бы не разделились на две крохотные колонны: одну составила Российская партия коммунистов и ВКПБ, другую — «Трудовая Россия» Анпилова, «Союз офицеров» Терехова и национал-большевики Лимонова. Сначала пошли (друг за другом с перерывом) по Тверской. А затем прокричали свои лозунги у памятника Жукову работы монархиста Клыкова.

Лидер РПК Алексей Пригарин объяснил корреспонденту «ВМ», что с Тереховым и Анпиловым он бы ещё пошёл в одной колонне, но с «профашистской партией» Эдуарда Лимонова — никогда. В свою очередь, писатель-революционер назвал Пригарина «безумным профессором» и на дружбу с ним особенно не претендует.

Но в недавно заключённом союзе между Лимоновым, Анпиловым и Тереховым тоже что-то треснуло. И хотя все они выступали с одного грузовичка, Лимонов отказался идти в компании товарищей возлагать цветы к могиле Неизвестного солдата. Он объяснил, что не любит это делать «под надзором милицейских кинокамер»…

Настроение у организаторов вчерашних краснознамённых манифестаций не было особенно праздничным. «Армия и страна в развале. Офицерский корпус деморализован. его иммунная система нарушена, и он не в состоянии сам себя защитить от гибели. Это очень удручает…»,— поделился Станислав Терехов своим настроением с корреспондентом «ВМ» уже на эскалаторе метро после окончания митинга. Продолжается ли политическая дружба с Лимоновым? единственное, что ей сегодня мешает,— это, по словам подполковника, «заморочки» лидера НБП. На митинге Лимонов предложил собравшимся поскандировать «Сталин! Берия! ГУЛАГ!». По-видимому, даже товарищам Лимонова подобная эксцентричность показалась излишней…

На Станиславе Николаевиче была форма советского офицера, и солдаты отдавали ему честь. «Символика — это очень важно для поддержания духа,— объяснил Терехов.— Я служил в Советской армии, в Российской практически не служил…».

«Вечерняя Москва», №37(22.614), 24 февраля 1999 года

Не на того напали

Мастер-класс • Лия Вачнадзе

Никита Михалков вступил в схватку с террористами.

Мне нравится фильм «Сибирский цирюльник». Меня огорчили вороха написанного о фильме критиками. Искренне хотелось бы написать о том, какая славная это картина, но, к сожалению, разговор о другом.

Михалков — человек не скандальный, не трогали бы его, он и оставался бы образцом истинной интеллигентности. Несколько скандалов, сопроводивших появление фильма, похоже, пошатнули этот славный образ. Теперь невольно приходится дифференцировать его профессиональные качества и личные.

О скандале с радиостанцией «Серебряный дождь» писали и говорили много: журналист Александр Гордон в прямом эфире назвал режиссера «усатой блядью». Михалков тогда отреагировал немедленно — директору радиостанции пообещал «Серебряный дождь» уничтожить, позвонил в правительство. Заговорили о лишении лицензии. Месть кровная и безжалостная всем членам семьи за дурость одного.

10 марта в Доме кино проходил мастер-класс Михалкова для студентов и молодых кинематографистов. Плавное течение речи Никиты Сергеевича вдруг прервалось, и все увидели стремительно бегущих по проходу двух молодых мужчин, услышали затем крик Михалкова: «Держите, держите его!». Возле выхода стояла толпа опоздавших, бежавшие в ней увязли, были схвачены и скручены. Между тем в зале все вскочили с мест, переспрашивали друг у друга, что случилось, и в ответ слышали: «Яйцом в него кинули!». Михалков спустился со сцены, подошёл к задержанным «террористам» (как потом выяснилось, представителям лимоновской Национал-большевистской партии) и… ударил одного из них ногой в лицо. Может быть, телекамеры не запечатлели этого исторического момента, но вечером по всем каналам показали только меткий бросок яйцом в безупречную жилетку мастера и — пропустив вышеописанный эпизод — насмешливого Михалкова возле поверженного и схватившегося за лицо хулигана. «Вот что значит быть русским режиссёром в России!» В момент этого заявления в руках у режиссера был пистолет «ТТ»… извлеченный из-за пазухи задержанного.

Вальяжный хозяин-барин «холопа наказал» по своим собственным, барским законам. По законам той России, в которой генерал закусывает стаканом и мужики идут «стенка на стенку». Хочется всё-таки верить, что мы живём в другой стране — цивилизованной, где один отвечает за то, что бросил в другого яйцом, а другой за то, что ударил обидчика ногой по лицу.

В конце концов в миллиардера Билла Гейтса, помнится, однажды тоже запустили тортом, и, если бы он обидчику набил за это морду, именно об этом кричали бы после газетчики, а не о досадной и нелепой выходке с тортом. В нашем случае — с яйцом.

«Вечерняя Москва», №47(22.624), 12 марта 1999 года

А Лимонов наехал на Степашина

Персоналка • Александр Митрофанов

Писатель-экстремист Эдуард Лимонов потребовал отставки Сергея Степашина. Правда, формально это требование подписано партсоветом Национал-большевистской партии. Эдуарда Вениаминовича очень огорчила неприятность, случившаяся с двумя его активистами: они были отправлены в кутузку после меткого метания яйцами в Никиту Михалкова. Теперь им грозит до пяти лет. Лидер НБП объясняет инцидент справедливым возмущением своих товарищей фактом «мафиозного налёта» на редакцию газеты «Лимонка» 20 февраля. Как утверждают лимоновцы, налёт на газету был организован по заказу Михалкова, а осуществлён людьми его личного друга Степашина.

«Вечерняя Москва», №47(22.624), 12 марта 1999 года

В столичных кругах

Олег Петров

⟨…⟩

Хулиганов осудили и сразу же амнистировали

Получили по 2,5 года и сразу же были амнистированы молодые люди, «прославившиеся» хулиганской выходкой в Центральном Доме кинематографистов. Напомним, что 10 марта члены Национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова 26-летний егор Горшков и 22-летний Дмитрий Бахур обстреляли сырыми яйцами выступавшего на сцене режиссёра Никиту Михалкова, сопровождая всё это грязными ругательствами.

Как стало известно «ВМ», Пресненский межмуниципальный суд, в котором проходило разбирательство по этому делу, признал подсудимых виновными в злостном хулиганстве и приговорил их к 2,5 года лишения свободы условно. Но прямо в зале суда по ходатайству прокурора молодые люди, согласившиеся извиниться перед Михалковым, были амнистированы. Бахур, уже отсидевший за время следствия в тюрьме 4 месяца, был освобождён из-под стражи сразу после оглашения приговора.

Сам Михалков, на заседании не присутствовавший, видимо, будет удовлетворён решением суда — ведь он сам просил назначить Бахуру и Горшкову наказание, не связанное с лишением свободы. Зато возмущён приговором председатель Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов. По его мнению,

«это де-факто признает, что два брошенных яйца влекут за собой четыре месяца лишения свободы и ещё два года и шесть месяцев лишения свободы условно».

Лимонов считает, что

«если бы потерпевшим был никому не известный гражданин, всё бы закончилось по-другому».

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №120(22.697), 29 июня 1999 года

Красные это не только Зюганов

Революционеры • Павел Гришин

У Виктора Анпилова, Станислава Терехова и внука вождя народов евгения Джугашвили всё, как у людей, в ближайшие выходные они тоже проведут съезд своего избирательного объединения, который называется «Сталинский блок за СССР».

Изначально с левыми радикалами шагал в ногу и представитель творческой интеллигенции (как бы он это слово ни считал для себя оскорбительным) Эдуард Лимонов — писатель и вождь молодёжной Национал-большевистской партии России. Но Лимонов — вечный диссидент: ужиться не смог не только с советской властью, но и с российским «антинародным режимом», и со своими революционными товарищами. Походив некоторое время с Анпиловым и Тереховым по митингам, Лимонов поссорился и с этими соратниками. И теперь занят тем, что судится с Минюстом, отказавшим регистрировать его партию. Между тем у Анпилова–Терехова на выборах будет достойный, хотя и менее крикливый, красный конкурент — блок «Коммунисты, трудовая Россия — за Советский Союз». его вождь — Виктор Тюлькин, председатель российской коммунистической рабочей партии, со скандалом исключивший в своё время из неё трибуна Анпилова. Несмотря на довольно несерьёзную фамилию, Тюлькин своё дело знает: в 1995 году он уже провалил свою избирательную кампанию и намерен повторить свой подвиг в декабре этого года. В этом ему обещают помочь другие столь же удачливые вожди: глава Российской партии коммунистов Анатолий Крючков и председатель Российской партии коммунистов Алексей Пригарин. Последние на дух не переносят не только антинародного Бориса ельцина и оппортуниста Зюганова, но и самого Анпилова. А «Союз офицеров» Станислава Терехова, «Трудовая Россия» и потомок тирана, напротив, от Виктора Ивановича без ума. Об этом и будет говориться на объединённом съезде в воскресенье.

«Вечерняя Москва», №158(22.735), утренний выпуск, 20 августа 1999 года

Не везёт Михалкову с фруктами

Город • В столичных кругах • Матильда Васильева

Никита Михалков нынче проводит вояж по провинции российской со своим супер-фильмом «Сибирский цирюльник». Однако не везде народ стонет от восторга при встрече с прекрасным.

В тихом милом городе Самаре нашему главному кинематографисту нанесли жуткое публичное оскорбление: лидер самарского областного отделения Национал-большевистской партии (попросту — партии Лимонова) Сергей Соловей швырнул в оскароносца огрызком груши. Да так метко, что попал творцу прямо по уху. Сие действо готовилось заранее и являлось местью за избиение в своё время Михалковым схваченного охранниками члена НБП Дмитрия Бахура, бросившего в того яйца в Доме кино. Месть свершилась в киноцентре «Художественный» в тот момент, когда Никита Сергеевич направлялся в окружении свиты и делегации движения «Наш дом — Россия» на встречу со зрителями. Выходка «террориста» повергла Михалкова в страшный гнев. Когда парня задержали, творец снова готов был дать волю рукам, а, может, и ногам. Но охрана удержала его от необдуманного порыва.

Кстати, во время разговора со зрителями, который получился совсем не таким, каким задумывался, Михалков заявил, что на известном снимке, сделанном в Доме кино, запечатлена вовсе «не его нога», но если бы он мог, то врезал бы от души и Бахуру, и Соловью.

«Вечерняя Москва», №191(22.768), 6 октября 1999 года

Яйца Лимонова настигнут Михалкова даже на Марсе?

вчера. сегодня. завтра • гостинцы • …

«Охоту на режиссёра» открыла Национал-большевистская партия Эдуарда Лимонова. На прошлой неделе в Санкт-Петербурге состоялось очередное покушение на Михалкова. Двое метателей подстерегли режиссёра на входе в кинотеатр, где шёл показ «Сибирского цирюльника», и «открыли огонь». Михалков отделался стрессом, а преступников схватили на месте. Интересно, а если Никита Сергеич решит укрыться на Марсе, это ему поможет или лимоновские яйца его и там достанут?

График метания пищевых продуктов в Н. С. Михалкова

1. Москва, 10 марта — яйца

2. Самара, 3 октября — груша

3. Санкт-Петербург, 10 октября — яйца

ПРОГНОЗ:

Москва, 3 ноября — груша

(данные за 1999 год)

«Собеседник», №41(796), октябрь 1999 года

Не кидайте ножи в Михалкова!

вчера. сегодня. завтра • инцидент исчерпан • Анна Шальная

На показе фильма «Сибирский цирюльник» в кинотеатре «Аврора» (Санкт-Петербург) в шедшего через толпу Михалкова кто-то швырнул нож. Кидавшего поймали. Им оказался молодой человек — член партии Лимонова. По поводу ножа он сказал: «Так это же игрушка!!!» Действительно ли нож был игрушечным, нам выяснить не удалось, но Никита Сергеевич перепугался не на шутку. Сразу после инцидента режиссёр поехал в БКЗ «Октябрьский», ворвался в зал, в котором проходила пресс-конференция Владимира Рыжкова из НДР, и начал громко ругаться. Под конец дело дошло даже до мата. Высказавшись, Никита Сергеевич переключился на тех корреспондентов, которые ещё оставались в зале. Под горячую руку ему попался телеведущий Руслан Кравцов. «Кто такой?! Почему записываешь?» — закричал он. На этой фразе один из организаторов мероприятия грубо выхватил у Руслана из рук диктофон и выдернул кассету с записью. Журналистов и музыкантов попросили удалиться казарменной фразой: «Очистить помещение!» После этого успокоенный Михалков покинул «Октябрьский».

P.S. Как нам стало известно, после того, как этот материал был написан, администратор кинотеатра «Аврора» позвонил во все издания северной столицы и предупредил, чтобы не смели этот случай афишировать по причине того, что его якобы не было.

«Собеседник», №44(799), ноябрь 1999 года

Шипы для президента

Алексей Перекашкин

Национал-большевики опять налимонились

— Следите за Горбачёвым, сказал голос в телефонной трубке.

— В каком смысле?— не понял я.

— Отслеживайте все движение, происходящее вокруг него. Против этого предателя готовится «акция».

Через день тот же голос спросил, буду ли я снимать церемонию вручения общероссийской общественной премии «Российский Национальный Олимп», где Михаил Горбачёв номинируется в качестве «Человека-эпохи». Я ответил утвердительно, и тогда меня информировали о готовящейся провокации.

Одно из кресел первого ряда ГЦКЗ «Россия» было с табличкой «Горбачёв». Рядом удобно устроился Владислав Третьяк (номинация — «Человек-легенда»). Знаменитый вратарь своей молниеносной реакцией вполне мог помешать «акции» против Горбачёва. Поэтому я взял в объектив противоположный подход к креслу бывшего президента.

Горбачёву вручают премию… В зале — никакого движения… Из-за кулис появляется девушка с цветами. Уверенно направляется к Горбачёву… По сценарию?

Не быть мне папарацци! Жест вручения цветов переходит в замах. Девушка наотмашь бьёт Горбачёва по лицу. Гвоздики с шипами от роз… И тут же из зала срепетированное: «Горбачёв предатель!»

Зал ахнул. Горбачёв… ему было очень трудно, но он сохранил выдержку.

Член Национал-большевистской партии Надежда Воронова была отпущена из отделения милиции в тот же вечер и даже успела с последней электричкой уехать в родную Ивантеевку.

Звоню вождю НБП Эдуарду Лимонову с просьбой прокоммонтировать инцидент:

— Горбачёв виновен в развале Союза,

— ответил «Эдичка».—

Поэтому присуждение ему титула «Человек-эпоха» — это насмешка над нами. Партия в подобных случаях не отдаёт приказов, но считаю, что «цель» выбрана правильно.

Таков «лимонный» стиль: провокации, провокации, провокации.

«Вечерняя Москва», №48(22.876), 15 марта 2000 года

В Горбачёва промахнулись

Персоналка • Павел Гришин

если в тебя бросают тухлое яйцо, значит, ты существуешь. В том числе и в политике. Михаил Горбачёв приехал в Санкт-Петербург, чтобы принять участие в учреждении Социал-демократического союза молодёжи, но брошенное в него яйцо пролетело мимо. Интерфакс, сообщая об этом, отметил: экспрезидент СССР «отнёсся к происшествию с юмором», Террористом оказался соратник Эдуарда Лимонова, активист возглавляемой им Национально-большевистской партии. В московском офисе НБП корреспонденту «ВМ» сообщили, что их питерский яйцеметатель (фамилию неметкого террориста не могли сразу вспомнить) «исполнял генеральную линию партии по дискредитации Горбачёва». Питерского террориста слегка пожурили в отделении милиции (говорят, что даже не били) и отпустили.

«Вечерняя Москва», №76(22.904), второй выпуск, 24 апреля 200 года

На будущей неделе

Алена Ъ-Антонова

Пик московской светской жизни в ближайшие дни придется на… остров Ибицу: там грандиозный клубный фестиваль. Впрочем, оставшимся в Москве скучать тоже не придется: диапазон тусовок — от посольского фуршета в честь полихлорбифенилов до барбекю на презентации альбома мужской эротики.

⟨…⟩

15 сентября. Клуб «Центральная станция». Фуршет и барбекю на свежем воздухе (в зависимости от погоды) на презентации первого в России фотоальбома мужской эротики Всеволода Галкина «Indigo». Гости — Виктор ерофеев и Эдуард Лимонов, Шура и Огненная Леди, Маша Цигаль и Андрей Бартенев, Борис Моисеев и Сергей Пенкин, известные фотографы, модели, участвовавшие в съёмках, некоторые депутаты Госдумы.

⟨…⟩

«Коммерсантъ», №168, 9 сентября 2000 года

Мужчинам дали синие дали

Вернисаж / персона • Марина Миславская

Презентация первого российского альбома мужской фотоэротики «Indigo» состоялась в субботнюю ночь. Традиционные исследователи российской мужской жизни Виктор ерофеев, Эдуард Лимонов и Артемий Троицкий манкировали мероприятие, в связи с чем презентация перешла в разряд тусовки для своих.

Indigo — это краска. Синефиолетовая, как на джинсах. На фоне синего цвета уже 10 лет художник Всеволод Галкин пробивает свою эротическую стезю. Сначала женскую. Но с женщинами Галкину не повезло — оказалось, тут уже поработали другие известные авторы. А рядом непаханый эротический пласт — мужчины.

«Мужчины-модели амбициозны, капризны и неартистичны»,— признался корреспонденту «ВМ» Всеволод Галкин. По его мнению, мужской «эрос» очень близок к «эго» и соткан из множества социальных, профессиональных, ролевых, поведенческих, национальных, чувственных и прочих моментов самоутверждения. И пока они, мужчины, не найдут свою даль и не начнут в неё пристально всматриваться, никакого эроса от них не дождёшься. Поэтому Галкин в своей работе эти «дали» создавал искусственно: мужчины в путешествиях и на работе, с друзьями, на природе, с топором и с оружием. Чем естественней, скажем, смотрится топор в руках, тем органичнее и эротичнее герой на фото. В результате получилось шесть историй мужской жизни в интерьерах и без исподнего.

Презентация сопровождалась шоу с демонстрацией модного мужского белья. Показ вызвал особый интерес многочисленных дам. Элегантные разноцветные плавочки из кусков яркой однотонной ткани, надетые под симпатичные семейные трусы до колен. Мягкие пижамки «а ля летний лужок» — с бермудами и очаровательным цветастым топом. А унылые «комплекты зимнего нижнего белья», состоящие обычно из унизительно-безобразных кальсон и рубахи, как оказалось, можно превратить в красочный праздник «бодибилдинга» если исполнить эти комби из модной ткани стрейч с пикантным геометрическим рисунком.

«Вечерняя Москва», №174(23.001), 18 сентября 2000 года

Эдуард Лимонов в ожидании суда

Семен Ицкевич

Небезызвестен он, по крайней мере, в трёх ипостасях: как писатель, как солдат удачи и как политик. Как писатель он, кажется, начался с шокирующего романа «Это я — Эдичка», читать который мешает чувство брезгливости. Знаю, что есть «эстеты», которым интересно разглядывать Эдичку, вышедшего на балкон отеля нагим с кастрюлей холодных щей, или в ситуациях с сексуальными партнерами обоих полов, но у меня это вызывает отвращение. Я не любитель подобных сюжетов, порнографии, ненормативной лексики, которой этот роман нарочито переполнен. Поэтому процитирую лишь одну Эдичкину фразу, где, мне кажется, он на редкость правдив: «Я подонок, отброс общества, нет во мне стыда и совести, потому она меня и не мучит».

Небезызвестный Эдуард Лимонов девять месяцев томится в Лефортовской тюрьме ФСБ. Небезызвестен он, по крайней мере, в трёх ипостасях: как писатель, как солдат удачи и как политик. Как писатель он, кажется, начался с шокирующего романа «Это я — Эдичка», читать который мешает чувство брезгливости. Знаю, что есть «эстеты», которым интересно разглядывать Эдичку, вышедшего на балкон отеля нагим с кастрюлей холодных щей, или в ситуациях с сексуальными партнерами обоих полов, но у меня это вызывает отвращение. Я не любитель подобных сюжетов, порнографии, ненормативной лексики, которой этот роман нарочито переполнен. Поэтому процитирую лишь одну Эдичкину фразу, где, мне кажется, он на редкость правдив: «Я подонок, отброс общества, нет во мне стыда и совести, потому она меня и не мучит».

Всего Лимоновым написано три десятка книг и еще одну он написал теперь в тюрьме. Ознакомившись с несколькими его произведениями, я не узрел в нём писателя в привычном смысле этого слова. Однако свои читатели и поклонники у него, несомненно, есть.

Лимонов — это, как известно, псевдоним, его фамилия — Савенко, ему 55 лет. Он из Харькова, жил в Москве, в 1980-м каким-то образом оказался в Париже, затем в Нью-йорке, после долгой эмиграции возвратился в Москву. Личность странная и загадочная. Кто его двигал по заграницам, можно только гадать.

Как солдат удачи он принял участие в трёх сербских войнах на стороне братьев-славян, хвалится, в частности, что ходил в атаку на мусульман в Сараево. Опять же непонятно, как он туда проник, как пересекал государственные границы туда и обратно. если незаконно, т.е. без виз и государственной поддержки, то почему по возвращении в Москву его не привлекли к ответственности? Он еще воевал в Приднестровье. Конечно, на стороне сепаратистов, т.е. на стороне русских против румын-молдаван. Сообщают, что и в Абхазии повоевал. Тоже на стороне сепаратистов, хотя в данном случае, как ни странно, на стороне мусульман. То ли ему всё равно, с кем и против кого, лишь бы автомат дали побаловаться, то ли выполнял задания, не рассуждая.

Наконец, как политик г-н Лимонов известен тем, что в 1993 году основал Национал-большевистскую партию России. В декларации по этому поводу была сформулирована цель новой партии: «Устранение от власти антинациональной хунты и режима социальной диктатуры подавляющего меньшинства. Установление нового порядка, основанного на национальных и социальных традициях русского народа». Партийная демагогия близка к нацистской. Флаг и нарукавные повязки — как у Гитлера, только вместо свастики — большевистский «серп и молот». И постоянно немецкое «Ахтунг!» вместо русского «Внимание!». Надо думать, это намёк, что может последовать и «Хенде хох!»

Чем-то эта партия напоминает Либерально-демократическую партию Жириновского. Правда, ЛДПР бесчинствует в Государственной Думе, а НБПР пробиться в Думу пока не удалось, и она бесчинствует на улицах. Обе эти партии с их одиозными вождями, как и многие другие организации экстремистского толка, возникали в России не просто так, они определённым властным структурам были нужны или же создавались ими на всякий случай, когда вдруг смогут понадобиться. Кстати, перескажу из книги Александра Бовина то, что поведал ему Юрий Любимов. «Это не байка и не выдумка,— заверил Любимов. — Мне рассказывал один человек, которому я очень доверяю. В фонде Горбачёва собралась очень узкая компания. Кто-то что-то сказал о Жириновском. Горбачёв поморщился и заявил, что во всём, что происходит с Жириновским, надо винить ельцина. Тут один из присутствовавших вмешался: «Да нет, Михаил Сергеевич, это вы же Жириновского запустили». «При чём тут я?»,— негодует Горбачёв. А ему напоминают: «Как-то раз вы дали Крючкову (председателю КГБ — С.И.) задание: «Нужен человек для оппозиции. Подыщи». Крючков тогда откопал Жириновского. Провели вечерок втроем: вы, Михаил Сергеевич, Крючков и Жириновский. И после этого вечера вы сказали: «Годится, запускайте!»».

Представляется, что подобным образом нашли и запустили Лимонова. Теперь у его партии по всей стране ячейки и своя газета «Лимонка» с осколочной гранатой в качестве символа. Судя по масштабам работы, на НБП расходуются немалые деньги, т.е. деятельность партии кем-то щедро финансируется. Прежде всего — подрывная деятельность в бывших советских республиках, ставших независимыми государствами, но газетой «Лимонка» именуемых не иначе, как оккупированными территориями России. Сообщения оттуда идут в газете под рубрикой «Новости с оккупированных территорий». Немалый упор делается и на антиамериканскую пропаганду. В этом отношении характерный штрих можно было увидеть на официальном сайте НБП 13 ноября: «Героическое падение авиалайнера в Нью-йорке… Это событие безусловно не могло не обрадовать прогрессивную часть человечества: нас, нормальных националистов, а также мусульман».

Теперь от литературы и политики перейдём к уголовщине. 7 апреля с.г. группой захвата ФСБ Лимонов был арестован на Алтае, куда прибыл на помощь своим соратникам-«нацболам», схваченным с поличным при покупке партии автоматического оружия. Причём это не единичный случай, месяцем раньше четырёх его соратников задержали в Башкирии при попытке приобретения автоматов Калашникова и патронов к ним. Первоначально Лимонову инкриминировали содействие в незаконном приобретении, хранении и перевозке оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ. Позже в ходе следствия добавили обвинение в организации незаконного вооруженного формирования и в терроризме, что по одной статье Уголовного кодекса карается лишением свободы на срок от 2 до 7 лет, а по другой — от 10 до 20. Защита ходатайствует об изменении меры пресечения на подписку о невыезде, прокуратура продлевает срок содержания под стражей. По словам адвоката, следствие как будто закончено. Вскоре, наверно, узнаем его результаты. Но чего не узнаем, так это подоплёки дела: почему изменилось отношение власти к Лимонову. То ли власть меняется (или там раскол), то ли подопечный вышел из повиновения и слишком далеко зашёл?

Пока же узник томится в камере и пишет оттуда письма. Прежде всего, написал своему другу-единомышленнику Проханову, главному редактору газеты «Завтра». «Меня потряс Говорухин»,— пожаловался он: когда адвокат обратился к нему с просьбой поручиться за Лимонова, что тот не сбежит, если его выпустят из тюрьмы под подписку о невыезде, «названный патриот» отказался дать поручительство! Чего испугался? Разочарован Лимонов в «элите»: мельчание там и разлад.

Друг Проханов в ответ организовал и опубликовал в своей газете письмо писателей России президенту Путину. Вот его суть: «Литературные мечтания, метафоры и призывы не должны становиться предметом уголовного преследования. Любые найденные доказательства вины писателя должны быть тщательнейшим образом проверены, а сам Эдуард Лимонов должен быть освобождён». Не правда ли, интересно написано: автоматы Калашникова это вроде бы метафоры, не факты, а литературные мечтания, доказательства вины должны быть проверены, но и не дожидаясь проверки, нижеподписавшиеся писатели уверены, что Эдуард Лимонов должен быть освобождён.

Текст письма президенту, впрочем, никакой неожиданности не представил, он вполне в духе привычных писаний Проханова и его компании. Неожиданно было лишь то, что среди 35 подписантов — Проханова, Белова, Бондаренко, Личутина, Куняева… вдруг видим имена, странным образом сюда попавшие: Юнна Мориц! Лев Аннинский! Боже, что случилось? Сами бы подписали просьбу об освобождении из тюрьмы писателя Лимонова — это ладно, но оказаться в такой компании — совсем другое дело.

Не только люди меняются. Меняются также некоторые издания. Вероятно, по той же причине, что и люди. Не узнаю в последнее время «Литературную газету». Именно там в сентябре было опубликовано большое письмо Эдуарда Лимонова. Вот оно вкратце: «Пять месяцев назад меня посадили в лефортовскую крепость. Мне выпала честь продолжить список лучших русских писателей, начиная с Радищева, Рылеева, Шевченко, Достоевского, Бакунина, Чернышевского, Писарева, Гумилева, Бабеля, Мандельштама и многих других, а доселе заканчивающийся Солженицыным и Бродским». Записав себя в этот ряд, узник стал жаловаться на Анатолия Приставкина, который, будучи председателем комиссии по помилованию при президенте, отказался заступиться за Лимонова. Почему отказался? Объяснение приводится такое: лет 10–12 назад в Париже на встрече читателей с писателями (Приставкиным, Разгоном и Петрушевской) Лимонов «высказался о завываниях Льва Разгона как о второсортной лагерной литературе, еще что-то ядовитое добавил. Результат — «главный помилыватель» не может слышать о Лимонове без отвращения».

Лимонов сравнивает себя с французом Жаном Жене: «Когда я переселился во Францию в 1980 году, там полностью замалчивали Жана Жене… За то, что выступил в защиту прав палестинского народа, вступился за партию «черных пантер», за «банду Баадера», т.е. был на стороне врагов буржуазного общества». А когда Жене умер, тогда, мол, его во Франции признали.

Энциклопедический словарь сообщает о Жане Жене следующее: «французский писатель. В первую половину жизни — бродяга и вор, в 1948 году приговорен к пожизненному заключению, отменённому по ходатайству литераторов». Чем знаменит Жене? О своеобразии творчества этого писателя в том же словаре читаем: «героизация преступления; мотивы тотального разрушения и поругания»… Так ведь правильно, что такого разрушителя человеческой морали замалчивали, он и посмертной памяти не стоит. Вот ведь какой нашёл себе Лимонов образец для подражания! И сам хочет стать таким образцом для вовлекаемых в его партию юнцов.

Далее он пишет: «Государства по природе своей некрофилы — любят мертвых писателей… Конфликт с властями — признак большого художника… Так хотя бы уважайте меня! Я так разительно похож на предыдущих проклятых гениев, что вам, господа власти и господа общества, не приходит в голову мысль, что вы имеете дело с Большим художником?»

Легко, оказывается, стать «Большим» художником — конфликтуй с властями, бесчинствуй… Однако Лимонов сообщает читателям «ЛГ» еще и о своих зарубежных «заслугах перед Родиной»: 15 его соратников, арестованные в Севастополе, «напомнили украинским властям о претензиях России на русскую землю»; 3 члена его партии «оккупировали собор Святого Петра в Риге», за что были арестованы властями Латвии и судимы; он борется за права русских в Казахстане, где «5 с половиной миллионов русских живут в ужасе».

В газете «Лимонка» соратники Лимонова славят своего вождя за то, что он отстаивает права русских на территориях «фашиствующих режимов квазигосударств, возникших на постсоветском пространстве». Нельзя не заметить, что эта концепция вступает в вопиющее противоречие с новой доктриной, провозглашенной президентом России Путиным на недавней юбилейной встрече всех глав СНГ. Не исключено, что на фоне большой политики России мелькание Лимонова и дерзкие вылазки его мальчиков стали вредить имиджу российской власти, так что с властью у национал-большевиков наметился разлад. Наконец-то.

Власти стал неудобен зарвавшийся Лимонов, его же, ожидавшего от власти поддержки, постигло разочарование: «Номенклатура всё так же ревностно сидит на властных рычагах, оскалив все зубы. И зверски кусает любого приблизившегося». Этими фразами Лимонов закончил другое своё послание, адресованное «Независимой газете». Редакция «НГ» опубликовала это «нечто вроде политического памфлета», но с оговорками неприсоединения к одиозному автору.

Редакция «ЛГ», предваряя публикацию Лимонова, тоже заверила, что это «не акт сочувствия политическим взглядам автора», однако она считает, что «писатель всегда остаётся писателем. Особенно, если талант его несомненен. И у него всегда есть высшее право: обратиться к читателю и быть услышанным». Какая трогательная забота! У писателя — «высшее право». А у инженера, ученого, врача, военного, у любого гражданина — такого права нет? Ведь сидит Лимонов в Лефортово не как писатель, а как гражданин, подозреваемый в серьёзных преступлениях. Неужели то, что он еще и писатель, даёт ему привилегию?

Недавно в телепрограмме Андрея Максимова главный редактор «ЛГ» Юрий Поляков, высказываясь по другому поводу, сказал, что, по его мнению, писателя нельзя оценивать по его политическим взглядам. А я вот не знал, что нельзя, и именно по политическим взглядам в первую очередь всегда оценивал писателей, особенно же посетивших мир, по словам поэта, в его минуты роковые. Такой писатель, как кумир Лимонова Жак Жене,— лучше бы сидел в тюрьме, и не следовало давать ему возможность будоражить умы подростков сладостью порока, героизацией преступлений, романтизацией терроризма.

Выскажу ещё впечатление о недавнем обсуждении дела Лимонова на радио «Свобода». Ведущий напомнил о деле Юлия Даниэля и Андрея Синявского. «Сравнение не совсем правомочно,— заметила участница передачи, вдова Андрея Синявского Мария Розанова,— потому что писатель Синявский был посажен за писательство, и ему его литературные произведения предъявили в качестве обвинения, а писатель Лимонов посажен не за писательство, а за деятельность… Там судили литературу… Здесь объектом следствия становятся вымышленные обвинения в терроризме». Непонятно, как уважаемая Мария Розанова из Парижа видит, что обвинения вымышленные. Вряд ли она в этом убеждена, но о давнем своём знакомце ей хочется думать хорошо. «если, скажем, два года тому назад,— сказала она,— очень любимый мною писатель мог валять дурака одним способом, и всех это вполне устраивало, что вот есть ещё такой вариант свободы, то сегодня власти нужны другие оппозиционеры, другие солдаты, другие люди. И Лимонов в очередной раз оказался ненужным». И далее: «Понимаете, меня… поразило, как лимоновских мальчишек в Риге, вместо того, чтобы… ну, максимум… сделать хулиганство «злостным хулиганством»… Это когда ребята забрались на какую-то церковную верхотуру и грозили оттуда что-то взорвать… Получили они — по многу лет». А я считаю, что поделом получили, какие могут быть разговоры о «ребятах» с гранатами! И их вождь, коль свершится правосудие, должен своё получить.

Кстати, ведущий радио «Свобода» Владимир Бабурин заключил беседу тем, что сам он в отличие от некоторых участников обсуждения не принадлежит ни к числу поклонников литературного таланта Эдуарда Лимонова, ни к числу его политических сторонников.

Вообще-то, писатель Лимонов или не писатель, талантлив он или нет — в данном случае не имеет значения. И то, что его хотят вызволить из тюрьмы именно как писателя, да и сам он на этом настаивает — забавный прецедент. Приведу в связи с этим интересную цитату из его публикации в «ЛГ»: «Когда в 1964 году судили совсем еще сопливого, не написавшего еще ничего значительного, начинающего поэта Бродского, наше общество реагировало на суд и приговор более или менее единодушно — с негодованием». Ну, нет, замечу, прервав цитату: мы ведь помним, как это было! Лимонов сильно преувеличивает единодушие и негодование советского общества. Для чего? Чтобы контрастнее, рельефнее представить нынешнего себя, любимого. Вот конец лимоновской цитаты из «ЛГ»: «Арест Эдуарда Лимонова, автора 30 книг, яркого писателя, по выражению Wall Street Journal, смахнувшего викторианскую паутину с русской литературы, вполне возможно, что самого крупного современного писателя России, вызвал, извините, спазму удовольствия у нашего общества». Опять преувеличение: ни спазмы удовольствия, ни спазмы огорчения Лимонов от общества не получит. Думаю, его уделом будет (в лучшем для него случае) безразличие.

Кстати, ревниво сопоставляя себя с Бродским, Лимонов не напомнил читателям «ЛГ», что год назад в газете «Завтра» он охаял нелюбимого им поэта в статье «Поэт-бухгалтер. Несколько ядовитых наблюдений по поводу феномена И.А.Бродского». Я оставлю без внимания «ядовитые наблюдения» Эдуарда Лимонова, приведу лишь забавное начало его статьи. Как будто она была не о Бродском, как будто Лимонов писал о своих нынешних защитниках и о самом себе, глядя в зеркало: «Для невинного и неискушенного читательского восприятия писатель — святыня. Для своего брата-писателя он более или менее любопытный шарлатан со своими методами оглупления публики». Вот так, наверно, и следует нам воспринимать лефортовского узника: более или менее любопытный литературный шарлатан со своими методами оглупления фашиствующих молодчиков, по призыву своего вождя рвущихся к оружию и террору. По всему видно, что российская власть в состоянии справиться с национал-большевиками, как и со всеми прочими экстремистами. По принципу Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью». Было бы желание. А оно не очевидно: вдруг ещё понадобятся, вдруг для чего-нибудь пригодятся!

«Люди», 12 декабря 2000 года

А Лимонов никому не нужен?

наблюдатель • Дмитрий Быков

Трудно становится оценивать ситуацию. Не успеваешь кого-нибудь похвалить — глядь, и гадость человек сделал. Парфенов, так красиво ушедший с гусинского НТВ, так некрасиво пришел на йорданское. Добродеев, так красиво ушедший в отставку, так некрасиво в нее не отпущен. Словом, ситуация меняется на глазах, люди — тоже, и увы — не к лучшему. еще Томас Манн говорил, что времена торжества абсолютного зла вроде фашизма — благотворны в нравственном отношении: по крайней мере легко определиться и трудно ошибиться.

Но есть в нашей текущей реальности для меня однозначно мерзкое событие. Это объединение «единства» с «Отечеством». Юрий Лужков при сем, собираясь возглавить координационный совет «единого Отечества», заметил, что цели и мировоззренческие установки у двух этих партийровесниц «очень-очень схожи». еще бы не схожи! Можно сказать, тождественны: отсутствуют как таковые.

Совсем недавно эти «отечественные» люди называли себя оппозиционерами. Много чего говорили о партии «единство» — говорили, кстати, вполне справедливо. Сегодня они прибежали целовать медведя в заросшую, заматеревшую морду. И неважно, что они теперь покупают — сохранность и комфорт своей команды, третий срок на посту мэра, будущий пост премьера…

Что, дорогие коллеги с НТВ, видите ли вы теперь, кто вам так нравился? Я не злорадствую, я просто хочу, чтобы вы задумались о том, кто ваши друзья. И нет ли среди ваших нынешних друзей кого-нибудь вроде…

есть и еще один аспект, заставляющий меня даже в эти прелестные весенние дни все хуже думать о человечестве и выбирать, куда бы это бежать из моего единого Отечества. О такой оппозиции, как ОВР, говорить теперь нечего. О такой оппозиции, как НТВ,— кажется, тоже. Истерика по поводу несчастного телеканала не утихает, но хоть бы кто на этом канале (вещающем ныне с ТНТ) или на свободной радиостанции «Эхо Москвы» замолвил слово или провел акцию в защиту Эдуарда Лимонова! Этот большой писатель, арестованный на Алтае по совершенно дутому обвинению, сидит сегодня в Лефортово. Хотя какую опасность может представлять для Путина авангардный прозаик с его игрушечной партией, состоящей из книжных юных анархистов?!

Лично я за одну книгу Лимонова отдал бы все подшивки всего гусинского медиа-холдинга — прежде всего потому, что Лимонов действительно всегда был талантлив и свободен. Потому сегодня и не нужен никому.

«Собеседник», №15(870), 19–25 апреля 2001 года

Зачем Лимонову «лимонки?»

Общество • Писатель / тюрьма • Павел Гришин

Жизнь вождю национал-большевиков не покажется мёдом.

Арестован и посажен в следственный изолятор «Лефортово» Эдуард Лимонов. Лидера Национал-большевистской партии скрутили далеко от Москвы — на таёжной пасеке в Алтае, где писатель и революционер ещё с осени находился в «творческой командировке». На природе господин Лимонов вёл безобидный образ жизни: питался мёдом, охранял пчёл, принадлежащих известному барнаульскому знахарю Семёну Пирогову, и писал очередную книгу. Но в ночь на 8 апреля творческий процесс прервал десант из нескольких десятков вооружённых сотрудников ФСБ, высадившихся с вертолёта неподалёку от пасеки. Вместе с вождём НБП в ходе спецоперации были задержаны ещё 15 приятелей Лимонова. Но почти всех тут же отпустили. Интерес для чекистов представляли лишь два нацбола — сам Эдуард Лимонов и его ближайший соратник — член исполкома НБП и учредитель партийной газеты «Лимонка» Сергей Аксёнов.

Под «колпак» чекистов группа активистов НБП попала в прошлом месяце. Центр общественных связей ФСБ сообщает, что национал-большевики были задержаны при попытке приобретения партии автоматического оружия, боеприпасов и взрывчатки. И что «получены доказательства причастности к указанным преступлениям председателя НБП Эдуарда Савенко (Лимонова)». В штабе лимоновцев говорят, что лидера их партии арестовали по анонимному доносу. Обыски прошли и в самом штабе партии, который сами нацболы романтично именуют «бункером». При этом были изъяты многие, полезные, с точки зрения чекистов, для следствия предметы — различные бумаги и компьютер. Сами же лимоновцы утверждают, что «поводов для паники нет. Партия живёт и функционирует». И что «арест вождя должен сплотить наши ряды». Такое оптимистическое по духу воззвание к соратникам появилось на официальном сайте НПБ.

«Вечерняя Москва», №71(23.142), 16 апреля 2001 года

Эдичка Лимонов косит под Сальвадора Дали

вчера. сегодня. завтра • Ольга Сабурова

Эдуард Лимонов, задержанный 2 недели назад на Алтае, сидит в двухместной камере в Лефортово. его сосед подозревается в перевозке наркотиков, сам писатель — в скупке и хранении оружия.

— Эдуард Вениаминович даже в тюрьме пишет книги, одна беда — ему шариковых ручек не хватает,— говорит его адвокат Сергей Беляк.— ещё он делает физические упражнения: раньше 150 раз в день отжимался, теперь — 200. Когда я его в последний раз видел, он отпустил усы и бороду и стал похож на Сальвадора Дали.

— Возможно, Лимонова выпустят — под залог или под поручительство известного человека,— говорит адвокат.— Шансы у нас большие: ни один свидетель обвинения в своих показаниях имя Лимонова не произносит. На днях я разговаривал с Жириновским, и он готов защитить Эдуарда в любой момент, хотя отношения у них довольно сложные.

«Собеседник», №16(871), 26 апреля — 2 мая 2001 года

Лимонову пообещали 15 лет тюрьмы

Общество • Писатель / арест • Александр Митрофанов

В деле фигурируют четыре автомата.

В Латвии сегодня судят троих членов Национал-большевистской партии, захвативших в ноябре прошлого года башню собора Святого Петра. А в России находится под следствием группа их товарищей, обвинённых в приобретении и хранении автоматов Калашникова и патронов. На Алтае, на лесной пасеке был арестован и лидер НБП Эдуард Лимонов. Сейчас известный писатель находится в «Лефортово». А его адвокат Сергей Беляк дал интервью «ВМ».

— Вашему подзащитному не собираются менять меру пресечения?

— Всё, что возможно, мы делаем, но сейчас не в этом суть. Главное — консолидировать усилия по защите всех обвиняемых по делу. На этой неделе мы отправим в суд личное поручительство за Лимонова известных людей — депутатов, членов писательского сообщества, Пен-клуба, общественных организаций…

— Кто конкретно согласится подписаться?

— Многие, но называть имён пока я не буду.

— Сколько человек проходит по делу?

— Вместе с Лимоновым шесть.

— И никто вину не признает?

— Лимонов не признает свою вину в категорической форме. И, как нам стало известно, не признают свою вину те подследственные, с кем нам удалось общаться через адвокатов. Но некоторые адвокаты «рекомендованы» следователями. Эта практика у нас, к сожалению, до сих пор бытует в милиции и в ФСБ. И эти адвокаты нас как-то сторонятся — не выходят на связь, хотя все прекрасно меня знают.

— Давно сотрудничаете с Лимоновым и с его партией?

— Я с партией не сотрудничаю. Но с Лимоновым — уже много лет. Два года назад я защищал его ребят, которые бросались яйцами в Михалкова. А на рижский процесс ездил по просьбе Лимонова и при содействии МИДа.

— В деле фигурируют четыре автомата Калашникова?

— Лимонов к ним никакого отношения не имел. Они были куплены за месяц до задержания Лимонова, который в тот момент находился в Москве. Но его специально не задерживали и провели такую устрашающую акцию — силовой захват накануне рижского процесса. Я увязываю это с рижским процессом и с желанием ФСБ покончить с партией, которая им очень сильно мешает.

— Чем она им мешает?

— Не нужна им такая радикальная партия. Когда Лимонова задержали, то офицер ФСБ признался: «Наконец-то мы покончим с вами. Вот дадим тебе лет 10–15 — и твоей партии не станет. А то мы даже дома не бываем: ездим по городам и весям за тобой и за твоими ребятами».

— Но ведь оружие — дело серьёзное.

— Поймали кого-то с автоматом, с пистолетом, ну и что? Сейчас на улице можно поймать каждого десятого: у него или пистолет, переделанный из газового в боевой, или настоящий. А ещё у него найдут удостоверение члена ЛДПР, КПРФ или «Единства». Сейчас все в «Единство» пошли. Мне звонит мой клиент Коняхин — бывший мэр Ленинска-Кузнецкого. Его мне доводилось защищать. Сейчас он член партии «Единство». В той же Кемеровской области — каждый третий судим. Половина из них будет членами «Единства», половина — КПРФ. У каждого десятого — пистолет: только хватай. И они станут говорить, что им в штабе партии приказали обзавестись оружием? Меня в данном случае беспокоит судьба не столько Лимонова — он себя защитит: это мужественный человек, крепкий,— но ребят. Особенно рижских: им грозит от 15 лет до пожизненного.

— Кто конкретно указал на Лимонова как на соучастника?

— Пока неизвестно. Но вполне возможно, что кто-то за это купил свободу. Ведь на той заимке в Сибири насилие применялось ко всем — их там было 8 человек.

— Как чувствует себя ваш подзащитный в некомфортных условиях?

— Как можно чувствовать себя в «Лефортово»? Ужасно. Отвратительно. Как Райкин говорил, мерзопакостно… Я не принадлежу к Национал-большевистской партии, но мне дорог Лимонов. И я думаю, что он дорог многим.

«Вечерняя Москва», №77(23.148), 24 апреля 2001 года

Мой друг Лимон

Владислав Шурыгин

Я знаю, какой он сейчас там, в камере. Собранный, чуть флегматичный. Знаю, что по утрам он до судорог в плечах отжимается от пола, потом фыркает, обмываясь холодной водой. Знаю, что потом садится за стол и начинает писать, а если ему не дадут ручку и бумагу, то будет просто думать. Он очень быстро привыкнет к камере. Как быстро привыкал к ночлежкам, чужим квартирам, казармам и блиндажам.

его следователи напрасно думают, что камера, тюрьма его сломают. «БА-Альшая ошибка!», как говорил герой одного фильма. Камера, неволя угнетают и переламывают того, кого выдернули из мягкого уютного быта, из домашней постели, от страстной жены, от сытного стола, от милой сердцу домашней библиотеки, шлепанцев, ванной и уютного сральника. Но у Лимона никогда ничего этого не было. И, заперев его в тюрьме, они, тюремщики, его, в сущности, ничего не лишили. Пожалуй, впервые в жизни он больше не будет ломать голову над тем, где добыть денег, чтобы заплатить за жилье и жратву. Ведь у него никогда после детства не было своего дома. Он менял континенты, как предпенсионные фээсбэшные полковники халявную мебель. Он оставлял квартиры и роскошные особняки, лофты, студии, роомы. Я думаю, что он сам уже не сможет посчитать и вспомнить все свои временные пристанища.

И какая злая насмешка в том, что спустя несколько лет лефортовская тюрьма будет гордиться тем, что в ней «жил» поэт, писатель и революционер Лимонов. Ведь гордятся же питерские «Кресты» тем, что в их стенах «бывали» Жженов и Гумилев.

…Наша дружба с Лимоном того редкого сердечного свойства, которое не требует постоянных заверений, непременных частых встреч, клятв и публичности. Нет. Она, скорее, нутряная, когда человека чувствуешь на расстоянии, когда достаточно просто знать, что с ним все ОК, как говорит Лимон. Помню, как неожиданно почувствовал, что с ним беда. Я сам был в те недели на трудной развилке жизни, но вдруг неожиданно мне приснился Лимон, который присутствовал на собственных похоронах. Была сцена, был гроб на постаменте и живой Лимон в нем. Я помню, что помогал ему вырваться из него…

Наутро я позвонил Лимону и был по-детски счастлив услышать его живым и здоровым. Это было время окончательного его мучительного разрыва с Натальей.

За годы нашей неспешной и неброской дружбы я постиг одну очень важную тайну о нем. Эта тайна его вселенского сиротства. Так уж вышло, что потерявший в этой жизни все, что составляет суть жизни нормального человека, терявший не раз самого себя, он стал СТРАННИКОМ, он стал СИРОТОй всего нашего мира. Именно его сердце художника, поэта оказалось открыто этому редчайшему дару и страшным веригам СИРОТСТВА ЗА ВеСЬ МИР.

Наверное, таким же вселенско одиноким был Бодлер, таким одиноким стал в последний свой год есенин. Но только в этом вселенском сиротстве открываются последние тайны бытия, и только в нем у человека остается единственный и самый преданный его друг — СМеРТЬ…

Наверное, поэтому ему никогда не бывало жарко, и даже в самую свирепую жару он мог ходить в куртке из толстенной «болоньи» и балдеть от солнца. Так слепые узники подземных казематов греются в луче, чудом пробившегося сквозь лопнувший вековой камень солнца.

Он сух и холоден, Лимон. И у него уже давно нет времени тратить свое тепло на людей. И только понявший это человек, смирившийся с этим, способен стать ему другом.

Мне просто хорошо, что он есть на этом свете. И большего мне не надо. Впрочем, нет. Обманываю. Надо! Я не хочу, чтобы его держали за решеткой!

Что он сделал?

Он остался последним часовым своей неласковой Родины. Той Родины, которая вышвырнула смешного, наивного, эпатажного поэта Эдичку по израильской визе за рубеж и попыталась забыть о нем навсегда. Но не еврей, не диссидент, ни даже интеллектуал (почти всю свою жизнь Лимон кормил себя не плодами своего литературного таланта, а руками) все эти годы пытался вернуться домой. Он был там, в Америке, во Франции, в десять раз больше советским, чем добрая половина посольской шоблы, мечтавшей не о мировом коммунизме, нет. А о том, как бы прожить на «обетованном Западе» как можно дольше. Лимон выходил с одиноким плакатом против гуруобразного Солженицына, смеялся в своих статьях над недалеким «светочем» Сахаровым. Он вел свою войну. И он в ней победил.

Как сказал однажды сквозь зубы Киссинджер:

«Один роман «Это я, Эдичка!» причинил Америке вреда больше, чем вся советская пропаганда за двадцать лет».

ему разрешили вернуться одному из самых последних. Он приехал в страну, которую уже рвали на части новоявленные демократические мессии. Народ безмолвствовал, точнее — нет. Народ, одурманенный демшизовой пропагандой, радостно затягивал на собственной шее веревку и дрожащими от возбуждения руками пилил ножки у табуретки, на которой стоял.

Лимон мог тогда не просто устроиться, он мог «УПАКОВАТЬСЯ» на всю жизнь. Всего-то и надо-то было, что поддержать «демократию». ему, европейски известному писателю, самому публикуемому из русских, готовы были открыть любые двери, любые сундуки и сейфы. Полный карт-бланш…

Но вместо этого он вдруг «пошел поперек».

Где были тогда нынешние фээсбэшные ищейки?

Торопливо жгли партбилеты и встраивались в новую власть. Или тащили (вдруг запомнят и повысят!) в бакатинский кабинет схемы «прослушек» американского посольства?

Страна горела в огне.

Но всемогущему КГБ было на это глубоко плевать.

Он медленно, ценой страшных предательств, неимоверных измен и тотальных «чисток» линял из красного в бело-сине-розовый…

Я не видел ни одного фээскашника ни в Приднестровье, ни в Абхазии. И пусть мне не врут, что они там были. Я очень хорошо помню брошенное здание тираспольского КГБ, которое обживали рижские омоновцы и опера рижского угрозыска. Ни один местный «чекист» в нем носа не показывал.

МГБ ПМР начиналось с нескольких оперов и пары машин. И в довершение позора в подвале КГБ нашли убого замурованные сов. секретные архивы.

Фээскашники в Москве в это время были заняты другим — теперь они «разрабатывали» оппозицию. Ставили «жучков» своим бывшим «вычищенным» начальникам, мурыжили все в том же «Лефортово» «гэкачэпистов», шили статьи, подкидывали оружие.

Вместо них за русское Приднестровье сражался Лимон. Конечно, он не был суперсолдатом, не был «стратегом», но он был писателем с мировым именем, который приехал воевать за маленькое Приднестровье. И мир силился найти на карте это странное образование ПМР, вникнуть в то, что происходит здесь. И эта помощь была тогда важнее вагона гранатометов…

Я помню его в Приднестровье. Невысокий, ладный, в вечной своей куртке с «калашом» через плечо. В карманах — магазины, «лимонка», блокнот, пару ручек и фотоаппарат «мыльница».

В нем откуда-то, может быть, от отца — «вечного» советского капитана, вдруг проявилась «армейская косточка». Особый сплав собранности, внутренней дисциплины, наблюдательности и жизненной покладистости, которая делает новичка добрым воином. Впрочем, на войне он был не новичком. До Приднестровья он уже успел повоевать в Боснии…

Я помню, как встречали его казаки на Кошницком плацдарме, как он неспешно и с достоинством прошел «стометровку» — стальной решетчатый серпантин над ревущей дубоссарской плотиной, где ты даже не услышишь выстрел, который оборвет твою жизнь.

Я помню, как мы вжимались в стены общежития ПТУ у бендерского кинотеатра, как проскакивали простреливаемое пространство, чтобы пробраться к дважды контуженному, почти оглохшему пулеметчику, который вот уже третий день сдерживал румын на этом направлении.

Помню, как долго сидели рядом с ним, закутанным, несмотря на жару, в армейское одеяло. Как он нескладно, сбивчиво рассказывал о боях. Курился дымом горящий этаж, лениво трещала далекая вялая перестрелка. И я знал, что если сейчас вдруг румыны пойдут в очередную атаку, то мы все трое станем одним боевым расчетом. Гарнизоном маленькой русской крепости…

Потом он летал в Абхазию, опять в Сербию.

Лимон вел свою войну за Великую Россию.

В чем его сегодня обвиняют люди, когда-то присягой обязанные сражаться за Союз и предавшие присягу?

В чем его обвиняют те, кто не спасал русское Приднестровье, кто не сражался за русскую Абхазию, кто не воевал за русскую Сербию?

Как могут его обвинять те, кто бессмысленно и смешно вот уже шестой год ловит Басаева, Хаттаба, Масхадова, Бараева и прочих «джигитов», лениво прячущихся в квадрате территории двести на триста километров…

Лимонов не торговал Родиной, не продавал «Белуне» секретных докладов, не гнал японцам дээспэшные справочники, не загонял оптом «Шквал». Он просто наивно и честно пытался делать за ВАС ВАШУ РАБОТУ, с которой вы вот уже почти полтора десятилетия не справляетесь.

Да, возможно, защита русских людей от байства удельных князьков и не дело русского писателя и семнадцатилетних пацанов, но никто, кроме них, больше этим не занимается.

Сегодня мой друг русский писатель и солдат Лимонов в тюрьме, и я как офицер, сохранивший в эти смутные годы свою честь, хочу предупредить офицеров ФСБ, что сегодня речь идет о вашей чести. Сохраните вы ее или потеряете — решать вам. Ваше отличие от него сегодня в том, что Лимонов уже принадлежит истории, и ее величеству Русской Литературе, и с этим уже ничего не смогут поделать ни одно следствие, ни один суд. А вот ваше место в истории России пока не определено…

P.S. Прошу заранее учесть, что никакого оружия, патронов и взрывчатки дома никогда не хранил и хранить не собираюсь. Но это уже так, на всякий случай…

«Завтра», №19(388), 7 мая 2001 года

Орлеанская дева России — патриот Америки

Общество • Новодворская / эпатаж • Владимир Нузов

Валерию Новодворскую арестовывали 17 раз: при Брежневе, Андропове и Горбачёве. Создавалось впечатление, что она сама стремится попасть в тюрьму, пострадать за народ. Она назвала себя Орлеанской девой России. Она начала воевать с советской властью в ночь под Новый, 1969 год, когда разбросала с балкона Большого театра листовки. Прямо во время исполнения оперы «Октябрь». Суд приговорил ее к принудительному лечению в психбольнице. Своими экстравагантными поступками и резкими суждениями Валерия Новодворская и сегодня многих раздражает. Наш корреспондент Владимир Нузов встретился с ней и задал несколько вопросов.

— Лимонов сидит в Лефортове, где когда-то взаперти держали и вас…

— То, что его держат там — не что иное, как личная месть Путина за карикатуры на него в «Лимонке». Партию Лимонова надо было запретить, его самого трогать было нельзя. Фашистская партия не мешает никому — вот что странно, а мешает эпатажный писатель Лимонов. Руки ему я не подам, но книги его я читаю. Ясно, что никакого оружия он не продавал, он позёр, фотографировавшийся с оружием. В его защиту выступили ПеН-клуб, наша партия. Мы просили запретить партию Лимонова, а не сажать его самого.

«Вечерняя Москва», №101(23.172), 1 июня 2001 года

Мистер Путин из ху!

Своими глазами • Дмитрий Быков + Александр Левин

Наконец-то у нас есть ответ на вопрос десятилетия.

Пресс-конференция Владимира Путина, собравшая больше пятисот региональных, иностранных и московских журналистов, транслировалась по РТР и распечатывалась уже многажды. Это первая встреча с президентом, попасть на которую могли почти все желающие: аккредитация проводилась по редакционным заявкам. Мы же вам посильно расскажем о том, что осталось за кадром.

⟨…⟩

5. Громов

С разговора об этом инциденте мы и начали короткое интервью с пресс-секретарём президента Алексеем Громовым — самым незаметным из пресс-секретарей в российской истории.

— Да, я дал своим ребятам поручение найти эту девушку и объяснить ей, что так себя не ведут. Не потому, что она спросила о Чечне: вы слышали, что тут были и более резкие вопросы. Но она вторглась в разговор, заговорила с места, а все остальные поднимали руки и ждали своей очереди. Значит, она узурпировала двадцатую часть пресс-конференции, перебила чей-то чужой вопрос.

— Значит ли это, что вы больше не будете её пускать на мероприятия подобного уровня?

— Да почему? Нет, конечно. Мы же совершенно открыты, ребята. Неужели вы думаете, что можно углядеть, в каком ряду сидит желательный журналист, а в каком нежелательный, опасный? Я старался всем дать слово… Ой, что это на майке-то у вас? (У Быкова майка с карикатурой на Путина и слоганом: «Mister Put in». Перевести или не надо?)

— Это наш президент.

— Прелесть какая. Надо было вас поднять, конечно… А что вы хотели спросить? Так руку тянули…

— Я хотел узнать о судьбе Лимонова.

— А что тут можно узнать? Суд всё решит.

— Но, наверное, можно отпустить его до суда или как-то взять дело под контроль, всё-таки писатель с мировым именем сидит непонятно за что четвёртый месяц…

— Хорошо, я передам ваш вопрос.

⟨…⟩

«Собеседник», №29(884), 26 июля — 1 августа 2001 года

Мать Лимонова:
«Эдик всегда выдумывал сказки»

культ-туризм • за решеткой • Дмитрий Быков

Известный писатель и лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов четвёртый месяц сидит в Лефортово по обвинению в приобретении оружия — якобы два лимоновца в Саратове купили АКМ по его непосредственному распоряжению, что сам Лимонов упорно отрицает.

Лимонов рассказал адвокату, что один из сокамерников открыто пытался прессовать его, угрожая расправой и склоняя к самооговору. Всю дикую московскую жару Лимонов пересидел в лефортовской камере. Каждый день отжимается по несколько сот раз. Написал в тюрьме книгу о «проклятых поэтах» — «Священные чудовища».

Но есть два человека, которым сегодня, пожалуй, ещё тяжелее, чем Лимонову. Это его родители Вениамин Иванович и Раиса Фёдоровна. Они живут в Харькове, где рос и сам Эдуард Савенко, будущий эмигрант, муж знаменитых красавиц, автор двадцати романов.

Отцу Лимонова, бывшему офицеру МВД, 22 марта исполнилось 83 года. Матери — 80. Оба почти не встают с постели.

— Когда муж упал в первый раз, ещё в прошлом году, я поднимала его и получила перелом второго грудного позвонка. Долго лежала в больнице. Сейчас сказываются последствия того перелома — почти не двигаюсь. Но ребята из НБП нашли мне какого-то врача, приехала молодая женщина и сказала, что оперировать меня нельзя. Возраст. Два раза в неделю к нам приходит сиделка, её прикрепили от Красного Креста, мы пишем список продуктов, и она что-то приносит. У меня пенсия 50 гривен (около 300 рублей.— Д. Б.), у мужа чуть побольше, он военный.

— Сын давно приезжал к вам?

— ему нельзя приезжать. На Украине он персона нон грата, а сама я была у него в Москве в 1998 году. Всё из-за его давнего выступления в Севастополе. его пригласил туда Женя Сабуров, тогда премьер-министр Крыма, а до этого московский поэт, они дружили ещё с тех пор. И Эдик там сказал, что и Черноморский флот должен быть российским, и Харьков с Донецком — российские города. С тех пор ему сюда дорога заказана. Но он всё время писал нам. Он и сейчас пишет, мы получили два письма из тюрьмы. Уговаривает не беспокоиться. Он всегда всё делал по-своему.

— Но серьёзных ссор у вас с ним, по-моему, не было?

— Нет, конечно. Он очень хороший сын, Эдик. А что непослушный… ну, мы этого и не требовали. Он наш единственный ребёнок, и мы понимали, что он на нас не похож. Даже когда с отцом отговаривали его от политики, я, например, очень многого не принимаю в его партии, ребята прекрасные, а лозунги мне не нравятся, даже тогда он сказал нам только: ну, вы такие, а я другой. Кто, если не я? Он не мог обойтись без политики. Но, думаю, на каких-то будущих весах литература перевесит.

— А вы читали его книги?

— Конечно, я читала все его книжки. Начиная с «Эдички», он прислал нам этот роман, как только он вышел за границей по-русски. И я очень люблю книги моего сына. Только хочу предупредить вас: не всему верьте, что там написано. Он такой фантазёр! Эдик всегда выдумывал какие-то сказки, прямо с раннего детства. Он и себя немножко выдумал, он ведь очень добрый на самом деле. Но я люблю его читать, и пусть кто угодно говорит, что это, мол, жёлтые книги… Главное в них — чистота.

— Вам попадался его рассказ «Материнский день»? Как он в Америке в День матери пьёт с проститутками, которые плачут о своих матерях, и вспоминает вас.

— Нет, этот рассказ я не читала… Может быть, пришлёте? Мы не можем выехать, а официальной жены у него нет.

— С неофициальной его женой вы знакомы?

— Я знакома со всеми девушками Эдика, кроме Натальи. Но её кассета у нас есть, мне нравится. А нынешнюю, Настю, я недавно поздравляла с днём рождения, но лично не видела никогда.

— Он помогал вам деньгами?

— Пока жил во Франции, гонорары за все его публикации после перестройки получали мы. В последнее время все гонорары уходили на партию.

— Вы одобряли его отъезд?

— Нет, какое! Мы так его уговаривали! Но надо вам сказать, они с еленой были очень красивая пара. Он привозил её к нам. И она хотела уехать, думала, что он сможет там печататься, работать… Но его никогда нельзя убедить. Он сразу после школы пошёл работать — сначала на «Серп и молот» в литейный цех, потом грузчиком, потом книгоношей… Как мы были против! Ведь у него близорукость минус восемь.

— А учился он хорошо?

— Первые годы был отличником, а потом начались вот эти его фантазии — он подружился со взрослыми ребятами. В классе всё время выдумывал какие-то шалости, вот подговорил ребят цветы на окне объесть… Но он очень начитанный. И когда я привозила его, совсем маленького, в Москву и ходила с ним по музеям, он мне всё там рассказывал лучше всякого экскурсовода. И в театры мы ходили с ним… Тогда, знаете, были очень богатые календари, мы вырезали с ним из этих календарей пословицы, сказки — все эти сорок четыре книжечки, первые, самодельные, я до сих пор храню.

…Я ничего не буду комментировать в этом интервью. Устал, честно говоря, напоминать власти о том, что Лимонов большой писатель. Я хочу напомнить только, что у Лимонова в Харькове родители, которым за восемьдесят. Они дождались его из эмиграции, когда он не ужился с советской системой. Дождутся ли из Лефортово? Должны.

«Собеседник», №31(886), 9–15 августа 2001 года

Лимонов прописался в изоляторе?

вчера. сегодня. завтра • небо в клеточку • Надежда Гужева

На прошлой неделе писатель Эдуард Лимонов лишился последнего шанса выйти на свободу.

Избирательная комиссия 209-го округа (Санкт-Петербург), куда он подал заявку на участие в выборах в Госдуму, отказалась регистрировать его как кандидата, потому что он указал в графе «место жительства» СИЗО Лефортово. — А он и не мог сообщить никакого другого адреса,— рассказал «Собеседнику» адвокат писателя Сергей Беляк.— В противном случае начальник изолятора просто не подписал бы этот документ, а без его подписи он был бы недействительным. За то время, пока идёт следствие, Лимонов за решёткой успел написать четыре книги. Всё это Эдуард хочет издать под одной обложкой — в сборнике «Тюремные тетради». — если бы вы знали, как я хочу, чтобы моего подопечного поскорее выпустили,— чуть не стонет Сергей Беляк.— А то я у него теперь не только адвокат, но и литературный агент — ношу рукописи издателям.

«Собеседник», №33(888), 23–29 августа 2001 года

Представитель интеллектуальных меньшинств

ТВ-текст • Телевидение / книги • Вадим Самодуров

Александр Шаталов: «Женские романы нужно продавать в аптеке, как прокладки, а не в книжном магазине»

его бабушка работала вместе с Крупской и создавала по всей стране библиотеки. А дедушка сначала воевал с контрой на всех фронтах, а потом боролся с различными заговорами уже в мирное время. Александр Шаталов, известный издатель, автор и ведущий телевизионной программы «Графоман», говорит, что соединил в себе оба этих начала. Как бабушка, Шаталов просвещает и приобщает людей к книгам, как дедушка — воюет. С плохими книгами, с плохим вкусом… Вот уже семь лет Шаталов в телеэфире публично выбрасывает плохие книги в мусорную корзину.

Может даже показаться, что Шаталов только этим и занимается: один день в неделю книги выбрасывает, в остальное время их издаёт. На самом деле Шаталов ещё и член жюри престижных литературных премий, активный борец за права секс-меньшинств в России и прочая, и прочая. Идя на встречу с ним, я, например, узнал, что сейчас он собирается агитировать власти закрыть Бутырскую тюрьму. Так что разговор наш иногда уходил так далеко от темы телевидения, что и в бинокль не разглядишь…

— Когда работал в газете, я писал некрологи на смерть всяких великих людей, Брежнева, Андропова, например. Конечно, не от своего имени, а от имени писателей. Нужно было написать текст, позвонить какому-нибудь видному писателю, с ним это согласовать, чтобы он как-то доработал текст. Когда умер Брежнев, я написал некролог и отослал его писателю Рослякову. Некролог этот нужно было ставить срочно в номер, я звоню Рослякову, чтобы узнать, как обстоят дела. Он говорит: «Поставил перед собой фотографию Брежнева. Вдохновляюсь…»

Передача «Графоман» выходит семь лет. Раньше мы выходили пять раз в неделю, это достаточно напряженный график. Каждый день нужно находить новую информацию. Опыт работы в газете, опыт поиска информации дал возможность чувствовать этот культурный и литературный процесс.

— Саша, я помню, как программа «Графоман» впервые вышла в эфир. Мне тогда казалось, что вот пройдёт немного времени и из этой программы вырастет что-то большое, появятся какие-то ваши новые проекты. И что же? Сколько всего изменилось на телевидении, а вы так и остались ведущим маленького «Графомана»…

— Подождите, программа выходила десять минут, а сейчас она идёт полчаса. Так что двадцать минут эфира мы завоевали…

— Это в самой-то читающей стране мира!

— Это до сих пор единственная книжно-литературная передача на телевидении…

— И вы хотите сказать, что программа «Графоман» заняла собой всю нишу книжной культуры на телевидении?

— К счастью, заняла. И с большим трудом. Слава богу, что канал «Культура» принял её под своё крыло… На других каналах нет необходимости в такой программе. Менеджеры телеканалов видят пространство страны так, что в нём нет интеллигентных людей, нет людей, интересующихся литературой… В этом отношении совершенно парадоксален канал РТР, руководство которого считает, что его аудитория должна смотреть только программу «Аншлаг». Такое уничижительное отношение к своему народу потрясает. Сейчас в Думе планируется создать общественный наблюдательный совет по каналам, которые имеют государственное участие. Тогда, может быть, это окажет влияние на работу менеджеров канала.

— В других странах есть такие программы?

— есть огромное количество литературных и книжных передач на Западе. Например, в Германии. Выходит «Литературный квартет», куда приглашаются критики. Во Франции почти на каждом телевизионном канале есть передачи, связанные с книжным обзором. Это, конечно, хамство так говорить, но они в сто раз хуже, чем «Графоман». Почему хуже? Потому что они строятся в форме литературных бесед. Это мы, чтобы было интересно зрителям, мотаемся по каким-нибудь литературным местам, делаем сюжеты, новости… У них просто сидят там пять Шаталовых и друг с другом беседуют, и не полчаса, а часа два… По большому счету, в советское время, которое можно бесконечно ругать, было более уважительное отношение к аудитории. Тогда было больше просветительских программ…

— Саша, вот вы постоянно в своей программе проводите акции. Например, сбор книг для тюрем, для детей-сирот. Проведите сбор книг для телевизионщиков. Раздайте начальникам на каналах какие-нибудь добрые и мудрые книги…

— А что, идея неплохая. Специально для людей, которые от книг вообще отвыкли, я сделал новый телевизионный проект на канале «Культура» — это пять минут поэзии. Называется «Антология российской поэзии». Должна идти пять раз в неделю. Пять минут, живые поэты, всех возрастов. если этот проект удастся, понравится на канале, возможно, станет долгоиграющим.

— А когда выйдет?

— Видимо, в начале октября.

— У вас есть стихотворение «Молодой человек с павлином в руках». Такой интересный образ. Так вот, с одной стороны, мне казалось, что вы на телевидении быстро раскрутитесь, станете звездой. А с другой стороны, вы со своей литературой на телевидении действительно, как с павлином в руках. Вы-то сами себя на телевидении уютно ощущаете?

— Телевизионный процесс выглядит следующим образом. Центральные каналы сами почти ничего не производят, они заказывают программы другим компаниям. Я работаю внутри очень небольшой компании. С нашими телевизионными кураторами я общаюсь в основном по телефону. Когда мы уходили на НТВ, один раз я встречался с Добродеевым по своей инициативе. Я понял, что я совершенно неуместен в его ритме. Я был так наивно счастлив, что мы каждый день будем выходить на НТВ, что мне казалось, что Добродеев как руководитель канала на тот момент должен мне сказать какие-то свои пожелания, что нравится, что не нравится, как бы ему хотелось это видеть… Ничего. Просто: «выходит — не выходит», вот и всё… А что касается раскрутиться… «Книжное обозрение» после своей реформации планировало делать передачу на канале РТР. До сих пор ничего не выходит. К нам до сих пор Министерство печати относится очень снисходительно. Я уж не говорю о том, чтобы оплачивать нам какие-то командировки. Вот сейчас Франкфуртская книжная ярмарка начинается. Я езжу туда за свой счёт. Чтобы съёмочная группа поехала, моей зарплаты не хватит. Я обращаюсь в Минпечати, мне отвечают, что это не нужно. Туда посылают каких-то других журналистов (а скорее всего не журналистов), которые, видимо, делают, что-то нужное… Мне казалось, что Минпечати могло бы хоть как-то поддерживать единственную книжную передачу на телевидении.

— Фирменный знак вашей программы — бросание плохой, по вашему мнению, книги в мусор. Вам не кажется, что это как-то не совсем соответствует принципам жизни русского интеллигента, интеллектуала?

— Из этого родилась передача, благодаря этому она, может быть, и существует. Когда мы стали строить рынок, появилось множество плохих книг…

— Послушайте, но ведь это огромная ответственность и соблазн — судить, что плохо, а что хорошо, тем более когда речь идёт о книгах… Какие критерии отбора?

— Это самое сложное — делать эту рубрику, выбирать. Я очень был благодарен Александру Дугину. Он в своё время написал мне письмо, в котором разрешил все свои книги выбрасывать в мусорную корзину. И он присылал мне все свои книги, с тем чтобы я их выбросил. А так я решительный противник любовных романов, которые очень вредны для психики женщин. Это не книги. Это скорее гигиеническая принадлежность, как прокладки. И эти романы нужно продавать в аптеке, а не в книжных магазинах. Поэтому я стараюсь выбрасывать такие книжки. Выходит огромное количество совершенно дебильных книг по самолечению. Просто извращение какое-то. Например, мне однажды попалась книжка такого медицинско-эротического характера, называлась «Как зачать мальчика в домашних условиях». Это сложная рубрика. Я стараюсь выбрасывать только то, что не выбросить просто нельзя. Мы несколько раз устраивали для наших телезрителей акции обмена плохих книг на хорошие. В числе присланных плохих книг я выбросил и свою. Так что меня нельзя упрекнуть в том, что я только чужие выбрасываю… Я хотел бы, чтобы люди задумывались над тем, какая книга хорошая, какая плохая.

— Какой была первая книга, которую выпустил Шаталов-издатель?

— Первая книга, которую я выпустил, была «Это я, Эдичка!» Эдуарда Лимонова, она вышла тиражом 500 тысяч экземпляров. Когда об этом узнают на Западе, думают, что я уже миллионер. Благодаря мне Лимонов, в общем-то, появился на русском рынке и как писатель, и как политик. Потому что я не только выпустил его первую здесь книгу, но и сделал ещё очень много почти невероятных вещей. Например, организовал вечер Лимонова в студии Останкино. Тогда Дибров только начинал делать ток-шоу, я к нему пристроил Лимонова. Потом я организовал публичный вечер Лимонова в ЦДЛ. Вечер был потрясающий по публике. В первом ряду сидели евгения Дебрянская и Роман Калинин, сексуальные меньшинства, за ними — Марья Васильевна Розанова и Андрей Синявский, Жириновский, за кулисами был Геннадий Зюганов и конспектировал то, что говорит Лимонов… Я считаю, что книга Лимонова сделала наше общество гораздо более толерантным. То есть люди, прочитав её, стали более открыты и толерантны по отношению хотя бы к сексуальным меньшинствам…

— Саша, а у вас не было желания стать лицом российского гей-сообщества на телевидении?

— Нет, потому что в России нет гей-сообщества. Мы устроены чуть-чуть по-другому, чем западные страны… Там люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией организованы. У них есть свои издания, свои организации, фонды и т.д. При всём нашем опыте общинности и коммунального быта, мы отличаемся от них. Я могу перечислить очень много людей, принадлежащих к сексуальным меньшинствам, работающих на телевидении, но это не сообщество, это отдельные люди. Нельзя представлять то, чего нет.

— Но почему на ТВ нет Дебрянской, нет Калинина, Могутина?

— Ну почему нет? В качестве гостей их часто приглашают. Эти люди многое сделали, чтобы была отменена статья за гомосексуализм. А главное, что если бы у кого-то из них было желание что-то делать на телевидении, я думаю, что они бы это сделали…

— Саша, а вам самому не надоело семь лет быть говорящей головой, делать на телевидении одну программу, одну тему?

— Конечно, вы правы, за семь лет, которые выходит «Графоман», мне эта ниша немножко стала…

— Надоедать?

— Ну может быть. Но, честно скажу, мне ни разу не поступало никаких предложений об участии в �