Российская Федерация

Выступление на «Встрече трёх эмиграций»
(Париж, 27 февраля 1979 года)

Николай Боков

Уважаемые дамы, уважаемые господа!

У трёх русских эмиграций существует проблема взаимопонимания. Каждая из них несёт своё воспоминание о России: первая — о нормальной жизни, уничтоженной гражданской войной и террором, вторая — о коллективизации и сталинском терроре, третья — о первых актах гражданского мужества в удушающей атмосфере победившего коммунизма. Мы непохожи друг на друга, наши разные воспоминания и опыт определяют представления о России, о её будущем. В этой области воображения и возникает конфликт, находящий выход в глухом раздражении на страницах русской печати.

Однако представления всех трёх эмиграций не охватывают всей советской реальности. В самом деле, что думает молчаливое большинство, тот массовый человек, который терпит власть и вдруг, потеряв терпение, восстаёт против неё? Мы не знаем, полна ли чаша и когда она переполнится. И поэтому необходимо собирать и анализировать и мельчайшие частицы информации, как бы они ни противоречили порой нашему идеалу России, настоящей или будущей. Нам нужно знать реальность, а не бежать от неё. Я призываю к большей научности, если позволите, к трезвому анализу положения вещей.

Картина же складывается иная: политические течения в эмиграции поднимают на щит те высказывания в Советском Союзе, которые им близки идеологически, и говорят: видите, это, конечно, главный фактор освободительных тенденций в Советском Союзе, остальное неважно. На мой взгляд, главное содержание культурной жизни в России — это изживание последствий полувековой изоляции и уничтожения культуры, проявляющееся в интеллектуальном голоде: люди интересуются любыми идеями и любыми явлениями культуры. Хотя только-только начался период накопления идей и фактов истории, налицо тот самый плюрализм, который мне хотелось бы видеть сохранённым и в будущей России,— иначе она никогда не станет свободной страной.

Роль эмиграции велика. Здесь, на чужой, но свободной территории, возможно появление той или иной формы объединения, то есть политической партии. У неё есть шанс на успех, если она будет обладать достаточной политической и культурной широтой, могущей вместить все политические оттенки оппозиции. В противном случае останется групповщина — существование групп, не имеющих путей к достижению реальных целей, вся деятельность которых сводится к уютному проживанию на чужбине.

Поясню вышесказанное на примере журнала «Ковчег», коего я являюсь соредактором. В номере 3 «Ковчега» опубликовано произведение, которое не укладывается в рамки русской литературы так, как они понимаются сегодня. Оно вызвало и бурное одобрение, и яростную реакцию против. Воодушевившись, некоторые критики собрались написать об этом произведении для русских изданий. Неожиданно один критик отказался, говоря: «Не хочу потерять кормушку»,— то есть возможности зарабатывать на жизнь. Другой сказал: «Моя позиция слишком слаба, чтобы писать об этой вещи». Перед такими московскими разговорами в Париже я просто опешил.

И в чем же дело? Оказывается, Владимир Емельянович Максимов, ещё недавно боровшийся с цензурой в Советском Союзе, «высказал мнение», что об этом произведении следует молчать. Из истории и практики советской журналистики известно, что замалчивание — сильнейшее оружие против литературы. Но дело не только в личностях: нам предлагают молчать и о тех важных проблемах, которые поставлены в этом произведении впервые.

Так начинает зарождаться «тайная дипломатия», которую столь резко осудил в своё время Солженицын. Но Солженицын обращался к советскому правительству. А наша «диссидентская тайная дипломатия», которая только проклёвывается, видите ли, нормальна, и играющие в неё не отдают себе отчёт в том, что мы начинаем отказываться от свободы сами, без полицейского принуждения.

Я призываю эмиграцию не трусить ни перед какими явлениями жизни и литературы. Мы должны понять опасность попыток стерилизовать действительность, пропустить её через сито — и выбрать только то, что нам приятно слышать и знать. Мы должны научиться, наконец, принимать многообразие мира и нашей собственной жизни, ибо наша внутренняя свобода — залог свободы будущей России, в том числе и свободы политической.

Благодарю за внимание.

Евангелие от Иова
(Эдуард Лимонов. «Это я, Эдичка»)

Юрий Милославский

Мы живём плохо. Мы живём так плохо, что уже непонятно — как мы живём. Нет времени разобраться, ибо, как сказал Ганс-Христиан Андерсен, волосы седеют от мыслей о завтрашнем дне. Думать о завтрашнем дне для человека искусства — дело позорное. Но если завтра надо платить за воду, газ, электричество, квартиру; если сам себя убедил, что сухой колбасы и копчёной рыбы не любишь, а любишь только Пруста, и если все остальные спокойненько Пруста не любят — потому что у них есть деньги на приобретение копчёной рыбы и сухой колбасы,— то о завтрашнем дне думаешь, и волосы твои седеют.

Две ссылки на русскую классику. Лев Толстой в письме-предисловии к вариантам «Войны и мира» писал, что его герои находятся в таком общественном и имущественном положении, что имеют исключительную возможность различать между добром и злом. Лев Толстой всегда понимал, что к чему; Долохов, обыгрывающий в карты обеспеченных и благородных людей, дабы кормить мать и сестру, Долохов — полный ненависти и гордыни, цинично (!) доказывающий всем и всюду, что он не хуже, а лучше, не был им осуждён. Возможно, я не классически воспринимаю образ жестокого бретёра и нежного сына, но мне наплевать. Я его всегда так воспринимал.

Антон Павлович Чехов говаривал: «Писатель должен быть баснословно богат». Чтобы в случае душевного расстройства поехать куда глаза глядят; вообще, делать по желанию. Иначе возникает несоответствие желаемого и достигнутого. Отсюда все надломы. Мы живём плохо. Мы живём до того плохо, что я совершенно уверен — не будь у Блока денег на чёрную розу в бокале золотого, как небо, аи, он бы написал такую же книгу, как Эдуард Лимонов. Воззри, Господи, «Это я — Эдичка». Описал бы там, как сложно работать официантом: подавать пресловутый бокал с цветочком Незнакомке. И пьяницы не говорили бы у него на латыни, а оставались бы в пределах слэнга. Блок, понятно, не виноват, что мы так живём. Ему самому вскоре пришлось несладко.

Я живу так, что почти ничего не могу читать. Я, например, не могу читать книги, где ругают советскую власть. Я люблю читать биографии писателей новой эмиграции: «Многолетний член ССП. Лауреат Государственной премии. Участник Всесоюзного совещания писателей. Редактор в издательстве «Московский рабочий». Автор многих книг». Я не оставляю за ними права ругать советскую власть. Я не сужу их, я предлагаю им покаяться: заложить язык в задний проход и покрепче прижать ладошками ягодицы. Простоять в такой позе хотя бы столько же, сколько Эдуард Лимонов прожил на постоялом дворе «Винслоу». Тогда я, быть может, успею забыть о всесоюзном совещании молодых писателей и выслушаю их мнение о советской власти. Но участники совещания меня во внимание не принимают. Один недавно изобразил, как советские молодые работяги встречают большой государственный праздник: на столе стоят персики, груши, виноград, свежий салат и немного икры. Я оставляю в стороне вопрос о средствах (именно так), на которые работяги купили все это. Я готов забыть икру — я её не люблю, я люблю Пруста. Но больших празднеств в СССР два — первое мая и седьмое ноября. На первое мая фруктов в магазинах (никаких) ещё нет, а на седьмое ноября — уже нет. Можно достать? Скажите, где! Я готов съездить. Потом на празднество приходит другой молодой работяга и приносит пять бутылок коньяку. Бутылка одесского разлива — самая дешёвая — стоила в моё время пять рублей пятнадцать копеек. Итого: двадцать пять рублей семьдесят пять копеек. Средний молодой работяга получает сегодня семьдесят пять рублей в месяц. Но ради праздника он готов на любые жертвы. А может, он алкоголик? Нет, из текста такого вывода не сделаешь. Знаю, то, о чем я говорю,— некрасиво. Так рассуждали мелкие поэты-обличители прошлого столетия, вроде Розенгейма и Алмазова. Следовательно — я мелкий поэт-обличитель прошлого столетия. И зовут меня Розенгейм. А фамилия Алмазов. Мне все равно. Автор этой книги утверждает, что советская власть — порождение дьявола. Совершенно верно. То есть мне, опять-таки, все равно. Я не участвовал во всесоюзном совещании молодых писателей. Я не имел доступа в магазины, где участники этих совещаний покупали свои персики.

Вот так,— или, примерно так,— обстоят наши дела.

*

И уяснив положение этих самых дел, обратимся к книге Эдуарда Лимонова. Все, там написанное, я могу читать,— потому что я живу так, как Эдуард Лимонов. Возможно, что он сам не согласится с такой постановкой вопроса. Но никаких иных постановок вопроса для меня давно не существует. Человек, чей месячный доход превышает мой и лимоновский, должен сидеть и молчать — ждать, покуда мы разрешим ему раззявить рот в нашем присутствии. Если это называется классовая ненависть, то пусть это так и называется. Горький взгляд из окна собственной виллы вызывает у меня с трудом подавляемое желание запустить в грустное окошко булыжником. Если это называется криминальным марксизмом, то, следовательно, я — криминальный марксист.

Эдуард Лимонов рассказывает о том, как его бросила любимая жена. Она бросила его потому, что не хотела жить плохо; у неё и сил не было жить плохо, она не для того уехала из Москвы в Нью-Йорк. В Москве жить плохо было даже шикарно. Её муж был относительно известным литератором-нонконформистом, красивым, нетривиально одетым, плюющим на все и вся. Это только в России можно плевать на все и вся — там за слюноотделение уважают и даже сажают. В Нью-Йорке тебе за нетривиальное поведение ничего не будет — кроме комнатушки на постоялом дворе «Винслоу», полного отсутствия сопереживателей и уважателей. Тебя даже в ЦРУ нечасто приглашают. Женщина может жить плохо с нонконформистом. Жить плохо просто так — она не может. Люди вообще не обязаны жить плохо, считать каждую копейку. А юные нежные женщины — тем более. Это настолько ясно, что и упоминать не стоит. Стыдно. А вот Эдуарду Лимонову больше не стыдно. Он уже забыл, что подобные сюжеты разрабатываются в литературе довольно давно. Но ему не до литературы, как, впрочем, и мне. Поэтому он медленно и обстоятельно рассказывает нам, как и каким образом от него уходила жена — уходила, уходила — и ушла. А он ничего не мог сделать. Я прекрасно понимаю, что читать написанное Лимоновым тяжело. Можно просто отмахнуться от его неприятностей: у всех жена ушла. Ты поэт — так читай стихи, остальное меня не интересует. Но я живу так, что меня интересует одно остальное. Оттого я сижу и читаю, как Эдичка мастурбировал, напялив на себя трусики жены, покрытые чьей-то спермой, как Эдичка организовал в комнатке всяческие секс-аппараты, читаю — и плачу. И мне все равно, что у Набокова в «Лолите» о фетишизме чётче и короче. Я не люблю Набокова, я люблю теперь только Эдичку и его несчастную жену. Если бы я не знал, что это глупо, я бы написал ей письмо с просьбой вернуться к мужу. Он ведь согласен на её измены — лишь бы не уходила. Бывают, значит, времена, когда писателям — не до литературы. Если это называется соцреализмом, я — соцреалист. Мне уже все равно.

Я бы назвал книгу Лимонова Евангелием от Иова. Красиво — но не совсем верно. У Иова-то сначала все было, и, соскребая гной пред ликом Всевышнего, он, Иов, проклинал день, когда родился на свет — не хотел, следовательно, удовлетвориться приятными воспоминаниями. Эдичка готов, вроде бы, готов остаться при своём,— в Москве было продано восемь тысяч самиздатских сборников, латиноамериканские послы не только не посылали его, но и трапезу готовы были с ним разделить. А не помогает — и приходит на ум бедная и грубая пища, сошедшая с ума вторая жена, питво в подворотнях, куда послы не ходили… Ах так? Ну, ладно, забьюсь в свой угол с любимой женой: скромное и грешное существование. Лаура и Петрарка, Данте и Беатриче, Сальери и Моцарт… Горит свеча, гусиное перо бросает тень на полуисписанный лист, а Беатриче забавляется с резиновым вибратором, не желая отвлекать повелителя от создания художественных произведений. У кого суп не густ, у кого жемчуг мелок. Кесарю-кесарево, а… Но что-то все достаётся Кесарю, а Богу — только для Кесаря бесполезное. Литература, например. И не остаётся даже черепка, чтобы соскребать иовский гной. Нету ничего и не было ничего. Где тонко, там и рвётся. Простите, участники всесоюзных совещаний,— больше поговорок и пословиц не будет, последний раз.

* * *

Десять лет тому я совершил очень удачный книжный обмен: отдал одному интеллигенту том Верхарна, а взамен получил изданную в двадцатых годах книгу «Смерть Толстого». Это — сборник телеграмм, отправленных со станции Астапово в дни пребывания там Льва Николаевича. Никто эту книгу не писал, никто не редактировал — идут подряд журналистские сводки, железнодорожные рапортички, жандармские донесения, врачебные советы и заказы в аптеку Веркенгейма. Остались в целости и сохранности телеграфные обмолвки по Фрейду, забытые индексы и шифры, часы приёма, часы отправки, даты. Между прочим именно из этой книги знаменитые большевистские бесенята Ильф и Петров добыли свою могучую шутку: «Графиня изменившимся лицом бежит пруду». Союзы опущены — вот и получилось остроумно. Ничего лучшего о смерти читать мне не приходилось… Нет, я не случайно опустил фамилию умершего. В этой книге все на месте: и бросовая лексика первой полосы, и чиновничий переплев, и вескость начальственных распоряжений. Например; большой чин из столицы телеграфирует малому: «Известно, что местного священника уговаривают отслужить панихиду в случае необходимости. Он в сомнении. Посоветуйте не разрешать». Посоветовал. А дальше: «Пришлите с проводником бутылку одеколона». «Пришлите резиновый круг». «Дают отхаркивающее». «Дыхание — 80». И не бежит графиня к пруду — впустили её наконец к мужу. Но поздно. Побежали газетчики и топтуны на телеграф — сдавать фактаж. Пятнадцать раз подряд одно и то же: «Толстой скончался». За такую литературу — ругают. И вполне справедливо: передержка. Но не было там никакой литературы, никто тех телеграмм с художественными целями не создавал.

Ещё одна деталь: на фронтисписе сборника воспроизведён рисунок обоев астаповской комнаты Толстого. Так бы и следовало издать книгу Лимонова. С рисунком обоев номера в «Винслоу». Я рискую вызвать неудовольствие самого Эдуарда Лимонова: быть может, он хотел написать русского «Улисса», а я приписываю ему создание сборника телеграмм о самом себе. Дело же, на мой взгляд, заключается в следующем — «фокус» литературы состоит в воспроизведении психологически непротиворечивых обстоятельств. Говоря попросту, у читателя не должно возникать сомнения в том, что Евгения Онегина звали Евгением Онегиным — литература никакой вариантности не допускает. Писатель навязывает определённую модель бытия. Если читатель не убеждён — писатель проиграл. Легче всего прослеживается эта особенность в исторической романистике. Когда Юрий Тынянов написал своего «Кюхлю», принялись говорить, что, мол, на самом деле Вильгельм Карлович Кюхельбекер был не таков. Горький — прекрасно, кстати, разбиравшийся в книгах,— ответил: «Должно быть, он (Кюхельбекер — Ю.М.) таков и был. А если нет — теперь будет». Сила литературы — в умении настоять на своём, вопреки «очевидному». А её слабость? «Знаменательно, что именно беллетристы посредственные особенно охотно обращаются к истории, к биографии, точно они питают тайную надежду, что «жизнь» восполнит недостатки искусства. Истинный же сочинитель, как Пушкин или Толстой, выдумывает не только историю, но и историков». (Владимир Набоков. «Заметки переводчика»).

Ненаписанная никем книга «Смерть Толстого» и книга писателя Эдуарда Лимонова созданы по одному принципу: отказ от художественной обязательности. В самом деле, все могло происходить не в Астапово, не в Нью-Йорке, а Бог знает где. Но это происходило там. От нас не пытаются скрыть недостатки искусства, взывая к нашему доверию: «Хотите — проверьте!» Лимонов буквально криком кричит, отказываясь от литературы: пародирует в названиях глав «самого» Достоевского, заключает страшную сцену переделки игрушечных наручников в настоящие — чтобы сковать и изнасиловать жену — ироническим пуантом: «годится для Голливуда»…

…Я мог бы продолжать так и дальше — вплоть до подписи. А мешает нечто. Вопрос один мешает, вопрос нелитературоведческий, нефилологический. Такой вопрос: почему Бог сделал так, что все, происходящее с писателем, годится для литературы? Имена собственные, названия постоялых дворов, случайные встречи — и пятнадцать раз в конце книги «Толстой скончался».

***

Эту главу я пишу без особого желания. Поскольку нет здесь ни слова обо мне. Но я вижу скопление морд бывших членов ССП, вижу всесоюзные совещания молодых писателей в Париже и Сан-Франциско, принимающие резолюции с единогласным осуждением политических взглядов Лимонова. Они его обязательно осудят. А что им, беднягам, остаётся делать? Да и мне, бедняге, что делать, если на моей совести несколько туш профессиональных сторонников палестинского государства, а Лимонов собирается к ним присоединиться? Я-то знаю, что он не присоединится, скорее уж всесоюзное совещание молодых писателей в полном составе морально присоединится к чему-нибудь в этом роде. Я мог бы составить два скучных списка, наподобие того, что сделал Робинзон Крузо: «хорошо» — «дурно». Ну скажем, хорошо, что Лимонов считает сотрудничество с любой политической полицией злом; плохо, что он не понимает гениальности Александра Солженицына и не видит высочайшего религиозного смысла в преображении Савла (трижды героя социалистического труда, создателя смертоносного оружия) в Павла-апостола. Как не слышит Эдичка Голоса: «Савл, Савл, что ты гонишь Меня». Лимонов не слышит, зато члены ССП — слышат. Они всегда и все слышат вовремя. И то право на суд, которое не даётся никому, приобретается Эдуардом Лимоновым скорее, чем другими. Ибо Лимонов живёт так, как он живёт, а они живут малость полегче. У них есть возможность выбора, а у него — нет.

За рюмкой коньяку я услышал верную мысль: «Художник не может бытъ буржуа». И физическое отталкивание Лимонова от любого государства мне понятно и близко. Близка мне его блатная христианская тяга к малым сим — к черноликому преступному Крису, к подвальным обитателям ресторана «Хильтона», его ненависть к стриженым под полубокс участникам конгресса гнусной пульпы и пейпера. А палестинцы, а странные троцкисты, посещающие Москву, а произведший на Эдичку впечатление белым с золотом шёлковым сюртуком полковник Каддафи? Так ведь ему и форма официанта нравилась!.. Вот так человеку пришлось, вот так у него сложилось. Но нравственный предохранитель Лимонова сработает мгновенно — при встрече со злом. А хулители его давно свой предохранитель спилили,— как Эдичка «кнопку безопасности» на детских наручниках.

Я пишу статью о книге Лимонова в три часа утра. Писать не слишком удобно: каждые двадцать-тридцать минут надо вставать и бежать к воротам — отпирать их и впускать белые фургоны, привозящие рожениц. Это — моя непосредственная обязанность, так как я — ночной сторож, и сегодня моё дежурство при родильном отделении одной из иерусалимских больниц. Плохо и другое: больница религиозная, а сегодня ночь с пятницы на субботу. Над моею головой висит объявление: «В субботу не курить, не писать и не черкать». Не верите — проверьте. Курить я выхожу за ворота, а писать — пишу, и чёркать — чёркаю. Возможно, что и эту работу я потеряю — за оскорбление чувства верующих. Предыдущую работу — главного редактора мельчайшей партийной газетки — я потерял, приблизительно, за то же самое. За оскорбление бесчувственности неверующих. Но прежде, чем меня выгнали, я успел кое-что сделать: напечатал в своей газетке первую главу из книги Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». А теперь она вышла чуть ли не полностью, и я могу её читать, могу писать о ней заметки. Спасибо и на том.

Под сенью синтетического вибратора или «Таракан от детства»

Нина Воронель

Я сижу и читаю повесть Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». Я знаю, что сегодня порядочные люди повести этой не читают принципиально, а если читают, то не признаются — стесняются. И мне вспоминается при этом вещий Олег, который, узнав, что любимый конь его умер, так и не причинив хозяину обещанного вреда, пошёл, опечаленный, поплакать над трупом верного друга,— словно нарочно, чтобы не обмануть ожиданий волхва. Видать, был этот Олег недостаточно вещим и достаточно человечным, а то бы ни за что не пренебрёг предостережением волхва, не отмахнулся бы легкомысленно от его слов,— да уж больно хотелось ему убедить себя самого, что бояться тут нечего и можно пренебречь.

Так и мои «принципиальные» и «порядочные» друзья, пренебрежительно отмахиваясь от похабного Эдички, не желают признаться, что сквозь его парикмахерские черты отчётливо проступает костлявая маска могильщика нашей цивилизации. Я же, начав читать признания Эдички, увидела в них предзнаменование для всех нас. Я почувствовала приближение того тёмного, пронзительного — до пупырышков на коже — необъяснимого ужаса, который охватывает любого нормального человека при столкновении… ну, например, с пауками.

Когда-то, лет десять назад, шведский энтомолог Хальстрем, помешанный на идее грядущей гибели человечества под натиском насекомых, снял документальный фильм, посвящённый жизни и обычаям этих, по его мнению, самых страшных врагов человека. «Хроника Хальстрема» действительно наполняет человеческую душу мистическим страхом, который автор объясняет именно нашим подсознательным знанием о роковой для нас неотвратимости будущего поражения.

Именно таким, никакой логикой неоправдываемым моим ужасом поразило меня творение Эдички, а отнюдь не количеством матерных слов на квадратный сантиметр текста и не откровенным цинизмом многих его признаний.

Неизвестно, как скоро насекомые покончат с человеком в борьбе за жизненное пространство на земле — в любом случае конец нашей цивилизации гораздо ближе, и не стоит пренебрегать исповедью на удивление типичного представителя тех, кто всеми силами старается приблизить этот конец. Эдичка, воображая, что он со всей откровенностью раскрывает перед нами свою «неповторимую индивидуальность», на самом деле написал гораздо более значительное произведение, чем просто его, Эдички, духовный стриптиз,— он документально зарисовал во всей красе непосредственного саморазоблачения чистую душу человека «восставшей массы». Как ни горько ему будет это услышать — я думаю, он мне попросту не поверит,— в открывшейся нашему взору, вполне прозреваемой насквозь мелкой лужице его души нет ничего индивидуального: её появление массовым тиражом было зафиксировано давно и надёжно. Ещё в 1929 году Ортега-и-Гассет в «Восстании масс» дал точное описание того малопривлекательного облика, который в 1979 году Эдичка воспроизвёл с завидной обстоятельностью и верностью деталей: «XIX век создал совершенную организацию нашей жизни во многих её отраслях. И это совершенство привело к тому, что массы, пользующиеся сейчас всеми благами этой цивилизации, стали считать её за нечто естественное, природное. Только так можно понять и объяснить абсурдное поведшие этих масс: они целиком заняты собственным благополучием и в то же время они не замечают источников этого благополучия. Так как за готовыми благами цивилизации они не видят чудесных изобретений и конструкций, созданных человеческим гением ценою упорных усилий, то они воображают, что они вправе требовать себе все эти блага, как естественно им принадлежащие в силу их прирождённых прав».

Вспомните Эдичкино: «Но мне-то какая разница, по каким причинам мир не хочет отдать мне то, что принадлежит мне по праву рождения и таланта»! У него нет ни тени сомнения, что это ему принадлежит, так же как нет сомнения относительно своего таланта, своей избранности, своей отличности (в выгодную сторону, конечно!) от других — от всех этих пошлых производителей «пульпы и пейпера». Нет, нет, он и не думает отказываться от всех существующих в этом мире благ: от чёрных кружевных рубашек, белых элегантных костюмов, роскошных номеров в роскошных отелях, даже от той же пульпы и пейпера,— он только хочет получить все это ни за что, просто за свою «исключительность», о которой не перестаёт говорить в стихах и прозе (намекая, что такая исключительность требует больших усилий):

«Да уж сложная работа — быть от всех отличным
. . . . . . . .
Дорожит он этим знаком, быть, как все, не хочет!»

Увы, и это его качество было предусмотрено Ортегой в качестве основной, типической характеристики человека массы: «Человек массы всегда доволен собой, более того: даже восхищён собой».

Наш Эдичка тоже восхищён собой. Он восхищается собой неистово и бурно, он воспевает себя с пылкой страстью влюблённого, он неустанно, как зазывала, расхваливает своё тело («Ах, какой у меня животик — вы бы посмотрели — прелесть!»), свою душу («От природы своей человек я утончённый… Моя профессия — герой»), свою одежду — знак особой избранности («Рубашки у меня все кружевные, пиджак у меня из лилового бархата, белый костюм — прекрасен, туфли мои всегда на высоченном каблуке… есть и розовые… и покупаю я их там, где все вызывающе и для серых — нелепо»). И всякий собственный поступок для Эдички — тоже свидетельство его исключительности: «Я был счастлив и доволен собой…, когда, проснувшись, лежал с улыбкой и думал, что, конечно, я единственный русский поэт, умудрившийся поебаться с черным парнем на нью-йоркском пустыре…»*

И как естественное следствие этого безбрежного довольства собой возникает ненависть к миру, который не желает разделять Эдичкиных восторгов, не согласен задаром кормить, поить и холить предмет Эдичкиного обожания. Приговор, вынесенный этому миру Эдичкой, лаконичен и до гениальности прост: «Я разнесу ваш мир! Ебал я ваш мир, в котором мне нет места,— думал я с отчаянием.— Если я не могу разрушить его, то хотя бы красиво сдохну в попытке сделать это вместе с другими такими же, как я!»

Можно подумать, что он сознательно не хочет ни на йоту отступить от жёсткой схемы прозорливого Ортеги, пятьдесят лет назад запланировавшего Эдичку в полный рост: «В поисках хлеба во время голодных бунтов толпы народа обычно громят пекарни. Это может служить прообразом поведения нынешних масс в отношении всей цивилизации, которая их питает. Предоставленная своим инстинктам, масса … в стремлении улучшить свою жизнь обычно сама разрушает источники своей жизни».

И словно в подтверждение этих слов Эдичка истерически вопит: «Что ж ты, мир, еби твою мать! Раз нет места мне и многим другим, то на хуй такая цивилизация нужна?! Свалить эту цивилизацию, свалить с корнем, чтоб не возродилась!»

Но выкрикивая это, Эдичка начисто забывает, что свалив с корнем эту цивилизацию, он заодно уничтожит всех создателей кружевных рубашек и розовых башмаков на высоких каблуках, не говоря уже о других радостях земной жизни, так милых его сердцу потребителя. Ему в этот миг кажется, что кружевные рубашки, как воздух и солнечный свет, рассеяны в пространстве и ждут только справедливого распределения, чтобы усладить своим нежным касанием тела всех желающих.

И в то же время Эдичку нельзя назвать очень уж принципиальным противником нашей, казалось бы — столь ненавистной ему цивилизации. Чего стоит одно его признание, что он в любую минуту готов её принять и даже полюбить, только бы она, подобно сказочной избушке, повернулась «к морю задом, а к нему передом»: «Напротив моего окна виден отель «Сан-Реджис-Шератон». Я с завистью думаю об этом отеле. И безосновательно мечтаю переселиться туда, если разбогатею».

Как именно он разбогатеет, ему неважно: он готов на все. Ему все равно: написать ли письмо «вери аттректив леди» из газеты «Виллидж войс» в надежде, что она купит его сексуальный пыл, или послать подборку стихов в Москву, в журнал «Новый мир», в надежде, что там купят его пыл литературный. А если никто на его предложения не откликнется, то можно и иначе: «Воровать надо, грабить, убивать,— говорю я».

Альтернативу, которую Эдичка предлагает миру, можно сформулировать в трёх словах: «Кошелёк — или жизнь!» От грабителя с большой дороги его отличает только масштаб требований и угроз: он ставит этот выбор не перед одиноким оробевшим путником, а перед всей нашей цивилизацией; а получить хочет не горсть жалких монет, а все освоенное человеком жизненное пространство.

Угрозы такого рода в демократическом обществе неподсудны. Эдичка это знает и потому не утруждает себя дурацким маскарадом: тёмный лес, захрапевшие от испуга лошади, маска на лице. Он с радостной готовностью сообщает свой адрес, он позволяет нам обозреть его лицо во всей красе, предпослав повести свою фотографию: любуйтесь, вот он я — Эдичка! А чтобы мы, не дай Бог, не упустили какой черты в его облике, он предстаёт перед нами голый по пояс (почему только по пояс, Эдичка?!), украшенный лишь висящим на шнурке крестом.

Честно говоря, я не понимаю, какой смысл для него имеет этот крест. Ни одна строка в его повести (равно как и в стихах) не свидетельствует о его необходимости для Эдички. Подробнейшим образом описывая свои оргазмы и мастурбации, нежнейшим скальпелем препарируя свою творческую мастерскую, не забыв познакомить нас со своими любимыми блюдами и нарядами, похвалясь изобретательностью в области эротических радостей, Эдичка нигде и ни разу не обмолвился о своём отношении к потусторонним ценностям, к вере или к Богу. И поскольку вряд ли кто из читателей решится обвинить автора в чрезмерной застенчивости, то это умолчание нельзя объяснить стыдливым нежеланием впускать посторонних в интимные заповедники своего «Я». Просто смешно заподозрить в такой щепетильности Эдичку, с таким смаком описавшего, как он онанирует, напялив ещё тёплые, залитые чужой спермой, колготки неверной жены; Эдичку, пригласившего фотографов запечатлеть «Мемориал святой Елены» — выставку, сплошь составленную из тампексов и нижнего белья покинувшей его возлюбленной.

Похоже, что, нацепив крест для украшения своей нагой персоны, Эдичка в действительности — как и подобает истинному «человеку массы» — не верит ни в Бога, ни в черта и, сам чуждый высших побуждений, начисто отрицает возможность таких побуждений за другими. Сам он, хоть и непрестанно рекламирует себя как одного из лучших поэтов России, время от времени проговаривается об истинных целях своих поэтических попыток; а ведь Фрейд давно подметил, что для понимания личности проговорки и оговорки куда важней прямых деклараций. Вот истинное поэтическое кредо Эдички: «Поэзия, искусство — это высшее, чем можно заниматься на Земле. Поэт — самая значительная личность в этом мире… Для поэта лучшее место — это Россия… Десятки тысяч поклонников… и прекрасные русские девушки, Тани и Наташи, все были его… Потому что речь идёт о хлебе, мясе и пизде. Не на жизнь, а на смерть борьба. Это вам не шутка».

Неудивительно, что первые свои поэтические успехи Эдичка эксплуатировал в целях мелкой личной наживы: «Я выступал в роли херувимчика-поэта — читал, обычно это происходило на танцевальной площадке или в парке, раскрывшим от удивления рты девушкам стихи, а Саня Красный в это время… легко и незаметно, он был в этом деле большой артист, снимал с девушек часы и потрошил их сумочки». И так же неудивительно, что он подозревает и других в столь же низменных побуждениях: «Печатал же свои книги Солженицын… здесь, на Западе, его совесть не мучила, по сути дела, он думал только о своей писательской карьере, но не о последствиях и влиянии своих книг». (Интересно, кто, по мнению Эдички, потрошил сумочки западной общественности, пока Солженицын заставлял её раскрывать от удивления рты,— уж не Сахаров ли?).

Эдичка не сомневается, что речь всегда идёт «о хлебе, о мясе, о девочках»: «Удачно сидел в тюрьме или психбольнице там — получай деньги здесь». А он, Эдичка, не удостоился такой чести — ни в тюрьме, ни в психушке не посидел, вот никто ему «здесь» и не платит; и даже потаскухой, как его бывшая жена, он стать не сумел — ну как тут не возроптать?! Ведь он страдает «только потому, что такое неравенство, что у неё есть пизда, на которую есть покупатели, а у меня нет!» Но никто его ропота не слышит, а жить дальше надо, и пока он не набредёт «на вооружённую группу левых экстремистов, таких же отщепенцев», как и он, Эдичке остаётся только онанизм — физический, столь красочно им воспетый, и духовный — воспоминания о славном его прошлом: «В моей стране я был одним из лучших поэтов… я образ русского человека в своих книгах сумел создать. И русские люди меня читали… ведь наизусть повторяли, читали».

После таких слов невольно задумаешься — ведь если человек говорит о себе такое, что-то за этим, наверно, стоит? И я беру Эдичкины стихи, опубликованные в журналах «Эхо» и «Ковчег», и снова перечитываю их — может, чего увижу? Но нет, я — не вижу. Но ведь я — всего лишь человек, могу и ошибаться. Что ж, можно попробовать иначе,— я напишу на одной половинке страницы несколько строк, которые мне кажутся представительными для того, что именуется «русской поэзией», а на другой, параллельно,— несколько строк из Эдички: пусть читатель сам оценивает, та же ли это культура, тот же ли поэтический мир, та же человеческая вселенная?

Я хочу пояснить — я говорю не о качестве стихов; в конце концов, в наше время не только Лимонов руководствуется принципом «Друг Аркадий, не говори красиво», и даже неискушённому читателю понятно, что косноязычие его стихов — нарочитое. Я говорю о принципиальном противостоянии лимоновского мира миру русской классической литературы. Своё отношение к ней он сам выразил весьма недвусмысленно на страницах Эдичкиных откровений: «Таская собрания сочинений, мутно-зелёные корешки Чеховых, Лесковых и других восхвалителей и обитателей сонных русских полдней, я со злостью думаю обо всей своей родной, отвратительной русской литературе, во многом ответственной за мою жизнь. Бляди мутно-зелёные… и буквы-то мне маленькие многочисленные противны».

Это своё отношение он подтвердил и практически, написав поэму «Русское», которую тоже можно разбить на две части и выписать на одной странице в две колонки, показав, что эти части относятся к двум разным культурам, друг другу враждебным; тогда в одной колонке окажется нечто вроде пародийных отрывков из «блядей мутно-зелёных», а во второй — строки, представляющие поэзию, принадлежащую «новой» культуре, не только не наследующей старую, но и прямо ей противостоящей:

Конечно, не Эдичка положил начало этой новой культуре, не он сказал в ней первое слово. Он просто последователь, подражатель, эпигон других, более ранних, сильных своим невежеством и неразборчивостью претендентов на первородство в русской поэзии. Когда в начале века всеобщее образование, насаждаемое закомплексованной интеллигенцией, выплеснуло на культурную арену массового читателя, желающего стать массовым писателем, встревоженный Н.Гумилев писал: «Все это очень серьёзно. Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своей талантливостью и ужасных своей небрезгливостью».

Но и этот, испугавший Гумилёва, всплеск «литературной» пены на гребне высоко взметнувшейся волны восставшей массы не был первым сигналом надвигающегося потопа. За пятьдесят лет до того беспощадная рука Достоевского с пугающей точностью набросала портрет первого апостола новой культуры, утверждающей приоритет Желудка перед лицемерными высокими идеалами XIX века:

«Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства…
Место занял таракан,
Мухи возроптали,
Полон очень наш стакан,
К Юпитеру закричали…

— тут у меня ещё не докончено, но все равно, словами!..— Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплёскивает в лохань всю комедию, что давно надо было сделать».

Узнаете? Да, да, это он — капитан Лебядкин, автор замечательных строк о том, как «краса красот сломала член», истинный первооткрыватель новой страницы духовной жизни нашего времени. Явление этого пророка народу замечено не мной первой, о нем уже писали другие. Вот что сказал об этом один современный русский критик, имени которого я, к сожалению, не могу пока назвать: «Устами капитана Лебядкина заговорил Желудок,… доросший до того, чтобы иметь свою жизненную философию. Вот … его концепция мироздания, его кредо: ничего нет, ни Бога, ни черта, ни вечности, ни разума, ни смысла. Все это чушь, ерунда, интеллигентские бредни. Есть только стакан, полный мухоедства, … никакого Юпитера нет в помине, есть только Никифор, который выплёскивает это мухоедство в лохань, на помойку. А коли так, какой смысл стеснять свои желания, если «мухоедство» — единственный закон земного бытия? И в полном соответствии с нарисованной им картиной мироздания Лебядкин чётко формулирует новую мораль нового человека, свою единственную заповедь, которая настолько всеобъемлюща, что одна способна противостоять всем заповедям Моисея и Христа: «Плюй на все и торжествуй!» Так легко и просто расправился капитан Лебядкин с двумя великими тайнами, терзавшими Канта: звёздным миром, нас окружающим, и нравственным законом внутри нас».

Путь был давно проторён, так что Эдичке было не так уж трудно по нему пуститься. Он выехал, вышел, выполз в «стакан, полный мухоедства»: «В литературе тут своя мафия, в любом виде бизнеса своя мафия. Мафиози никогда не подпустят других к кормушке. Дело идёт о хлебе, о мясе, о жизни, о девочках». Выполз — и заорал: «Нам надоело защищать ваши старые вылинявшие знамёна, которые давно перестали быть ценностями, надоело защищать «Ваше». Ну вас всех на хуй!.. Может, набреду на вооружённую группу левых экстремистов…— пострелять хочется!— а может уеду куда-нибудь, к палестинцам или к полковнику Кадаффи, в Ливию» Он уедет к кому угодно, только бы разрушить мир, в котором нет ему, Эдичке, места, «принадлежащего» ему «по рождению и таланту». Но и это тоже уже не ново: «Свету ли провалиться иль мне чаю не пить? Я скажу, чтоб свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить…» (Ф. Достоевский, «Записки из подполья»).

Надо, правда, отметить, что Эдичка выражает свои чувства по поводу света, которому он желает провалиться, куда более энергично и решительно: «Я ебал вас всех, ебанные в рот суки! Идите вы все на хуй!».

Содрогаетесь? Непривычно? Но, я думаю, вы содрогаетесь не столько от естественного отвращения к бранным словам в печати, потому что ведь не сами слова страшны, их ведь все знают, даже те, которые не употребляют,— вас пугает другое: этот потомок капитана Лебядкина, который вышел из подполья, этот таракан, который выполз в стакан, полный мухоедства, и в предсмертном отчаянии изрыгает свои проклятия нам, «блядям мутнозеленым», защищающим ненужные ему, изжившие себя ценности. И хоть отчаяние его кажется ему самому предсмертным, он не хочет умирать без борьбы, он ещё попробует, кто кого — он нас или мы его. Никакие сомнения, никакие доводы устаревшей морали не омрачают при этом его чистую душу — они ему неведомы, он от рождения не знает разницы между уборной и гостиной. Так что вы правильно содрогаетесь: когда автобус, в который вы посадили свою жену с ребёнком, взорвётся на ваших глазах, разбрасывая далеко вокруг окровавленные ошмётки человеческих тел, не сомневайтесь — это Эдичка выполняет свою программу расправы с нашим миром. А когда кучка вооружённых негодяев захватит ваш самолёт и поставит вас к стенке в бараке далёкого африканского аэропорта,— будьте уверены, что Эдичка выполняет своё обещание. Если вы не верите мне на слово, можете прочесть опубликованное в номере пятом нашего журнала интервью с «отставным» немецким террористом Михаэлем Бауманом, который был центральной фигурой многих кровавых событий, отметивших деятельность немецких «левых» в последнее десятилетие. Вы увидите, как много общего у него с нашим милым Эдичкой — хоть, в отличие от Эдички, он не рассказывает подробностей о своём опыте группового секса. Зато он со знанием дела поясняет, какие психологические преимущества даёт ущербному человеку ощущение пистолета в кармане: «Ощущаешь чувство превосходства,— стоит только спустить курок». Отличное средство против комплекса неполноценности! Он не скрывает, что главной целью всех террористических актов была и остаётся самореклама, шумиха в прессе, известность: «По сути дела, пресса создала нас. Мы всегда боялись, как бы наши акции не прошли незамеченными прессой: ведь это лишило бы нас рекламы». Вот он, Эдичка, «по рождению и таланту» заслуживающий, как ему кажется, права быть знаменитым, чтобы «все девочки были его», а наделе никому он не нужный, никому не известный, затерянный в многомиллионной толпе таких же охотников за славой. Тут уж, конечно, на все можно пойти — например, «в знак протеста» против поднимающего голову фашизма заложить бомбу … в еврейском общинном центре в годовщину Хрустальной ночи. Что с того, что центр еврейский,— важно, чтобы «репортаж об этой акции облетел весь мир». Интервью с Бауманом кончается весьма выразительным пассажем о возможном атомном шантаже, цель которого описана так: «С такой вещью (с атомной бомбой) в руках можно заставить федерального канцлера сплясать канкан на столе и показать это по цветному телевидению». Вот и весь высокий полет идей: взорвать полмира, полного мухоедства, чтобы остальная половина по телевизору могла лицезреть федерального канцлера, пляшущего на столе канкан по требованию тараканов, ни на что, кроме насилия, не способных.

* * *

Мы живём в безумном, безумном, безумном мире, атакуемом полчищами маленьких людей, желающих казаться значительными, жаждущих славы и готовых для этого на вес, ибо «по рождению и таланту» они лишены всякого морального барометра, регистрирующего разницу между добром и злом. Такие люди, собственно, всегда водились в любом обществе, вернее — вне любого общества, но в нашем веке роковой перелом определился изменением их числа на общественной арене и их влияния на судьбы мира. И нельзя сказать, что в предшествующей литературе не было попыток описания их тараканьей души (или того, что у них вместо души),— но ни одна не была столь совершенной и полной, как попытка Эдички. Воистину, Эдичку следует поздравить с большим литературным успехом — он ухитрился превзойти в этом деле таких писателей, как Михаил Зощенко и Владимир Марамзин, все своё мастерство отдавших воссозданию облика восставшего человека массы. Причина эдичкиного успеха очевидна: там, где Зощенки и Марамзины пытаются с помощью высокого мастерства влезть в шкуру простого человека, понятия не имеющего ни о звёздном мире, ни о нравственном законе, там Эдичке не надо ни мастерства, ни искусства,— он сидит в этой шкуре по праву рождения и таланта, он от наших «мутно-зелёных» игр с противными маленькими буквами совершенно свободен, ему нет нужды подгонять слова друг к другу — ведь он рассказывает о себе, а не о своём «лирическом герое». Это он, Эдичка, а не плод его, Эдички, художественного воображения, похваляется тем, что стегал ремешком по пипке свою жену, или так же откровенно восхищается своей исключительной образованностью на том основании, что знает наизусть несколько строк Т.С.Эллиота в русском переводе. Ему неведомо авторское отношение к персонажу, ибо нет нравственного зазора между Эдуардом Лимоновым и его Эдичкой, нет иной точки отсчёта, иного угла зрения, выводящего произведение из плоскости существования в пространство искусства. Жизнь, как справедливо подметил Эдичка,— бессмысленный процесс, не знающий нравственных ограничений, у жизни нет моральной составляющей, она по сути своей аморальна, и только человеческое сознание придаёт значение таким понятиям, как грех и добродетель. Искусство — это одна из форм, в которых человек пытается осмыслить и упорядочить своё представление о жизни, и потому оно всегда написано в присутствии неких потусторонних ценностей, лежащих за пределами биологического существования. Как ни старается Зощенко перевоплотиться в Васю Былинкина, утверждающего, что соловей «жрать хочет — вот и поёт», ему не удаётся перестать быть писателем Михаилом Зощенко, и посмеивающимся над простоватым Васей, и чуть-чуть боящимся его уверенной в себе «простоты». Эдичка же искренно восхищается собой, Эдичкой,— и образ его, им же созданный, свободен от потустороннего отношения создателя к персонажу, от насмешливого подмигивания автора читателю, от ужаса художника перед описанным им тараканом. И потому образ этот — кристально чист и целен. Он весь, как на ладони, бесстыдно вывернутый наизнанку,— ибо главное достоинство Эдички состоит именно в полном отсутствии стыда — к чему он ему? Ведь стыд, как и боль, есть индикатор морального непорядка, а Эдичка, живущий по ту сторону добра и зла, незнаком с моральным порядком, о нарушении которого возвещает стыд. Вооружившись бесстыдством, как главным и единственным литературным приёмом, он пишет — как дышит, не затрудняя себе искусством и прочей косметикой: он и без косметики прекрасен и конгениален себе самому.

Я не иронизирую, я повторяю совершенно серьёзно: я считаю повесть Э.Лимонова крупным литературным событием, равным которому могла бы быть только расшифровка дневников человекообразной обезьяны в момент превращения её в человека. Это произведение необходимо было предать гласности, то есть напечатать и обсудить, невзирая на все осложняющие публикацию обстоятельства. И я безмерно благодарна Н.Бокову и А.Крону за то, что они избавили наш журнал от этой тяжкой общественной обязанности,— ведь если бы не они, это пришлось бы сделать нам: наш принцип неутаивания правды не позволил бы нам уклониться. А теперь вся тяжесть последствий такой публикации ложится на плечи «Ковчега», и мы можем с чистой совестью обсуждать повесть Лимонова за чужой счёт.

Я в последний раз перелистываю творение Эдички и слышу, как на соседней странице горькими слезами завистника плачет Юрий Милославский. Он завидует и надрывно утверждает, что он тоже замечательный, как Эдичка, что он тоже — таракан и поёт лишь потому, что жрать хочет. И при этом горько плачет, ибо в глубине души знает, что это — не так. Он доказал это и себе, и нам, умудрившись написать о книге Эдички без единой цитаты из него. После всех своих хвастливых деклараций писатель Юрий Милославский в растерянности запнулся перед тем, что он, так и не решившись на «прыжок в бездну», скромно назвал в конце концов «синтетическим вибратором» и чему Эдичка, ничтоже сумняшеся, дал истинное полновесное имя. И не поможет Милославскому попытка подольститься к Эдичке и обещание шагать с ним в ногу: когда полчища тараканов ворвутся в наши края, они Милославского не пощадят, своего в нем не признают, они мигом смекнут, что все, им написанное, писано в присутствии «Того, кто сотворил Небо и Землю, сломал меня пополам, так что от хруста собственного станового хребта ничего другого не услышишь…» (Ю.М.) . А таких в тараканы не берут, нечего и проситься: ведь если что постороннее и присутствует в тараканьих писаниях, то это всего лишь вышеупомянутый синтетический вибратор, заменяющий таракану «Того, кто сотворил небо и землю» — и мы должны быть благодарны Эдичке за искренность, с которой он в этом признается.

* Честно признаюсь — мне не так просто было решиться цитировать Эдичку без купюр. Я, конечно, прекрасно понимала, что Эдичка с купюрами — уже не Эдичка, но рука все же не поднималась. Я даже пробовала прибегнуть к многоточиям, но получалось ещё хуже — вроде: «На заре ты её не…, на заре она сладко так…» Тогда я отложила статью на несколько дней в надежде, что время само подскажет, как быть. Но время не подсказывало ничего, кроме честного цитирования. Я чувствовала себя, как когда-то на одних литературных именинах в моей прошлой московской жизни: за столом сидели милые, холёные, нарядно одетые люди, и все они поголовно были бывшими мужьями и жёнами друг друга. Слева от меня пятый муж четвёртой жены хозяина оживлённо обсуждал с третьей женой второго мужа своей первой жены общих внуков, а справа третья и четвёртая жены второго мужа хозяйки с возмущением говорили о неполадках в отоплении их общей, через этого мужа, дачи. Вокруг меня все, погрузясь в увлекательные общие заботы, дружно наслаждались семейной беседой, а я сидела молча, чужая им всем, и с внезапным стыдом отводила глаза от своего единственного мужа, старомодного, как резной буфет, у которого ни с кем, кроме меня, не было общих дач, а если говорить честно, то и вместе со мной тоже не было. Я чувствовала, что я безнадёжно устарела, вышла в тираж, выпала из обоймы. И вот сейчас такое же чувство своей чудовищной несовременности заставило меня в конце концов решиться на отчаянный шаг: сказав себе, что из песни слова не выкинешь, даже если оно матерное, я взяла на себя ответственность цитировать текст повести, как он есть,— без купюр и многоточий.

Крик одиночества

Алла Биндер

В нашей политизированной, в нашей идеологизированной читательской среде вошло в неискоренимую привычку, в своего рода интеллектуальный автоматизм — прочитав книгу, немедленно её классифицировать, подгонять под рубрику, вычленять из неё идеологию автора, анализировать его политические взгляды, обобщать его социальный опыт. На худой конец — помещать его в так называемый «литературный ряд»,— а ряд этот состоит сегодня из непременной обоймы модных имён, этакого джентльменского набора, куда входят обязательный ныне Набоков, обязательный Булгаков, обязательный Домбровский, Битов и прочие.

Заставленная идеологическими табличками и знатными именами, книга попросту перестаёт существовать сама по себе. Исчезает острое ощущение первичного восприятия, сопровождавшее во время чтения. И тогда все, что потом говорится и пишется о ней, только раздражает своим несоответствием этому простому нерасчленённому критическим скальпелем движению души навстречу авторскому слову.

Я не думаю, что вся эта классификация производится из одних только пагубных целей. Но я думаю, что иногда бессознательно она этим целям служит, помогая отделаться от мучительного ощущения, что вот, неприятная книга — а чем-то волнует и притягивает. В таких случаях социальное, идеологическое или литературное препарирование, бесконечно удаляя от первоначального ощущения, помогает его снять, забыть и тем самым — как бы устранить. Объяснение, в сущности, становится формой освобождения из-под власти книги, но ничего в этой власти не объясняет.

Именно это, мне кажется, происходит с книгой Лимонова. Обсуждают взгляды Лимонова, позицию Лимонова, кредо Лимонова, место Лимонова в литературном процессе и даже в судьбах современной культуры. Лимонов разрастается, укрупняется, обобщается, превращается в Лимоновых, в символ «эпохи». А я при этом ощущаю, что все сказанное (очень умное и тонкое само по себе, как некое интеллектуальное упражнение) нисколько не объясняет мне (а может — и другим читателям, на которых книга подействовала так же), чем она захватывает, что мне в ней открылось, почему она запомнилась.

Я понимаю, что можно очень стройно и логично объяснить всю генеалогию, идеологию и социологию Лимонова-автора: маленький диссидентствующий поэт; полу-блатной парень; привык к лёгкой удаче и лёгкой славе; сомнительные моральные качества; выброшен за кордон волной эмиграции; не любит и не хочет работать; пошёл на дно; озлоблен; всем завидует; всех ненавидит; предъявляет обществу непомерные претензии; воинственно враждебен к нему за то, что оно не торопится эти претензии удовлетворить. Кстати, для меня далеко не ясно, кто прав в этом извечном споре Поэта и Толпы: вспомним хотя бы судьбу Ван-Гога, Достоевского, Цветаевой, Мандельштама и тысяч других, умерших в голоде, нищете, одиночестве и проклинавших общество, которое равнодушно отвечало им: «А вы работайте,— как все!»

Я понимаю, что над этой генеалогией можно возвести любые самые 192 сложные конструкции: Лимоновы — знамение антилитературы, Лимоновы — знамение антикультуры, Лимоновы — знамение антицивилизации.

Но едва начинают говорить о «Лимоновых», то есть об обобщённом до социального явления авторе, Лимонов как единственная (а каждый для себя — единствен) человеческая личность исчезает, и с ним исчезает все, что составляет его трагедию.

Я не считаю, что для суждения о книге читателю непременно нужно знать о её авторе, развратник он или аскет, пьяница или трезвенник, красив или уродлив, как смертный грех. Я не думаю, что для суждения о книге читателю нужно во что бы то ни стало знать о литературном процессе и культурных подвигах нашего времени. Давайте представим себе на минуту, что наша цивилизация уже погибла, засыпанная каким-нибудь чудовищным землетрясением, и через тысячу лет археологи откопали из всей нашей культуры одну только книгу под странным названием «Это я — Эдичка». Я думаю, они бы поняли, что с их стороны было бы просто некорректно по одной, случайно найденной книге строить догадки о нашей культуре, нашем литературном процессе и тому подобное. Вероятно, они сочли бы для себя наиболее правильным — как нахожу и я,— просто попытаться честно прочесть эту книгу, как послание человека — человеку, как исповедь души перед другой душой (в надежде, что такая — близкая, понимающая, сопереживающая душа найдётся) . Они ничего не знали бы об авторе, и поэтому им пришлось бы оставить всякие домыслы о нем. Им пришлось бы говорить только о книге, о том, что в ней, а не вне её: о герое и о том, что с ним происходит. Их не смущал бы густой мат, обволакивающий каждую страницу и каждую строку — они бы попросту его не замечали (как не замечаю я), считая индивидуальной речевой характеристикой героя, склонного употреблять несколько излюбленных и непонятных слов в каждой фразе. (Я упоминаю об этом потому, что многим сегодняшним читателям это наверняка покажется главным в книге и навсегда закроет путь к её главному, подлинному). Их не раздражали бы политические выпады автора против неведомых Сахаровых и Солженицыных (а это тоже может отбить охоту к чтению или предопределить оценку книги сегодня). «Но что же тогда осталось бы от книги?» — воскликнете вы. Я отвечу, не беспокойтесь. Вот тогда и осталось бы то, о чем она действительно говорит,— во всяком случае, мне.

Я не хочу ничего знать об авторе, я опускаю мат, я отбрасываю политику, я пренебрегаю даже высокими претензиями поэтической натуры, которые, несомненно, с большим сочувствием будут смаковать другие «обделённые» поэты, я не хочу искать для книги место в «контексте эпохи» — я хочу, пройдя через все эти нагромождения слов, подойти вплотную к Эдичке Лимонову — лирическому герою книги писателя Эдуарда Лимонова (совпадение имён и фамилий — случайное) и поговорить с ним один на один.

Я хочу услышать, наконец, что говорит он,— а не все его толкователи.

— Тебе плохо, Эдик?— спрошу я.— Только не ёрничай, я же вижу, что тебе плохо…

— Знаешь,— ответит он,— так паршиво, что хоть подыхать. Видно, кранты мне, дошёл Эдичка до точки…

— Ну что паршиво-то, Эдик? Денег нет, работы нет, что?

— Да е…л я эти деньги!— закричит он.— Заработать я хоть сейчас могу, разве в этом дело! Тошно мне на этом свете, понимаешь, ненавижу я все это, ох как ненавижу — разнёс бы все под корень!

— Ну почему, Эдик, почему?

И тут он впервые за все время поднимает на меня тоскливый сумасшедший взгляд:

— А ты будто не знаешь?

А я свой взгляд — отведу. Потому что я действительно — знаю. И все, кто через это прошёл,— знают тоже. Все мы за эдиковой ненавистью, непрерывным матом, злобой и завистью, внезапными приступами «социальной» и «политической» ярости угадываем их главную и единственную причину. Неустранимую причину, непобедимую боль, которая может навалиться на любого человека, во всяком месте, во все времена — при всех режимах и во всех культурах.

Это — боль одиночества.

Не «одиночества в толпе», не культурного одиночества высокого ума в обывательской массе, не трагического одиночества опередившего свой век политического провидца, не… не… не…

Просто того одиночества, которое — по разным причинам, по стечению жизненных обстоятельств — может достаться в удел любому человеку: мне, вам, Эдичке Лимонову.

Того одиночества, когда вокруг — ни души; когда хоть вой, хоть о стены головой — никто не вспомнит, не откликнется, не подойдёт, не спросит; когда умер, исчез, ушёл последний, единственный, самый близкий человек; когда готов на что угодно, самое чудовищное, сумасшедшее, раньше невообразимое до ужаса: с негром переспать, дать объявление в брачную газету, целовать чьи-то вонючие трусики, сорваться среди ночи с постели и броситься на панель к любому прохожему, провалиться в беспробудный сон или запой на недели, месяцы, годы, убить кого-то, убить себя — только бы освободиться от этой сверлящей, этой ни на секунду не покидающей душу и тело боли, только бы затихла эта разрывающая сердце тоска… Может быть, только мать на свежей могиле своего ребёнка знает такую мгновенно опустошающую весь мир боль, когда невозможно и незачем подняться и хочется одного — камнем в беспамятстве катиться вниз, вниз, в абсолютный, последний мрак… Вот так и одинокий человек, по-настоящему одинокий человек воет над такой могилой — своей собственной…

Исповедь Эдички Лимонова — это крик одинокого человека из беспросветного мрака своего одиночества. Это не вопль, не стон, а вой души, которая жаждет любой близости, любой ценой — хоть ценой продажи своего тела жирному педерасту-импотенту, хоть ценой продажи своей души тощим импотентам-троцкистам. Но всякая близость оказывается лишь мгновенной — даже самая бескорыстная, почти любовная (именно потому, что бескорыстная) близость с негром в грязных развалинах Нью-Йорка. И потому её хочется продлить, задержать, об неё согреться… Люди вокруг? Какие люди? Вселенная же пуста, я же вам именно об этом кричу, как же вы не понимаете?! Никого нет, нигде — только я один!

Он завидует ушедшей жене, потому что у неё есть «дырка» — а значит чья-то постоянная близость. Он завидует богатым, потому что у них есть деньги — а значит возможность в любое время купить близость. Он завидует всем, кто не одинок, а это значит — большинству «нормальных» людей, составляющих «общество». Он всем завидует и всех ненавидит за то, что у всех есть то, в чем ему отказала судьба. Не деньги, не слава, не безделье, не машины, даже не родина или семья, е—л он все это! а есть у них — ничем не заслуженное, просто так подаренное, дуриком подвалившее счастье: не быть одиноким.

И — какая разница, отчего постигла его эта беда? В ней не виноват никто — и виноваты все, весь мир; жизнь-сука виновата, что она так устроена, человек-падло виноват, что он так устроен — нужны ему другие, позарез нужны, хоть одна близкая душа на свете каждому ведь положена,— а её нет. И он сидит на краю ледяной пустыни, по-волчьи воет в ночной мрак и тоскливо прислушивается: не долетит ли с другого края ночи чей-нибудь ответный вой?

А случайному путнику от этого воя — жутко. Он зябко вздрагивает, оглядывается исподлобья и крепче сжимает в кармане пистолет. Пулю, пулю, ещё пулю — прямо в тень, упруго метнувшуюся из кустов на дорогу. Вот и закрылись глаза, ещё секунду назад горевшие тоскливой надеждой…

Если снять с книги Лимонова все наслоения и помыслы, останется книга об экзистенциальном, то есть всеобщем, всечеловеческом страхе — остаться одному. Предельно искренняя и беспощадная исповедь человека, которому не повезло — он заболел этой экзистенциальной болезнью, которая часто бывает смертельной. Я думаю, что именно этим она и затрагивает душу, всякую душу, способную ощутить чужую трагедию и почувствовать в ней собственную. Оглянитесь в толпе — видите: там… и вон там… и вот ещё — смотрят на вас тоскливые глаза, горящие сумасшедшей надеждой. Смотрят — и тут же отворачиваются…

Эдичка Лимонов и другие

Яков Ашкенази

— Возьмите нас с собой, мы тоже все умеем!
(Крик души).

А крикнула это милая, интеллигентная девочка из интеллигентной компании, гулявшей где-то в Крыму возле правительственных дач. По лесной дороге съезжались, солидно шурша, чёрные широкие автомобили. Они таинственно исчезали где-то там, куда даже близко подходить не разрешалось. Интеллигентные мальчики и девочки говорили о роскошной жизни там, о том, как эта таинственная и роскошная жизнь происходит.

— Подумаешь!— сказала самая хорошенькая и очень женственная.— Подумаешь! Мы тоже все умеем!— И она побежала навстречу чёрной машине.— Возьмите нас!— закричала она ей.— Возьмите нас с собой! Мы тоже все умеем!

Но машина её не расслышала и равнодушно прошуршала дальше, обдав девочку лёгким, безразличным облачком пыли.

Тем мальчикам и девочкам было лет по двадцать. Нынче им больше тридцати, но они не перестали мечтать о роскошной жизни. Малая часть из них осталась мечтать на месте, многие — уехали, поселились в Америке, кое-кто в Австралии и в Канаде, надеясь проникнуть туда, где пьют лучшие вина, курят сигареты высшей марки, вкусно едят и сладко спят.

Так случилось, что мечты их не осуществились. Более того, их иллюзии разбились вдребезги. Мальчикам и девочкам хотелось, чтобы окружившая их западная действительность приняла их такими, какие они есть. А жестокая действительность хочет, чтобы они приняли её такой, какая она есть. Возник конфликт. Никто уступить не хочет. Мальчики и девочки убеждены, что они гениальные, многообразно талантливые, необычайно прекрасные внутри, а некоторые — и снаружи. За обильные достоинства им хотелось бы получить небольшое возмещение в виде вышеуказанной роскошной жизни. А действительность не возмещает. Конфликт усиливается, ожесточается. И, как часто случалось прежде, перерастает в конфликт социальный.

Вроде бы все нормально. Не грозит ли это нам бунтом недовольных, социальным протестом, пугачёвским мятежом?

Нет, не грозит. Как говорила та милая, интеллигентная девочка на лесной дороге возле правительственных дач в Крыму, мальчики и девочки тоже все умеют. Только их не берут. Мальчики и девочки готовы выскочить из себя, лишь бы их взяли, они даже пробуют (и часто — удачно!) выскочить из себя, преодолеть себя и в себе, но их не берут. Оказывается, они не умеют. Девочка на лесной дороге была слишком самоуверенной. У них не получается.

На этой стадии мальчики и девочки злятся. Злые мальчики и девочки ищут единомышленников в левых организациях, желая отомстить проклятому обществу. Какому? А тому и этому! Всем! Всем! Всем! Те не взяли и эти не берут?! Так отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног? Но единомышленники из местных левых обнаруживают, что мальчикам и девочкам как раз очень нужен златой кумир, и перестают считать их в своих. Мальчики и девочки остаются в гордом одиночестве, противостоя мрачной действительности.

Ах, если бы — в гордом! Ах, если бы — противостоя! Увы! Они завидуют самым жалким образом. Они завидуют и ненавидят, где бы они ни были — в Израиле, в Америке, в Австралии, в Канаде и на Канарских островах, если их возьмёт с собой туда сжалившийся покровитель. Они ненавидят и этого покровителя, потому что он взял их на Канарские острова только на летний сезон или на полсезона или на время летнего отпуска.

Им хочется навсегда! Им хочется роскошную жизнь с вином, сигаретами, люксовыми номерами, золотыми (или с платиновыми?) зажигалками, шуршащими по гравию широкими машинами — навсегда! Они готовы на все, они почти все умеют, а не умеют — будут стараться научиться! Они отдадут ради такой жизни что угодно, просто теперь уже отдавать нечего! А им плевать, им очень хочется! Но им не дают…

Тогда они обрабатывают свои дневники, в которых подробно описывали, как они хотели и как им не дали. Обнаруживается, что у них есть талант; он и вправду есть. Он проявляется, например, в той самой прекрасной части дневников, где рассказывается о познании бездны одиночества, одиночества абсолютного, в котором и в помине нет роскошной жизни. Когда человек ищет человека, человек любит человека и ненавидит то, что мешает им найти и любить друг друга. И совсем не завидует.

Но и большая часть истории Эдички Лимонова, где рассказывается о зависти, очень интересна. Потому что она — документ, свидетельствующий о том, что проделали с тридцатилетними русскими, с теми, кто родился после Войны. Ведь в школе им внушали, что цель общества, в котором они живут — материальное благосостояние, та самая роскошная жизнь сидящих в чёрных, широких машинах. Они к этой жизни и стремились. Им объясняли про временные трудности, и они восприняли свои западные неудачи как временные трудности. Они только стараются эти трудности преодолеть своими средствами. А зависть как доминанта чувств советского интеллигента к хозяевам жизни стала, видимо, одной из важных тем русской литературы ещё со времён Юрия Олеши. И этим история Э.Лимонова интересна тоже.

Путешествие от «А» до «Я»,
или От «неофициального» искусства к проповеди антисоветчины

А. Степанов

«Не являясь рупором какой-либо группировки, журнал предоставляет страницы всему новому, яркому и независимому». Такая многообещающая реклама обнародована в одном из первых номеров выходящего в Париже на русском и английском языках журнала «А—Я». На обложке указаны названия городов — Париж, Нью-Йорк, Москва (?!), чем, по-видимому, предполагается подчеркнуть масштабность издания. Здесь же имеется и недвусмысленный опознавательный знак: «журнал неофициального русского искусства». «Неофициальное» — это завлекающий мазок: напечатаем, мол, всё что угодно, лишь бы противоречило принципам социалистического реализма.

Издатели журнала бросились искать «непризнанных гениев» среди отщепенцев, проживающих как на Западе, так и в нашей стране.

Итак, «А—Я» как «рупор всего нового, яркого, независимого».

С трудом удалось найти издателям несколько основательно трёпанных молью материалов о художниках-авангардистах 20-х годов К. Малевиче и М. Матюшине, а также кое-что о небольшой группке их современных «последователей». Это к вопросу о «новом».

А вот что касается «яркого». На лесной опушке четверо молодцов повесили здоровенную катушку, на которой намотано 7 километров (!) белой верёвки. Отошли метров за 200 — и принялись тянуть верёвку. Пока всю не вытянули. В течение полутора часов за «перформансом» (так модернисты именуют сей «самостоятельный художественный метод») наблюдало десятка два зрителей, собравшихся «вместе воспринять это произведение искусства». Журнал приводит даже фотографию удостоверения, выдававшегося участникам и свидетелям этого действа… Куда уж ярче.

Ещё один пример «перформанса»? Пожалуйста. «Забег в сторону Иерусалима». Дистанция — 1 метр 41 сантиметр: частное от деления расстояния между Москвой и Иерусалимом на цифру года, в котором произошло событие. Ну, это уже ближе, надо полагать, к «независимому».

А вот некий образчик теоретического глубокомыслия на страницах журнала. «Белый цвет на этом уровне выступает как всё-отрицание, абсолютная пустота, как отвержение жизни и её противоположность». Оказывается, это рассуждение о восприятии… троллейбусного билета. А можно подобные философские экзерсисы проделывать и «на уровне» расходного кассового ордера или квитанции о приёме телеграммы. Изображения упомянутых бумажек прилагаются — можно созерцать, ощущая, как «свет и энергия белого идёт на нас».

Эти и подобные им неуклюжие теоретизирования можно было бы оставить на совести издателей, а обвинения в конформизме, предъявляемые всему советскому изобразительному искусству, отнести за счёт уязвлённого самолюбия «наследников русского авангарда», не сумевших доказать свою творческую состоятельность. Но от номера к номеру «А—Я», приходя к отрицанию всего социалистического искусства, всё более выявляет политическую окраску. Вот, скажем, на обложку выносится коллаж — рабочий и колхозница из известной всему миру скульптуры Веры Мухиной лишены рук. Очередной модернистский выверт? Да. Но очевидна его политическая направленность — разрушить один из символов советской эпохи.

Несведущему западному читателю пытаются внушить мысль, будто в нашей живописи нет ничего выше, чем рыночные картинки 40-х годов типа «Люби меня, как я тебя». А статьёй о студии Грекова авторы стремятся создать впечатление «милитаризации советского изобразительного искусства», а заодно привлечь внимание к «росту советской угрозы». Начав с декларации о продолжении традиций «революционного искусства», «А—Я» закономерно дошёл до злопыхательства, последовательной клеветы на всё советское.

Немудрено, что подобную «независимость» журнала быстро оценили такие антисоветские издания, как «Континент» и «Русская мысль». В порыве родственных чувств они не пожалели сил на рекламу новоявленного эмигрантского детища, вторили им и некоторые радиоголоса, вещающие на нашу страну. «А—Я» представлялся ими как поборник беспредельной «свободы» мнений.

Тогда почему же, позволительно спросить, авторы журнала изливают потоки желчи на коллекционеров из ФРГ — Г. Наннена и П. Людвига? Чем не угодили эти двое «А—Я»? Да тем, оказывается, что осмелились отправить в путешествие по Европе передвижные выставки, где были представлены работы видных советских живописцев, чем и разоблачили лживые утверждения журнала об «упадке» современного искусства в нашей стране. Да заодно коллекционеры из ФРГ покачнули политический престиж «А—Я». Он, правда, и так был весьма невысок, как, впрочем, и тираж — мизерный, и авторитет — ничтожный.

Пора рассказать о событиях, предшествовавших появлению «А—Я» на свет. В середине 70-х — начале 80-х годов дня не проходило без того, чтобы западные радиоголоса не вещали о происходящем в среде «советских художников-авангардистов». Не последнюю роль в затеянной шумихе играли некоторые дипломаты и аккредитованные в СССР корреспонденты буржуазных средств массовой информации. Тщились представить некие молодые «непризнанные таланты» как некую альтернативу «официальному», «догматическому», «несвободному» искусству. Иным «дарованиям» нашли покровителей. Они-то — едва ли, впрочем, за собственные деньги — покупали «шедевры» непризнанных и вывозили туда, где «поймут и оценят». А за туманные посулы благ «там» приходилось отрабатывать здесь, в Москве, участием в самозванных выставках, рассчитанных исключительно на западных журналистов, поставкой специалистам по идеологическим диверсиям «фактов» о зажиме свободы творчества.

После создания при Московском объединённом профсоюзном комитете художников-графиков секции живописи те, кого действительно интересовало искусство, плодотворно трудятся. Многие из членов секции были приняты в Союз художников СССР.

А спекулянты от искусства — немногочисленная, хотя и шумная группка,— подались за рубеж.

Такой поворот событий специалистов по психологической войне явно не устраивал. Тогда для провокационной возни и был замыслен «А—Я». Ему отводилась роль, центра, под эгидой которого группировались бы «непризнанные».

Уровень «художественных исканий» центра, явно третьесортный, уже был продемонстрирован. Но трудно удержаться, дабы не привести образчик из «Литературного издания «А—Я»», дочернего, так сказать, ответвления, призванного поддержать основательно упавшие акции «папаши»:

весна весна весна весна
весна весна весна весна
весна весна весна-весна
И правда весна.

Такие вот убогие подражания визуальной поэзии — авангардистскому изобретению более чем полувековой давности — выдаются за «новое, яркое, независимое» слово «Литературным изданием «А—Я»». Как на подбор и авторы у него — один «перерос и преодолел свою эпоху», другой — «самородок, отшлифованный природными силами». А все вместе они отлично, надо полагать, понимают, что все их рассуждения о литературе и искусстве всего лишь приправа к главному — дежурным антисоветским блюдам. В самом деле, ведь не заботой же о развитии современной русской прозы вызваны злобные фантазии члена объединённого профкома художников-графиков В. Сорокина и нецензурная брань проживающего на Западе Э. Лимонова.

Да каких таких особых новаций можно ждать от журнала, у руля которого стоит фигура на удивление заурядная. Это некто И. Щелковский, в августе 1985 года лишённый советского гражданства. Когда-то скульптор средней руки (но человек весьма амбициозный), не сумевший реализовать творческие потенции — в силу отсутствия таковых — ни в Советском Союзе, ни на Западе, Щелковский пытается в «А—Я» выглядеть солидным, но, по существу, его деятельность в качестве редактора характеризуют клевета и подтасовки. Ничтоже сумняшеся он записывает в «непризнанные» и «гонимые» известных членов Союза художников, участников представительных отечественных выставок. Атмосфера творческого, в том числе и критического, осмысления художественных процессов в культурной жизни нашей страны выдаётся им то за проявления «диссидентства» со стороны художников, то за репрессии по отношению к ним.

Стремясь удержаться на плаву, а заодно и отработать хозяйские сребреники, Щелковский решил внести лепту в борьбу за «права человека в СССР» и оконфузился. Пытался защитить привлечённого к ответу за изготовление и распространение порнографии В. Сысоева. А тот, выйдя на свободу, обратился к непрошеным зарубежным защитникам с настоятельной просьбой не использовать его имени в антисоветских целях.

Злобой и ненавистью дышат писания редактора о преданной им Родине. «Страх и брезгливость» вызывает у него русская нация. Иных взглядов от непременного участника всех антисоветских сборищ на Западе ожидать не приходится.

Ещё один характерный штрих к портрету Шелковского — его сотрудничество в яро антисоветской «Русской мысли». Наводит на размышления и то, что печатается «А—Я» на издательской базе этой газеты. Не иначе, как хозяин у них один и тот же — ЦРУ. Тогда становится понятным, почему явно убыточное издание не засохло на корню — из-за океана «подкармливают».

Под стать себе Щелковский подбирает и авторов… Среди них озлобленные на всё советское сионисты В. Комар и А. Меламид, покинувшие СССР в поисках мифического израильского рая. Чем только не пытается привлечь к себе внимание эта пара — вплоть до забрасывания глав правительств телеграммками типа: «Канцлеру Хельмуту Шмидту. Мы, Комар и Меламид, Иерусалим, несём ответственность за землетрясение 3 сентября 1978 года. Это была первая акция из серии терра-арт магических выступлений…» По понятным для нормального человека причинам эта переписка оборвалась, и почтовая активность двух «гениев» увяла, не успев расцвести.

Ещё один пример. Чуть ли не самая яркая «звезда» на небосклоне «современного русского искусства» — так издатели характеризуют В.Бахчаняна, автора упомянутого нами коллажа на тему скульптуры «Рабочий и колхозница».

Собственно говоря, на этом можно было бы поставить точку — горстка отщепенцев, содержащихся на иудины сребреники, тискает журнальчик собственных полубредовых художеств. Однако дельцы от «аячества» не только умствуют в узком кружке «непонятых изгнанников», а точнее — родинопродавцев. Они всячески пытаются наводить «творческие мосты» с живущими в СССР отдельными художниками, пользуясь услугами некоторых иностранцев, приезжающих в нашу страну с определенной «миссией».

Тайно представляли интересы «А—Я» в Москве и Ленинграде гражданин США Т. Блудо, одно время стажировавшийся в Институте русского языка имени А. С. Пушкина, швейцарская переводчица С. Бонадурер, французская туристка К. Террье.

Кое-кого посулы зарубежных эмиссаров, подарки «знакомых с Запада» прельстили. Например, члена Союза художников СССР, иллюстратора детских книг Э. Гороховского. В журнале «А—Я» его творчество открывается иной стороной — как «непризнанного», «неофициального» художника. Работы Э. Гороховского без ведома Союза художников и других творческих организаций публиковались в Австралии, Франции, США.

«Шутками» и склонностью к излишне «смелым» разговорам «за чашкой чая» пытается сегодня объяснить свою тягу к зарубежным публикациям член молодёжного объединения при МОСХ Н. Алексеев. Но для редколлегии «А—Я» не были забавами те сборища на квартире Алексеева, о которых она, захлёбываясь от восторга, сообщала из номера в номер. Из неловких шуток вытягивали смысл политический, антисоветский, чем превращали их в предосудительные акции.

Удивление вызывает поведение художников, которые, казалось бы, должны отличать чёрное от белого. Пока можно только гадать о том, что почувствовали члены Союза художников СССР график И. Кабаков, живописец И. Чуйков, скульптор В. Сидур, увидев свои работы в «А—Я» рядом с дилетантскими поделками бойких малых от «неофициального» искусства. Приносит ли им чувство удовлетворения та грязная возня, которая устроена дельцами от «А—Я» вокруг их имён и имён некоторых их знакомых? Как долго они собираются это терпеть?

Кстати, ещё и о простофилях. В их числе оказались члены некоей бывшей «художественной» группы, бестрепетно назвавшей себя «Мухоморами». Однако «Мухоморы», где главную роль играл С. Гундлах, несколько преувеличивали мнимую «ядовитость» своих выходок. Попытки сказать собственное слово у этих профессионально слабых кандидатов в «гении» с пугающей быстротой выродились в жалкие попытки очернить нашу жизнь. Показательно и смакование в их «творениях» похабщины и непристойностей.

Пример «Мухоморов» лишний раз доказывает, что «неофициальное» искусство — это, как правило, сырье, не дотягивающее до уровня искусства истинного, а то и просто отходы, отбросы, а зачастую и гниль.

«А—Я» же и ему подобные издания, поднимающие дешёвое «неофициальное» искусство на щит, выдающие его за «новое, яркое, независимое», сами превращаются в скопище отбросов, квазиинтеллектуальную помойку. Сказав «А», издатели и авторы журнала вынуждены были говорить вплоть до оплаченного подрывными спецслужбами «Я» — до вульгарной, набившей оскомину антисоветчины.

«Московская правда», 20 апреля 1986 года

Глава 9. Святые грешники и грешные святые

Григорий Климов

Анализ гомосекса

⟨…⟩

Ещё одна интересная иллюстрация. Есть у нас в Нью-Йорке советская графиня Щапова, она же — Леночка Лимонова, написавшая книгу «Это я — Елена. Интервью с самой собой» под редакцией поэта Кузьминского. Вот, кстати, её фотография.

— Очаровательная девушка… Любой мужчина мечтал бы на такой жениться… Какая детская невинность в очаровательных глазах…

— Да… Эта очаровательная советская графиня Щапова сама признаётся, что она — лесбиянка, садистка и наркоманка из Третьей волны. Кроме того, она — бывшая жена писателя-порнографа педераста Эдички Лимонова.

Так вот, эта графиня Щапова, в своей книжке «Это я — Елена» описывает такие вещи, о которых даже я, профессор грязных дел, должен признаться, не слыхал. Чем же занималась бывшая жена писателя-педераста Эдички Лимонова?

Она, оказывается, привязывала себе на бёдра резиновый мужской член и натягивала им мужчин-педерастов в задницу, предварительно привязав их к столбу и совершая при этом всякие неописуемые садо-мазохистические операции.

А вот вам другая фотография из этой книги — та же самая советская графиня Щапова уже полностью обнажена и сидит на чёрной лошади.

Слева от неё — висит на крюке окровавленная мясная туша, в центре — сама голая лесбиянка на лошади, а справа — в наполеоновской треуголке весь одетый в одежду из чёрной кожи, стоит известный в эмиграции художник Михаил Шемякин, которого, в своё время, выбросили из Советского Союза.

На этой фотографии вы найдёте всё — и комплекс Наполеона (Шемякин на голове носит треуголку, т.е., явная мания величия), и садо-мазохистические атрибуты в форме чёрной кожаной одежды, в которую он затянут с головы до ног и обнажённое женское тело, сидящее на живой чёрной лошади, и висящая рядом окровавленная говяжья туша.

Этот Наполеон-Шемякин собирается вскоре устраивать выставку своих работ в матушке Москве…

— Григорий Петрович, бывший муж Елены — открытый педераст Эдуард Лимонов имел подозрительно «хорошую прессу» на Западе, а теперь в Союзе, вдруг, прикинулся ярым национал-патриотом, причём, его охотно печатают коммунистические газеты…

— Поэтому, философы и говорят про дьявола, что он — страшный путаник. Такой же путаник и этот Эдичка Лимонов. Вчера он был анархистом, сегодня он писатель-педераст, а завтра он может стать «истинным» национал-патриотом.

Кстати, свою эмигрантскую карьеру Лимонов начал в Нью-Йорке. Сначала он здесь приторговывал своей задницей, как гомопроститутка, но, через некоторое время, получил повышение.

Его взял к себе поваром один еврей-педераст, известный на всю Америку миллионер. Он как-то узнал, что Эдичка, кроме всего прочего, хорошо готовит украинский борщ, ну и влюбился в него…

Они там оба оказались мастера на все руки — и борщи варят, и книги пишут, и из автомата стреляют. Его скандально известная книжка «Это я — Эдичка» подробно описывает все его педерастические похождения в Нью-Йорке.

В ней — масса порнографии, причём — грязной порнографии. Но, одновременно с этим, он там так красочно описал всю эту американскую «свободу», что, в какой-то мере, её можно даже назвать… патриотической книгой.

Сегодня этот педераст-патриот носится по всему миру с маленьким чемоданчиком, в котором у него имеется весь садомазохистический набор: кожаная майка, кожаные трусы и кожаные плётки разных сортов, так сказать, на всякий любовный случай…

Десять лет назад, в январе 1977 года, когда Лимонов был ещё никому не известным представителем 3-ей евмигрантской волны, он выпросил у меня по почте книгу «Дело номер 69», где, как раз, шла речь о диссиденции и о диссидентах.

Где-то через месяц он мне позвонил, сказал, что он — представитель Московской и Харьковской литературной богемы, работающий сейчас корректором в Нью-йоркской газете «Новое Русское Слово» и попросил разрешения приехать и поговорить «по душам».

Он был тогда в истерике и бурно переживал недавний разрыв со своей женой Еленой, которая его бросила, как педераста-неудачника, и ушла к более перспективным педерастам…

Меня этот тип заинтересовал тогда именно, как свеженький представитель советской богемы, и я согласился его принять.

Как сейчас помню — приехал истеричный взвинченный молодой человек, который почти час бегал по моей кухне и исповедывался мне во всех своих грехах.

Оказалось, что это — «чисто русский» православный и ходящий в церковь парень, поэт из Харькова, отец которого — Вениамин Иванович, служил в войсках НКВД.

Эдичка рассказал мне тогда, что он был женат уже три раза, причём, второй женой у него была некая мадам Рубенштайн, седая еврейская старуха, которая была много старше его и которая, после 5 лет брака с ним, сошла с ума на сексуальной почве…

Его третья жена Леночка первым браком была замужем за старым евреем, который в союзе ещё тогда имел белый мерседес… И это было только начало его исповеди…

Он постоянно говорил, что восхищён моей книгой и что всё написанное в ней — абсолютная правда, т.к. он сам крутился среди всей этой диссиденции и прекрасно всех их знал.

Видя, что человек не в себе, я старался не раздражать его своими оценками его поступков, а дипломатично успокаивал — мол, с кем не бывает… Через час, немного успокоившись и излив мне свою наболевшую душу, Лимонов, наконец-то, ушёл.

Каково же было моё удивление, когда, спустя несколько лет, один из моих читателей прислал мне газетную вырезку со статьёй «Моё интервью с Климовым», написанную тем самым Эдичкой Лимоновым.

Я с интересом прочитал всё, что этот истеричный гомик поместил в этой статье и, должен вам сказать, что был глубоко разочарован…

Мне тогда показалось, что я вижу педераста, признающего свои грехи и вступающего на новую, чистую и светлую дорогу…

Однако, практически всё, написанное им в этой заметке, оказалось злобной ложью и выдумкой больного воображения этого, как оказалось, так и не раскаявшегося педераста.

Я тогда грустно улыбнулся и положил эту вырезку в папку «Легенды и мифы о Григории Климове»…

Если вы думаете, что Лимонов и его бывшая супруга графиня Щапова обидятся на меня за то, что я вам здесь о них рассказал, то вы глубоко ошибаетесь. Они оба будут только благодарны мне за рекламу их литературных произведений.

⟨…⟩

Григорий Климов
«Красная Каббала» (роман), 1987 год

В Москву! Эдуард Лимонов

Читатель и писатель • Из цикла «Портреты» • Пётр Вайль + Александр Генис

«Все, кто попадался на дороге,
были выше меня ростом».

Э. Лимонов

I

Вражду, которую мы все испытали к Лимонову, можно, пожалуй, назвать классовой. Его роман «Это я — Эдичка» вызвал смутное, но весьма болезненное ощущение предательства.

Дело тут не в политических декларациях — к этому притерпелись, не в бранной лексике, не в сексуальных откровенностях — вскоре уже без этого стало непривычно читать эмигрантские книжки. Беда в герое. То есть, в Лимонове.

Чтобы спасти его реноме, наша критика пустилась на подлог: попыталась увидеть в Эдичке маску, этакого антигероя, под которым скрывается вполне благонамеренный, привычный автор.

Честно говоря, не вышло. Не вышло притвориться, что Эдуард Лимонов и Эдичка разные люди. Не вышло увидеть приличного писателя и его безобразного персонажа. И вот приходится признать, что Лимонов — один. Что все увёртки критики, пытающейся выручить попавшего впросак автора, ни к чему не ведут. Проза Лимонова не оставляет надежды на двусмысленные толкования — он сказал именно то, что собирался: Эдичка — это я.

Что делать, любить Лимонова не за что. Уже тут мы сталкиваемся с первым испытанием нашей читательской терпимости. А почему, собственно, мы должны любить Эдичку? Достаточно того, что автор сам любит своего героя. Для него это естественно: герой-то он сам. Другого нет и, как показало дальнейшее развитие событий, скорее всего и не будет.

Однако, неприязнь к Эдичке, со всем его стыдным эксгибиционизмом, не помешала нам жадно заинтересоваться этим типом. Что-то в нём было. Но что?

В одном интервью Лимонов сказал, что ненавидит гуманистический миф русской интеллигенции. В этой кощунственной декларации есть правда — настолько простая и горькая, что нам проще было бы счесть её позой.

Суть этой правды заключается в том, что Лимонов неинтеллигентный писатель. Сочетание это на русский слух кажется оксюмороном — больной здоровяк, нищий богач, писатель-неинтеллигент.

Однако, логический нонсенс тут только в русской трактовке и литературы, и интеллигенции. Привыкнув наделять художественное творчество расширительным смыслом, мы вывели словесность так далеко за пределы слов, что не можем признать за писателем права быть индифферентным к проблемам нравственности.

Подспудно мы глубоко уверены, что писатель всегда на стороне добра. Мы ещё готовы простить автору подозрительно пристальный интерес к злу (как Достоевскому), но только тогда, когда верим в его, пусть скрытое, намерение исправлять пороки.

Однако, согласимся, что литература не предусматривает такой постановки вопроса. Что это русская традиция — традиция, в которой с древних времён смешались светские и религиозные функции литературы — наделила словесность нравственным императивом.

Вообще-то литература — это искусство рассказывать истории, а не направлять душу.

Лимонов претендует на первую часть этого определения и с ненавистью относится ко второй. Гуманистическим мифом он называет всё, что принесло русской словесности славу — сочувствие к слабым, веру в искупительную силу страдания, тягу к справедливости, жертвенность, стремление к духовной гармонии, презрение к благополучию, скромность, неяркую степную красоту. Короче, всё то, что мы вспоминаем, когда смотрим на портрет знаменитого человека в пенсне. Но как раз его-то Лимонов и ненавидит, и над столом его вызывающе висит портрет другого человека в пенсне — Дзержинского. Лимонов в отличие от других русских писателей, не хочет быть похожим на Чехова. И если для этого надо отказаться от звания РУССКОГО писателя, то Лимонов не прочь.

И действительно, Лимонов пишет уже не для соотечественников. Вернее, на соотечественников он смотрит со стороны, испытывая к ним интерес скорее этнографический. Внимание его к деталям российской, в том числе и собственной, жизни отличает жестокое любопытство постороннего исследователя. Так, описывая родные харьковские предместья, автор ощущает себя Миклухо-Маклаем Салтовки, принуждённым жить среди околозаводских папуасов в силу обстоятельств и чуть ли не научной добросовестности.

Предательство интеллигенции — необычная тема в новейшей русской культуре. Лимонов нагло вышел за пределы симбиоза слова и морали — феномена, которому в равной степени присягают авторы советской и антисоветской направленности.

Возможно, ему проще было бы среди других культур. Например, американской, где, начиная с Марка Твена, литература меньше зависела от книжной культуры, где писатель — скорее автор книг, чем их читатель. И где литература ограничена в своих претензиях на толкование жизни.

Книги Лимонова — это свидетельство социальных и нравственных, а не эстетических потрясений русского общества. Соответственно, и разговор о его прозе требует скорее анализа социально-психологического, чем художественного.

Дело в том, что Лимонов предал не только интеллигенцию, но и модернистскую поэтику, взрастившую его как поэта. Стихи Лимонова лежат в границах поэтической условности. Они имеют отчётливую форму, обладают всеми качествами искусно организованного (стилизованного) текста. Стихи Лимонова не сливаются с автором. В прозе же Лимонов уже неотличим от своего текста.

Переход к прозе зафиксировал иное художественное качество лимоновской литературы: он отказался от приёма. Повествовательная ткань его романов рассчитана на прямое восприятие. Тут нет спасительной для писательской репутации отчуждённости автора от авторского персонажа. Кажется, что Лимонов попросту рассказывает «как было». Отказавшись от эвфемизмов в бытовом смысле, Лимонов счёл эвфемизмом и саму литературу.

Приём оказался лишним тогда, когда выяснилось, что главное у Лимонова — он сам. Лимонов с выгодой поменял литературу на собственную личность. Он обнаружил, что отказ от «гуманистического мифа» сам по себе рождает острое художественное переживание. Введение в литературу нового социально-психологического типа сделало ненужным стилистические ухищрения: чем проще, тем лучше. Чем меньше в прозе остаётся от прозы, тем заметнее личность героя, тем более выпуклой становится эго эпатирующий взгляд на мир.

Поворот от поэзии (в широком смысле) к прозе обнаружил в лимоновских романах генетическую близость с неожиданными образцами. Простота лимоновского письма сродни и живописи передвижников, и стилистике классического советского романа. Неожиданно, но закономерно мы обнаруживаем в его прозе ту же растворённость, незаметность формы, что и у какого-нибудь Ажаева. Детальное правдоподобие, рабское следование реальности, страсть к примитивным художественным эффектам, простодушие самоанализа — всё это можно выразить одной обобщающей формулой: литературная инфантильность.

Однако, именно эта форма оказалась наиболее адекватной тому содержанию, которое теперь занимает Лимонова. Лимонов бунтует против литературы. Он противопоставляет литературному мифу жизнь, и формы, в которые выливается его бунт — жизнеподобны. Ведь и цель его — показать, каков мир, если на него смотреть не сквозь чеховское пенсне. То есть, показать — «как было на самом деле».

II

История, которую рассказал в своей трилогии («Это я — Эдичка», «Подросток Савенко», «Молодой негодяй») Лимонов, одна из тех, какие каждая литература не устаёт повторять, — происхождение автора.

Сюжетное построение всех трёх его произведений, по сути, буквально совпадает со структурой романа воспитания. «Страдания юного Вертера», «Красное и чёрное», «Утраченные иллюзии», «Семья Тибо», «Мои университеты» — весь стандартный набор школьной библиотеки оставил свои следы на лимоновских страницах.

Если выстроить трилогию не по времени написания, а в соответствии с романной хронологией, мы легко узнаем в эволюции героя обычный «путь наверх» — от томной неопределённости детства через завоевание права на личность к всеобщему признанию и сопряжённое с этим достижением разочарование. Это и есть карьера, вечным двигателем которой является грандиозное честолюбие (оно-то и делает героя автором).

По законам этого жанра конфликт создаёт противостояние живого героя и косной среды. И как всегда — прямо или косвенно — конфликт обуславливается тем, что герой — поэт, а среда — толпа.

У Лимонова и поэт, и толпа абсолютно конкретны. Сраженье его героя с миром происходит в чётко очерченных временных, географических и социальных координатах.

Именно поэтому лимоновская биография разворачивается в то, что без натяжек можно назвать социальным портретом эпохи.

Однако, и в этом не было бы ничего особо нового, и уж точно ничего пугающего, если бы Лимонов не использовал в своей трилогии открытый им ещё в «Эдичке» принцип — писать без скидок на читательское ожидание.

Этот принцип часто принимают за писательскую искренность, подразумевая, что Лимонов и в самом деле пишет «как было». Но, конечно же, дистанция между описанием и реальностью неуничтожима. При всём стремлении автора не замечать листа бумаги, лежащего между ним и миром, его герой всегда позёр, всегда на сцене, всегда лжёт уже тем, что переводит эмоции в слова.

Добравшись до очередного «искреннего» абзаца —

«Взяв свой хуй, который по пьянке не очень-то мне повиновался, то стоял, то не стоял, кренился и падал, я прикоснулся им к её пизде»,

— русский читатель готов увидеть в тексте какую-то особую правду жизни. Но скандальность ситуации заключается не в решительности лимоновских описаний, а в нашей уверенности, что в литературе «такого» не пишут.

Лимонов уничтожил сферу интимного, введя её в текст и отказавшись разделять жизнь на тайную и явную. Сперва многие не заметили, что его «искренность» распространилась не только на неприличности. (Как раз с этим всё обстоит просто — у «Эдички» немедленно обнаружилось множество эпигонов, которые сочли называние вещей своими именами продуктивной моделью для современной литературы.)

Важнее оказался способ письма, при котором автор не учитывает заранее заданную нравственную позицию — собственно, тот самый гуманистический миф, всегда присутствующий в нашем воображении. Нет у Лимонова невидимого внутреннего судьи, который взвешивает слово, соотнося его с тем, что положено, с тем, что само собой разумеется. Лимонов вырвался из плена прекрасного предрассудка, согласно которому человек — добр, а мир — справедлив.

Это не значит, что Лимонов эстетизирует зло в духе Бодлера. Он просто отказывается заранее разделять добро и зло, да и не знает, как это сделать.

Поэтому, кстати, читатели «Эдички» и не заметили, что в этом романе призывов к христианскому всепрощению не меньше, чем к террору. Это и понятно: любовь к людям — естественная для писателя эмоция, а вот ненависть требует оправдания — психологического, эстетического, социального.

Лимонов в эти игры не играет. Искренность его заключается в отсутствии заданного нравственного критерия. Он сам, без вмешательства читательского ожидания, желает наделять вещи ярлыками добра и зла.

Этот моральный эгоцентризм ближе всего к тому, что принято называть детской жестокостью — неразвитая система моральных оценок, неспособность воспринять чужой духовный мир с сочувствием, грандиозный эгоизм, убеждённость в безотносительности своей истины. Ну, и оборотная сторона медали — свежесть чувств.

Из этой духовной инфантильности и произрастает лимоновская проза, а он с восторгом замечает:

«Одно в моей жизни хорошо. Проверяя её по своему детству, я вижу, что ни хуя я его не предал, моё милое, баснословно далёкое детство. Все дети экстремисты. И я остался экстремистом, не стал взрослым».

Тут он не совсем прав: его детство отнюдь не так далеко, как ему казалось в «Эдичке», откуда взята цитата. Оно всегда было с ним и только ждало, когда автор решится найти свою «искреннюю» манеру, чтобы вылиться на страницы книги.

Это книгой оказался «Подросток Савенко», лучшая, на наш взгляд, вещь Лимонова.

У 15-летнего героя по кличке Эди-бэби уже есть всё, что нужно Лимонову, чтобы стать автором. И в Харькове первых послесталинских лет уже есть всё, чтобы обеспечить книгу традиционным конфликтом романа воспитания. При этом кажется, что сознание подростка адекватно отражает моральную открытость уже выросшего автора. Для малолетки Эди поза супермена естественна, он ещё не видит в ней пошлости, которая так часто омрачает страницы других книг Лимонова. Инфантильность подростка Савенко ещё не шокирует капризной незрелостью — каким же ему быть в 15 лет?

Главная, труднодостижимая творческая задача Лимонова в этой книге заключалась в том, чтобы донести до читателя свой детский взгляд на мир, не омрачив его поправками и придирками взрослого человека. Чего в книге точно нет, так это умиления взрослого по поводу наивности ребёнка. Всё, чем живёт Эди-бэби — всерьёз, не понарошку.

Роман туго закручен вокруг композиционного узла — Эди надо достать 250 рублей старыми, чтобы повести свою любимую девушку в компанию приятелей отмечать 7 ноября.

К этой роковой, недостижимой сумме герой будет возвращаться всё время — он пытается её одолжить у приятелей, выпросить у матери, наконец, выкрасть.

Поиски денег обуславливают блуждание Эди сквозь дебри харьковской окраины. А попутно, вдоль этого композиционного стержня, выстраиваются два плана книги. Один — синхронный — состоит из парада персонажей, населяющих пригород Харькова Салтовку. Шпана, уголовники, приблатнённые рабочие, алкаши, наркоманы, милиционеры. Они же — друзья, одноклассники, соседи. Омерзительный, злобный мир, который отнюдь не кажется таким герою. Он в нём живёт естественно, со знанием дела, даже с любовью и уютом.

Эта среда существует по своим законам, а Эди их знает как свои пять пальцев. Он ориентируется в отношениях с этими зловещими людьми так же запросто, как в родных улицах, дворах, коридорах. И автор смотрит на окружающее глазами своего малолетнего прототипа, а не своими или нашими.

Скажем, казался ли Чичикову естественным Собакевич или Ноздрёв? Неизвестно. Странными они были для Гоголя и для его читателей. А вот Эди-бэби ничуть не удивляет школьница Мушка, которая «баралась хором» с ивановскими ребятами. Интересует — да, но не пугает, не ужасает, не шокирует. В его мире Мушка — своя.

Живописуя вселенную своего детства, Лимонов обставляет её бесчисленными деталями, которые придают срезу действительности фотографическую точность. Точность и во времени (так, на столе у капитана милиции Зильбермана лежат именно польские журналы), и в пространстве (по роману можно вычертить карту Харькова), и по социальному признаку

(«мир Салтовского посёлка состоит из шпаны и противостоящих им мусоров. Огромное же море рабочих и служащих между ними Эди-бэби не принимает во внимание, ибо они не активны»).

К тому же, мир этот говорит на отточенном приблатнённом языке, знатоком которого Эди себя показывает (он определённо знает, что чихать надо так, чтобы получилось либо «а-а-птека», либо «а-а-борт»). Наречие это, со всей продуманной, а не случайной матерной лексикой, особенно важно в романе, потому что владение правильным языком служит пропуском в эту среду. Фальшь не только неуместна, но и опасна — она выдаёт чужого.

Тем не менее, Лимонов не ограничивается очерком нравов, хотя немало берёт и из этого жанра (как тут не вспомнить хотя бы горьковский «Городок Окуров», где героев тоже волнуют причудливые, чуждые читателю материи: «А что, Яков Захарович, ежели водку чаем настоять — будет с этого мадера?»).

Другой план романа разворачивается в предроманном времени. В нём как раз и рассказывается о происхождении автора.

С первых страниц книги мы узнаем, что «Эди-бэби не такой, как они».

«Они» — это в первую очередь ненавистное «козье племя», рабочие и служащие, которые встают по гудку, гуляют в праздники в тяжёлых пальто, в будни прячут свои вещи в нафталин. «Они» — это те, кто не знает, какую жизнь следует считать красивой. (Кстати, красивая жизнь для Лимонова навсегда осталась той, которую представлял себе подросток Савенко — модные брюки, замороженное шампанское, чаевые без счета и женщины, которых все хотят). «Их» Эди ненавидит, презирает и не жалеет. К «ним» Эди принадлежит по праву рождения, и от «них» он никуда не денется — ни в Бразилию, ни на улицу, ни в тюрьму. Потому что со временем выяснится: «козье племя» — единственное, населяющее мир. И сам Лимонов — всего лишь пророк этой «пидармерии». На каждом новом витке своей жизненной спирали автор обнаруживает, что перемещается он в обществе вместе с багажом своего неприглядного происхождения. Меняется окружение Лимонова, язык, костюм, нравы, но не меняется провинциальная сущность убогой мечты о красивой жизни.

Но пока 15-летний Эди-бэби ещё не понимает, что те, к кому он бежит, — приблатнённые малолетки, опытные урки, шпана — тоже «они». Только классом выше.

Бегство удалось ему не сразу. Сперва он читал книжки. Но когда Эди узнал, что реальный мир не похож на книжный, когда он — на всю жизнь — убедился, что книги врут, он с радостью отрёкся от стыдного детского увлечения — чтения:

«Он решил стать другим человеком и стал им в один день».

Романтика нарушения закона — от школьного устава до уголовного кодекса — одарила Эди истерическим бесстрашием, чувством приобщённости к нарядной жизни, где «три срока — это как бы трижды герой Советского Союза», мечтой о власти над «козьим племенем» — ведь «любой пролетарий отпрянет перед ножом шпаны».

Но герой слишком стремительно превращался в автора, чтобы в конце концов не осознать: новый мир — всё равно «они». Как только Эди понял своё новое окружение, он ощутил смутную неудовлетворённость. Эди не просто жил с харьковской шпаной, он ещё и понимал её — её стимулы, интересы, цели.

В жизни Лимонова люди, которых он понял, возвращаются в разряд «пидармерии». Он их преодолевает и начинается новый виток погони за настоящим.

Трилогию Лимонова можно интерпретировать как постоянную охоту за всё более высоким социальным статусом.

Этот Растиньяк из харьковского предместья, салтовский Жюльен Сорель, одержим манией карьеры. Жажда уникальности принимает форму вызова миру. А всё потому, что с рождения и Эди-бэби, и Молодой негодяй, и Эдичка Лимонов уверены, что где-то есть вершина, не взойдя на которую, они не сумеют вырваться из мёртвой хватки «козьего племени».

Вера в незыблемую социальную пирамиду, в лестницу престижа, с верхней ступени которой открывается вид на райские кущи, есть сугубо провинциальный комплекс. Он-то и делает из героя автора.

III

Ярче всего провинциализм Лимонова проявляется в «Молодом негодяе». Часто этот комплекс превращается в навязчивую идею-фикс. В этой книге, написанной, по словам автора, на тему «превращения рабочего парня из экс-криминала в поэта», особенно чувствуется влияние школьной литературы — от «Мартина Идена» до Макаренко.

При этом, если в «Подростке Савенко» Лимонов относится к своему герою с полным доверием, то в «Молодом негодяе» — свысока. Автор покровительственно навязывает молодому Лимонову оценку Лимонова постаревшего. То и дело вмешивается в его дела и мысли, подправляя Молодого негодяя пером литературного мэтра, стыдящегося и собственной 22-летней неуклюжести и ограниченности, неполноценности его харьковских друзей.

Скажем, мясника и вора Сашку Красного подросток Савенко любил гораздо больше, чем молодой негодяй любит поэта-авангардиста Мотрича.

Может быть, дело в том, что «Молодой негодяй» — самая безмятежная книга Лимонова. Если Эди-бэби, так и не достав 250 рублей, потерял к финалу и любовь, и невинность, и привязанность к своей среде, если Эдичка так и не сумел вернуть свою Елену, то в «Молодом негодяе» всё идёт к тому, что мечта станет явью.

В книге, наполненной оптимистическим самолюбованием, теряется острота трагического несоответствия героя окружающему миру. Мир тут ему послушно соответствует.

Сам автор чувствует бесконфликтность книги и старается исправить этот дефект, искусственно приживляя своей идиллии драматические обертоны — сцену неудавшегося самоубийства, сумасшедший дом, поджог. Однако, страшно — как в «Эдичке» — не выходит. Уж больно легко Лимонову достаётся его главная цель: поэтом он становится по рецепту пионерских журналов — благодаря закалке и силе воли.

Поэтому, если в «Эдичке» или в «Подростке» интереснее всего авторский персонаж, то в «Молодом негодяе» — среда, харьковская богема.

Лимонов сумел всё в той же «искренней» манере обрисовать один из самых любопытных социальных феноменов современной России — провинциальную богему.

В своём безостановочном пути наверх 22-летний Савенко наткнулся на людей, читающих и даже пишущих книги. Вынырнув из полублатной жизни, преодолев влияние прежних кумиров, герой остановился на классовом перепутье. Внизу осталось ненавистное «козье племя», и именно туда его толкала обычная, неуголовная жизнь — работа на заводе, пьянка по выходным, костюм, купленный на сбережения. В стороне маячил призрак тюрьмы и изрядно потускневшая «красивая» воровская жизнь.

Тут-то Савенко и обнаружил, что следующая ступенька социальной иерархии начинается с тех самых книжек, от которых он отказался в детстве ради «настоящей» жизни. Пропуском в художественную богему служит знание имён из «другой кодлы». В жизни Савенко и на страницах «Молодого негодяя» вместо кличек появились фамилии — Фрейд, Мандельштам, Хлебников.

С тем усердием, с которым подросток Савенко учился грабить магазины, молодой автор, успевший стать Лимоновым, осваивает жаргон нового мира — например, переписывает от руки собрание сочинений Хлебникова.

Вот тут стоит остановиться и задуматься: почему молодому человеку, одержимому честолюбием, путь наверх открывается именно в сфере искусства, причём искусства левого, неофициального, полузапрещённого?

Искусство для Лимонова ни в коем случае не является предметом самодовлеющим. Идея самоценной поэзии, дающей награду в виде акта творчества, абсолютно чужда автору.

Лимонов, в противовес завещанному Станиславским тезису, любит не искусство в себе, а себя в искусстве. Можно даже укоротить: он любит себя. А искусство — всего лишь средство доказать миру, что нарциссизм автора оправдан талантом. Стихи для него — орудие достижения главной цели: красивой жизни.

Лимонов в «Молодом негодяе» представляет себя в виде современного мушкетёра (откуда же, как не из Дюма списаны сентенции вроде «чувство собственного достоинства всегда соединяется в характере с самолюбием»). Наделяя своего героя безграничной завистью к жизни, автор демонстрирует готовность принять любую судьбу, лишь бы она вела вверх.

Во времена мушкетёров он бы добывал подвески королеве, в революцию был бы комиссаром. Он мог бы быть миллионером, генералом, президентом. Неважно. Важно то, что в Харькове 60-х годов XX века только статус богемного поэта давал герою надежду завоевать мир.

Богема, описанная в «Молодом негодяе» — типична, заурядна и талантлива. Именно этой среде обязано своим происхождением всё современное русское искусство — от Высоцкого до Бродского. Кружок типа лимоновского неизбежен в каждом русском городе, как почтамт или вокзал.

Советское общество перекрыло обычные каналы юношеского честолюбия, придав государственной карьере омерзительные мещанские черты. Беда не в том, что, скажем, пост секретаря горкома связан с представлением о несправедливости или вранье. Хуже, что секретарь этот беспрепятственно скатывается к «козьему племени». И никакие блага распределителя и казённых дач не компенсируют ему невозможности жить красиво, вызывающе, с шиком. Так, как живёт салтовская шпана, и так, как живёт богема.

Официальная карьера предусматривает преклонение перед ею же установленным порядком жизни. Неофициальная живёт по своим, не менее строгим законам, но, находясь в оппозиции к власти, наслаждается безответственностью. Всё, что она должна — она должна только себе. И в этом богема свободна.

Катакомбное искусство — необходимая отдушина общества. Здесь нарушаются социальные законы, обязательные для всей страны. Здесь находится заповедник противоречия, убежище от здравого смысла, житейской логики. Поэтому богемная карьера стремительна — ведь строят её в обход заурядной служебной лестницы.

Однако, именно потому, что богема отлучена от главного русла общественной жизни, она больна хронической болезнью — завистью. Богема страдает раздвоенностью сознания — с одной стороны она презирает культ социальной престижности, с другой — обречена на закукливание в своей узкой и потому нездоровой среде. Ей некуда расти, и отсюда рождается мечта о «другом» месте. Мечта, которую давным-давно сформулировал лимоновский антагонист Чехов — «В Москву!!!»

И Лимонов, и все его харьковские коллеги-нонконформисты очень скоро исчерпывают плюсы неофициальной общности. Спивается поэт Мотрич, кончает с собой загадочный Беседин, подвергается гонениям властей художник Бахчанян, прозябают в безделии все остальные персонажи книги. Всё чаще перед ними является тень столицы. Тема Москвы приобретает форму маниакального стремления к правильной, опять-таки красивой жизни. Столица становится утопией. В распалённом воображении запертых в Харькове провинциалов Москва разрастается до размеров мифа, где богема, наконец, сумеет навязать обществу свои законы, главным из которых является соблюдение правильной — богемной — иерархии.

Ведь в своих мечтах богема отвела Москве роль арбитра. Конечно, суть тут не в каких-то конкретных столичных преимуществах — вроде редакций, выставочных павильонов, иностранных корреспондентов, а в убеждённости, что красивая жизнь ГДЕ-ТО должна быть.

Провинциальная вера в исцеляющую силу географического перемещения отражает неизбежный кризис катакомбного бытия. Построив свою иерархию вне социальных критериев, богема не может не стремиться утвердить их в качестве обязательных для других. Пресытившись собой, она хочет наружу, на те места, которые заняты другими. Она, забыв, что обделила себя сама, теперь жаждет справедливости.

Естественно, что тяга провинции к столице в принципе неудовлетворима. Ведь из Харькова Москва выглядит совершенно иначе, чем с Красной площади. Формируя Москву по собственному подобию, богема обречена на разочарование. И тогда столицу переносят в другие географические координаты, часто заграничные.

IV

В «Молодом негодяе» Лимонов, исчерпав карьерные возможности харьковской богемы, рвётся в Москву. В романе «Это я — Эдичка» советская столица уже пройденный этап. Но это не значит, что Лимонов излечился от провинциальных комплексов. В основе его личности, его творчества, содержится глубокая, нутряная вера в то, что где-то, куда не пускают, красивая жизнь всё же существует.

В «Эдичке» появляется образ «мира без любви», но поскольку это означает мир без любви к нему — Лимонову, то и этот образ можно интерпретировать как аналог провинции, удалённой от центра, от места, где «делают любовь».

В каждой книге Лимонова есть любимая женщина, но это ещё не означает, что это романы о любви. С большим основанием можно сказать, что это романы о ревности.

Измена любимой женщины — тот же мотив недостижимости столицы, сублимировавшийся в сексуальную утрату. Обладание женщиной невозможно, потому что место уже занято другим. Пробившись на очередную ступень лестницы — в Москву, Нью-Йорк, Париж, — Лимонов не может навязать обществу свою иерархию ценностей. Верхняя ступенька недостижима, как горизонт. В последнюю минуту оказывается, что рывок вверх не меняет ситуацию. Любимая женщина в чужих руках. И по-прежнему кто-то другой «ест с вилкой и ножом», где-то в чужом доме празднично горят свечи, звенит хрусталь и танцуют пары элегантных иностранцев. Мираж столицы дразнит и не даётся в руки. Но осознать, что мираж есть оптический обман, причуда провинциального воображения, Лимонов не в состоянии. Без манящего призрака столицы вся жизнь окажется бессмысленной погоней за самим собой.

Женщины из романов Лимонова всегда ярче его самого. Это и понятно, автор наделяет их всем, чего не имеет сам. Они как бы улучшенные двойники Лимонова: их хотят, они нужны сами по себе, как вожделенные биологические особи (других Лимонову не нужно). Поэтому они всегда опережают автора на пути наверх, а он в страстной зависти к своим оторвавшимся половинкам стремится догнать, овладеть, отдаться, слиться.

Сексуальная несостоятельность героя Лимонова напрямую связана с несоизмеримостью его претензий. Взять для него — значит тут же потерять. Поэтому в «Эдичке» герой не столько стремится вернуть Елену, сколько прорваться за ней в новую миражную столицу. «Блядями, проститутками, авантюристами, но вместе», — как заклинание повторяет Эдичка свой символ веры.

Но «вместе» не получится, потому что ушедшая Елена — десант лимоновской души в ещё незавоёванное будущее. Преодолённая ступенька теряет всякий смысл. Провинциал ещё может с тоской оборачиваться назад, но идти он может только вперёд. Гармония места и времени разрушила бы его личность. Его духовный потенциал основан на разнице полюсов — «здесь» и «там», «сегодня» и «завтра». Он лишён утешающего знания гордого столичного жителя, родившегося с уверенностью, что дальше дома не уйдёшь, что другой столицы не бывает. Впрочем, есть ли сегодня такие?

Лимонов отнюдь не исключение в современной культуре. Разрушительная, анархическая тенденция его творчества — типологическая черта. Доминанта лимоновского типа — вырваться, доказать миру свою уникальность, подчинить мир тем, что заставить его о себе говорить.

Эпоха массового общества модифицировала традиционный конфликт толпы и поэта. И та и другая сторона изменили своё качество. С тех пор, как общество становится всё более социально однородным, поэт всё больше ощущает своё родство с бандитом, а романтический конфликт поэта с толпой всё больше похож на поножовщину.

В мире побеждающего стандарта культура вытесняется в область катакомб. Она переходит на нелегальное, неофициальное положение, приучаясь там, на задворках, к террористической тактике.

Потому-то Лимонову так легко дался переход от шпаны к поэту, что богема освоила блатные законы, главный из которых — отстоять любой ценой право на существование.

Когда из-за благородного плеча «Нового мира» показались свирепые богемные физиономии, мы приняли их гримасы за нелепое подражание футуристическим скандалам. Генерация приблатнённых вандалов, с лёгкой душой разрушающая наш уютный, интеллигентный, книжный быт, казалась продуктом советского политического разврата.

Но Россия — не остров. Мы все на Земле — современники. И слишком легко найти аналоги книгам Галины Николаевой в американских романах из супермаркета.

В терминах «гуманистического мифа» Лимонову нет места. В этих рамках нет и ответа на вопрос — хороший он писатель или плохой. Он — чужой писатель. Зато, пожалуй, он свой среди загадочной рок-культуры. Не зря к его теперь уже космополитическому собранию сочинений так и просится глянцевитая обложка «Эдд Лимонофф — суперстар».

Пошлость? Несомненно. Но современная культура редко бывает разборчивой. В мире, где столица призрачна, как град Китеж, воцаряются провинциальные вкусы, от которых всегда немножко отдаёт парикмахерским шиком.

Между прочим, когда провинциальные музыканты из английского Харькова — Ливерпуля — добились первого финансового успеха, они решили купить как раз парикмахерскую.

«Синтаксис» (Париж), №20, 1987 год

Републикация в новой редакции: «В Москву! В Москву!» // «Искусство кино», №7, июль 1992 года.

Персоналии • Пётр Вайль + Александр Генис

«Все, кто попадался на дороге,
были выше меня ростом».

Э. Лимонов

1

Вражду, которую испытывают к Лимонову, можно, пожалуй, назвать классовой. Его роман «Это я — Эдичка!» вызвал смутное, но весьма болезненное ощущение предательства.

Дело тут не в политических декларациях, не в бранной лексике, не в сексуальных откровенностях — беда в герое. То есть в Лимонове.

Чтобы спасти его реноме, некоторые пытались пойти на подлог, попытались увидеть в Эдичке маску, этакого антигероя, под которым скрывается вполне благонамеренный, привычный автор.

Честно говоря, не вышло. Не вышло притвориться, что Эдуард Лимонов и Эдичка — разные люди. Не вышло увидеть приличного писателя и его безобразного персонажа. И вот приходится признать, что Лимонов — один. Что все увёртки тех, кто хотел выручить попавшего впросак автора, ни к чему не ведут. Проза Лимонова не оставляет надежды на двусмысленные толкования — он сказал именно то, что собирался: «Эдичка — это я».

Что делать, любить Лимонова не за что. Уже тут мы сталкиваемся с первым испытанием нашей читательской терпимости. А почему, собственно, мы должны любить Эдичку? Достаточно того, что автор любит своего героя. Для него это естественно: герой-то он сам. Другого нет и, как показало дальнейшее развитие событий, скорее всего и не будет.

Однако неприязнь к Эдичке со всем его стыдным эксгибиционизмом не мешает жадно интересоваться этим типом. Что-то в нём есть. Но что?

В одном интервью Лимонов сказал, что ненавидит гуманистический миф русской интеллигенции. В этой кощунственной декларации есть правда — настолько простая и горькая, что проще было бы счесть её позой.

Суть этой правды заключается в том, что Лимонов неинтеллигентный писатель. Сочетание это на русский слух кажется оксюмороном — больной здоровяк, нищий богач, писатель-неинтеллигент.

Однако логический нонсенс тут только в русской трактовке и литературы, и интеллигенции. Привыкнув наделять художественное творчество расширительным смыслом, мы вывели словесность так далеко за пределы слов, что не можем признать за писателем права быть индифферентным к проблемам нравственности.

Подспудно мы глубоко уверены, что писатель всегда на стороне добра. Мы ещё готовы простить автору подозрительно пристальный интерес к злу (как Достоевскому), но только тогда, когда верим в его, пусть скрытое, намерение исправлять пороки.

Однако согласимся, что литература не предусматривает такой постановки вопроса. Это русская традиция — традиция, в которой с древних времён смешались светские и религиозные функции литературы,— наделила словесность нравственным императивом.

Вообще-то литература — это искусство рассказывать истории, а не направлять душу.

Лимонов претендует на первую часть этого определения и с ненавистью относится ко второй. Гуманистическим мифом он называет всё, что принесло русской словесности славу,— сочувствие к слабым, веру в искупительную силу страдания, тягу к справедливости, жертвенность, стремление к духовной гармонии, презрение к благополучию, неяркую степную красоту. Короче, всё то, что мы вспоминаем, когда смотрим на портрет знаменитого человека в пенсне. Но как раз его-то Лимонов и ненавидит, и над столом его вызывающе висит портрет совсем другого человека — Дзержинского. Лимонов в отличие от прочих русских писателей не хочет быть похожим на Чехова. И если для этого надо отказаться от звания русского писателя, то Лимонов не прочь.

И действительно, Лимонов пишет уже не для соотечественников. Вернее, на соотечественников он смотрит со стороны, испытывая к ним интерес скорее этнографический. Внимание его к деталям российской, в том числе и собственной, жизни отличает жестокое любопытство постороннего исследователя. Так, описывая родные харьковские предместья, автор ощущает себя Миклухо-Маклаем Салтовки, принуждённым жить среди околозаводских папуасов в силу обстоятельств и чуть ли не научной добросовестности.

Предательство интеллигенции — необычная тема в новейшей русской культуре. Лимонов дерзко вышел за пределы симбиоза слова и морали.

Книги Лимонова — это свидетельство социальных и нравственных, а не эстетических потрясений русского общества. Соответственно и разговор о его прозе требует скорее анализа социально-психологического, чем художественного.

Дело в том, что Лимонов предал не только интеллигенцию, но и модернистскую поэтику, взрастившую его как поэта. Стихи Лимонова лежат в границах поэтической условности. Они имеют отчётливую форму, обладают всеми качествами искусно организованного (стилизованного) текста. Стихи Лимонова не сливаются с автором. В прозе же Лимонов уже неотличим от своего текста.

Переход к прозе зафиксировал иное художественное качество лимоновских текстов: он отказался от приёма. Повествовательная ткань его романов рассчитана на прямое восприятие. Тут нет отчуждённости автора от авторского персонажа. Кажется, что Лимонов попросту рассказывает «как было». Отказавшись от эвфемизмов в бытовом смысле, Лимонов счёл эвфемизмом и саму литературу.

Приём оказался лишним тогда, когда выяснилось, что главное у Лимонова — он сам. Лимонов с выгодой поменял литературу на собственную личность. Он обнаружил, что отказ от «гуманистического мифа» сам по себе рождает острое художественное переживание. Введение в литературу нового социально-психологического типа сделало ненужным стилистические ухищрения: чем проще, тем лучше. Чем меньше в прозе остаётся от прозы, тем заметнее личность героя, тем ярче его эпатирующий взгляд на мир.

Поворот от поэзии (в широком смысле) к прозе обнаружил в лимоновских романах генетическую близость с неожиданными образцами. С удивлением мы обнаруживаем в его прозе ту же растворённость, незаметность формы, что и у какого-нибудь Ажаева или Павленко. Детальное правдоподобие, рабское следование реальности, страсть к примитивным художественным эффектам, простодушие самоанализа — всё это можно выразить одной обобщающей формулой: литературная инфантильность.

Однако именно эта форма оказалась наиболее адекватной тому содержанию, которое занимает Лимонова. Лимонов бунтует против литературы. Он противопоставляет литературному мифу жизнь, и формы, в которые выливается его бунт,— жизнеподобны. Ведь и цель его — показать, каков мир, если на него смотреть не сквозь чеховское пенсне. То есть показать «как было на самом деле».

2

История, которую рассказал в своей трилогии («Это я — Эдичка», «Подросток Савенко», «Молодой негодяй») Лимонов, одна из тех, которую каждая литература не устаёт повторять — происхождение автора.

Сюжетное построение всех трёх произведений совпадает со структурой романа воспитания. «Страдания юного Вертера», «Красное и чёрное», «Утраченные иллюзии», «Семья Тибо», «Мои университеты» — весь стандартный набор школьной библиотеки оставил свои следы на лимоновских страницах.

Если выстроить трилогию не по времени написания, а в соответствии с романной хронологией, мы легко узнаем в эволюции героя обычный «путь наверх» — от неопределённости детства через завоевание права на личность к всеобщему признанию. И — сопряжённое с этим достижением разочарование. Это и есть карьера, вечным двигателем которой является грандиозное честолюбие (оно-то и делает героя автором).

По законам этого жанра конфликт создаёт противостояние живого героя и косной среды. И как всегда конфликт обусловливается тем, что герой — поэт, а среда — толпа.

У Лимонова и поэт и толпа предельно конкретны. Сраженье его героя с миром происходит в чётко очерченных временных, географических и социальных координатах.

Именно поэтому лимоновская биография разворачивается в то, что без натяжек можно назвать социальным портретом эпохи.

Однако и в этом не было бы ничего особо нового, и уж точно ничего пугающего, если бы Лимонов не использовал в своей трилогии открытый им ещё в «Эдичке» принцип — писать без скидок на читательское ожидание.

Этот принцип часто принимают за писательскую искренность, подразумевая, что Лимонов и в самом деле пишет «как было». Но, конечно же, дистанция между описанием и реальностью неуничтожима. При всём стремлении автора не замечать листа бумаги, лежащего между ним и миром, его герой всегда позёр, всегда на сцене, всегда лжёт уже тем, что переводит эмоции в слова.

Добравшись до очередного «искреннего», то есть вопиюще непристойного, абзаца, читатель готов увидеть в тексте какую-то особую правду жизни. Но скандальность ситуации заключается не в решительности лимоновских описаний, а в нашей уверенности, что в литературе «такого» не пишут.

Лимонов уничтожил сферу интимного, введя её в текст и отказавшись разделять жизнь на тайную и явную. Сперва многие не заметили, что его «искренность» распространилась не только на неприличности. (Как раз с этим всё обстоит просто — у «Эдички» немедленно обнаружилось множество эпигонов, которые сочли называние вещей своими именами продуктивной моделью для современной литературы.)

Важнее оказался способ письма, при котором автор не учитывает заранее заданную нравственную позицию — собственно, тот самый гуманистический миф, всегда присутствующий в нашем воображении. Нет у Лимонова невидимого внутреннего судьи, который взвешивает слово, соотнося его с тем, что положено, с тем, что само собой разумеется. Лимонов вырвался из плена прекрасного предрассудка, согласно которому человек — добр, а мир — справедлив.

Это не значит, что Лимонов эстетизирует зло в духе Бодлера. Он просто отказывается заранее разделять добро и зло, да и не знает, как это сделать.

Поэтому, кстати, читатели «Эдички» и не заметили, что в этом романе призывов к христианскому всепрощению не меньше, чем к террору. Это и понятно: любовь к людям — естественная для писателя эмоция, а вот ненависть требует оправдания — психологического, эстетического, социального.

Лимонов в эти игры не играет. Искренность его заключается в отсутствии заданного нравственного критерия. Он сам, без вмешательства читательского ожидания, желает наделять вещи ярлыками добра и зла.

Этот моральный эгоцентризм ближе всего к тому, что принято называть детской жестокостью,— неразвитая система моральных оценок, неспособность воспринять чужой духовный мир с сочувствием, грандиозный эгоизм, убеждённость в безотносительности своей истины. Ну, и обратная сторона медали — свежесть чувств.

Из этой духовной инфантильности и произрастает лимоновская проза, а он с восторгом замечает:

«Одно в моей жизни хорошо. Проверяя её по своему детству, я вижу ни х… я его не предал, моё милое баснословно далёкое детство. Все дети экстремисты. И я остался экстремистом, не стал взрослым».

Тут он не совсем прав: его детство отнюдь не так далеко, как ему казалось в «Эдичке», откуда взята цитата. Оно всегда было с ним и только ждало, когда автор решится найти свою «искреннюю» манеру, чтобы вылиться на страницы книги.

Этой книгой оказался «Подросток Савенко».

У 15-летнего героя по кличке Эди-бэби уже есть всё, что нужно Лимонову, чтобы стать автором. И в Харькове первых послесталинских лет уже есть всё, чтобы обеспечить книгу традиционным конфликтом романа воспитания. При этом кажется, что сознание подростка адекватно отражает моральную открытость выросшего автора. Для малолетки Эди поза супермена естественна, он ещё не видит в ней пошлости, которая так часто портит страницы других книг Лимонова. Инфантильность подростка Савенко ещё не шокирует капризной незрелостью — каким же ему быть в 15 лет?

Главная, трудно достижимая творческая задача Лимонова в этой книге заключалась в том, чтобы донести до читателя свой детский взгляд на мир, не омрачив его поправками и придирками взрослого человека. Чего в книге точно нет, так это умиления взрослого по поводу наивности ребёнка. Всё, чем живёт Эди-бэби,— всерьёз, не понарошку.

Роман туго закручен вокруг композиционного узла — Эди надо достать 250 рублей старыми, чтобы повести свою любимую девушку в компанию приятелей отмечать Седьмое ноября.

К этой роковой, недостижимой сумме герой будет возвращаться всё время — он пытается её одолжить у приятелей, выпросить у матери, наконец, выкрасть.

Поиски денег обусловливает блуждание Эди по дебрям харьковской окраины. А попутно вдоль этого композиционного стержня выстраиваются два плана книги. Один синхронный — это парад персонажей, населяющих харьковский пригород Салтовку, шпана, уголовники, приблатнённые работяги, алкаши, наркоманы, убийцы. Они же — друзья, одноклассники, соседи. Омерзительный, злобный мир, который отнюдь не кажется таким герою. Он в нём живёт естественно, со знанием дела, даже с любовью и уютом.

Эта среда существует по своим законам, а Эди их знает как свои пять пальцев. Он ориентируется в отношениях с этими зловещими людьми так же запросто, как в родных улицах, дворах, коридорах. И автор смотрит на окружающее глазами его малолетнего прототипа, а не своими или нашими.

Скажем, казался ли Чичикову естественным Собакевич или Ноздрёв? Странными они были для Гоголя и для его читателей. А вот Эди-бэби ничуть не удивляет школьница Мушка, которая «баралась хором» с ивановскими ребятами. Интересует — да, но не пугает, не ужасает, не шокирует. В его мире Мушка — своя.

Живописуя вселенную своего детства, Лимонов обставляет её бесчисленными деталями, которые придают срезу действительности фотографическую точность. Точность и во времени (так, на столе у капитана милиции Зильбермана лежат именно польские журналы), и в пространстве (по роману можно вычертить карту Харькова), и по социальному признаку

(«мир Салтовского посёлка состоит из шпаны и противостоящих им мусоров. Огромное же море рабочих и служащих между ними Эди-бэби не принимает во внимание, ибо они не активны»).

К тому же мир этот говорит на педантично воспроизведённом приблатнённом языке, знатоком которого Эди себя показывает (он определённо знает, что чихать надо так, чтобы получилось либо «а-а-птека», либо «а-а-борт»). Наречие это, со всей продуманной, а не случайной матерной лексикой, особенно важно в романе, потому что владение правильным языком служит пропуском в эту среду. Фальшь не только не уместна, но и опасна — она выдаёт чужого.

Тем не менее Лимонов не ограничивается очерком нравов, хотя немало берёт и из этого жанра (как тут не вспомнить хотя бы горьковский «Городок Окуров», где героев тоже волнуют причудливые, чуждые читателю, материи: «А что, Яков Захарович, ежели водку чаем настоять — будет с этого мадера?»).

Другой план книги разворачивается в предроманном времени. В нём как раз и рассказывается о происхождении автора.

С первых страниц книги мы узнаем, что «Эди- бэби не такой, как они».

«Они» — это в первую очередь ненавистное «козье племя», рабочие и служащие, которые встают по гудку, гуляют в праздники в тяжёлых пальто, а в будни прячут свои вещи в нафталин. «Они» — это те, кто не знает, какую жизнь следует считать красивой. (Кстати, красивая жизнь для Лимонова навсегда осталась такой, которую представлял себе подросток Савенко — модные брюки, замороженное шампанское, чаевые без счета и женщины, которых все хотят.) «Их» Эди ненавидит, презирает и не жалеет. К «ним» Эди принадлежит по праву рождения, и от «них» он никуда не денется — ни в Бразилию (как он мечтал ребёнком), ни на улицу, ни в тюрьму. Потому что со временем выяснится: «козье племя» — единственное, населяющее мир. И сам Лимонов — всего лишь пророк этой «пидармерии». На каждом новом витке своей жизненной спирали автор обнаруживает, что он перемещается в обществе вместе с багажом своего неприглядного происхождения. Меняется окружение Лимонова, язык, костюм, нравы, но не меняется провинциальная сущность убогой мечты о красивой жизни.

Но пока 15-летний Эди-бэби ещё не понимает, что те, к кому он бежит,— приблатнённые малолетки; опытные урки, шпана — тоже «они». Только классом выше.

Бегство удалось ему не сразу. Сперва он читал книжки. Но когда Эди узнал, что реальный мир не похож на книжный, когда он — на всю жизнь — убедился, что книги врут, он с радостью отрёкся от стыдного детского увлечения — чтения: «Он решил стать другим человеком и стал им в один день».

Романтика нарушения закона — от школьного устава до уголовного кодекса — одарила Эди истерическим бесстрашием, чувством приобщённости к нарядной жизни, где «три срока — это как бы трижды герой Советского Союза», мечтой о власти над «козьим племенем» — ведь «любой пролетарий отпрянет перед ножом шпаны».

Но герой слишком стремительно превращался в автора, чтобы в конце концов не осознать: новый мир — всё равно «они». Как только Эди понял своё новое окружение, он ощутил смутную неудовлетворённость. Эди не просто жил с харьковской шпаной, он ещё и понимал её — её стимулы, интересы, цели.

В жизни Лимонова люди, которых он понял, возвращаются в разряд «пидармерии». Он их преодолевает, и начинается новый виток погони за настоящим.

Трилогию Лимонова можно интерпретировать как постоянную охоту за всё более высоким социальным статусом.

Этот Растиньяк из харьковского предместья, салтовский Жюльен Сорель, одержим манией карьеры. Жажда уникальности принимает форму вызова миру. А всё потому, что с рождения и Эди-бэби, и Молодой негодяй, и Эдичка Лимонов уверен, что где-то есть вершина, не взойдя на которую, нельзя вырваться из мёртвой хватки «козьего племени».

Вера в незыблемую социальную пирамиду, в лестницу престижа, с верхней ступени которой открывается вид на райские кущи, есть сугубо провинциальный комплекс. Он-то и делает из героя автора.

3

Ярче всего провинциализм Лимонова проявляется в «Молодом негодяе». Часто этот комплекс превращается в навязчивую идею-фикс. В этой книге, написанной, по словам автора, на тему «превращения рабочего парня и экскриминала в поэта», особенно чувствуется влияние школьной литературы — от «Мартина Идена» до Макаренко.

При этом если в «Подростке Савенко» Лимонов относится к своему герою с полным доверием, то в «Молодом негодяе» — свысока. Автор покровительственно навязывает молодому Лимонову оценку Лимонова постаревшего. То и дело вмешивается в его дела и мысли, подправляя Молодого негодяя пером литературного мэтра, стыдящегося и собственной 22-летней неуклюжести, и ограниченности, неполноценности его харьковских друзей.

Скажем, мясника и вора Сашу Красного подросток Савенко любил куда больше, чем Молодой негодяй любит поэта-авангардиста Мотрича.

Может быть, дело в том, что «Молодой негодяй» — самая безмятежная книга Лимонова. Если Эди-бэби, так и не достав 250 рублей, потерял к финалу и любовь, и невинность, и привязанность к своей среде, если Эдичка так и не сумел вернуть свою Елену, то в «Молодом негодяе» всё идёт к тому, что мечта станет явью.

В книге, наполненной оптимистическим самолюбованием, теряется острота трагического несоответствия героя окружающему миру. Мир тут ему послушно соответствует.

Сам автор чувствует бесконфликтность книги и старается исправить этот дефект, искусственно приживляя своей идиллии драматические обертоны — сцену неудавшегося самоубийства, сумасшедший дом, поджог. Однако страшно — как в «Эдичке» — не выходит. Уж больно легко Лимонову достаётся его главная цель: поэтом он становится по рецепту пионерских журналов — благодаря закалке и силе воли.

Поэтому если в «Эдичке» или «Подростке» интереснее всего авторский персонаж, то в «Молодом негодяе» — среда, харьковская богема.

Лимонов сумел всё в той же «искренней» манере обрисовать один из самых любопытных социальных феноменов современной России — провинциальную богему.

В своём пути наверх 22-летний Савенко наткнулся на людей, читающих и даже пишущих книги. Вынырнув из полублатной жизни, преодолев влияние прежних кумиров, герой остановился на классовом перепутье. Внизу осталось ненавистное «козье племя», и именно туда его толкала обычная, неуголовная жизнь — работа на заводе, пьянка по выходным, костюм, купленный на сбережения. В стороне маячил призрак тюрьмы и изрядно потускневшая «красивая» воровская жизнь.

Тут-то Савенко и обнаружил, что следующая ступенька социальной иерархии начинается с тех самых книжек, от которых он отказался в детстве ради «настоящей» жизни. Пропуском в художественную богему служит знание имён из «другой кодлы». В жизни Савенко и на страницах «Молодого негодяя» вместо кличек появились фамилии — Фрейд, Мандельштам…

С тем усердием, с которым подросток Савенко учился грабить магазины, молодой автор, успевший стать Лимоновым, осваивает жаргон нового мира — например, переписывает от руки собрание сочинений Хлебникова.

Вот тут стоит остановиться и задуматься: почему молодому человеку, одержимому честолюбием, путь наверх открывается именно в сфере искусства, причём искусства левого, неофициального, полузапрещённого?

Искусство для Лимонова ни в коем случае не является предметом самодовлеющим. Идея самоценной поэзии, дающей награду в виде акта творчества, чужда автору.

Лимонов, в противовес завещанному Станиславским тезису, любит не искусство в себе, а себя в искусстве. Можно даже укоротить: он любит себя. А искусство всего лишь средство доказать миру, что нарциссизм автора оправдан талантом. Стихи для него — орудие достижения главной цели — красивой жизни.

Лимонов в «Молодом негодяе» представляет себя в виде современного мушкетёра (откуда же, как не из Дюма, списаны сентенции вроде «чувство собственного достоинства всегда соединяется в характере с самолюбием»). Наделяя своего героя безграничной завистью к жизни, автор демонстрирует готовность принять любую судьбу, лишь бы она вела вверх.

Во времена мушкетёров он бы добывал подвески королеве, в революцию был бы комиссаром. Он мог быть миллионером, генералом, президентом. Не важно. Важно то, что в Харькове 60-х годов XX века только статус богемного поэта давал герою надежду завоевать мир.

Богема, описанная в «Молодом негодяе»,— типична, заурядна и талантлива. Именно такой среде обязано своим происхождением современное русское искусство — от Высоцкого до Бродского. Кружок типа лимоновского неизбежен в каждом русском городе, как почтамт.

Советское общество перекрыло обычные каналы юношеского честолюбия, придав государственной карьере омерзительные мещанские черты. Беда не в том, что, скажем, пост секретаря горкома связан с представлением о несправедливости или вранье. Хуже, что секретарь этот беспрепятственно скатывается к «козьему племени». И никакие блага распределителя и казённых дач не компенсируют ему невозможность жить красиво, вызывающе, с шиком. Так, как живёт салтовская шпана, и так, как живёт богема.

Официальная карьера предусматривает преклонение перед ею же установленным порядком жизни. Неофициальная живёт по своим, не менее строгим законам, но, находясь в оппозиции к власти, наслаждается безответственностью. Всё, что она должна,— она должна только себе. И в этом богема свободна.

Катакомбное искусство — необходимая отдушина общества. Здесь нарушаются социальные законы, обязательные для всей страны. Здесь находится заповедник противоречия, убежище от здравого смысла, житейской логики. Поэтому богемная карьера стремительна — ведь строят её в обход заурядной служебной лестницы.

Однако именно потому, что богема отлучена от главного русла общественной жизни, она больна хронической болезнью — завистью. Богема страдает раздвоенностью сознания: с одной стороны, она презирает культ социальной престижности, с другой — обречена на закукливание в своей узкой и потому нездоровой среде. Ей некуда расти, и отсюда рождается мечта о «другом» месте. Мечта, которую давным-давно сформулировал лимоновский антагонист Чехов: «В Москву!!!».

И Лимонов, и все его харьковские коллеги-нонконформисты очень скоро исчерпывают плюсы неофициальной общности. Спивается поэт Мотрич, кончает с собой загадочный Беседин, подвергается гонениям властей художник Бахчанян, прозябают в безделье все остальные персонажи книги. Всё чаще перед ними является тень столицы. Тема Москвы приобретает форму маниакального стремления к опять-таки красивой жизни. Столица становится утопией. В распалённом воображении запертых в Харькове провинциалов Москва разрастается до размеров мифа, где богема, наконец, сумеет навязать обществу свои законы, главным из которых является соблюдение богемной иерархии. Ведь в своих мечтах богема отвела Москве роль арбитра. Конечно, суть тут не в каких-то конкретных столичных преимуществах вроде редакций, выставочных павильонов, иностранных корреспондентов, а в убеждённости, что красивая жизнь где-то должна быть.

Провинциальная вера в исцеляющую силу географического перемещения отражает кризис катакомбного бытия. Построив свою иерархию вне социальных критериев, богема не может не стремиться утвердить их в качестве обязательных для других. Пресытившись собой, она хочет наружу, на те места, которые заняты другими. Она, забыв, что обделила себя сама, теперь жаждет справедливости.

Естественно, что тяга провинции к столице в принципе неудовлетворима. Ведь из Харькова Москва выгладит совершенно иначе, чем с Красной площади. Формируя Москву по собственному подобию, богема обречена на разочарование. И тогда столицу переносят в другие координаты, часто заграничные.

4

В «Молодом негодяе» Лимонов, исчерпав карьерные возможности харьковской богемы, рвётся в Москву. В романе «Это я — Эдичка» советская столица уже пройденный этап. Но это не значит, что Лимонов излечился от провинциальных комплексов. В основе его личности, его творчества — глубокая, нутряная вера в то, что где-то, куда не пускают, красивая жизнь все же существует.

В «Эдичке» появляется образ «мира без любви», но поскольку это означает мир без любви к Лимонову, то и этот образ можно интерпретировать как аналог провинции, удалённой от центра, от места, где «делают любовь».

В каждой книге Лимонова есть любимая женщина, но это ещё не означает, что это романы о любви. С большим основанием можно сказать, что это романы о ревности.

Измена любимой женщины — тот же мотив недостижимости столицы, сублимировавшийся в сексуальную утрату. Обладание женщиной невозможно, потому что место уже занято другим. Пробившись на очередную ступень лестницы — в Москву, Нью-Йорк, Париж, Лимонов не может навязать обществу свою иерархию ценностей. Верхняя ступенька недостижима, как горизонт. В последнюю минуту оказывается, что рывок вверх не меняет ситуацию. Любимая женщина в чужих руках. И по-прежнему кто-то другой «ест с вилкой и ножом», где-то в чужом доме горят свечи, звенит хрусталь и танцуют пары элегантных иностранцев. Мираж столицы дразнит и не даётся в руки. Но осознать, что мираж есть оптический обман, причуда провинциального воображения, Лимонов не в состоянии. Без манящего призрака столицы вся жизнь окажется бессмысленной погоней за самим собой.

Женщины из романов Лимонова всегда ярче его самого. Это и понятно, автор наделяет их всем, чего не имеет сам. Они как бы улучшенные двойники Лимонова: их хотят, они нужны сами по себе. Поэтому они всегда опережают автора на пути наверх, а он в страстной зависти к своим оторвавшимся половинкам стремится догнать, овладеть, отдаться, слиться.

Сексуальная несостоятельность героя Лимонова напрямую связана с несоизмеримостью его претензий. Взять для него — значит тут же потерять. Поэтому в «Эдичке» герой не столько стремится вернуть Елену, сколько прорваться за ней в новую миражную столицу. «Блядьми, проститутками, авантюристами, но вместе»,— как заклинание, повторяет Эдичка свой символ веры.

Но «вместе» не получится, потому что ушедшая Елена — десант лимоновской души и ещё незавоёванное будущее. Преодолённая ступенька теряет всякий смысл. Провинциал ещё может с тоской оборачиваться назад, но идти он может только вперёд. Гармония места и времени разрушила бы его личность. Его духовный потенциал основан на разнице полюсов — «здесь» и «там», «сегодня» и «завтра».

Лимонов отнюдь не исключение в современной культуре. Разрушительная, анархическая тенденция его творчества — типологическая черта. Доминанта лимоновского типа — вырваться, доказать миру свою уникальность, подчинить мир тем, что заставить его о себе говорить.

Эпоха массового общества модифицировала традиционный конфликт толпы и поэта. И та и другая сторона изменили своё качество. С тех пор как общество становится всё более социально однородным, поэт всё острее ощущает своё родство с бандитом, а романтический конфликт поэта с толпой всё больше похож на поножовщину.

В мире побеждающего стандарта культура вытесняется в область катакомб. Она переходит на нелегальное, неофициальное положение, приучаясь там, на задворках, к террористической тактике.

Поэтому-то Лимонову так легко дался переход от шпаны к поэту, что богема освоила блатные законы, главный из которых — отстоять любой ценой право на существование.

В рамках «гуманистического мифа» Лимонову нет места. Нет здесь и ответа на вопрос — хороший он писатель или плохой. Он — чужой писатель. Зато он свой среди загадочной рок-культуры. Не зря к его теперь уже космополитическому собранию сочинений так и просится глянцевая обложка: «Эд Лимонофф — суперстар».

Пошлость? Несомненно. Но современная культура редко бывает разборчивой. В мире, где столица призрачна, как град Китеж, воцаряются провинциальные вкусы, от которых всегда немножко отдаёт парикмахерским шиком.

Между прочим, когда провинциальные музыканты из английского Харькова — Ливерпуля — добились первого финансового успеха, они решили купить как раз парикмахерскую.

Лимонов о Бродском

Публикацию подготовил Арт РУ

Классиков с «корабля современности»!

По причине отсутствия в сегодняшней России литературной критики, авторы, не приемлющие поэзию Иосифа Бродского, выступают с внелитературных позиций (П. Горелов, например). Выступление Эдуарда Лимонова может быть понято (и оценено) лишь в контексте общей позиции этого писателя в литературном процессе. Эта позиция, в частности, отразилась в интервью, которое Лимонов дал журналисту А. Мирчеву (Мирчев А. 15 интервью.— Нью-Йорк, 1989). Для Лимонова характерен эстетический (и социальный) радикализм, именуемый им «авангардом». В прошлом поэзии он выделяет фигуры, созвучные этим принципам — Хлебников, Маяковский. С точки зрения лимоновского «авангарда», продолжающего «обычай» «сбрасывания с корабля современности» классиков, ниспровержение «классика» Бродского оказывается единственно возможным. Более того. Бродский, говорящий о том, что акмеизм — единственное течение, представляющее в XX веке Поэзию, и Лимонов, с восхищением цитирующий Маяковского — всё это похоже на продолжение давней полемики акмеизма и футуризма. Публикуемый ниже текст был прочитан автором 14 мая 1990 г., в день 50-летия Иосифа Бродского, в передаче Би-Би-Си.

Против того, что Бродский — поэт и против его Нобелевской премий спорить не приходится. Можно оспаривать яркость этой литературной звезды и её возраст. Я лично убеждён, что звезда средней яркости и очень старая, запылённая даже. Бродскому-поэту куда более его пятидесяти лет, в сущности он родился где-то в 1888 году в районе города Сент-Луис штат Миссури, в Соединённых Штатах Америки, а расцвет его творчества приходится на эпоху между двумя войнами, в эпоху джаза, психоанализа и усыпляющих романов Пруста. Поэт-мизантроп, тяжёлый, пыльный и душный, невозможно долгий, Иосиф Бродский хорошо смотрится на полках библиотек после Байрона и перед Брюсовым, то есть я хочу сказать, что он поражающе несовременен. И в тревожную эпоху перестройки Бродский ещё более мёртв, чем когда-либо. Этим объясняется явное равнодушие к нему советского читателя, не привлечённого даже нобелевским нимбом. Чтобы читать Бродского, нужно быть сытым и спокойным, лучше всего делать это в кресле-качалке в эпоху застоя. Советский читатель лишён сегодня этих атрибутов или, если хотите, компонентов. Перестройка — первая неудача Бродского. До сих пор он был счастливчиком и баловнем судьбы. Не знаю, отмечает ли он юбилей своего процесса, но по сути дела он всем обязан глупым ленинградским властям 60-х годов, дядям и тётям, сделавшим его всемирно знаменитым, вытащенный на мировую сцену в лучи прожекторов из паутины ленинградского катакомбного искусства в возрасте 24 лет, Бродский сделался для всего мира Поэтом с большой буквы, символом преследуемого искусства. Именно в этом качестве он и получил в конце концов Нобелевскую премию. И тотчас упал занавес, эпоха кончилась и началась иная, в каковой пострадавшие на 101-м километре от Ленинграда поэты ни у кого не вызывают слез. Его счастье, что он успел получить свою премию под самый занавес, задолго до падения Берлинской стены. В 90-м ему не даст премии даже Нобелевский комитет. Последние два года Бродский устарел на столетие.

* * *

Считаю важным уточнить, что всё это я написал сегодня утром по просьбе Би-Би-Си. Самому мне и в голову не пришло бы сейчас думать о Бродском.

Один из виднейших писателей русского Зарубежья Э. Лимонов родился в Дзержинске Харьковской области. В 60-х годах переехал в Москву, где довольно быстро снискал известность как один из лидеров неофициальной поэзии. В 1973 г.— арест и «предложение» уехать. В 1974 г. Лимонов уезжает в США. В 1979 г. там выходит книга его стихов «Русское» и первый (и самый знаменитый) роман «Это я — Эдичка». За «Эдичкой» последовали — «Дневник неудачника», «История его слуги», «Подросток Савенко». Ныне Димонов живёт в Париже, является «ситуаен франсэ» [citoyenneté française]. Лимонов принадлежит к числу французских писателей (около 500 человек), живущих исключительно литературным трудом.

«Alma mater», №1(3), сентябрь 1990 года

Брат богатый наш, ЛИМОНОВ…

…

В «Собеседнике» (№№ 43, 44, 45) мы опубликовали три статьи русского писателя-эмигранта Эдуарда Лимонова: «Мазохизм — государственная политика СССР времён перестройки» (о нашем преувеличенном обличении своей послереволюционной истории), «Под сенью развесистых клюкв» (о нашем искажённом представлении Запада), «Брат богатый наш, Кальвин…» (о психологической невозможности построения капитализма в нашей стране). А теперь — слово читателям.

Ничего оригинального в лимоновском мыслеблудии нет. Эти же взгляды выражены в манифесте слабоумной старушки Нины Андреевой. Лимонов всего лишь плотоядный зверёк из семейства шакаловых, которым всё равно, кто у власти: Чингисхан или Ленин, Сталин или Гитлер — только бы им, зверушкам, перепадали крохи со стола хищников. То, что Россия сейчас балансирует на краю пропасти,— результат 70-летнего кровавого пира партийной мафии. Это очень хотели бы забыть лимоновы, лигачёвы, полозковы…

А. Т.
Москва.

Есть муж честен во еженедельнике «Собеседник» — это мсье Лимонов, парижанин, запечённый в западной печке, но заквашенный в Москве. Он, 16 лет горе мыкавший «там», сменивший тринадцать профессий, прошедший через безработицу, не забыл всё-таки советской сказки о пользе сплошной коллективизации. И призывает: забудемте о советском капитализме! А зимой будем лапы сосать, правда, без сахара, и поглядывать с завистью с русской печки (нетопленой) на чужие елисеевские поля брата нашего, Лимонова… Постой-ка, брат мусью! «Советы постороннего» мы уже проходили. Кальвин с ним, с капитализмом, пожалуйте к нам, на Восток! Или Париж стоит массы, то бишь коллектива?

А. Денисов.
Москва.

Эдуард Лимонов высказал своё мнение смело, чувствуя себя за стеной границы. Но, я думаю, высказал с болью, как истинный русский человек. Я родился в так называемые «застойные времена» и всё своё детство и свою юность вспоминаю как один солнечный день. Моему сыну сейчас два года. А что вспомнит он? Что даже конфет не было? Что играл деревянными игрушками? «Времена застоя», говорят. У нас тогда в любом магазине по нескольку сортов колбасы было! А от развитых стран мы отставали совсем немного. А что сейчас? Я убеждён, что дефицит — это спланированная Западом акция. Капиталисты специально заморозили всю нашу продукцию, разрушили нашу экономику, чтобы мы покупали еду у них, расплачиваясь золотом и полезными ископаемыми. Ещё бы им не любить Горбачёва! И не надо всё валить на прошлое, нельзя разрушить историю и построить новую. Так что знай, Эдуард, ты не один. Я твой союзник.

Галактионов.
Тобольск.

С Э. Лимоновым мы были сведены судьбой и жаждой приключений на 4-годичных курсах при Московском управлении КГБ. После выпускных экзаменов я, Лимонов и ещё трое слушателей оказались в США. Легенды и прикрытие для каждого из нас были индивидуально разработаны. Из моих наблюдений над Лимоновым у меня сложился образ беспринципного, среднеумного и желающего красиво жить человека. Литературные опусы и статьи, которые печатаются сейчас в СССР за подписью Лимонова, скорее всего ему не принадлежат. Ищите литературных подёнщиков, получающих гонорары от ведомства великого чекиста Дзержинского! Завтра я улетаю в Хельсинки, поэтому не опасаюсь ни КГБ, ни МВД.

Н. Крепов.
отель «Националь», №004, Москва.

Я прочитал статьи Лимонова и прошу продолжить публикацию материалов автора, трезво размышляющего о советской действительности из-за рубежа. Мы сейчас слишком увлеклись в поклонении Западу, мы создаём себе новых кумиров и фантомов. Хорошо, если кто-нибудь нас будет возвращать с небес на землю.

Н.Лобачёв.
Клин.

Мнения, приведённые выше, являются исключительной собственностью их авторов.

«Собеседник», №49(354), декабрь 1990 года

Комплекс неполноценности или бездействия?

Точка зрения • Вадим Белоцерковский, комментатор радиостанции «Свобода», Мюнхен

По поводу статьи Э. Лимонова «Мазохизм — государственная политика СССР времён перестройки».

«Экспериментируя с сексом и наркотиками,

— пишет Лимонов,—

«исследуя» помимо своей воли дно американского общества, я чувствовал себя несчастным, но спокойным… Моим внутренним спокойствием я был обязан тому факту, что страна, где я родился, предохраняет меня ментально своей имперской могучей тенью… я чувствовал,

— продолжает,—

что мир — спокойное место с моей страной в нём… Если я имел мужество возражений по поводу внутренней советской политики, то у меня никогда не возникало возражений против советской внешней политики».

Таков исходный посыл Лимонова. И тут, как говорится, комментарии излишни. Подавление Берлина, Будапешта, Праги, Афганистана, гонка вооружений, поддержка агрессии Северной Кореи и Северного Вьетнама, кубинский кризис и берлинские блокады плюс берлинская стена — всё это не вызывает, надо понимать, возражения у Лимонова. Но зато возражения и возмущение вызывают у него такие события, как

«варварская

— я цитирую Лимонова —

бомбардировка союзными войсками гражданского населения Германии во второй мировой войне, заключение тогда же в США японцев в концентрационные лагеря и, конечно, атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки».

Но я уверен, что Лимонову прекрасно известно, что массированные бомбардировки немецких промышленных центров были, к сожалению, необходимы, чтобы решительно сокрушить мощь гитлеровской военной машины; что заключение в концлагеря японцев, граждан США, после нападения Японии на Перл-Харбор — следствие преувеличенного страха перед японским шпионажем — теперь самими американцами признано постыдным деянием. Знает наверняка Лимонов и о той долгой дискуссии, которая велась в США после войны по поводу атомной атаки на Японию, знает, что без этой атаки пришлось бы совершать массированные бомбардировки японских промышленных центров и проводить вторжение, что в целом привело бы к значительно большим жертвам среди гражданского населения.

Всё разобрать в одном комментарии невозможно, и я остановлюсь лишь ещё на одном важном аспекте. Лимонов:

«Запад, решительный сторонник независимости советских республик, есть абсолютный враг движений за независимость на своей собственной территории. Англия держится за Северную Ирландию кровавыми руками и не хочет её отпустить… Испания упорно отказывается предоставить независимость баскской провинции… Франция имеет колонии повсюду в мире и никогда не отдаст их».

И опять же господин Лимонов не может не знать, что против отделения Северной Ирландии выступают две трети её населения, протестанты. В Басконии только 10 процентов населения поддерживают отделение. Неправда говорится и о «колониях» Франции, как Лимонов называет регионы, имеющие статус заморских департаментов со всеми правами департаментов в самой Франции. Статус этот везде был утверждён референдумами. В Гвинее, бывшей французской колонии, большинство населения высказалось за полную самостоятельность — и французское правительство де Голля это желание немедленно удовлетворило. Но среди примеров порочности Запада есть и верные примеры, но загвоздка здесь в том, что все они относятся к …колониальному периоду, точнее, к его концу — послевоенному десятилетию. И тут уже не только Лимонов, но и многие другие эмигрантские, а равно и советские публицисты не осознают чрезвычайно важного обстоятельства. А именно того, что мы являемся свидетелями революции против насилия, величайшей революции в истории человечества. В её ходе были освобождены все колонии и расформированы все империи Запада, создано Европейское и Атлантическое сообщества и сделались немыслимы войны внутри него. Победно стали распространяться Всеобщая декларация прав человека и международные правовые пакты, возникло и набрало силу немыслимое в прошлом международное правозащитное движение с такими альтруистическими самостоятельными объединениями, как «Международная амнистия» (несколько сот тысяч членов в десятках стран). Неизмеримо усилилось социальное обеспечение, могущество профсоюзов, правовая защита граждан, возникло Хельсинкское движение, экологическое, появились такие рыцари в борьбе с насилием, за права и жизнь людей, как Альберт Швейцер, Мартин Лютер Кинг, Андрей Сахаров, мать Мария. Новые государственные деятели, такие, как Джон Кеннеди, Джимми Картер, Вилли Брандт. И новые, не применяющие насилия, оппозиционные движения, такие, как «Солидарность», демократическое движение в СССР и других странах, студенческие и молодёжные движения 1968 года. Всего не перечислишь.

Международный терроризм, вспухший было в этот же период,— свидетельство отчаяния всяческих экстремистов, теряющих почву под ногами. Неожиданная оргия насилия первой половины века с двумя мировыми войнами, со Сталиным и Гитлером не прошла, видимо, бесследно, стала, возможно, началом конца многотысячелетней эпохи всяческого насилия. И на этом фоне советская империя, которая так успокаивала Эдуарда Лимонова, стала выглядеть всё более одиозной, всё более похожей на «империю зла». Лимонов, живя на Западе и в упор не видя этой революции, пишет тем не менее в «Собеседнике»:

«Это не железная необходимость экономического кризиса подвигнула Горбачёва к перестройке, но огромнейшее психологическое давление Запада, его общественного мнения и пропагандной машины против советской политической системы».

Горячо! — как говорится в детской известной игре: Лимонов здесь недалёк от истины. Только пропагандная машина тут ни при чём. А вот влияние нравственной революции против насилия и унижения человеческой личности — революции, охватывающей мир, наверняка сказалось!

И ещё один тезис Э. Лимонова: западные руководители, средства массовой информации и общественность

«никогда, ни при каких обстоятельствах не признавались в совершенных ошибках, не говоря уж о преступлениях».

Вот примеры.

Германия. За преступления нацистов власти и общественность ФРГ не только раскаялись и продолжают раскаиваться (существует уже гигантская литература на эту тему), но и выплачиваются до сих пор пенсии людям, в том числе живущим в других странах, пострадавшим от нацизма. Репарации выплачивались Германией и государству Израиль. Причём в Германии, за исключением малочисленных неонацистских групп, никто не пытается сваливать ответственность только на Гитлера, или на нацистскую партию, или на инородцев.

США. Вспомним мощное движение против войны во Вьетнаме, волна разоблачений и раскаяния за относительно немногочисленные преступления американских солдат против гражданского населения Вьетнама, судебные процессы над виновными. Или эпопея Уотергейта и «ирангейта»!

Франция. Борьба против войны в Алжире, волна разоблачений преступлений французских войск в Алжире.

Израиль. Гласный судебный процесс над офицерами израильской армии, виновными в том, что они не дали немедленного приказа подчинённым подразделениям пресечь резню в палестинских лагерях в Ливане. При этом израильские войска бездействовали меньше суток. Сравним с Сумгаитом, с Баку!

Эти сравнения наводят на очень важную мысль. Да, волна раскаяния и самокритики в Советском Союзе в перестроечное время действительно имеет деморализующее влияние, но не из-за чрезмерности или несправедливости, а из-за её бездейственности!

Сколько, к примеру, пишется и говорится о преступлениях ЧК-НКВД-КГБ, однако КГБ не распущен, судебных процессов над виновниками даже совсем недавних преступлений — в использовании психиатрии, в жестоком содержании заключённых и вообще в преследовании инакомыслящих — не проводится; мы даже не знаем, не продолжают ли служить в КГБ те же самые люди. Более того, до сих пор не реабилитировано большинство их жертв, не реабилитировано большинство бывших политзаключённых и нынешних политэмигрантов. Не привлечены к ответу и руководители партии, государства и армии, персонально ответственные за преступления режима. Создаётся сюрреалистическая кафкианская ситуация: при безрезультатности критики в ней часто принимают участие и ответственные за преступления и тяжёлые ошибки.

Должен сказать и о том, о чём уже писал в статье «Зачем России капитализм?», опубликованной в «Неделе» (№№ 44, 90). На мой взгляд, среди всех выдвигаемых обвинений и разоблачений одно является действительно чрезмерным и неоправданным: пишут о том, что Октябрьская революция была совершенно бессмысленным и случайным событием, делом рук большевиков. Ведь если это так, то народы России, и прежде всего русский народ, представляются неразумным стадом, которое погнала на революцию маленькая кучка ленинцев. Я сейчас перечитываю Чехова и поражаюсь (прежде я этого почти не замечал), как везде у него проступает неизбежность и близость революций, вызревавших веками и охвативших огромные страны, где проживает едва ли не половина населения планеты. Но не может быть случайностью и то, что все они быстро вырождались в тирании, в казарменный госсоциализм. Большевистский социализм представляет собой, на мой взгляд, ярый антитезис капитализму, перелёт, перехлёст, бросок в противоположную крайность, неизбежные при любом движении и развитии. И вот за то, что этот «антитезис» укрепился надолго в Советском Союзе (нэп открывал путь к синтезному укладу), его народы уже несут какую-то моральную ответственность. А революцию им в вину ставить нельзя.

Но подытожу: за исключением упомянутого революционного сюжета, беда, по моему мнению, заключается не в чрезмерности самокритики и раскаяния, а в очень слабом их влиянии на жизнь страны. А это действительно может порождать у людей комплекс неполноценности.

«Собеседник», №49(354), декабрь 1990 года

Несколько монологов о Венедикте Ерофееве

Владимир Муравьёв

⟨…⟩ Было у Венички однажды столкновение. Есть такая тёмная личность — писатель Лимонов, который, как это ни забавно, пришёл к социалистической идеологии. Прямая противоположность Веничке. Так вот, Лимонов вызывал Веничку на лестницу морду бить. Тот про Лимонова слышать потом не мог — руки тряслись. «Я писатель Лимонов! Ерофеев, пойдём на лестницу, я тебе всю морду побью!» Да нет, это были не принципиальные разногласия, а по пьянке, но на самом деле, когда Ерофеев прочёл кусок лимоновской прозы, он сказал: «Это нельзя читать: мне блевать нельзя». Но и это тоже была не ненависть, а скорее смесь презрения и омерзения. Редкий случай. Другого такого не могу припомнить. Впрочем, людей, о ком бы он всегда говорил особенно тепло, из друзей и знакомых — тоже не было, только далёкие. Он говорил: «У меня грибоедовский комплекс: мне требуются Булгарины в неограниченном количестве». ⟨…⟩

«Театр», №9, сентябрь 1991 года
+
Венедикт Ерофеев «Мой очень жизненный путь»
// Москва: «Вагриус», 2003,
твёрдый переплёт, 624 стр., иллюстрации,
тираж: 5.000 экз.,
ISBN 5-9560-0136-4,
размеры: 245⨉147⨉34 мм

Душа Эдички при переходе в сумерки

Силуэт • Александр Тимофеевский

Бархатные брюки повытерлись и вышли из моды.

Когда в самом конце семидесятых годов в Союзе появился роман Лимонова «Это я — Эдичка», среди читающей «тамиздат» московско-ленинградской интеллигенции разразился скандал. Автор мог торжествовать: это несомненно входило в его планы. Во все времена и во всех сообществах скандал возникает по одной причине: из-за нарушения господствующей типовой морали или нормативной эстетики (что, в общем, одно и то же). Типовая мораль той относительно продвинутой и очень узкой части интеллигенции, которая имела доступ к «Эдичке», была оскорблена по крайней мере трижды.

Прежде всего, в романе была оскорблена «американская мечта», волей-неволей владевшая умами людей времени развитого социализма. Миф о том, что только у нас нам плохо, а там, за морем, замечательно, что только у нас все чахнут, а там расцветают розами, миф этот при всей своей восхитительной наивности был довольно стойким, в первую очередь потому, что стойкой была система. Ни о каких переменах (разве что к худшему) тогда, разумеется, никто из читателей Лимонова не помышлял. Все были свято убеждены, что советская власть срослась с нами навеки, как трусы с телом амазонки. На этом свете «американская мечта» была последним прибежищем, иллюзией драгоценной и бережно хранимой. Лимонов разрушал её демонстративно и беспощадно. Удар оказался настолько болезненным, что об этом предпочитали впрямую не говорить. Охотнее обсуждалось другое — то, что задело меньше, но чем можно было возмущаться более комфортабельно.

Вкупе с «американской мечтой» в романе «Это я — Эдичка» были поруганы те, кто, на взгляд Лимонова, эту мечту насаждал в Союзе,— диссиденты-правозащитники во главе с Сахаровым-Солженицыным. И диссидентов-правозащитников, и Сахарова-Солженицына Лимонов писал через мысленный дефис, не видя между ними никакой разницы. По большей части не видела этой разницы и публика, читавшая в те годы «Эдичку». Её возмутило не содержание претензий, вполне идиотских (кто, где, когда и каким образом насаждал у нас «американскую мечту»?), а само их наличие, не говоря уж о форме — матерной, преимущественно,— в которой они были высказаны.

Но не одним только диссидентам сопутствовали в романе матерные выражения. Они плотно окружали любовь «Эдички», ставшую третьей и главной темой разразившегося скандала. Собственно, это относится всего лишь к одной главе романа, с негодованием отвергавшейся и, как всегда в таких случаях бывает, зачитанной до дыр. В злосчастной главе во всех физиологических подробностях живописались объятия героя с негром-уголовником на заброшенном нью-йоркском пустыре. Главу обсуждали и осуждали, багровея от возмущения, хотя сами по себе гомосексуальные объятия вряд ли могли кого-то поразить. В кругах первых читателей «Эдички», тесно связанных с богемой, такого рода объятия были столь же распространены, сколь сейчас, и не то что бы очень скрываемы.

На самом деле возмутили не объятия, а кому и как они оказались распахнуты. Оскорблена была не нравственность, а нечто другое, за нравственность выдаваемое, нарушена не типовая мораль, а нормативная эстетика (что только доказало их принципиальную близость). Всех, наверное бы, устроило, случись любовь не с бандитским негром, а с балетным амуром, не на заброшенном пустыре, а в заброшенном замке со следами упадка, не настолько, впрочем, сильными, чтоб там не нашлось немножко «буля» или хотя бы георгианской мебели…

Относительная для русского романа эстетическая новизна «Эдички» глухо игнорировалась его оппонентами, потрясёнными моральным обликом Лимонова. Но эта же эстетическая новизна приобрела абсолютное значение в глазах его поклонников, более или менее равнодушных к любым моральным обликам и политическим инвективам. Так на интеллигентских кухнях конца семидесятых — начала восьмидесятых годов вокруг романа «Это я — Эдичка» вызревал конфликт, которому суждено было выйти далеко за пределы простых вкусовых предпочтений. Не имея тогда никаких шансов даже эхом откликнуться на страницах печати, он отразился там лишь спустя много лет в виде явно запоздалой и уже почти параноидальной дискуссии между «шестидесятниками» и «восьмидерастами». Интересно, что роман «Это я — Эдичка» оказался в ней практически не задействован, в одночасье мифологизированный и впоследствии благополучно забытый. Лимонов как будто и сам напрашивался на мифологизацию. В русской литературной традиции нет такого произведения, где бы личность героя столь декларативно соответствовала личности автора. Кажется, что Эдичка абсолютно равен «Эдичке», и недаром в литературных кругах его иначе не именуют.

В этом соответствии Лимонов так умело непосредствен и вызывающе подробен, что невольно начинаешь во всём сомневаться, подозревая литературную игру там, где она простодушно отсутствует. Против литературной игры говорит вроде бы всё. Ну хотя бы то, что большинство произведений, написанных после «Эдички»,— и «Дневник Неудачника», и «Подросток Савенко», и «Молодой негодяй», и многие рассказы — варьируют одни и те же автобиографические мотивы, одну и ту же исповедальную интонацию, только с куда меньшим успехом, чем это было в первый раз. Но при всей видимой безыскусности лимоновского позирования перед зеркалом в нём отражается образ, созданный исключительным мастером деланья имиджей, как бы случайно выстраивается судьба, до тошноты литературная.

Лимонов родился в Харькове в конце войны. Начав простым рабочим, он… К такой сухой биографической справке никак не сводится то, что под пером Лимонова, сохраняя всю ощутимую обыденность, приобретает масштаб и поступь легенды. Герой восстал из самой черноты, из самой глубины — со дна моря народного — и прошёл через ряд чёрных испытаний: чёрное блатное детство, чёрную грязную работу, чёрную московскую богему, шитье чёрных бархатных штанов, чёрную зависть литературной клики, чёрного негра из чёрной нью-йоркской ночи и т.д. Но в чёрной агрессии обступившего чёрного мира есть нечто стабильно белое: белый бледный Эдичка в дивном белом костюме, в сверкающих брюках, до Страшного Суда облепивших его нежную белую попку. Её оттопыренности, как известно, завидовала сама Эдичкина жена — белая прекрасная Елена.

В этом мире Елена — то белая, то чёрная — единственная точка пересечения, где заданные световые полярности на мгновение сходятся, чтобы навеки разойтись. Чёрно-белую Эдичкину судьбу определяет сюжет сказки о Золушке, развивающийся по спирали: новый круг сообщает новое качество. В первом круге уже упомянутая Елена выступает не столько в роли принцессы, сколько в роли принца. Бедной харьковской Золушкой приезжает Лимонов в Москву — шьёт для заказчиков штаны и заодно себе — на бал; ан глядь, он уже знаменитый поэт, женат на профессорской дочке Елене и танцует с ней на вечном празднике жизни, устроенном в семидесятые годы венесуэльским послом Бурелли.

Кончен пир, умолкли хоры, опорожнены амфоры — супруги в Америке-разлучнице, надругавшейся над всеми сказочными законами. И прагматичный принц уходит от своей Золушки к красношеим аборигенам потому только, что они могут платить. Оставленная Золушка-поэт моет в Нью-Йорке посуду, пребывая в воспоминаниях о Бурелли и невозможности поделиться ими с аборигенами — по незнанию языка. Время от времени она отправляется за принцем, ища его среди крепких чёрных парней манхэттенского дна. Зассанный подъезд — невольный приют своей любви — Эдичка-Золушка честно принимает за дворец — это не моя фантазия, это фантазия героев, описанная в романе. Но за обольщением следует разочарование, и всякий раз Эдичка сухо констатирует: не тот. Тем оказывается, как и положено, всё-таки не нищий, а миллионер: к нему Золушка пристраивается пусть не принцессой, но мажордомом. Так закончился круг второй.

Но тикают часы, весна сменяет одна другую, розовеет небо, меняются названья городов — и новый круг уже в Париже. А годы не те, и не те желанья, и не так манит головокружительная партия, как тихая спокойная жизнь под сенью Закона. Новый принц уже не женщина и даже не мужчина, а коллективный соборный орган. В роли головокружительной партии выступает коммунистическая партия: с помощью ФКП Лимонов получает вожделенное французское гражданство.

Педантично докладывая о новом круге в своей прозе или статьях, скажем лучше, в свидетельском тексте, Лимонов описывает события, развивающиеся по одной и той же неумолимой логике: изначальная честность — страдания-мытарства — вожделенная награда. И уже неважно, то ли он сам мифологизирует пространство, то ли жизнь у него такая. Важно, что всякий, попадающий в поле его зрения, начинает функционировать по законам персонажа, становясь литературным героем с литературной судьбой. И вполне житейская история его бывшей супруги выглядит сочинённым эпилогом к «Эдичке»: отстрадав своё за неверность, так и не сделавшись знаменитой нью-йоркской фотомоделью, она нашла успокоение в Вечном городе, став графиней Щаповой де Карли и автором романа «Это я — Елена».

Особенности лимоновского мифотворчества живо обсуждаются сейчас, когда он, видимо, пошёл по четвёртому кругу, решившись хотя бы духовно вернуться на родину своими статьями в «Советской России». Поменяв ФКП на РКП, он заделался любимым автором газеты, выступая на протяжении последнего года с регулярностью постоянного обозревателя. Но если б под статьями не было подписи Лимонова, то об авторстве мудрено было б догадаться. Прав Бродский — зло, особенно политическое, всегда плохой стилист. Но не до такой же степени. Лёгкий на подъём Эдичка пишет в «Советскую Россию» с одышкой, как кирпичами ворочает. Продраться сквозь его необъятные газетные простыни под силу немногим ценителям. Тяжёлый и вместе с тем истеричный прохановско-бушинский стиль выдержан здесь с блеском литературной версификации. Чего стоят одни названия: «Две капли в море прозрения», «Ждут живые и павшие». Воля ваша, мысль о том, что нас разыгрывают, возникает сама собой.

Сидя в далёком Париже, Лимонов с точностью снайпера выбирает как раз те темы, которые и без него замусолены до блеска штатными сотрудниками газеты. Две капли в море его прозрения относятся целиком на счёт Шеварднадзе. Понятно, почему местные авторы «Советской России» так трепетно воспринимают бывшего министра иностранных дел: это ненависть партийцев к собственным ренегатам, куда более острая и живая, чем к любой демократической Новодворской. Но что Эдичке Гекуба? Зачем он выдавил из себя две капли и бережно пронёс их через государственные границы? Ему что, Шеварднадзе в суп написал?

Нынешняя лимоновская публицистика вызывает даже не протест, не досаду и — упаси боже!— не желание с ним спорить, а одно чувство недоумения: зачем ему всё это? И, думая над самому себе заданным вопросом, отчётливо понимаешь, что у него нет другого выхода. Всегда ставя на скандал, будучи сам олицетворением скандала, он не умеет иначе самовыражаться. Так было пятнадцать лет назад, в пору «Эдички», так осталось и сегодня. Но если тогда было достаточно одного негра, то сегодня не спасёт и целый полк. Никто и бровью не поведёт. Единственным способом привлечь к себе внимание, безотказным до сих пор способом, является бушинско-прохановская интонация, на которую наша интеллигенция по-прежнему реагирует, как лошадь на звук боевой трубы.

Поэтому чем грубее, чем топорнее, тем лучше. Поэтому над лимоновской статьёй «Ждут живые и павшие» гордо реет девиз: СССР не последняя империя, а многонациональное государство. Этот набор бессмысленных слов и есть звук трубы, который сам по себе, может быть, и имеет для него значение, но, думается, второстепенное. Точно так же, как эстетическая новизна сцены с негром волновала его в последнюю очередь. И сейчас, и пятнадцать лет назад для него было важно любой ценой взойти на помост и оказаться перед нами в ослепительно белом костюме с ослепительно белой душой, несущей добро и красоту. И чтобы все признали: Это он — Эдичка.

В сущности, споры, которые велись вокруг Лимонова на московско-ленинградских кухнях конца семидесятых годов, были во многом пустыми. И роман совсем не случайно выпал из дальнейшей полемики «шестидесятников» и «восьмидерастов». По отношению к «Эдичке» они были одинаково не правы — и те, кто обвинял роман в отсутствии морального пафоса, и те, кто ему за это аплодировал. С моральным пафосом в «Эдичке» всё в полном порядке. В этом смысле роман, в своё время зачитанный до дыр, оказался попросту непрочитанным.

В современной русской литературе трудно найти другой роман, отличающийся таким прямым открытым морализаторством. Но и внутри самой книги глава «Крис» — сцена с негром на пустыре — высочайшая патетическая нота в Эдичкином моральном регистре. Два люмпена, два одиноких, не нужных никому человека, негр и вэлферщик, сошлись на пустыре Великого города, космически равнодушного к их отринутости. Сошлись для кровавой драки и кончили любовными объятиями, по-детски беззащитно уснув друг на дружке. Если отбросить некоторые физиологические подробности, то выйдет гимн маленькому человеку, униженному и оскорблённому, способный вдохновить самого Короленко.

В эстетическом плане именно это было самой большой новацией: помещение пафоса Короленко в глубоко чуждые ему обстоятельства Жана Жене. Вряд ли кто-нибудь из «профессиональных» писателей сегодня осмелился бы на подобное. «Профессиональный» писатель эпохи постмодернизма насквозь пронизан иронией, от которой Эдичка божественно свободен. Из-под его пера вышло повествование, по-своему совершенно уникальное: роман без автора, без того неизбежного сегодня остранения, которое столь же неизбежно занижает любой драматизм. Освобождённый драматизм вырвался на волю, представ во всей своей ошарашивающей непосредственности.

Много лет спустя в статье для «Советской России» «Душа Иванова при переходе от социализма» он в иносказательной форме, изображая некого собирательного, живущего в стране Советов маленького человека, попробует достичь того же драматизма, того же накала, но надутый пустотой шарик лопнет, повиснув тряпочкой. Публицистика Лимонова куда хуже его романа не потому вовсе, что идеи у него плохие — никаких идей там вообще нет, а потому только, что, выражая себя иносказательно, он бесповоротно проигрывает. Подлинное страдание становится фальшивым. И, испытывая чувство мучительной неловкости, хочется спросить: зачем ходить кругами? За взвинченными общими местами лимоновской публицистики смутно угадывается личное и важное — то, что толкнуло Эдичку в его «четвёртый круг», в Россию. Этой Россией недаром стала «Советская Россия». Лимонов хочет вернуться не куда-нибудь, а туда, где был молод, счастлив и любим Еленой. А это была именно советская Россия, и никакой другой она не могла быть, и никакой другой не должна быть вовеки. Для Эдички, не склонного к остранению и праздным поискам утраченного времени, прошлое существует в реальности, как бы где-то застывшее, и ценно только тем, что в любой момент его можно физически ощутить и заново пережить. За политической риторикой типа «СССР не последняя империя, а многонациональное государство» стоит менее всего политический смысл. За этой риторикой — мольба о пощаде да глухая ненависть к злым дядям и тётям, к Шеварнадзе с Т. Толстой, задумавшим погубить Эдичкино прошлое, сделавшим так, что возвращаться ему некуда и незачем. Играя в бушинско-прохановскую риторику как в лучшую игру, способную привлечь к нему внимание, Лимонов выбирает самый действенный, но чужой скандал. Выходит «охранение», выходит «литература», профессиональное писательство вялой публицистики, нечто прямо противоположное тому, что породило успех «Эдички».

Тогда получился замечательный роман, написанный его персонажем, нечто подобное тому, как если б коллизии Достоевского начал изображать Смердяков. Получилась картина пленительная и отвратная, но от которой русский Нью-Йорк уже неотделим навеки. Получилась история любви и утраты, горькой любви Эдички и Елены, самой чистой любви, рассказанной самыми грязными словами. Получился истошный вопль, исполненный последнего отчаяния. Вопль, созывавший сирых и убогих на войну со всемирным заговором билдингов, на борьбу одновременно с Кремлём и Белым домом, на баррикады, где Эдичка — весь в белом, а перед ним мир — весь в чёрном.

Так и застыл он в этой позе на баррикадах, застыл на десятилетия, а бархатные штаны, сшитые ещё в Москве, тем временем вытерлись и вышли из моды, а белый костюм обвис и не обтягивает уже самой оттопыренной в мире попки. И строчит Эдичка статьи в газету «Советская Россия», описывая то увиденный по телевизору «помпезный военный парад» в Вашингтоне, где «много тысяч мясистых молодцов в маскировочных пятнистых хаки», то «появившихся в советской жизни спортивного вида молодчиков-рэкетиров». Описывает плюралистически и грустно, жалуясь одновременно и на американскую, и на советскую угрозу. Жалуясь единственно на то, что угрозы больше нет,— и суждено ему отныне щупать «много тысяч мясистых», лишь водя рукой по экрану телевизора. Жалуясь, как некогда в романе, крича криком и переходя на шёпот, только ещё отчаяннее, ещё беспомощнее, потому что в неотвратимо наступающей старости, в ночи, сменяющей сумерки, даже он, белый, станет чёрным. Жалуясь уже вполне бескорыстно, как Золушка, давно не ждущая принца, истоптавшая все свои хрустальные башмачки.

«Столица», №41–42, октябрь 1991 года

Эдичка без позолоты

Константин Кедров

Знаменитый роман Э. Лимонова не стал сенсацией в его бывшем Отечестве.

Как же беспомощна и груба наша критика, когда говорить надо не о политике, а об искусстве.

Не расслышали даже библейский вопль «Это я, Господи» в новом романе Лимонова «Это я — Эдичка».

Новый он для наших издателей, но не для читателей. «Эдичка» давно облетел все страны мира, собрав гигантские тиражи, и наконец устало приземлился на российских книжных лотках.

Сенсации в «метрополии» (так эмигранты наши называют СНГ) не случилось. Виноват сам автор. Перебил успех весёлой своей книги нудными политическими статьями.

Впрочем, отсутствие успеха ничего не говорит о самом романе. У нас и Набоков как-то так прошёл бесследно и вяло.

Люди, лишённые эстетического чутья или вскормленные в традициях семипудового «реализьма» (именно так, с мягким знаком), сочтут, что перед ними собрание очередной похабщины. На эту приманку клюнул Алексей Ерохин в «Московских новостях», обозвавший Эдичку современным Корчагиным; но Корчагин для Островского — герой, а вот Эдичка для Эдуарда Лимонова отнюдь не является предметом гордого восхищения.

Это, скорее, антиплакат, где герой, наделённый всеми пороками, никак не может превратиться в злодея. Вспоминается бессмертное высказывание Толстого об Л.Андрееве «Он пугает, а мне не страшно». Тут только тонкость одна. Эдичка и пугать никого не собирался.

Этот роман в чем-то похож на «Исповедь» Руссо. Автору казалось, что он раскаялся перед читателем в самых гнусных пороках; а все прочитали и полюбили неистового женевца самой нежной любовью.

Таков закон литературы, за искренность читатель платит любовью. «Эдичка» — роман искренний. Роман русского эмигранта с нью-йоркским негром, конечно, вымысел, но искренность-то какая. Ведь это, если хотите, эмблема — герб русского эмигранта, выброшенного из своего Отечества в иную среду. Да кто же из нас не эмигрант в этом мире?

Эдичка соткан из душещипательного городского романса и грубого совдеповского плаката. Он написал свой роман с яростью брошенного, отвергнутого любовника. Простите меня за банальность. Это ведь ещё и роман о несчастной любви. Я понимаю, что не актуально, не к месту; но что поделаешь. Ещё влюбляются, ещё разводятся, ревнуют и любят, любят!

У нас, к сожалению, не изданы ранние стихи Лимонова, где он писал:

Прерву цитату, потому что уже не помню имя любимой жены Мао Цзэдуна, осужденной и наложившей на себя руки.

Недавно мы видели бывшую жену Лимонова по тогда ещё советскому TV, и я восхитился. Надо же! Осуществил Эдичка свою мечту, заставил весь мир с восхищением следить за его любовью к Елене.

Эдичка не похож на советского писателя, даже если принять его в Союз писателей РСФСР им. Бондарева, даже если он перекроет Жириновского по количеству проимперских лозунгов.

Советского человека в Америке я узнаю сразу по сгорбленной спине, пишет Лимонов. И это смертный лютый приговор всему, что он так яростно и бездарно защищает в своих статьях. Даже для меня советизм у Эдички — из той же лексики, что и его похабщина.

Поэт мстит обывателю за свинцовую глухоту.

К сожалению, Лимонов писал и другие романы. Они на 100 процентов ниже искромётного «Эдички». «Конец прекрасной эпохи», напечатанный в журнале «Знамя», можно читать только под наркозом. Издали бы лучше стихи Лимонова, за которые он вылетел из брежневской совдепии, как пробка из бутылки с прокисшим квасом.

От развалившейся советской империи мы унаследовали и дореволюционную имперскую враждебность к эстетической игре и веселью, к тому, что Михаил Бахтин назвал «карнавальным началом». Раз и навсегда мы решили, что есть поэзия, а что не является таковой. Какой должна быть литература? Да ничего она не должна.

Приведу отрывок из неопубликованной у нас статьи Эдуарда Лимонова, чтобы дать представление о другой, все ещё непризнанной и неизвестной в России литературе. Статья называется «Поэт бухгалтер».

«Для невинного и неискушённого читательского восприятия писатель — святыня. Для своего брата писателя он более или менее любопытный шарлатан со своими методами оглупления публики…».

Стихи Бродского нравятся всем. Почему? Они соответствуют представлению и обывателя, и профессора о том, какими «настоящие» стихи должны быть. Так гигантские картины в золочёных рамах, выполненные маслом на холсте, впечатляют испуганного провинциала в музее. Мимо листочка бумаги с рисунками Клее обыватель пройдёт пренебрежительно, не замедлив шагов. Бумага вещь несерьёзная. Для возникновения уважения обывателю нужны вес, квадратные метры холста, рама и позолота.

Так вот прошла пренебрежительно советская критика мимо поэзии Эдуарда Лимонова, а теперь брезгливо воротит нос от его романа, конечно же, не похожего на «Войну и мир» или «Тихий Дон» с его государственной позолотой. Слава Богу, Лимонов к этому готов. Ничего другого от нас он и не ожидает.

Всё-то мы гневно осуждаем, всё-то мы критикуем. Да полноте. Давайте лучше посмеёмся. Ну не над Эдичкой, так хотя бы вместе с ним над собой. Это ведь ещё Николай Васильевич Гоголь очень советовал. Все-таки Бахтин прав. Смех очищает душу.

«Известия», московский вечерний выпуск,
№7(23581), 9 января 1992 года

Маленький сверхчеловек русской литературы

Литературное обозрение • Виктор Малухин

«Это произведение непреодолимо тошнотворно даже для завзятого фрейдиста, а для публики оно будет просто отвратительно… Всё в нём построено на извращении. Что возмутительно, так это то, что автор хочет, чтобы это произведение было издано… Я считаю, что оно должно быть погребено под каменной плитой на тысячу лет».

Этот отзыв американского редактора о рукописи «Лолиты» приводится в статье о Набокове, помещённой в журнале «Пентхаус форум».

Аналогично складывалась и издательская судьба скандально знаменитого романа Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». Отвергнутая тридцатью шестью издательствами в США, торжественно преданная огню перед зданием библиотеки в Сиэтле русской эмигрантской общиной, книга эта сегодня, спустя десятилетие после первого парижского издания, переведена на дюжину языков, а рецензиями на неё, по свидетельству автора, «можно было бы заклеить тротуар». Русская диаспора, как уже говорилось, приняла «Эдичку» в штыки. В этом смысле наиболее значимым для меня лично явилось выступление блистательного эссеиста Бориса Парамонова, который посвятил писателю Лимонову несколько уничижительных периодов в своей статье, красноречиво озаглавленной «Ной и хамы» («Звезда» №8, 1991). И нет никаких оснований надеяться на то, что интеллектуальная элита усыновит «Эдичку» по другую сторону океана, в России. Впрочем, он и сам на это не рассчитывал, публично аттестуя в послесловии к роману прозу Татьяны Толстой как «старушечью», прозу Андрея Битова как «пробирочную», прозу Саши Соколова как «фальшивую» и т.д. Точь-в-точь как это делал Набоков, ядовито поминавший в своём «Постскриптуме к русскому изданию» «Лолиты» особо чтимых в России «Гемингвея, современного заместителя Майн-Рида, да ничтожных Фолкнера и Сартра, этих баловней западной буржуазии», не говоря уже о «картонных тихих донцах» или «лирическом докторе с лубочно-мистическими позывами», вышедших из-под пера двух советских Нобелевских лауреатов.

Ровно год назад Эдуард Лимонов писал автору этих строк:

«…Для живого писателя всё это невыносимо. Колёса и узлы Солженицына, ожоги Аксёнова и Чонкины Войновича заполонили советские журналы на много лет вперёд. Чувствуешь бессильную ярость, и только… Прошу прощения. Увы, в 90 году у меня не опубликовано ни единого даже рассказа в советской печати. Только статьи».

А вот теперь, наконец, к нам пришёл и сам «Эдичка», выпущенный практически отдельным изданием под обложкой журнала «Глагол». И поскольку почти полмиллиона экземпляров романа уже разошлись с рук книжных спекулянтов, нам остаётся лишь воспроизвести предуведомление «Глагола»:

«Учитывая использование автором ненормативной лексики, редакция не рекомендует данную книгу для чтения лицам, не достигшим совершеннолетия».

Впрочем, отношение девиц к маменькиным предостережениям давно известно. К тому же «Эдичку», как предрекает с высоты тринадцатисантиметровых своих каблуков автор,

«уже не выставить из литературы. Создание русского духа, так он в ней и останется. Вместе с девочкой Лолиткой и донским казаком Григорием Мелеховым».

Не уверен, что Набоков счёл бы общество Григория Мелехова подходящим для своей Лолиты, однако по сути Лимонов прав, нравится это или нет. В школьных хрестоматиях или в благородном собрании «Эдичке» себя, конечно, не увидеть никогда, но вот читать эти тринадцать глав о свойствах страсти будут наверняка много и долго, символом чего может служить апокрифическая история о старшем сыне Солженицына, втайне от отца глотавшем непотребный роман Лимонова, страницу за страницей. Впрочем, если будет затеян когда-нибудь современный аналог горьковской серии «История молодого человека XIX столетия», без «Эдички» тут вряд ли обойдётся.

*

Пересказать содержание книги и очень легко, и очень трудно по той простой причине, что это книга о любви. Попробуйте-ка в двух словах изложить историю Абеляра и Элоизы. В глазах оппонентов Лимонова такое уподобление будет выглядеть дико. И всё-таки «Эдичка» — это книга о превратностях любви, об одиночестве, отчаянии, ненависти и надежде. О «лирическом сексе», как сформулировано в предисловии к роману. Да, здесь вещи называются впрямую, своими именами, если только считать таковыми грязные уличные обозначения того, что составляет интимную тайну человека. «Теперь ей больше не в чем было отказать ему» — это зеркальный антипод лимоновского стиля. Западные критики нередко связывали окончательное освобождение советской литературы с публикацией Лимонова на Родине. В России Андрей Битов говорил о том же в связи с выходом у нас первой книжки Юза Алешковского. Теперь напечатаны оба. Но можем ли мы, подобно Ельцину, дважды облетевшему статую Свободы, утверждать, что стали вдвое свободнее? Разумеется, эти публикации сами по себе являются для цензуры свидетельством о смерти. Но они же — знак нарастающей десакрализации культуры, с чем примирится далеко не всякое сознание. Равно как далеко не каждый пишущий и читающий согласится принять новые правила литературной игры, ориентированной прежде всего на традицию англо-французского словоупотребления и взрывающей русскую прозу. И хотя ныне найдётся немало авторов, готовых расшифровать нам в своих текстах солженицынское «маслице да фуяслице» и прочие эвфемизмы, это ещё совершенно не означает, что им под силу написать «вокруг» них «Один день Ивана Денисовича». Вместе с тем эстетическая честность в каждом таком случае потребует от нас ответа на вопрос о целесообразности разрушения культурных табу в рамках конкретной художественной задачи.

В одной из северных деревень мне случилось видеть, как отец оплакивал умершую девочку, и слова, которые он произносил при прощании, были чудовищны и невозможны над гробом, но более сильных и простых выражений его горе не могло сыскать в родном языке, и эта сцена переворачивала душу. Что-то похожее есть в том, как Лимонов прощается со своей любовью. Да, так описывать отношения мужчины и женщины немыслимо в русской культурной традиции. И уже полный скандал — изображённые со всеми подробностями любовные связи рассказчика с несколькими мужчинами, не исключая и чернокожих. Что и говорить, такого у нас в литературе ещё не бывало, и такое способно достать кого угодно. И потому три практических совета. Во-первых, не стремиться, пусть даже подсознательно, отождествлять себя с героем книги, как это свойственно вообще читательскому сознанию,— так вы сохраните присутствие духа в непереносимых обстоятельствах. Во-вторых, не ставить перед собой вопроса, в целях ли саморекламы фраппирует Лимонов сексуальное большинство придуманными историями или не обинуясь выкладывает то, что было на самом деле (на французском книжном рынке роман появился под коммерческим названием «Русский поэт предпочитает больших негров»). И, наконец, самое главное: перед нами художественное произведение, а это значит, что любой эпизод здесь существует в целостном контексте книги и поверяется им же. А также логикой характера героя. К слову, привести в литературу нового героя, как это сделал Лимонов, удаётся далеко не каждому писателю.

Борис Парамонов в уже упоминавшейся статье говорит о писательской ущербности Лимонова, подтверждая на его примере «худшие опасения Тынянова» о торжестве «голой темы, взятой на голой эмоции» (тыняновский отзыв, напомню, относился к Есенину). Пожалуй, что и так, есть грех голой темы на голой эмоции, но в этом смысле лимоновский «Эдичка» нечувствительно оказывается типологическим собратом и молодого Вертера, и кавалера де Грие. Так что тыняновская формула становится приговором только в том случае, если произведение не выдерживает критики с точки зрения художественности. Именно это имеет в виду автор статьи, когда оглашает свой вердикт:

«Лимонов писатель никакой, не существующий. Но вместе с ним исчезает литература как художество, как «метод», он — знак этого исчезновения. Поэтому он — событие большое, хотя и отрицательное. Отрицательность здесь не оценка, а математическое понятие: меньше, чем ноль, но не ноль».

*

К Лимонову может быть множество претензий, но метод и художество, как к ним ни относись, у него на месте. Положим, дневник, автобиография или послание — жанры сегодня маргинальные, нечастые, но это вовсе не означает, что «Эдичка» существует вне литературной традиции. Традиция как раз очень чувствуется, и вот она-то весьма сомнительного достоинства, это — линия так называемой исповедальной прозы или молодёжной прозы, или прозы «Юности» шестидесятых годов, именно её незамысловатые приёмы использует Лимонов для организации своего «материала внеэстетического характера». В аналогичной ситуации оказался и Солженицын, когда писал в лагере свои пьесы, прикидывая сценографию и режиссёрское решение по воспоминаниям о довоенных постановках Ростовского драмтеатра.

К тому же сам Лимонов соглашается с обвинениями в том, что пишет в «стиле, заимствованном из советских газет». Кажется, этот писатель не подозревает о существовании сублимации посредством искусства, он исповедует литературу прямого действия, по отношению к читателю он сознательно провокативен и потому неизменно втягивает его в личные отношения, он герой своей прозы в масштабе один к одному и творит её напрямую из своей жизни. Но именно в этом пункте упрёк автору в том, что его герой таков, а не иной, теряет всякий смысл. И да не обманет нас художественная безыскусность «Эдички», в противном случае критика никогда не ответит на вопрос, как могла явиться столь живая книга, состоящая из одних недостатков своего автора. Есть в романе эпизод, где Эдичка, распадающийся на куски после ухода жены, развешивает по стенам опустевшей квартиры её одежду и белье, а потом, пришпилив к каждой вещи этикетку с полубезумными признаниями, созывает друзей на выставку «Мемориал Святой Елены». Возможно, именно это и есть «голая тема, взятая на голой эмоции». А мне всё кажется, что где-то неподалёку от этого трагического мемориала бродят Кабирия, предавшая огню вещи неверного любовника, и Гумберт Гумберт, стыдливо согрешивший с носочком Лолиточки. Правда, ни Феллини, ни Набоков никогда не пользовались языком советских газет.

*

Помимо яркой любовной линии, в романе «Это я — Эдичка» присутствует столь же мощная социально-психологическая коллизия, в которой сопряжены герой и окружающий его мир. Все атаки на Лимонова идут в основном по этой линии, и здесь я согласен с многочисленными его критиками. Вместе с тем утверждение писателя о том, что его «Эдичка» есть «современная русская книга par excellence», не кажется преувеличением. Пятнадцать лет назад, когда писался «Эдичка», его автор как социальный психотип был явлением очень редким, и книга вовсе не выглядела исповедью сына века. Сегодня, при всеобщей либерализации сознания с одновременной его люмпенизацией, такая личность, со всеми свойственными ей комплексами и амбициями, становится массовой, как мечта об эмиграции. И эта личность, новый человек эпохи безвременья и смуты, во все возрастающих количествах отбывает туда, откуда к нам сегодня прибыл Эдичка,— в Новый Свет, где бы он ни находился. Тогдашний авторский самоанализ идеально укладывается в сегодняшнее самоощущение совка (не выношу это слово, да другого нет).

Роман Лимонова стал невротической реакцией советского сознания на американские обстоятельства, и потому автор совершенно прав, оценив его как истинно современную русскую книгу («Мы — национальный герой» называется одна из лимоновских вещей). Эдичка мог бы повторить вслед за Сартром: «Ад — это другие». Другие в его случае — это целый мир, который ему должен, но почему-то не отдаёт и потому виновен. Сахаров и Солженицын своими идеями задурили голову харьковскому мальчику с богемно-уголовным прошлым, но не предупредили, что за границей нет спроса на русских поэтов. И русская литература «во многом ответственна» за то, что Эдичка так обманулся. И богатая Америка норовит сплавить иммигранта в рассыльные, мойщики посуды и грузчики, совершенно не желая платить большие деньги за тонкую душевную организацию, чувство прекрасного и незнание английских идиом. А если все послать к чёрту, откупается пособием по безработице, уравнивающим в образе жизни с обитателем советской общаги. В то время как богатые имеют всё, будучи бездушными машинами для загребания долларов. Их мир соблазняет и впускает в себя Эдичкину любимую, но захлопывает двери перед ним самим, тоже желающим туда, где вечный праздник. Злой мир, плохой, с ним не хочется водиться.

«Мне с моим темпераментом нечего было выбирать. Я автоматически оказывался в числе протестующих, недовольных, в инсургентах, партизанах, повстанцах, в красных, педерастах, в арабах и коммунистах, в чёрных, пуэрториканцах… Я жеста геройского ищу в жизни…»

Это, конечно, во многом метафора. А вот антибуржуазный бунтарский пафос — вполне интернациональная черта поэтического сознания, и об этом русская литература ещё вспомнит.

*

Рассказывают, что однажды во время дискуссии с Лимоновым Юз Алешковский бросил ему с убийственным сарказмом: «Да какой ты русский! Ты — цитрусский». Между тем Эдичка очень русский тип, человек крайностей, соединяющий в себе национальную тягу к саморазрушению с Американской Мечтой, иначе говоря, начало анархическое и начало буржуазное. Сын капитана НКВД и внук бойца штрафного батальона, по отзыву Андропова, это «убеждённый антисоветчик», а по мнению «Вашингтон пост», лимоновскому антиамериканизму «позавидовал бы Ленин». Это аутсайдер с чемпионским комплексом, маленький сверхчеловек русской литературы, вызывающий к себе очень смешанные чувства, как и всякий нутряной ницшеанец из русских мальчиков. Это человек-аттракцион, джентльмен из дворецких, декадентствующий хулиган, провинциальный Уайльд, он вечный подросток Лимонов и литературный плейбой Савенко, а всё вместе — истошный «вопль индивида против засилья коллектива».

Подобно Маяковскому, он соединил в своей жизни эротико-социалистический комплекс с Парижем. Ещё он бисексуал, вуайерист, мазохист, трансвестист, фетишист, эксгибиционист и вообще всё, что сыщется в сексологическом справочнике, но только — в сочетании с мучительной моногамией. И если этот блудный сукин сын не потерян для любви, то он, наверное, не потерян и для Бога.

Когда Эдичку называют аморальным типом, это неточно сказано. Если воспользоваться выражением Андре Жида, он имморалист, и поэтому, дойдя до содомистского эпизода с негром, более корректным будет всё-таки вспомнить историю Дафниса и Хлои, а не перебирать в уме литературных подонков. К тому же это может привести к неожиданным результатам. Пример из области кино — «Ночной портье» Лилианы Кавани, фильм, создававшийся в одно время с «Эдичкой» и поставивший тогда же в тупик очень многих: садомазохистская история, замешанная на фашизме, неожиданно оборачивается пронзительным символом любви и жертвенности. Так что Лимонов — далеко не единственный повод поразмышлять о странностях искусства.

Сатанинский эгоцентризм сочетается в Эдичке с неожиданным смирением, иждивенчество — с великодушием, мазохизм — с агрессией, вульгарность — с дендизмом. Он такой же нарциссичный, самоотверженный, инфантильный, вычурный, плоский, трогательный, бесстыдный и простодушный, как и его книга. Если бы честолюбивого самиздатского поэта Лимонова впустили в своё время в Союз писателей СССР, его творческая судьба наверняка сложилась бы иначе. Но в застойные годы это было исключено, а ждать нынешней конъюнктуры, когда состарившихся детей литературного подземелья станут принимать в демократический СП партиями по сто голов, Лимонов не мог и не хотел. Но даже если бы по каким-то причинам для него сделали тогда исключение, думаю, очень просчитался бы тот, кто решил приготовить из этой гремучей смеси коктейль для себя.

За годы перестройки «советского националиста» Лимонова пытался приспособить к своим нуждам и либеральный истеблишмент, прощавший ему портрет Дзержинского над столом, и консервативный, закрывавший глаза на «порнографию». Но искренних друзей у Лимонова нет ни в одном лагере, поскольку он по мере сил компрометирует всякую идеологию. И ещё потому, что слишком сильно бродильное начало. И потому что у него психология рок-звезды, даже свой литературный успех он измеряет по шкале поп-культуры, соревнуясь с Элвисом Пресли и говоря при этом о себе в третьем лице, как ребёнок. Как и следовало ожидать, успех «Эдички» вызвал к жизни книжку «Это я — Елена», написанную героиней лимоновского романа, нынешней графиней Щаповой де Карли. Такой вот сюжет для чувствительных домохозяек и попсовых девочек. Осталось отметиться большому негру, предпочитающему русских поэтов. Я нисколько не иронизирую, это шоу-бизнес.

Ведь Эдуард Лимонов прежде всего коммерческий писатель, и нет ничего удивительного в том, что он один из очень немногих наших соотечественников, способных прокормиться на Западе своим литературным трудом. Он всё-таки прорвался и завоевал себе место под солнцем. Он отомстил враждебному миру, столь долго отказывавшему проклятому русскому поэту в славе и деньгах. Но отомстил не так, как обещал. Не с оружием в руках, а с чековой книжкой, подобно некогда осуждавшимся им Миро, Дали и Раушенбергу. Это существенное обстоятельство, когда речь идёт о биографии, претворяемой в литературу: нет драматичной биографии — нет и литературы, что, к сожалению, подтверждают последующие книги Лимонова.

Русский бунт в Америке оказался осмысленным и бескровным. Правда, Лимонов, как и обещал, не воспользовался услугами ни одной клики. И Эдичка должен в нём болеть до сих пор. А все же немного грустно перечитывать сегодня яростный финал романа. Я лишён возможности его процитировать, потому что там много непечатного. Скажу лишь, что, несмотря на это, он очень напоминает мне заключительные строки «Постороннего» Камю. Эта книга когда-то открыла моему поколению, что у гуманизма может быть и нехрестоматийное измерение. Нынешней дегуманизированной молодёжи «Эдичка» доказал, что о жизни и любви можно рассказать её бедными словами,— и стать бестселлером.

«Известия», московский вечерний выпуск,
№20(23594), 23 января 1992 года

Малухин Виктор Николаевич родился в 1949 году в Москве. Литературный критик. Окончил МГУ. В настоящее время заместитель главного редактора журнала «Октябрь». Данная статья выражает личное мнение критика.

Такова литературная жизнь

Сюжеты и лица • …

В Большом зале ЦДЛ состоялся авторским вечер писателя и публициста Эдуарда Лимонова, автора известного романа «Это я — Эдичка». Вечер вели главный редактор газеты «Советская Россия» В. В. Чикин и зам. редактора газеты «День» Владимир Бондаренно. Обсуждались: нерушимость границ СССР и военная тема, заговор демократов и еврейский вопрос. О литературе говорилось мало. Подлинным украшением встречи оказалось присутствие в зале Владимира Жириновского, а также неожиданное появление на сцене громадного цэдээловского рыжего кота, расценённое участниками вечера как «провокация левых». Кота храбро изгнал со сцены критик В. Бондаренко.

«Литературная газет», №12(5389), 18 марта 1992 года

Избита жена Э. Лимонова

Париж • Николай Долгополов

В парижской эмиграции Наталья Медведева — фигура заметная. И не только потому, что красива, великолепно сложена, да и ростом под метр восемьдесят. Бывшая совподданная и бывшая известная американская манекенщица, а ныне гражданка Франции издала в Париже две удачные книги «Мама, я жулика люблю» и «В стране чудес» — последняя, конечно же, о наших чудесах. И, как мне кажется, стиль Медведевой напоминает манеру выражения писателя Эдуарда Лимонова. Ничего удивительного, ибо Наталья и Эдуард — супруги. А ещё Медведева — автор немалого количества песен, журналистка, пишущая для журнала «Мадам Фигаро», и певица, выступающая с русскими народными и ненародными песнями в ночных программах наимоднейших парижских ресторанов «Распутин» и «Балалайка».

Но быть красивой женщиной и петь в ночных, пусть наимоднейших кабаре, всё-таки опасно. Позавчера около 5 часов утра Медведева была найдена без сознания в одном из помещений «Балалайки». Вокруг — лужа крови. Наташу убивали отвёрткой: шесть ударов, и всё в лицо, один прошёл в нескольких миллиметрах от височной артерии. Видимо, Медведева сопротивлялась, и нападавший сломал ей руки.

И всё-таки певица, мгновенно доставленная в госпиталь, выжила. Не лицо, а кровавое месиво — Наташу изуродовали на всю жизнь. Она в шоке, но после операции речь возвратилась, у полиции есть теперь приметы нападавшего: усатый, темноволосый. Некоторые свидетели вроде бы видели его ночью в ресторане, другие уверены, что в «Балалайке» такого не было.

«Комсомольская правда», №???, 2 апреля 1992 года

* * *

На днях в печати появилось сообщение о том, что жена писателя Эдуарда Лимонова Наталья Медведева найдена в зале парижского ресторана «Балалайка» (в котором она работала певицей) без сознания. Её лицо было изуродовано ударами отвёртки. Что произошло, не месть ли это?

А. Кротков, Санкт-Петербург

Наш корреспондент дозвонился до парижской квартиры Лимонова и попросил писателя рассказать о подробностях этого драматического события.

Эдуард Лимонов

Это случилось 30 марта в пять утра. В ресторане накануне был большой званый вечер, и к этому часу гости ещё не разошлись. Меня там не было. Именно в это время неизвестный напал на мою жену и стал наносить удары отвёрткой в лицо. При этом он сломал ей руку. Хозяин ресторана утверждает, что, оттолкнув его, нападающий выбежал на улицу. Никто не смог его задержать. (Очевидцы говорят, что, судя по всему, это был русский). Наталья же, истекающая кровью, доползла до туалета и закрыла за собой дверь. Она была в совершенном шоке. Говорили, что она так кричала…

Сейчас жена уже четвёртый день находится в госпитале, в отделении реанимации. Почти сразу же ей была сделана операция на сломанную руку. Пока нельзя сказать, удастся ли врачам с помощью пластических операций хоть как-то поправить ущерб, нанесённый её внешности. Когда я приехал в госпиталь, она выглядела ужасно: вся в крови, лицо совершенно изуродовано… я видел такие раны на лицах погибших в Югославии.

Пятого апреля я собирался приехать вместе с женой в Москву. Цель моего приезда — политическая: ведь 6-го числа должен начаться Съезд народных депутатов. Также я намеревался совершить поездку в Приднестровье, думал даже принять участие в формировании там добровольческих отрядов. Теперь, конечно, ни о какой поездке речи быть не может. Имеет ли произошедшее какую-то связь с моими планами, сказать трудно. Пока полиция только возбудила уголовное дело против неизвестного о нападении с намерением убийства. Возникла версия, что преступник мог быть знаком с нашей семьёй. В сумочке своей жены я нашёл визитные карточки нескольких министров из южных республик СНГ (их фамилии я пока называть не хочу, ведь они могут оказаться совершенно ни при чём).

«Аргументы и факты», №14, 8 апреля 1992 года

Владимир Жириновский:
«…Мораль, нравственность — это всё потом»

Персоналии • Интервью ведёт Андрей Титов

«Я ищу банду, к которой мог бы примкнуть».
Э. Лимонов
«Московский комсомолец»
20 февраля 1992 года

ВОССТАНОВИТЕ МОЮ РОДОСЛОВНУЮ!..

Группа студентов историко-архивного института выступила с предложением выбрать на место собирающегося в отставку ректора и известного демократа-расчленителя Юрия Афанасьева председателя ЛДП Владимира Жириновского.

Встреча В. Жириновского со студентами состоялась. Несколько сот собравшихся с большим интересом выслушали концепцию собирания русских земель, возрождения русской нации и российской государственности. На традиционный вопрос из зала: «Кто Вы по крови и почему у Вас такое отчество?» Владимир Вольфович ответил: «У меня мать и отец — русские люди. И я был бы очень признателен вам, будущим историкам и архивистам, если вы восстановите мою родословную досконально и в ней найдутся представители других народов. Я буду гордиться, если узнаю, что в моих жилах течёт и другая, кроме русской, кровь».

На встрече присутствовали известные писатели русского Зарубежья: Эдуард Лимонов и Николай Тетенов, а также отечественный публицист Шумский.

Э. Лимонов раздаривал свои автографы студентам с подписью: «И примкнувший к ним Лимонов»… на обложках программы ЛДП.

Газета «Сокол Жириновского»

Рыбников пер., д.1. Штаб-квартира Либерально-демократической партии.

— Как вы познакомились с Эдуардом Лимоновым?

— Ну, через наших активистов. Через партийных активистов. У нас много людей, которые связаны с журналистикой, с искусством. Первый раз он пришёл сюда сам. Мы поговорили, нашли что-то общее, вот в таком, политическом плане, связанное с судьбой страны, с современной ситуацией. Потом, в другой раз, он к себе пригласил, и мы поехали. Опять поговорили. Потом был я на встрече, презентации его книги «Это я — Эдичка!». Мне было интересно, что он писатель, публицист, а его интересуют проблемы чисто политические.

— То есть каких-то близких, дружеских отношений между вами нет. Только официальные.

— Ну, дружеские… Если можно так назвать моё посещение его квартиры, когда он отъезжал. Мы сидели, так сказать, в узком кругу, несколько человек, активисты партии, я, он, его друзья. Это уже было не столь официально, контакты чисто человеческие. А так, чтобы мы друзья большие были — не могу сказать.

— У вас с Лимоновым, похоже, одинаковый подход к «работе с массами». Он часто скандализирует общественность, ваше имя становится нарицательным в скандальной хронике. В этом заключается ваше сходство?

— Может быть, может быть. В любом случае мне легко с ним общаться. Скажем, другие наши писатели-патриоты, к ним трудно подойти, сложности есть определённые. А здесь как-то легко было, может, потому, что мы из одного поколения, современного такого.

— Можете ли вы отделить Лимонова — для публики от Лимонова настоящего?

— Конечно. В жизни он обычный парень, которого радует и огорчает то, что радует и огорчает любого другого. Навряд ли он такой фанатик, который и дома готов хвататься за кабуру, пистолет, пером своим взрывать сердца, умы. Хотя я мало знаю его. Чтобы говорить, нужно знать человека много лет, а то… вот у нас тут было два приятеля, и пока дело до суда не дошло, я не знал их подлинной сути.

— Какие книги Лимонова вы читали?

— Мало, мало. Я не успеваю, не успеваю. Я полистал книжку его «Это я — Эдичка!», какие-то обзоры его произведений в прессе. Но больше — просто не успеваю. Я не могу дать оценку его творчеству, больше сужу о нём как о политическом деятеле, читал его статьи в «Советской России», в других изданиях, в нашей газете вот статья. В чём-то он симпатичен мне, ну хотя бы даже в плане… в плане (разворачивает газету «Сокол Жириновского»)… вот, пожалуйста, «Смерть и рождение идеологий». Мне нравится его статья в том плане, что она близка нам, здесь все вопросы политические.

— А вообще художественную литературу читаете, любите?

— Люблю, но очень мало времени. В основном история, мемуары. Сейчас, скажем, мне подарили про Бисмарка книгу, я читаю, про Черчилля, до этого читал про Эйзенхауэра, про Энтони Идена, вот такого плана книги. С удовольствием прочитал бы что-нибудь лёгкое, свободное, на такие темы: мораль, нравственность, современное что-нибудь, но — лимит времени. Мне нужно очень много читать на политические темы.

— Как вы относитесь к тому, что Лимонов в своих произведениях употребляет ненормативную лексику, проще говоря, мат?

— Ну, я думаю для нас это не должно быть очень отчуждающим. Мы всегда выступали за реализм. Лимонов берёт реальную жизнь и подаёт её как она есть. Я ведь тоже часто в своих высказываниях даю то, о чём люди думают в быту. Дипломаты, министры об этом не говорят. А я говорю о том, как народ на своём уровне оценивает политическую ситуацию. Лимонов как писатель тоже подаёт жизнь без прикрас, поэтому там, может, и много тех слов, которые мы не привыкли встречать на страницах художественных произведений.

— А откровенные описания сексуальных сцен вас не шокируют? Вы не считаете что это выходит за рамки литературы? Дурно влияет?..

— Ну а что, если… В конце концов, это его право автора, писателя. И если это соответствует реалиям жизни, почему не показать. Лучше в художественном произведении, чем… Люди будут пытаться где-то узнать, получить информацию совсем другим путём. Просто для нас как-то непривычна вся эта тематика. У нас дефицит был на всё, и вот теперь, когда появляется, тем более со стороны русского писателя, описание этих сцен… может, это и вызывает у кого-то…

— В русской традиции писатель всегда на стороне добра. Лимонов же не делает для себя никаких моральных ограничений…

— Согласен, но это требование времени. И вот в этом мы опять схожи с ним. Писатель не должен звать к террору, и либеральная партия не должна требовать диктатуры в стране. Мы сегодня на переломе, когда нормально развиваться ничего не может. Покажите мне страну, где бы добровольно снимались государственные границы, где отдавали бы огромные территории, порты, бросали бы своих соплеменников в беде. Это же абсурдная ситуация! Вот она и вызывает появление таких писателей, таких партий и движений. Это не нормально, не нормально. Мы в состоянии болезни. Нельзя сравнивать диету и режим больного и здорового человека. Лимонова оправдывает эпоха, он писатель этой эпохи, остальные запаздывают, оторвались от жизни, совершенно не понимают, что происходит. Лимонов из тех, кто чувствует народ. Он пошёл 23 февраля, так сказать, в цепи, в толпу. Разве это предназначение писателя? Он хотел узнать, чем народ дышит. Даже немного пострадал там, что-то такое, столкновение было. Конечно, можно описывать терзания какого-нибудь интеллигента, того же, допустим, Басилашвили. Он мягкий, добрый, сахарный такой, это одно. А можно показать толпу, столкновение, кровь, ОМОН, смерть генерала этого, Пескова.

— Лимоновские настроения часто выражаются одной фразой типа: «Дайте мне автомат» или «Я ищу банду, к которой мог бы примкнуть».

— Такие настроения есть, я знаю. Люди хотят, они просто требуют оружия и готовы начать борьбу с оружием в руках. Лимонов выражает настроение части общества. Если бы он сам был таким — это было бы опасно, но я знаю, что часть нашего общества именно этого и хочет, поэтому здесь… что делать.

— Некоторая часть населения всегда готова к террору, в любой стране.

— Вы говорите о том, что писатель в любом случае должен смягчать, смягчать. Согласен, если бы речь шла в рамках существовавшего государства, но когда оно рушится, когда есть угроза гибели всей нации, тогда писатель вправе встать на стороне народа и требовать принятия тех мер, которые бы спасли нацию и государство. В этом смысле все его действия оправданы. Если бы речь шла о каком-то бунте, например там Стенька Разин, Пугачёв или как теперь — Дудаев на Северном Кавказе, здесь как раз писатель должен был бы стоять на стороне государства, не допускать таких вот действий.

Входит секретарь.

— Владимир Вольфович, там с Моссовета звóнят.

— Хорошо, я подойду. Алё, приветствую. Да, мы будем выезжать сегодня. Да нет, никаких митингов особых устраивать не будем, так поговорить с народом… Да, да. У меня одна просьба к вам. Тут у нас ларёк есть на Белорусском вокзале, там литература наша партийная продаётся ну и всякие там товары, чтобы прилавок пустой не был. Да, ну чтоб заполнить. Так начальник вокзала чего-то начал придираться, знаете, палки в колеса вставлять, хочет выжить нас оттуда. Так вы уж посодействуйте, надо на место поставить. Ага, ага. Хорошо. Спасибо, спасибо. А то совсем, понимаете, зарвался человек. Да, да. Буду. Ну всего доброго. Так на чем мы остановились?

— А не кажется вам, что лимоновские походы «в народ» лишь болезненные попытки самоутвердиться, почувствовать себя сильнее, смелее, значительнее, чем он есть на самом деле?

— Это ведь присуще каждому человеку — как-то себя самоутверждать имеющимися средствами. Это делают и журналисты, и писатели, и рабочие, и моряки. Что моряков тянет плыть куда-то? Сиди себе дома, и семья будет нормальная. А если шесть месяцев ты плаваешь, разве это нормальная жизнь? Но это способ существования. Не может человек по-другому. Или милиционеры. Погибают от рук преступников. Они же знают, что это опасная работа, каждый день убивают, а всё равно идут туда работать.

— Ну Лимонов всё-таки не милиционер.

— Я говорю о способе самоутверждения. Он не может по-другому. Нельзя всех сделать под одну гребёнку — хорошенькие и добренькие писатели, хорошие ученики, хорошие милиционеры. Нет. Всегда будет различный набор. Поэтому я нормально воспринимаю, что есть такие писатели, как Лимонов.

— Если перенести действие в 1917 год, как вы думаете, какой политической силе отдал бы предпочтение Лимонов? Говорят, над столом у него висит портрет Дзержинского.

— В период ломки люди могут ошибаться. Большевики выиграли потому, что они не были никому известны, проскочили «на новенького». Их не знали, думали, может, они что-нибудь сделают. В первое время после переворота всё же было хорошо. Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, мир — народам, кто мог не поддержать эти лозунги? Красная армия начала наступать, бить немцев. По отдельным эпизодам нельзя было определить, что это не то, что нам нужно. То же самое и сегодня. Народу трудно оценивать. Вот многие нашу партию не поняли — почему поддержали путч. Мы из двух зол выбирали меньшее. Если бы коммунисты медленно уходили с политической арены, а они уходили в бизнес,— это был лучший вариант для нас. Сохранили бы территорию, статус великой державы, промышленность нашу. А сейчас люди обозлённые, голодные, без лекарств, они иногда идут на решительные действия. Роль писателей здесь, кстати, в том, чтобы быть хорошими консерваторами, стараться через книги воздействовать на умы. Люди устают, когда кругом тотальная коррупция, русский вопрос не решается, рушатся границы… Не надо революций никаких, не надо ломать, резать по-живому.

— Вы относите Лимонова к писателям-консерваторам?

— Он и не должен придерживаться моей концепции, он не мой ученик, не мой ближайший друг. Просто в чём-то мы с ним схожи в плане восприятия современной действительности. Он тоже хотел бы остановить уничтожение страны. Меня здесь не волнует нравственность, мораль. Для меня лакмусовая бумажка — отношение к государственной границе. Здесь я проверяю людей. Если мне говорят, что он за независимую Украину и ему наплевать на русских — это не мой соратник. А с тем, кто говорит, что он за восстановление Российского государства, мы сходимся. Потом будем разбираться — экономика, права человека, мораль, нравственность. Это потом!

Сейчас нужны такие писатели, журналисты, как Невзоров, Лимонов. Они из тех, кто мог бы быть и в окопах. Нужны фронтовые писатели, которые готовы идти и в атаку и тут же писать какие-то заметки, посылать их… Лимонов такой. По-моему, он даже и ездил в Приднестровье. Во всяком случае, он готов ездить в горячие точки и видеть жизнь изнутри, как она есть.

— Может, Лимонов окончательно уйдёт в политику?

— Я думаю, он с удовольствием вошёл бы в руководство какой-нибудь политической партии, попытался бы стать её идеологом. То же самое и Невзоров, ему тяжело оставаться просто репортёром, его постоянно тянет куда-то. У них раздвоение, у этих людей. Остальные молчат. Возьмите — Рождественский, Евтушенко, все ушли под воду. Их эпоха была Брежнев, застой. «Сто пятьдесят шагов», Рождественский писал. Это про мавзолей… Патруль там идёт… Получал свои премии, звания, квартиры, машины. А сейчас эпоха революционная, и появляются такие писатели, как Эдуард Лимонов, которому никто ничего не даст, никаких льгот, никаких привилегий. Поэтому он в этой буре, на острие.

«Искусство кино», №7, июль 1992 года

В интервью по возможности сохраняется стиль речи г-на Жириновского.

Барышня-и-хулиган

Валерий Туровский

Послесловие к встрече с Эдуардом Лимоновым в Концертной студии «Останкино».

Он поначалу прекрасно чувствовал телекамеру и зал. Он счастлив, что отражается во всех объективах и на него устремлены все взгляды. И он знает, что ему можно — всё. Всё, что он ни скажет, какую изысканную позу он ни примет — будет значительно, весомо. Он уверен в этом.

И как же ему не быть в этом уверенным, если, заломив женственно руки и поправив модную причёску, он без страха и упрёка бросает в зал: «Да здравствует любовь! Да здравствует Советский Союз!» И зрители хоть и не бурно, но редкими аплодисментами поддержали его.

Он, бесспорно, обладает какой-то магией, если бесстрашно признается в вещах, которых бы истинно интеллигентный человек устыдился. А ему всё сходит, для него всё — норма. С гордостью говорит он о том, что раньше его окружение составляли Леонид Губанов и Венедикт Ерофеев. И это для него хорошо, и это славно. И с такой же гордостью оповещает он население, что теперь его окружение — это Виктор Алкснис и Виктор Анпилов. И понять, где он настоящий, а где он деланный, кажется, не представляется возможным.

По интонации, по блеску глаз чувствуется, как Лимонову одинаково важно всё, что происходило и происходит в его извилистой жизни. Выслали из страны, лишив советского паспорта,— предмет особой гордости. Вернули в страну, вручив советский паспорт,— предмет ещё более особой гордости.

Всем своим видом, томным своим голосом он даёт знать, сколь он себе интересен. При нестройной поддержке зала, несносно фальшивя, он вдруг затягивает куплет про Красную Армию, что всех сильней. Кажется, ещё немного, и он бы пустился в пляс, так сильно его разгорячила реакция зала.

Милостиво соглашается прочитать что-нибудь из своих поэтических работ — а стих оказывается за гранью поэзии, но в границах графомании. Силится что-то рассказать о своём трудном детстве и тревожной молодости, а все выходит про то, как пошивал штаны, служил мажордомом и не прочь выпить.

Телевидение очень коварная штука. Оно умеет «раздеть» самого закрытого и модно «упакованного» своего персонажа. И чем вычурней и изящней хочет казаться персонаж, тем мельче предстаёт он на экране. И наигранная самоуверенность становится оборотной стороной медали неуверенности, слабости и размагниченности.

Казалось бы, писатель, так мастерски владеющий пером и словом, мог бы и поскладнее рассказать о себе, о литературе, о жизни, мог бы даже на самые неинтересные вопросы дать интересные ответы.

В том-то и дело, что уже, к несчастью, не может. Привычка жить против всего стала его потребностью и второй натурой. Исписав отборным матом страницы своей первой книги «Это я — Эдичка!», разозлив и покоробив почтенную публику, он теперь эту же публику учит не пользоваться бранными выражениями. Пронеся через юность ненависть к режиму, сейчас он с автоматом наперевес требует его реставрации.

Он заигрался, запутался так крепко, что в иные моменты, глядя на экран, его становилось по-человечески жалко.

Жалко, да, но кто, как не он сам со своим вечным желанием говорить и делать сегодня совсем не то, что говорил и делал вчера, создал себе репутацию человека, от которого можно ждать всего? И вряд ли его самого радуют сейчас шум и ярость, которые он вызывает. Иначе откуда бы взяться этой тоске во взоре и этой неуверенности, которой никогда не знал?

Лиманов попытался сыграть на своём телевизионном бенефисе роль баловня судьбы и оглушительно в этой роли провалился. Триумфально начав встречу, он к её финалу сник и поблёк. Как вдруг оробевший актёр, он за бодрыми своими словами не умеет скрыть внутреннее состояние своей заблудшей души.

И в этом внутреннем монологе безошибочно прочитывается его тоска, что оказался не с теми, не у тех, не на той улице. Он может себе в этом не признаваться, в том нет никакой нужды. Взгляд и жест досказывают и доказывают это.

Мне нет никакого дела до сегодняшних политических симпатий Лимонова, и судить его за то, что он водит дружбу не с теми, с кем бы мне хотелось, не стану никогда, не имею права. Но судить о том, что сейчас происходит в душе писателя Лимонова,— право имею.

Внутренний разлад, внутренний слом, внутренний надрыв — это сегодняшнее своё душевное состояние ему скрыть не удалось. Как и не удалось сымитировать бодрое состояние духа. Да и откуда взяться бодрому состоянию духа, если его — человека, бесспорно, талантливого — наверняка одолевают страхи за своё писательское будущее, которое он подставил под удар своим стремлением войти в большую политику.

Но его претензии на роль политического деятеля выглядят жалкими и беспомощными. В политике он такой же графоман, как и в своей претенциозной поэзии. Он большой охотник давать советы стране советов, а страна берёт и не слушает своего доброхотного советчика — несносно! как пережить такое?!

Представ перед многомиллионной аудиторией в качестве несуществующей политической фигуры, он вдруг стушевался. «Оппозиция», в лице Лимонова получившая эфирное время, причём время самое удобное, не смогла внятно сформулировать свою позицию.

И это естественно, потому что нельзя сформулировать то, чего нет.

Поэтому так невнятен и аморфен был Лимонов в течение целого часа — ему просто нечего было сказать. А признаться в том, что своим новым друзьям, всякого рода «нашим» он нужен только до тех самых пор, пока он писатель, Лимонов не в силах. На миру и смерть красна — это не для него.

Грустная встреча в «Останкине» высветила грустную перспективу писателя Лимонова. На телеэкране предстали барышня и хулиган, принц и нищий — в одном лице. И это не было лицо победителя. Это было лицо человека, начинающего, кажется, понимать, что за легкомысленные смены убеждений придётся расплачиваться, что «наши» потискают его в своих грубых мужских объятиях, выставят напоказ во время очередной маёвки — и выставят за дверь, когда воочию убедятся, что крупным политическим деятелем он так и не стал, а до крупного писателя стал сильно недобирать.

И если это не так, если я кругом не прав, то откуда же тогда у него этот далеко не радостный взгляд, как не от смутного предощущения жизненной и творческой опустошённости, загнанности?

Меньше всего мне хотелось, чтобы предощущение это когда-нибудь сбылось. Но только самому Лимонову под силу избегнуть такого поворота своей судьбы.

«Известия», московский вечерний выпуск
№206(23780), 15 сентября 1992 года

Сказка о гадком (русском) утёнке на лебедином западе

Лев Наврозов, американский публицист

Русские склонны жаловаться, а американцы — скрывать свои личные неудачи, болезни, несчастья, банкротства, супружеские измены, наркоманию в семье к вообще всё, что не есть успех. Англо-американская поговорка гласит: «Ничто так не способствует успеху, как успех». Надо изображать успех — и тогда придёт успех. А пожалуешься — и неудачи пойдут косяком.

Есть, впрочем, в США одна социальная группа, которая часто готова изображать успех ещё больше, чем коренные американцы. Эта группа — эмигранты из России. Я называю их игру сказкой о гадком русском утёнке, ставшем лебедем на Западе. Жил-был в советской России гадкий утёнок. Ему не давали печататься, исполнять сдою музыку, выставлять свои картины, стать миллиардером или хотя бы миллионером. Словом, гадкий утёнок. Но вот он на лебедином Западе, где гадкие утята превращаются в лебедей. Бунин, Солженицын и Бродский получили Нобеля, а Набокова даже читают! Грустную подоплёку успеха на Западе этих четырёх лебедей я изложил в газете «Московские новости» 2 августа, и нет места её пересказывать. Так или иначе, русские гадкие утята, собирающиеся превратиться в лебедей на Западе, забывают, что Цветаева, гениальная поэтесса, прозябала на Западе на гроши, полученные от эмиграции, что Замятин, предвосхитивший Оруэлла на добрых тридцать лет, умер на Западе в нищете и безвестности, а гениальный мыслитель Бердяев не оставил на Западе и следа.

И вот эмигрировавший в США российский поэт узнает, что его московский друг-литературовед посетит США и желает мимоездом увидеться с ним. Поэт в панике! Ведь он же должен был превратиться в прекрасного лебедя, а у него квартира куда хуже, чем была в Москве!

Непонятно, как российский поэт мог преуспеть на Западе, если на Запасе нет ни одного поэта, который бы жил с продажи своих стихов. В лучшем случае поэт может стать преподавателем литературы, получая жалованье за преподавание, скажем, истории поэзии, неизвестно зачем. На такое жалованье живёт Бродский с первого дня своего приезда в США. Но разве можно все это объяснить московскому другу-литературоведу? Он уверен, что российский гадкий утёнок-поэт превратился на сказочном Западе в прекрасного лебедя. Что делать?

Во-первых, не приводить друга-литературоведа к себе домой. Упаси, Боже! Во-вторых, встретить его в аэропорту в роскошнейшем белом (лебедином) лимузине с шофёром и отвезти в шикарный ресторан.

Такой лимузин стоит тысяч этак двести, и в нём, как известно, есть всё, от бара до телевидения, не говоря уж о телефоне. Но снять его на полдня вместе с шофёром можно долларов за триста. Ресторан — ещё двести долларов на двоих. Конечно, для поэта и пятьсот долларов были безумной, немыслимой суммой, но чего не сделаешь ради сказки о гадком (русском) утёнке? Главное — небрежно ввёртывать время от времени слово «моя» («моя машина») и имя шофёра (которое оказалось Джон) с хозяйским видом. Например: «Сейчас подойдёт моя машина…» Или: «Я скажу Джону, чтобы он…»

Ни один американец не представляет себе поэта в таком лимузине. Во-первых, все знают, что эти лимузины можно взять напрокат, и все их давно видели в кино и по телевидению. Это как бы ходячее кино-теле-клише богатства, его затасканный театральный реквизит. Во-вторых, даже если поэт получает жалованье, как профессор литературы, такой лимузин ему как постоянная собственность не по карману. А в-третьих, ни поэту, ни профессору не пристало вести образ жизни банкира. Вспомним, что ещё в 50-х гг. американская интеллигенция качала носить в качестве вечернего платья или костюма рабочие спецовки, ставшие потом известными как джинсы. Это был вызов богатству. Поэт всё ещё ассоциируется с богемой и мансардой. Разъезжать ему в лимузине так же невозможно, как появиться среди богемы во фраке и в цилиндре. Лимузин, фрак и цилиндр будут приняты за шутку, пародию, клоунаду.

Но московский друг-литературовед был потрясён белым лимузином поэта и увёз в Москву ещё одну сказку о превращении гадкого утёнка в лебедя или по крайней мере в красивую жирную утку.

Вскоре после моего приезда в США в 1972 году ко мне на дом был доставлен чемодан рукописей на русском языке с просьбой найти хоть полстраницы, достойные печати. Надо помочь гадкому утёнку стать на Западе прекрасным лебедем. Я старался вовсю выполнить просьбу, но вынужден был сказать, что такой полстраницы в чемодане нет. Не все гадкие утята — лебеди. Автор чемодана рукописей, некто Лимонов,— графоман.

Около двух лет назад (21 февраля 1991 года) советская газета «Красная звезда» поместила в честь наступавшей годовщины Советской Армии статью Лимонова, оговорив, что «не со всеми её положениями согласна», ибо для «Красной звезды» Лимонов был слишком прямолинейным, ревностным, безоговорочным поклонником Советской Армии, начиная с 1918 года и включая сталинскую эпоху. Странно. Когда мне был прислан чемодан с рукописями Лимонова, он был мне представлен как жертва советского режима. А теперь он звучал, как Брежнев или как Сталин. Но не в этом дело. А в том, что «Красная звезда» объяснила своим читателям, что это куда более краснозвёздный, чем «Красная звезда», штатский — на Западе «известный писатель»! Но ведь вне русскоязычной эмиграции ни один американец не знает даже этого имени: Лимонов, хотя Лимонов пробыл в США до 1980 года. Да и в русскоязычной эмиграции два её главных журнала — «Континент» и «Время и мы» — не печатали Лимонова, считая его графоманом. Среди русскоязычной эмиграции он известен лишь скандально: он опубликовал в 1976 году первую после 20-х гг. порнографическую книгу на русском языке, с обильным матом и описанием своего романа с негром. Эмиграция из России до 1917 года была в ужасе, ибо в России такие книги относились к публичным домам, а не к литературе. Эмиграция из России после 1970 года была в изумлении, ибо таких книг в Советской России после 20-х годов не издавали. Однако на Западе существует индустрия порнографии. Кто же будет обращать внимание на приехавшего советского кустаря-порнографа? С таким же успехом Лимонов мог рассчитывать удивить Запад шитьём штанов, которые он шил в России.

В своей статье в «Красной звезде» прошлого года и во всех своих высказываниях по Российскому телевидению этого года Лимонов выступает как «истинно русский человек», презирающий «гнилой Запад». Но в своей порнографии Лимонов пытался перешибить «гнилой Запад» своей доморощенной гнилью, дабы обрести известность. Мол, Запад — гнил, а я так гнил, что даже Запад зажмёт нос. Но ничего не вышло. Не обратили внимания.

Как же эмигрант Лимонов сумел превратить себя в российском воображении в «известного западного писателя»? С помощью каких взятых напрокат белых лимузинов? Видимо, а России все ещё не понимают, что слово «издать» на Западе означает не более, чем в России выражение «напечатать на машинке», ибо каждый на Западе может «издать» кого угодно и что угодно, как каждый может взять напрокат роскошнейший лимузин, чтобы изобразить успех.

«Известия», московский вечерний выпуск,
№218(23792), 1 октября 1992 года

В столичных кругах. От 13 до 13

…

Сегодня, 10 января

⟨…⟩

11:00

Ах, Эдичка!

Зарегистрирована новая — национал-радикальная (право-радикальная) партия, которую возглавил известный писатель и бывший советский диссидент Эдуард Лимонов. В партии на начало этого года состоит 4.821 человек, большая часть которых молодёжь: рокеры, металлисты, учащиеся ПТУ, молодые офицеры. Уже готовится к печати первый номер партийной газеты «К топору». Учредительный съезд партии состоялся 22 ноября прошлого года в казарме одной из воинских частей. По признанию Э. Лимонова, основной целью партии является «русификация России и очищение её от иностранных элементов». («Интерфакс»).

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №4(20.900), 10 января 1993 года

Отлучение Эдички

рубрика «NB (Nota bene): Бывает»

Краснодарское руководство Православной церкви запретило альманаху «Кубань» продавать изданные в качестве приложения книги Эдуарда Лимонова — по причине широкого использования автором ненормативной лексики.

«Собеседник», №22(483), июнь 1993 года

Лимонов — конец века?

NB (Nota bene). Интимности • Дмитрий Быков

В начале апреля этого года издательство «Конец века», известное одноименным альманахом, заказало Эдуарду Лимонову книгу о его недолгой дружбе с Владимиром Жириновским и бурном разочаровании в нём. Через три недели оперативный писатель представил свою рукопись «Лимонов против Жириновского», которая и вышла в свет в последние майские денёчки.

Как всё написанное Лимоновым, книга не представляет интереса в политическом и представляет немалый интерес в литературном отношении. Это своего рода «Дневник неудачника-2»: история о том, как Жириновский не давал Лимонову слова сказать на выступлениях своего теневого кабинета, как эксплуатировал парижские связи своего друга, надоедал ему претензиями, а один раз даже не дал как следует выпить с казаками.

Главный пафос книги Лимонова вполне понятен и привлекателен: не след нерусским эксплуатировать русскую национальную идею.

Книга содержит уникальные наблюдения над голым Жириновским: Лимонов с бывшим соратником парился в бане. В талии Ж. полноват, тело бело-розовое, телосложение нормальное. Лимонов жалеет, что не разглядел как следует член члена Госдумы и оттого не может с полной уверенностью сказать, обрезан он (член) или он (Жириновский) пощадил свою крайнюю плоть.

Впрочем, возможно, что и размеры члена сыграли свою роковую роль в разрыве Эдички и Вовочки. Двум большим литераторам в одной партии так же тесно, как и в одной бане. Этой книгой Лимонов начинает собственную предвыборную кампанию, и начинает он её хорошо: с выбалтывания интимных гадостей о конкуренте. Так держать, дорогой Эдуард Вениаминович! Не могли бы вы теперь попариться с Руцким?

«Собеседник», №22(530), июнь 1994 года

Лимонов против Вольфовича, Волки против Лимонова

NB (Nota bene). Презентации • Э.Р.

Широко разрекламированная презентация книги о Жириновском известного писателя и бойца Эдуарда Лимонова в рок-клубе «Секстон-Фозд» чуть было не сорвалась.

Пришедшие натолкнулись на объявление на двери: «Мероприятие отменено серыми волками». Правда, здесь же подсказывали заглянуть за угол. И там действительно ровно в девятнадцать действительно Лимонов старательно отвечал на вопросы немногочисленных журналистов.

Из ответов маститого писателя стало ясно, что политик он ещё молодой, что собирается баллотироваться на президентский пост, что с помощью созданной им национал-большевистской партии надеется даже на победу.

Слушали Лимонова лениво, кривясь и отмахиваясь от облаков тополиного пуха. Самым внимательным казался Игорь Мартынов из «Комсомолки», сделавший в своё время немало для возвращения творений Эдички на родину.

Э.Р.

Р.S. Расследование показало: «Серые волки» — это известная рок-группа. А также опекающие их крутые парни — настоящие рокеры.

«Собеседник», №25(533), июнь 1994 года

ИНФОРМ

…

⟨…⟩

Лимонов рвётся к диктатуре

Пресс-конференция Эдуарда Лимонова по поводу выхода его книги «Лимонов против Жириновского» всё-таки состоялась — хотя и не в клубе «Секстон-Фо.З.Д» [Sexton Fo.Z.D.], как было объявлено, а на улице. Внутрь Лимонова не пустили совладельцы клуба «Ночные волки», которые, по собственным словам, хотят быть «вне политики».

Новоявленный лидер «лево-правой радикальной оппозиции» хоть и обиделся («Я сам если не рокер, то старый попутчик рок-н-ролла»), но держался достойно. Своё документальное творение он назвал «предупреждением русскому избирателю» и «обвинительным заключением по делу Жириновского».

Проработавший с лидером ЛДПР больше года, Лимонов считает своего бывшего босса «безусловно талантливым человеком с задатками тирана», который даже в бане «оставался вождём». На вопрос о собственных политических планах автор скромно признался, что президентом быть не собирается, хотя «диктатором бы пошёл». И вообще в жизни он хочет «кайфа по дороге».

⟨…⟩

«Комсомольская правда», №???, 25 июня 1994 года

Эдичка против Вовочки

SX — Светская хроника • Григорий Резанов и Татьяна Хорошилова

В рокерском гнезде, на ступеньках клуба «Секстон», где продаются «косухи» да гонят «метал», прошла презентация книги Эдика Лимонова «Лимонов против Жириновского», приложение к альманаху «Конец века». Став сразу же бестселлером, она опередила по популярности книгу Ельцина.

Шемякин оказался прав, утверждая, что циничный Эдичка в лагере правых лишь для того, чтобы изучить и описать. И кому-то не поздоровится.

Хотя окружение Жириновского и называло Лимонова — «наш Эдичка». Но Эдичка был не «их». В 92-м году, когда приехал из Парижа в Москву, его интересовала именно политическая оппозиция, и он «искал банду», к которой можно было бы примкнуть. Между «боярами оппозиции» существовало неприкрытое соперничество за первый ряд у борта трибуны. Именно на трибуне Невзоров обвёл Лимонова с головы до пят и сказал: «А, православный Лимонов! Что ж вы так бедненько одеты, парижский писатель!». «Замаскировался»,— ответил Лимонов. В лидерах оппозиции Лимонов не видел соперников, т.к. писательское тщеславие его было удовлетворено.

Оппозицию, которую мы знаем внешне по статьям и митингам, по штурму «Останкино», Лимонов описывает изнутри: по совместным посещениям ресторанов, бань, дач, поездкам… Сплошная «светская хроника» с отступлениями автора и обильным цитированием различных газетных статей.

Однако наблюдения автора относительно самого Жириновского отнюдь не поверхностны. Писатель Лимонов соучаствовал в делах ЛДПР. И во время, например, поездки Жириновского в Париж Лимонов стоял на ушах, но организовал встречу Жириновского с Ле Пеном, пресс-конференцию с журналистами. Эти встречи хорошо «взвинчивали» Жириновского. По той же причине Жириновский захотел встретиться с Ротшильдом и Азнавуром… Не преминул он в Париже и побывать в злачных местах.

Между прочим, нам как-то пришлось побывать на выставке «голубого» художника с присутствием представителей секс-меньшинств. На вернисаж был приглашён и Жириновский. И организатор выставки, известный Ярослав Могутин, утверждал, что Жириновский — их человек…

Но не это, конечно, пристрастие оттолкнуло Лимонова от Жириновского, сегодняшнего лидера ЛДПР, «защитника русских, а в недавнем прошлом активиста еврейского общества «Шолом»…» И книгу «Последний бросок на юг», утверждает Лимонов, Жириновский писал, имея я виду не русскую армию, а солдат Израиля, куда Жириновский собирался эмигрировать…, да не стал. Изменилась обстановка в России.

«…Жульничая с национальностью, втянул Жириновский весь мир в какую-то комедию». И эта чума — на оба наших дома: потому что комедия грозит стать трагедией. Россия для Жириновского, утверждает Лимонов, лишь территория, на которой «враг России», сын Вольфа (в перев. «волк») может стать президентом.

В 93-м Алёша Митрофанов, министр иностранных дел теневого кабинета ЛДПР, юноша с сиропным лицом торговца «рахат-лукумом» и номенклатурной дачей, полупьяненький, сказал Лимонову: «Владимира Вольфовича готовят на президента». «Кто готовит?» — спросил Лимонов. «Мы готовим…— последовал ответ.— Те, кто готовил Ельцина».

«Нет, он — не Ельцин, он — другой…»

«Комсомольская правда», №???, 29 июня 1994 года

«Лимонка» под президента

Елена Лория

Бесстрашный русский революционер, писатель и скандалист Лимонов-Савенко в очередной раз решил привлечь к себе внимание. Очевидно, ему не даёт покоя бывший соратник, а ныне кровный враг Жириновский.

Национал-большевистская партия России обратилась к председателю Государственной думы Ивану Рыбкину с просьбой включить в повестку дня сессии законодательное предложение, согласно которому президентом России может быть избран только русский и гражданин русско-славянской национальности. Об этом говорится в переданном в «Интерфакс» законодательном предложении НПБР, председателем которой является Лимонов.

Возможно, предложение Лимонова могло бы обрадовать довольно многочисленную армию русских националистов.

Бывший антиамериканский писатель-эмигрант Эдичка чувствует, что начинает проигрывать Жириновскому, и начинает действовать агрессивно. Национальная карта, разыгрываемая Лимоновым, по его мнению, «соответствует чаяниям русского народа». Благородный борец за права своих соотечественников считает, что введение в конституцию такой статьи «оградит наиболее бессознательную часть избирателей от воздействия наглых аферистов с Ближнего Востока и Юга». Чувствуете, как всё это перекликается с небезызвестной книгой «Последний бросок на Юг»?

Лимонов считает, что «президентская власть слишком мощное оружие, чтобы отдать её в руки нерусских, и русский народ должен быть застрахован он случайностей». «Мы не желаем, чтобы власть попала в руки Руцкого, а тем паче в руки Эдельштейна-Жириновского».

«Комсомольская правда», №???, 22 сентября 1994 года

Это графиня, Эдичка!

Скандалы • Наталья Александрова

Скорее всего жёны Лимонова скоро здорово поссорятся. Не успела его вторая жена, бывшая манекенщица, писательница графиня Елена Щапова-де-Карли пожаловать в Москву, как сразу же начались неприятности. В одном из интервью нынешней супруги Лимонова Натальи Медведевой она усмотрела намёк на якобы существовавшие между дамами интимные отношения. «Эта любовная связь для меня — большой сюрприз!» — воскликнула Елена на своём творческом вечере в ЦДРИ.

И тут же объявила о своём решении вчинить судебный иск в 100 тысяч долларов Натальи Медведевой, а заодно и Эдуарду Лимонову.

В первопрестольную же Елену привело неблагополучие в издательских делах. Так и не вышли две её книги в издательстве «Глагол», с которым на сей счёт существовал договор. Причину срыва контракта Елена видит в «руке Лимонова», активного автора этого издательства.

«Комсомольская правда», №???, 26 ноября 1994 года

Лимонов взялся за аборты,
послав на три буквы Международный валютный фонд

Nota Bene • проекты • П.М.

«Нам нужна новая революция!» — заявил Эдуард Лимонов, лидер Национал-большевистской партии. По его глубокому убеждению, русская нация вымирает. Причём физически. Поэтому одним из пунктов программы партии стало запрещение абортов. Когда доживём до счастливой жизни, тогда можно будет позволить российским женщинам самим выбирать свою судьбу. Пока же и женщины и мужчины нуждаются в лимоновской опеке, как дети, к тому же нездоровые. Потому что наше общество, как считает Лимонов, находится в состоянии «глубокого идиотизма». В этом его окончательно убедили результаты выборов Мавроди в Госдуму: «Существует опасность, что в следующий раз выберут колдуна, убийцу-маньяка или второго Жириновского». Чтобы этого не произошло, нужно, чтобы «президентом России мог быть избран только русский или гражданин русско-славянской национальности».

Третье требование лимоновских соратников — опустить «железный занавес», «послать Международный валютный фонд на три буквы» и закрыть Россию для иностранных товаров.

Всё это Лимонов объясняет тем, что Россия не может конкурировать на мировом рынке. Но сможет ли при опущенном занавесе? Станут ли наши женщины счастливее, если будут делать аборты подпольно и рожать нежеланных детей? Впрочем, к чему эти неуместные вопросы? Ведь национал-большевики, как заявил их лидер, «умнее других», а потому лучше знают, больные мы или не больные.

«Собеседник», №46(554), ноябрь 1996 года

Россия — ближнее зарубежье

По сообщениям агентств «Интерфакс», ИТАР — ТАСС, «ИМА-пресс», «Постфактум» подготовил Владимир Сафронов.

⟨…⟩

Происшествия, курьёзы, слухи…

В крупное побоище превратилась пресс-конференция делегации Национал-большевистской партии России во главе с Эдуардом Лимоновым, посетившей Минск в минувшие выходные. Подъехавшие на трёх автобусах боевики Белорусского народного фронта ворвались в помещение ДК, стали крушить мебель и аппаратуру, избивать зрителей, журналистов, а также охрану. Лимонов расценил сей инцидент как «нападение на русскую нацию и Россию». Война Белоруссии пока не объявлена…

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №242(21.388), первый выпуск, 22 декабря 1994 года

Толстый разочаровал московских арт-радикалов

Визит • Андрей Ковалёв

Владимир Котляров (артистическая кличка Толстый, Великий и Ужасный) — парижский художник, кинопродюсер, киноартист, издатель, поэт etc.— прибыл в Москву с новым французским фильмом про русскую мафию (см. материал Максима Андреева на полосе «Искусство»). Он также устроил встречу с художественной общественностью в галерее «XL». Но встретился он, напротив, с непониманием. Общественность, пренебрёгши очередной акцией Александра Бренера, явилась посмотреть на классика жанра — легендарного парижского арт-хулигана, издателя самого отвязного журнала «Мулета», объявившего непримиримую войну всяческой конъюнктуре, а также парижскому обкому и веронскому ЦК.

Но увидела общественность, подкрепившаяся предварительно водкой «Жириновский», новую ипостась Толстого — респектабельного джентльмена, подробно обсуждавшего судьбу России, разницу между «продюсер женераль» и «продюсер экзекютиф» и прочие важные вещи. Молодые радикалы в рваных ботинках недоуменно вопрошали у старшего поколения: не ошиблись ли они, тот ли это Котляров?

И нечего было ответить, кроме того, что жить-то как-то надо, купить квартирку в Париже и дачку в провинции. Сам г-н Котляров с некоторой ностальжи вспоминал о былом героизме, когда они с Лимоновым зарабатывали на дорожных работах для первого номера «Мулеты». Вот и урок добрым молодцам — осмоловским да куликам. Посмотрим на них лет через надцать. Единственное, от чего открещивался г-н Котляров, так это от своих связей с нынешним «товарищем Лимоновым».

На десерт Толстый как командор ордена Вивистов произвёл в кавалерское достоинство Михаила Леонтьева за его бесстрашие при освещении чеченской войны. С чем мы новоиспечённого шевалье горячо поздравляем.

«Сегодня», 27 января 1995 года

Эдичка собирается прожить двести лет

Разворот: Знакомые всё лица • Кирилл Литманов

Об этом Лимонова просит народ.

Председателя Национал-большевистской партии Эдуарда Савенко, в народе более известного под именем Эдуард Лимонов, пару дней назад ни с того ни с сего потянуло на откровенность.

Счастливчикам, находившимся в это время поблизости, стало известно, что политиков в России практически не осталось: «Всё политическое пространство захватили тусующиеся бояре типа Руцкого». Которого сам Эдуард Лимонов ну никак не может зауважать, потому что экс-вице — человек «бездарный и беспринципный».

Проехавшись таким образом по паре-тройке «политзвёзд» и затронув тему создания блока «Наш дом — Россия», названного им «главным шагом к развязыванию глобального терроризма», тов. Лимонов активно напал на «негодяев и оппортунистов», то бишь парламентариев: «Нет слов, чтобы выразить своё отвращение к нынешнему составу Госдумы». Как это ни парадоксально, но сам радикал Думу только что во сне не видит, справедливо считая, что дороги в большую политику лежат именно через законодательный орган. «К нам уже идёт творческая интеллигенция,— продолжал поток откровений автор скандально известного романа «Это я — Эдичка»,— и душой будущих побед НБП я уже сейчас могу назвать петербуржца Сергея Курёхина».

Кстати вспомнив о грядущих выборах, национал-большевистский вождь сравнил их с «выборами слепыми королевы красоты», но тут же добавил, что, к величайшему огорчению, ему от них невозможно отстраниться — народ, дескать, очень просит. Сколько жаждущего народа круглосуточно стоит под окнами лимоновской квартиры, умоляя благодетеля заступиться за сирых и убогих, узнать не удалось. Точно этого, по-моему, не знает и он сам. Однако известно, что Министерство юстиции отказало в регистрации партии Лимонова по той простой причине, что в ней не набралось и пяти тысяч человек. И это неудивительно: в Петропавловске-Камчатском, например, у известного своим патриотизмом писателя всего-то четыре сторонника, и что после этого говорить о каких-то там тысячах — совершенно непонятно. Зато сам Эдичка оптимистично надеется, что его партия просуществует целых двести лет. Собирается ли и он сам прожить столько же, осталось в тайне.

«Собеседник», №33(591), сентябрь 1995 года

Политики корчат нам рожи

Разворот: Мордашки • …

Да, тяжелы сражения в кулуарах власти. Но кое-кому они по вкусу: Юрий Лужков в радости своей напоминает известного героя русской сказки, безвременно скушанного хитрой лисой. Борису Ельцину, Ирине Хакамаде и Эдуарду Лимонову власть аж челюсти своротила с непривычки — экая кислятина. Но это ещё мирное восприятие, вот питерский мэр Анатолий Собчак, как видите, уже скоро начнет кусаться. Зато премьер-министр и лидер общественного движения Виктор Черномырдин от переизбытка власти уже, вероятно, дышать не может — совершенно разомлел. Короче, что говорить — благодать да и только. Скорее всего, когда власти много, это вызывает довольную улыбку, а когда не хватает — оскал.

«Собеседник», №35(593), сентябрь 1995 года

Откровение недели

NB (Nota bene). Доска учёта • Кирилл Литманов

Эдуард Лимонов огорчился и заявил, что не захотевший его регистрировать «под раскрученной» фамилией Центризбирком, мягко говоря, не прав: мол, и Джуну внесли в списки, а она на самом деле Давиташвили, и Ролана Быкова, а у него и имя, и фамилия другие — Михаил Храпинович. Когда же об этом узнал сам Ролан Анатольевич, он заявил: «Да он мудак, этот Лимонов! Жалко, моего отца нет — он бы ему морду набил, этому козлу!» Зная же о любви к ненормативной лексике самого Лимонова-Савенко, совсем нетрудно предположить, какой на этот пассаж в ближайшие же дни последует ответ.

«Собеседник», №45(603), ноября 1995 года

Лимонов отчаянно кипятит пиво

Разворот: Кстати • Пелагея Проценко

Вот и опять начавшаяся в Москве эпидемия гриппа свалила в постели немалое количество народа и не обошла стороной столичную богему. Так, одним из первых умудрился заболеть Семён Фарада, но ему повезло — провалявшись в кровати всего лишь неделю, он уже бегал бодренький и радостный, в то время как его коллеги только начинали задумываться о постельном режиме. Неизвестно, конечно, встречался ли Семён Львович с Александром Ширвиндтом, однако последний вскоре также неожиданно почувствовал себя донельзя плохо и, к вящему неудовольствию театралов, на несколько дней вынужден был отменить спектакли. Но больше всего это мерзкое заболевание пришлось некстати писателю Эдуарду Лимонову, который при температуре 39° должен был ехать на встречу с избирателями, а потому за день до этого отчаянно отпаивался горячим пивом — по словам неких знающих людей, оно очень помогает. Впрочем, то ли напиток оказался негодным, то ли грипп слишком стойким, но и через полнедели Эдуард Вениаминович был в таком же состоянии. Простуда не обошла стороной Юрия Никулина, но он оказался на удивление крепким и довольно быстро пришёл в себя. Весьма долго вирусу сопротивлялся стойкий иммунитет актрисы Светланы Немоляевой. Однако микробы нашли-таки лазейку: они пробрались в нежный молодой организм дочери Светланы Владимировны, а та, естественно, не преминула заразить свою любимую маму.

«Собеседник», №48(606), декабря 1995 года

Наталья Крачковская:
«Встречала Новый год в пустом вагоне»

Бывает • Марина Андриенко

Олег Бакланов поил белого медведя шампанским.

Думаю, что не ошибусь, если скажу, что самый любимый праздник у всех — Новый год. Ведь именно в этот день больше всего происходит различных необычных приключений и загадок. О них-то мы и попросили рассказать некоторых всем хорошо известных людей.

Олег Бакланов, экс-член ГКЧП:

«Как-то раз я встречал Новый год на борту вертолёта, следующего на Новую Землю. А зимой всегда, когда летишь по этому району, вокруг только туман и такое впечатление, будто ни неба, ни земли нет. И вдруг неожиданно кончается та дымка, и вертолёт резко садится на побережье. В этот раз было точно так же. Но только на берегу почему-то оказался белый медведь. Увидев нас, он стал метаться по земле, видимо, в поисках какого-либо убежища. Не найдя его, он кинулся в воду, стал плавать там и злобно на нас рычать, в любой момент готовый броситься в атаку. Мы над этим посмеялись и кинули ему бутылку шампанского и конфет. Осторожно принюхавшись, медведь принялся эти лакомства уплетать (игнорируя шампанское) и перестал принимать нас за врагов».

Владимир Этуш:

«Сейчас этот праздник стал какой-то скучный. Может, просто возраст уже не тот. А раньше Новый год так встречали, что потом долго вспоминали. Помню, как-то «отметились» у себя в театре, разгулялись. Потом направились в Дом актёра, в котором собрались все знакомые. Там встретили. А уже под утро самые стойкие из нас (в их числе был и я) добрались до Дома кино, где и закончили пиршество. Было очень весело».

Эдуард Лимонов:

«Обычно вся новогодняя ночь проходит достаточно стандартно: родные, друзья, еда, выпивка, как и полагается. Но вот однажды я умудрился встретить очередной год в полном одиночестве. Так получилось, что в доме был только я, все соответствующее празднику и книги. Все это и скрашивало тихую (для меня) ночь. Причём, как ни странно, я этим остался доволен. Люди пусты, в них, в отличие от литературы, нет почти ничего интересного».

Олег Анофриев:

«Мои друзья мне говорят, что я какой-то странный, потому что Новый год я всегда неизменно встречаю дома в кругу семьи. Меня ни за что невозможно в эту ночь куда-либо вытянуть из квартиры. Я ни на какие уловки не поймаюсь, так как считаю это семейным праздником. И не было ещё ни одного случая, чтобы я нарушил эту традицию».

Наталья Крачковская:

«Был однажды случай, который я запомнила на всю жизнь. Давно это было: возвращалась я 31 декабря из Белоруссии в Москву и опоздала на свой поезд. Пришлось ехать на следующем, который прибывал в столицу в два часа ночи 1 января. Так что пировала я в поезде. В вагоне, кроме меня, ещё проводница и старушка. У последней, как и полагается, множество различных вкусных вещей. Пирожки разные, соленья, а ещё гусь с яблоками и капустой (я такое впервые в жизни тогда и попробовала). Бабуля и веселила нас русскими народными песнями».

Тельман Гдлян:

«Это было в канун 1989 года. Звонит мне мой коллега Иванов из Ташкента и заявляет, что меня выдвинули кандидатом в народные депутаты СССР. Я подумал, что это просто шутка, ну, мало ли, может, человек уже отмечать начал. И только в начале января я узнал, что это правда. Кстати — своё детство и молодость провёл в Абхазии, а там есть такой обычай: собираются мужики и пьют на спор вино. Сначала по одному двухсотграммовому стакану залпом, потом 2, 4, 6, 8, 16 и так далее в геометрической прогрессии, до тех пор, пока кто-нибудь не свалится. Так вот в одну из встреч Нового года я тоже ввязался в такой спор и под хорошую закуску умудрился выпить тридцать один стакан, так и не узнав, кто же выиграл, поскольку упал».

«Собеседник», №49–50(607), декабрь 1995 года

Эдик Лимонов после «Плейбоя»

Светские хроники • полосу подготовили Женя Мирошина, Наталья Старостина и Гарри Карабасов

Под Новый год в России вышли два тома рассказов скандально известного натуралиста-реалиста Эдуарда Лимонова. Читатели уже успели забыть о том, что неприличный мальчик Эдичка не только занимается политикой и устраивает громкие разводы со своими жёнами, но и умеет писать. Теперь, расслабившись после выборов, сограждане могут насладиться очень личными переживаниями Лимонова о нашем безумном мире. Самый известный в этом сборнике — рассказ «Замок», который прежде печатал журнал «Плейбой». В нём Эдичка вспоминает о своём романе с первой женой Еленой Щаповой. Дело происходит в Париже. Два писателя — один молодой, другой старый — стараются завоевать красивую женщину. Женщина отдаёт предпочтение молодому, а старому остаётся только застрелиться. Прототипом этого героя стал известный французский литератор Роман Гори, который в 1980 году действительно покончил жизнь самоубийством.

«Собеседник», №49–50(607), декабрь 1995 года

В столичных кругах. 24 часа

Над выпуском работали корреспонденты отдела новостей «Вечерней Москвы». Использована информация агентств ИТАР-ТАСС, «Постфактум», РИА, «Эхо Москвы».

1 марта

⟨…⟩

Арнольд Шварценеггер примет участие в предвыборной кампании Юрия Власова

В мае-июне нынешнего года в Москву, возможно, прибудет известный американский киноактёр Арнольд Шварценеггер, который примет участие в предвыборной кампании штангиста и писателя Юрия Власова, баллотирующегося на пост Президента России. С таким сенсационным заявлением выступил на пресс-конференции 29 февраля председатель Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов. Он пояснил, что Власов познакомился с американцем ещё в 1961 году — во время международных соревнований в Вене. Тогда штангист произвёл сильное впечатление на 13-летнего Шварценеггера. Во второй раз они встретились в 1988 году во время съёмок фильма «Красная жара» и провели даже вместе небольшое показательное выступление. По словам Лимонова, Власов до сих пор хранит фотографию с автографом кинозвезды, где тот именует его не иначе, как своим учителем и идолом.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №51(21.743), второй выпуск, 1 марта 1996 года

Элизабет Тейлор забыли подарить мужа

Имениннички • Егор Каретников

Писатель Эдуард Лимонов теперь вполне может записаться служить в армию. Хоть он свой день рождения и не отмечал, к нему завалилась масса народу, нагруженная пакетами, в каковых оказались две армейские куртки цвета хаки, высокие военные ботинки и чёрные джинсы. Именинник выпивку не выставил, но в качестве компенсации подстриг некоторых из гостей в модном стиле — делать это Лимонов умеет очень хорошо.

Прославленный фильмом «Не бойся, я с тобой!» певец Бюль-Бюль оглы, ныне работающий министром культуры Азербайджана, был несказанно рад, когда к нему на birthday подъехал папахоносец Махмуд Эсамбаев. Подарков Махмуд не захватил, однако во время застолья исполнил такой зажигательный танец в честь новорождённого, что никто о них и не заикнулся.

А вот суперзвезда Элизабет Тейлор оказалась более требовательна в этом качестве: на очередной годовщине своего 29-летия Лиз страшно обижалась на тех, кто явился на вечеринку с подарком, не подобающим её величию. Тем не менее старый друг Майкл Джексон Лиз угодил — он прислал ей любимого удава со своей виллы Neverland и разной бриллиантовой мелочи на сумму 40 тысяч долларов. Ко всему прочему было подарено несколько спортивных автомобилей, дорогие духи, модная одежда от американских и французских кутюрье и море цветов. «К сожалению, никто не подарил мне то, чего я давно ожидаю — нового мужа»,— меланхолично прокомментировала это событие сама миссис Тейлор.

«Собеседник», №9(616), март 1996 года

Россия — ближнее зарубежье

По сообщениям агентств ИТАР-ТАСС, «ИМА-пресс», «Постфактум»

⟨…⟩

На Украине возбуждено уголовное дело против Эдуарда Лимонова

Как сообщил заместитель генпрокурора Украины Ольга Колинько, возбуждено первое в республике уголовное дело по обвинению в призывах к ликвидации Украинского государства и его территориальному расчленению. По делу проходят российский подданный Эдуард Лимонов, депутат Верховного Совета Крыма Криглов (гражданин Украины), а также некто Андреев и Азарнов. Им инкриминируется то, что в своих публичных выступлениях они призывали присоединить Севастополь к России.

⟨…⟩

«Вечерняя Москва», №72(21.764), второй выпуск, 28 марта 1996 года

Наталья Медведева:
«Не могу жить без мужчин!»

В десятку! • Виталий Князев

Кто-то, прочитав книги Натальи Медведевой, скажет: плохая девочка. Кто-то, наоборот, очаруется… Кто-то посочувствует и пожалеет: и чего ей не хватало в той Америке с тремя мужьями, что она уехала в Париж? И чего ей не хватало в том Париже с любящим мужем Лимоновым и возможностью петь и писать книги, что она снова, через двадцать лет, вернулась в Россию? «Долгое возвращение домой»? Как у Петера Хандке? Вряд ли ошибётся тот, кто назовёт её последним романтиком, свободным художником, признающим в жизни только движение. И нет, наверное, той тихой гавани, в которой может успокоиться потревоженная душа её…

— Наташа, почему же вы уехали из Парижа?

— Мы там жили-жили, а потом у Эдуарда (Лимонова,— Авт.) во Франции не осталось никаких возможностей что-либо делать, ему устроили настоящую травлю.

— Чужаков не любят?

— Чужакам перекрывают кислород.

— Совсем другое дело в Москве, не правда ли?

— Тут интересней как-то стало. Появились возможности проявить себя более ярко. Видишь отдачу от того, что делаешь… У меня там вышли три книги, но и во Франции и в Германии переводы всегда выходят маленькими тиражами и остаются в литературном гетто: их читают специалисты, филологи и слависты.

— Некая клубность?

— Да, но это вина самих издателей. И вина рынка, потому что он всё разделяет: педерастам — то, велосипедистам — это…

— А Медведева — кому?

— Ха-ха… Я получила однажды письмо от одной читательницы, которая написала: я за двадцать с лишним лет в компартии не узнала столько, сколько узнала, прочитав ваш роман «Мама, я жулика люблю», большое вам спасибо. Значит, Медведева либо для членов компартии, либо для изучающих русский язык. Ну и для небольшой горстки космополитов, интересующихся жизнью в России, которые хотят то в Америке пожить, то в Китае, то ещё где-то.

— Плохо жить во Франции?

— Смотря что является для вас жизнью… Если это есть процесс наполнения желудка и потребления, то, наверное, очень хорошо. Но в то же самое время и это становится делать всё сложнее.

— Безработица?

— И безработица, и то, что Франция всегда была страной, которая охотно принимает у себя эмигрантов… А сейчас и понятие работы изменяется. Работа становится не работой, а экономически полезной деятельностью.

— Хорошая формулировочка…

— Как можно сказать, что писатель занимается экономически полезной деятельностью? Мне вот один знакомый, работающий на бирже, сказал: ну как же, ведь он пишет книжки, в которых можно узнать, как можно сделать то или это… Это какие-то пособия надо писать! «Как избавиться от импотенции», «Как разбогатеть» или «Как бороться с мигренью». Такое отношение ставит запрет на спонтанное творчество, потому что делать надо только то, что экономически полезно. Как может спонтанное творчество быть экономически полезным? Значит, делать надо то, что можно продать определенному количеству людей, только то, что будет иметь спрос. Вот, например, женский роман. Он имеет спрос среди домашних хозяек, которых в мире насчитывается столько-то десятков миллионов.

— Я полагаю, что Медведева никогда в жизни не сможет написать женского романа…

— Да чёрт его знает… Может, я и пишу женские романы? По-своему женские…

— Я имею в виду жанр…

— Мне кажется, сами женщины, читая это, следуют какой-то установленной формуле. Сейчас довольно мало людей, которые пользуются своими собственными критериями: Мне нравится, Я люблю, Я предпочитаю. Употребляя подобные формулировки, люди на самом деле так и не думают и не считают, просто так принято.

— Почему из Наташи Медведевой не получилось «рок-стар», чего так хотел в своё время Лимонов? Агитируя вас на это, он вспоминал Нину Хаген, которая в своё время удрала из Восточной Германии, а теперь бегает по сцене, орёт что-то своим невероятным по диапазону голосом и живёт, как хочет. Это была очень трезвая мысль!

— Понятно. Но я не собираюсь завтра умирать. Каждый же идёт своим путём, у меня он длинный и долгий. Приехав в Штаты, я стала манекенщицей, поэтому думать о музыке мне было недосуг. А потом мне это надоело — я поняла, что являюсь только вспомогательным элементом для реализации чьих-то талантов. Мои ноги, мои глаза, мои руки, моя пластика — всё это только для того, чтобы показывать одежду, я была вроде дополнения ко всем этим нарядам.

— Наташа, а что вас в этот раз привело в Питер?

— ОВИР.

— За двадцать лет соскучились?

— Просто нет документов, чтобы свободно выезжать и въезжать на родину. У меня французское гражданство, и мне постоянно надо ставить какие-то дурацкие визы.

— А книга? Я слышал, ведутся переговоры с издательствами?

— Это всё пока ещё неизвестно. А книга — сборник рассказов, повестей и пьеса. О римской эмиграции, о современном Лос-Анджелесе, о Париже, истории ночной певицы, и местная жизнь — питерская и московская…

— Роль мужчин в вашей жизни?

— Основная.

— Ощущаете свою зависимость?

— Ощущаю. И выражается она во всём. Например, в том, что я не могу жить без мужчин.

— Мужской ум необходим?

— Необходимы мужское присутствие, мужские эмоции, мужской взгляд, мужское поведение… Вообще мне физически приятно смотреть на мужчин, видеть мужчину рядом с собой.

— Вы себя мыслите семейной дамой в общепринятом смысле?

— В жизни любой пары, даже самой радикальной, можно найти элементы нормальной бытовой ситуации, как и у всех самых ординарных людей. Они кушают, моются, стирают, убирают в квартире… Другое дело, какое место это занимает в жизни. Если это — единственное, что их занимает и держит вместе, то что же — люди такие…

— Как вы относитесь к понятию «секс-символ», модному ныне в наших территориях?

— Да никак. Я себя ощущаю, может быть, символом страсти, не обязательно в сексе или любви, скорее — вообще в жизни. Я приверженец страсти во всём, а не такого тёпленького или прохладненького. Всё должно проявляться ярко, должны быть задействованы все человеческие эмоции…

— Шёпота не должно быть?

— Шёпот может быть, но от него должны мурашки по коже бежать.

— В таком случае, что для вас любовь?

— Это вечное.

— Но ведь по жизни партнёры меняются?

— Ну и что? Каждый раз — вечная любовь.

— Но ведь она всякий раз кончается…

— Отсюда драматизм. Я не представляю себе жизнь без драмы.

— Разлюбить — это драма?

— Ужасная драма. Смерть!

— Один раз, два раза, десяток. А потом можно свихнуться, не выдержав. Или застрелиться. Или отупеть эмоционально…

— Пока что я не сошла с ума, тупой я тоже не стала, и стреляться мне тоже не хочется.

— Хватает сил, чтобы переживать эти вещи? На самом деле это ведь самые сильные переживания, разве нет?

— Да, я тоже так думаю, что самое серьёзное в жизни — это не какие-то наши дела и творчество, а любовь и взаимоотношения, в которых больше всего и выкладываешься, и отдаёшь себя, и взамен хочешь получить.

— Вы любите сильные названия: «Моя борьба», «Трибунал»… Неужели вы воспринимаете жизнь в таких категориях?

— Я очень драматично воспринимаю всё! И считаю, что все люди должны так делать. А что касается «Трибунала», то песни, которые в него вошли, даже слишком лёгкие. На сегодняшний день всё должно быть гораздо более жёстко и более беспощадно.

— Вам кто-то помогает писать музыку?

— Я не инвалид, чтобы мне помогать! Принимать участие — это да…

— А на чём вы сочиняете? На гитаре?

— На фортепиано.

— У вас дома фортепиано?

— У меня нет дома.

— Ну, там, где вы живёте?

— У меня есть органчик небольшой, который Лимонов пытался загубить. Но у него не получилось. (Открыв газету на 28-й стр., вы сможете прочитать отрывок из нового романа Эдуарда Лимонова «316, пункт «В»».)

— Каким образом?!

— Финкой.

— Жуть какая. Как это произошло?

— Не знаю, я не была свидетелем этого — меня в тот момент не было дома.

— Это будет, видно, очередной главой в его романе. Расскажите свою версию, пока он не опубликовал свою. Он порубил его?

— Не удалось. Но финку сломал.

— Как это возможно? Орган-то пластмассовый, как об него железо можно сломать? Бредовая история, ей-богу. А мотивов своих он не объяснил?

— Ярость и ненависть к музыке…

— Вы убеждены, что амплуа топ-модели было для вас чем-то проходящим, стоящим на пути к чему-то. К чему — непонятно?

— Чёрт его знает. Сейчас есть какое-то количество книг, их можно поставить на полку, они будут занимать какое-то место, плюс переведённые на разные языки и в разных изданиях — это будет ещё больше места, и это можно назвать подтверждением реализации каких-то внутренних потенциалов… Можно, конечно, обвесить стены своими фотографиями, но это как-то поверхностно слишком. Вот я в шляпке, вот в купальнике, вот в платье, вот в сапогах, вот с сигаретой и так далее. Во мне всё-таки в большой мере присутствуют артистические начала — желание выступать, желание демонстрировать, но не платья, а свои внутренние переживания.

— В романах ваши героини начисто лишены чувства самосохранения. За них всегда страшно.

— Я, видимо, в жизни наделена этим чувством, раз до сих пор жива…

Наталья Георгиевна Медведева-Савенко. Родилась в семье московского офицера в Ленинграде. Выйдя замуж в 17 лет, эмигрировала в США. В Лос-Анджелесе работала фотомоделью, училась в консерватории, пела в ночных клубах, три раза была замужем. В 1983 году по приглашению Савенко (Лимонова) уехала в Париж. Написала 5 романов и множество рассказов. С 1994 года живёт в Москве. Российское гражданство до сих пор не восстановлено. В России выпустила два компакт-диска: «Париж — Кабаре «Рюс»» и «Трибунал Натальи Медведевой — Russion Trip». Готовится к печати сборник рассказов и пьес, заканчивается работа над «Трибуналом-2».

«Собеседник», №27(633), июль 1996 года

Лимонову запретили выезжать за границу

Разворот: напасти • Ярополк Калитка

Разрешив газете «Новый взгляд» перепечатать ряд своих статей, Эдуард Лимонов не мог и в самом страшном сне представить, что тем самым он как бы надел на себя тюремную робу.

Вначале возбудилась Судебная палата при президенте. Почитав газету, судьи сошлись во мнении, что всё написанное писателем есть не что иное, как «разжигание межнациональной розни». Четыре месяца спустя зашевелилась и Московская прокуратура административного округа Хамовники, вынесшая решение: возбудить. Не Лимонова, конечно, а уголовное дело против него.

По словам самого писателя, как только американцы вздумали засудить Радована Караджича и Радко Младича, он засобирался в Гаагу — дабы защитить сербских борцов за свободу, которых он знал лично. Теперь же выезд за границу ему закрыт…

Впрочем, прокуратура не испытывает каких-либо восторженных чувств по поводу неожиданно свалившейся на её работников дополнительной «головной боли», напоминая, что инициаторами были «люди сверху», а не они сами. Что косвенно подтвердил и занимающийся этим делом следователь Власов. Пока назначена экспертиза текстов, которая предположительно будет закончена к середине августа. По мнению защищающего Лимонова Сергея Беляка, личного адвоката Владимира Жириновского, строить прогнозы рано: статья 74, несмотря на всю кажущуюся смехотворность, предусматривает наказание до трёх лет лишения свободы.

Узнав об этом. Лимонов предложил показать свой юридический класс самому Владимиру Вольфовичу: «У него же основной лозунг — это защита русских. А я такой русский и есть!» Как сообщили источники в ЛДПР, вопрос об этом уже обсуждался на одном из совещаний партии, но о конкретном решении пока ничего не известно.

«Собеседник», №29(635), июль 1996 года

Русское чудо

…

1996

Саморазрушающийся проект Г. Гусарова «Русское чудо»

• 25 июля 1996 — пресс-коктейль в клубе «Орфей»
• 27 июля — акция на Блонье у «Оленя»
• 10 августа — приезд Э. Лимонова, А. Дугина и В. Степанцова

Назначенные на 10–11 августа концерты в Доме офицеров в самый последний момент были запрещены/отменены. Проданные билеты пришлось вернуть.

фотодокументация:

⟨…⟩

«с а : д к» (Смоленский архив: другое краеведение), 1996 год

Эдуард Лимонов:
«Если кого-то надо посадить — сажайте меня!»

Ксения Шалова

4 апреля предметом заседания Судебной палаты по информационным спорам при Президенте России стали публикации Лимонова «Черный список народов» и «Лимонка в хорватов».

Эдуард Лимонов, известный своими леворадикальными взглядами, ныне главный редактор газеты «Лимонка», опубликовал в своем издании составленный им «черный список народов», метнув параллельно «лимонку в хорватов». В публикации «Черный список народов» автор выдвигает теорию о существовании «плохих народов» и их «коллективной вины», основывая ее на подобранных исторических фактах. В частности, он указывает на так называемый «Чехословацкий корпус», существовавший в гражданскую войну, и на группу из шестерых латышей, участвовавших в расстреле царской семьи. В статье «Лимонка в хорватов» хорваты именуются автором не иначе как «исключительно изуверским народом». Заканчивает автор статью, прямо скажем, не самым добрым пожеланием: «Пусть дети их родятся беспалыми!».

Абстрактное право на подобную точку зрения члены Судебной палаты оспаривать не стали. Лимонову же были предъявлены обвинения как главному редактору издания, нарушившему статью 29 Конституции РФ и Ст.4 Закона и СМИ, которые запрещают пропаганду и агитацию, возбуждающие национальную рознь и вражду. Были упомянуты забытые Лимоновым журналистская этика и ответственность перед читателями.

Секретарь Союза журналистов Москвы И. Симанчук, сказал в своем выступлении, что большее беспокойство вызывает не статья, а сам факт ее публикации. Профессиональный долг газеты — оценить ее качества, в том числе с точки зрения силы ее политического эффекта. Поэтому, как заключил секретарь Союза журналистов, главная ответственность ложится на редакцию газеты. С этой точкой зрения согласились и представители Роскомпечати, на что Эдуард Вениаминович заметил:

«Если кого-то надо посадить, то сажайте меня».

Особый интерес присутствовавших на заседании вызвало экспертное заключение С. Рощина, специалиста по социальной психологии Института психологии Российской академии наук, в котором говорилось, что оба очерка содержат в себе идею внедрить в умы людей мысль о существовании «плохих народов». Эксперт подчеркнул абсурдность этого утверждения на основании следующего утверждения «даже в физическом мире целое не отражает всех свойств своих частей, тем более в социальном». По убеждению Рощина, насилие и агрессия не имеют генетических корней, а только лишь социальные. Кроме того, весь народ не отвечает за деяния отдельных социальных групп.

Представитель Института этнологии и антропологии В. Шнерельман заметил, что приведенная автором подборка исторических фактов неоправдана и крайне тенденциозна, так как в истории каждого народа можно найти факты, свидетельствующие о нем как о «плохом» и «черном».

Сам Лимонов отрицает нарушение закона и этических норм в своих статьях. Свое выступление он снабдил фактами из истории, фотографиями из личного архива, подтверждающими зверства хорватов. В завершение он сказал: «Пусть все знают свое место и свои преступления».

Палата сочла публикации оскорбительными для чеченцев, чехов, словаков, латышей, хорватов и решила направить материалы данного дела в Комитет РФ по печати, и вынесла редакции газеты «Лимонка» официальное предупреждение о нарушении изданием требований Ст.4 Закона РФ о средствах массовой информации. Палата направила материалы дела так же и в прокуратуру Москвы с предложением привлечь главного редактора «Лимонки» к юридической ответственности.

Но есть в этом деле и другая сторона: статьи эти, появившись в 13 и 16 номерах «Лимонки» за 1995 год, были перепечатаны газетой «Новый взгляд», являющейся приложением к «Московской правде». Понятно, что творчество Эдуарда Лимонова в некоторой степени оправдано существованием сложившегося круга читателей-почитателей его произведений, которые знают чего ждать от этого автора. Но тиражирование подобных убеждений в центральной прессе без комментария экспертов или хотя бы редакционной оговорки, способно вызвать по меньшей мере недоумение.

ежемесячник «В защиту свободы слова», №10, октябрь 1996 года

Филимон [фрагмент]

Виктор Пивоваров

⟨…⟩ Не раз читал свои стихи и Эдик Лимонов. Тоже очень странный человек. Странный тем, что в нём нет ничего, ну просто ничегошеньки странного. И не только ничего странного нет, но как-бы вообще ничего. Кукла какая-то полая. А стихи мне его очень нравятся.

Иногда Лимонов приходит с Бачуриным. Бачурин песни поёт под гитару, а Лимонов стихи читает. Лимонов почему-то Бачурина презирает и даже не пытается этого скрыть. Но дружит с ним и вместе с ним выступает. ⟨…⟩

Виктор Пивоваров
«Серые тетради: Филимон» [самиздат], 1997 год

Патрику Суэйзи запихали в рот козла

Разворот: имениннички • Егор Каретников

Новорождённые нынче пошли осторожные. Если сразу не словил — пиши пропало, потом днём с огнём не найдёшь. К примеру, скандально известный писатель Эдуард Лимонов на свой праздник жизни пригласил весьма ограниченное количество народу, а потом сразу же отгородился от мира автоответчиком — чтобы больше никто не напрашивался. Близкие к Лимонову источники сообщают, что он получил в подарок на день рождения сербскую военную форму, игрушечный автомат Калашникова и ящик водки. Её-то все приглашённые и поглощали под музыку и задушевные разговоры. На закуску же, как говорят, Бог послал сосисок. Недовольных не было.

А вот экс-четвертинке «Битлз» Джорджу Харрисону, постаревшему на днях ещё на годик, прибывший на гулянку народ с ходу презентовал чучело громадного северного оленя, на которого Харрисон немедленно влез и заявил, что завтра поедет на нём на работу, но потом передумал и пригласил желающих вешать на рога оленя шляпы. Это животное бы очень пригодилось на вечеринке в честь дня ангела голливудской суперзвезды Патрика Суэйзи, так как народу набилось столько, что пальто и шляпы бросали прямо на пол. Спотыкаясь об одежду, красный от губной помады Суэйзи (каждая женщина сочла своим долгом его поцеловать) самолично обносил гостей блюдами с запечёнными креветками, пока его вдруг не попросили закрыть глаза и открыть рот. Именинник купился на этот старый прикол и в тот же момент ощутил у себя на языке нечто странное — к счастью, это оказался всего лишь леденцовый козлик с надписью «Не мычи, когда с тобой говорят о сексе». Суэйзи клятвенно пообещал этого не делать.

«Собеседник», №9(664), март 1997 года

Подросток Лимонов(а)

Современные записки • Александра Петрова

Эдуард Лимонов. Мой отрицательный герой. Стихи 1976–1982 годов. Нью-Йорк -Париж. Москва, «Глагол», 1995, 108 с.

«За Хлебникова я бы многих перекосил из пулемета». Давнее уже (1985) признание, соединяющее поведенческий радикализм с эстетическим, многое объясняет в сегодняшнем Лимонове. Политик-радикал решил вдруг напомнить о себе как о не менее радикальном (когда-то) поэте. Давний же blurb Бродского, будущего поэта-бухгалтера, помещенный сейчас с хулиганским смирением на задней обложке, служит как бы зримой хронологической границей книги, написанной в ту, возможно, прекрасную (или великую?) эпоху, когда этому отрицательному герою и его автору было далеко до другого героя, чей создатель стал бронзовым памятником еще при жизни. В которой Лимонов еще два года назад был ему почти ровесником.

Для них обоих жизнь четко делилась на две, актуализируя onbiTtristia и остраняя взгляд на обретенную реальность, где герой Лимонова то гордо продолжает почвенническую линию варварской Руси (

с нами грубая сила и храмы
не одеть нас Европе в костюмчик смешной

), то выбирает традицию скепсиса и покровительственности умудренного римлянина Овидия, описывая новую землю как землю дикарей (

я думаю о них что варвары еще
и потому так любят денег счет
и поглощение еды в столовой белой
что скучно расе постарелой

).

Наказание ею, чужой, а значит, заведомо плохой, продолжается и после смерти:

Без торжества похорон, не почтенный достойной могилой,
Мой неоплаканный прах скорет чужая земля (Овидий);

ср. у Лимонова:

Одно из стихотворений сборника называется «Зависть» и не без сарказма посвящено Иосифу Бродскому, по поводу получения им очередной денежной премии. В условиях нашей культуры, где умение помнить необходимо физически, а не эстетически, зависть к умеющему лучше, вещнее артикулировать, бальзамировать память вполне понятна. Мнемозина — вот уже 80 лет главная русская муза — после двадцатилетней бесхозности почувствовала настоящего хозяина в лице «младшего Оси», умевшего длить конец истории, подобно заклинателю, управляющему мертвым телом.

Бродский, приведший разреженное пространство завороженного вечностью Мандельштама к «классическому ничто», «царству льда», жестче, мужественнее, трезвее (ср. мотив опьянения у Лимонова) и победительнее Лимонова, в общем равнодушного к мировой да и вообще культуре.

Лимонов испуган недоброй природой, холодным небом, абстрактным временем, пустотой, где человечество Бог смахнет со стола как простую заразу, и, понимая свою

эфемерность и случайность, он любуется преходящей малой вещью, кутаясь в нее и заслоняясь от надвигающегося пространства и времени. Это, наверное, самый гардеробный русский поэт (и недаром о нем вспоминают как об изрядном портном).

Уже на зимний день надежды не имея
Я с пуговицей полюбил пальто
И в белый свитер свой тихонько шею грея
Меня не любит здесь — зато шепчу никто
Меня не любят здесь…

Однако лишь по форме это напоминает куртуазный маскарад. По сути, одежда как промежуточное между беззащитным «Я» и абстрактным «Оно», играет ту же роль, что разнообразная еда, чай или кофе с молоком. (

Осени запах и прерии
Чай из Британской империи
⟨…⟩
Пью улыбаясь и думаю
Может убью я беду мою

). Или волосы — воплощение романтической антиномии мертвого (настоящего, голого, лысого, холодного) — живого (прошлого, пушистого, теплого).

Появление и внедрение в поэтику Лимонова всех этих деталей напоминает сходное поэтическое «самочувствие» Мандельштама, описанное лимоновским приятелем А. Жолковским как «неустойчивость, неуверенность в себе, личное (слабое, теплое, родное)», противополагаемые Вечному, которое «осваивается» ⟨…⟩ детским способом путем выдыхания, съедения, выпивания». Лишь Лимонов может сравниться с Мандельштамом в детской нежности и жалости к самому себе (Так-то мой друг мой единственный Эдичка-рыцарь, ср. у раннего Лимонова:

Все остальное время я есть сам
Баюкаю себя ласкаю глажу

). «Любовь к организму», о которой Мандельштам говорит в «Утре акмеизма», у Лимонова хотя и близка Мандельштаму «Камня»,— проще, надломленнее и элегичней.

Герой Лимонова движется на фоне «безупречного горизонта» Бродского, вернее, должен двигаться, тогда как в его поэтическом — кривом, косом, немотивированном пространстве движение жалко, его «ценностей незыблемая скала» — неподвижность, «свободная от мушиного полета цивилизации», идиллический пасторальный пейзаж, где его поза — поза зрителя, эстета, умышленного дилетанта, брезгливо не принимающего технитизированную вульгарность этого жалкого мира, или чистого сердцем ребенка, простодушного, удивленно глядящего на суету меркантильных взрослых.

Эта поза формирует смелые синтаксис и лексику Лимонова. Его речь ориентирована на устное говорение, где прежде всего важна эмоциональная достоверность, а не грамматическая правильность и виртуозность. Это речь действительного и метафорического иностранца, маракующего по-басурмански, пушкинского парикмахера Бопре («мадам, же ву при водкю»), маленького человека, не искушенного в вопросах вкуса, того, чью мучительную немоту разрешит кончивший за всех нас Никто. Его речь — речь так и не пережившего того подростка Савенко, живущего в мифологическом пространстве вестерна и блатной песни, где не разбойничать нельзя, потому что в этой словесной и личной неправильности, в этом отрицательном героизме — залог сопротивления голому порабощающему пространству, возможность свободного густого роста.

Лимонов должен раздражать людей, толкующих о деле вкуса и полагающих, что ими оно и ведется, но поскольку дразнение — одна из задач этого поэта, поздравим его с удачей.

литературно-художественный журнал «Зеркало» (Тель-Авив), №№5–6(134), июнь 1997 года

Колумнист Лимонов

Александр Дугин

1. «Народ имеет право на восстание»

Когда я увидел Лимонова на оппозиционном митинге в первый раз, мне казалось, что сбывается миф. Над площадью, запруженной людьми с красными флагами и патриотическими лозунгами, после многих правильных, но каких-то казенных, не до конца искренних, или совсем надуто-фальшивых речей боссов, раздался резкий, чуть скрипуче-хриплый голос Эдуарда:

«Народ имеет право на восстание, если его правители предают его. Народ имеет право на неповиновение, если власть уничтожает вверенное ему государство. Народ имеет право на собственную волю, потому что никто и ничто не сможет лишить нас, русских, нашего духа и нашей истории…»

На Лимонова в его кепке, зябко кутающегося в бушлат, с неодобрением смотрели товарищи по грузовичку. Думали — «Хорошо ему — писатель, интеллигент, литератор с мировым именем. Он попризывает к восстанию, а сам шасть за границу». Но было в голосе Лимонова, в его речи, в его фигуре что-то, что само опровергало неслышное бурчание трусоватых вельможных оппозиционеров. Лимонов говорил то, что думал, что думали вместе с ним тысячи русских оскорбленных, оплеванных, униженных, в раз растоптанных русских душ на той площади.

Не казенный, совершенно искренний, чрезмерно искренний голос. Не понимающий, отказывающийся понимать «условность» происходящего. Как фанатик смотрел в народ и видел народ. Пожимал руки друзьям по борьбе и верил в друзей. Без намека на спесь, пафос, игру кричал как жил, жил как мог, как хотел.

Голос по-настоящему свободного человека. Русского человека. Без хитрых закоулков отступающей души, не способный лукавить. Патологически открытый. Невероятно наивный — такими бывают только идиоты или гении.

«Народ имеет право на восстание».— В этом резюме жизненного опыта самого Эдуарда. Это он сам имеет право на восстание, на то, чтобы делать собственную судьбу, созидать свой собственный путь. Того же он хочет и для своей страны, своего народа, своего класса — класса русского человека, поднявшегося от провинциального заводского парня до писателя мирового масштаба. Это путь восстания и свободы. Это — путь нации.

Знаменитый писатель Эдуард Вениаминович Лимонов (Савенко) никуда не уехал и ничего не приобрел за свою однозначную и полную, безоглядную солидарность с оппозицией. Более того, он пожертвовал всем — славой, вхожестью в мондиалистскую богему, деньгами, грантами, финансовыми перспективами — ведь людей, которые имеют свое собственное мнение, причем противоречащее мнению «цивилизованного» Запада, сейчас терпят не больше, чем диссидентов в советский период.

2. Политика с первых шагов, политика

Лимонов, безусловно, более всего известен как писатель, радикальный писатель-нонконформист. Но в последние годы его имя и у нас в стране и на Западе чаще всего связывается с политической деятельностью. В чем причина этого? Что побудило знаменитейшего человека, не испытывавшего не достатка в славе и популярности, сменить амплуа и вступить в сферу, на первый взгляд столь далекую от его основного вида деятельности?

На самом деле, политика интересовала Лимонова всегда. Уже в первом его романе ясно прослеживается осмысленная и последовательная политическая позиция. Причем ровершенно неординарная для представителей русской эмиграции, которые если и занимались политикой, так только в антисоветском, антикоммунистическом, «право»-либеральном ключе, поменяв одного хозяина на другого, но сохранив привычное раболепие и услужливость. Путь Лимонова с самого начала его эмигрантской жизни вошел в радикальное противоречие с общим настроением этой среды. Если нормой там считалась антисоветчина, Лимонов категорически и даже несколько эпатажно отказывается следовать за большинством и поносить Родину и ее строй. Это отражается в первых эмигрантских статьях, направленных против Сахарова и Солженицына. Он упрекает их во лжи, в иллюзиях относительно Запада, в измене Родине. Неудивительно в этом случае, что Лимонов попадает в Америке на обочину жизни. Он отказывается быть шестеркой там, точно так же как отказывался быть шестеркой здесь. И начинаются мытарства по всем кругам американского буржуазного ада. Вы никогда не задумывались, почему описание Запада — темного, жесткого, первертного, злого, отчужденного, пустынного — у Лимонова так контрастирует с заказной идиллией большинства записных антисоветчиков? Ответ прост — Лимонов пишет правду, не идет на уступки, не ищет премий или наград за предательство. Он уехал от страны, наполненной ложью, но это не значит, что он собирается предавать свой народ и его историю, что он готов служить иной лжи.

Вчитайтесь в текст «Это я — Эдичка» или «Дневника неудачника», это же приговор «свободному обществу», разоблачение его мифов, вызов, брошенный сладко диссидентской пасторали, и сама Америка поняла это вполне однозначно — в США книги Лимонова искусственно замалчиваются, игнорируются, считаются «политически некорректными». Система прекрасно понимает значение брошенного ей вызова.

Не приняв Запад как социальный идеал, Лимонов отказывается и от признания превосходства его политико-экономической системы. Его влечет левая идеология, поэтому путь его лежит в редакции и штаб-квартиры маленьких радикальных экстремистских партий — к коммунистам, анархистам, маоистам, радикалам. Иными словами, и в этом вопросе изначально последовательная и непримиримая оппозиция к буржуазии и рынку, к обществу, целиком основанному на процентном рабстве и ссудном капитале. Едва ли наши люди представляют себе, каким мужеством надо обладать, чтобы прийти на Западе в эти маргинальные, преследуемые, нонконформистские кружки. Особенно в Америке. Там существовал и существует тот же политический тоталитаризм, как и при Советской власти, только с обратным знаком. У нас отрицалось все некоммунистическое или коммунистическое, но не согласное с магистральной линией партии (мы теперь знаем, до чего довела эта магистральная линия прогнившей и предательской, ликвидаторской партии!). На Западе в таком же по сути положении находятся антикапиталистические партии и кружки. Но путь Лимонова именно туда, к ним, к запаху типографской краски на неуклюжих малотиражных революционных листках, призывающих к свержению Системы и упрямо раздаваемых фанатиками-идеалистами тупым сонным безразличным ко всему зомби капитализма.

Итак, в приходе Лимонова в политику нет ничего неожиданного. Он всегда был в политике, всегда откровенно высказывал свои радикальные взгляды, всегда осознавал и подчеркивал свою активную ангажированность социально-политическими вопросами.

Каковы же политические убеждения раннего Лимонова — автора первых знаменитых романов «Это я — Эдичка», «Дневник неудачника» и т.д.? Отрицание советского бюрократического строя, засилья отчужденных чиновников, с одной стороны, и столь же радикальный отказ от либерально-капиталической модели, от буржуазно-демократических мифов общества, в котором оказался после эмиграции из брежневизма. Третий Путь. Левый, предельно левый путь, близкий к крайнему социализму Ги Дебора или Герберта Маркузе. Иными словами, с самых первых шагов в литературе и публицистике перед нами Лимонов-коммунист, но не казенный, не пиджачный или карьеристский, некомсомольский и не совписовский. Коммунист — реальный и свободный, бескомпромиссный и отказывающийся от полумер, лицемерия, лжи. Коммунист настоящий, не фиктивный, не шутейный, как те, кто в то время хлопал на съездах и всего через пару десятилетий отдавал приказы стрелять по краснознаменным колоннам патриотической оппозиции, состоявшей в большинстве своем из таких, как Лимонов, а не таких, как хрущевско-брежневские выблядки. Но это уже другая история.

3. В оппозиции к диктатуре подонков

В перестройку за Лимонова поначалу схватились «демократы». Как же — столь свободный стиль изложения, отсутствие самоцензуры, предельный грубый реализм в описании жизни, и наконец, мировая известность писателя делали Эдуарда Лимонова желанным гостем всех «демократических» изданий или передач. Ему стоило лишь поумерить свой пафос, лишь несколько сгладить свои эмоции, и перед ним открывалась баснословная перспектива в перестроечной культурной и политической жизни. Все двери открыты, все кабинеты доступны, все телекамеры направлены как по команде в его сторону. Человек-легенда, писатель, на трудах которого выросло целое поколение советской нонконформной интеллигенции, причем бодрый, полный сил и энергии, не ссохшийся, не постаревший, не превратившийся в ходячий кич типа Солженицына или Буковского. Живой гений, живая легенда. Но что делает этот человек? Отправляется на фронт в Сербию, потом в Приднестровье, потом в Абхазию. Идет к Проханову в «День» и «Советскую Россию» к Чикину. Отдает свой голос, всю свою репутацию, весь свой талант патриотической оппозиции, с которой он связывает отныне свою жизнь и свое творчество. Теперь Лимонов — лидер патриотов, гонимых, преследуемых, избиваемых, подавляемых. Их пример, их архетип, их спикер, их трибун. У российских либералов это вызывает панику, недоумение, шок. «Анфан шери» бросает вызов общественному мнению, разбивает миф о единодушной поддержке западнического курса интеллигенцией, отдает свой голос заклятым врагам «политической корректности». Вначале этому отказываются верить, пытаются представить все как эпатаж или шутку. Потом, когда становится очевидным, что все предельно серьезно, начинает нарастать злой, вонючий, конформистский вой — тот же самый, который гудел в обыдиотившемся позднем Совдепе, тот же самый, который можно было различить за мнимым безразличием американской и эмигрантской подцензурной критики, тот же самый вой, которым Система, основанная на рабстве и лжи, встречает каждого, кто пишет на своем щите запретные слова свободы и откровенности. Свободы любой ценой. Священное право быть «за» то, что никому не нравится, и «против» того, что нравится всем.

Теперь Лимонов на баррикадах и митингах, в глухой оппозиции, без поддержки, без средств, без наград и поощрений, среди отверженных. На его творческие вечера робко крадется недоумевающий Зюганов — тогда еще политический ноль, поэтому вежливый и внешне вполне приличный. Пожать руку знаменитому писателю, так неожиданно ставшему на сторону патриотов для него честь. Начинается период активной работы в патриотической печати. Выходят замечательные, полные страстного пафоса, разоблачений либеральных мифов книги, публицистики Лимонова — «Исчезновение варваров», «Убийство часового», «Дисциплинарный санаторий».

В 1993-м Лимонов в «Белом доме» рядом с лидерами оппозиции, под пулями собак Системы, в Останкине… Все до конца, без условностей и самопоблажек. За все надо платить, за все слова — отвечать.

Если внимательно вчитываться и в ранние тексты Лимонова, патриотический выбор не будет казаться странным. Он вполне естествен, логичен, последователен. Он всегда был таким, Эдуард Лимонов. За тех, на чьей стороне правда и свобода, за тех, кто в меньшинстве, кто гоним, кто на периферии Общества Спектакля находит в себе силы бросить грязным манекенам Центра вызов.

Говорят, что Лимонов стал «правым», «националистом». Это не совсем верно. Уже на Западе, особенно во Франции, Лимонов понял, что между крайними антисистемными силами — как справа, так и слева — не существует фундаментальных неснимаемых противоречий, что их объединяет общая борьба с Системой. Лимонов участвует в газете «Идио Интернасьональ», которая настаивает на сближении всех радикальных сил и на создании единого Фронта Сопротивления новому мировому порядку. Вместе с ним в одной редколлегии и леваки-коммунисты, и «новые правые». Возвратившись на Родину, Лимонов встречается в патриотической оппозиции с точно такой же картиной. Коммунисты бок о бок с националистами противостоят западнической капиталистической модели, активно и насильственно навязываемой стране группкой заговорщиков. Лимонов остается красным, но при этом радикальным патриотом.

Никаких поворотов, никаких зигзагов. Прямая траектория.

4. Национал-Большевик

В 1993 году русские как нация и социализм, как политико-экономическая идеология потерпели сокрушительное поражение. Внешне это касалось только оппозиции, но дело обстоит намного страшнее, так как сонная пассивность масс и несомненная эффективность прозападных буржуазных сил запустили такие разрушительные механизмы, весь чудовищный масштаб которых будет осознан позднее. Это была национальная трагедия. Поворотный момент, когда гигантский геополитический национальный механизм был пущен под откос.

С этого момента следует отсчитывать особый период российской истории — период прямой и ничем более не сдерживаемой мондиалистской оккупации. Идеология тех, кто стоит у власти в России, отныне тождественна идеологии ее самых заклятых врагов. Здесь лежит критическая точка в истории оппозиции. Это же было поворотным пунктом и в политической судьбе Эдуарда Лимонова.

Наше поражение 1993 года можно было объяснить и расшифровать по-разному, но почти всем было очевидно, что значительная часть вины ложится на руководство патриотической оппозиции. Случайные, не подготовленные, зачастую ограниченные, чрезмерно тщеславные, сплошь и рядом трусоватые — с узким кругозором и непозволительной наивностью относительно основных механизмов реальной политики — оппозиционные лидеры оказались много ниже брошенного исторического вызова. Обычные патриоты, массы, были куда решительней и активнее, куда радикальнее и смелее, куда ответственней, чем наши вожди. Печальный конец Восстания и расстрел Парламента во многом есть следствие полной неготовности патриотической верхушки к столкновению с силой и мощью диктаторской машины подавления, которая без колебаний и под аплодисменты Запада пошла на самые серьезные кровавые меры, тогда как ораторы оппозиции до последнего, как заведенные, призывали к миру. Даже после крови и потерь в «Останкино». Это было преступно. То, что последовало потом, было к тому же и подло. Оппозиция рассыпалась, поделилась по блокам, и когда коммунистам и жириновцам удалось попасть в Думу — по трупам павших и не остывшей крови товарищей, допущенные в верха быстро отказались от радикалов, пошли на соглашательство с режимом, удовольствовались ролью карманной оппозиции.

Общее дело было провалено.

Мог ли Лимонов с его темпераментом, с его радикализмом, с его патологической честностью смириться с таким положением дел? Конечно, не мог. И с этого начинается новый этап его политической деятельности. На сей раз он выступает совершенно самостоятельно, создает свою партию — национал-большевистскую.

Ее идеология — развитие и продолжение традиционной для самого Лимонова линии. Социальная справедливость, честность, пассионарность, борьба против отчуждения, чиновничьей лжи, против капитализма и Запада, за великое справедливое Государство. Это логичное продолжение всей его судьбы. Новым здесь является лишь то, что в отчаянии от недееспособности, безответственности, некомпетентности, подчас откровенного предательства патриотических лидеров Лимонов решил пойти своим собственным путем, взять на себя сложнейшее дело — построить все с нуля, собрать наиболее последовательные, динамичные, свежие и решительные силы для борьбы с врагом — все с тем же врагом, с которым он никогда и не переставал сражаться. Если и раньше на его голову сыпались проклятия либералов, то создание своей партии вызвало бурю негодования. Вначале это было встречено насмешками, потом по мере роста и успехов новой организации тон сменился на неприкрытую ненависть. «Фашизм» было самым мягким из определений.

Лимонов строит партию, ориентированную в первую очередь на молодежь, а это значит, что он опасен не только в настоящем, но и в будущем.

Вместе с тем много недоброжелателей появилось у него и в самой оппозиции, которая либо пошла на сотрудничество с режимом, либо разделилась на множество мелких и не состоятельных сект, либо увлеклась поддельными вождями, выдвинутыми и финансируемыми либералами для контроля и разложения оппозиционного лагеря. Для всех этих заблудившихся или сознательно предавшихся разложению групп — Лимонов как постоянный укор, как обличение, как разоблачение. Он — как демаркационная линия, отделяющая подлинное от фиктивного, искреннее от поддельного, «новое» от «старого».

Лимонов стал знаковой фигурой «новой оппозиции», динамичной, авангардной, модернистической, но в то же время верной основным базовым идеалам — Социальной Справедливости и Русской Нации. Система подавления не дремлет.

За «подстрекательство к вооруженному восстанию за присоединение Крыма к России» против Лимонова возбуждается Генпрокураторой Украины уголовное дело. В то же время он неоднократно арестовывается службой Безпеки и, в конце концов, высылается с этой бывшей советской территории. Он становится «врагом украинского народа». А его престарелые родители живут там — в этом оголтело русофобском, искусственном, мондиалистском государстве. Каково им? Теперь въезд на Украину патриоту Лимонову закрыт. Но и в самой Москве дела обстоят не лучше. За его жесткую позицию по чеченскому вопросу возбуждается уголовное дело. В вину Лимонову ставится «оскорбление национального достоинства чеченского, хорватского и эстонского народов». Верх цинизма со стороны власти, которая сама и развязала чудовищный и бессмысленный геноцид в Чечне. Они убивали чеченцев и клали штабелями русских ребят, а судить собирались писателя и публициста, осмелившегося всецело поддержать своих против врагов. Понимая, что это судилище будет отвратительным гротеском, власть решает прекратить уголовное дело. Но в тот же день, когда Лимонову сообщают о его прекращении, на него совершено жестокое разбойное нападение. Политический теракт. В результате непоправимая травма зрения. Система дает понять — «юридически преследовать за такие идеи невозможно, но вот иного рода предупреждение».

Спустя полгода штаб-квартиру газеты «Лимонка» и национал-большевистской партии взрывают. Новое предупреждение. Возможно, последнее… Но можно ли его запугать, заставить отказаться от своих убеждений, от своей борьбы, от своих идеалов? Он пронес принципы свободы и честности сквозь сложнейшие витки индивидуальной, литературной, политической судьбы. Он всегда знал, на что шел. Коммунист Лимонов. Настоящий человек. Кроваво-красный кумач его флага, его партии, его пути. Пути русского самурая.

«Завтра», №34(194), 25 августа 1997 года

Я вас люблю, я жажду встречи с вами!

Жёлтая газета: звёздный розыгрыш • Ирина Якобсон

Звёздные особы сетуют на чрезмерную активность поклонниц: вот-де преследуют, названивают по ночам, дежурят в подъездах. При этом часто неизвестным остаётся то, как же знаменитости выходят из подобных ситуаций. Вот мы и решили немного пошалить и объясниться в любви по телефону некоторым из них. Что из этого вышло, читайте сегодня.

Эдуард Лимонов, которому я не успела признаться всё в тех же чувствах, поскольку решила более с наскока не ранить людей неожиданными излияниями, а как-то сначала осторожно подвести к нужной теме, сам завёл соответствующий разговор:

— А вы какая?

— Длинноногая голубоглазая блондинка.

— Вы это серьёзно?

— Конечно. А почему вас это удивляет?

— Меня это радует. А сколько вам лет?

Я долго кокетничала, но всё же честно призналась. Он поддержал, что мне уже пора свой возраст скрывать. Далее разговор проходил об идеалах современной красоты и собственно самой любви. Лимонов сказал, что он вновь одинок. Женщины не могут выдержать его тиранизма. Но он девушек очень любит и предложил встретиться с ним очно.

— Ну, а когда? У вас, наверное, совсем нет времени…— предприняла я скромную попытку отмазаться.

— Когда пожелаете,— сказал писатель.

И вот в эту минуту я прокляла создателей за свою катастрофическую несхожесть с Мэрилин Монро.

Впрочем, может быть, когда-нибудь я всё же наберусь смелости и предстану перед Эдиком такая, какая есть. То есть темноглазой брюнеткой и без длинных ног. Интересно, как он среагирует — надеюсь, не выгонит взашей…

Итак, судя по этому небольшому исследованию, знаменитые люди не так уж заносчивы и капризны. Правда, если обращаться к ним по сто раз на дню с этой лирикой, то, вероятно, они начнут и грубить, и посылать. У меня с этим как-то обошлось. Будем считать, что экзамен на человечность звёзды прошли успешно. Однако, милые поклонницы, просим и вас проявить человечность и не доставать лишний раз своей назойливостью вожделенных кумиров — им ведь тоже хочется покоя.

«Собеседник», №40(695), октябрь 1997 года

Убей в себе государство

Книга месяца • Алексей Евдокимов

Эд. Лимонов-писатель оказался умнее Эд. Лимонова-политика

Эдуард Лимонов. «136, пункт В». М.: «Вагриус», 1998. Искать — на лотках и в магазинах г. Риги.

Когда стало известно, что Эдуард Лимонов, бывший анфан террибль и эпатажник Эдичка, а ныне российский национал-большевик №1, готовит к печати роман-антиутопию, читающая общественность восприняла это с понятным скепсисом.

Скепсис относился в первую очередь к жанру. И впрямь: остромодная во времена борьбы с тоталитаризмом антиутопия, казалось, плавно сошла на нет вместе с «империей зла». Тем более что уже после оруэлловского «1984» все попытки обращения к жанру выглядели повторением пройденного. Лишний раз доказывая, что все, что можно здесь сказать, уже сказано. Однако когда роман «136, пункт В» наконец вышел, выяснилось несколько любопытных обстоятельств.

Во-первых, оказалось, что Лимонову удалось-таки, как ни странно, если не привнести новое в жанр, то хотя бы повернуть старое достаточно неожиданным боком. Во-вторых, стало ясно, что «136, пункт В» — не совсем антиутопия. А может быть, и совсем не.

Хотя сюжет, на первый взгляд, выглядит абсолютной классикой жанра. 2015 год. Мир, переживший ядерную войну. Экологическая катастрофа, перенаселение. Тоталитарные правительства Америки и России поделили полюбовно мир и борются с перенаселением по-простому, по-тоталитарному: уничтожая всех стариков, достигших 65 лет. 136, п. В — как раз номер американского закона, устанавливающего эту практику. Главный герой Ипполит Лукьянов, американский литератор русского происхождения, отметивший 65-летие, скрывается от репрессивных органов.

Знакомо? Еще бы. Даже слишком. Настолько, что заставляет заподозрить здесь некую нарочитость, игру. Особенно если обратить внимание, что антиутопические клише применяются Лимоновым к США — государству, утверждающему себя в роли эталона демократии и худо-бедно, но воспринимаемому в этом качестве большинством прогрессивного человечества. И это не только дань извечному лимоновскому антиамериканизму. Дело в том, что одна из основных мыслей романа — тезис о враждебности человеку не только государства с тоталитарной идеологией, но государства вообще. Государства как надиндивидуального, сверхчеловеческого, а значит — не- и даже античеловеческого образования. Интересы которого не только не совпадают, но и противоречат интересам составляющих его индивидов. В этом смысле тоталитарно любое государство. Тем более американское — с его пропагандистской машиной, ханжеством и ура-патриотизмом. В общем-то об этом Эдичка писал и в своем наукообразном «Дисциплинарном санатории». А теперь решил худ. средствами показать, что санаторий легко превращается в тюрьму строгого режима: тут решеточку добавить, там — замочек укрепить... санитарам раздать винтовки... все, готово!

Но, пожалуй, самое любопытное в романе — его финал. Где одинокий и гонимый герой-маргинал благодаря внешнему сходству с автором закона 136, секретарем Департамента Демографии и железным государственником... меняется с ним местами. И с не меньшим рвением, чем его предшественник, начинает борьбу с перенаселением, добиваясь ужесточения «антистариковского» закона!

Подобный ход воспринимался бы как сведение счетов Лимонова с интеллигенцией, в первую очередь родной, российской. Когда бы не являлся в первую очередь сведением счетов с самим собой. Ипполит Лукьянов, как нетрудно догадаться, — очередное альтер-эго Лимонова, новая инкарнация Эдички из одноименного романа, так и бродящего на протяжении всего лимоновского творчества из книги в книгу. В начале романа он столь же одинок и неприкаян, как и все прочие лимоновские герои. Но вот Лукьянов-государственник, идеолог «железной руки», слишком похож уже на современного Лимонова-политика, Лимонова-нацбола, Лимонова-главреда то ли ультралевой, то ли ультраправой, но в любом случае «ультра» «газеты прямого действия «Лимонка». Надо заметить, что превращение вчерашних супериндивидуалистов (каковым, несомненно, был автор «Это я — Эдичка» и «Дневника неудачника») в гипергосударственников — штука более чем знакомая российской культуре. В этом смысле Лимонов, как и некоторые из его партайгеноссен, просто повторил судьбу многих деятелей того же Серебряного века. Однако можно констатировать, что Лимонов-писатель, автор «136, пункт B», оказался и мудрее, и человечнее Лимонова-политика. Что тоже не редкость для Руси.

«Час», №34(151), 10 февраля 1998 года

Светило

Сергей Коняхов

Эдуард Лимонов — человек противоречий. «Это я, Эдичка!» — провозгласил он в своё время, и под этим лозунгом проходит вся его жизнь — в том числе и политическая. Место нахождения — между андеграундом и эстеблишментом. Нынешний род занятий — издание маргинальной газеты «Лимонка», в которую не всякая паршивая селёдка позволяет себя завернуть. Жизненное кредо — провокация. Актёрское амплуа — экстремист. Парижская богема, нью-йоркские свалки, югославские окопы, московская политическая тусовка — этапы жизненного пути подростка Савенко.

Лимонов без сахара

Свежая сценка из жизни сливок общества. Хозяйка некогда «зубастой» программы «Акулы пера» отвешивает натужный комплимент господину Лимонову. У неё, мол, создалось впечатление, что её визави — эдакий поэт в политике и своеобразный диссидент в литературе. А всевозможные акции национал-большевиков, коих возглавляет уважаемый Эдуард Вениаминович — некое эстетическое действо, своеобразный хепенинг, к которому — ироническая улыбка — нельзя относиться серьёзно.

Уважаемый Эдуард Вениаминович пас не принимает. Ему-то хочется, чтобы к Национал-большевистской партии относились серьёзно. Подарив предводительнице «акул» взгляд, которым солдат смотрит на вошь, он, геройски начихав на этику, заходит с эстетики. «Акул» незамедлительно пригарпунивают к позорному столбу. Они-то в эстетике — ноль без палочки. Привыкли, родимые, к толстым животастым капээсэсникам-администраторам, которые еле шевелят плавниками. А тут пожаловало кое-что похлеще.

Чёрные рубахи, нацистские знамёна и акции — не просто так. Это для того, чтобы привлечь молодые силы, которые никогда не возьмёшь на старые сухие догмы. Стиль, мода, культ — вот приманка для современных мальков. Ежедневно региональные отделения НБП принимают десятки заявлений — бурный рост партии-стаи. В основном — за счёт молодёжи. Стадный инстинкт живёт и побеждает.

Но на одном стиле далеко не уедешь. Да и с одной молодёжью, равнодушной к политике, кашу не сваришь. Кому как не Лимонову знать об этом. Национал-большевики участвуют не только в показательных «эстетических» акциях. На ближайших выборах они в блоке с «Трудовой Россией» Виктора Анпилова и «Союзом офицеров» Станислава Терехова будут прорываться в Думу. Есть такое осознанное желание сесть рядом с другими партайгеноссе. Триада рассчитывает на пять-семь процентов голосов…

Лимонов — китайский мандарин

«Сейчас у власти,— и здесь бесноватый Эдичка, к сожалению, прав,— чиновничья диктатура. Мы хотим просто-напросто выкинуть этих людей пинком под зад».

Письменники любят прихвастнуть, что они, мол, все вышли из гоголевской шинели. Это не совсем так. Вернее, совсем не так. Писатель Лимонов, наверняка, вышел из портянок одного германского ефрейтора. Правда, ему, как он сам признается, всё же больше по душе не фюрер, а Мао Цзэдун. Как-никак под его чутким руководством китайцы сломали бюрократическую систему.

Что да, то да. Когда лимоновскому кумиру показалось, что его функционеры зажрались, он устроил «культурную революцию». То-то радости было для простого народа, когда рубили в капусту верхушку. Однако чистка по верхам — не чистка. Досталось на орехи и ликующим простолюдинам. Маленький исторический штрих к тезису о том, что революция пожирает своих детей: во времена «культурной революции» военизированные группы студентов-хунвэйбинов выполняли роль штурмовых отрядов. Через двадцать лет это аукнулось им расправой на площади Таньаньмэнь. Менее известно о жестоком подавлении студенческих восстаний в Шанхае, Харбине, Гуанчжоу.

Но вернёмся в студию. Там «акулы» коварно пустились в сладкие воспоминания о царской России. Дано: во времена «Народной воли» чиновники боялись терактов, они принимали свои решения с учётом того, что завтра в них могут бросить бомбу. В задаче спрашивается: почему радикалы не выпестовали новых террористов?

Не на того напали. Лимонов — не из числа тех ворон, которые на подобные приветливые слова готовы гаркнуть во все воронье горло.

«Чтобы я в голос признал то, что мы занимаемся терроризмом?— возмутился Лимонов.— Когда меня спрашивают о подобных вещах, я говорю, что мы, безусловно этим не занимаемся. Какая, скажите, политическая организация признает, что они совершают противоправные действия. Вопрос не имеет смысла».

Вопрос всё-таки смысл имеет. В каждом номере газеты «Лимонка» есть подробный отчёт о проведённых «мероприятиях». Газетные полосы отданы матросу Жухраю, который поучает бритоголового Павку Корчагина — кого и за что надо бить. Пока цветочки. Ведь орлята ещё только учатся летать. Тренируются и разминаются. Грядёт время ягодок, грядёт политический терроризм. Когда? В любой подходящий момент. Терроризм оправдан тогда, когда исчерпаны прочие легальные средства. А пока есть возможность безбедно и ненаказуемо быть оппозицией. Однако, как показали события октября 1993 года, на всякий пожарный надо иметь в загашнике подготовленных боевиков. Всего-навсего сотня ребят Баркашова из «Русского национального единства» оказалась более действенной силой, чем многочисленная банда крикунов и болтунов.

Лимонов меняет кожуру

Как признается сам Лимонов — сегодня он уже не тот, что вчера. Никого не эпатирует. Газета «Завтра» с присущей ей скудоумностью дразнится: Эдик-велосипедик — на что-то, очевидно, намекая. А Лимонов, который и сам не без языка, помалкивает. Просто фунт презрения какой-то. Ужель тот самый Эдуард, который не спустил самому Жириновскому? Да, друзья мои, Лимонов меняет кожу — не хочет, чтобы его считали классической мелкой политической сошкой, разыгрывающей национальную карту. Ему самому порядочно поднадоела вольера русского националиста и любопытствующие посетители зоопарка: «Ах, Эдичка, да вы оказывается фашист? Уй, как здорово!» Ещё б не здорово, фашист — животное в наших широтах диковинное. Но лучше держаться от этой скотины подальше. Бизнес-элита, без которой политическому персонажу ранга Лимонова ни тпру, ни ну, так и делает, упорно не желая ставить на истеричных радикалов. Лимонов пытается разрушить стереотип, который сам же и создал, называя свою НБП — лабораторией национальных идей.

«Мы начинали как классические националисты и даже с перехлёстом,

— кается в смертных грехах Эдуард Вениаминович.—

Я это признаю. Но постепенно изжили национализм. Мы красные националисты — это объясняет все».

Это объясняет что? А главное, кому? Кто-такие красные интернационалисты — мы знаем. А вот «красные националисты» — термин целиком на совести автора. Что касается цвета националистов, то он легко объясним. Коренным в птице-тройке Лимонов-Анпилов-Терехов — заявлен лидер «трудороссов». «Офицеры» и национал-большевики — пристяжные, поскольку для электората они — лошадка тёмная. Которая, впрочем, и сама знает, что не быть ей фаворитом на предстоящих скачках. От этого ей ещё больше хочется брыкаться.

Жириновский не поливает Лимонова

Лимонов, ах пресловутый комплекс Наполеона, заявил, что ни одна поливальная машина ему нипочём.

— Жириновский меня вот никогда не польёт. Он знает, кого можно, а кого нет. Со мной он всегда крайне корректен. Несмотря на всю его репутацию — Владимир Вольфович прекрасно знает табель о рангах.

Сущая правда. Отношения в этом кругу, если хотите, товарищеские. Как в казарме, где солдаты второго года службы вовсю наставничают. «Шнурку» — можно наказать «салагу». Служба охраны Лебедя после ряда публикаций спокойно применила к Лимонову меры физического воздействия. Красиво поработала в печень и голову. В результате — таковы издержки политической борьбы — на всю жизнь осталось повреждение глаза. Потом был взрыв в редакции «Лимонки». Правда, никто не пойман, а значит, и Лебедь — не вор.

Авторитет (он же политический вес) вещь не последняя. А о каком авторитете может идти речь, если радикалы на президентских выборах осрамились? Имел место быть такой эпизод. Съезд нациналистических партий постановил: для народа Ельцин — враг. Поэтому (весьма логично) он лучше, чем Зюганов. Всё правильно. Поддержи коммуниста — так и разгонят к чертям собачьим!

Лимоновые плантации

Зато сегодня можно злорадно показывать пальцем в сторону Кремля:

— Я очень много работаю. Я настолько много работаю — это не сравнить с г-ном Ельциным. Вот он трудится по три часа в день. И Зюганову до меня далеко. У меня остались замашки человека искусства. Особенно в личной жизни. Я не Геннадий Андреевич — у меня не было партийной дисциплины.

В этой реплике очень часто встречается местоимение «я». Любой осел — наш герой здесь не исключение — может пинать мёртвого льва. Правда, он хорошо знает, когда надо рявкнуть зычно, когда по-уркагански давить на жалость. И тогда образ орла сменяется благообразной ряшкой. Сверхчеловек, побывавший на пяти войнах, рассказывает, как лихо он убивал врагов,— и вот на тебе, прокол. Мелькнуло что-то человеческое:

— В моем характере заложены какие-то определённые вещи. Это предмет исследования — для психиатров, психоаналитиков. Я родился в семье младшего офицера. Вокруг — рабочий посёлок. Окраина Харькова. В семнадцать лет работал на заводе «Серп и молот». Я пытался вылезти. Поехал в Москву, где меня никто не ждал, жил очень голодно. Снимали с женой какие-то углы. Потом она покончила с собой. Жизнь тяжёлая была.

И тут же с места в карьер Лимонов оборачивается серым волком и принимается рассуждать о социальной злобе (напоминает старую добрую «классовую ненависть»). Так вот, все недовольные могут сражаться под его знамёнами. Лимонов обижен на современное общество, превратившее человека в домашнюю скотину. А нужен хищник. Человек с «калашом».

— Мне нужна своя война — я не могу ездить бесконечно на чужие войны, нужна победоносная НАША война.

Ему нужна война, как стервятнику падаль.

еженедельная газета «Купеческая гавань», 21 мая 1998 года

Внук Шостаковича Митя верен делу деда

Гостинцы • Макар Зайцев

Он тоже пишет для большевиков, но пока не получает за это государственных премий.

Митя Шостакович, внук народного артиста и Героя соцтруда Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, на минувшей неделе разродился творением, которое современники хотя и вряд ли будут сравнивать с дедовской нетленкой типа вокально-симфонической поэмы «Казнь Степана Разина», но шуму оно наделало едва ли не большего. Так, отец Мити Максим Шостакович уже успел оборвать все провода, названивая сыну с требованием дать незамедлительные объяснения случившемуся. Сын же ничего иного, кроме рассказов о доброте душевной, по которой он и написал марш для Национал-большевистской партии Лимонова, выдать не в состоянии.

Поступок Дмитрия тем более странен, если знать, что в последний раз он мельком виделся с Эдичкой году в 1992-м, когда тот прогуливал по Парижу Жириновского. Спустя шесть лет он обрушился на Лимонова как снег на голову и сообщил, что пишет ему марш. Писатель страшно обрадовался и сразу же ломанулся к Мите — посмотреть на результаты. Вероятно, если бы не этот визит, марш так бы и не был дописан, ибо выяснилось, что младший Шостакович ждёт гостей, по случаю чего в квартире было полно пива и креветок. Злобный же Лимонов стоял над Митиной душой, и бедняге ничего не оставалось, как сочинять дальше — пока все дружно выпивали и закусывали.

И хотя многие уже решили, что конфликт, разгоревшийся в семействе Шостаковичей, вынудит Дмитрия попросить лидера НБП вернуть подарок, пока этого не произошло. Он лишь позвонил Лимонову из столицы Франции и попросил впредь говорить всем, что это личный подарок писателю, а не главе партии…

«Собеседник», №31(736), август 1998 года

Не трожьте патриота Лимонова!

Письма из Ширинки • Василий Пеньков, крестьянин, дер. Ширинка Пензенской губернии

Дорогой Эдуард Вениаминович, или просто Эдуард, я написал бы и «Эдичка», но так как вы мне не баба и я вам не негр, то предпочитаю обратиться жёстко, уважительно и по-мужски!

Это что же я тут узнал, какой кошмар. Вам отказали в регистрации как общероссийской партии, и теперь ваши молодые национал-большевики не смогут участвовать в выборах. Вам якобы отказали потому, что вы экстремист и что у вас мало членов. Насчёт мало членов они бы помалкивали в своём избиркоме, у них там и какие-то «Культурные наследия», и прочие «Единства», тоже мне многочлены.

Интересные какие вещи! Они у вас, значит, нашли экстремизм. Жириновский, наш женобоец и автор «Азбуки секса», у них обратно не экстремист. КПРФ со всякими персонажами типа одного генерала у них опять же таки не экстремисты, хотя их главная газета и призывает всё время повесить на фонарях молодых реформаторов в разных комбинациях и за разные места. А Лимонов у них — первый экстремист. Я вообще вашу газету «Лимонка» однажды видел, мне друг с Москвы завернул в неё посылку,— хорошая газета! Я знаю, что вы бюрократию ненавидите, коммунистов шпыняете и против носатых ничего не имеете, зато «новых русских» хотели бы приковать к батарее и отыметь сзади. Я не знаю насчёт отыметь сзади, тут на вкус и цвет товарищей нет, но насчёт приковать к батарее — я с вами совершенно солидарен.

И вот я что понял, дорогой Эдуард Вениаминович! Выходит дело, вы один и есть настоящий, искренний патриот. Потому что если они регистрируют Баркашова,— значит, им нужен Баркашов! Зюганов что ни скажи, Илюхин что ни вякни — нужны! Жирик — это же вообще цепной пёс ельцинизма, по-моему! Значит, им за то и плотют, чтобы они тут были плохие, пока другие, такие хорошие на их фоне, безальтернативно победят и окончательно разграбят страну! Вы понимаете, какая тут комбинация? Они же все, выходит, платные патриоты! И только вы бесплатный, от чистого сердца, потому что когда они создавали свои ячейки и договаривались о суммах, вы ещё были в Париже, где вели аполитический образ жизни.

Дорогой Эдуард, таперича за вами должны пойти все истинные патриоты, потому что раз вас одного так боится власть — значит, во всех остальных, включая фашистов, она совершенно уверена и даёт им зелёный свет.

«Собеседник», №1(756), январь 1999 года

Не на того напали

Мастер-класс • Лия Вачнадзе

Никита Михалков вступил в схватку с террористами.

Мне нравится фильм «Сибирский цирюльник». Меня огорчили вороха написанного о фильме критиками. Искренне хотелось бы написать о том, какая славная это картина, но, к сожалению, разговор о другом.

Михалков — человек не скандальный, не трогали бы его, он и оставался бы образцом истинной интеллигентности. Несколько скандалов, сопроводивших появление фильма, похоже, пошатнули этот славный образ. Теперь невольно приходится дифференцировать его профессиональные качества и личные.

О скандале с радиостанцией «Серебряный дождь» писали и говорили много: журналист Александр Гордон в прямом эфире назвал режиссера «усатой блядью». Михалков тогда отреагировал немедленно — директору радиостанции пообещал «Серебряный дождь» уничтожить, позвонил в правительство. Заговорили о лишении лицензии. Месть кровная и безжалостная всем членам семьи за дурость одного.

10 марта в Доме кино проходил мастер-класс Михалкова для студентов и молодых кинематографистов. Плавное течение речи Никиты Сергеевича вдруг прервалось, и все увидели стремительно бегущих по проходу двух молодых мужчин, услышали затем крик Михалкова: «Держите, держите его!». Возле выхода стояла толпа опоздавших, бежавшие в ней увязли, были схвачены и скручены. Между тем в зале все вскочили с мест, переспрашивали друг у друга, что случилось, и в ответ слышали: «Яйцом в него кинули!». Михалков спустился со сцены, подошёл к задержанным «террористам» (как потом выяснилось, представителям лимоновской Национал-большевистской партии) и... ударил одного из них ногой в лицо. Может быть, телекамеры не запечатлели этого исторического момента, но вечером по всем каналам показали только меткий бросок яйцом в безупречную жилетку мастера и — пропустив вышеописанный эпизод — насмешливого Михалкова возле поверженного и схватившегося за лицо хулигана. «Вот что значит быть русским режиссёром в России!» В момент этого заявления в руках у режиссера был пистолет «ТТ»... извлеченный из-за пазухи задержанного.

Вальяжный хозяин-барин «холопа наказал» по своим собственным, барским законам. По законам той России, в которой генерал закусывает стаканом и мужики идут «стенка на стенку». Хочется всё-таки верить, что мы живём в другой стране — цивилизованной, где один отвечает за то, что бросил в другого яйцом, а другой за то, что ударил обидчика ногой по лицу.

В конце концов в миллиардера Билла Гейтса, помнится, однажды тоже запустили тортом, и, если бы он обидчику набил за это морду, именно об этом кричали бы после газетчики, а не о досадной и нелепой выходке с тортом. В нашем случае — с яйцом.

«Вечерняя Москва», №47(22.624), 12 марта 1999 года

А Лимонов наехал на Степашина

Персоналка • Александр Митрофанов

Писатель-экстремист Эдуард Лимонов потребовал отставки Сергея Степашина. Правда, формально это требование подписано партсоветом Национал-большевистской партии. Эдуарда Вениаминовича очень огорчила неприятность, случившаяся с двумя его активистами: они были отправлены в кутузку после меткого метания яйцами в Никиту Михалкова. Теперь им грозит до пяти лет. Лидер НБП объясняет инцидент справедливым возмущением своих товарищей фактом «мафиозного налёта» на редакцию газеты «Лимонка» 20 февраля. Как утверждают лимоновцы, налёт на газету был организован по заказу Михалкова, а осуществлён людьми его личного друга Степашина.

«Вечерняя Москва», №47(22.624), 12 марта 1999 года

Яйца Лимонова настигнут Михалкова даже на Марсе?

вчера. сегодня. завтра • гостинцы • …

«Охоту на режиссёра» открыла Национал-большевистская партия Эдуарда Лимонова. На прошлой неделе в Санкт-Петербурге состоялось очередное покушение на Михалкова. Двое метателей подстерегли режиссёра на входе в кинотеатр, где шёл показ «Сибирского цирюльника», и «открыли огонь». Михалков отделался стрессом, а преступников схватили на месте. Интересно, а если Никита Сергеич решит укрыться на Марсе, это ему поможет или лимоновские яйца его и там достанут?

График метания пищевых продуктов в Н. С. Михалкова

1. Москва, 10 марта — яйца

2. Самара, 3 октября — груша

3. Санкт-Петербург, 10 октября — яйца

ПРОГНОЗ:

Москва, 3 ноября — груша

(данные за 1999 год)

«Собеседник», №41(796), октябрь 1999 года

Не кидайте ножи в Михалкова!

вчера. сегодня. завтра • инцидент исчерпан • Анна Шальная

На показе фильма «Сибирский цирюльник» в кинотеатре «Аврора» (Санкт-Петербург) в шедшего через толпу Михалкова кто-то швырнул нож. Кидавшего поймали. Им оказался молодой человек — член партии Лимонова. По поводу ножа он сказал: «Так это же игрушка!!!» Действительно ли нож был игрушечным, нам выяснить не удалось, но Никита Сергеевич перепугался не на шутку. Сразу после инцидента режиссёр поехал в БКЗ «Октябрьский», ворвался в зал, в котором проходила пресс-конференция Владимира Рыжкова из НДР, и начал громко ругаться. Под конец дело дошло даже до мата. Высказавшись, Никита Сергеевич переключился на тех корреспондентов, которые ещё оставались в зале. Под горячую руку ему попался телеведущий Руслан Кравцов. «Кто такой?! Почему записываешь?» — закричал он. На этой фразе один из организаторов мероприятия грубо выхватил у Руслана из рук диктофон и выдернул кассету с записью. Журналистов и музыкантов попросили удалиться казарменной фразой: «Очистить помещение!» После этого успокоенный Михалков покинул «Октябрьский».

P.S. Как нам стало известно, после того, как этот материал был написан, администратор кинотеатра «Аврора» позвонил во все издания северной столицы и предупредил, чтобы не смели этот случай афишировать по причине того, что его якобы не было.

«Собеседник», №44(799), ноябрь 1999 года

Эдуард Лимонов в ожидании суда

Семен Ицкевич

Небезызвестен он, по крайней мере, в трёх ипостасях: как писатель, как солдат удачи и как политик. Как писатель он, кажется, начался с шокирующего романа «Это я — Эдичка», читать который мешает чувство брезгливости. Знаю, что есть «эстеты», которым интересно разглядывать Эдичку, вышедшего на балкон отеля нагим с кастрюлей холодных щей, или в ситуациях с сексуальными партнерами обоих полов, но у меня это вызывает отвращение. Я не любитель подобных сюжетов, порнографии, ненормативной лексики, которой этот роман нарочито переполнен. Поэтому процитирую лишь одну Эдичкину фразу, где, мне кажется, он на редкость правдив: «Я подонок, отброс общества, нет во мне стыда и совести, потому она меня и не мучит».

Небезызвестный Эдуард Лимонов девять месяцев томится в Лефортовской тюрьме ФСБ. Небезызвестен он, по крайней мере, в трёх ипостасях: как писатель, как солдат удачи и как политик. Как писатель он, кажется, начался с шокирующего романа «Это я — Эдичка», читать который мешает чувство брезгливости. Знаю, что есть «эстеты», которым интересно разглядывать Эдичку, вышедшего на балкон отеля нагим с кастрюлей холодных щей, или в ситуациях с сексуальными партнерами обоих полов, но у меня это вызывает отвращение. Я не любитель подобных сюжетов, порнографии, ненормативной лексики, которой этот роман нарочито переполнен. Поэтому процитирую лишь одну Эдичкину фразу, где, мне кажется, он на редкость правдив: «Я подонок, отброс общества, нет во мне стыда и совести, потому она меня и не мучит».

Всего Лимоновым написано три десятка книг и еще одну он написал теперь в тюрьме. Ознакомившись с несколькими его произведениями, я не узрел в нём писателя в привычном смысле этого слова. Однако свои читатели и поклонники у него, несомненно, есть.

Лимонов — это, как известно, псевдоним, его фамилия — Савенко, ему 55 лет. Он из Харькова, жил в Москве, в 1980-м каким-то образом оказался в Париже, затем в Нью-Йорке, после долгой эмиграции возвратился в Москву. Личность странная и загадочная. Кто его двигал по заграницам, можно только гадать.

Как солдат удачи он принял участие в трёх сербских войнах на стороне братьев-славян, хвалится, в частности, что ходил в атаку на мусульман в Сараево. Опять же непонятно, как он туда проник, как пересекал государственные границы туда и обратно. Если незаконно, т.е. без виз и государственной поддержки, то почему по возвращении в Москву его не привлекли к ответственности? Он еще воевал в Приднестровье. Конечно, на стороне сепаратистов, т.е. на стороне русских против румын-молдаван. Сообщают, что и в Абхазии повоевал. Тоже на стороне сепаратистов, хотя в данном случае, как ни странно, на стороне мусульман. То ли ему всё равно, с кем и против кого, лишь бы автомат дали побаловаться, то ли выполнял задания, не рассуждая.

Наконец, как политик г-н Лимонов известен тем, что в 1993 году основал Национал-большевистскую партию России. В декларации по этому поводу была сформулирована цель новой партии: «Устранение от власти антинациональной хунты и режима социальной диктатуры подавляющего меньшинства. Установление нового порядка, основанного на национальных и социальных традициях русского народа». Партийная демагогия близка к нацистской. Флаг и нарукавные повязки — как у Гитлера, только вместо свастики — большевистский «серп и молот». И постоянно немецкое «Ахтунг!» вместо русского «Внимание!». Надо думать, это намёк, что может последовать и «Хенде хох!»

Чем-то эта партия напоминает Либерально-демократическую партию Жириновского. Правда, ЛДПР бесчинствует в Государственной Думе, а НБПР пробиться в Думу пока не удалось, и она бесчинствует на улицах. Обе эти партии с их одиозными вождями, как и многие другие организации экстремистского толка, возникали в России не просто так, они определённым властным структурам были нужны или же создавались ими на всякий случай, когда вдруг смогут понадобиться. Кстати, перескажу из книги Александра Бовина то, что поведал ему Юрий Любимов. «Это не байка и не выдумка, — заверил Любимов. — Мне рассказывал один человек, которому я очень доверяю. В фонде Горбачёва собралась очень узкая компания. Кто-то что-то сказал о Жириновском. Горбачёв поморщился и заявил, что во всём, что происходит с Жириновским, надо винить Ельцина. Тут один из присутствовавших вмешался: «Да нет, Михаил Сергеевич, это вы же Жириновского запустили». «При чём тут я?», — негодует Горбачёв. А ему напоминают: «Как-то раз вы дали Крючкову (председателю КГБ — С.И.) задание: «Нужен человек для оппозиции. Подыщи». Крючков тогда откопал Жириновского. Провели вечерок втроем: вы, Михаил Сергеевич, Крючков и Жириновский. И после этого вечера вы сказали: «Годится, запускайте!»».

Представляется, что подобным образом нашли и запустили Лимонова. Теперь у его партии по всей стране ячейки и своя газета «Лимонка» с осколочной гранатой в качестве символа. Судя по масштабам работы, на НБП расходуются немалые деньги, т.е. деятельность партии кем-то щедро финансируется. Прежде всего — подрывная деятельность в бывших советских республиках, ставших независимыми государствами, но газетой «Лимонка» именуемых не иначе, как оккупированными территориями России. Сообщения оттуда идут в газете под рубрикой «Новости с оккупированных территорий». Немалый упор делается и на антиамериканскую пропаганду. В этом отношении характерный штрих можно было увидеть на официальном сайте НБП 13 ноября: «Героическое падение авиалайнера в Нью-Йорке... Это событие безусловно не могло не обрадовать прогрессивную часть человечества: нас, нормальных националистов, а также мусульман».

Теперь от литературы и политики перейдём к уголовщине. 7 апреля с.г. группой захвата ФСБ Лимонов был арестован на Алтае, куда прибыл на помощь своим соратникам-«нацболам», схваченным с поличным при покупке партии автоматического оружия. Причём это не единичный случай, месяцем раньше четырёх его соратников задержали в Башкирии при попытке приобретения автоматов Калашникова и патронов к ним. Первоначально Лимонову инкриминировали содействие в незаконном приобретении, хранении и перевозке оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ. Позже в ходе следствия добавили обвинение в организации незаконного вооруженного формирования и в терроризме, что по одной статье Уголовного кодекса карается лишением свободы на срок от 2 до 7 лет, а по другой — от 10 до 20. Защита ходатайствует об изменении меры пресечения на подписку о невыезде, прокуратура продлевает срок содержания под стражей. По словам адвоката, следствие как будто закончено. Вскоре, наверно, узнаем его результаты. Но чего не узнаем, так это подоплёки дела: почему изменилось отношение власти к Лимонову. То ли власть меняется (или там раскол), то ли подопечный вышел из повиновения и слишком далеко зашёл?

Пока же узник томится в камере и пишет оттуда письма. Прежде всего, написал своему другу-единомышленнику Проханову, главному редактору газеты «Завтра». «Меня потряс Говорухин», — пожаловался он: когда адвокат обратился к нему с просьбой поручиться за Лимонова, что тот не сбежит, если его выпустят из тюрьмы под подписку о невыезде, «названный патриот» отказался дать поручительство! Чего испугался? Разочарован Лимонов в «элите»: мельчание там и разлад.

Друг Проханов в ответ организовал и опубликовал в своей газете письмо писателей России президенту Путину. Вот его суть: «Литературные мечтания, метафоры и призывы не должны становиться предметом уголовного преследования. Любые найденные доказательства вины писателя должны быть тщательнейшим образом проверены, а сам Эдуард Лимонов должен быть освобождён». Не правда ли, интересно написано: автоматы Калашникова это вроде бы метафоры, не факты, а литературные мечтания, доказательства вины должны быть проверены, но и не дожидаясь проверки, нижеподписавшиеся писатели уверены, что Эдуард Лимонов должен быть освобождён.

Текст письма президенту, впрочем, никакой неожиданности не представил, он вполне в духе привычных писаний Проханова и его компании. Неожиданно было лишь то, что среди 35 подписантов — Проханова, Белова, Бондаренко, Личутина, Куняева... вдруг видим имена, странным образом сюда попавшие: Юнна Мориц! Лев Аннинский! Боже, что случилось? Сами бы подписали просьбу об освобождении из тюрьмы писателя Лимонова — это ладно, но оказаться в такой компании — совсем другое дело.

Не только люди меняются. Меняются также некоторые издания. Вероятно, по той же причине, что и люди. Не узнаю в последнее время «Литературную газету». Именно там в сентябре было опубликовано большое письмо Эдуарда Лимонова. Вот оно вкратце: «Пять месяцев назад меня посадили в лефортовскую крепость. Мне выпала честь продолжить список лучших русских писателей, начиная с Радищева, Рылеева, Шевченко, Достоевского, Бакунина, Чернышевского, Писарева, Гумилева, Бабеля, Мандельштама и многих других, а доселе заканчивающийся Солженицыным и Бродским». Записав себя в этот ряд, узник стал жаловаться на Анатолия Приставкина, который, будучи председателем комиссии по помилованию при президенте, отказался заступиться за Лимонова. Почему отказался? Объяснение приводится такое: лет 10–12 назад в Париже на встрече читателей с писателями (Приставкиным, Разгоном и Петрушевской) Лимонов «высказался о завываниях Льва Разгона как о второсортной лагерной литературе, еще что-то ядовитое добавил. Результат — «главный помилыватель» не может слышать о Лимонове без отвращения».

Лимонов сравнивает себя с французом Жаном Жене: «Когда я переселился во Францию в 1980 году, там полностью замалчивали Жана Жене... За то, что выступил в защиту прав палестинского народа, вступился за партию «черных пантер», за «банду Баадера», т.е. был на стороне врагов буржуазного общества». А когда Жене умер, тогда, мол, его во Франции признали.

Энциклопедический словарь сообщает о Жане Жене следующее: «французский писатель. В первую половину жизни — бродяга и вор, в 1948 году приговорен к пожизненному заключению, отменённому по ходатайству литераторов». Чем знаменит Жене? О своеобразии творчества этого писателя в том же словаре читаем: «героизация преступления; мотивы тотального разрушения и поругания»... Так ведь правильно, что такого разрушителя человеческой морали замалчивали, он и посмертной памяти не стоит. Вот ведь какой нашёл себе Лимонов образец для подражания! И сам хочет стать таким образцом для вовлекаемых в его партию юнцов.

Далее он пишет: «Государства по природе своей некрофилы — любят мертвых писателей... Конфликт с властями — признак большого художника... Так хотя бы уважайте меня! Я так разительно похож на предыдущих проклятых гениев, что вам, господа власти и господа общества, не приходит в голову мысль, что вы имеете дело с Большим художником?»

Легко, оказывается, стать «Большим» художником — конфликтуй с властями, бесчинствуй... Однако Лимонов сообщает читателям «ЛГ» еще и о своих зарубежных «заслугах перед Родиной»: 15 его соратников, арестованные в Севастополе, «напомнили украинским властям о претензиях России на русскую землю»; 3 члена его партии «оккупировали собор Святого Петра в Риге», за что были арестованы властями Латвии и судимы; он борется за права русских в Казахстане, где «5 с половиной миллионов русских живут в ужасе».

В газете «Лимонка» соратники Лимонова славят своего вождя за то, что он отстаивает права русских на территориях «фашиствующих режимов квазигосударств, возникших на постсоветском пространстве». Нельзя не заметить, что эта концепция вступает в вопиющее противоречие с новой доктриной, провозглашенной президентом России Путиным на недавней юбилейной встрече всех глав СНГ. Не исключено, что на фоне большой политики России мелькание Лимонова и дерзкие вылазки его мальчиков стали вредить имиджу российской власти, так что с властью у национал-большевиков наметился разлад. Наконец-то.

Власти стал неудобен зарвавшийся Лимонов, его же, ожидавшего от власти поддержки, постигло разочарование: «Номенклатура всё так же ревностно сидит на властных рычагах, оскалив все зубы. И зверски кусает любого приблизившегося». Этими фразами Лимонов закончил другое своё послание, адресованное «Независимой газете». Редакция «НГ» опубликовала это «нечто вроде политического памфлета», но с оговорками неприсоединения к одиозному автору.

Редакция «ЛГ», предваряя публикацию Лимонова, тоже заверила, что это «не акт сочувствия политическим взглядам автора», однако она считает, что «писатель всегда остаётся писателем. Особенно, если талант его несомненен. И у него всегда есть высшее право: обратиться к читателю и быть услышанным». Какая трогательная забота! У писателя — «высшее право». А у инженера, ученого, врача, военного, у любого гражданина — такого права нет? Ведь сидит Лимонов в Лефортово не как писатель, а как гражданин, подозреваемый в серьёзных преступлениях. Неужели то, что он еще и писатель, даёт ему привилегию?

Недавно в телепрограмме Андрея Максимова главный редактор «ЛГ» Юрий Поляков, высказываясь по другому поводу, сказал, что, по его мнению, писателя нельзя оценивать по его политическим взглядам. А я вот не знал, что нельзя, и именно по политическим взглядам в первую очередь всегда оценивал писателей, особенно же посетивших мир, по словам поэта, в его минуты роковые. Такой писатель, как кумир Лимонова Жак Жене, — лучше бы сидел в тюрьме, и не следовало давать ему возможность будоражить умы подростков сладостью порока, героизацией преступлений, романтизацией терроризма.

Выскажу ещё впечатление о недавнем обсуждении дела Лимонова на радио «Свобода». Ведущий напомнил о деле Юлия Даниэля и Андрея Синявского. «Сравнение не совсем правомочно, — заметила участница передачи, вдова Андрея Синявского Мария Розанова, — потому что писатель Синявский был посажен за писательство, и ему его литературные произведения предъявили в качестве обвинения, а писатель Лимонов посажен не за писательство, а за деятельность... Там судили литературу... Здесь объектом следствия становятся вымышленные обвинения в терроризме». Непонятно, как уважаемая Мария Розанова из Парижа видит, что обвинения вымышленные. Вряд ли она в этом убеждена, но о давнем своём знакомце ей хочется думать хорошо. «Если, скажем, два года тому назад, — сказала она, — очень любимый мною писатель мог валять дурака одним способом, и всех это вполне устраивало, что вот есть ещё такой вариант свободы, то сегодня власти нужны другие оппозиционеры, другие солдаты, другие люди. И Лимонов в очередной раз оказался ненужным». И далее: «Понимаете, меня... поразило, как лимоновских мальчишек в Риге, вместо того, чтобы... ну, максимум... сделать хулиганство «злостным хулиганством»... Это когда ребята забрались на какую-то церковную верхотуру и грозили оттуда что-то взорвать... Получили они — по многу лет». А я считаю, что поделом получили, какие могут быть разговоры о «ребятах» с гранатами! И их вождь, коль свершится правосудие, должен своё получить.

Кстати, ведущий радио «Свобода» Владимир Бабурин заключил беседу тем, что сам он в отличие от некоторых участников обсуждения не принадлежит ни к числу поклонников литературного таланта Эдуарда Лимонова, ни к числу его политических сторонников.

Вообще-то, писатель Лимонов или не писатель, талантлив он или нет — в данном случае не имеет значения. И то, что его хотят вызволить из тюрьмы именно как писателя, да и сам он на этом настаивает — забавный прецедент. Приведу в связи с этим интересную цитату из его публикации в «ЛГ»: «Когда в 1964 году судили совсем еще сопливого, не написавшего еще ничего значительного, начинающего поэта Бродского, наше общество реагировало на суд и приговор более или менее единодушно — с негодованием». Ну, нет, замечу, прервав цитату: мы ведь помним, как это было! Лимонов сильно преувеличивает единодушие и негодование советского общества. Для чего? Чтобы контрастнее, рельефнее представить нынешнего себя, любимого. Вот конец лимоновской цитаты из «ЛГ»: «Арест Эдуарда Лимонова, автора 30 книг, яркого писателя, по выражению Wall Street Journal, смахнувшего викторианскую паутину с русской литературы, вполне возможно, что самого крупного современного писателя России, вызвал, извините, спазму удовольствия у нашего общества». Опять преувеличение: ни спазмы удовольствия, ни спазмы огорчения Лимонов от общества не получит. Думаю, его уделом будет (в лучшем для него случае) безразличие.

Кстати, ревниво сопоставляя себя с Бродским, Лимонов не напомнил читателям «ЛГ», что год назад в газете «Завтра» он охаял нелюбимого им поэта в статье «Поэт-бухгалтер. Несколько ядовитых наблюдений по поводу феномена И.А.Бродского». Я оставлю без внимания «ядовитые наблюдения» Эдуарда Лимонова, приведу лишь забавное начало его статьи. Как будто она была не о Бродском, как будто Лимонов писал о своих нынешних защитниках и о самом себе, глядя в зеркало: «Для невинного и неискушенного читательского восприятия писатель — святыня. Для своего брата-писателя он более или менее любопытный шарлатан со своими методами оглупления публики». Вот так, наверно, и следует нам воспринимать лефортовского узника: более или менее любопытный литературный шарлатан со своими методами оглупления фашиствующих молодчиков, по призыву своего вождя рвущихся к оружию и террору. По всему видно, что российская власть в состоянии справиться с национал-большевиками, как и со всеми прочими экстремистами. По принципу Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью». Было бы желание. А оно не очевидно: вдруг ещё понадобятся, вдруг для чего-нибудь пригодятся!

«Люди», 12 декабря 2000 года

А Лимонов никому не нужен?

наблюдатель • Дмитрий Быков

Трудно становится оценивать ситуацию. Не успеваешь кого-нибудь похвалить — глядь, и гадость человек сделал. Парфенов, так красиво ушедший с гусинского НТВ, так некрасиво пришел на йорданское. Добродеев, так красиво ушедший в отставку, так некрасиво в нее не отпущен. Словом, ситуация меняется на глазах, люди — тоже, и увы — не к лучшему. Еще Томас Манн говорил, что времена торжества абсолютного зла вроде фашизма — благотворны в нравственном отношении: по крайней мере легко определиться и трудно ошибиться.

Но есть в нашей текущей реальности для меня однозначно мерзкое событие. Это объединение «Единства» с «Отечеством». Юрий Лужков при сем, собираясь возглавить координационный совет «Единого Отечества», заметил, что цели и мировоззренческие установки у двух этих партийровесниц «очень-очень схожи». Еще бы не схожи! Можно сказать, тождественны: отсутствуют как таковые.

Совсем недавно эти «отечественные» люди называли себя оппозиционерами. Много чего говорили о партии «Единство» — говорили, кстати, вполне справедливо. Сегодня они прибежали целовать медведя в заросшую, заматеревшую морду. И неважно, что они теперь покупают — сохранность и комфорт своей команды, третий срок на посту мэра, будущий пост премьера…

Что, дорогие коллеги с НТВ, видите ли вы теперь, кто вам так нравился? Я не злорадствую, я просто хочу, чтобы вы задумались о том, кто ваши друзья. И нет ли среди ваших нынешних друзей кого-нибудь вроде…

Есть и еще один аспект, заставляющий меня даже в эти прелестные весенние дни все хуже думать о человечестве и выбирать, куда бы это бежать из моего единого Отечества. О такой оппозиции, как ОВР, говорить теперь нечего. О такой оппозиции, как НТВ,— кажется, тоже. Истерика по поводу несчастного телеканала не утихает, но хоть бы кто на этом канале (вещающем ныне с ТНТ) или на свободной радиостанции «Эхо Москвы» замолвил слово или провел акцию в защиту Эдуарда Лимонова! Этот большой писатель, арестованный на Алтае по совершенно дутому обвинению, сидит сегодня в Лефортово. Хотя какую опасность может представлять для Путина авангардный прозаик с его игрушечной партией, состоящей из книжных юных анархистов?!

Лично я за одну книгу Лимонова отдал бы все подшивки всего гусинского медиа-холдинга — прежде всего потому, что Лимонов действительно всегда был талантлив и свободен. Потому сегодня и не нужен никому.

«Собеседник», №15(870), 19–25 апреля 2001 года

Эдичка Лимонов косит под Сальвадора Дали

вчера. сегодня. завтра • Ольга Сабурова

Эдуард Лимонов, задержанный 2 недели назад на Алтае, сидит в двухместной камере в Лефортово. Его сосед подозревается в перевозке наркотиков, сам писатель — в скупке и хранении оружия.

— Эдуард Вениаминович даже в тюрьме пишет книги, одна беда — ему шариковых ручек не хватает,— говорит его адвокат Сергей Беляк.— Ещё он делает физические упражнения: раньше 150 раз в день отжимался, теперь — 200. Когда я его в последний раз видел, он отпустил усы и бороду и стал похож на Сальвадора Дали.

— Возможно, Лимонова выпустят — под залог или под поручительство известного человека,— говорит адвокат.— Шансы у нас большие: ни один свидетель обвинения в своих показаниях имя Лимонова не произносит. На днях я разговаривал с Жириновским, и он готов защитить Эдуарда в любой момент, хотя отношения у них довольно сложные.

«Собеседник», №16(871), 26 апреля — 2 мая 2001 года

Мой друг Лимон

Владислав Шурыгин

Я знаю, какой он сейчас там, в камере. Собранный, чуть флегматичный. Знаю, что по утрам он до судорог в плечах отжимается от пола, потом фыркает, обмываясь холодной водой. Знаю, что потом садится за стол и начинает писать, а если ему не дадут ручку и бумагу, то будет просто думать. Он очень быстро привыкнет к камере. Как быстро привыкал к ночлежкам, чужим квартирам, казармам и блиндажам.

Его следователи напрасно думают, что камера, тюрьма его сломают. «БА-Альшая ошибка!», как говорил герой одного фильма. Камера, неволя угнетают и переламывают того, кого выдернули из мягкого уютного быта, из домашней постели, от страстной жены, от сытного стола, от милой сердцу домашней библиотеки, шлепанцев, ванной и уютного сральника. Но у Лимона никогда ничего этого не было. И, заперев его в тюрьме, они, тюремщики, его, в сущности, ничего не лишили. Пожалуй, впервые в жизни он больше не будет ломать голову над тем, где добыть денег, чтобы заплатить за жилье и жратву. Ведь у него никогда после детства не было своего дома. Он менял континенты, как предпенсионные фээсбэшные полковники халявную мебель. Он оставлял квартиры и роскошные особняки, лофты, студии, роомы. Я думаю, что он сам уже не сможет посчитать и вспомнить все свои временные пристанища.

И какая злая насмешка в том, что спустя несколько лет лефортовская тюрьма будет гордиться тем, что в ней «жил» поэт, писатель и революционер Лимонов. Ведь гордятся же питерские «Кресты» тем, что в их стенах «бывали» Жженов и Гумилев.

…Наша дружба с Лимоном того редкого сердечного свойства, которое не требует постоянных заверений, непременных частых встреч, клятв и публичности. Нет. Она, скорее, нутряная, когда человека чувствуешь на расстоянии, когда достаточно просто знать, что с ним все ОК, как говорит Лимон. Помню, как неожиданно почувствовал, что с ним беда. Я сам был в те недели на трудной развилке жизни, но вдруг неожиданно мне приснился Лимон, который присутствовал на собственных похоронах. Была сцена, был гроб на постаменте и живой Лимон в нем. Я помню, что помогал ему вырваться из него…

Наутро я позвонил Лимону и был по-детски счастлив услышать его живым и здоровым. Это было время окончательного его мучительного разрыва с Натальей.

За годы нашей неспешной и неброской дружбы я постиг одну очень важную тайну о нем. Эта тайна его вселенского сиротства. Так уж вышло, что потерявший в этой жизни все, что составляет суть жизни нормального человека, терявший не раз самого себя, он стал СТРАННИКОМ, он стал СИРОТОЙ всего нашего мира. Именно его сердце художника, поэта оказалось открыто этому редчайшему дару и страшным веригам СИРОТСТВА ЗА ВЕСЬ МИР.

Наверное, таким же вселенско одиноким был Бодлер, таким одиноким стал в последний свой год Есенин. Но только в этом вселенском сиротстве открываются последние тайны бытия, и только в нем у человека остается единственный и самый преданный его друг — СМЕРТЬ…

Наверное, поэтому ему никогда не бывало жарко, и даже в самую свирепую жару он мог ходить в куртке из толстенной «болоньи» и балдеть от солнца. Так слепые узники подземных казематов греются в луче, чудом пробившегося сквозь лопнувший вековой камень солнца.

Он сух и холоден, Лимон. И у него уже давно нет времени тратить свое тепло на людей. И только понявший это человек, смирившийся с этим, способен стать ему другом.

Мне просто хорошо, что он есть на этом свете. И большего мне не надо. Впрочем, нет. Обманываю. Надо! Я не хочу, чтобы его держали за решеткой!

Что он сделал?

Он остался последним часовым своей неласковой Родины. Той Родины, которая вышвырнула смешного, наивного, эпатажного поэта Эдичку по израильской визе за рубеж и попыталась забыть о нем навсегда. Но не еврей, не диссидент, ни даже интеллектуал (почти всю свою жизнь Лимон кормил себя не плодами своего литературного таланта, а руками) все эти годы пытался вернуться домой. Он был там, в Америке, во Франции, в десять раз больше советским, чем добрая половина посольской шоблы, мечтавшей не о мировом коммунизме, нет. А о том, как бы прожить на «обетованном Западе» как можно дольше. Лимон выходил с одиноким плакатом против гуруобразного Солженицына, смеялся в своих статьях над недалеким «светочем» Сахаровым. Он вел свою войну. И он в ней победил.

Как сказал однажды сквозь зубы Киссинджер:

«Один роман «Это я, Эдичка!» причинил Америке вреда больше, чем вся советская пропаганда за двадцать лет».

Ему разрешили вернуться одному из самых последних. Он приехал в страну, которую уже рвали на части новоявленные демократические мессии. Народ безмолвствовал, точнее — нет. Народ, одурманенный демшизовой пропагандой, радостно затягивал на собственной шее веревку и дрожащими от возбуждения руками пилил ножки у табуретки, на которой стоял.

Лимон мог тогда не просто устроиться, он мог «УПАКОВАТЬСЯ» на всю жизнь. Всего-то и надо-то было, что поддержать «демократию». Ему, европейски известному писателю, самому публикуемому из русских, готовы были открыть любые двери, любые сундуки и сейфы. Полный карт-бланш…

Но вместо этого он вдруг «пошел поперек».

Где были тогда нынешние фээсбэшные ищейки?

Торопливо жгли партбилеты и встраивались в новую власть. Или тащили (вдруг запомнят и повысят!) в бакатинский кабинет схемы «прослушек» американского посольства?

Страна горела в огне.

Но всемогущему КГБ было на это глубоко плевать.

Он медленно, ценой страшных предательств, неимоверных измен и тотальных «чисток» линял из красного в бело-сине-розовый…

Я не видел ни одного фээскашника ни в Приднестровье, ни в Абхазии. И пусть мне не врут, что они там были. Я очень хорошо помню брошенное здание тираспольского КГБ, которое обживали рижские омоновцы и опера рижского угрозыска. Ни один местный «чекист» в нем носа не показывал.

МГБ ПМР начиналось с нескольких оперов и пары машин. И в довершение позора в подвале КГБ нашли убого замурованные сов. секретные архивы.

Фээскашники в Москве в это время были заняты другим — теперь они «разрабатывали» оппозицию. Ставили «жучков» своим бывшим «вычищенным» начальникам, мурыжили все в том же «Лефортово» «гэкачэпистов», шили статьи, подкидывали оружие.

Вместо них за русское Приднестровье сражался Лимон. Конечно, он не был суперсолдатом, не был «стратегом», но он был писателем с мировым именем, который приехал воевать за маленькое Приднестровье. И мир силился найти на карте это странное образование ПМР, вникнуть в то, что происходит здесь. И эта помощь была тогда важнее вагона гранатометов…

Я помню его в Приднестровье. Невысокий, ладный, в вечной своей куртке с «калашом» через плечо. В карманах — магазины, «лимонка», блокнот, пару ручек и фотоаппарат «мыльница».

В нем откуда-то, может быть, от отца — «вечного» советского капитана, вдруг проявилась «армейская косточка». Особый сплав собранности, внутренней дисциплины, наблюдательности и жизненной покладистости, которая делает новичка добрым воином. Впрочем, на войне он был не новичком. До Приднестровья он уже успел повоевать в Боснии…

Я помню, как встречали его казаки на Кошницком плацдарме, как он неспешно и с достоинством прошел «стометровку» — стальной решетчатый серпантин над ревущей дубоссарской плотиной, где ты даже не услышишь выстрел, который оборвет твою жизнь.

Я помню, как мы вжимались в стены общежития ПТУ у бендерского кинотеатра, как проскакивали простреливаемое пространство, чтобы пробраться к дважды контуженному, почти оглохшему пулеметчику, который вот уже третий день сдерживал румын на этом направлении.

Помню, как долго сидели рядом с ним, закутанным, несмотря на жару, в армейское одеяло. Как он нескладно, сбивчиво рассказывал о боях. Курился дымом горящий этаж, лениво трещала далекая вялая перестрелка. И я знал, что если сейчас вдруг румыны пойдут в очередную атаку, то мы все трое станем одним боевым расчетом. Гарнизоном маленькой русской крепости…

Потом он летал в Абхазию, опять в Сербию.

Лимон вел свою войну за Великую Россию.

В чем его сегодня обвиняют люди, когда-то присягой обязанные сражаться за Союз и предавшие присягу?

В чем его обвиняют те, кто не спасал русское Приднестровье, кто не сражался за русскую Абхазию, кто не воевал за русскую Сербию?

Как могут его обвинять те, кто бессмысленно и смешно вот уже шестой год ловит Басаева, Хаттаба, Масхадова, Бараева и прочих «джигитов», лениво прячущихся в квадрате территории двести на триста километров…

Лимонов не торговал Родиной, не продавал «Белуне» секретных докладов, не гнал японцам дээспэшные справочники, не загонял оптом «Шквал». Он просто наивно и честно пытался делать за ВАС ВАШУ РАБОТУ, с которой вы вот уже почти полтора десятилетия не справляетесь.

Да, возможно, защита русских людей от байства удельных князьков и не дело русского писателя и семнадцатилетних пацанов, но никто, кроме них, больше этим не занимается.

Сегодня мой друг русский писатель и солдат Лимонов в тюрьме, и я как офицер, сохранивший в эти смутные годы свою честь, хочу предупредить офицеров ФСБ, что сегодня речь идет о вашей чести. Сохраните вы ее или потеряете — решать вам. Ваше отличие от него сегодня в том, что Лимонов уже принадлежит истории, и ее величеству Русской Литературе, и с этим уже ничего не смогут поделать ни одно следствие, ни один суд. А вот ваше место в истории России пока не определено…

P.S. Прошу заранее учесть, что никакого оружия, патронов и взрывчатки дома никогда не хранил и хранить не собираюсь. Но это уже так, на всякий случай…

«Завтра», №19(388), 7 мая 2001 года

Мистер Путин из ху!

Своими глазами • Дмитрий Быков + Александр Левин

Наконец-то у нас есть ответ на вопрос десятилетия.

Пресс-конференция Владимира Путина, собравшая больше пятисот региональных, иностранных и московских журналистов, транслировалась по РТР и распечатывалась уже многажды. Это первая встреча с президентом, попасть на которую могли почти все желающие: аккредитация проводилась по редакционным заявкам. Мы же вам посильно расскажем о том, что осталось за кадром.

⟨…⟩

5. Громов

С разговора об этом инциденте мы и начали короткое интервью с пресс-секретарём президента Алексеем Громовым — самым незаметным из пресс-секретарей в российской истории.

— Да, я дал своим ребятам поручение найти эту девушку и объяснить ей, что так себя не ведут. Не потому, что она спросила о Чечне: вы слышали, что тут были и более резкие вопросы. Но она вторглась в разговор, заговорила с места, а все остальные поднимали руки и ждали своей очереди. Значит, она узурпировала двадцатую часть пресс-конференции, перебила чей-то чужой вопрос.

— Значит ли это, что вы больше не будете её пускать на мероприятия подобного уровня?

— Да почему? Нет, конечно. Мы же совершенно открыты, ребята. Неужели вы думаете, что можно углядеть, в каком ряду сидит желательный журналист, а в каком нежелательный, опасный? Я старался всем дать слово… Ой, что это на майке-то у вас? (У Быкова майка с карикатурой на Путина и слоганом: «Mister Put in». Перевести или не надо?)

— Это наш президент.

— Прелесть какая. Надо было вас поднять, конечно… А что вы хотели спросить? Так руку тянули…

— Я хотел узнать о судьбе Лимонова.

— А что тут можно узнать? Суд всё решит.

— Но, наверное, можно отпустить его до суда или как-то взять дело под контроль, всё-таки писатель с мировым именем сидит непонятно за что четвёртый месяц…

— Хорошо, я передам ваш вопрос.

⟨…⟩

«Собеседник», №29(884), 26 июля — 1 августа 2001 года

Мать Лимонова:
«Эдик всегда выдумывал сказки»

культ-туризм • за решеткой • Дмитрий Быков

Известный писатель и лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов четвёртый месяц сидит в Лефортово по обвинению в приобретении оружия — якобы два лимоновца в Саратове купили АКМ по его непосредственному распоряжению, что сам Лимонов упорно отрицает.

Лимонов рассказал адвокату, что один из сокамерников открыто пытался прессовать его, угрожая расправой и склоняя к самооговору. Всю дикую московскую жару Лимонов пересидел в лефортовской камере. Каждый день отжимается по несколько сот раз. Написал в тюрьме книгу о «проклятых поэтах» — «Священные чудовища».

Но есть два человека, которым сегодня, пожалуй, ещё тяжелее, чем Лимонову. Это его родители Вениамин Иванович и Раиса Фёдоровна. Они живут в Харькове, где рос и сам Эдуард Савенко, будущий эмигрант, муж знаменитых красавиц, автор двадцати романов.

Отцу Лимонова, бывшему офицеру МВД, 22 марта исполнилось 83 года. Матери — 80. Оба почти не встают с постели.

— Когда муж упал в первый раз, ещё в прошлом году, я поднимала его и получила перелом второго грудного позвонка. Долго лежала в больнице. Сейчас сказываются последствия того перелома — почти не двигаюсь. Но ребята из НБП нашли мне какого-то врача, приехала молодая женщина и сказала, что оперировать меня нельзя. Возраст. Два раза в неделю к нам приходит сиделка, её прикрепили от Красного Креста, мы пишем список продуктов, и она что-то приносит. У меня пенсия 50 гривен (около 300 рублей.— Д. Б.), у мужа чуть побольше, он военный.

— Сын давно приезжал к вам?

— Ему нельзя приезжать. На Украине он персона нон грата, а сама я была у него в Москве в 1998 году. Всё из-за его давнего выступления в Севастополе. Его пригласил туда Женя Сабуров, тогда премьер-министр Крыма, а до этого московский поэт, они дружили ещё с тех пор. И Эдик там сказал, что и Черноморский флот должен быть российским, и Харьков с Донецком — российские города. С тех пор ему сюда дорога заказана. Но он всё время писал нам. Он и сейчас пишет, мы получили два письма из тюрьмы. Уговаривает не беспокоиться. Он всегда всё делал по-своему.

— Но серьёзных ссор у вас с ним, по-моему, не было?

— Нет, конечно. Он очень хороший сын, Эдик. А что непослушный… ну, мы этого и не требовали. Он наш единственный ребёнок, и мы понимали, что он на нас не похож. Даже когда с отцом отговаривали его от политики, я, например, очень многого не принимаю в его партии, ребята прекрасные, а лозунги мне не нравятся, даже тогда он сказал нам только: ну, вы такие, а я другой. Кто, если не я? Он не мог обойтись без политики. Но, думаю, на каких-то будущих весах литература перевесит.

— А вы читали его книги?

— Конечно, я читала все его книжки. Начиная с «Эдички», он прислал нам этот роман, как только он вышел за границей по-русски. И я очень люблю книги моего сына. Только хочу предупредить вас: не всему верьте, что там написано. Он такой фантазёр! Эдик всегда выдумывал какие-то сказки, прямо с раннего детства. Он и себя немножко выдумал, он ведь очень добрый на самом деле. Но я люблю его читать, и пусть кто угодно говорит, что это, мол, жёлтые книги… Главное в них — чистота.

— Вам попадался его рассказ «Материнский день»? Как он в Америке в День матери пьёт с проститутками, которые плачут о своих матерях, и вспоминает вас.

— Нет, этот рассказ я не читала… Может быть, пришлёте? Мы не можем выехать, а официальной жены у него нет.

— С неофициальной его женой вы знакомы?

— Я знакома со всеми девушками Эдика, кроме Натальи. Но её кассета у нас есть, мне нравится. А нынешнюю, Настю, я недавно поздравляла с днём рождения, но лично не видела никогда.

— Он помогал вам деньгами?

— Пока жил во Франции, гонорары за все его публикации после перестройки получали мы. В последнее время все гонорары уходили на партию.

— Вы одобряли его отъезд?

— Нет, какое! Мы так его уговаривали! Но надо вам сказать, они с Еленой были очень красивая пара. Он привозил её к нам. И она хотела уехать, думала, что он сможет там печататься, работать… Но его никогда нельзя убедить. Он сразу после школы пошёл работать — сначала на «Серп и молот» в литейный цех, потом грузчиком, потом книгоношей… Как мы были против! Ведь у него близорукость минус восемь.

— А учился он хорошо?

— Первые годы был отличником, а потом начались вот эти его фантазии — он подружился со взрослыми ребятами. В классе всё время выдумывал какие-то шалости, вот подговорил ребят цветы на окне объесть… Но он очень начитанный. И когда я привозила его, совсем маленького, в Москву и ходила с ним по музеям, он мне всё там рассказывал лучше всякого экскурсовода. И в театры мы ходили с ним… Тогда, знаете, были очень богатые календари, мы вырезали с ним из этих календарей пословицы, сказки — все эти сорок четыре книжечки, первые, самодельные, я до сих пор храню.

…Я ничего не буду комментировать в этом интервью. Устал, честно говоря, напоминать власти о том, что Лимонов большой писатель. Я хочу напомнить только, что у Лимонова в Харькове родители, которым за восемьдесят. Они дождались его из эмиграции, когда он не ужился с советской системой. Дождутся ли из Лефортово? Должны.

«Собеседник», №31(886), 9–15 августа 2001 года

Лимонов прописался в изоляторе?

вчера. сегодня. завтра • небо в клеточку • Надежда Гужева

На прошлой неделе писатель Эдуард Лимонов лишился последнего шанса выйти на свободу.

Избирательная комиссия 209-го округа (Санкт-Петербург), куда он подал заявку на участие в выборах в Госдуму, отказалась регистрировать его как кандидата, потому что он указал в графе «место жительства» СИЗО Лефортово. — А он и не мог сообщить никакого другого адреса,— рассказал «Собеседнику» адвокат писателя Сергей Беляк.— В противном случае начальник изолятора просто не подписал бы этот документ, а без его подписи он был бы недействительным. За то время, пока идёт следствие, Лимонов за решёткой успел написать четыре книги. Всё это Эдуард хочет издать под одной обложкой — в сборнике «Тюремные тетради». — Если бы вы знали, как я хочу, чтобы моего подопечного поскорее выпустили,— чуть не стонет Сергей Беляк.— А то я у него теперь не только адвокат, но и литературный агент — ношу рукописи издателям.

«Собеседник», №33(888), 23–29 августа 2001 года

Идиотка

Елена Коренева

Часть 4. Америка после Колумба. Глава 44. Назад в будущее

⟨…⟩ Этим кругом лиц не ограничивается вся славная эмигрантская братия, работавшая в Корнельском университете или наезжавшая туда. Здесь я впервые увидела Нину Николаевну Берберову, которая будет читать лекции о Набокове, а затем в кулуарах рассказывать о Керенском, который был её другом и свидетелем на одной из свадеб. Услышу выступление скандального Эдички Лимонова, которому американские студенты зададут тот же вопрос, что и русские: «Так был негр в вашей жизни или это выдумка?» Когда через несколько лет я перееду жить в Нью-Йорк, вкусив к тому моменту все прелести американского одиночества, то вновь перечту его «Эдичку». Однажды ночью я позвоню ему в Париж, где будет раннее утро, чтобы выразить восхищение его дерзкой исповедью. «Мне так хотелось с кем-нибудь поговорить, но все вокруг уже спят, какое счастье, что именно вы сняли трубку… Я поняла… всё, что вы написали… только теперь… здесь…» — сбивчиво лепетала я, допивая стакан эгг-нога — без молока, яиц и сахара. Он только тихо повторял: «Спасибо, Лена, спасибо». ⟨…⟩

Елена Коренева «Идиотка: Роман-биография»
// Москва: ООО «Издательство Астрель» +
ООО «Издательство АСТ», 2002,
твёрдый переплёт, 536 стр., иллюстрации,
тираж: ???? экз.,
ISBN: 5271028992, ISBN: 5170108788,
размеры: 217⨉150⨉25 мм

Шаман может стать мэром,
а Лимонов — депутатом

вчера. сегодня. завтра • кунсткамера • Мария Захарычева

Мэром города Ольхонска Иркутской области в скором времени, возможно, станет известный на Байкале шаман Валентин Хагдаев. Он уже выдвинул свою кандидатуру на выборы.

— Я из бурятского рода Буянов,— рассказал «Собеседнику» Хагдаев.— Он насчитывает 19 поколений шаманов. Мы уже лет 400 передаём наши знания из поколения в поколение. Кстати, Пётр Первый держал в своей свите шаманку из нашего рода.

Шансов у этого претендента будет, пожалуй, побольше, чем у всех прочих. Валентин Хагдаев среди местного населения пользуется большой популярностью как шаман, получивший благословение свыше. И даже такая аномалия, как раздвоенный большой палец на руке, считается не уродством, а знаком избранности.

Шаманство не считают помехой и в местном избиркоме. По словам его председателя Виктора Игнатенко, это всего лишь хобби кандидата, в котором нет никакого криминала.

— Это современный человек и радушный хозяин,— говорит он.— В странном одеянии на работу не ходит и в бубен не бьёт.

Выборы в мэры Ольхонска пройдут 31 марта.

В этот же день может решиться судьба писателя Эдуарда Лимонова, все ещё находящегося в московском СИЗО Лефортово. Он зарегистрирован кандидатом в депутаты Госдумы РФ по Дзержинскому округу Нижегородской области.

— Чтобы зарегистрировать своего лидера,— пояснил адвокат подследственного Сергей Беляк,— лимоновцы не стали собирать подписи в его поддержку, а внесли избирательный залог — 100 тысяч рублей.

На довыборах у Лимонова будет шестеро конкурентов. И если Эдичка их победит, то сможет выйти на волю.

«Собеседник», №6(911), 13–19 февраля 2002 года

Это мы, Эдичка!

тот ещё репортаж • Дмитрий Быков

22 февраля, к 59-летию Лимонова, сняли зал Музея Маяковского — маленький, уютный, любимый московскими поэтами,— сбросились на фуршет и позвали гостей. Сообщить об этом хочется именно так, в неопредёленно-личной форме: сняли, позвали, накрыли.

Лимонов сидит почти год, с апреля. Его взяли на Алтае, обвинили в подстрекательстве к восстанию в Казахстане и в массовых закупках оружия. Массовые закупки оружия сводятся к двум неисправным автоматам, которые два нацбола якобы по его приказу (что отрицают и он, и они) купили в средней полосе России. Вероятно, с целью отвезти в Казахстан и взять там власть.

Я не очень себе представлял, как пойду на это мероприятие. Заявлены к участию были люди, с которыми мне трудно представить себя на одном гектаре не только выступающим. Однако среди поклонников Льва Толстого тоже полно людей, которых я терпеть не могу. В принципе у настоящей литературы есть и великая объединительная миссия. Когда литература об этой миссии забывает, ей напоминают — в том числе и обитатели Лубянки. Иное дело, что за время, пока писателей не сажали, а гнобили рыночными методами,— культура борьбы за посаженного собрата оказалась частично утрачена.

В зал не запускали долго. Гуляла даже шутка, что мы зайдём — а там Лимонов. Нет слов, это было бы эффектно. Власть, однако, не любит дешёвых эффектов, и на вечер никто Лимонова не привёз. От обвинения не было никого, хотя приглашение следователям было своевременно отправлено. Но у них, наверное, дел много — в прямом и более прямом смысле. К тому же его следователь признался самому Лимонову, что никогда его не читал. Ну и не надо. Беспристрастнее расследовать будет.

Владимир Шаргунов, лауреат «Дебюта-2001», тут же передал премию (2.000 долларов) в пользу Лимонова.

— Живого Эдуарда нет с нами,

— сказал он, откидывая голову и помахивая руками.—

Где Эдуард? Нет Эдуарда. Он не стреляет больше глазами… Мы не слышим его зажигательных речей… Вместо Эдуарда камень. Власть — это свиньи! С ним обращаются животно… Но я не смолчал. Я передал ему свою премию.

Лично мне очень понравился Лев Пирогов. В Сети мы с ним друг друга поругиваем, в бумажных публикациях — тем более, но Пирогов сказал дело.

«Мы присутствуем сегодня при купании красного кровяного тельца,

— сказал он.—

Лимонов выбран в жертвы, и это одинаково нужно как властям, так и патриотам. Один мой друг сказал, что нравы большого спорта — дерьмо. И спросил меня: в большой литературе тоже так? Не скажу, что я ему ответил. Лимонов — большой, а время в литературе сейчас такое, что большим неудобно».

Версию Пирогова о принесении Лимонова в жертву поддержал и развил Владимир Бондаренко — вероятно, самый неприятный персонаж в сегодняшней русской литературе, главный идеолог «Завтра». Он сообщил собравшимся, что был единственным русским журналистом, которого пустили на юбилей ку-клукс-клана. Заслуженный человек, вы что. Он сказал, что ФСБ сделала большое дело для русской литературы. В последние годы Лимонов совсем было отошёл от писательства, всего себя отдав делу партийного строительства. А теперь он за год четыре книги написал. Вообще я Бондаренко где-то понимаю. У нас до того фарсовая и скучная патриотическая оппозиция, что относиться к ней всерьёз совершенно невозможно. И сажать-то некого: сажают же не за радикальность, а за талант. Так что им обязательно надо, чтобы сидел Лимонов, расходящийся с ними по тысяче пунктов и не признающий ни их кондового антисемитизма, ни их скучной партократии, ни их портяночной деревенщины, ни фальшивого смирения. Своим сидением он как бы подчёркивает, что среди патриотов тоже есть кого сажать. И не будут они за него бороться, очень им это надо.

Дальше я некоторых выступлений не помню — через меня туда-сюда сновали длинноногие представительницы НБП и сочувствующие.

Под конец Владимир Епифанцев, которого представили как «актёра и режиссёра», стал зловещим бархатным голосом в полной темноте читать стихи Лимонова о муках ревности из книги «Русское». Я хорошо помнил и эти стихи (по книжке), и эти муки (по себе). Боюсь, на всём вечере это были единственные десять минут, когда в зале присутствовал реальный Лимонов и реальное искусство.

Во время фуршета (довольно богатого, включавшего хорошую водку и яйца с икрой) я с ужасом думал о том, что вот — пью с нацболами, за одним столом с Курицыным и Бондаренко, и даже не чувствую особенного дискомфорта… великая вещь литература! Мне даже как-то стали нравиться всё, особенно после третьей. У микрофона, вынесенного в фойе, кричал маленький Дима Бохур в пролетарской кепочке — вернейший лимоновский соратник, двадцатидвухлетний нацбол, отсидевший в Бутырке три месяца за яйцо, брошенное в Михалкова: «За Лимонова стоит жить, за Лимонова стоит умереть!» Все представители актуальной русской литературы, включая меня, казались мне в эту минуту милыми, несчастными, бесконечно жалкими уродами, защищающими ещё одного своего урода; но что могут сделать уроды? Разве это защита? Разве это — пикет, борьба, серьёзный митинг с угрозами в адрес власти? Это НТВ может себе такое позволить, НТВ, которое, кстати, защищал Лимонов и которое палец о палец не ударило, чтобы ему помочь. А писатели ничего такого не могут, так что они довольно лёгкая добыча. Вот ведь в чём ужас: игры играми, литература литературой, но ему пятьдесят девять лет, у него родители старые и жена восемнадцатилетняя, и сидит-то он по-настоящему, вот ведь какая штука… Наши уродства, выступления, литературно-музыкальные композиции очень, конечно, забавны, но он-то сидит, и это уже вовсе не так весело. А все писатели, которые могут что-то сделать — от Маканина до Толстой, от Акунина до Гранина — молчат, словно в рот воды набравши.

— Да ладно,— сказал мне друг-журналист.— Он же всегда этого хотел.

Не смешно на этом свете, господа.

«Собеседник», №8(913), 27 февраля — 5 марта 2002 года

Мои последние книжки

Мои последние книжки • Дмитрий Быков

⟨…⟩

Эдуард Лимонов. Книга воды. Ad Marginem, М., 2002

Безоговорочно лучшая книга во всей долгой карьере Лимонова-прозаика (тоже, кажется, двадцатая по счету?). Один циник уже пошутил, что Лимонова держат в тюрьме исключительно для того, чтобы не политикой занимался, а писал. Написать такую книгу в тюрьме — двойной подвиг. Вода, по Лимонову,— символ времени, но она же — и олицетворение текучего, изменчивого женского начала. И жизни, если угодно. Около полусотни коротких жёстких рассказов, проникнутых тоской по жизни, по реальности, уходящей как вода сквозь пальцы. Вода уходит, как женщина,— в одну и ту же бабу тоже дважды не войдёшь. Лимонов — редкий писатель, не боящийся ни жизни, ни воды, ни женщины. Тем, кто держит этого писателя в тюрьме, не отмыться от этого позора никакой водой.

⟨…⟩

«Собеседник», №23(927), 12–18 июня 2002 года

Подавившиеся лимоном

вчера. сегодня. завтра • герой недели • Дмитрий Быков

Отечество судит писателя вновь,
Причём на закрытом процессе.
Писательство портит и нервы, и кровь,
Оно из опасных профессий.

Состряпанных белыми нитками дел
Немало в российских анналах:
Сидел Чернышевский, и Горький сидел
(Поэтому мир и узнал их).

Сидел Достоевский, и — горе уму!—
Бывал Грибоед под арестом;
Под стражей Тургенев задумал «Муму»,
Что стала его манифестом.

Кобылин сидел, и сидел Мандельштам,
Клеймивший опричников смело;
Он встретить бы мог и Шаламова там —
Писателей много сидело.

Российский Парнас — это смрадный подвал.
Россия — страна неурядиц.
И Пушкин, вы помните, в ссылке бывал,
И Бродский сидел, тунеядец…

Но судей Лимонов приводит в экстаз:
Всех прочих уделал Лимонов!
Писателей брали в России не раз,
Но брали, увы, без ОМОНов.

Должно быть, Лимонов — писатель крутой,
Не зря он попал на скрижали.
Зато уж Толстой — это полный отстой:
Его никогда не сажали.

Уж как он хотел посидеть, говорят,
Уж как он того добивался!
А всё ж не попал в этот доблестный ряд,
Тогда как Лимонов — прорвался.

И ты не в обиде, российская власть,
И вы, доносители-шкуры:
Когда вам ещё доведётся попасть
В историю литературы?

«Собеседник», №27(931), 10–16 июля 2002 года

Эдуард Лимонов ждет суда за решёткой

Лариса Глэд

Девятого сентября в Саратовском областном суде начнется процесс над Эдуардом Лимоновым — известным как в России, так и за рубежом русским писателем и главой Национал-большевистской партии. Русская служба «Голоса Америки» провела по телефону интервью с адвокатом Лимонова Сергеем Беляком.

[Лариса Глэд:]
— Добрый вечер, Сергей. Прежде всего, какие конкретные обвинения предъявлены вашему подзащитному?

[Сергей Беляк:]
— Лимонову предъявлено обвинение в организации незаконной покупки оружия — шести автоматов Калашникова, бывших в употреблении, и нескольких десятков патронов к ним: это первое обвинение. Именно по этому обвинению он и был задержан, а затем арестован в апреле прошлого года. Но в ходе следствия, которое вело ФСБ (он находился уже в Москве), спустя пять месяцев после задержания и ареста ему были предъявлены еще несколько обвинений. Это обвинение в терроризме, создании незаконного вооруженного формирования из числа своих сторонников и членов своей партии — Национал-большевистской партии. И третье обвинение — это обвинение в призывах к свержению государственного строя. Причем все три последующие обвинения были предъявлены и основываются исключительно на литературных и литературно-публицистических работах Эдуарда Лимонова, опубликованных в газете «Лимонка» и в приложении к этой газете, которая называлась «НБП-инфо».

[Лариса Глэд:]
— Вы считаете Лимонова политическим заключенным в таком случае?

[Сергей Беляк:]
— Вы знаете, это абсолютно точно, что он политический заключенный. То, что этот процесс политический (к сожалению, вот опять начались политические процессы в России),— это безусловно. Лимонов — это первый руководитель официальной партии, который находится в тюрьме.

[Лариса Глэд:]
— Вы добились довольно значительного успеха по ходатайству о проведении открытого процесса…

[Сергей Беляк:]
— Это, к счастью, произошло, и к счастью не только для меня — для защитника, для Лимонова, и вообще для общественности. Потому что теперь и по другим делам, которые ведет ФСБ и секретит, теперь защитники и подсудимые могут просить, чтобы эти дела рассматривались открыто, в открытом процессе. Это, безусловно, успех. Такого не было вообще в истории нашей страны, и когда она называлась Советский Союз, и сейчас. Это большая подвижка.

Но я думаю, что здесь надо отдать должное общественности. Очень много писем поступало и Генеральную прокуратуру, и в Верховный суд, и в Саратовский областной суд в последние дни, месяцы. От интеллектуалов России, от интеллектуалов, в частности, Франции, Америки… Я знаю, были письма — обращения эмигрантов, русских, советских эмигрантов, известных людей, так скажем. Все понимают, что сейчас на карту поставлена не только судьба Лимонова, но в принципе — хоть я и не хочу высокопарно говорить — судьба свободомыслия. Потому что, как бы и чем бы Лимонов ни занимался, и как бы Лимонов не проявлял себя как политик,— это его дело. Не судят его партию, не судят его как политика, а судят его как писателя, в силу того, что я сказал. И если так будет продолжаться, то нас ждет то, что было в 80-е — 70-е — 60-е годы. То есть идет явное завинчивание гаек, и это касается писателей. Просто это опять возврат к прошлому.

[Лариса Глэд:]
— Сергей, процесс, который начнется — первое заседание 9 сентября — будет проводиться по нормам нового УПК. Что это значит для вашего подзащитного?

[Сергей Беляк:]
— Новый кодекс — он все-таки более прогрессивный, безусловно. Он дает возможность сторонам участвовать в состязательном процессе. И мы теперь меняем позицию защиты. Если мы раньше готовились и предполагали, что выступит вначале Лимонов, как раньше было, по старому кодексу, и объяснит свою позицию, то сейчас мы будем ждать (как, в общем-то, и должно быть), что предъявит ему обвинение, и уже исходя из этого строить свою линию защиты, готовить свидетелей. Вот сейчас я готовлю несколько ходатайств…

Я думаю, что процесс будет непредсказуем для наблюдателей, по крайней мере для российских. Все может быть. Может быть и возвращение дела прокурору, и освобождение Лимонова уже осенью. Всякое возможно. Очень много ошибок. Выяснилось, что следствие допускало огромную массу ошибок процессуального характера, а новый кодекс говорит: если такие ошибки есть, человек может быть освобожден прямо в зале суда, и дело возвращается прокурору с освобождением подсудимого. Я не хочу забегать далеко вперед, но ситуация непростая.

[Лариса Глэд:]
— Если, как вы говорите, Лимонова вдруг освободят, не собирается ли он снова эмигрировать?

[Сергей Беляк:]
— Вы знаете, мы с ним об этом говорили, и вот буквально вчера я разговаривал с послом Франции — он тоже задавал этот же вопрос, и сам Лимонов в разговорах со мной касается этого вопроса — но не в том смысле, что он готов эмигрировать: он все-таки считает, что он российский гражданин, и он хотел бы жить в России. Я не думаю, что сейчас перед ним стоит на повестке дня вопрос об эмиграции. Теоретически он и сейчас может отказаться от российского гражданства, оставшись гражданином Франции, но он этого не делает по ряду причин. Тут важен и моральный аспект, потому что на скамье подсудимых вместе с ним сидят еще пять молодых человек — он не может их бросить… А дальше — я не исключаю, что он может уехать.

«Голос Америки», 20 июля 2002 года

Специальное интервью. Сергей Беляк — адвокат писателя Эдуарда Лимонова

С адвокатом писателя Эдуарда Лимонова Сергеем Беляком беседует Дмитрий Волчек.

[Дмитрий Волчек:]
— Писатель Эдуард Лимонов, обвиняемый вместе с пятью членами «Национал-большевистской партии» в подготовке террористических актов, попытке создать незаконное вооруженное формирование и незаконном приобретении оружия, этапирован из следственного изолятора ФСБ в Лефортово в саратовскую тюрьму. 9 сентября в Саратове откроется судебный процесс. О жизни писателя в заключении, ходе следствия и подоплеке этого дела я беседовал с адвокатом Эдуарда Лимонова Сергеем Беляком.

Сергей Валентинович, у Георгия Иванова в книге «Петербургские зимы» есть такое замечание: если отрезать палец солдату и Александру Блоку, то обоим будет больно, но Александру Блоку в два раза больнее. Эдуард Лимонов — писатель, большой русский писатель, ему должно быть в два раза больнее. Как он переносит заключение?

[Сергей Беляк:]
— Переносит достойно, я бы сказал, заключение, для его возраста — 59 лет — я надеялся, что перенесет хорошо и переезд в Саратов, и это осуществилось, на самом деле, к нему относятся хорошо охрана и заключенные, когда последний раз был у него, он с восторгом сказал мне: «Сергей, ты знаешь, пошел я после обеда для ознакомления с материалами дела,— повезли его,— я выхожу, а мне кричат снизу из камер, зная, что я иду, кричат: «Свободу Лимонову». Заключенные, причем это «авторитеты», преступные, которых там, в Саратове, готовили к большому процессу, и он так с восторгом, что к нему так хорошо относятся. Хотя были ожидания, что, может быть, будет ему там, в Саратове, плохо и сложно. Все-таки тюрьма — это не Лефортово, Лефортово привилегированная тюрьма ФСБ, и охрана другая, и порядку больше, тем не менее, в Саратове созданы все условия для его нормального существования, оказал большую помощь Александр Соломонович Ландо, уполномоченный по правам человека при губернаторе Саратовской области, я к нему обращался, и он навестил Лимонова с начальником тюрьмы, попробовали пищу, которую дают заключенным. Лимонов сидит, говорит, дают, в основном, кильку вареную, ну, говорит, я, привыкший к солдатской такой, спартанской обстановке»,— переносит нормально. Ест нормально и выглядит бледным таким замученным, конечно, но достойно держится в любом случае. Работать нет возможности, он не пишет сейчас в Саратове, и он благодарит Бога, что находился в Лефортово все это время длительное в ходе следствия, и мог там работать. Ему руководство изолятора Лефортово предоставляло такую возможность, переводили его каждый день в свободную пустующую камеру, он там писал, дали ему настольную лампу, и написал семь книг.

[Дмитрий Волчек:]
— Сейчас вышли уже «Книга воды», «Моя политическая биография»…

[Сергей Беляк:]
— «Книга воды», «Моя политическая биография» — в августе или начале сентября выйдет книга «Священные монстры» в «Ад Маргинем» и «Другая Россия» в «Амфоре». Также еще три книги готовятся сейчас. Идут переговоры с издательствами. Екатеринбургское издательство хочет опубликовать книгу, одна из них называется «В плену у мертвяков», другая — «Контрольный выстрел», и третья — «Русская психа». Плюс еще у меня есть пьеса «Бутырская сортировочная», предназначена для театра имени Гоголя, но как-то не сложилось передать, и еще там есть несколько брошюр, но пока их придерживаю. Рукописи все у меня находятся.

[Дмитрий Волчек:]
— Почему сейчас он в Саратове не может писать?

[Сергей Беляк:]
— Нет подходящих условий. Он сидит в камере, где нет возможности писать, работать плодотворно. Там трое они сидят, тоже, привилегированная такая камера, рассчитана на четверых, но сидят трое, то есть, ему создали условия… Но, тем не менее, проверки постоянные, следят очень серьезно, потому что это тюрьма общеуголовная, сидят заключенные разные с ним, сидят по общеуголовным делам. Люди относятся к нему нормально, тем не менее, проверки очень частые, вытаскивают вещи, заставляют выносить все вещи из камеры, проверяют все, и это отвлекает — это раз. Во-вторых, недостаточно света, как я понимаю, и, самое главное, он сейчас готовится к процессу. То есть, он сейчас полностью погружен в ознакомление с материалами дела, в эту работу, волнуется, переживает, безусловно вот о предстоящем процессе.

[Дмитрий Волчек:]
— Время заключения стало для Лимонова в каком-то смысле болдинской осенью, очевидно, он не испытывает серьезной депрессии, как многие заключенные, верно?

[Сергей Беляк:]
— Он — сильный человек. Сильный, мужественный, я еще раз убедился. Я всегда знал, что он мужественный, видел его, давно дружим, я как бы наблюдал его в разных ситуациях и видел, что он всегда работает, пишет, несмотря ни на что, что бы ни было вчера, он сегодня встает и обязательно пишет, и для газет, и для колонок, в разных газетах, и для своей газеты, и книги свои. Но сейчас действительно у него полтора года следствия — он действительно плодотворно это время потратил, много написал.

[Дмитрий Волчек:]
— Получает ли он письма от читателей, сейчас эти книги пользуются большим успехом, всюду в списках бестселлеров, очевидно, должна быть большая корреспонденция?

[Сергей Беляк:]
— Получает. Да. Много писем, и от издателей, и от читателей, и какие-то его друзья присылают вырезки из различных газет и распечатки Интернет-сообщений. Он в курсе событий, видит, что много выступает людей в его поддержку, тоже его это радует.

[Дмитрий Волчек:]
— Тем не менее, многие говорят, что поддержка недостаточно сильная вот именно в писательских кругах Лимонова, в силу очевидных причин, по крайней мере, в писательских кругах в России. Так ли это на самом деле, и есть ли, на ваш взгляд, какая-то кампания среди его коллег — писателей, здесь, на Западе, в других странах в его поддержку, и что еще нужно сделать?

[Сергей Беляк:]
— Относительно поддержки именно писателей российских — этот вопрос поднимался несколько раз во время моих встреч с послом Франции здесь. Он приглашал меня, я дважды с ним встречался, и он выразил удивление, почему в России интеллектуалы, как он сказал, судя по прессе, не так активно выступают в поддержку писателя Лимонова, в то время, как во Франции в поддержку Лимонова выступило порядка 75 человек. Это очень известные люди, интеллектуалы Франции, артисты, художники, писатели, режиссеры, и поднимался этот вопрос в законодательном собрании, и телевидение Франции говорит об этом процессе, этом деле. Жак Ширак, насколько я знаю, поднимал этот вопрос на встрече с Путиным. Но наша как бы пресса здесь, в России, и наши писатели, действительно, не очень активно выступают в поддержку Лимонова, на мой взгляд, и на взгляд посла, он обратил внимание на это и удивился. Я не могу точно объяснить причины, я думаю, что в наших писателях больше говорит традиция советской, что ли, школы, когда шестое чувство зависти все-таки преобладает, это раз, и второе — боязнь, совковость, что ли, в отношениях между собой и с властями — писателей.

[Дмитрий Волчек:]
— Зависть и сервильность очевидно, и как раз об этом я хотел спросить. У этого дела, несомненно, есть какой-то большой, высокопоставленный заказчик. Вот то что я почерпнул из разговоров, из прессы — говорят, когда Михаил Шемякин пришел к Путину просить за Лимонова, был очень жесткий разговор, и Шемякин вышел бледный и шокированный реакцией президента, так ли это, я не знаю, может, вы знаете какие-то детали. И другая версия, мне кажется, достаточно абсурдная, хотя, в общем, тут есть какая-то почва — то, что одним из инициаторов был Никита Михалков, оскорбленный вот этим давним нападением «нацболов» на него и закидыванием яйцами. Что вы скажете о политической подоплеке этого дела?

[Сергей Беляк:]
— Заказчиками этого дела, конечно, выступают высокопоставленные люди, у нас, в России — безусловно. Заказчиком, именно заказчиком данного дела не является ФСБ, это тоже очевидно, и более того, у меня есть на этот счет информация из достоверных источников в самой ФСБ. Следовательно, заказчики могут быть либо выше, а выше это может быть только администрация президента, там холуев достаточно, готовых выслужиться. Президент нашей страны не знает этого дела, это точно. Почему? Потому что, когда Ширак поднимал вопрос по этому делу и просил, чтобы Лимонов был освобожден до суда, президент не ответил ему вразумительно ничего, и, возвратившись из Парижа, запросил справку по данному делу. Это говорит о многом. Говорит о том, что президент просто не в курсе этого дела.

[Дмитрий Волчек:]
— Более чем странно, согласитесь.

[Сергей Беляк:]
— Более чем странно, да. Но, тем не менее, детально он не в курсе. Кто готовит справки? Конечно, те люди, которые вели это дело и по инстанции передают наверх, эта справка редактируются, в итоге на стол президента кладут ту справку, которая выгодна тем людям, кто это дело заказал, делает на этом имя, получает звания, кто-то получает звания, кто-то удовлетворяет личные амбиции, в данном случае, если у Шемякина был, на самом деле, жесткий разговор в администрации, в частности, между президентом и ним, то я думаю, что это вызвано именно тем, что президент, ознакомившись со справкой, как бы уверен, что Лимонов виновен в тягчайших преступлениях, в частности, в терроризме, а сейчас это тема номер один в мире. Но вы знаете, практика показывает, что генеральный прокурор, не то, что президент, а генеральный прокурор, который обязан следить за подобными делами, часто не в курсе конкретных дел, конкретной ситуации с тем или иным обвиняемым. Это у меня было и по делу Коняхина, и по делу Климентьева, кстати. А по делу Коняхина я вообще встречался с тогдашним генеральным прокурором Скуратовым в присутствии Михаила Борисовича Катышева, и Скуратов, и Катышев уверяли меня, я час беседовал со Скуратовым и с Катышевым, и они уверяли меня, что Коняхин, мэр Ленинска-Кузнецкого, виновен, и вот час они меня убеждали в этом. Я говорю — ну ладно, давайте не будем об этом, суд покажет, вы, главное, сейчас сделайте все, чтобы его не раскулачивали хотя бы, рынки у него не отбирали до поры до времени. Что, в общем, они и сделали. А потом оказалось, что суд оправдал, во всех тяжких преступлениях он был оправдан.

То же самое, я думаю, будет и с Лимоновым все-таки. Президент не в курсе, президента ставят в известность, но люди, которые это дело возбудили, они теперь уже боятся за свою шкуру, простите, за свои погоны, потому что с них же будет спрос, и рано или поздно спросят, и они сейчас сделают все возможное, чтобы Лимонов был признан виновным хоть в чем-то, пусть в оружии, в покупке оружия, для меня как адвоката главное все-таки терроризм. Вот это обвинение — организация незаконного вооруженного формирования, подготовка акций террористического характера — если мы сможем это обвинение снять — это будет победа. Оружие — это не главное вообще в этом деле. Если бы только было оружие, это дело рассматривал бы какой-нибудь Фрунзенский районный суд города Саратова. Не надо было бы шумиху создавать, и посол бы меня не приглашал. Ведь посол Франции и консул пригласили меня только после того, когда вдруг в январе месяце этого года по телевидению пошла информация о том, что ФСБ и прокуратура пытаются ликвидировать партию Лимонова на том основании, что ее лидер сидит по обвинению в терроризме. То есть, еще нет суда по терроризму, а партию пытаются ликвидировать. И вот эти вот уши политики, как уши осла, выросли из этого дела, и они стали настолько очевидными. что их увидели уже и французы. До этого, кстати, они меня не приглашали, и мы с ними не разговаривали. Они считали, что это общеуголовное преступление — ну и что.

[Дмитрий Волчек:]
— Но у Лимонова сохраняется французское гражданство?

[Сергей Беляк:]
— Да. Он — гражданин Франции, он гражданин России, и посол заявил, что если для России Лимонов является гражданином России, и его судят как гражданина России, то для Франции он — гражданин Франции. Я послу сказал, что Франция будет гордиться, по праву гордиться, через несколько лет, когда собрание сочинений Лимонова будет стоять в библиотеках Сорбонны, еще где-то, автор этих книг — французский писатель Эдвард Лимонов — они будут городиться. Посол улыбнулся — наверное, они понимают, что это гордость цивилизованного мира, писатель, надо сохранить писателя, по крайней мере. Ведь дело в чем: есть обвинение — обвиняйте, но писатель Лимонов вполне мог бы находиться дома, либо под домашним арестом, либо с обязательством явки в суд, тем более, сейчас новый кодекс это предусматривает. Он бы мог быть дома и раньше, под подпиской о невыезде, или под залог. Причем я предлагал деньги под залог, и многие люди дали деньги под залог. Были личные поручительства депутатов Государственной Думы, и писателей известных, российских, в том числе.

[Дмитрий Волчек:]
— Пен-центр выступал…

[Сергей Беляк:]
— Да. Пен-центр выступал. Поэтому можно было решить этот вопрос… Кто все это дело инициировал — я не думаю, что это Михалков. Нет, это просто даже смешно. Вряд ли Михалков этим занимался. Михалков свое получил там в Доме кинематографистов, и думаю, что он уже сожалеет, что он так действовал, может, надо было иначе, может, надо было наоборот попросить своего друга Степашина прекратить уголовное преследование этих ребят, и на этом дело бы закончилось. Тут он ошибся, не надо было возбуждать вообще дело, но в уголовном преследовании — я сомневаюсь, что Михалков здесь причастен хоть как-то. Это другие люди. Здесь может быть и политика, и экономика может быть. Ведь есть же разговоры о…

[Дмитрий Волчек:]
— О Быкове, да?

[Сергей Беляк:]
— Быков, Дерипаска, тут Лимонов выступал незадолго до ареста, раскрывал тайны встречи Дерипаски и Путина, и могли на этом сыграть недовольные Лимоновым. Потому что когда Лимонова задержали, один из высокопоставленных сотрудников ФСБ сказал: «Наконец-то мы тебя поймали, все, закроем твою партию, ты нас достал уже, вы мотаетесь по всей стране, Севастополь, плюс еще Рига, сил нет терпеть».

[Дмитрий Волчек:]
— Вот то что я слышал из инсайдерских источников, что план сейчас такой — либо депортировать, в конечном счете, Лимонова во Францию, либо, заключив своего рода сделку, вынудить его уехать. Вот из вашего общения с Лимоновым — возможен ли такой вариант для него, и возможен ли такой вариант для следствия, для суда?

[Сергей Беляк:]
— Вы знаете, я думаю, что суд не сможет ничего сделать

[Дмитрий Волчек:]
— Не в смысле приговора, а как закулисное соглашение, скажем так.

[Сергей Беляк:]
— Такие разговоры я знаю, они существуют, они есть, как это будет, это, наверное, только после суда, если вдруг он будет осужден и будет отбывать наказание. Здесь есть ведь еще такой вариант: Лимонов может отказаться от российского гражданства, в силу вновь принятого закона он останется гражданином Франции, и тогда Франция будет требовать или просить его выдачи. На сегодняшний момент Лимонов в категорической форме отказывается обсуждать эту тему и отказывается выезжать сейчас, потому что в заключении находятся его товарищи, соратники, люди, которые верили ему и верят в него, вот этот разговор бессмысленен. Как дальше будет? Если будет освобожден — он будет решать сам. Меня посол спрашивал, не уедет ли он в Америку. Я могу точно сказать, что в Америку он точно не уедет.

[Дмитрий Волчек:]
— Если его взгляды со времен книги «Это я, Эдичка» не изменились, то очевидно нет.

[Сергей Беляк:]
— Он не уедет. Если где-то жить, то я думаю, что все-таки Европа, если уж здесь не будет возможности жить, работать, как бы полноценно выражать свои мысли откровенно. Тут еще парадоксальность ситуации в том, что если мы говорим о защите общественной защите Лимонова в частности, даже французской общественности, то ситуация парадоксальна в том, что те французы-интеллектуалы, которые выступали в защиту Лимонова и просили или требовали даже, чтобы французское государство оказало давление на Путина, на российское государство для освобождения Лимонова, до суда хотя бы, именно эти же люди, французские интеллектуалы, выступают против войны российской армии в Чечне.

[Дмитрий Волчек:]
— Конечно, левые интеллектуалы.

[Сергей Беляк:]
— Именно они. Именно, в основном, французы. А Путин и наше российское руководство сейчас, в основном, смотрят, обращены их взоры в сторону США, на Буша-младшего, на Блэра в Лондон и на Шредера в Германию. Франция как бы в стороне, это не меняет даже последний визит Ширака в Сочи. Это уже экономический, по-моему, вояж, цели экономические понятны. Одни и те же люди просят за Лимонова и требуют прекратить войну. И тогда у Путина, я вот, например, понимаю Путина, нормальный человек, если бы к нему обращались с подобными требованиями одни и те же люди, он бы, наверное, начал торг, он бы сказал: «Слушайте господа, давайте, я отпускаю Лимонова, сделаю все возможное, чтобы его отпустили, но тогда замолчите, прекратите разговоры о Чечне».

[Дмитрий Волчек:]
— Я не думаю, что на Изабель Аджани или Алена Безансона можно повлиять вот таким образом.

[Сергей Беляк:]
— Вот в этом-то и тупик для Путина. Если бы на них можно было повлиять — тогда да, а вот это и есть тупик, Путин не может действовать так, чтобы не сохранить свое лицо. Удовлетворяя это их требование, он пытается как хозяйственник в данном случае, как политик, пытается выторговать для себя что-то еще, но этого не получается и не получится. Я уверен, не получится. Поэтому Лимонов остается как бы заложником внутренней той политики, которая проводится в России на сегодняшний момент. Если мы говорим о чисто уголовном деле — кто его инициатор, то я думаю, что это все-таки в администрации люди. Кто именно — я думаю, история уже в дальнейшем покажет. Делается это руками ФСБ, сейчас люди, которые вели дело, получили внеочередные звания за окончание расследования. Там, я думаю, в суде будет много еще сюрпризов. Я не хочу раскрывать их все. Там очень было много ошибок, нарушений со стороны следствия, нарушений процессуального характера, очень было много грубейших нарушений закона, много фактов, свидетельствующих о том, что ФСБ утратило навыки КГБ по проведению подобных процессов, все-таки политических, связанных с литературой, с призывами к свержению государственного строя, эти люди набили руку сейчас на делах, как дело Радуева, Басаева, Хаттаба, но вот дела подобные Лимонову или Синявскому — эти дела сейчас подчас уже для них в диковинку для этих следователей. Поэтому очень много нарушений. Есть и нарушения такие, которые будут вызывать не только усмешку у зрителей и слушателей, слава Богу, открытый процесс предстоит, но думаю, что будут хохот гомерический вызывать некоторые вещи. Вот увидите, поверьте мне, это будет очень интересно.

Книги за неделю

Лиза Ъ-Новикова

Сборник старых рассказов Эдуарда Лимонова сейчас смотрится грустно и достойно, как закрывшийся модный дом Ива Сен-Лорана. Эпатажность, что зашкаливала в 1970–1980-е, теперь застыла на определенной отметке, причем отметка с полным правом может именоваться лимоновской. Как в том анекдоте про заключение врача: «У меня для вас две новости. Хорошая — эта болезнь будет названа вашим именем».

Далеко не все из представленных в амфоровской книге рассказов прочли в России вовремя. Теперь они приобрели некоторый музейный оттенок. Международный мошенник, под видом епископа торговавший званиями мальтийского кавалера, и Миша Барышников, которому это звание хотели всучить («Мальтийский крест»), и жертва собственного пиара, попавший в заложники французский шансонье («Спина мадам Шатэн»),— все эти персонажи-экспонаты как будто сошли с экрана роскошного телевизора давно устаревшей модели. В увесистом томе с трудом найдешь столь же ярких, как сам страдающий и кайфующий Эдичка, персонажей: и «барин» Солженицын, по его мнению, не тянет на роль национального героя, и те персонажи, какими бравирует, например, Василий Аксенов, здесь — «лишние люди», способные лишь на вальяжные офицерские забавы в комфортабельной американской обстановке. Так и с женскими образами: среди всех этих «любимых женщин», «наглых русских девок» и «девочек-зверей» он — главная звезда, не случайно его дамам потом приходилось «доописывать» себя за него: «Это я, Леночка».

Каждый рассказ помимо демонстрации до занудства выдержанной стильности является маленьким доказательством главенства искусства над всей, даже самой сердцевинной жизнью. Такое же во многом языческое поклонение искусству, как у битников, у Чарльза Буковски, только те артистично скрывали определенность, у Лимонова же все швы шиты белыми нитками: «Где мои женщины прошлых лет, где мои лучшие дни и ночи, проведенные в постели, где мой секс, вздохи, стоны, удовольствия? Исчезли без следа. А утра, проведенные с пишущей машинкой, остаются». Даже ради безгранично свободной психоделической образности он не в силах расстаться с дисциплинированностью русской литературной традиции. Он — усидчивый битник. Эта усидчивость роднит писателя с Энди Уорхолом. Если честолюбивый Эдичка хотел стать литературным Уорхолом, он добился своего: прием штамповки (главным образом собственного изображения) освоен им великолепно. И поскольку возможность дальнейшего роста никогда не закрывается, Лимонов — чуть ли не самый оптимистичный из современных писателей: для него время не уносит, а приносит новые смыслы.

Весь гуманистический сценарий классической русской литературы он разыгрывает в своем театре одного актера. За Эдичку, униженного и оскорбленного агентками ЦРУ из «Русской мысли» (не послали рукопись начинающего литератора Андрею Синявскому) и черствыми французскими издателями (не сделали бесплатного ксерокса его романа), вступаются Эд и Эдуард («Обыкновенные шпионки», «…Hit me with a flower»). Он сам строит себе преграды, чтобы преодолеть их, в повести о настоящем человеке («Когда поэты были молодыми»), сам себя пугает Эдди Крюгером (Night Supper) и сам рисует портрет Эдуарда Грея («В сторону Леопольда»).

Куда до него французскому писателю Фредерику Бегбедеру (Frederic Beigbeder), который вместо циничной констатации порочности современного общества (какую ожидаешь от произведения под названием «Каникулы в коме») создал легкую литературную оперетту. Фабула та же, что и в «Летучей мыши»: муж клеит собственную жену. Главные действующие лица — красотка Анна Маронье и 27-летний Марк Маронье, «светский предатель, кухонный бунтовщик, наймит глянцевых журналов, застенчивый буржуа». Только вместо карнавала — пафосная вечеринка в клубе «Нужники» с финальным «смытием» гостей. Вместо музыки Штрауса — экстремальная электроника с вкраплениями Донны Саммер, Джули Круз и Led Zeppelin. Вместо новогодних масок список приглашенных «випов» — Борис Ельцин и Анри Баладюр, Жак Деррида и Тьерри Мюглер, Луиза Чикконе и Генри Чинаски. Вместо трогательной опереточной суеты — холодность четкого диджейского ритма. А вместо сбивающего с толку наряда «летучей мыши» — хорошая порция «Лоботомии» со льдом, из-за которой герой и не узнает свою суженую. Сам автор хоть и заявил, что «Каникулы в коме» написаны ради того, чтобы попрощаться с наркотиками, но компактный курс «лечения» (а действие бегбедеровского романа длится всего 12 часов) скорее направлен на возникновение побочных эффектов. А именно на то, чтобы побыстрее превратиться в легенды и мифы: «Каждый, кто жил в Париже в 1940-м, неизбежно становился персонажем Модиано». Почему же парижанам 1993-го не поселиться в книгах Бегбедера?

Великовозрастные инфантилы современной европейской прозы так напоминают нашу сказку «Праздник непослушания», что где-то в этой прозе должны завестись и состарившиеся дети. Действительно, 100-страничный этюд в депрессивных тонах 28-летней жительницы города Базеля Зое Дженни (Zoe Jenny) был принят немецкоязычной критикой на ура. Именно такой, оказывается, должна быть дебютантка. Без чувств, без эмоций, одна дома, родители развелись, дружбы нет, секс немоден. Девочка-амеба, до одури наглядевшись на свою родную швейцарскую деревню, лениво перебирается в «город контрастов» — бурный и неспокойный Базель. Видимо, дальше жительницу «комнаты из цветочной пыльцы» ждет что-то вроде бегбедеровских «каникул в коме». В Москву бы ее послать!

Эдуард Лимонов. Девочка-зверь. СПб.: Амфора, 2002

Фредерик Бегбедер. Каникулы в коме / Перевод с французского Ильи Кормильцева. М.: Иностранка, 2002 («За иллюминатором»)

Зое Дженни. Комната из цветочной пыльцы / Перевод с немецкого Г. Султановой. СПб.: Амфора, 2002

«Коммерсантъ», №203, 6 ноября 2002 года

Мои последние книжки

мои последние книжки • Дмитрий Быков

⟨…⟩

Эдуард Лимонов. Девочка-зверь. СПб., «Амфора», 2002

Хорошая подборка отличных поздних рассказов Лимонова (он начал со стихов и романов, а рассказы принялся писать уже на пике мастерства). В стране, где Лимонов до сих пор сидит «за терроризм», а террористы свободно разгуливают по центру столицы, только и остаётся утешаться этой точнейшей, короткой, страстной, жадной прозой — в рыхлой русской словесности мало таких текстов. Тут есть пара старых, уже классических вещей, несколько маленьких шедевров из книги «Убийство часового», кое-что опубликовано впервые. Много любви, поездок, опасности, скупых и поразительно живых пейзажей, беззащитности, ярости, честности. Другого такого писателя нет, и тем позорнее молчание и бездействие его так называемых коллег.

⟨…⟩

«Собеседник», №44(948), 13–19 ноября 2002 года

Лимонова перевели к министру культуры

эхо скандала • Надежда Гужева

Похоже, дело Эдуарда Лимонова близится к завершению. Его сподвижники и адвокат Сергей Беляк уверены: писатель скоро будет свободен.

Лимонов был арестован 7 апреля 2001 года якобы за попытку приобрести оружие и взрывчатку. Его заключение началось в СИЗО ФСБ Лефортово, продолжилось в Саратовском изоляторе.

— Прения в суде начнутся 3 февраля,— рассказал «Собеседнику» Беляк.— Я виделся с Лимоновым неделю назад — держится он молодцом. Думаю, на свободу мой подзащитный выйдет в конце февраля — начале марта. Во-первых, прения сами по себе — процесс долгий. Во-вторых, моя адвокатская речь занимает 500 страниц. Её за один день не проговоришь.

Освобождения Эдуард Вениаминович дожидается в относительном спокойствии.

— Перевод Лимонова из одной камеры в другую — это, видимо, такая разновидность издевательства, чтобы не успевал наладить отношения с сокамерниками,— полагает соратник сидельца Анатолий Тишин.— В последний раз Лимонова переселили в центральный корпус, он теперь в 2-местной «палате», а его сосед — бывший министр культуры Саратовской области Юрий Грищенко.

НБП планирует устроить в Москве лимоновскую неделю — к 60-летию писателя. Юбилей будет 22 февраля, торжества же в Центральном доме литераторов начнутся четырьмя днями позже. Кто знает, может, на них будет присутствовать и сам виновник.

«Собеседник», №3(957), 29 января — 4 февраля 2003 года

Книжная полка

Культурная среда • книжная полка • Дмитрий Быков

⟨…⟩

Эдуард Лимонов. «Священные монстры». М., Ad Narginem, 2003.

В первые дни заключения Лимонов укреплял свой дух тем, что вспоминал судьбы великих изгнанников, изгоев, отверженных — а в их число рано или поздно попадает любой, кто решится в творчестве или жизненной практике пойти до конца. О таких пошедших до конца (в их число, несомненно, входит и сам Лимонов) он стал писать книгу. Сборник эссе, точно стилизованных в каждом отдельном случае: о Достоевском — под Достоевского, о Толстом — в безжалостной толстовской манере, срывающей маски… Лимонов лишний раз доказал, что он фантастически одарённый писатель. И что всякий большой писатель — прежде всего благодарный читатель. Я рекомендовал бы эту книгу юношеству. Приговор Лимонову суд огласит 15 апреля. Литература свой приговор уже огласила — он встал в ряд своих персонажей и смотрится в нём достойнее многих.

«Собеседник», №13(967), 9–15 апреля 2003 года

Подруга Лимонова верит, что он выйдет раньше

приговор • Надежда Гужева

На прошлой неделе закончилось томление в СИЗО города Саратова Эдуарда Лимонова. Его приговорили к 4 годам лишения свободы. Но соратники и адвокат верят, что наказание заменят на условное. Ждёт писателя и его последняя любовь — юная Настя Лысогор, с которой он познакомился в 1998 году. Тогда припанкованной девчушке было 16.

— Человека посадили ни за что — так откомментировала «Собеседнику» решение суда Настя.— За литературу, за то, что человек думает, нельзя осуждать. Наверное, если бы он сидел тихо, молчал, его бы не тронули, может, даже премию бы дали. Эдик высказывался против власти — и она ему этого не простила. За всё время, которое прошло после ареста писателя, Насте удалось увидеться с Эдуардом всего лишь несколько раз. — Последний — на приговоре,— продолжает она.— А ещё один раз удалось попасть на свиданку. Мы говорили по телефону через стекло… Выглядит он хорошо, только незагорелый. И я очень рада, что им не удалось его сломить.

«Собеседник», №15(969), 23–29 апреля 2003 года

Лимонов станет героем балета

культурная среда • Ольга Сабурова

В конце мая начнутся съёмки фильма-балета по мотивам романа Эдуарда Лимонова «Дневник неудачника». Его автор — тележурналист Александр Орлов, старый знакомый (но не соратник) писателя, надеется на участие в проекте Эмиля Кустурицы, Михаила Шемякина, Алексея Балабанова, Сергея Шнурова и планирует закончить работу уже нынешней осенью.

Это не первая попытка экранизировать Лимонова. Югославский режиссёр Эмиль Кустурица обращался к автору книги «Это я, Эдичка» с подобным предложением ещё задолго до его ареста. Даже написал сценарий, где заменил фигуру русского писателя на саксофониста. Лимонов отнёсся к этой идее с болезненной ревностью.

— А потом, когда я брал у него интервью, оказавшееся последним, которое он дал на свободе, Лимонов попросил меня вручить Кустурице записку (спустя несколько дней я должен был с ним встретиться), в которой соглашался передать авторские права и написал свой телефон,— рассказывает Орлов.

Примерно в то же время Орлов замыслил свой проект — «Танцующий в темноте». Фильм задуман не как экстремистский мюзикл на грани фола, главная цель — литературоведческое исследование творчества Лимонова. В картину войдут интервью писателя, высказывания о нём представителей европейской культуры и балетные сцены.

— «Дневник неудачника», который ляжет в основу балета,— одно из величайших произведений конца XX века,— утверждает Александр.— Там, конечно, есть нецензурные слова, но Лимонов делает это так красиво, вкусно и уместно… А почему балет? С его помощью я надеюсь передать ткань романа, избежать закадрового текста. Зритель должен почувствовать глубину «Дневника», пластику речи Лимонова.

— И кто же будет танцевать Лимонова? Модный Цискаридзе?

— Я имею в виду современный балет, а не тот, что в «Щелкунчике» или «Лебедином озере». Найти труппу оказалось настоящей проблемой: все московские хореографы, услышав фамилию Лимонов, пугались и отказывались. Тогда я решил обратиться в екатеринбургский театр, поскольку и сам в городе работал, и первые съёмки по Лимонову именно там проходили. Нашёл человека, который ставил авангардный балет в Германии. Его имя пока секрет, но мы уже думаем поставить после фильма стационарный спектакль в одном из екатеринбургских театров. К написанию либретто в ближайшее время должен приступить Илья Кормильцев (поэт, автор текстов «Наутилуса» и других свердловских групп, издатель книг Лимонова.— Авт.).

— А с Шемякиным и другими вы уже договорились?

— Пока нет, но не думаю, что кто-то откажется. Все они хорошо относятся к Лимонову. Кустурица уже дал предварительное согласие. Шемякин — тот вообще ходил просить за него к президенту. Другое дело, что Путин ему что-то такое сказал, что Михаил, как рассказывают, пулей вылетел из кабинета. Что Балабанов любит Лимонова, знаю точно. То издание «Дневника», которое у меня дома, украдено из его библиотеки. Балабанов ведь, если опустить «Войну» и «Брата», тоже большой художник… А песни Шнурова? Избранные места совпадают с некоторыми наиболее шкодливыми цитатами из лимоновских произведений.

Ещё рассчитываю на участие Жана Бодриара. В курсе, что французы говорят о Лимонове как о своём национальном достоянии? Когда его посадили, деятели французской культуры, в отличие от своих российских коллег, сотнями собирали подписи и отправляли Путину, Шираку, говорили, что нельзя так с Лимоновым обращаться, что бы он ни совершил.

— Вы уже 2 года занимаетесь этим проектом — довольно долгий срок. За деньгами дело стало?

— С этим как раз всё в порядке. С самого начала я всерьёз разговаривал с людьми, которые в состоянии финансировать проект. «Делай,— говорили они.— Позлим ФСБ». Теперь, когда закончить картину стало для меня делом принципиальным, вариантов ещё больше. На Урале огромный интерес: там сейчас выборы, кандидатам выгодно поддерживать либеральные идеи. Так называемые опальные олигархи хотят к проекту приклеиться.

— А с Лимоновым-то вы договорились?

— В январе ездил к нему в Саратов, он ничего против не имеет. Ехал я главным образом для того, чтобы Лимонов сам прочитал отрывки из «Дневника», я даже закладки сделал, но он отказался. Да это и проблематично было: шесть человек за спиной стояли, наблюдали, как я с ним разговариваю. Однако Лимонов много интересных вещей сказал. Фрагменты этого интервью и войдут в фильм… Я их ещё телевидению предлагал, но никакие связи не помогли. У меня вообще большая обида на государственные телеканалы: они сначала долгое время молчали, а потом развернули целую пиар-кампанию по уничтожению Лимонова. И только несколько человек на НТВ и Осокин на ТВС решились показать те кадры. Так что, если фильм получится хороший, отдам его кому-то только из этих двух каналов.

— Вы понимаете, что реакция на такой фильм, показанный по ТВ, может быть неадекватной?

— Думаю, зрители серьёзно отнесутся к увиденному, оценят наконец Лимонова, поймут, кого они чуть не убили. И что российской культуре, несмотря на всё самобичевание, есть чем гордиться.

«Собеседник», №16(970), 30 апреля — 6 мая 2003 года

«Собеседник» прорывается к Лимонову за решётку

эхо скандала • Олег Ролдугин

На прошлой неделе известный писатель и политзаключённый сменил «место жительства». Из саратовского СИЗО его перевели в колонию общего режима 385/13 в городе Энгельс.

— Эдуарда Лимонова поместили в отряд из 10 человек,— поделился с «Собеседником» подробностями начальник колонии Евгений Зорин.— Ни у нас к нему, ни у него к нам никаких вопросов пока не возникает. В основном заключённые занимаются у нас швейным производством, металлообработкой, но Лимонову это не грозит. Возраст у него уже преклонный, а, по словам Зорина, жизнь у пенсионеров-колонистов почти вольготная: хочешь — кабельное ТВ смотри (даже НТВ+ есть), хочешь — на пианино играй, спектакли ставь, а хочешь — сиди в библиотеке и книги читай. Или пиши.

— Кстати, о литературе,— добавил Евгений Зорин.— Вы бы оформили Лимонову подписку на вашу газету. Он обрадуется.

Мы выполнили эту просьбу. Вот только адвокат писателя Сергей Беляк считает, что «Собеседник» его подзащитного может в колонии не застать:

— По закону у Лимонова есть все шансы выйти на свободу досрочно. Лица, осужденные за преступления средней тяжести и отбывшие половину наказания, имеют на это право. Теоретически. У него ведь родители больные, почти не ходят. А если они сына не дождутся?

Впрочем, сам писатель, как рассказал адвокат, чувствует себя хорошо (насколько это возможно в подобных обстоятельствах) и даже передал на днях на свободу рукопись своей новой книги — роман о жизни заключённых.

«Собеседник», №19(973), 21–27 мая 2003 года

Почему я никогда не убью Лимонова

анархист Иванов

От редакции: статья «Почему я никогда не убью Лимонова» была написана незадолго до его неожиданного освобождения, но несмотря на связанные с этим неточности, содержит интересный (а тем более своевременный) анализ дальнейшего развития НБП.

НБП… Нацболы. Национал-Большевистская Партия… А на фоне красного знамени с серпом-и-молотом в белом круге — Эдька. Эдька — лидер. Эдька — Вождь.

Такое впечатление создаётся (ей-богу!), что Березовский спонсирует не только КПРФ. Кто ж ещё смог так щедро оплатить эфирное время центральных телеканалов, затраченное на обсуждение «проблемы» возникновения, деятельности, да и вообще существования НБП? Ведь Жириновский-то за каждое своё появление на экране до сих пор регулярно платит. Но денег уже не хватает — расценки повысились. Лимонову же вообще сделали одолжение — посадили в тюрьму. Теперь он ещё и «народный страдалец». Посидит пару годиков и выйдет. А вот тех ребяток, которые за ним увязались и во имя мифической национальной идеи наделали всяких глупостей, ожидают сроки побольше. Но для них это — ерунда. Культ смерти в национал-большевистской партии развит донельзя. «Да, Смерть!», поэтому — жизнь за царя, тьфу, за вождя. Поэтому Эдичка так легко открестился от своих ребят с оружием: «Это не я, это — они». Вождь.

Когда Лимонов в семидесятых эмигрировал на Запад, московские диссиденты переспрашивали друг друга: «Лимонов? Уехал?!» и тут же заливались диким хохотом: «Ну понятно, люди-то уезжают… А этот пиздобол что там забыл?» Тем не менее откровенные признания советского интеллигента в сожительстве с двумя неграми сработали весьма продуктивно — Эдик стал «литературным талантом» с мировым именем. Конъюнктура-с…

С распадом СССР истории про негров перестали быть востребованными, и Лимонову просто необходимо было куда-то себя приложить. Съездил в Боснию. Видимо, это оказалось пострашнее, чем подставлять задницу неграм. Оказало влияние на психику. Вернулся на Родину. Увидел расстрелянный белый дом. Затусовался с Летовым, который сидел на ЛСД. Судя по всему, ради хохмы, да и чтобы устроить разрыв сердца Новодворской с её телегами про «красно-коричневых», они сшили на кухне знамя — красное. С белым кругом. И серпом-с-молотом. Помесь «коммунизма» а-ля Сталин и фашизма а-ля Гитлер. И вот они ходили, стебали московскую тусню, но на беду им попался Саша Дугин… Так они создали НБП. И никогда я не поверю, что их пикеты и «Лимонка» в 1994 не были хохмой. Но к ним потянулись люди. Эдик неожиданно понял, что теперь он ответственен за судьбу нескольких сотен человек, которым не скажешь, что всё это — хохма, революция закончилась, а сейчас — дискотека. И завертелось колесо. Может быть, именно в противоположность Летову, романтику гражданской войны, Лимонов призывал в 1996-м голосовать не за Зюганова, а за Ельцина. Почувствовав возможность воплощения летовского идеала в случае победы Зюганова, Эдик понял, что пиздеть гораздо легче, чем отвечать за базар.

Из всей «старой гвардии» в НБП, по-моему, остался только Эдик. Летова, Дугина, Цветкова, Медведевой там больше нет. Нет тех «метафизиков революции», которым так нравилось генерировать идеи и запускать в ряды той молодёжи, что голодна до социального протеста, но куда себя приложить — не знает. Закинув эклектичный невод из тамплиеров, Муссолини, сталинизма, эсеров и группового секса, они не стали дожидаться улова. Лимонов, ослеплённый собственным величием и общественной значимостью своего нонсенса, дождался. Но вслед за «метафизиками» пришли расчётливые прагматики, например, Толик Тишин. С 1998-го года он сделал себе неплохую карьеру — стал замом вождя. Теперь вождь в тюрьме Вождь — икона. Но не больше. В деятельности НБП Лимонов ровным счётом ни на что не влияет. Партия стала тем Франкенштейном, который из-под власти гения творца. Она живёт сама по себе. Даже «Лимонку» Эдик в тюрьме не читает. Не разрешают. Для интересующихся — сравните «Лимонку» 1998-го и 2003-го годов. Без комментариев Лимонов смешон, комичен, но в то же время жалок. Когда он выйдет из тюрьмы в 2005-м, у него будет несколько путей: либо смириться с происходящим и остаться иконой (внушающей трепет, но абсолютно безвредной), либо пойти наперекор и расколоть НБП (на две части как минимум), либо быть убитым партийной верхушкой где-нибудь на очередной «пасеке» (а ФСБ всё стерпит), либо самоубиться. Итого — четыре. Вряд ли больше.

Смерть Лимонова стала бы лучшим выходом для НБП. Лучшим, чем его заключение. Не зря национал-большевики так любят мертвецов. Мёртвый — значит герой. Молчаливый и строгий. Говорят, за героя другие. Мёртвый вождь — идеал.

Именно поэтому я никогда не убью Лимонова. Просто его достаточно поставить к стенке — и он обоссытся. У меня брезгливая жалость по отношению к этому человеку.

Я ненавижу НБП. Ненавижу за то, что паршивая кучка сопливых интеллектуалов, постебавшись в своё удовольствие, задурила мозги абсолютным бредом не самой худшей части российской молодёжи. Ненавижу за то, что эта молодёжь будет взъябывать изо всех сил для того, чтобы у стада сменились вожаки и охрана. Ненавижу за русский фашизм. Ненавижу за смерть. Ненавижу за Сталина, Берию и ГУЛаг. Не-на-ви-жу…

Поэтому пусть не радуются противники индивидуального террора. Взорвать типографию с тиражом «Лимонки» или московский бункер НБП (первая попытка была в 1997) — занятие стоящее. Убивать Лимонова — нет.

«Винтовка»
(издание инициативной группы участников А.Д.А.—
Ассоциации Движений Анархистов),
№1, лето 2003 года

Выйдя из колонии, Эдуард Лимонов пошел окунуться в Волге

Мария Локотецкая

Лидер Национал-большевистской партии /НПБ/ Эдуард Лимонов, покинув в понедельник рано утром колонию общего режима номер 13 в городе Энгельс /Саратовская область/, направился окунуться в Волге. Об этом РИА «Новости» сообщил по телефону исполнявший обязанности председателя НБП Анатолий Кишин.

По его словам, в столицу Лимонов приедет во вторник.

«Никаких особых заявлений Эдуард Лимонов не делал»,— сказал Кишин.

В колонии города Энгельса лидер НБП отбывал наказание, назначенное ему по приговору Саратовского областного суда за организацию незаконного приобретения оружия и боеприпасов. Здесь он пробыл около двух месяцев. Всего под стражей в период предварительного следствия и суда Лимонов находился более 2,5 лет. Он был освобожден условно-досрочно по решению Энгельсского городского суда, куда с соответствующим ходатайством обратилась администрация колонии.

РИА «Новости», 30 июня 2003 года

Кишин = Тишин, Тишин ≠ Кишин

Нет-Ленка

Елена Коренева

Глава 1. «Красота и наказание»

⟨…⟩ Казалось, что Париж населён только состоявшимися в искусстве людьми, любимцами публики, красивыми, знающими всё и вся. Более того,— что он их производит. Живущий в Париже режиссёр, философ или известный писатель — это вроде больше, чем другие режиссёры, философы, писатели. Это самые что ни на есть настоящие писатели-режиссёры-философы — они искушённее, мудрее, интеллектуальнее, внутренне свободнее, коли они состоялись в таком месте, как Париж! За парижанами тогда, в первый приезд, хотелось следить, как за иной породой живых существ — как едят, как веселятся, как обустраивают свои жилища. Особенно потрясала их способность существовать в своих одеждах, простых, конечно, дорогих, конечно, но всё равно в тряпках, кофтах, платьях, пиджаках. Поражало что-то неуловимое в манере, и казалось, что никогда нельзя будет это повторить, так как у нас крепостное право только в 1861-м году отменили, а у них уже суфражистки вовсю расходились. Кстати, в другой свой визит в Париж я-таки познакомилась с известным писателем и поэтом, правда, нашим соотечественником — Эдуардом Лимоновым. Поселившись в Париже и продолжив писать уже по-французски, он и там приобрёл известность. Это свидетельствует о масштабе его литературной личности — как и о масштабе всех живущих в Париже русских писателей. Будь же он популярен только в Америке или только в России — нам бы не хватало какого-то ещё авторитетного мнения.

Мой визит к Лимонову в Париже был по-своему запоминающимся событием. Я пришла к нему, чтобы передать что-то от Юрия Мамлеева (тоже русского писателя, жившего сначала в Америке, потом в Париже, а уже после вернувшегося в Москву). Нет, вру, Лимонова я встречала ещё в Корнельском университете, но это было мельком, так что не в счёт. А тут я приехала к нему на квартиру. Поднялась по винтовой скрипучей лестнице. Кажется, это был последний этаж, пятый или шестой. Дверь открыла его жена, Наталья Медведева. Она разговаривала басом и была очень внимательна и серьёзна. Мне предложили чаю. Вела разговор Наталья, а Эдуард молчал, только изредка бросал одну или две фразы, стоя у окна. Он был одет во всё чёрное. Впрочем, как и я. (Пару раз я поймала его взгляд, изучающий мою щиколотку, белевшую между чёрным ботинком и чёрной же брючиной. И тайно понадеялась, что она ему понравится, так как после прочтения его «Эдички» и стихов испытывала перед ним благоговейный трепет.) Когда мы заговорили о том, что на Западе ничего не происходит, а в Москве сейчас всё бурлит, Эдик с удовольствием подхватил беседу. Особенно он иронизировал (к моему негодованию) над обуржуазившимися французами, которые, с его точки зрения, ничем, кроме наполнения своего желудка, давно не озабочены. Чаепитие подошло к концу, и я собралась уходить. Наталья прошла в гостиную (где на стене висел портрет Дзержинского), а оттуда направилась в прихожую, ожидая, что я последую за ней к выходу. Я же поднялась с кресла и, прихватив чашки, ложки, всё, что лежало на столике, понесла в кухню. Увидев, как я собрала всю посуду и поставила в раковину, Наталья спросила, что это я делаю. Я осеклась, но быстро пошутила, мол, убираю со стола везде и у всех, чисто автоматический импульс после работы в ресторане. Кажется, моё чувство юмора оценили, судя по внезапному удивлению на лице хозяйки. На пороге она одарила меня долгим взглядом ясновидящей и тихим басом проговорила: «До свиданья, Лена, звоните, не пропадайте». Пока её рот артикулировал сиюминутное прощанье, глаза излучали сочувствие метафизического свойства, что-то вроде: «И ты, деточка, попалась…». Я тогда решила, что это очень серьёзная и глубоко чувствующая женщина, и что меня она неожиданно для себя самой приняла. А может, наоборот — я её приняла. С Эдиком в тот раз я почти и не разговаривала. Только потом как-то в Москве, столкнувшись с ним на вернисаже художника Юрия Купера, перебросилась парой фраз. «Опять в чёрном?» — задала я вопрос по существу. Впрочем, я тоже снова была в чёрном. Он сказал: «Я всегда в чёрном». Тогда я сострила: «Действительно, что остаётся человеку, кроме чёрного цвета и… стихов?» Он одобрительно кивнул, а я спросила: «Пишете?» «Сейчас это никому не нужно,— ответил Лимонов,— я занимаюсь другим». По моей формуле получалось, что он остался с одним лишь чёрным цветом. О том, что случилось потом,— о заключении Лимонова,— все знают. А теперь и о смерти Натальи в неполных 45 лет, заснувшей и не проснувшейся в своей московской квартире. Эх, Наташка, кто ж напишет про роман с алкоголем и восславит безумие бродячей жизни честного человека? Может, это в который раз сделает твой бывший муж Эдик? В тюремной камере он снова начал писать — без остановки. Так, может, его чёрный цвет означал просто поиск вдохновения, растраченного в столице гурманов сердца и желудка? Коварный город Париж, а вернее, коварно само желание приобщиться к его красоте. ⟨…⟩

Глава 7. Прогноз погоды

⟨…⟩ А между тем, всё лето жара в Москве. Духота. Гарью пахнет — тянет из Подмосковья. Там пожары. А в городе что-то бурят и копают. Теперь копают и бурят везде — и в Беляево, и на Тверской, и на Речном, и возле Дома кино, и на уже не Новом Арбате. Кто-то звонит по телефону, и на фоне голоса слышны звуки, доносящиеся из окна,— бурение. «Извини, только окно прикрою!» А через минуту: «Нет, не могу, душно, сейчас окно открою!» А также новости по телевизору: «Столкнулись самолёты», «жертвы», «родители», «представители авиакомпании…» и так далее. А наводнения? Европа поплыла и вместе с ней — вся её многовековая история, наша история… По телеку суды или приготовления к ним: Лимонов смотрит в кинокамеру, выйдя на время из тюремной камеры, седой, с отросшими волосами. Худой. «Боже, он уже год в Лефортово!» — доходит до меня, как, наверное, и до многих, смотрящих телевизор. Выключи телевизор — и забудешь об этом. Мне стыдно за то, что он там, и я не могу ничего сделать, только воскликнуть: «Боже!» Оправдываюсь тем, что читаю его «Книгу Воды». (А чем оправдаюсь перед шахтёрами и рыбаками?) ⟨…⟩

Глава 9. «Московские новости»

⟨…⟩ Обратила внимание — пятиминутка новостей вытесняет очередную сексуальную пятиминутку. Прямо как у Андрюшки в пьесе героиня говорит: «Какой тут секс? Тут не до секса! Какой тут секс — тут живой бы выбраться!»

Сводка текущих новостей. В Москве Пауло Коэльо. Его принимают как национального героя. Все — от членов правительства (его любит Элла Памфилова) до Никиты Михалкова. От Коэльо ждут прогноза на завтрашний день: как нам жить дальше? Видно, гарью и впрямь не просто так потянуло — нужны установки на дальнейшую жизнь. Причём всем — от домохозяек до уже упомянутых членов правительства. Этим летом все немного сдвинулись. Никаких осадков, и вот… Прокурор Устинов написал книгу, даёт пресс-конференцию на книжной ярмарке. А «Идущие вместе» пытаются засадить ещё кого-то из писателей-эпатажников. Наш Лимонов уже сидит, а ихнего бывшего заключённого Коэльо принимают на государственном уровне. Абсурд! Меня звали в ту передачу, в которой он был гостем. Я не пошла, потом смотрела её по телевизору. Пауло Коэльо долго слушал дифирамбы в его адрес через «переводчицу» Елену Хангу, а потом, уже почему-то без перевода, болтовню других гостей эфира. Затем вдруг встал и ушёл. «Вы нас покидаете?» — прокричали ему вслед. Он утвердительно кивнул и удалился. Мне закралось подозрение, что внутренним взором он увидел сидящего в это время в камере писателя Лимонова, склонившегося над тетрадкой в свете допотопной зелёной лампы. Я не читала Коэльо в количестве, достаточном, чтобы сказать, чем он мне помог. Но я знаю, что он помогает жить многим российским звёздам. Например, Лолите: «Прочитав «Алхимика», я стала по-другому смотреть на жизнь». Я хоть и не Коэльо, но мне кажется, я понимаю, почему он встал и ушёл. Врать, конечно, очень хочется, но в определенный момент славы — невозможно. Если б он был русским, его могли бы рано или поздно посадить в тюрьму. (Лимонов тоже уходил из эфира со скандалом. Но дайте Коэльо русский язык и несколько лет жизни в Москве для адаптации, и он снабдил бы свой уход парой хлёстких фраз.) От этой мысли смешно, хотя, по сути, должно быть страшно. ⟨…⟩

Елена Коренева
«Нет-Ленка: биографическая проза»
// Москва: ООО «Издательство Астрель» +
ООО «Издательство АСТ», 2004,
твёрдый переплёт + суперобложка, 416 стр., иллюстрации,
тираж: 15.000 экз.,
ISBN: 5-17-023064-8, ISBN: 5-271-08421-3,
размеры: 207⨉138⨉25 мм

Голос и свет, или СМОГ — самое молодое общество гениев

Владимир Алейников

Мой самиздат

⟨…⟩ Самиздат — самообслуживание: а что делать было? Сами как-то справлялись, не впервой. Сами печатали, сами оформляли сборники, свои и чужие. Достал текст, прочёл. Нужен — перепечатал. Целые библиотеки составлялись из машинописного самиздата. В шестидесятых ещё редкостью были переснятые на ксероксе тексты. Ксерокс вошёл в обиход позже.

⟨…⟩

Самиздат — самоотречение. И самоопределение. Самоотверженность. Самоотдача. Самооценка. Самопожертвование: немалой кровью окроплён сей алтарь.

Самиздат — самореклама, тогда, в глухие времена.

В этом преуспел, например, Эдик Лимонов. Перепечатку своих шести машинописных сборников он поставил на поток. Не справляясь сам, нанимал машинисток. Сборники появлялись кипами. Стоили они по пять рублей штука. Можно было покупать по отдельности, можно — оптом. Цена оптовая даже не подразумевалась, всё шло как штучный товар. Шесть сборников, весьма тощих из себя,— тридцать рублей. Шли они на ура. От желающих приобрести их отбою не было. Количество их росло и росло.

Сборники пестрели опечатками, ошибками, нередко текст был неразборчив. Но продукция есть продукция, своего поэта страна должна была знать. И будущий национальный герой, окончательно забросив шитьё брюк, перешёл на самиздатовский бизнес. Покупать лимоновские сборники специально приезжали из других городов. Почему-то они особенно котировались среди художников. Они представляли собой лакомый кусочек для любителей «клубнички»: смачных подробностей в лимоновских текстах было хоть отбавляй.

Думаю, общий тираж этих тонких, наспех, небрежно напечатанных сборников, этого, почему-то именуемого «собранием сочинений», пикантного и вместе с тем явно авангардного самиздатовского изделия, достигал нескольких тысяч.

А идея такого вот, с оплатой за приобретённые сборники, самиздата была, опять-таки — моей. Как-то в разговоре с Лимоновым высказал я эту идею — и забыл о ней. А Лимонов запомнил её, подхватил — и реализовал. ⟨…⟩

Голос и свет

⟨…⟩ Нам же, для обновления газеты, следовало придумать что-нибудь другое.

И меня осенило. Я предложил периодически публиковать на последней полосе произведения для детей. По воскресеньям, например. Среди моих знакомых было немало людей, пишущих для детей. Игорь Холин, Генрих Сапгир, Гена Цыферов, Овсей Дриз… Небось, все согласятся дать нам стихи и сказки для газеты. Идея моя всем понравилась. Даже редакторша её одобрила:

— Вот это как раз то, что надо!

Получено «добро» — надо действовать.

Я сказал Диме Савицкому:

— Давай напечатаем Лимонова. Я серьёзно говорю. Сам посуди — живёт человек в Москве на полулегальном положении. Шитьём брюк подрабатывает. Стихи пишет, но их не печатают и не будут печатать. Но мы Лимонова — напечатаем. И мы будем — первыми, кто его напечатает.

— Интересно!— Дима заинтересованно слушал меня.— Говори!

— Я уверен,— продолжил я свои рассуждения,— что Эдик сумеет писать стихи для детей. Дар у него такой. Нечто детское в нём есть, игровое, согласись. Наверняка он никогда для детей не писал. Но наверняка же и сумеет это сделать. Вот ты представь: пишет Эдик эти стихи и приносит их нам. А мы публикуем их в газете. И вскоре вся Москва читает напечатанные лимоновские стихи. Я уверен, что он хорошо напишет их.

— Давай звонить Эду!— загорелся Савицкий.

Я позвонил Лимонову. Вкратце объяснил ему, что от него требуется. Эдик секунду помедлил. Потом решительно сказал:

— Идёт! Сажусь писать.

Нам оставалось — только ждать.

Лимонов времени зря не терял. Не откладывая дела в долгий ящик, он сразу же сел за работу. И на удивление быстро с заданием справился. За один присест, набело, написал он ровно столько стихотворений для детей, чтобы заполнить полосу. Строк триста, наверное. И на следующий день принёс перепечатанные им на чешской машинке «Консул» тексты. Мне стихи понравились. В них было то лимоновское, полунаивное, полуребяческое, полуабсурдное, полужитейское, что являлось отличительной чертой тогдашних его писаний. Кроме того, стихи получились задорные, весёлые, игровые, с прибаутками, с восклицаниями, с междометиями, со скачкой на деревянной лошадке неведомо куда — и с прочим лёгким бредом, который придавал текстам Эдика странное обаяние.

Кричевский прочитал стихи и вначале хмыкнул, а потом крякнул, а после этого присвистнул и улыбнулся.

— Годится!— сказал он.— Пойдёт в номер.

Савицкий прочитал стихи и восхитился:

— Ну, Эд! Выдал ты тексты!

Пышноволосый, круглолицый, в очках, в хорошо сшитых им же брюках с аккуратно отглаженной стрелкой, вроде бы скромный, но с бесом в ребре, Эдик Лимонов сидел в редакции и радовался жизни, радовался некоторым изменениям в писательской своей судьбе:

— Надо же! Меня, Лимонова, печатать собираются! В Харькове узнают — не поверят. Надо выпить за такое дело!

— Пить будем потом!— сказал трезво глядящий на вещи Савицкий.— Вот когда выйдут твои стихи, когда увидим мы, что они напечатаны, тогда и выпьем!

— И то верно!— согласился Лимонов.— Подождём, что из этой затеи получится.

Лимоновские стихи для детей — вышли в свет! В следующее же воскресенье. Целая полоса была для них отведена. Кажется, Дима сочинил ещё и небольшую врезку о том, кто такой Лимонов. И рисунки, заставочки весёлые, в стиле иллюстраций к детским книжкам, были на полосе. Одним словом — событие.

В понедельник в редакцию пришёл радостный Лимонов. Мы вручили ему столько газет, сколько унесёт,— груду. Эдик прикинул, сколько дотащит, и потребовал ещё — на подарки знакомым. Дали ему штук сто газет и на подарки. Обременённый тюком с газетами, Эдик Лимонов, отныне автор самой крупной в Москве многотиражки, издаваемой большим тиражом и даже продающейся в газетных киосках, вышел из редакции на Бутырский вал.

Это была первая его публикация. Самая первая. И самая неожиданная. И, конечно, было ему всё это очень приятно. Перво-наперво он отправил номер газеты со своими стихами родителям, в Харьков. Пусть старики знают, что непутёвый сын их уже печатается! Потом ходил по Москве с заполненной газетами сумкой и как бы между прочим дарил, экземпляр за экземпляром, украшенную его стихами газету многочисленным своим знакомым. И, кто его знает,— может быть, именно тогда зародилась в его изобретательном, с сумасшедшинкой, с любовью к риску, творческом мозгу идея когда-нибудь издавать собственную газету? Не воплотилась ли она в нынешней его «Лимонке»?

Национальный герой был в ту пору на гребне своей популярности. Его везде привечали. Всем, никому не отказывая, шил он отличные брюки — и все ему охотно за них платили, поскольку шил он брюки со вкусом. Всем, куда только его ни звали, читал свои стихи. Его акции поднялись: человек издаётся!

Некий художник, считавший почему-то, что это именно он открыл Лимонова, ходил по гостям, держа всегда наготове газету с лимоновской публикацией,— и прямо с порога начинал читать оторопевшим людям задорные Эдиковы тексты, заводные, с явным, хоть и несколько харьковского, провинциального толка, но всё же французистым, авангардным, очевидным дадаизмом.

Жена Лимонова, Аня Рубинштейн, очень полная, с невероятно красивой головкой, приходя куда-нибудь и попивая кофеёк, скромно поднимала на присутствующих сияющие глаза и с гордостью говорила:

— Эд уже печатается!..

В общем, поспособствовал я укреплению лимоновской известности в белокаменной и за её пределами. Но как же мне было не поддержать друга? Как было хоть в чём-то ему реально не помочь? Всё я делал, как и всегда, искренне, от души, с самыми добрыми намерениями.

⟨…⟩

Вспоминаю, как навестили меня в том же семьдесят первом сразу трое моих друзей-приятелей — Игорь Холин, Генрих Сапгир и Эдик Лимонов. Холин с Сапгиром приехали, чтобы поддержать меня — морально поддержать.

Лимонов же приехал, как вскоре я понял, за компанию с Холиным и Сапгиром вроде бы тоже навестить друга, в предыдущие годы сделавшего для него немало добра, но на самом-то деле — с иной целью. Он был прекрасно одет. Шикарный светлый костюм великолепно сидел на нём. На ослепительно белой рубашке выделялся пышненький, пёстренький галстук-бабочка. Пышными, будто бы взбитыми, были и длинные, ухоженные, кудреватые волосы Эдиковы. На ногах у него сияли новые, дорогие, старательно начищенные туфли.

Эдик лихо открывал бутылки с пивом, сдувал пену, попивал янтарного цвета напиток и всем своим видом, всем поведением словно говорил мне, специально, нарочно, показывал, демонстрировал: вот, мол, какой я нынче, ухоженный, благополучный, довольный жизнью, судьбой, которая сделала новый виток и придала всему его существованию новый смысл. Эдик не забыл подчеркнуть, что теперь он всегда при деньгах, с нескрываемой радостью поведал мне, что он везде нарасхват, всё в гостях, у иностранцев, в посольствах. Везде его на ура принимают, и всем он читает стихи, по его словам, всех поголовно восхищающие и приводящие в трепет. Даже Костаки, послушав его, воскликнул: «Наконец-то я слышу настоящие стихи!» Так что игра его стоит свеч, он на коне, популярность его всё растёт, перспективы впереди — самые радужные. И жизнь вообще хорошая штука, если подходить к ней не абы как, а с должной практичностью, дабы выжать из неё всё возможное. Примерно к этому сводились его речи.

— Бог с тобой, Эдик!— спокойно сказал я ему.— Действительно, каждому своё. Живи как знаешь, как умеешь, как уж она, эта твоя новая, светская, широкая, праздничная жизнь у тебя складывается. На свою жизнь мне нечего жаловаться. Она сложится так, как суждено. Я — в своём движении к свету нахожусь. Только и всего. Понимай как хочешь. Для меня сейчас важно — именно это движение. Остальное — потом.

Но Лимонову хотелось выговориться.

Вначале он с таинственным видом, отозвав меня в сторонку, понизив голос и поглядывая по сторонам, чтобы не услышали другие, рассказал мне, что недавно его вызывали в органы. На Лубянку, понятное дело. На беседу. И так уж приняли, так уж душевно беседовали, что дальше некуда. Вежливые люди. Воспитанные. Внимательные. Образованные. Совершенно всё обо всех они знают. Ну и что с того, что они — кагэбэшники? Говорить-то с ними приятно. Интересно даже. Полезно. Встретили они Эдика ну прямо как старого знакомого. С уважением относились. С симпатией. Предлагали сотрудничать с ними. Для блага родины, для защиты её интересов. Почему бы вам, говорили ему чекисты, такому известному нынче поэту, но человеку с положением, прямо скажем, не очень-то устойчивым, даже шатким, которое нам никакого труда не составит вдруг усложнить, не пойти на сотрудничество с нами для вашего же спокойствия житейского, но и во имя интересов родины, разумеется, и это прежде всего. Но и собственная ваша жизнь как угодно сложиться может, и вы это понимаете, а мы многое можем, и помочь вам сумеем, и направить на верный путь, и поддержать всегда, если понадобится. Так что вы уж подумайте, хорошенько подумайте о нашем предложении, не случайно мы вызвали вас, именно вас, и не просто так именно с вами об этом сейчас говорим. Всё это очень серьёзно, а вы уж решайте.

Вот что рассказывал мне полушёпотом Эдик Лимонов. Зачем? Не знаю. Наверное, так было надо кому-то. Мне приходилось его слушать. Может, душу он надумал облегчить, всё сказав, как древние считали?

В ту пору Лимонов расстался со своей недавней, харьковской женой Аней Рубинштейн. Завёл новую жену — Елену. Манекенщицу, писавшую стихи. Бывшую супругу художника Щапова. Светскую даму, считавшуюся почему-то красавицей. Даму с большим самомнением, с большими претензиями, требованиями и замашками. Он упивался этой своей победой.

Поведал мне Лимонов, как происходило завоевание Елены.

Заранее договорившись о задуманной им акции с приятелем-врачом из больницы Склифосовского, он долго ждал Елену у двери её квартиры. Было поздно. Елена всё не приходила. Наконец она появилась, но не одна, а в сопровождении некоего популярного актёра, фамилию которого, из соображений тактичности, я называть не желаю. Удивилась присутствию Эдика на лестничной клетке. Пожав плечами, открыла дверь. Пригласила провожатого своего, а с ним и Эдика, в квартиру.

Там Лимонов сразу же объяснился с ней. Он потребовал взаимности — и сейчас же, вот здесь, да, прямо сейчас, не откладывая дела в долгий ящик. Он желал незамедлительно жениться на Елене. Видел её, и только её, в роли своей супруги. Вместе, вдвоём они горы свернут! Жениться! Быть вместе! Рядом! Сочетаться браком! Венчаться! Он так решил. Так и будет. Худая, намазанная, разрисованная, как японская кукла, в роскошном платье, разумеется, вся увешанная драгоценностями, ну прямо неземная и всё-таки такая близкая, почти доступная, Елена стояла посреди комнаты и недоумённо его слушала.

Эдик — требовал, Эдик — взывал, Эдик вёл речь на повышенных тонах. Ничего на Елену не действовало. Как стояла себе, вся разряженная, выкатив круглые птичьи глазки, так и стояла. Слушала, но не внимала призывам. Заклинания все лимоновские — как об стенку горох. Непробиваемая мадам. Почему она равнодушна к объяснению пылкому в беспредельной любви?

Тогда Лимонов эффектно выхватил из кармана припасённый нож, прицелился, размахнулся по-разбойничьи лихо и с маху всадил острое лезвие прямо в живот Елениной кошке. Брызнула кровь. Кошка завертелась юлой, заорала, сникла.

Раскрашенная Елена всплеснула худыми руками, завизжала, заголосила. Актёр-ухажёр не знал, что и делать. На всякий случай бочком, тишком стал он помаленьку подбираться к входной двери. И тут Лимонов с размаху полоснул себя ножом по руке, по венам. Кровища хлынула таким обильным ручьём, что это могло впечатлить даже каменное изваяние.

Бедный актёр в ужасе бежал.

Крови почему-то было так много, что, казалось, вскоре, уже совсем скоро, зальёт она всю квартиру…

Елена металась по квартире, бросалась то к двери, то к окнам, вопила, заламывала руки. Любящий, бледный, истекающий кровью Лимонов стоял, глядя Елене прямо в глаза. Наконец она догадалась вызвать «скорую помощь». Мгновенно приехала машина, в которой находился бывший в сговоре с Эдиком приятель-врач. Лимонова увезли в больницу Склифосовского и там быстро спасли.

Потрясение всем увиденным и пережитым было у Елены настолько велико, что она, буквально на следующий день, согласилась стать женой Лимонова. Только этого он и ждал. Он своего — добился.

Выслушал я этот рассказ без особого восторга.

— Зачем же ты кошку зарезал?— спросил я Эдика.

— Для дела,— спокойно ответил он.— Так всё получилось намного эффектнее!..

И я понял: он уже ни перед чем не остановится.

Когда-то он хотел стать вторым батькой Махно. Потом — национальным героем. Теперь — наверняка — он захочет покорить весь мир. И ещё, чего доброго — а, скорее всего, так оно и будет,— возьмёт да и уедет на Запад, любым способом — покорять мир.

Время вскоре показало, что так всё и случилось. Но кошку — даже для дела, даже для достижения пущего эффекта, даже для того, чтобы покорить сердце Елены, мнящейся ему, человеку с воображением, может быть, и прекрасной, и даже распрекрасной,— зарезал он зря.

У кошки четыре ноги
И один длинный хвост.
Ты трогать её не моги
За её малый рост!

Не напрасно так пела когда-то Таня Гаврилова в ресторане советским киношникам, выпив изрядно и преисполнившись любви к братьям нашим меньшим, особенно к кошке, олицетворявшей, наверное, саму нежность, доверчивость, кротость, а может, и душу ранимую. Пела Таня, взывая к людям. Пела — к совести их взывая. Но её не услышали люди в ресторане. Что им до кошки! Пела Таня — куда-то в пространство. Пела Таня — сквозь время. Пела, защищая душу живую. Но её не слышал Лимонов. Никого — никогда — нигде он не слышал. Пропускал призывы и плачи мимо ушей.

Не трожь душу живую! Не моги трогать кошку, Лимонов! Но именно с этой зарезанной кошки вся грядущая лимоновская одиссея и началась.

Каждому — своё.

⟨…⟩

Добрый пастырь

⟨…⟩ В семидесятом году сидели мы как-то втроём у меня — Ворошилов, я и Эдик Лимонов.

Лимонов с Ворошиловым были в крепком подпитии. И затеяли они разговор о том, кто кем быть желает.

— Хочу быть батькой Махно!— заявил, потряхивая пышными кудрями, Лимонов.— Ух, погулял бы я тогда! Ух, и натворил бы дел!

И он даже губами зачмокал, воображая, видимо, что бы он, превратившись в Махно, натворил.

Ворошилов покосился на Эдика с высоты своего роста. Потом хмыкнул. И заявил:

— А я хочу быть диктатором!— Потом подумал и поправился: — Нет, лучше — императором!— Потом ещё подумал и решительно сказал: — Нет, хочу быть просто самим собой!

И в этом был он весь: от мечтаний, нередко наивных, до той реальности, к той его человеческой, творческой яви, без которой он не мыслил себя и с которою сжился давно, в меру сил своих совершенствуя её и преображая, да ещё и неизменно отделяя всяческую тьму и мглу от света. ⟨…⟩

Владимир Алейников
«Голос и свет, или СМОГ —
самое молодое общество гениев»
/ серия: «XX век: лики, лица, личины»
// Москва: Издательский дом «Звонница-МГ», 2004,
твёрдый переплёт, 512 стр., иллюстрации,
ISBN: 978-5-88093-133-1,
размеры: 208⨉135⨉28 мм

Дегенератский фашизм:
Заметки о политической деятельности Эдуарда Лимонова

Александр Бурьяк

(Статья 2004 года со вставками 2007, 2009, 2015–2020 гг.)

* * *

«Мои книги нужно продавать как «бухло», как водку-косорыловку, а меня стараются продавать как пастеризованное приличное молоко».

Эд Лимонов в limonov-eduard.livejournal.com
(26.02.2019)

С Эдуардом Лимоновым есть та сложность, что он и воевал, и сидел в тюрьме за свои убеждения. Пусть не много, но всё-таки, чем сильно отличился от большинства других как бы лидеров русского национализма, пузырящихся нажратыми физиономиями. Если те, которые с нажратыми, занимались и занимаются по сути провокациями (подталкиванием других к опасным и ненужным действиям), то этот, можно сказать, шёл впереди, увлекая других за собой. Имущества и должностей не нажил. Этикетка «хорошо устроившееся говно», столь подходящая к очень многим известным деятелям, к Эдуарду Лимонову не пристаёт никак. Может, он и «говно», но никак не «хорошо устроившееся». Надо думать, он где-то не догрешил, не доподличал (ведь вряд ли же, наоборот, перестарался с этим — в России-то!).

* * *

Политические книжки Лимонова я когда-то чуть-чуть-таки почитывал — и находил в них новые существенные и весьма неглупые вещи. А неполитические книжки Лимонова я игнорировал, потому что не люблю матерщины — и плохо отношусь к писателям, которые до неё опускаются: к дешёвкам, зарабатывающим на потакании дурному в человеках.

Потом выпятилась НБП — Национал-большевистская партия. По-моему, тогда как раз стала сходить мода на РНЕ — национал-социалистическую организацию «Русское национальное единство».

НБП мне с самого её начала не понравилась — несмотря на то, что я в те времена был большим любителем политических конфликтов и, похоже, верил, что США — непреодолимо порочное государство, нацелившееся уничтожить в корыстных целях надежду мира — всегда невинно страдающую Россию. Чем именно не понравилась: показушностью, хулиганскими выходками сопляков, рассчитанными на привлечение внимания, нарываниями на мелкие репрессии. Когда какого-нибудь дурачка после его хулиганства сажали, Эдик проявлял о нём трогательную заботу. РНЕ-шники, правда, тоже хулиганили, но только в частном порядке: типа экспромтом дали кому-то в морду, не позаботившись даже о том, чтобы при этом присутствовали журналисты с телекамерами. В целом же РНЕ действовала серьёзно и основательно: ОТВЕТСТВЕННО.

* * *

Лимонова я почитываю не для того, чтобы стащить при случае идею или какой приём капания на мозги, а чтобы держать руку на пульсе: Лимонов у меня вроде референта по России, авангардизму и лево-правому экстремизму. Основной контингент читателей и поклонников Лимонова — гиперактивные стадные социально-необустроенные не особо умные индивиды, решающие свои психические проблемы посредством патриотства. Лимонов, кстати, не сам их себе формирует: в основном за него это делает российское государство, насаждающее в массах примитивизм и тупое имперство. Мой же контингент — умники, более-менее противопоставляющие себя деградирующему обществу; они худо-бедно обустроены, а обществом не довольны потому, что ни в государственной политике, ни в массовых устремлениях не видят положительной перспективы для страны, для человечества. Я на «лимоновцев» никоим образом не претендую: у меня с ними парадигмальная несовместимость, а исправлять людям их мыслительные парадигмы просто доводами лично я ещё не научился.

* * *

О военных подвигах Эдуарда в Боснии в начале 1990-х. Я думаю, он быстро разбрался, в какой гадюшник попал, стал чувствовать на себе нехорошие взгляды из-за того, что избегал участвовать (али не избегал?!) в изнасилованиях и этнических чистках, потому и ретировался оттуда поскорее, а о своих тамошних «открытиях» позже помалкивал в карьеристских целях.

* * *

Каких кровей Эдуард Вениаминович Савенко, я толком не знаю. Якобы русский. В принципе такое возможно, но карьеру он начинал скорее как прибабахнутый еврей, а не как русак, и первая сожительница его была явная еврейка.

Жён/сожительниц Лимонов менял не как перчатки, но тоже частовато: сменилось аж шесть. Изнашивались, наверное… Нашлись две со звериными фамилиями (Медведева, Волкова), но это, может быть, просто совпадение.

В эмиграцию Лимонов попал в 1974 г. якобы потому, что его туда выпер КГБ за отказ стать сексотом в диссидентском движении. Это называется: испугали ежа голым задом. Я хотел бы поверить, да не получается. По-моему, диссиденты в основном и мечтали о том, чтобы их вытолкали из СССР-а: иначе же простому человеку было никак не выбраться в большой страшный мир блистательных городов, капиталистического изобилия и всяких пикантных свобод.

* * *

Откуда Эдуард всё-таки взялся (limonov-eduard.livejournal.com, 06.09.2017):

«У меня отец был офицер, в МГБ служил, галифе с эмгэбэшным кантом…».

* * *

Эд Лимонов и евреи.

Гиперактивный Эдик «раскручивался» на очень разных вещах: на антисоветизме, авангардизме, эротизме, гомосексуализме, фашизме, приблизительном национал-социализме, либерал-демократизме, урапатриотизме, причём на этих поприщах он не ограничивался писаниной, а с кем-то контактировал, что-то организовывал, за что-то митинговал, сидел в тюрьме, даже, вроде, стрелял в людей немного. Чего Лимонов никогда не делал, так это не трогал тем, являющихся особо опасными в либерастическом обществе:

— не строчил «гадостей» про сексуальных извращенцев («голубых» и пр.), про дегенератов других разновидностей;

— не лез в проблемы межрасовых отношений.

Про «холокост» он что-то там некошерное одно время, говорят, высказывал, но потом прекратил это безобразие — и стал вдобавок держаться подальше от «еврейского вопроса» вообще.

Свою партию Лимонов позиционирует то так, то этак, лишь бы она держалась на плаву. Якобы она теперь чуть ли не антинацистская, хотя и с лозунгом «капитализм — дерьмо», и с поддержкой путинских аншлюсов.

С сайта http://www.isra.com (Алексей Осипов, статья «Лимонов — антисемит?», 29.04.2006), Лимонов:

«Уверяю вас, никогда я трагедию европейского и мирового еврейства не отрицал, никогда об этом не писал».

«Выступил против нас и главный раввин России Берл Лазар, а также представители Федерации еврейских общин России. Это особенно обидно. Вроде бы надо оправдываться, говоря, что я был женат в свое время на еврейке (первой женой Лимонова была Анна Рубинштейн.— А.О.), что многие мои друзья — евреи по национальности, ведь так же это обычно делается. Но это видится мне нелепым. Это бред! Выступил против нас и никогда не делавший это прежде мэр Москвы Юрий Лужков, сказав, что «следует прекратить деятельность национал-большевиков и скинхедов», тем самым поставив нас в один ряд со скинами».

«— Есть ли в списках вашей партии евреи?

— Мой ближайший помощник по партии — Владимир Либерман. Нужны комментарии? Я не коллекционирую национальности членов НБП, но евреев, поверьте мне, среди них очень много. И мусульмане есть. А наш темнокожий соратник Айо Бенес сидит в латвийской тюрьме. Он — сын русской женщины и нигерийца, руководитель отделения НБП в Резекне».

Но есть и другие показания. С сайта www.yoki.ru («Гербер ждет от антисемита Лимонова покаяния, «13.12.2005):

«Ветеран правозащитного движения и руководитель фонда «Холокост» Алла Гербер считает, что лидер национал-большевиков Эдуард Лимонов должен покаяться за те антисемитские высказывания, которые он неоднократно произносил за время своей бурной политической карьеры. Такое заявление госпожа Гербер сделала во время семинара «Гражданское общество против расизма, ксенофобии и неонацизма в РФ», организованного в Москве Бюро по правам человека и Московской хельсинкской группой.

Алла Гербер поддержала мнение другого очень авторитетного в кругах еврейской общественности человека Генри Резника, который на недавно прошедшем круглом столе «Фашизм в современной России» открыто назвал Эдуарда Лимонова «чистым бесом», втягивающим не удовлетворенную своим положением в жизни молодежь в опасные политические игры под откровенно националистическими, а порой и фашистскими лозунгами. «Не только я хорошо помню, как в 1994 году Лимонов в своем экстремизме дошел до того, что публично стал отрицать реальность Холокоста,— сказала уважаемая правозащитница.— Для Лимонова трагедия миллионов евреев, считающаяся одной из величайших катастроф в истории человечества, является небылицей. Именно такой точки зрения придерживаются неонацисты во всех странах мира. И хотя сейчас лидер национал-большевиков делает вид, что не помнит, что говорил гадкие вещи о Холокосте, никакого покаяния из его уст не прозвучало»».

Алла Цербер…

А Лимонов ей, похоже, внял.

Цимес не в том, что Лимонов теперь уклоняется от повторениядополнения антисемитских ужастиков, а в том, что он как то совсем уж обходится без критики еврейской стороны тысячелетних «тёрок», а ведь так не бывает, что одна из сторон права и безупречна абсолютно во всём и не способна улучшиться хоть в чём-нибудь. Впрочем, антисемитов он тоже не задевает. Ну критиковал бы хоть изредка — ради приличия, если не из озорства: чтобы показывать, что не боится трогать ЛЮБЫЕ значимые темы и что истина для него важнее многого прочего.

Из рассмотренного следует, что хотя у Лимонова бывают порывы к честности, для него всё же важнее удобство позиции: ему слишком сильно хочется быть востребованным, хорошо проплачиваемым за его bla-bla-bla. Разумеется, это проблема любого профессионального капальшика людям на мозги: надо ведь за что-то жить.

Если кратко определять политическое лицо позднего, «классического» Лимонова, оно будет выглядеть, наверное, так: авангарднутопедерастнутый россиянский национал-социалист, не заостряющийся на «еврейском вопросе», держащийся подальше от темы межрасовых отношений и вообще много с кем старающийся ладить, чтобы быть на плаву в качестве писателя и медиа-персонажа. Выразиться ещё короче, наверное, не получится: упустятся существенные нюансы.

* * *

О творческом методе Эда Лимонова: сначала влезть в какое-нибудь непотребство или организовать собственное, а потом написать книжку про то, КАК ТАМ ВСЁ БЫЛО.

* * *

О том, как Лимонов сидел. С сайта svpressa.ru:

«Я не просил о том, чтоб позволили сидеть одному, как сейчас просит Улюкаев, просто кого-то увезли в лагерь, ещё одного парня перевели в другую хату (камеру), я остался один случайно, но оказалось, сидеть одному удобно.

Однако по прошествии 21 дня пришёл замначальника тюрьмы и сказал: «Мы Вас, Эдуард Вениаминович, всё же переведём в другую хату, больше не можем вас одного содержать, внутренний распорядок и международную Женевскую конвенцию не можем нарушать. Поместим Вас к богатому парню, таможеннику. У него там холодильник есть, едой набитый, его хорошо греют (кормят, присылают передачи) с воли. Хоть отъешься, Вениаминыч, а то в Саратов приедешь, там скажут, что мы тебя в «Лефортово» голодом морили»».

И т.д.

Комментарий к этому на сайте www.yaplakal.com:

«Хрен блатной сидел, как в раю. На отдельно взятом курорте. Посидел бы, как все,— с мужиками да среди отморозков всяких, где кавказцы мазу держат. Да не в показательных Лефортове или Матросской тишине для избранных, а в обычном СИЗО в камере на сорок рыл. Сразу стал бы забитым чертом-шнырем, а если бы вспомнили его книгу, как он у негра член сосал, то и в петухи бы опустили».

А ещё Лимонов благодаря всяким ходатайствам вышел на свободу несколько раньше, чем люди, которых он вовлёк своей демагогией в весьма наказуемые дела: ему-то срок «скостили», а им — нет.

* * *

Дегенерат Непослушный и слабохарактерный Эдик с дурацкими представлениями о человеческих потребностях. Из эдикова собственного журнала http://limonov-eduard.livejournal.com (18.12.2016):

«Я вообще-то, признаюсь, боярышник пил. В глубокой молодости, потому что бедный был. Но не эту, ванно-очистительную жидкость, от которой в Иркутской области 76 человек уже погибли, но «настойку боярышника» — ту, что в аптеках в советское время продавали в бутылочках по 50 грамм. В 1968 году, чётко помню, пил, в период моей тесной дружбы с покойным художником Игорем Ворошиловым».

«А ещё раньше, в Харькове, ещё в 1961-ом, помню, мне бригадир нашей бригады монтажников-высотников стакан синего денатурата с белым черепом и костями на голубой этикетке налил. Я не мог отказать бригадиру, хотя мать меня предупреждала против денатурата, говорила — «ослепнешь!». Бригадир был мужик, в тюрьме за убийство сидел. Я жахнул, водой запил, потом ещё неделю икал как примус. Но не ослеп».

«Я и одеколон пил. Но всё это было в трудные периоды далёкой юности моей. И от бедности. Когда стал зарабатывать, пил уже более благородные напитки. Когда жил во Франции, пристрастился к вину».

* * *

Помимо принятия вовнутрь всякого спиртосодержащего непотребства, Э. Лимонов был неоднократно ловлен на защите курильщиков табака. Правда, сам он якобы не травится с 1981 года (но до той поры наверняка успел нагадить дымом и окурками немало — и, может быть, даже что-нибудь по-крупному поджечь). Вот пример его филиппики за право курильщиков вредить себе и другим (limonov-eduard. livejournal.com, 11.05.2016):

«Снова подымается свистопляска вокруг сигарет. Теперь предлагают сделать их все под одной обложкой (то-есть упаковкой) цвета табачного листа и ещё увеличить шрифт, оповещающей о СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ курения.

Дорогие сограждане, хочу напомнить, что существо под названием человек, не является собственностью государства.

ЧЕЛОВЕК — суть суверенное творение Господа, венец творения. И это он создал, в том числе и государство, а не наоборот.

Поэтому диктовать ему, что ему пить, курить и желать, не ваше собачье дело.

В последние годы делается немало пакостей и извращений здравого смысла под прикрытием детей. Якобы детей нужно оградить, следует перечень, при прочтении которого понимаешь, что детей стремятся оградить от жизни.

Помимо этого, а чаще всего вместо этого, они насильственно ограничивают права взрослых.

Постепенно нашу жизнь, жизнь взрослых переделали в жизнь детей, не детей оградили, а нас забили в какие-то незримые ящики, которые хуже всякой тюрьмы.

Дети не должны курить, так и работайте по воспитанию детей (столетиями этим довольно успешно занимались мамы и бабушки),но нет, от курения отучают взрослых. Стращая их надписями, повышая до небес цены, закрывая магазины. (А Кастро курит как бешеный сигары свои, и живее всех живых!)

Дети не должны читать взрослые книги (они всё равно всегда читали и будут это делать ), и все наши книги изуродовали глупыми надписями +18, +16 там…

Наши потомки будут смеяться над нами как над идиотами.

Только доктор, врач может прописать гражданину — чтоб он не курил и не пил. А можно доктору ещё и не поверить.

Какие были прекрасные увлекательные упаковки у сигарет, помните: ковбои, матросы, какая была насыщенная взрослая прекрасная жизнь у нас с вами до того, как за нас взялись эти ханжи и в полном смысле слова, угнетатели. Как отлично было закурить, поджидая красотку в обтягивающей юбке».

Заметим: слов много, но ни одного разумного довода. Чтобы толкать такую дешёвую демагогию, надо быть бесстыдным манипулянтом, в лучшем случае дураком. Понимать лимоновское тра-та-та можно так: выковывать русских сверхчеловеков Эдик не хочет, а хочет нравиться своему «электорату», основному контингенту своих читателей — разболтанному и не шибко головастому, а вдобавок заботится о людских резервах для своей партии. Ему для неё нужен расходный материал: абсурдизированные придурки, беспечно относящиеся к собственному здоровью и собственной безопасности. А партия ему нужна для самоутверждения и для заработка, а не для светлого будущего (с курильщиками оно невозможно: будут ведь доставать вонью и лесными пожарами, не говоря уже об остальном).

Иногда у Лимонова бывают толковые фрагментики, но когда наталкиваешься на вещи типа вышеприведенной, становится видно даже без протирания глаз: дегенерация, деструкция, чрезмерные эмоции, абсурдизм, экстремистское позёрство за деньги. Разумное у него получается только там, где не наступлено на любимые мозоли и где ничего не надо для роли авангардиста-националиста — недоделанного нацика.

* * *

Подробнее об удовольствии от курения. Заочный мизантропский ответ защитникам прав любителей нечаянно сжигать чужие сараи и другое имущество.

Удовольствие от курения — это собачья чушь для слабовольных и умственно недостаточных: текущее удовольствие от курения многократно перекрывается последующими мучениями, так что в результате получается очень большой минус.

Курильщик…

— меньше живёт (= имеет меньше лет на полезные удовольствия);

— в каждые сутки слегка сокращает себе время, которое можно тратить на приятное, но безвредное;

— раньше стареет (= облезает, теряет либидо);

— чаще и тяжелее болеет;

— вызывает неприязнь окружающих нормальных людей;

— эпизодически нарывается на конфликты и, возможно, иногда даже получает по голове за своё курение;

— котируется многими некурящими как второсортный беспокойный индивид и может из-за этого, к примеру, не получить хорошей работы или остаться без внимания симпатичной толковой женщины;

— в глубине душонки сознаёт свою неполноценность;

— больше тратится (на курево и лекарства), а это, случается, напрягает, пусть и не каждого;

— иногда вынужден клянчить табачное и/или поджигательное изделие, а это унизительно;

— страдает, когда курить хочется, но нет возможности;

— нарывается на большие неприятности в случае нечаянного поджога чего-нибудь (к примеру, сгорает заживо) или выдачи себя дымом в разведке (к примеру, замучивается врагами насмерть);

— случается, умирает не просто так, а из-за рака (более вероятного, чем у некурящих), то есть, корчась от боли и умоляя дать ему быстродействующего яду и побольше.

В общем, удовольствие от курения — это когда не хватает ума и культуры для получения удовольствий от полезных вещей или когда эти вещи становятся недоступными из-за того, что организм испорчен курением.

О праве курильщика самостоятельно распоряжаться своим организмом. Курение — это далеко не частное дело курильщика, потому что он…

— причиняет неприятности нормальным окружающим людям и подтравливает их;

— являет собой дополнительную угрозу для окружающих и для того, что они ценят (потому что может вызвать пожар или взрыв, к примеру);

— показывает дурной пример чужим детям;

— вызывает дополнительный расход природных ресурсов в условиях нарастающих проблем природопользования;

— представляет собой менее надёжный и в среднем менее производительный элемент социальной системы;

— чаще пользуется как бы бесплатной медициной если она есть;

— своей слабостью позорит нацию и ободряет её врагов, если они есть (а у нации курильщиков они есть наверняка: не потому, что она раздражает курением, а потому что она недостаточно рациональна, чтобы мирно устраивать свои дела).

Непонимание этого говорит о зауженности интеллектуального горизонта.

Как с научно-мизантропической, так и с модералистической точки зрения, курильщик — это однозначно и существенно неполноценный индивид, не совместимый со светлым будущим, не пролезающий через бутылочное горлышко естественного отбора, а главное, мешающий пролезать через него другим. Глобальную катастрофу природопользования готовят в основном курильщики — если не сжиганием лесов, то своей общей недостаточной разумностью.

Курение облегчает контакты с людьми («давай закурим, товарищ, по одной»), но с людьми неполноценными, тогда как с полноценными оно контакты, наоборот, затрудняет.

Курение как стимулятор мозговой активности бывает полезно только для курильщиков, потому что у некурящих мозги работают на хорошем уровне и без этого. И курение не усиливает мозговую активность в целом, а только колеблет её. И хорошо если при этом не опускает её среднего уровня. Кстати, зелёный чай в умеренных дозах — тоже стимулятор мозговой активности, только, в отличие от табака, он уменьшает вероятность рака, а не увеличивает её.

Среди прочего, курильщик — это неудачник: у него не получается обеспечивать себе высокий уровень удовольствий посредством здоровых занятий, и он ВЫНУЖДЕН прибегать к заменителям, иначе рискует впасть в депрессию и суицидальное настроение.

В физиологическом аспекте удовольствие — это награда за полезное. Такова задумка природы. Курильщик, получающий своё эрзацудовольствие с вредными последствиями, ослабляет себе стимул для стремления к удовольствиям полезным и поэтому дополнительно пренебрегает нужными для организма — и для общества — вещами. В этой частичной утрате стимула, в дестимуляции,— ещё один неявный вред курения (может быть, даже основной).

На всякий случай. Я более-менее толерантно отношусь к людям с недостатками (нам без слабостей всё равно никак): меня раздражают только индивиды, старающиеся выдавать недостатки за разновидности нормы вместо того, чтобы бороться с ними — или хотя бы с предпосылками их появления и сохранения. Если же человек признаёт, что порочен, и сражается с этим (пусть и по большей части безуспешно), а вдобавок самоотверженно поддерживает чужие начинания, направленные против пороков, причём не в последнюю очередь таких, какие есть у него самого, то он мизантропу почти что друг, товарищ и меньший брат.

Кстати, некурящее государство существует. Это ИГИЛ. Оно, имея горстку бойцов, мочалит в хвост и гриву ДВЕ ВООРУЖЁННЫЕ ДО ЗУБОВ КОАЛИЦИИ. Погибнет, да, но не сдастся. Если бы Россия стала некурящим государством, всё действительно нужное ей было бы добыто / достигнуто ещё на пути к этому.

* * *

Пещерно-свежий Эдик Лимонов и уничтожение России.

Зацепило следующее мусоление Лимоновым «мюнхенского» сценария для Украины (http://limonov-eduard.livejournal.com, 22.02.2017):

«Европейский союз слабеет, Соединённые Штаты Америки слабеют и становятся менее привлекательны для восточноевропейских стран, в то время как Россия сможет предложить Польше, Венгрии, Румынии и Словакии возврат их удерживаемых сейчас в качестве колоний обширных территорий. К примеру, Украина удерживает четыре исконно польских области с таким великим польским городом, как Львов.

Под дипломатическим натиском пяти соседей Украина будет вынуждена отказаться от колоний. Самой Украине останутся действительно украинские области, их приблизительно девять, и Украина станет среднего размера европейским государством. Вынужденно мирным, агрессия уйдёт с потерей колоний.

А пока создаётся такой союз восточноевропейских государств (для предъявления территориальных претензий к Украине), можно начать обустраивать пока временную границу ДНР и ЛНР с Украиной, вкапывать пограничные столбы по мере возможности. Это будет временная граница».

Идейка, конечно, не лимоновская: я где-то уже даже цветную карту делёжа видел. Напомним себе, что какой бы ни была Украина, она тихо делала свои внутренние революции, а вне своей законно доставшейся после распада СССР территории никого особо не трогала — и даже не угрожала тронуть.

Пропагандема о возможном разделе Украины имеет, разумеется, попсовый, быдлоориентированный характер: чтобы чмошьё «поприкалывалось». Для трындёжа, для оскорбления хохлов и для возбуждения злорадства у российских импернутых дурачков это сойдёт, а на практике ничто такое заведомо не покатит, поскольку Европа реально перестала вожделеть по поводу чужих территорий (теперь в моде другие точки роста).

Конечно, ребятам с мышлением, близким к пещерному, трудно понять, что некоторые таки доразвились до понимания того, что выгоднее жить без экспансий, войн, взаимных оскорблений народов: тогда нет нужды тратиться на восстановление памятников архитектуры, вытирание кровавых соплей всяким беженцам, содержание инвалидов войны и проведение Парадов Победы.

А вот Лимонова понять с большего можно: старый перец прыщ кормится с трындёжа, поэтому он не СТАРАЕТСЯ даже, а и вовсе ВЫНУЖДЕН трындеть позабористее — и на самые завлекательные темы.

Вообще, полагаю, что весь эдиков антилиберастический «консерватизм» идёт не от души и не от возраста, а от желудочных позывов.

Далее, мне как-то вдруг — бум — и открылось, что разваливание России — это на самом деле задача не такая уж сложная и дорогостоящая, а всего лишь не интересная тем, кто способны профинансировать её решение. Материальные средства на разваливание есть, но не хватает пассионарности и интеллектуальности. А России, в свою очередь, НЕ ХВАТАЕТ ТОГО ЖЕ САМОГО на строительство приличной империи и на ведение здравой глобальной политики на пользу всем. Из-за указанных дефицитов теперешние разборки России с соседями выглядят как драка старых одышливых бздунов, никогда не проходивших боевой подготовки.

Держать Россию несколько дистанцированно и в черноватом теле — это да, в этом интерес, наверное, есть. И, кстати, трудно сказать, что первичнее — специфический россиянский менталитет или неприязнь к нему. Скорее всего, оба феномена развивались параллельно и во взаимосвязи.

Итак, раскраиваем мысленно Россию по аналогии с раскраиванием путиноидами Украины. Часть кусков достанется соседям (сменит, так сказать, коллектив), часть получит самостоятельность в рамках глобального братства народов.

Конкретнее, Краснодарский и Ставропольский края отходят вместе с Крымом к Украине.

Ленинградская область и Карелия — Великой Чухонии (Финляндии с Эстонией: они между собой, может, как-нибудь разберутся).

Калмыкия, Бурятия и Тува достанутся Великой Монголии.

Курилы вернутся к Японии, разумеется.

Калининградская область — известно кому.

На Северном Кавказе делаем Кавказию.

Ещё будут такие страны: Великая Татария, Предуралия, Уралия, Сибирское ханство, Якутия, Заполярия, Чукотка, Камчатка (если ещё найдутся камчадалы).

(Кстати, я бы, может, согласился поработать на должности приглашённого сибирского хана: а что тут такого?!)

Мы, белорусы, возьмём себе Смоленскую, Псковскую, Новгородскую и… Московскую область — как ближайшие политические наследники тамошних когдатошних славяно-балтов. Плюс в 1612-м наши предки таки уже брали Москву и потом даже чуть-чуть в ней сидели. И в 1812-м они были там с Наполеоном (правда, многих до того мобилизовали в русскую армию, хорошо себя показавшую в Смоленске и под Бородино).

А что всё-таки останется так называемым русским? Даже не знаю: если смотреть с жёстким историческим прищуром, то самый напрашивающийся ответ — НИЧЕГО. Потому что при большом желании можно ВСЁ разбросать по «прежним владельцам». А «прежний владелец» совсем уж вроде как русской России — якобы не существовавшая Киевская Русь.

Короче, если говорить о разделах-переделах, то чья бы коровка ни мычала, русской при этом лучше тихо топать в угол коровника и там делать вид, что увлечена пережёвыванием пищи. Потому что Россия — наверное, самая подходящая для перекроя страна. Если задуматься, кого бы перекроить, она приходит на ум первой. А она ведь не только самая подходящая, но вдобавок до чёртиков надоевшая всем соседям своими горе-имперскими инициативами.

Для раздела России можно указать кучу весьма приличных оснований, способных впечатлить массовые умы:

— защита населения от огромной чиновничьей иерархии: когда иерархия пониже, вожди находятся ближе к народу (опасливее воруют и т.д.);

— расширение возможностей развития: каждый осколок сможет попробовать свой вариант, и будет выше шанс натолкнуться на что-то общезначимое дельное; вообще, в многообразии — сила;

— коренизация политики: большее число этносов сможет попробовать жить своим умом, какой бы он ни был;

— территории, не получившие самостоятельности, а отошедшие к другим государствам, дадут этим государствам дополнительные ресурсы для более размашистых общеполезных инициатив.

Можно допустить, что Россию где-то и хотят раскроить таким вот (см. выше) приблизительно образом и даже тайно выделили на это какие-то средства, но, наверное, не самым лучшим раскройщикам, и те вместо раскроя занимаются больше «распилом», потому что отчётливо видно, что по-настоящему, полномасштабно, разделочная деятельность в отношении России НЕ ВЕДЁТСЯ. А если какие-то фантазийные разделыватели где-то трещат на манер Лимонова, это просто пускание словесных ветров в частных целях.

Про (термо)ядерное оружие России, которое якобы фактор, препятствующий её раскрою. В качестве противораскройного фактора оно — почти ничто: как не помешало распаду СССР, так не помешает и распаду России. Сама себя она ведь бомбить не будет.

Настоящий раздел, если до такового дойдёт, должен сначала произойти в умах, на концептуальном уровне, причём так, чтобы очень большая часть россиян склонилась к выводу, что таки да, делиться на части надо. Россия в концептуальном отношении очень уязвима — приблизительно в такой же степени как когдатошний СССР. Поэтому если на Западе возобладает мнение, что для всеобщей безопасности Россию надо ещё немного подробить, иначе она на путь мирного саморазвития, наверное, не перейдёт, задача отнюдь не будет выглядеть безнадёжной. При надлежащей постановке дела россияне будут кроить свою страну на куски САМИ — и сами проситься целыми областями под патронаж соседей. Но предварительно, конечно же, соседи должны быть подтянуты до такого уровня качества, чтобы хотелось к ним присовокупиться. А для этого нужны в первую очередь «маленькие серые клеточки» (little grey cells), но в оч-ч-чень большом количестве.

Человечество уже начинает задыхаться от усугубляющихся глобальных проблем: деинтеллектуализации, абсурдизации, перенаселения, иммиграции, ухудшения качества окружающей среды и т.д. Совокупных человечьих мозжишек даже на имеющиеся проблемы явно не хватает. Так нет же, какие-то чмошники подбрасывают сложности ещё: Крым, Лугандон, разрушение Украины… Ребятки, да как ни разделяйтесь вы на государства и как ни кучкуйтесь потом в империи, наладить толком жизнь для большинства людей вы не сможете, потому что не с вашими интеллектишками этим заниматься. Если бы вы действительно соображали на том уровне качества, какого требуют обстоятельства, вы бы до перекройки границ и до всяких боданий не опускались, а сразу и занимались бы тем конструктивом, заниматься которым вам якобы мешает неправильное расположение границ.

Светлое будущее может быть только глобальным: планетка слишком маленькая и со слишком напряжённой природопользовательской и пр. ситуацией, чтобы можно было выстраивать на ней устойчивые национальные или семейные счастья.

Прорываться в это общее светлое будущее можно разными путями: с такими-то странами-лидерами или с этакими. Можно с Россией во главе, а можно и без России совсем (конечно, в самом крайнем случае) — если она не только не захочет лидерствовать в добрых делах, но ещё и будет существенно вставлять палки в колёса другим. Главное ведь — не государственные оболочки, а люди. Должно быть хорошо людям, а средства достижения этого — в том числе государственные оболочки — могут быть разными.

Теперешней кремляди лимоновский антиукрский пропагандистский понос наверняка очень выгоден. И Эдик наверняка уверен, что его не заставят отвечать за «гнилой базар», разве что хохлы пришлют диверсанта с… эээ… широкими полномочиями.

Итого Эдик — путиноидский тявкальщик-провокатор, воображающий себя властителем думок и стригущий «бабло» со своего вструйного вербального экстремизма. Отыгрывальщик роли в государственном пропагандистском спектакле для дураков. Этакий концептуальный пацан, задирающий чужих плечистых мужиков в убеждении, что он-то покрасуется, а они до него не снизойдут c поджопниками или что свои мужики за него, если что, вступятся.

(Кстати, вполне можно быть провокатором, не заключая договорённости с властями — письменной или устной — а «по факту»: ты провоцируешь дурачков, как нужно властям, а власти тебя прессуют умеренно, больше для создания тебе эффектного борцунского имиджа — нужного и тебе, и властям. Государство тебе не платит, зато закрывает глаза на то, как ты зарабатываешь, пользуясь своим имиджем.)

Хотите восстанавливать/расширять Российскую Империю? Да Аллах вам в помощь: предложите ИНТЕРЕСНЫЙ имперский план, а мы его тщательно рассмотрим. Если он нам понравится, то мы его подхватим и даже сделаем своим: запишемся в путинские российские имперцы. А если у вас нет плана, который интересен ДЛЯ НАС, а не только для вас, то не пошли бы вы, что ли, подальше?

А то попросите нас такой план для вас разработать, если сами не можете. И хорошо заплатите. Только, извините уж, он скорее всего будет предусматривать отодвигание от дел довольно многих ныне популярных индивидов, которые не только сами эффективно имперствовать не способны, но вдобавок мешают это делать другим. Кстати, я даже не Путина имею в виду: он-то как раз, может, и подошёл бы — под надлежащим концептуальным руководством, конечно.

* * *

Эдуард Лимонов как политическая шавка.

К сожалению, вот почти каждому знакомая ситуация: собачка, заходясь лаем, рвётся на вас с поводка, а у самой здоровьица — на один поджопник (но только на хороший: чтобы летела над землёй метра полтора, пусть и низко). Цимес для собачки — в том, что с поводка ей всё равно не сорваться, до вас не добежать, так что не будет и поджопника (или помордника: уж куда попадёте ногой), а отвести душонку в угрозах и оскорблениях с безопасного расстояния можно вполне. Она с хозяином — как бы стая, а вы один, в основном отсюда её наглость. И собачка надеется, что в крайнем случае хозяин её защитит. А то, может, она знает по опыту, что устраивать расправу над хозяином за её хамство вы не будете, хотя и надо бы.

В качестве такой шумной собачки в российском информационном пространстве повадился выступать наш потёртый, но неуёмный Эдуард. Его любимые субъекты для облаивания — США, Евросоюз, Запад в целом и Дональд свет Трамп в частности.

Вот выражения, которые Лимонов применяет:

«Я как-то на одной из встреч с народом продекларировал что моё кредо — и я желаю чтоб оно было политикой моей страны — это строки из Высоцкого: «…И не вступая в спор, окурок выплюнул, и выстрелил в упор…»» (13.04.2018)

«Америку нужно победить у неё дома. Там она не будет знать что делать. Она привыкла что её защищают океаны. Но для современного фантастического вооружения океаны преодолеваются со скоростью мысли. Берегись, старый Трамп! Мне сказали что твоя смерть вчера проснулась». (12.04.2018)

Я не думаю, что стань вдруг Лимонов президентом России, он бы действовал в этом духе: совсем из ума он, вроде, ещё не выжил. Но вот упустить возможность безответственно потявкать себе и своим «хомячкам» в удовольствие — это выше его позёрских сил. Банде Команде Путина от лимоновских и т.п. «грозных рыков» есть та польза, что на их фоне она — почти что образец умеренности и дипломатичности.

* * *

Эдичка Лимонов как совратитель несовершеннолетних. Из «журнала» limonov-eduard.livejournal.com (23.12.2018):

«Это Летов привёл а партию безбашенное поколение панков, исколотых грубыми самопальными тату, разивших паленой водкой и щеголявших зелеными ирокезами. Сейчас их нет, исчезли с лица Земли. Язык не поворачивается сказать что «на смену им», нет не так, «вместо них» скорее, даже не так, на освободившуюся историческую сцену вышли пока тихие, но я подозреваю, яростные (в тихом омуте черти водятся) пацаны и девочки III-го тысячелетия. Если панки были дети советских родителей, то тихушники III-го миллениума — уже дети обывателя, а обыватель есть у нас никто иной как мелкая буржуазия. Дети буржуазии присматриваются, куда им бросится, и ясно, что не к власти они бросятся. Им по возрасту ненормально к власти броситься. Тем более что власть в России антимолодёжная, боровы с пузами».

«При этом уточню, что поколение сильно помолодело. По возрасту это школьники, поскольку в III-ем тысячелетии студенчество — уже гнусные обыватели и ожидать от них озабоченных спариванием и карьерой (Да-да, уже карьерой!) тяги к светлым идеалам не приходится. Потому революционный класс сегодня — это школьники.

Панков нет, а бунтовать кому-то надо. Ибо бунт — это благородство нации. Без бунтарей народ существовать не может.

Эксперты (это самые несведущие люди, заверяю вас) утверждают сегодня, что никто в России не занимался молодёжью. Я занимался. Была создана молодёжная и массовая партия — НБП. За то её и запретили даже раньше, чем мусульманские экстремистские организации. Десятки тысяч пацанов и девушек прошли через НБП.

Причина того, что мы временно заглохли, состоит в том, что у нас иссякли людские резервы. Нет панков. Кто погиб, найденный мёртвым на улицах больших городов ⟨…⟩, забит бейсбольными битами ментов ⟨…⟩, кто погиб ⟨…⟩ в приморских партизанах, застреленный ментами в Уссурийске, кто погиб в Донбассе или в Сирии. ⟨…⟩ Нет этих ребят. 17 человек — партия мёртвых. Большинство панков победили всё жетрадиционные ценности — семья. Ну, и возраст.

Назрела, таким образом и требует решения проблема омоложения партии.

«Другая Россия» выступила с предложением понизить возраст зрелости до 14 лет.

В 14 лет мы предлагаем выпустить молодёжь из этих тюрем для подростков,— из школ, и дать вместе с паспортом право участвовать в выборах, право на работу и право вступать в брак.

Совершенно ясно что власть принятия такого промолодёжного проекта не допустит. Но пусть он будет вашим знаменем в борьбе за быстро протекающую жизнь.

Это единственное промолодёжное предложение в России.

⟨…⟩

Дадим власть в партии пацанам. Пусть что хотят, то и творят. Они найдут дорогу. Часть Исполнительного комитета партии уже совсем молодые люди, кому-то нет и двадцати. Посмотрите на групповую фотографию с сентябрьского съезда партии. Мы — самая молодёжная партия в мире».

(Часть запятых в этом тексте — гуманитарная помощь от моих щедрот.)

Я это по простоте своей понимаю так: Эдвард желает держаться на плаву любой ценой (а то ведь нечем будет тешить самолюбие, да и спрос на трескучие книжки упадёт). Если охмурять своей чушью ему удаётся только малолеток, значит, будет обрабатывать их: подкрадываться к ним через интернет и на улице. То, что кто-то из эдичковой «партии» сел за решётку или даже погиб за его глупости,— хорошо: «партия» от этого выглядит круче, и юным страдальцам от чувства собственной неполноценности больше радость от пребывания в ней.

Эдвард объявляет охоту на недосмотренных подростков, у которых что-то в жизни не ладится. То есть, родителям в наше время надо усиленно бдеть не только по поводу табака, алкоголя, наркотиков, игровой зависимости, интернет-зависимости, педерастии, сатанизма, дегенератской музыки, тоталитарных сект, но ещё и по поводу этого неуёмного кровососа с вывихнутыми мозгами, воображающего себя бунтарём и спасителем России от хохлов и американцев (а надо ведь от дураков и сволочи).

По-моему, следует быть тем ещё дерьмом, чтобы спокойно определять чужую незрелую поросль из своего же общества в расходный материал, на полив «древа свободы».

Навязчивая идейка свихивающегося старичка о снижении «возраста зрелости» до 14 лет — это не ошибка философа, а концептуальная отмазка ломанию едва начатых жизней. Тут, между прочим, даже в довольно зрелом возрасте раз за разом обнаруживаешь, что неправильно понимал некоторые весьма важные вещи и жил местами не так, как надо бы.

* * *

У Лимонова по поводу нобелевской лауреатки-некрофилки — некой С. Алексиевич (см. http://limonov-eduard.livejournal.com, 24.06.2017):

«Нобелевская премия избавила её от предохранителя, от необходимости скрывать свою отрицательность, развязала ей её скверный язык и открыла чёрную душу, которая воняет. Нобелевская дала ей уверенность не стесняться того, что она дрянь».

Это в связи с интервью, которое выдурил у бедной старушки пропутинский журналюга С. Гуркин и пристроил без её разрешения на подрывном «антилимитрофском» сайте regnum.ru. Вот хотел я похвалить в очередной раз Эдуарда, а не получилось. Потому что это интервью я таки почитал потом тоже — и не нашёл там ничего, за что можно обозвать человека дрянью. За что-то другое — можно, а за то, что там,— нет, потому как почти всё — по делу и правда. Такое случается даже у дураков и негодяев, чего уж там. Мне защищать эту дамочку нет резона, а вот за правду вступиться хотя бы иногда — почему бы и нет?

В указанном интервью Алексиевич, можно сказать, не дрянь, а лишь довольно плоско радеет за расплывчатую вредноватую свободу, демонстрирует необоснованное негативное отношение к Трампу нашему, к Дональду, и тепло отзывается о российских личностях, являющихся на мой взгляд, довольно-таки чмошными. Впрочем, надо делать некоторую скидку на то, что это ведь не тщательно обдуманная статья самой Алексиевич, а только её интервью, редактированное не особо дружелюбно настроенным журналистом.

Итак, недурственное у Алексиевич:

«Какая-то часть людей живет сознательно, способна себя защитить, способна понимать, что происходит вокруг. А большинство людей просто несет потоком, и они живут в банальности».

«…мы сейчас находимся в таком состоянии, когда общество потеряло ориентиры. И поскольку мы — страна войн и революций, и, главное, у нас культура войны и революций, то любая историческая неудача (типа перестройки, когда мы рванулись, хотели быть как все) — как только случилась неудача, поскольку общество было не готово к этому, куда мы вернулись? Мы вернулись в то, что мы знаем. В военное, милитаристское состояние. Это наше нормальное состояние».

«Порошенко и другие — не фашисты. Вы понимаете, они хотят отделиться от России, пойти в Европу. Это есть и в Прибалтике. Сопротивление принимает ожесточенные формы. Потом, когда они действительно станут независимым и сильным государством, этого не будет».

«Украина хочет строить свое государство. По какому праву Россия хочет там наводить порядок?»

«Когда началась война, справедливости уже не ищи. По-моему, Стрелков говорил, что в первую неделю людям было очень трудно стрелять друг в друга, что заставить людей стрелять было почти невозможно. А потом началась кровь. То же можно сказать и про Чечню».

«Вы то же самое делали в Чечне, чтобы сохранить государство. А когда украинцы стали защищать свое государство, вы вдруг вспомнили о правах человека, которые на войне не соблюдаются. Вы, русские, в Чечне вели себя еще хуже».

«Откуда все берется? Откуда русификация взялась? Никто не говорил в Белоруссии на русском языке. Говорили или на польском, или на белорусском. Когда Россия вошла и присвоила себе эти земли, Западную Белоруссию, первое правило было — русский язык».

«Глядя на поколения, которые пришли после того поколения, которое ждало демократии, я вижу, что пришло очень сервильное поколение, совершенно несвободные люди. Очень много поклонников Путина и военного пути. Так что трудно говорить, через сколько лет Белоруссия и Россия превратятся в свободные страны».

«Но революцию как путь я не приемлю. Это всегда кровь, а к власти придут все те же люди. Других людей пока нет. В чем проблема девяностых годов? Не было свободных людей. Это были те же коммунисты, только с другим знаком».

Простите, и что здесь неправильно?

* * *

А кровь Эдуард Вениаминович, оказывается, любит. Из журнала limonov-eduard.livejournal.com, статейка (от 12.06.2019) «Кровь была настоящая» (про посещение Лимоновым корриды в Мадриде):

«Мулетисты втыкают в спину быка свои бандерильи или мулеты, и раны обильно кровоточат густой тёмной кровью, причиняя быку явные страдания. Кровь реальная, густая, блестит, хоть мажь её на бутерброд».

Там же:

«Арена корриды — единственное место, где можно увидеть, как животное убивает человека».

В «Дневнике неудачника»:

«Хорошо убить сильного загорелого человека — твоего врага. И хорошо убить его в жаркий летний день, у соленой воды, на горячих камнях. Чтоб кровь окрасила прибрежную мелкую воду».

Тема трупов Лимонову тоже не безразлична:

«Несмотря на холод трупный запах очень силён… Вдоль стены, за бараком, на снегу лежат 40-50 трупов в пластиковых мешках… Холод, трупный запах, дым… Дым не забивает трупный запах…». («Убийство часового»)

«Центр опознания трупов вблизи Вуковара. Доктор в оранжевом халате, содрав перчатки, моет руки под струей воды из цистерны. Горит в нескольких бочках солярка, чтобы согреться и заглушить запах трупов, он, несмотря на минусовую температуру, различим. Солдаты в марлевых повязках сгружают с грузовиков трупы. Труп голой старухи, часть тела обожжена, в области груди видны огнестрельные раны, с грузовика стаскивают вниз на медицинскую тележку. Одна из рук старухи перебита и чуть не отваливается. Солдат подчищает пол кузова грузовика лопатой, кусок тела либо окровавленной одежды падает на тележку, на труп старухи. Солдаты спрыгивают и идут мыть руки все к той же цистерне. Хохочут. Доктор, увидев непонимающий взгляд писателя, провожающий солдат, философски замечает, что СМРТ — это СМРТ, а «живот» есть «живот», то есть жизнь». («Смрт»)

* * *

Нашлось у критика, у которого было больше времени на чтение Лимонова (Сергей Беляков, «Эдуард Лимонов — Ландскнехт»):

«За что же воевал Эдуард Лимонов? Абхазов и сербов он вряд ли сколько-нибудь знал до войны. За Россию? Но Россию и русских Лимонов презирает. «Русским националистом» он считается по недоразумению. Ему отвратительны «толстожопая Русь», «неисправимая Русь», «гнусная российская действительность». Лимонов повторяет почти все европейские стереотипы о русских, добавляя и свои «наблюдения». Русские в большинстве своем — «деревенские ребята», «недоразвитые по фазе», «нация пошляков». Страна «с посредственным багажом культуры», с «третьеразрядной» живописью и «бедненькой» литературой. Любимые литературные и киношные герои русских — «пошляки, доминошники, управдомы».

Откроем еще раз «Дневник неудачника». Вопреки распространенному мнению, Лимонов удивительно постоянен в своих воззрениях, не политических, а эстетических. Эстетика для Лимонова куда важнее идеологии: «Эту цивилизацию нужно разрушить везде на Земле — и в России, и в Китае, и в Америке. ⟨…⟩ Мы не отвечаем на вопрос, что мы построим на освобожденном месте. Мы говорим «наша цель — разрушение». Не до основания, как в Интернационале-песне поется, а ниже, с корнем, без остатка, до пыли, как разрушали древние города победившие, и плугом после прошлись». Это не политика, политиков с такими политическими программами не бывает, даже анархисты не напишут такое, это эстетика — эстетика разрушения. На протяжении многих лет».

Может, у Лимонова скорее не «эстетика разрушения», а безответственая поза оригинальничания, за которую не придётся отвечать. Если 99% людей заняты простым созидательным и поддерживательным трудом, то 1% (выродки и свихнутики) может позволить себе «свободу» от принятых правил разумного поведения (бредятину и даже некоторые практические гадости) без большого риска разрушить общество. Как же, есть ведь кому прибирать (фигурально и буквально) за этими мразями. Эти социальные паразиты «свободны», надо же.

* * *

Вдруг всплыл уровень общей лингвистической подготовки как бы писателя Лимонова (limonov-eduard.livejournal.com, 16.09.2019):

«Там обнаружились пыльные иконы и церковные книжечки на грузинском. Вероятно, на грузинском, так как грузинского не знаю, то предполагаю — алфавит с завитушками».

Честно признаюсь, что я и сам сам по памяти не отличу, скажем, сингальского письма от тамильского, но, извините, отличать грузинский текст от армянского — это для культурного жителя бывшего СССР как бы немножко и must, даже если ты не корчишь из себя выдающегося писателя.

И где ж ему после этого грузин любить, да и прочие народы тоже (хорватов, скажем, каких или молдаван), если он никогда в них не всматривался, не утруждался, чтобы понять их получше?

30.05.2019:

Эд Лимонов и западная авангардистско-левацко-диссидентская дегенератская шелупонь.

Чтобы как-то кормиться и промоутиться в качестве литератора, Лимонов на Западе с кем только не якшался: кто не слал его подальше немедленно, к тем он и клеился. Поскольку своими денежками, идеями, связями и должностными возможностями он подкрепить никого не мог, значит, притирался посредством поддакивания, заискивания и лести. Наращивал собой чужие «эскорты», бэк-вокалил, напрашивался как бы интервьюировать, а то, может, и за пивом бегал. Надеемся, что хотя бы не педерасил. Зато теперь он может долго трындеть на тему «я и такие-то титаны». Ни одного действительно приличного человека с общественно-полезными креативными достижениями среди его контактов, наверное, не было, а были всякие «паразитические наросты»: квазиинтеллектуалы, дутые очкасто-щетинистые знаменитости, разводившие образованцев на «бабки» посредством мути, зауми и напыщенной фигни.

Теперь Эдик нередко реминисцирует перед своими поклонниками: небрежно повествует, о кого он там тёрся, пьянея от собственного нахальства. Вот историйка про «Джозефа Бродского» в стиле «ну что, брат Пушкин? (limonov-eduard.livejournal.com, 27.05.2019):

«Где-то в 20-х числах мая по-моему день рождения Бродского [не парься, дядя, а уточни в Википедии,— А. Б.]. Он больше всех подходил под категорию «выдающийся», вряд ли «великий», но «выдающийся», да. Больше других понимал о жизни, как и мне, люди ему, я думаю, казались детьми. Я никогда ему не завидовал (я вообще никогда никому не завидовал, моё стихотворение «Зависть» — ироническое, уж поверьте, не нужно его трактовать как идиотам, впрямую), Я безусловно Джозефа оспаривал, потому что он был полностью признанный поэт, а я — полностью непризнанный. Вообще-то у нас с ним существовала близость душ и восприятия, в которой я не сомневаюсь. Однажды он подарил мне здоровую американскую. сексуальную девку, что для мужчины конечно — поступок, от себя оторвать, с такими приветливыми словами: «Я пошлю тебе Эдик девку, у меня на неё здоровья нет, а тебе пригодится, она это любит.» Не стану её тут рекламировать либо напротив, ей мешать жить, но я воспользовался его подарком. Я часто вспоминаю его строки из Римских элегий «про худощавую но с толстыми ногами, которая стала жрицей, и беседует с богами», а ещё душераздирающе средиземноморское «На рассохшейся скамейке старший Плиний, Дрозд щебечет в шевелюре кипариса,» Его окружение я всегда презирал и видел в них лакеев, живущих от чужой добычи».

На самом деле…

1) шибко пьющего обкурка Бродского наверняка всего лишь рано перестало тянуть на женщин;

2) «лакеем», поедателем чужих объедков был сам Лимонов (а то кем ещё? партнёром по игре в гольф, что ли?);

3) если стихи Бродского — зачастую корявое претенциозное паскудство, то стихи Лимонова — паскудство корявое лубочное (литературный аналог «наивной живописи»);

4) «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты»; у Лимонова «друг» — профессиональный дешёвый антисоветчик Иосиф Бродский, раздутый Западом до якобы выдающегося поэта с немалым значением аж в мировой в культуре;

5) подняться на антисоветскости и «авангарде» в западных условиях у Лимонова не получилось, и он устроился в российскую политику «работать» в качестве мегапатриота, провокатора и фашистского пугала; в этом он оказался много более успешным.

Лимонов подсёк главное: чтобы пробиться в дегенератские творческие знаменитости деградирующего общества, надо плотнее вжиться в большую компашку взаимно поддакивающих хитрозадых талантиков и имитаторов и креативить исключительно в струе этой компашки, а на здравый смысл и общественную пользу чихать. «Гениальным» будет считаться то, что назовёт таковым эта компашка, а не то, что является таковым по каким-то объективным критериям и по оценкам действительно разумных и честных людей, смеющих рассуждать свободно, без оглядки на всякие «силы».

Литературный и политический успех Лимонова (про политический говорить немножко можно, потому что свою идеологическую чепуху Лимонов сподобился много кому впарить) — это, среди прочего, победа низшего над высшим: эмоционального над рациональным, манипулятивного над честным, извращенческого над нормальным, дегенератского над перспективным, стадного над индивидуально-героическим, суицидного над жизнеобеспечивающим.

* * *

О технике и тактике самопропиха.

Похоже, Лимонов рано повадился набиваться на встречи к знаменитостям, а ещё приставать к известным людям на всяких тусовках, на которые он проникал правдами и неправдами. Конечно же, популярные фигурки были заинтересованы в том, чтобы о них побольше трындели, (почти безразлично, кто и что), а тут к ним клеился аж как бы писатель, автор скабрезного повествования про сосуна Эдичку, так этого писателя, может, посылали подальше и не все как один. А Лимонов потом в своём воображении и своих писульках представлял себя как приблизительно равного тем особям, которые снисходили до того, чтобы что-то ему отвечать («Я Эд Лимонов!» — «Hi» — «Вы, может, видели мою новую кни..?» — «Нет, не видел, сорри»). Лимоновым эти диаложки воспринимались как высокоинтеллектуальное общение титанов духа, обогатившее эпоху. А может, и не воспринимались, а лишь изображались таковыми перед лохами-читателями. Вот лично меня отвращает от «профессионального писательства» не в последнюю очередь необходимость тусоваться, настырно самопропихиваться, липнуть к чёрт знает кому и попадать в унизительные положения. И до чего же мне, прожжённому сибариту и хроническому гедонисту, бывает легко и приятно без всего этого! Как подумаешь и сравнишь, так приходишь к выводу, что жизнь твоя — почти сплошной праздник на диване.

(Было однажды: я всучил в кулуарах свою книжку мэру Минска. Ну, на всякий случай, мало ли что. Может, и мэр — человек не совсем конченный. Вот только не помню, сам он её взял или это сделал его помощник. Правда, я не уверен, что эта книжка переместилась с ними дальше, чем до первой мусорницы в коридоре. И мне не понравилось, как этот мэр скользяще-высокомерно удостоил меня очезрением. Я подумал тогда: нет уж, ну вас на фиг, ребята, с таким общением; мне как-то легче будет, наверное, возить вас физиономиями по асфальту в очередную революцию, чем разговаривать с вами. Но утверждать, что я имел дело и с этим мэром, я формально теперь могу. Подозреваю, что у Лимонова половина его блистательных знакомств — типа моего с указанным мэром. Правда, мэр потом всё равно в немилость попал и был сослан директором на велосипедный завод.)

* * *

https://limonov-eduard.livejournal.com (06.09.2019):

«При посещении детского дома в мои перстни на руке вцепилась мелкая чернявая девчушка, вся вертлявая, и ну их сдирать. (Ношу перстни — от бурной богемной молодости привычка осталась)».

* * *

Эд Лимонов и мания величия. В limonov-eduard.livejournal.com от 14.10.2018:

«Мне тут подарили том №10 из Сочинений Достоевского. Издание Маркса, кожаный корешок, золотое тиснение. Дневник писателя за 1876 год. Лежал он некоторое время у меня в груде книг, наконец, взял я его в руки.

Ну честное слово, очень скучно читать.

Долго, громоздко, рассусоливает, вцепился в несчастного какогото писателя Авсеенко, и страницы скучные и рассуждения длинныедлинные и скорее беспредметные. Достоевский расхваливает народ, так вроде и Авсеенко на народ не особо нападает. Десятки страниц переливания из пустого в порожнее и предмет «народ» — народные верования — расплывается, как масло в летний день. Так же, как и «культура», «окультуренный»,— которые понятия Достоевский против народа употребляет.

Читал-читал, зевал-зевал… Буду, конечно, дальше читать, но не хочется вообще-то.

Такое впечатление, что все наши классики значительно переоценены.

Больших мыслей нет.

Я сам пишу лучше свою публицистику. Точнее, короче, много короче. Ей Богу, не зазнаюсь, но и не бледнел никогда перед ИМЕНАМИ».

(Пришлось добавить в вышеприведенный отрывок штук семь пропущенных запятых.)

У Фёдора Достоевского (1821–1881) вообще-то была эпилепсия, а при ней случается такая напасть, как патологическая обстоятельность мышления, про которую Википедия выражается следующим образом:

«Характеризуется склонностью к детализации, застреванию на частностях, «топтанием на месте», неспособностью отделить существенное от несущественного, главное от второстепенного, в чём выявляет понижение уровня процессов обобщения и абстрагирования. Детали отвлекают больного от последовательного изложения, из-за чего рассказ становится очень длинным, тщательная детализация речи ведёт к потере смысла и сути».

Так что Лимонов для своего анализа выбрал несколько неправильного классика, да ещё вперился в его поздний, неблагоприятный период. Лучше бы почитал у Достоевского «Бесов». Немножко про себя, кстати.

Далее, за большие мысли в России XIX века людей объявляли сумасшедшими (к примеру, Чаадаева) или отправляли в тюрьму и на каторгу (к примеру, Чернышевского), если тем не удавалось перебраться за границу (как, к примеру, Герцену). Если Лимонову сегодня разрешают трепаться и корчить из себя мыслителя, то вовсе не потому, что благоговеют перед его мудростью, а потому лишь, что изменились подходы к охранению «устоев», к защите привилегий высших классов. Сегодня сотни Лимоновых гонят свою галиматью в таких количествах, что попросту топят друг друга в информационном шуме. Чем больше они кропают, тем больше топят. Получается, что как бы и «свобода слова» налицо, и никакого от неё властям вреда. Чем ты галиматеистие, тем в более свободных условиях творишь. Трепачей сегодня не подавляют, а поощряют. С чем-то серьёзным, по делу, пробиться через всю эту интеллектуальную шушеру к массовым умишкам практически невозможно.

Вообще, есть два основных способа подавления инакомыслия:

1) душить всех «идеологов», какие талдычат не в струю;

2) не душить никого из «идеологов», кроме самых отвязанных экстремистов.

При втором способе — недобор интеллигентных кадров на лесоповале, зато большая экономия на цензуре и выигрыш в репутации: государство выглядит либеральным, культурным, передовым. Чем больше трындунов, тем даже лучше. Уполномоченая служба государства только следит за тем, чтобы было равновесие: если какое-то нежелательное направление слишком усиливается, то оказывают некоторую поддержку альтернативному направлению (повышают социальный статус соответствующих трепачей: показывают по зомбоящику, подбрасывают им денег неявным образом, вроде оплаты как бы лекций, и т.д.). В эпоху интернета иначе и не получилось бы. Правда, скажем, в Северной Корее не совсем безуспешно удерживают власть первым способом, но как раз из-за этого многое другое в данной стране получается очень плохо.

* * *

Паскудные откровения Эдварда по поводу того, откуда брался расходный «человеческий материал» в его специфической партии (limonov-eduard.livejournal.com, 07.02.2018):

«Мы ведь опирались на неформальное движение панков, не только на них, но основные наши кадры пришли из панк-движения, панк-идол Егор Летов был вместе со мной одним из отцов-основателей партии нацболов. К 2010–2011 годам панк-движение съёжилось и исчезло как массовое. Героические и твёрдые юноши завели семьи, и всё такое прочее, фактически панк исчез (ну не придирайтесь, если знаете выжившие группы там и тут). А мы лишились резервуара кадров».

У англоязычных человеков слово punk означает «грязь», «гнильё», «отбросы». Панки — дегенератская социопатская паразитская субкультурка, зародившаяся в конце 1960-х. Мегмудрая Википедия:

«Многие панки красят волосы в яркие неестественные цвета, начёсывают и фиксируют их лаком, бриллиантином или гелем, чтобы они стояли торчком. В 1980-х годах у панков стала модной причёска «ирокез»».

«В одежде преобладает стиль «DEAD» то есть «мёртвый стиль». Панки наносят черепа и знаки на одежду и аксессуары. Также панки носят различные атрибуты рокерских субкультур: ошейники, напульсники, браслеты (преимущественно кожаные, с шипами, заклёпками и цепями.). Многие панки делают татуировки».

Да, видеть подобные чучела доводилось неоднократно. Всегда старался держаться от этих отморозков подальше — из соображений личной безопасности и гигиены.

Вроде как и неплохо, что такие вот идут в расход, но печалька в том, что прежде они успевают дискредитировать собой светлую идею очередной революции, в отношении которой ведь хочется верить, что уж эта-то будет правильной и последней.

Лично я ни на какой штурм очередного самодержавия в одной шеренге с панками, даже с бывшими, не попрусь. Потому что лично мне нужна революция антидегенератская, ПРОТИВОПАНКОВАЯ: рационализирующая, дисциплинирующая, избавляющая общество от вырожденческого «балласта».

* * *

С Лимоновым я однажды чуть-чуть пообщался — заочно. Он хвастанул в своём livejournal татуировками, а я посмеялся над этим, и он припёрся в мой журнал мстить: анонимно, но узнаваемо по манере ставить пробелы возле знаков пунктуации. И, кстати, примитивно и довольно вульгарненько.

Вот подробности из моей книги «Ленивый самурай»:

По поводу моего посещения Эдуарда Лимонова

09.06.2009:

Не по собственной инициативе, а больше чтобы уважить приятеля, сходил я по его рекомендации в гости к Эдуарду Лимонову (http://limonov-eduard.livejournal.com). Лимонов у себя, как обычно, хвастается, в частности, по поводу визита к нему представителя одной очень нехорошей местами профессии («Пришел старый французский журналист», 09.06.2009):

«Показываю татуировку гранаты «лимонка» на предплечье.— Это логотип газеты «Лимонка», я был ее редактором в 1994–2000 годах. Журналист разочарован. Пытается затянуть песню про «похожие на… символы», но я его решительно прерываю.— Вы, люди Запада преспокойно прощаете себе бомбардировку мирных сербских городов и т.д».

Поскольку ко мне журналисты в последнее время что-то упорно не заглядывают, я от злобы вставил за это Лимонову свои три копейки. Вернее, попытался вставить, но с нулевым результатом, потому что на хитрых фраеров типа меня, нахально пытающихся примазаться к славе великих людей, есть не менее хитрые программные штучки. Одна такая штучка мне сразу же сообщила, что «Согласно настройкам этого журнала, комментарий скрыт, пока владелец журнала не решит раскрыть его. Но вам и ему этот комментарий будет виден». Спасибо и на том, но так что-то совсем не интересно. Получается фальшивая тишь да гладь. Да уж, полный трах-тарарах: все рисуются, все врут — даже ЭТОТ. А я-то сначала дивился, почему в livejournal у Лимонова, сплошь «положительные отзывы» (зачастую однострочные: на одну извилину). Тащится он от них, что ли? Наверное, да.

А пытался я поставить знаменитого революционера в неловковкое положение всего лишь следующим:

«Так Вы ещё и политически татуируетесь? Но зачем?! К чему превращать своё тело в выставку достижений татуировочной промышленности — этого мерзкого порождения абсурдизирующегося общества? Или это такая форма самопожертования: использовать себя в качестве шильды для политической рекламы? Нет, это, наверное, вроде как поднятое забрало: пусть все видят, кто я есть. Или вроде как сжигание за собой мостов: показатель того, что политическая позиция уже не переменится (татуировку ведь потом попробуй сведи!). А если всё-таки переменится, то к старой наколке можно добавить новую и таким образом стать ходячей иллюстрацией к пособию по отечественной политической истории. По-моему, манера «колоться» идёт от недальновидности, стадности, поверхностности, истеричности, стремления привлечь к себе внимание дешёвыми способами, небрежного отношения к своему здоровью и где-то даже мазохизма. Кстати, не могу себе представить татуировки у Ленина, Сталина или Гитлера. История об этом молчит, как рыба».

* * *

Ещё там есть у Лимонова о самоотверженном присутствии его на процессе по делу Ходорковского (13.05.2009):

«Два с половиной часа в неудобной позе, по четыре человека на лавку, вмещающую троих, так прошло время до перерыва. У меня были дела и я попрощался жестом с Ходорковским, попрощался рукой. Он в свою очередь прижал руку к груди, показывая что был тронут моим приходом. Мужества вам, Михаил! Ходорковскому жестоко мстят. Согнулись и постарели за эти годы его родители, пока его мнет, бьет и жует в своей пасти российское «правосудие». Михаил идет по своей «дороге боли» достойно…».

На это можно заметить, что вокруг есть масса поводов для благородничания, но Эдуардом Лимоновым выбран один из самых неподходящих.

Во-первых, Ходорковский сидит, потому что в принципе и должен сидеть: в своё время он прихватизировал огромные ценности, а такое без делания гадостей честным людям практически невозможно.

Во-вторых, Ходорковский за что боролся, на то и напоролся: лучшую часть своей жизни он занимался по преимуществу тем, что способствовал умножению подлости в русском обществе. Теперь же, как бы он ни раскаивался, сначала — расплата за уже содеянное.

Слегка заинтересовавшись, наконец, этой популярной тюремной фигурой, я отыскал в интернете вот такое:

http://ru.wikipedia.org:

«Михаил Борисович Ходорковский ⟨…⟩ К началу 2004 года считался самым богатым человеком в России и одним из богатейших людей в мире. Согласно российской версии журнала Forbes, был самым богатым бизнесменом в России в 2004 году».

http://traditio.ru:

«В институте Ходорковский начал свою карьеру комсомольского активиста, сблизился с серьёзной комсомольской мразью, стал членом КПСС, работал во Фрунзенском райкоме заместителем первого секретаря».

«Вот вы не видели Ходорковского в этой (комсомольской) ипостаси — а я, так случилось, видел. Помните такое слово — «профориентация»? В двух словах — это была принудительная отправка в ПТУ после восьмого класса всех, у кого по тем или иным предметам были тройки. Даже за тройку по физкультуре отправляли в ПТУ. За профориентацию агитировали самые лучшие идеологи из райкомов комсомола. А моя школа, №19, располагалась в Москворецком районе. Район был маленький, кадров в РК ВЛКСМ не хватало. Из Фрунзенского райкома прислали подкрепление. Я думаю, вы уже догадались, кого прислали агитировать в нашу школу. Комсомольского вожака Ходорковского, лично. Боже мой, как он нас агитировал! Учительницы плакали. А мы сидели в актовом зале (попробуй-ка уйди с комсомольского собрания) и думали каждый примерно одно и то же. «Ну ничего, сучонок гладкий, отольются когда-нибудь кошке мышкины слёзки, умоешься ты говнищем!»: и проч. И с какой же радостью я узнал, что Мишу Ходорковского направили на пошив варежек! Агитировал за профориентацию — так получи же, бл@дёныш, профориентацию!..».

«На базе райкома, в котором Ходорковский был заместителем секретаря, был создан «Центр научно-технического творчества молодежи». Научно-техническим творчеством в нем, разумеется, не пахло. Ребята занялись спекуляцией компьютерами, алкоголем (в том числе «французским» коньяком). Они также зарабатывали комиссионные (до 25%!) на обналичивании средств другим организациям, которым, в отличие от комсомола, такая роскошь не позволялась».

И т.д.

Да уж.

Полагаю, что в случае Эдуарда Лимонова мы имеем дело с талантливым моральным калекой: наверняка он ХОЧЕТ БЫТЬ ХОРОШИМ, старается изо всех сил, и иногда у него даже где-то что-то чуть-чуть получается, но в целом выходит всё-таки довольно криво, несмотря на усилия. Это как если бы безнадёжно хромой пробовал идти строевым шагом. Как аналитик в области частностей и как политический критик Лимонов нередко бывает блестящ; как социальный же теоретик и как прожектёр он существенно ущербен, потому что ущербен сам субстрат его интеллектуальной деятельности.

* * *

11.01.2020:

Новые тезисы об Эдуарде Лимонове (вдруг сами собой повыперли: специально я их из себя не давил):

1. Лимонова сильно раздражает Грета Тунберг, потому что она лезет в давно выбранную им для себя «экологическую нишу» народного будителя, причём лезет с совсем уж примитивом (у неё всего лишь один дурацкий тезис), но при этом оказывается много успешнее Эдуарда. Ну, мне она тоже противна, ладно.

2. В «Другой России» Лимонов заявляет, что революция в принципе хороша тем, что может породить ЧУДО, которое позарез нужно обществу, а без революции чудо не появляется. Так вот, это неправда: полезных чудес, в том числе политических, немало случалось и без революций. К примеру, изгнание иезуитов из Португалии в 1759 г. маркизом Помбалем. А про революции, наоборот, можно сказать, что они по преимуществу меняли шило на мыло (одну паскудную «верхушку» на другую) и уничтожали культурные ценности.

3. Лимонов считает, что разжигание революции — это большая заслуга сама по себе, полезная встряска общества, поэтому «профиль» революции почти не имеет значения. Главное — разрушить сложившуюся систему: это расчистит дорогу для всяких инноваций, о которых революционеры могли даже не догадываться. Типа не важно даже, что Лимонов продвигал в массы всякую ерунду: главное, что он делал подрывную работу.

4. Лимонов эксплуатирует образ маргинала, а на самом деле маргиналом не является: он довольно востребован и вписан в «большую» систему в качестве дежурного псевдомаргинала. Маргинум, которому принадлежит Лимонов,— какой-то широковатый. Лимонов не в системе власти — это да, но он при деле и у власти, и у оппозиции (власть + оппозиция = «большая» система). Если человека много публикуют и много интервьюируют, то он никак не отодвинут на край. Оппозиционер — да, маргинал — нет. И тем более не аутсайдер (а, скажем, я — таки аутсайдер, поэтому мой уровень в ррреволюционной табели о рангах — аж на 2 ступени выше, чем у Лимонова; ну, если принимать такую градацию отстранённости: аутсайдер —⟩ маргинал —⟩ оппозиционер).

5. Лимонов — авангардист лишь в том смысле, что копает под существующий порядок вещей, чтобы якобы пропихнуть на его место какой-то неведомый другой порядок. На самом деле такой «авангардизм» очень стар, и правильное название ему — «деструктивность».

6. С модералистической точки зрения, Лимонов — дегенерат, деструктор, позёр, левак, демагог, манипулятор, в прошедшем веке запоздалый, недореволюционер, припылок, безответственная поверхностная дешёвка и, может, вдобавок социальный паразит (но тут я уверен не на 100%: иногда ведь он таки занимался и нормальным трудом, к примеру, работал уборщиком в доме какого-то американского конгрессмена, почему-то не пожелавшего видеть на этом месте сексапильную женщину средних лет). Но лично мне почитывать его бывает иногда интересно, и я почему-то рад тому, что семейная жизнь у него в конце концов всё же наладилась. Христианское чувство к нему у меня иногда шевелится, но я думаю, это — всего лишь от привыкания, а не то того, что он и/или я — хорошие люди.

7. Книжные тексты Лимонова и его писанина в интернетном «журнале» заметно различаются качеством, так что Лимонова, надо полагать, неплохо редактируют — и, может, даже «ведут» (словечко из лексикона моего знакомого «конспиролога»). Надо бы наладить и редактирование лимоновского журнала, а то попадается, к примеру, «скурпулёзный» (надо бы «скрупулёзный», Эдуард Вениаминович) и т.п., не говоря уже о ситуации с запятыми. В правописании таки есть сложные моменты («ни» и «не», скажем), но есть ведь и очевидная элементарщина.

8. Хорошее литературное качество концептуального текста вполне совместимо с простоватостью идеологического содержания — и маскирует эту простоватость. Такой маскировки хватает в текстах Лимонова. Скажем, лимоновская «Другая Россия» — книжка заводная, но там, наверное, нет ни одной страницы, к которой я бы не смог придраться по существу.

9. В русскую литературу Лимонов по большому счёту не войдёт, а в историю русской политической мысли наверняка немножко втиснется — как минимум, своим «Дисциплинарным санаторием».

10. Лимонов таки останется в русской истории конца XX, начала XXI века, но только в качестве второстепенного персонажа. Лимоновщина — это концентрированная форма литературного революционного позёрства (в конечном счёте за деньги), подкреплённого провокаторской практикой.

11. В Лимонове настораживает его серьёзность. Мне кажется, весёлые люди снисходительнее, сговорчивее — и они охотнее дают жить другим. Вроде, никто не рассказывал про хохочущего Адольфа Гитлера (зато рассказывали — Отто Штрассер — про Гитлера, грызшего в ярости ковёр).

12. Лимонова сильно беспокоит тема собственного величия, потому что он сам в этом величии сомневается. И потому что, к примеру, Сальвадор Дали усиленно корчил из себя гения и пропихнулся в знаменитости, может, в основном благодаря этому.

13. Лимонов явно стремится ЛАДИТЬ с теми, кто, как он думает, останутся в «сухом остатке» эпохи, и с кем он при этом непосредственно не конкурирует. Он хочет быть с ними в группке взаимно поддакивающих.

14. Лимонова таки раздражает слава других людей, но только если он не включил этих людей в круг тех, к кому примазывается. А включённых в этот круг он даже может нахваливать. Как правило, это люди, с которыми он общался: возвеличивая этих человечков, Лимонов косвенно возвеличивает себя.

15. Подозреваю, что Лимонов сильно ревнует к Эрнесто Геваре, только стесняется об этом говорить. И к Геваре Лимонову трудно придираться: тот ведь сражался с «империализмом», тогда как Лимонов — только со славянскими братьями, боровшимися за независимость своих Родин.

16. Лимонов весьма колоритен, но колоритен искусственно: кто-то ради колоритности, к примеру, красит себе волосы в противоестественный цвет или покрывает себя сплошь татуировками, а кто-то, как Лимонов, строчит про свои гомосексуальные эксперименты или едет на чужую войну подливать масла в огонь (впрочем, татуировки у Лимонова тоже имеются).

17. Лимонов — тусовщик. Своею известностью он на 60% обязан своей же тусовочности, на 30% — своей колоритности, на 10% — своим текстам (часть содержания которых наверняка почерпнута на тусовках). Цифры, разумеется, приблизительные. Быть тусовщиком — значит состоять в кружке взаимно поддакивающих и взаимно поддерживающих и пользоваться тусовочным коллективным умом.

18. Мании величия у Лимонова, скорее всего, нету. Наоборот, у него, возможно, бывают страшные ночные страхи, что на самом деле он не велик, а держится на виду за счёт неимоверных тусовочных и позёрских усилий. И есть «простыни, бессонницей рваные», только он прячет их. Сильное желание попасть в великие у него ведь точно имеется. Попадёт ли он в них — не знаю. Бывают ведь шибко раздутые фигуры, которые фиг сдуешь обратно. Ломоносов, к примеру. Если будет в Лимонове пропагандонская потребность, то быть Лимонову великим. А если Россия рационализируется, то лететь Лимонову определённо в трубу. Кстати, получается, что объективно у Лимонова есть интерес в том, чтобы Россия оставалась бестолковой бардачной политиканистой страной богатых и бедных, удерживаемой под контролем посредством мантр и заклинаний (немножко преувеличиваю, чтоб лучше доходило), и сделал ведь он для этого немало.

19. Не исключено, что Лимонов раскручивался в своё время, среди прочего, по педерастической линии. «Эдичку» же он таки написал, о Жане Женье отзывался положительно. На Западе это было ОК, а Россия до такого ещё не дозрела, и Лимонов был попросту вынужден «натурализоваться».

20. Лимонов раздражает своим пиететным отношением к мутному квазифилософу Александру Дугину, блистательно встроившемуся пропагандоном в путиноидскую «систему». Я это понимаю так: по прикидкам Лимонова данный Дугин попадёт в «великие», и Лимонов рассчитывает прорваться туда же, вцепившись Дугину в фалды.

21. Вот это хорошо у Лимонова: выдавая концептуальные вещи, он не старается писать заумно, наукообразно, употреблять модные ненужные слова типа «симулякр», «оксюморон», «мем», корчить из себя знатока идейного хлама, именуемого философией, политологией и т.п. И он не трещит, даже когда демагогит. Тут он мне почти родной.

22. В здоровом обществе человеку с такими поведенческими установками, как у Лимонова, самореализовываться было бы очень затруднительно, а пропагандировать лимоновские рекомендации (промискуитет и т.п.) было бы и вовсе невозможно. СССР был не очень здоровым обществом, но даже в нём Лимонов (бы) прозябал.

23. Интерес к Лимонову, наверное, будет носить в основном характер брезгливого любопытства. С таким любопытством рассматривают уродцев в Кунсткамере.

Кем будет Эдуард Лимонов через несколько десятков лет? Наверное, всего лишь одним из множества второразрядных источников по истории России конца XX, начала XXI века, интересующим лишь особо въедливых исследователей. Кем-то приблизительно на теперешнем уровне Ильи Эренбурга или даже ниже. Потому что Лимонов…

— не создал никакой крупной занимательной фикции уровня «Мастера и Маргариты»;

— не отличился строгостью в части письменного применения нецензурной лексики;

— не внёс лепты в решение какой-нибудь большой проблемы человечества;

— не обогатил концептуальной сферы ничем, кроме «Дисциплинарного санатория»;

— не погиб геройски, как Эрнесто Гевара;

— в моральном аспекте выглядел плохо: провоцировал доверчивую молодёжь на глупые подвиги; поддерживал аннексионные непотребства неправильной российской власти; говорил оскорбительные гадости про соседние народы, а от критики собственного народа воздерживался (= не помогал ему улучшаться).

Лично я вожусь с Лимоновым, потому что другие писатели «ещё хуже» (мельче, поверхностнее, типичнее, стаднее, подлее, трусливее, ангажированнее, зажручистее, скучнее), а с кем-то возиться надо ведь так или иначе: посматривать, как и чем они живут, пытаться заимствовать у них для себя что-то дельное и удерживаться от повторения чужих ошибок.

Располагающее у Лимонова:

— босяк;

— вне иерархий (чиновничей, научной, военной, церковной и т.п.);

— знает Запад;

— не либераст;

— оппозиционер, не вполне путиноид, не пропагандонил за власть, а только совпадал с ней иногда в мнениях;

— худо-бедно революционер (большинство так называемых революционеров — не лучше Лимонова);

— не трещит; не изображает из себя философа;

— не «геополитик», не мистик, не православнутый;

— раскован в суждениях.

Отталкивающее у Лимонова:

— ставил педерастические эксперименты; не исключено, что «бисексуал»;

— пропихивал в умишки всякую чушь, вроде полезности ранних браков и промискуитета;

— по сути рекламировал педофилию и скотоложество;

— матерщинничал письменно;

— непонятно как оказался «за бугром»;

— в Россию был возвращён Борисом Березовским и Юлианом Семёновым — теми ещё прохиндеями;

— в Советской Армии не служил, а защитника Родины потом корчил из себя неслабо;

— участвовал в каких-то мутных братоубийственных войнах, пусть и немного;

— подталкивал молодёжь к рискованному поведению; многим помог сломать жизнь;

— неуместно патриотствовал;

— антиукраинствовал;

— якшался с западными дегенератами;

— водился одно время с Жириновским и ещё с много кем приблизительно такого же уровня качества;

— в России жил литературным трудом, то есть, был вынужден пускаться во все тяжкие, чтобы привлекать к себе массовое внимание и ладить с теми, кто в состоянии подсобить с пропихом;

— примазывался к знаменитостям, критиковал известные фигуры избирательно, с расчётом.

В русскоязычном культурном пространстве всякий образованец, стремящийся прослыть крупным интеллектуалом и знатоком политики, строчит свои «экспертские» пискульки на дурацком «геополитическом» жаргоне и в системе дурацких «геополитических» понятий. У Лимонова же этого как раз нету. Так вот, если ему хватило ума удержаться хотя бы от указанного непотребства, значит, ум у него — довольно вышесредний и довольно здравый.

Лимонова как думальщика погубило его же писательство. Точнее, его стремление зарабатывать на жизнь литературным трудом. «Профессиональный» писатель вынужден существенно приспосабливаться и к широкой массе читателей (с малой массы «избранных» не прокормишься), и к издателям, и к СМИ-шнкам. А если ты приспосабливаешься, ты пишешь уже не то, что тебе думается, а то, что пользуется спросом, между тем это далеко не всегда одно и то же. Ты загоняешь себя в колею, потом сживаешься с нею, потом перестаёшь её замечать. Привычка подстраиваться портит интеллект.

А ещё Лимонова сильно попортило его тщеславие, вынуждавшее его пускаться во все тяжкие ради того, чтобы высунуться, оказаться на одной доске со знаменитостями всё равно какого качества.

Лимонов при всех своих чудовищных пороках, похоже, всё равно самый близкий ко мне по качествам русскоязычный писатель. Вот это у меня с ним одинаковое:

— нерасположенность строчить fiction;

— претензия на концептуализм;

— конкретность;

— нежелание говорить красиво;

— незакультуренность;

— неприятие треска, наукообразия, зауми, мистики, псевдоисторической галиматьи;

— оппозиционность;

— настроенность на революцию (правда, у меня — не на лишь бы какую и поскорее);

— скажем мягко, глубинное тяготение к чёрной униформе;

— способность при случае спокойно прихвастнуть между делом, но в меру;

— потрясающе высокая самооценка.

Вот этим лично я вроде как лучше Лимонова:

— я не деструктор, а конструктор (даже по диплому о высшем образовании);

— в концептуальных вещах я много размашистее, систематичнее, рациональнее;

— я своевременно сообразил, что революция в текущую эпошку не прокатывает, хоть ты тресни, и что надо пока хотя бы подтягивать концептуальные «хвосты», чтобы не бегать по кругу, уложенному старыми граблями;

— я не замазывался сотрудничеством с нечистоплотными и мутными людьми;

— я ни под кого не подстраивался (а только сверялся с Уголовным кодексом);

— у меня нет моральных обязательств ни перед какими Березовскими и Ляндресами;

— я вообще разборчив в средствах, только фиг соблазнишь этим плебс: массы ценят в первую очередь успех (понимаемый ими, конечно же, по-дурацки) и почти не обращают внимания на средства, какими он достигается;

— с меня делать жизнь МОЖНО: будешь здоров, обеспечен, защищён, весел, немало поездишь по разным странам.

Из обсуждения этих тезисов:

«Лимонов гений, великий русский писатель».

У Вас это такая мантра, да? Или формула для самовнушения?

«Гений» — это скорее диагноз, в лучшем случае характеристика потенциала, уровня способностей, могущего так ни во что значительное и не вылиться. А с «великим» есть та сложность, что надо для начала определить, ЧТО под этим понимать. Должны, наверное, учитываться…

— новизна продукта;

— текущая важность продукта;

— текущее влияние автора;

— последующая важность продукта;

— последующее влияние автора.

Ну, и как всё это измерять? Только очень приблизительно. А спорить о приблизительностях нет смысла. Я бы увереннее употребил в отношении Лимонова такие слова, как «заметный», «бойкий», «настырный», «довольно востребованный гнилой современностью». Насчёт «пронырливого» уже сомневаюсь, но только чуть-чуть.

«Блок был для Пастернака тем, что следовало преодолеть. На всем протяжении своего пути он ощущал себя наследником и продолжателем Блока — в чем ни разу прямо не признался.

Внутренний конфликт Пастернака с Блоком, едва ли осознанный, но мучительный,— противостояние интеллигента и аристократа; интеллигент тут по определению в слабой позиции».

«Блок призывает наслаждаться величием гибели — интеллигент изо всех сил цепляется за жизнь, не желая расставаться с комфортом, уютом, грошовым теплом; речь идет, понятно, не обо всей интеллигенции, но именно о «читающем большинстве», о «пошляках».

Блок — дворянин, а Пастернак — интеллигент из евреев; этим предопределена некоторая второсортность пастернаковской позиции».

Лимонов — в основном «мемуарист», я — в основном «концептуалист». То есть, у нас немножко разные огороды. И соревнуюсь я, если можно так сказать, не с Лимоновым, а с Аристотелем, Макиавелли, Монтенем, Ларошфуко, Лабрюйеном, Шопенгауэром, Клаузевицем, Ницше, Томасом Куном, Александром Зиновьевым и т.п., тогда как Лимонов для меня — только сосед по современности и… зонд, который сам собой втыкается в разное непотребство, а потом строчит подробные отчёты об этом. Я смотрю, какие вещи у Лимонова не получаются (хотя он из кожи вон лезет, неразборчив в средствах, не дурак и человек со связями), и к таким вещам я охладеваю. Вот они:

1. Лимонову не удаётся много зарабатывать посредством своих текстов. Я решил, глядя на него, с этим даже не париться, а крепче держаться за ту кормушку, какая у меня есть.

2. У Лимонова не получается раздуть революцию. Я подумал, что у меня это не получится тем более — хотя бы потому, что моя любимая революция приличнее и сложнее лимоновской.

3. Лимоновскую партию годами мучили-дрючили и в конце концов совсем запретили. Какой мне после этого толк даже мечтать о своей?

4. Лимонову, несмотря на его мегапатриотство, не удаётся стать для госаппарата кем-то вроде эксперта хотя бы по вопросам пропаганды. У госаппарата уже есть — и с запасом — очень цепкие и ревнивые «эксперты» по всем возможным вопросам, поэтому сторонние умники могут своими идеями подтираться, что я и делал бы, если бы в стране не хватало туалетной бумаги.

5. Лимонову, чтобы получить хоть какую-то известность в узких авангардистско-левацких кругах на Западе, пришлось пускаться в такие тяжкие, что стыдно сказать при детях. Ну, я решил, что мне и вовсе нечего пробовать привлечь к себе внимание либерастов.

6. Лимонова хватает во всяких СМИ, но только если специально искать его там, а в супер-деятелях всё равно фигуряют другие, из чего я делаю вывод, что мне — неколоритному, щепетильному, особо раскованному в концептуальном креативе — так и вовсе не резон пытаться просачиваться в газеты, на телевидение, на популярные сайты и т.п. Ну не будет быдло массово хавать меня и моё ни под каким соусом — и всё тут.

Получается, благодаря Лимонову я сэкономил уйму своих силищ — для творчества, для путешествий и т.п.

Кстати, одна из моих жизненных целей — доказать на личном примере, что можно с большего чихать на власти, интеллигенцию, церковь, журналистов, дураков, моду, расхожие ценности, тухлых кумиров и т.п.— и при этом жить хорошо и довольно долго (заметим, что я чихаю на социальный порядок, но не на порядок в обществе; как-то так). Я чихаю на указанное, потому что к этому располагают меня мои инстинкты (= мне это приятно) и потому что считаю, что такими чиханиями косвенно обеспечивается выживание меня, моей семьи, моей страны, человечества в целом.

Если пользоваться опасными аналогиями из сравнительно недавнего прошлого, то мой уровень — это SS, а уровень Лимонова — это SA. Социальная база у Лимонова, разумеется, много ширше, чем у меня.

Лимонов — слегка прибабахнутый (эафемизм: «немножко гений») гиперактивный интеллектуальный плебей без систематического образования, но начитавшийся модной интеллигентской галиматьи. К выбору своих «ценностей» он подходил, по-видимому, в основном формально: если авангардные западные пидоры с чем-то носились, то и Лимонов считал, что это — самый шик. От себя он присовокупил к этому дерьму великорусский шовинизм, потому что в 1990-х на такое худо-бедно откликались массовые плебейские сердца.

Если модералистическая схема — это, можно сказать, квинтэссенция 2000-летнего европейского опыта и подъём на следующую ступень в понимании человека и общества, то лимоновский национал-большевизм — это лишь свежие испарения над европейской идеологической помойкой.

* * *

Лично я Лимонову завидую. Но только в одном: у него нет моральных и «технологических» ограничений на использование дураков и прибабахнутых, на потакание их вкусам. Дело даже не в том, что популярность интересует меня не в первую очередь, а в том, что МОЁ не привлекательно для ущербных — не привлекательно в силу своей сущности — так что пытайся их использовать или не пытайся, результат будет один: отрицательный. Меня реально интересует прорыв в лучшее будущее, а через потворствование нехорошему в людях он достигается вряд ли. А люди ж вдобавок порчены всякими Лимоновыми.

Конечно же, надо рассматривать и такой вариант решения пакета глобальных проблем: помочь второсортному контингенту поскорее дойти до высокой степени агрессивной дурости, чтобы он передушился, наконец, и на планете стало посвободнее. Все равно ж пока что дело идёт именно к передушиванию. Если так, то, может, лимоновские провокации — в самый раз. Но этот вариант выглядит слишком рискованным и слишком затратным по ресурсам, а их и без того уже мало.

* * *

Книжка Лимонова «Другая Россия» — паскудная и подленькая: в ней тёртый мужичок, съедаемый комплексом неполноценности, пускается во все тяжкие, чтобы заманить неустроенную наивную молодёжь в свою дегенератскую экстремистскую партию и потом израсходовать ради удовлетворения амбиций «вождя»: играет на неприятностях в школе, на конфликтах с родителями, на сексуальных проблемах, на подростковом максимализме, на ювенильных прыщах.

В «Другой России» Лимонов имеет наглость глумиться над работягами, каждодневно таскающимися на однообразную тяжёлую работу. Это моралька уголовника, «эксплуататора трудового народа» и вороватой сволочи при должности. Работяги обеспечивают всех, включая паразитов типа Лимонова, пусть плохой, но едой, крышей над головой, штанами на задницу. Не хочешь или не можешь работать, как они,— не работай. Но ты ж, тварь, хотя бы относись к ним с уважением. Есть работа, которая ДОЛЖНА БЫТЬ СДЕЛАНА, какая бы скучная и грязная она ни была. Кому-то надо вывозить из городов мусор, ковыряться в канализационных трубах и т.д. Люди, занятые этим,— реально нужны всем, незаменимы, не исключимы из системы разделения труда — в отличие от несчётных тысяч интеллигентов и чиновников. Работяги просты и зачастую угрюмы, они грязны, они воняют, но ты ж, словоблудь старая, без них помрёшь в страшных муках — или сам пойдёшь разбираться с дерьмом — так что лучше оставь эту подленькую манеру — «разоблачать» приниженность их образа жизни и настраивать против них их детей. Тем более, что ты, импотент в инженерном креативе, не предложил ничего, чтобы улучшить пролетариям условия жизни и работы. Тебе не предлагают тесно общаться с ними, но ты хотя бы не хами им, если чувство благодарности в тебе не шевелится. Иначе можешь ведь успеть ещё попасть на штык или на вилы — во время очередного русского бунта, бессмысленного и беспощадного.

Кстати, я теперь думаю, что это стилистически неправильно — говорить, что Лимонов сидел в тюрьме за свои убеждения: ведь про любого вора в законе можно сказать то же самое. Правильнее было бы так: провокатора и деструктора Лимонова однажды всё-таки взяли крепко за задние мягкие ткани (ладно, за жабры).

В книжке «Другая Россия» Лимонов ещё настраивает молодёжь против «ментов»: они у него и такие, и сякие. Риторические вопросы этому автору:

1. А может ли он указать в обществе хотя бы один «институт», который заведомо менее порочен, чем милиция/полиция, и заведомо лучше отвечает своему назначению?

2. Разбирался ли автор с причинами порочности «ментов», указал ли пути исправления ситуации?

3. Скажем, братья Вайнеры показали, каким ДОЛЖЕН БЫТЬ «мент», то есть дали людям пример для подражания, поспособствовали решению проблемы качества «ментов», а поскольку у Лимонова нет чего-то подобного, то, может, он попросту радуется тому, что «менты» плохие и вынуждают молодёжь искать от них защиту в лимоновской партии?

4. Разве революция, совершённая на концептуальном уровне типа лимоновского, радикально исправит ситуацию с «ментами», а не поменяет в лучшем случае шило на мыло?

5. Если какой-нибудь бывший член лимоновской партии, выйдя, наконец, из тюрьмы, захочет поквитаться с вождём за сломанную жизнь и начнёт стрелять по Лимонову прямо на улице, куда побежит наш Лимонов зигзагами в поисках защиты? Уж не к «ментам» ли всё-таки?

Вот дети у него появились, ладно. Подросли даже. Любопытно, их он тоже наставляет, что учителя — почти тюремщики; что математику, физику, химию, английский язык учить не надо; что в 14 лет пора бросать учёбу, жениться (или таки начинать промискуитетить?) и вступать в партию? Типа высшее образование и сложные профессии — не для них, потому что их счастье — в том, чтобы свежевать баранов и бегать с автоматами, сделанными непонятно кем (на заводе ж работать — заподло). Или он так настраивает только ЧУЖИХ детей — расходных?

Если кратко, то Лимонов — слегка акцентуированный писун, который из тщеславия и коммерческого расчёта подбивает неблагополучную молодёжь на разрушительное непотребство, частично наказуемое в уголовном порядке.

* * *

Из отзывов о книжках Лимонова, с сайта otzovik.com (впрочем, если честно, то обо мне можно надёргать высказываний и похуже):

«Эдичке надо на что-то жить, вот и ваяет».

«Если воспринимать Лимонова всерьез, то единственный великий писатель всех времен — это он сам».

«Кажется, у Эдички давно некоторые проблемы с завышенным чувством собственной важности».

«То, что он сейчас пишет, напоминает графоманию; то, что он сейчас делает,— клоунаду. Впрочем, шут уже состарился, а нет ничего более грустного, чем картонный меч старого клоуна».

«Его жизнью сложно восторгаться: бомжеватый маргинал».

«Он с возрастом совсем противным заносчивым старикашкой стал».

«Он всегда пиарится на знакомстве со знаменитостями, с младых лет, это как раствор между кирпичами при кладке стены».

«Не подумайте, что я сразу бросил читать, нет, я честно заставлял себя. Мат я пережил легко, в конце концов в мужской среде он всегда был и мы знакомимся с ним с раннего детства. Когда пошли первые описания физиологии, я поморщился, но ничего, потерпим, в конце концов, я всё это видел в моей собственной жизни. Но запах нечистот становился всё сильнее, описания натуралистичнее, и к середине повести ты обнаруживаешь, что физиология начинает попросту доминировать надо всем остальным. Есть похожие произведения, описывающие, например, тюремный быт и нравы, тоже крайне жёсткие, но там акценты как-то по-другому расставлены, и таких мерзких ощущений не возникает. Наверное, тут всё дело в чувстве меры, в чутье автора».

«Легко, вроде, читается, образы яркие, но чернушный такой затхлый душок преследовал меня, пока я не закрыл книжку».

«У нас из-за него много людей пострадало, а потом он пробрался к кормушке и забыл и о них, и о своих лозунгах».

«Эдуард Лимонов мне не нравится. Читать его не буду из принципа».

«Небезинтересен факт суицида, совершенного Лимоновым с помощью опасной бритвы и его последующее пребывание в психиатрической больнице».

«Да, писать по-русски автор наловчился, изредка постреливая меткими эпитетами, но в большую литературу, равно как и среднююмалую ему вход заказан. По мере углубления в рассказы Лимонова становится жаль автора, его смешные потуги представляться сексуальным маньяком, где надо и не надо вворачивать похабные слова… жаль, потому что смотреть на все, что происходит в окружающем мире через жалкую призму извращенной сексуальности обиженного в детстве мальчика очень грустно».

«Где бы Лимонов ни проживал, на кого бы ни смотрел — человека или животного — он всегда уносится в грязные сексуальные фантазии. Тут отмечу, что в одном из рассказов есть сцена секса с собакой — ну, это вообще из разряда «как мне это развидеть» применительно не к зрелищу, а к писчебумажному шарлатанству. Это читать не рекомендую, будет очень противно.Рекомендовать могу молодым девушкам для ознакомления с психологией определенной категории мужчин, от которых нужно держаться подальше».

«Дневник неудачника — это исповедь нездорового человека, ненормального в общем принятом понимании этого слова. Я уважаю Лимонова за смелость, честность, неадекват, особенность. Он талантлив, возможно, даже гениален. И плевать мне на его отношения с мужчинами. Но!!! Одно большое НО у меня ко всему его творчеству. Педофилия. Дети — это табу. ⟨…⟩ В книге много разного рода рвотных масс. По-другому не скажу. И это нормально. Человек, пишущий дневник, начистоту все выплескивает на бумагу. Все его переживания, падения, взлеты, все все все я вижу в этой книге. Мат, к которому я привыкла за время прочтения Лимнова, уже не вызывает первоначального отвращения. Все имеет право на жизнь. За исключением одного, но самого главного: педофилия — это зло, это мерзость. Это то, что полностью талант Лимонова перечеркивает, опускает на дно».

* * *

Журналист Алексей Кунгуров о Лимонове (сам, правда, матерщинник и т.д.), kungurov.livejournal.com (18.03.2020):

«Как человек — самодовольное говно с прущей из всех щелей манией величия. Как политик он — никто, всего лишь откровенный путинский шнырь, крымнашист, призывающий убивать тех, кто не готов вставать раком перед ⟨…⟩ русского мира, сторонник войны с Казахстаном за отторжение его северной «исконно русской» части, победобесный фашист, требующий введения в Уголовный Кодекс статьи, карающей «за неуважение к 9 мая». Короче, конченая мразота».

«Да, когда-то он был и политзеком, и противником плешивого чекиста, провозгласившим лозунг «Россия без Путина», инициатором ряда оппозиционных и псевдоопоозиционных общественных инициатив и политических проектов. Но весь этот нонконформизм безнадежно перечеркнут последними шестью годами, когда Лимонов со всей присущей ему упоротостью стал ярым путирастом, импэрцем-крымнашистом (впрочем, он всегда им был), террористом-лугандоидом, мракобесом, яро поддерживающим политические репрессии против мыслепреступников, завсегдатаем помойных политических ток-шоу на госканалах (да он еще гордился тем, что получал за эфир 50 тыс. руб!) и откровенным лизоблюдом, публично славящим ⟨…⟩ (в общем, Путина — А.Б.)».

* * *

Лимонов и промискуитет (беспорядочные половые связи). В «Другой России» «великий русский писатель» трындит за вот это самое много и страстно. В одном пакете с промискуитетом — «общностью жён» — идёт у него соответственно «общность детей»: семья де не нужна, а потомков должно воспитывать общество (всех — в сиротские дома, значится: чтоб не мешали родителям промискуитетить). В описании своего варианта правильного общества Лимонов избегает дискредитированного слова «коммунизм», но позволяет себе слово «коммуна», так что в экономической части этот босяк наверняка подразумевает «общность имущества» и колхозизацию кочевой экономики.

Вот возможные объяснения (не взаимоисключающие!) этой странной позиции в отношении промискуитета и разрушения семьи:

— безответственное оригинальничание, стремление выделиться;

— заигрывание с прыщавыми сопляками, от которых шарахаются девушки (сопляки были нужны Лимонову для его партии);

— абсурдизация организма;

— уродливые перекосы в личном наборе инстинктов (следствие плохой наследственности, мутации, травм головы в раннем детстве, неправильного питания, употребления психотропных веществ или чего-то ещё).

Интересно, свою дочь 2008 года рождения Лимонов теперь (2020) тоже нацеливает на промискуитет? А сдать её в детский дом он ещё не пытался потому, что там — не промискуитетное воспитание? Кто не может сагитировать за промискуитет свою жену или дочь за неимением оных либо из-за их упрямства, должен попробовать сагитировать свою сестру или мать — прежде, чем подкатывать с этим к другим людям.

Массовый промискуитет — это собачья чушь по ряду причин (от немассового промискуитета общество только страдает, но не разваливается).

Промискуитет скорее не ложится на человеческие инстинкты, чем ложится. Постоянный личный «партнёр» под боком — это…

— наилучшая форма отношений при наличии состояния влюблённости;

— ублажение твоего чувства собственности;

— удовлетворение потребности в дружбе, в надёжной компании;

— меньшее беспокойство за твоих детей;

— более редкое появление оснований для ревности;

— совместное хозяйство с высокой степенью доверия участников;

— отсутствие опасений по поводу заразных болезней, передающихся половым путём (а их ведь около 20);

— экономия душевных сил, в том числе на поиске «партнёров».

Любовь к своим детям — это у психически полноценных людей один из сильнейших инстинктов. За детей отдают свою жизнь, если надо. Из этой любви проистекает устойчивая семья. Поэтому приставать с идеей бессемейности есть смысл только к наивным соплякам, у которых нет ни киндеров, ни радости любви к женщине, или к больным на голову.

Менять «партнёров» шибко горит не всем, а только «озабоченным»: преодолевающим посредством этого комплекс неполноценности. Остальные худо-бедно обустраиваются и при существующей системе отношений полов.

Уже одной только этой пропаганды промискуитета ДОСТАТОЧНО, чтобы заключить, что Лимонов либо не такой уж хороший аналитик, либо опасный моральный урод. Скорее всего, и то, и другое. А версия «агент на подрывном задании» представляется малоубедительной.

Кстати, во вполне мусульманских обществах действительно разрешены аж 4 жены, вот только мало кому из мужчин удаётся обрести хотя бы двух: женщины попросту не хотят быть вторыми жёнами, когда есть хороший шанс стать единственными.

Мусульманское разрешение многожёнства появилось как реакция на высокие потери мужского населения в войнах. Будут снова высокие потери — будет и реальное многожёнство. В условиях же маловоюющего современного общества многожёнство одних означает безжёнство других, а это чревато жестокими бунтами молодых и горячих, но бедных холостяков против богатых многожёнцев. А богатым это надо?

Далее, многожёнство привлекательно и посильно в лучшем случае первые лет 30 супружеской жизни, а что делать дальше? Прогонять некоторых жён, чтобы не наставляли рогов или чтобы приставали? А это не подло, случаем? И не чревато женскими эксцессами со смертельным исходом в мужской части общества?

В общем, моногамия — это наиболее экономичная, наиболее справедливая, наиболее спокойная в социальном аспекте, наиболее эффективная в отношении потомства, в среднем НАИБОЛЕЕ ЛОЖАЩАЯСЯ НА ЗДОРОВЫЕ ИНСТИНКТЫ форма отношений мужчин и женщин репродуктивного возраста, а Эд Лимонов соответственно — неуёмный мутный дедок с деструктивными наклонностями, воображающий себя передовым человечищем. Ррреволюция в исполнении таких деятелей — это замена шила на мыло: одних не понявших главного и не способных к умеренности на других — с попутным неизбежным уничтожением материальных ценностей и нехудшего «человеческого материала». Раньше это уничтожение хотя бы компенсировалось «освежением крови» в правящем слое, теперь же дегенератов полно во всех слоях общества, так что некем даже освежать.

Надежда может быть только на мизантропов, но их ведь мало.

Прочее у меня поводу Эдуарда Лимонова

Из книги «В преддверии катастрофы»:

16.04.2007:

«И что, Вы по одну сторону с Эдичкой? О котором некий Бурьяк очень точно говорит: «Эдуард Лимонов — грустный клоун российской политики; ходячий факт, доказывающий, что на «авангардной» основе не выстроить ничего хорошего, даже если ты честен, талантлив и смел». Который прозвел на свет перлы типа: «Придя к власти, НБП произведет революционные по своим масштабам преобразования в России, построит ТОТАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО, права человека уступят место правам нации. Внутри страны будет установлен железный русский порядок, климат дисциплины, воинственности и трудолюбия.»»

Потупы только прогнозируют будущее (чтобы раньше других к нему приспособиться), Лимоновы же его делают: через уличную и прочую борьбу либо через распространение своих идей.

У Лимонова, в отличие от некоторых «харизматиков», есть не только припыленность и заноза в заднице, но ещё «искра Божья», поэтому даже когда Лимонов ошибается, он ошибается НЕ ТАК, как другие. И даже когда Лимонов говорит нехорошее слово из трёх букв, он делает это не так, как другие, и людям лучше прислушиваться.

Уже одна только работа Лимонова «Дисциплинарный санаторий» по значимости, наверное, перевесит «всего» Фукуяму вместе с Хайеком и Фроммом впридачу.

Выставлять Лимонова отрицательным персонажем только за то, что он сказал, что хочет строить «тоталитарное государство»,— это неинтеллигентно, дёшево, политически грубо и бесперспективно, свидетельствует о поверхностности представлений и отдаёт мелкой ангажированностью. Такой автор, как Лимонов, НЕ МОЖЕТ использовать столь важное понятие, как «тоталитарное государство», не внося каких-то собственных нюансов в подход к рассматриваемому предмету. Надо разбираться в этих нюансах, а не клеить на автора расхожую этикетку, продающуюся в каждой либеральной лавочке вместе с куревом и жвачкой.

Своим чрезмерным тоталитаризмом Лимонов уравновешивает чей-то чрезмерный либерализм и поэтому в качестве апологета тоталитаризма он, в отличие от самого тоталитаризма как реализованной крайности, не только полезен, но и необходим.

Лимонов — фигура уровня Геракла, Ахилла, Диомеда, Одиссея и братьев Аяксов. Он — герой: по складу характера, образу жизни и писательским достижениям. Свора посредственностей высматривает у него неизбежные ошибки и слабости и поднимает радостный крик по всякому реальному или надуманному поводу, а Лимонов шагает через их головы дальше.

Да, мне симпатичны люди, которые, обозлившись, способны полезть на штыки. Если это враги, то хотя бы знаешь, что тратишь время не на какое-нибудь дерьмо.

Я бы для Беларуси обменял на трёх-четырёх Лимоновых весь белорусский «союз писателей», да ещё «институт философии» впридачу. Но в Беларуси даже ОДИН Лимонов невозможен, причём не столько потому, что «сверху» постараются его поскорее задавить, сколько потому, что давить его будут «внизу»: тихим бойкотом, мелким саботажем и тонкими пакостями.

17.04.2007:

«Вам нравится идея «русского порядка», кстати, не лимоновская? И права нации вместо прав человека? Кстати же, где Вы видели оригинальные идеи или сюжеты самого Эдички? Вы готовы подписаться под фразой: «Нам известна только одна программа, и эта программа такова: борьбу нужно вести не ради какой-либо идеи, а ради того, чтобы эта идея служила русской нации?»»

Человек с мышлением уровня Лимонова всегда шире совокупности своих высказываний («А что — есть люди, которые не шире?!» — Да сколько угодно — особенно среди эрудитов!) Кроме того, он гибок и способен к развитию.

Мне почти БЕЗРАЗЛИЧНО, какие у человека взгляды, если он …

1) стремится к истине, а не к доминированию в споре;

2) добивается справедливости, а не победы над ближним;

3) склонен дискутировать корректно, а не любоваться собой на фоне оппонентов;

4) готов к пересмотру не только отдельных своих мнений, но и основ своего мировоззрения; настроен учиться, усваивать новое, идти вперёд;

5) интуичит и рассуждает, а не манипулирует словами и трещит.

Если он где-то немного не дотягивает до этих качеств, надо ПОМОГАТЬ ему дотянуться.

С таким человеком всегда можно договориться: перетащить его на свою сторону, перейти на его сторону, выработать совместную общую позицию, которая будет не компромиссом, а продуктом развития исходных позиций оппонентов. Поэтому даже если Лимонов будет заявлять, к примеру, что он за людоедство или за истребление именно таких, как я, я отнесусь к его высказываниям со спокойным любопытством и только поинтересуюсь основаниями его подхода.

Лимонов — это другой уровень мышления: не тот, с которым приходится каждодневно иметь дело и носителей которого лучше переводить в категорию врагов (дураков, сумасшедших) даже за несколько опасных высказываний.

Довольно большая смелость, самоотверженность, материальная и моральная неангажированность — необходимые условия успешной работы МЫСЛИТЕЛЯ. У Лимонова всё это есть. Поэтому есть и РЕЗУЛЬТАТ.

* * *

Мне почти БЕЗРАЗЛИЧНО, какие взгляды у эффективно думающего человека, потому что они вторичны по отношению к его МЕТОДУ думания. Важнее то, КАК человек думает, а не то, ЧТО он надумал по своему методу или и вовсе некритично заимствовал и выдаёт за выстраданное собственное или за какие-нибудь «законы природы». Предложи ему другие основания (ранее не попадавшие в поле его зрения) — и он придёт к другим обобщающим выводам, если сможет. А вот его «КАК» если и изменяется, то очень мало и медленно. С «КАК» бесполезно бороться без очень тщательной подготовки: оно — в числе самых тонких и малоисследованных вещей, которые в конечном счёте определяют будущее человечества, но которые для него почему-то сложнее, чем, к примеру, ядерная физика.

Кто постигнет это «КАК» в отношении думания и сможет дать практически реализуемые рецепты перенастройки человеческой мыслительной способности на более действенный лад, тот спасёт человечество от псевдомудрости его блестящих интеллектуалов и их менее блестящих, но зато многочисленных и верных последователей, стабильно ведущих дело к глобальной катастрофе. Люди в большой опасности, но защищать их надо в первую очередь от них самих — от их высокого мнения о своей удивительной способности думать или даже вовсе без думания одним лишь могучим чутьём выбирать правильные и почти правильные пути.

«Вам нравится идея «русского порядка», кстати, не лимоновская?»

Да, мне НРАВИТСЯ идея РУССКОГО ПОРЯДКА. Только в МОЁМ варианте, то есть без вредных крайностей, без повторения старых глупостей. Я против того, чтобы в толпе «цивилизованных народов» идти к генетическому и нравственному вырождению и глобальной катастрофе природопользования и уповать на то, что наука вдруг внезапно вопреки всему в самый последний момент всё-таки позволит как-нибудь выкрутиться и отвертеться. Я не прочь попробовать и ЛИТВИНСКИЙ порядок, но что-то пока не набирается достаточное количество пассионариев. Единственная альтернатива РУССКОМУ (ЛИТВИНСКОМУ) ПОРЯДКУ — дегенератско-педерастический, а в перспективе — китайско-турецко-арабско-индусско-негритянский порядок, как в нынешней Европе.

А Вы за какой порядок? А гражданин Потупа?

«Кстати же, где Вы видели оригинальные идеи или сюжеты самого Эдички?»

Я считаю, что оригинальным у Эдуарда Лимонова является, к примеру, вот это (из «Дисциплинарного санатория»):

«Испуганное проявлениями своего собственного каннибализма в первую и более всего вторую мировую войну, «цивилизованное» человечество отшатнулось от hard— к soft-режимам. (Плюс сыграли роль еще два важнейших фактора: 1) сдерживающее агрессивность влияние ядерных вооружений и 2) появление новых технологий производства, сделавших возможным закармливание масс.) Если сущность hard заключается в физическом подавлении человека, то soft основано на поощрении его слабостей. Идеал жесткого насилия — превратить мир в тюрьму строгого режима, идеал мягкого — превратить человека в домашнее животное».

Если Вы считаете, что он это передрал, то у кого? Дайте цитату, а я сравню. Для авторов уровня Лимонова передирать у кого-то — это не просто неприемлемо, а и вовсе невыносимо. Людям типа Александра Потупы — любителям «популяризовать» и «обобщать» — наверное, понять это трудно. Если у лимоновых что-то получается похожее на то, что есть у других, это либо случайное или нечаянное сходство, либо оказался добавлен существенный нюанс. Передирать — это профессорское, это mainstream. Передирают, наоборот, у лимоновых: переформулируют на корявом наукообразном языке в своих диссертациях (так что едва ли узнаешь первоисточник), попутно «обеззараживая» (удаляя то, что способно ВЛИЯТЬ), и потом ходят в «докторах наук», «академиках» и «учёных с мировым именем».

18.04.2007:

«Тогда, 60 лет назад, важно было обеспечить право на бегство из тюремных режимов (каковым с удовольствием воспользовались Ваши любимчики Зиновьев и Лимонов)».

И Зиновьев, и Лимонов, насмотревшись на либерализм, вернулись в «тюрьму народов» в крайне разочарованном состоянии и написали лучшие разоблачительные книги о Западе. Образованцам, впрочем, читать их не рекомендуется: всё равно не поймут.

* * *

Дальше — наконец, о НБП (материал 2004 г.):

Смешное и жалкое зрелище: могучий ум разродился вздором и носится с ним упорно, как с чем-то значительным. Один из самых ярких, сильных и плодовитых политических аналитиков оказался довольно плоским в отношении синтеза. Энергичный, искренний и очень убедительный в речах защитник России попал ненароком в число самых вредных для неё личностей.

Эдуард Вениаминович!

Вы одержали кое-какие успехи в партийном строительстве потому, что вам позволили их одержать: Вы оказались нужны правящему слою в качестве фашистского пугала. Вас бьют — но так, чтобы не прибить. А если вас совсем не бить, Ваша партия перестанет быть привлекательной для желающих пострадать за народ. Какая-нибудь чиновная сволочь наверняка ещё и ржёт про этому поводу в кругу себе подобных нравственных уродов.

Пока есть НБП, Путины будут выглядеть героями-антифашистами, даже если сами увязнут в фашизме по грудь или по шею. Кстати, непонятно, как Вы можете этого не понимать: у Вас же есть прекрасная, написанная ещё в 1984 г. статья «Исчезновение варваров». О том, как после внезапноой фантастической пропажи Советского Союза Запад, наконец, осознал, насколько это враг был ему полезным. Сегодня Вы сами — в роли полезного врага. Впрочем, возможно, что Вы это уже поняли, но Вам трудно отречься от сделанного.

Вы нейтрализуете своей нацистской чепухой множество хороших людей. А может, и перемалываете их (зазря что ли ваш лозунг «Да, смерть!»?). Вы застряли в старых альтернативах, когда надо искать новые. Вы делаете ставку на подростковый максимализм не потому, что молодёжь — самая «подъёмная», а потому что она самая наивная и у неё наименее благоприятное для выживания соотношение между энергией и опытом.

Но может, это намеренный примитивизм? Тактический приём такой: собрать под свои знамёна побольше туповатых агрессивных выродков, а потом израсходовать их на хорошее дело — на обеспечение прихода к власти лучших людей? Задумка интересная. В ней определённо что-то есть, но ведь такая изощрённость не «ложится» на Вашу прямолинейную личность.

Вам импонирует фашистский героизм, фашистский культ борьбы? Мне тоже. Но ничего хорошего в практическом концентрированном фашизме нет. Хорошими могут быть лишь элементы фашизма, да и то лишь, когда к месту. Что, народу не понять таких сложностей? Но ведь Вы сами-то способны их понять. По большому счёту, народу понимать и не надо: для этого у него есть лучшие люди. Главное, чтобы понимали они: те, за кем будут идти другие, думая, что тоже понимают, или просто потому, что их лидеры им симпатичны. И кстати, по-моему, русский народ скорее поймет эти сложности, чем примет концентрированный фашизм.

Ваши лучшие публицистические книги — неимоверно выше программы Вашей партии. Я думаю, Ваш могучий талант, Ваш заряд энергии, Ваша самоотверженность, Ваша честность очень нужны России. Вы — из лучших, а среди добившихся известности людей Вы, наверное, даже лучше всех. Вы — без преувеличения герой. Но поднимитесь же в своей политической практике до уровня шедевров своей публицистики. Потому что сегодня символом Вашей партии не лимонка должна быть, а старые грабли.

* * *

Культурный либерализм Вашей партийной программы имеет неявной целью оправдание Ваших собственных художественных загибов-перегибов.

Как публицист вы зачастую потрясающи: пишете крепко, без дурной патетики, без стремления кому-то угодить. Ваши саморефлексии обычно очень здравы и, можно сказать, образцовы. Вы — не перо, а сокровище. Но этот портрет существенно портят Ваши сексуальнонаркотические «эксперименты» и языковые вольности в некоторых Ваших книгах — тех, которые в будущем приличном русском обществе если и доведётся издавать, то лишь с многочисленными значками ⟨———⟩ вместо известных слов.

При всей искренней симпатии к Вам и при всём почтительном — снизу вверх — взгляде на лучшую часть Вашей политической публицистики, я должен заметить, что Вы не годитесь в центральные фигуры в борьбе за возрождение России. Вы — не великий деятель, а, скорее, курьёз. Зачисли такого в полк — потом не оправдаешься за его странности. Даже если Вы на ведущее место и не претендуете, а считаете себя вынужденным временно идти впереди, пока не появятся лучшие, всё равно надо быть много осмотрительнее.

У Вас:

«Экспериментируя с сексом и наркотиками, «исследуя» помимо моей воли дно американского общества, я чувствовал себя несчастным, но спокойным». («Мазохизм — государственная политика СССР времен перестройки» Собеседник. 1990. №43)

«Эксперимент» — достаточная ли это интерпретация известных особенностей Вашей биографии? Декларация «полной свободы» развития культуры в программе Вашей партии (то есть наверняка в ВАШЕЙ программе) — говорит о том, что у Вас отсутствует сильное сожаление от «экспериментах». Может, удались?

Нет, я понимаю, что творческий человек живёт «вразнос»: ходит по лезвию ножа и всякому такому, испытывает зуд открывательства и презрение к расхожей морали. Но ведь можно соблюдать меру и в этом, иначе «разнос» может повредить восприятию творческого продукта, через него созданного.

Вы этими «экспериментами» создали значительное неудобство своим почитателям, включая меня. Как будто невозможно было перетерпеть! Или переложить проведение самых сомнительных опытов на менее ценные кадры! Теперь, если я вздумаю процитировать Вас для аргументации в серьезном споре, мне могут возразить: «Так Эдик же — педик!» (в том-то и беда, что я с этим уже сталкивался). И что мне тогда делать? Рассказывать про Вашу личную сексуальную жертву ради расширения человечеству горизонтов познания? Или про то, что педики иногда тоже выражают толковые мысли? Или небрежно выдавать известный афоризм «Один раз — не педераст»? И ведь я уверен, что Вы по сути не педик и даже не гомик, но далеко не все так бережно относятся к талантливым людям. Немногие оценят Вашу искренностьдо-конца. Скорее, обратят внимание на Вашу неразборчивость. Мало мне того, что приходится защищать от обвинений в «голубизме» Ленина и Гитлера, так теперь ещё и Вас.

Да уж, спасёшь тут Россию! В какого деятеля ни ткни — окажется если не голубоватым, так «с прожидью», в лучшем случае просто грузин. А отыщешь «истинно русского человека», так тот непременно будет дурак и православный мистик, хотя, может быть, и учёный.

У Вас:

«Что касается моего первого романа, то это современный роман и, как таковой, он необходимо безжалостен, революционен, безумен, пошл и вульгарен. Так же как революционны, пошлы и вульгарны книги Жана Жэнэ, Хуберта Селби, Генри Миллера, Пазолини, Чарлза Буковского, Вильяма Борроуза, как книги американки Кафи Акер (которой я, кстати говоря, приятель). В 1984 г. критик «Интернэйшнл Геральд трибюн» Джон Оке именно и поместил меня в компанию вышеназванных писателей, определив это направление, как «грязный реализм». Чем я и горжусь. Мои книги живые. Сегодняшняя литература, да еще в такой тяжелой стране, как СССР, ДОЛЖНА, ОБЯЗАНА быть пошлой и жестокой, как сама действительность». («АПРЕЛЬСКИЕ ТЕЗИСЫ: Интервью с самим собой», №3, апрель 1991 г.)

А пусть бы Вы лучше сказали вместо этого приблизительно следующее:

«Когда я был сравнительно молод, то, будучи, можно сказать, загнанным в угол, насовершал неординарных поступков, про которые теперь не знаю что думать: то ли сожалеть о них, то ли ими гордиться. Кстати, как раз им я обязан тем, что удалось выдвинуться из общего ряда. А иначе было бы никак. Вырожденцы приняли меня за вполне своего и позволили стать популярным».

Между прочим, я так это и понимаю. Но ведь Вы-то бодритесь! Мало того, складывается впечатление, что и свою идеологию Вы строите так, чтобы самому относительно неё хорошо выглядеть, а это уже никуда не годится. Вы к фашизму добавили дегенератский «авангард» и получили то, что выражено в названии этой статьи.

Но может, это своеобразная порядочность мешает Вам отречься от всяких колоритных дружков, которых Вы за много лет насобирали по разным авангардным помойкам Европы и Соединенных Штатов…

* * *

О программе Вашей партии. Не знаю, насколько она выражает намерения, а насколько изображает их в соответствии с неким большим тайным планом. Попробую исходить из того, что она написана правдиво.

Заявленная в программе идея иерархизма — гнилая. Иерархизм не может быть главным принципом эффективной социальной организации. Тот же любимый Вами Рим в свои лучшие годы вовсе не был иерархичным.

Попробуйте разобраться, кто кому подчинялся у римлян: цензоры консулам или преторы эдилам. И какие коммиции были главнее: трибутные, центуриатные или куриатные А ведь вдобавок все магистратуры не являлись единоличными:

«По римской конституции все магистратуры были коллегиальными (2 консула, 2 претора, 4 эдила, 10 народных трибунов, 4 квестора), ежегодно переизбираемыми и неоплачиваемыми». («История Древнего Рима» под ред. В. И. Кузищина, 1981, стр. 63)

Мы видим у римлян, скорее, стремление выстроить систему противовесов, стремление избежать иерархии.

А что творилось в римской армии? Попробуйте нарисовать для неё пирамиду подчинения. Вот кое-что из научного предисловия к книге Юлия Цезаря «Записки о Галльской войне»:

«Трибуны в количестве шести на легион, происходили обычно из всаднического сословия. Ввиду их молодости и неопытности Цезарь не особенно доверял им, и потому в его армии они не пользовались старым правом командовать по очереди в течение двух месяцев легионом».

«Центурион командовал центурией, то есть одной шестидесятой легиона. В каждом манипуле командир первой центурии (prior) был выше командира второй (posterior) и командовал всем манипулом. Первый центурион (1-й когорты) назывался primus pilus, или primipilus; самым младшим был центурион 2-й центурии 3-го манипула 10-й когорты (decimus hastatus). ⟨…⟩ Центурион центурии триариев в каждой когорте командовал всей когортой».

«Легаты прикомандировывались сенатом к главнокомандующему сообразно с его желанием. Они обыкновенно исполняли наиболее ответственные поручения полководца — то в качестве командиров одного или нескольких легионов или всей конницы, то в качестве заведующих набором или постройкой флота и т.д».

Пирамида была в монгольской армии времен Чингисхана. Но сравните, сколько просуществовала монгольская империя с её «пирамидальной» армией и сколько римская с её слабоиерархической.

Даже средневековое общество не было вполне иерархическим: в нём иерархии феодалов противостояли иерархия церкви, свободные города, страшные лесные разбойники и весёлые трубадуры, которые бродили по дорогам и пели песни, которые народ очень любил. А вдобавок существовали монашеские ордена, которые номинально подчинялись только папе, и тайные секты сатанистов, которые не подчинялись никому.

Среди прочего, иерархия — то, чего не любят герои. Даже если они в ней локализуются на самом верху. Героям не нравится ни подчиняться, ни повелевать. Оказавшись в царях, они панибратствуют с ближним кругом, не гнушаются подсаживаться к солдатскому биваку, лично ходят в атаку и т.д. Иерархия — это для слабых: для случайных баловней судьбы, для износившихся бывших героев, для их негероических детей.

* * *

Другая ключевая идея Вашей партийной программы — «традиция» — и вовсе мутная. Неужели Вас, такого проницательного, самостоятельного и упрямого, завораживает мутная болтовня «традиционистов» и Вы верите, что где-то есть «старая колея», в которую можно вернуться и тем самым решить основные проблемы? И при этом вдобавок как-то совместиться с «авангардом»? «Традиция» — это недоказуемая и неопровержимая мистическая фикция, которой дурачат уже не одно поколение образованцев. Если вы будете кормить народ мифами, то всегда будут находиться сильные люди, которые скажут Вам, что вы лжец и дешёвка и рассказываете старые сказки вместо того, чтобы смотреть правде в глаза.

* * *

Выведенная в Вашей программе идея «авангарда» — и вовсе дегенератская. Читаем:

«НБП — за современность, модернизацию, авангард…». «НБП твердо уверена, что культура должна расти как дикое дерево. Подстригать ее мы не собираемся. Полная свобода. «Делай, что хочешь» будет твоим единственным законом».

В этом — особенность и, возможно, «соль» Вашей политической позиции. Если указанные заявления — не демагогия и не тактическая ложь, то они — декларация вырожденчества. Потому что при «полной свободе» (и даже при не совсем полной) в культуре «расцветает» в первую очередь уродство: абсурдизм, порнография, садизм — вообще, смакование всяких отклонений. Это отчётливо видно на примере Запада. Получается дегенератский фашизм.

У Вас:

«Глядя на наши региональные отделения Национал-Большевистской Партии, мы с удовлетворением замечаем, что их возглавляют провинциальные журналисты, поэты, рокеры, психопаты, панки, недоучившиеся студенты ⟨…⟩ Потому НБП не занимается массами, не пытается зомбировать трудящихся (равняться с телеимпериями по возможностям пропаганды, оглупления людей мы не можем), но проводит выборочную пропаганду, выявляя и организовывая активное меньшинство: маргиналов».

«Так вот наиболее революционным типом личности является маргинал: странный неустроенный человек, живущий на краю общества, талантливый изувер, фанатик, поэт, психопат, неудачник. Не следует думать, что таковых слишком немного, чтобы хватило на революционную партию. Маргиналов достаточно, их сотни тысяч, если не миллионы. Это целый социальный слой». («Другая Россия», лекция 8-я: «Маргиналы: активное меньшинство»)

Откровенная ставка на людей со странностями — это ново, смело, сильно, честно. Наверное, это даже гениально. Только ради чего? Чтобы просто привести во власть эту пёструю толпу? Или даже не столько привести во власть, сколько дать поиграть в революционеров? Или попросту «сжечь» их ради прихода к власти других, менее странных? Но в политике нужен подъём на новый уровень качества: нужен выход из вечного цикла «наобещали —⟩ взяли власть —⟩ что-то сделали —⟩ выродились ещё больше —⟩ напричиняли вреда —⟩ были сброшены». Необходимость выхода обусловливается плачевным состоянием среды обитания.

Что до меня, то я в принципе не против участия маргиналов и «припыленных» в общественной жизни, но только при условии, что это маргиналы и «припыленные» на почве неприятия слабостей, извращений, излишеств (вообще, дурных крайностей), а не просто стремящиеся реализовать свою «волю к власти» под предлогом спасения России.

* * *

Выраженное в программе Вашей партии стремление подавлять национализм мелких народов на «русской» территории, пренебрежение к своеобразию мелких этносов, намерение сплавить их в русскую нацию — это от Вашей идеологической слабости. Возьмите на вооружение более мощную идею — включающую в себя этнизм в качестве элемента, частного случая — и этнизм сам по себе рядом с этой идеей будет выглядеть ущербным и непривлекательным.

* * *

Может, Эдуард Лимонов, провозгласивший по большому счёту «старенькую» фашистскую программу, чего-то в фашизме не понимает? Напротив, это очень проницательный человек, вдобавок сильно начитанный в политике. Большой специалист по фашизму и нацизму. Из статьи «ПРЕСТУПНАЯ ИДЕОЛОГИЯ»:

«Возбудить в своей нации ненависть к чужим — невеликий труд. Одной любовью к траченным молью национальным костюмам и захиревшему языку (не по вине русских, но в результате общемирового процесса универсализации культуры) не вызвать общенационального сплочения. Нужны более сильные эмоции. А их вызывают трупы. Нужны трупы. Закономерно, что все «республики» неуклонно следуют шаблону ультранационального мышления, сформулированного отрицательно гениальным Адольфом Гитлером в книге «Моя борьба»: «Широкие народные массы состоят не из профессоров и не из дипломатов. Небольшое абстрактное знание, которым они обладают, направляет их сентименты скорее в мир чувствования… во все времена движущая сила наиболее важных изменений в этом мире может быть найдена меньше в научном знании, вдохновляющем массы, но скорее в фанатизме, доминирующем их, и в истерии, которая бросает их вперед».

«Там, где нация, кровь, язык и государство сливаются в одно, неизбежно рождается Монстр, опасный для окружающих народов и для народа, который его породил. Можно создать такого Монстра сознательно, возможно зачать его в известном смысле «случайно». В свое время в Германии Адольф Гитлер создал яростного Монстра намеренно и на научной основе. Своим гипертрофированным ультранационализмом Германия дала в 1933–1945 гг. пример, до какого крайне преступного предела может дойти национальный режим».

«Может ли существовать мирный, непреступный национализм? Категорически нет. Ибо с исчезновением «врага» национализм теряет смысл, умирает. Недаром специалисты часто называют национализм «временной» идеологией. В самом деле, найдите на карте мира страны (помимо ядовитых режимов, выросших на развалинах Восточной Европы, СССР и Югославии), где бы восторжествовали и правили националистические идеологии? Я знаю только одну такую страну: Израиль». («Советская Россия», 2 ноября 1991 г.)

Но может, Вы считаете свою партию «временным вариантом»? Или исходите из соображения, что надо размахнуться посильнее, чтобы добиться хоть чего-нибудь? Или, того более, Ваша партия — элемент сложной многоходовой игры, в великий замысел которой посвящены очень немногие — тайный штаб спасателей России? Тогда мне лучше помолчать, чтобы не привлекать внимания врагов России к вашим могучим секретам.

* * *

Из Вашей «сексуальной программы»:

«В здоровом обществе надо начинать секс не позднее 13 лет ⟨…⟩, а в случае опоздания следует лишать девственности торжественно, в день рождения. Новая цивилизация будет позволять все формы сексуального общежития, в том числе и семью (до тех пор, пока партнёров связывает любовь), но поощрять семью не будет». («Другая Россия», лекция пятнадцатая, «Сексуальная комфортность»)

Поверьте, после таких откровений можно потоптаться по Вам от души, наступая на самые болючие места. Но скажу только наименее обидное: Ваши рассуждения на тему отношений полов — безответственная и позорно поверхностная болтовня, выдающая нежелание разбираться в сути предмета и заставляющая полагать, что Вы — не смелый мыслитель, допускавший сомнительные «эксперименты», а безнадёжно разболтанный тип, которого по какому-то капризу занесло в патриотический лагерь и которого надо оттуда поскорее и без жалости гнать. Вообще, в «Другой России» вы предстаёте карикатурой на патриота, законченным деструктором, вполне «климовским персонажем».

* * *

Кстати, я боюсь: вдруг пришлёте кого-нибудь разобраться с критикой на месте. Или кто-то устремится сам по велению горячего революционного сердца. У фашистов ведь это всегда было в порядке вещей — и даже, можно сказать, являлось вопросом чести. Поэтому данную тему я больше нигде, кроме как здесь, трогать не буду.

По-моему, Вы со своей партией так и останетесь в маргиналах: заметных, но не способных вырасти значительно. А если всё-таки не останетесь и не изменитесь, для меня это в личном плане будет тоже не совсем плохо: появится повод попутешествовать. Если успею смыться, буду строчить за границей про то, что Россия — страна в целом неплохая, а где-то даже и хорошая, вот только простоватых фашистов в ней что-то в последнее время развелось слишком много, а скоро будет ещё больше, если мне не дадут какой-нибудь премии или просто хорошего пайка. А чтобы больше впечатлить потенциальных спонсоров, я не сразу вставлю выбитые на родине зубы. Эта мысль успокаивает, но ещё спокойнее мне было бы, если бы я услышал по своему адресу «Да кому он нужен!». Я же не «нацбол» и потому охотно говорю: «Нет, смерть! Не сегодня. Не со мной. Лучше вон с тем туповатым парнем: от него всё равно толку не будет».

Все мы хотя бы немного позёры. Я не знаю, насколько сильно позёрство в Вас. Я не знаю, что Вам важнее: эффектная поза или правда. Но у меня есть наивная русская вера в то, что встречаются люди, для которых правда почти так же важна, как собственная жизнь, а иногда и важнее. И мне иногда кажется, что Вы — из таких, только часто заблуждаетесь.

А то оставайтесь таким, как есть, вместе со своей партией. Мне лично тоже будет польза от существования авангардно-фашистского чудовища: я со своей жалкой «воинственной умеренностью» буду на таком фоне выглядеть человеком со взглядами, которые вполне можно терпеть.

* * *

Эта статья писалась долго и по-разному. Сначала я был почтителен — впечатлённый «Исчезновением варваров». Потом, после ознакомления с «Другой Россией», я разозлился. «Выравнивать» текст я не стал: пусть будет видно, что я за Вас боролся.

Наверное, Вы всё-таки враг. Бывший неплохой человек. Не туда свернули. Бывает. О, если бы Вы удержались на уровне «Исчезновения варваров»!

В «Другой России» (кстати, по преимуществу довольно поверхностной и трескучей книжке) Вы — вздорный похотливый старичок, занимающийся литературным развращением малолетних. Поэтому я склоняюсь к тому, что лучше не цитировать даже самые сильные из Ваших книг. Мы с Вами противоположны. Мне тоскливо? Нет, мне и вовсе скверно.

* * *

Эдуард Лимонов — грустный клоун российской политики; ходячий факт, доказывающий, что на «авангардной» основе не выстроить ничего хорошего, даже если ты честен, талантлив и смел.

———————————————————————————————

07.09.2004

ПРОГРАММА НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИСТСКОЙ ПАРТИИ

С небольшими комментариями

СУЩНОСТЬ ИДЕОЛОГИИ

1. Сущность национал-большевизма — испепеляющая ненависть к античеловеческой СИСТЕМЕ троицы: либерализма/демократии/капитализма. Человек восстания, национал-большевик видит свою миссию в разрушении СИСТЕМЫ до основания. На идеалах духовной мужественности, социальной и национальной справедливости будет построено традиционалистическое, иерархическое общество.

Экстремизм, рассчитанный на зелёную молодёжь, психопатов и отчаявшихся. «Человек восстания» — звучит прекрасно, сильно, вот только означает агрессивного выродка. Восстание должно рассматриваться как крайнее средство.

«Разрушение СИСТЕМЫ до основания» — звонкая демагогия. В СИСТЕМЕ всегда есть что сохранить.

Традиционное общество не было существенно иерархическим. Иерархия — производное цивилизации.

Наверное, имели в виду не «социальную», а классовую справедливость. Но наличие экономических классов в «иерархическом обществе» — отталкивающая деталь, поэтому её решили опустить.

ВРАГИ

2. Внешние враги национал-большевизма: Большой Сатана — США и мондиалисты Европы, объединенные в НАТО и ООН. Внутренние враги: класс «пиджаков» — бояр-чиновников, мародеры-новые русские, космополитическая интеллигенция.

А как же враги «совсем внутренние»: глупость, дурные влечения, невежество, псевдообразованность, аморализм, неуместная лень?

ЦЕЛЬ

3. Глобальная цель национал-большевизма — создание Империи от Владивостока до Гибралтара на базе русской цивилизации. Цель будет достигнута в четыре этапа: а) Превращение РФ в национальное государство Россию путем Русской Революции, б) Присоединение населенных русскими территорий бывших союзных республик, в) Сплочение вокруг русских евразийских народов бывшего СССР. г) Создание гигантской континентальной Империи.

«Империя от Владивостока до Гибралтара» — цель, выведенная псевдонаукой под названием «геополитика». Может, эту клоунскую цель вставили для того, чтобы о партии больше говорили.

ГОСУДАРСТВО

4. Придя к власти, НБП произведет революционные по своим масштабам преобразования в России, построит ТОТАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО, права человека уступят место правам нации. Внутри страны будет установлен железный русский порядок, климат дисциплины, воинственности и трудолюбия.

И какой же полноценный человек захочет быть рядовым гражданином в таком государстве? В фюрерах среднего уровня — ещё куда ни шло. Выход: всех социально активных — в фюреры, всех пассивных — в рядовые: сытые, трудолюбивые, дисциплинированные, готовые умереть за Родину, за фюреров. Фюреры захотят, чтобы их дети тоже были фюрерами — независимо от своих достоинств. Дети фюреров будут получать лучшее образование и преимущество в карьере. Вскоре вся пирамида фюреров морально и интеллектуально деградирует. А если старшие фюреры станут мешать младшим фюрерам деградировать, то будут свергнуты под каким-нибудь предлогом.

О трудолюбии. Лень — это не всегда плохо. Зачастую она сберегает естественную среду. Благодаря лени оказались несделанными очень многие гадости и глупости.

5. Парламент России будет состоять из двух палат: Палата депутатов (450 мест) будет законодательной и выборной: второй палатой станет Палата представителей (900 мест), совещательная и невыборная. Во вторую палату будут выдвигаться представители народа по народным предложениям: представлены будут профессии, возрасты, авторитеты общественные и религиозные. Глава правительства будет опираться на Палату представителей, получая от нее рекомендации.

А в чём будет проявляться провозглашённая ранее тоталитарность?

6. Россия будет разделена на управляемые из центра стратегические округа; национальные республики и края будут упразднены, а их «президенты» разогнаны.

Программа уничтожения этносов — и русского в том числе. Страх перед этнизмом — свидетельство слабости подхода.

ГЕОПОЛИТИКА

7. Денонсируем Беловежский договор, и как следствие, границы России будут пересмотрены. Объединим всех русских в одном государстве. Территории отколовшихся от нас «республик», где русское население составляет более 50%, будут присоединены к России путем проведения местных референдумов и их поддержки Россией (Крым, Северный Казахстан, Нарвский р-н и пр.) Стремления нац. меньшинств к сепаратизму будут безжалостно подавлены.

Зачем же БЕЗЖАЛОСТНО? Да затем, что нравится смаковать перспективу большого насилия.

8. Во внешней политике повернемся к США спиной, лицом к Азии. На континенте возможна дружба с Германией, Ираном, Индией, Японией.

Геополитические предрассудки. Дружить надо со всеми, только осторожно.

9. Расторгнем все договора с Западом. Прежде всего пошлем МВФ на три буквы. Откажемся отдавать кредиты и арестуем все иностранные вложения в России. Доллар вышвырнем от нас под зад ногой. Дабы остановить агрессивное нашествие иностранных товаров и их низкопробной масскультуры, опустим железный оградительный занавес на наших границах. Вступление в мировую рыночную экономику убило экономику России. Нам оно вредно. В России есть все.

Трескотня. Не все договоры с Западом неправильные. Кредиты надо возвращать, иначе тебя справедливо назовут мразью и при случае накажут. «Железный занавес» мы уже проходили (для государства он так же вреден, как вредна стерильность для индивида). Разрыв отношений с МВФ и избавление от долларов — правильно.

ЭКОНОМИКА

10. Будет создан Русский Социализм, экономическая система, ориентированная на благо большинства населения. Экономика будет основана на принципе прогрессивной национализации. 5 человек работает на предприятии — оно может быть частным, 55 — должно быть коллективным, 555 — находится в собственности региональной, 5555 — принадлежит государству. В переходный период НБП установит экономическую диктатуру.

Так ли уж нужно давать экономической системе название? Тем более — порождающее споры. И «социализм» ведь так или иначе будет не «чистый».

11. Военнослужащие, бюджетники, пенсионеры, все низкооплачиваемые слои населения будут полностью освобождены от налогов. Жилье будет безвозмездно передано в пользование проживающих в нем. Ветеранам войн в Чечне и Афганистане, многодетным и молодым семьям будут переданы пустующие квартиры. Установим уровень зарплаты не ниже прожиточного минимума, квартирная и плата за коммунальные услуги будут заморожены. Введем твердые, фиксированные цены на основные продукты питания: хлеб, картошку, масло, крупы, молоко, говядину.

Социальным паразитам будет раздолье. Вдобавок ослабнут стимулы к экономии в быту.

12. Земля будет принадлежать только государству, т.е. всем нам. Доходы от ее аренды будут поступать в госбюджет. Государство будет поощрять крупные специализированные хозяйства как на базе колхозов и совхозов, так и любые хозяйства нового типа, приносящие пользу нации.

Можно эксплуатировать трудящийся на земле народ и при государственной собственности на землю. Но пункт про форму собственности, конечно, нужен.

13. Вывоз и продажу вне России сырья, электроэнергии, драгоценных металлов, газа, нефти и оружия, а также золота будет производить исключительно государство. Ему же будет принадлежать оборонная промышленность.

Сырьё, электроэнергию, газ, нефть надо экспортировать как можно меньше. И чиновники могут наживаться даже при государственном экспорте.

14. Целью экономических реформ НБП будет создание полной хозяйственной автаркии (самодостаточности) России.

Высокая степень автономности — это хорошо, «полная автаркия» — плохо и нереально. И как «полная автаркия» сочетается с упоминаемым в предыдущем пункте «вывозом»?

КУЛЬТУРА. НАУКА. СВОБОДЫ.

15. НБП твердо уверена, что культура должна расти как дикое дерево. Подстригать ее мы не собираемся. Полная свобода. «Делай, что хочешь» будет твоим единственным законом.

Как быть, если культура начнёт подрывать нравственность и государственную идеологию?

16. Все жизненно важные для нации фундаментальные науки будут приоритетно финансироваться из бюджета государства. Ученым и изобретателям создадим райские условия.

В райских условиях нет стимулов для творчества. Гении хорошо творят, когда мучаются или когда хотя бы боятся. Налицо непонимание феномена творчества.

17. Свобода нации от агрессии мондиализма является залогом свободы индивидуума. НБП — за современность, модернизацию, авангард, но мы оголтелые противники насильственного навязывания нам западных ценностей и заморских «господ-учителей».

«Современность» — гнилая, «авангард» — дегенеративный. Скрытая цель этого пункта программы: оправдать извращенческое художественное творчество Э. Лимонова.

НАКАЗАНИЯ

18. Будем судить и накажем виновных за государственные преступления, совершенные высшими должностными лицами государства с 1 января 1986 года.

Возражений нет.

19. Конфискуем все доходы и сбережения лиц, причинивших России экономический ущерб, обманувших и обобравших сограждан с 1 января 1986 года.

Возражений нет.

20. При госбезопасности будет сформирован спецотдел для возвращения русских капиталов, утекших заграницу. Воры будут захвачены и там, и будут принуждены отдать награбленное. Руководители мошеннических фондов, банков и кампаний будут отданы на растерзание вкладчиков.

Хорошо.

21. Разгромим преступный мир. Лучшие его представители пойдут на службу нации и государства. Остальные будут уничтожены военными методами.

Надо бы «лучших» на службу не брать, «худших» не уничтожать, а только помещать в концлагерь, но в словах «будут уничтожены военными методами» есть для некоторых особая мелодичность.

22. Бывшим чиновникам КПСС вплоть до уровня секретарей завкомов запретим заниматься и политической, и коммерческой деятельностью. Запрещение не будет распространяться на рядовых членов КПСС.

Возражений нет. Потеря небольшая.

КАДРЫ

23. НБП не левая и не правая, но национальная партия русских. Русский определяется не по крови и не по вероисповеданию. ТОТ, КТО СЧИТАЕТ РУССКИЙ ЯЗЫК И РУССКУЮ КУЛЬТУРУ СВОИМИ, ИСТОРИЮ РОССИИ — СВОЕЙ ИСТОРИЕЙ, КТО ПРОЛИЛ И ГОТОВ ПРОЛИТЬ СВОЮ И ЧУЖУЮ КРОВЬ ВО ИМЯ РОССИИ И ТОЛЬКО РАДИ НЕЕ, И НИКАКОЙ ДРУГОЙ РОДИНЫ И НАЦИИ НЕ МЫСЛИТ, ЕСТЬ РУССКИЙ.

НБП — партия, использующая «левых» для благоустройства «правых».

Можно обойтись почти без пролития крови (своей, чужой). Готовность пролить кровь — вещь сильная, но очень опасная. В конце концов окажется, что пролили кровь не за Россию, а за новую российскую «верхушку», которая не намного лучше, а то и хуже старой.

24. НБП опирается в своей деятельности исключительно на активное меньшинство. Прежде всего на социально неудовлетворенную молодежь: провинциалов, «предпринимателей», рабочих, военных, студентов, маргиналов, милиционеров. Кто был ничем, тот станет Дзержинским, Геббельсом, Молотовым, Ворошиловым, Чиано, Герингом, Жуковым. Россия вся будет принадлежать нам.

Образцы очень спорные и потому настораживающие.

25. В целях предотвращения вырождения правящей верхушки, как это случилось с КПСС, НБП будет осуществлять перманентную революцию и чистки в своих, и не только в своих, рядах.

Убирать будут не столько выродившихся, сколько усомнившихся.

ЛОЗУНГ. ПРИВЕТСТВИЕ. ЗНАМЯ

26. Лозунг НБП: «Россия — все, остальное ничто!» Приветствие: выброшенная вперед и в сторону рука со сжатым кулаком, и возглас: «Да, смерть!». Знамя красное, с белым кругом посередине, в круге черные серп и молот. Партийный символ: изображение гранаты «лимонки».

1994 г.

Россия — далеко не всё, остальное — далеко не ничто.

Хочется лозунга «Да, жизнь!». А лозунг «Да, смерть!» воспринимается как программирование солдатиков на безропотное исполнение приказа пожертвовать собой.

Партийным символом НБП должно быть изображение старых грабель (граблей?) с каким-нибудь авангардным прибамбасом. Ну, ладно, с лимоном.

Резюме.

Програма НБП —— вполне фашистская, в стиле 1920-х. «Календарь какого года висит над твоим столом, дедушка? «(«Борьба за власть в падающем лифте» / «Комсомольская правда», 1990 г., 20 окт.) Она написана для дураков — для тех, кто будет приносить себя в жертву ради прихода к власти очередной кучки любителей порулить. Производить впечатление она может только на очень молодых людей со способностями средними и ниже. Ставка на примитивность. Мальчики, на вас смотрят как на расходный «человеческий материал», который ни на что больше не годен, кроме как бросать его в атаку. О том, как вас будут перемалывать, есть в «Другой России»:

«Трое националбольшевиков проникли всё же на территорию Латвии и захватили 17 ноября смотровую площадку базилики Святого Петра в Риге. Суд состоялся в апреле 2001 года. Ребят судили по статье «терроризм». Чудовищный по суровости приговор последовал незамедлительно: Соловей и Журкин получили по 15 лет лишения свободы, младший — Гафаров — 5 лет». (лекция двадцать первая: «Вторая Россия и Московия»)

«Теоретическая основа» программы — геополитика и «традиционизм»: безответственные наукообразные умопостроения полумистического характера. В программе совершенно игнорируются глобальные угрозы: уничтожение природной среды, накопление отходов, истощение ресурсов, перенаселение и пр. Не подвергаются оценке «научно-технический прогресс» и культ потребления. Ничего не говорится об издержках иерархичности и тоталитарности. По сути эта программа — западоидская: привитие на русской почве набора фашистских идей, вышедших из моды на Западе, но слегка модернизированных примешиванием к ним западного же «авангарда». Общее впечатление: эпатаж, манипулирование или провокация.

* * *

Толковое из limonov-eduard.livejournal.com:

09.10.2016:

«Трампу вменяют в вину высказывания десятилетней давности. Вся «прелесть» демократии здесь выступает наружу.

Кандидат в президенты должен угодить ВСЕМ группам населения: даунам, инвалидам и почему-то примкнувшим к этим категориям обидчивым женщинам. Хотя женщины прекрасно переживают мужчин и скорее сильная, чем слабая часть человечества. Им ли обижаться?

При таких требованиях победит заведомый лжец, умело скрывающий с детства свои пороки и недостатки. Победит хитрый, трусливый и осторожный. Но зачем во главе государства лжец? Вам нужен лжец?

Сильный, смелый, открытый не победит. Не победит человек, склонный к юмору или тем более к сарказму. Демократия по-современному неуклонно стремится к отбору худшего из возможных. Бесхребетного, на которого бы давили все.

Выбор лидера государства голосованием — устарелая процедура.

В обществе столько накопилось предрассудков, что общество склонно выбрать самого худшего, самого слабовольного, самое желе, самого НИКТО.

Вот вывод, который следует извлечь из трагикомедии американских выборов, разворачивающихся у нас на глазах».

Ещё толковое оттуда же: 2510.2016:

««Порноактриса обвинила Трампа в домогательствах». Порноактриса! Домогательства! Да ей должны бы льстить домогательства.

Джулиан Ассанж заключён в посольстве Эквадора в Лондоне, не может вырваться, поскольку некие «две шведки обвинили его в домогательствах».

Теперь вот Трамп обвинён.

Вообще же следует вступиться не только за Трампа и Асанджа, но и за домогательства.

Домогательства мужчин к женщинам на самом деле обеспечили нашу планету семью миллиардами населения. Домогательства есть не что иное, как инстинкт продолжения рода.

Домогательство не преступление.

Правда, бестолкового в этом журнале в последнее время (2016) много больше.

Из обсуждения:

«Лимонов, конечно, не глуп, но всё равно идиот».

(Это я услышал от одной дамы. В стиле «женского мышления», но идею понять можно.)

Из лучшего у Эдуарда Лимонова.

«Самые новые исследования, в частности книга канадца Jacques Bacque «Другие потери», утверждают и доказывают, что американцы и французы намеренно убили и уморили (в том числе и голодом) около миллиона немецких военнопленных в своих послевоенных лагерях. На таком фоне Сталин не выглядит как исключительно кровавый лидер». («Мазохизм — государственная политика СССР времен перестройки» / «Собеседник», 1990, №43)

«Франция сумела успешно забыть, что четыре года она была фактической союзницей Гитлера и только восемь месяцев союзницей США, Англии и СССР». («Мазохизм — государственная политика СССР времен перестройки» / «Собеседник», 1990, №43)

«Однако Запад, решительный сторонник независимости советских республик, есть абсолютный враг движений за независимость на своей собственной территории. Англия держится за Северную Ирландию кровавыми руками и не хочет отпустить ее. Потому что за Северной Ирландией последует Шотландия. Даже Гибралтар, неотъемлемая часть Испании, остается английским. Испания упорно отказывается предоставить независимость своей баскской провинции, игнорируя баскский терроризм, унесший уже тысячи жертв. Франция репрессирует с недавнего времени вместе с Испанией независимость басков. Франция имеет колонии повсюду в мире, самая большая — Французская Гвиана — размером с Венгрию. Несмотря на отчаянное сепаратистское движение в Новой Каледонии (со множеством жертв) и совсем близко — на острове Корсика (Корсика сделалась французской в то же самое время, что и Литва русской, в конце XVIII в.), Франция никогда не отдаст свои средиземноморские, карибские и тихоокеанские «республики». Я хотел бы видеть лица американских конгрессменов, если советский парламент вдруг проголосует за поощрение сепаратистского движения в штате Нью-Мексико (территория равна территории Польши), отнятого у Мексики в середине 19 в., или же поощрит публичным голосованием независимость Гавайских островов, аннексированных США в 1898 г. Однако американский конгресс не постеснялся проголосовать в поддержку независимости Литвы». («Мазохизм — государственная политика СССР времен перестройки» / «Собеседник», 1990, №43)

«Рекомендую. Боб Вудвард (тот самый, журналист «Уотэргейта») — «Вуаль — секретные войны ЦРУ». Прекрасное пособие для тех, кто хочет понять, кем и как управляются США. Ги Деборд — «Общество Спектакля» и его же «Комментарии к обществу спектакля» — великолепный анализ современного западного общества. Барбара Гарсон — «Электронный потогонный цех» (как компьютеры трансформируют кабинет будущего в фабрику прошлого)». («СТУКАЧЕСТВО КАК ИДЕОЛОГИЯ» / «Советская Россия», 1991, 3 августа)

«РОССИЯ — это не кровь, не этнос — это ИДЕЯ. У истоков нашей государственности стоят варяги-скандинавы, мы смешивались с половцами, бурятами, поляками, монголами и многими другими нациями на протяжении тысячелетия. Уже в XVII в. русское общество было подлинно интернациональным. Шантай Лемерсьер-Кэлькэжэй пишет в своей книге «Монгольский мир»: «…в XVII веке русская аристократия насчитывала 156 семейств татарского происхождения, 168 семейств Рюриковичей и 223 семейства польско-литовского происхождения»»

«Всякий, кто старается сузить российскую цивилизацию до размеров славянской крови (ее, пожалуй, не найдешь, чистой славянской и в далеких северных деревнях), служит ей плохую службу» («ЖДУТ ЖИВЫЕ И ПАВШИЕ» / «Советская Россия», 1991)

«В чем различие между пограничными территориями, подобными Эльзас-Лотарингии или Ницце, и колониями? Колонии обыкновенно суть территории, совсем чуждые колонизаторам по традициям и культуре и расположенные за морем или лежащие за множеством чужих границ. (Нам говорят, что колониализм предосудителен и он обречен. Однако существует столько же примеров удачливого, успешного колониализма, сколько примеров неуспешного. Полная колонизация англосаксонской цивилизацией Северной Америки, Австралии, Новой Зеландии и иберийской цивилизацией — Южной Америки опровергает якобы непреложный тезис «прогрессизма» — неминуемое «освобождение» всех колонизированных наций…) Пограничные же территории между цивилизациями всегда отчасти «наши», но уже и не наши. Таковы прибалтийские территории, контролируемые российской цивилизацией с темнейших времен. Российская цивилизация вовсе не пришла в Прибалтику с Петром».

«Так что земли эти и «наши» одновременно, и не наши, как и полагается пограничным переходным территориям. Удержать их сегодня или отдать крошечным самолюбивым агрессивным национализмам зависит только исключительно от того, тонка ли стала кишка у российской цивилизации. Только от этого. Ибо никакого высшего, от Бога, принципа по поводу отношений между нациями не существует. Ни Яхве, ни Иисус, ни Аллах не завещали человечеству фундаментальной заповеди по этому поводу. Молчит об этом предмете и идеология либерального капитализма. (Марксистская идеология склоняется, как мы знаем, в идеале к отмиранию государственных границ.) История же свидетельствует, что все государства сформировались исключительно насилием, только им». («ЖДУТ ЖИВЫЕ И ПАВШИЕ» / «Советская Россия», 1991)

«Кстати, о нем, о насилии. Убеждение в том, что насилие отрицательно и его применение в решении конфликтов незаконно или предосудительно, есть заблуждение. Начиная от Макиавелли, политические аналитики признают силу как первейшего и главнейшего агента исторических процессов. Всякий, кто в наши дни и в нашу эпоху верит в то, что насилие есть метод, к которому прибегают только «плохие» люди и «плохие» режимы, или не понимает Историю (как новорожденные советские либералы), или не обладает интеллектуальной честностью». («ЖДУТ ЖИВЫЕ И ПАВШИЕ» / «Советская Россия», 1991)

«Советский народ отзовется сегодня только на эмоциональный контакт. Народу нужен такой же, как они, опытный и мудрый. Которому они смогут поверить, как своему. В лице которого они смогут любить самих себя наконец, после многолетнего периода отвращения к себе, навязанного им советской буржуазией. Лидер, способный внушить им новую гордость и объединить их опять в советский народ. Лидер, который вернет им утраченное достоинство, веру в себя. Скажет им, уверит их в том, что они не хуже других народов… а кое в чем и получше…».

«Такой лидер насущно нужен, как хлеб, и должен прийти. Да, это будет авторитарный лидер. Да, он силой остановит эпидемию малодушия. Авторитарность власти — одна из традиций многонациональной российской цивилизации. В критические для российской цивилизации моменты Истории всегда, слава Богу, появлялись такие авторитарные лидеры». («К НОВОЙ ПОЗИТИВНОЙ ИДЕОЛОГИИ» / 1992 г.)

«…своих германцев Гитлер соблазнил нацизмом. Арестантом в крепости Ландсберг, еще в 1924 г. он набросал модель популярного автомобиля «Фольксваген» и проект идеального дома среднего германца: пять комнат с ванной. Своей нацией он, кажется, собирался управлять с помощью мягкого насилия». («ДИСЦИПЛИНАРНЫЙ САНАТОРИЙ»)

«Испуганное проявлениями своего собственного каннибализма в первую и более всего вторую мировую войну, «цивилизованное» человечество отшатнулось от hard— к soft-режимам. (Плюс сыграли роль еще два важнейших фактора: 1) сдерживающее агрессивность влияние ядерных вооружений и 2) появление новых технологий производства, сделавших возможным закармливание масс.) Если сущность hard заключается в физическом подавлении человека, soft основано на поощрении его слабостей. Идеал жесткого насилия — превратить мир в тюрьму строгого режима, идеал мягкого — превратить человека в домашнее животное».

«Soft оперирует не черной униформой, дубинками или пытками. В его арсенале: фальшивая цель человеческой жизни (материальное благополучие), страх unemployment, страх экономического кризиса, страх и стыд быть беднее (хуже) соседей и, наконец, просто лень, присущая человеку, как и энергия, инертность. Самоубийства безработных — пример могучей хватки мягкого насилия, степени психологического давления, того подстрекательства к PROSPERITY — ПРОЦВЕТАНИЮ, которому подвергается гражданин цивилизованных частей планеты».

«В витрине современной цивилизации завлекающе светятся экраны телевизоров, компьютеров. Публика ослеплена изобилием информации и могуществом моторов автомобилей, в которых она весело несется (12 тысяч смертей в год на автодорогах Франции) в порыве коллективного безумия передвижения. Портрет Большого Брата на стенах выглядел бы убого в сравнении со все более могущественными трюками паблисити. Ослепленный жонгляжем ПРОЦЕНТОВ, под дробь барабанов СТАТИСТИКИ (цивилизация отдает решительное предпочтение относительной математике, блистательным цифрам, в которых у публики нет времени разобраться), под грохот ставшей обязательной поп-музыки все более худшего качества (эмоции музыки как противоположность мышлению) совершает «цивилизованный» житель счастливых «развитых» стран свой скоростной пробег от рождения к retirement». («Дисциплинарный санаторий»)

«Чтобы они не забыли, что живут в наилучшем из обществ, доместицированным массам демонстрируют с большим удовольствием дистрофических африканских детей, облепленных мухами. Или скелеты Аушвица… Мораль этих демонстраций такова: бесполезно пытаться устроить какое-либо другое общество. Поглядите, к чему приводят попытки. Что произвели марксизм в Эфиопии и гитлеровский фашизм?» («Дисциплинарный санаторий»)

«…уподобление современного «развитого» общества санаторию для психически больных, где гражданина-больного содержат и лечат в мягком и все же дисциплинарном климате.⟨…⟩ Профсоюзы, компартия и даже крайние группы типа Аксьон Директ ведь не оспаривают принципы санаторной цивилизации Prosperity и Progress. Они возражают лишь против существующей системы распределения национальных богатств, предлагая заменить ее более справедливой, по их мнению, системой. В известном смысле оппозиционных партий в Санаториях нет. Экологисты и Фронт Насьональ оппозиционны каждая лишь одной гранью. («Дисциплинарный санаторий»)

«Я высказал в книге нелестные суждения о People — Народе. Что ж, рано или поздно кто-нибудь должен был высказать это публично. People очень долго уже пользуются иммунитетом не по заслугам, ханжески выдавая себя за жертву администраций, на самом деле являясь их подельником (со-конспиратором) и деля с ними прибыль. Администраторы знают истинную природу People, но предпочитают молчать, дабы сохранить миф о плохих администрациях (в противоположность всегда «хорошим» и невинным Народам), в своих целях. Тем самым сохраняется возможность соблазнения People «хорошей» администрацией. Выступить сегодня против диктатуры People кажется мне столь же благородной акцией, какой двести лет назад был бунт против абсолютизма». («Дисциплинарный санаторий»)

«Ежедневная жизнь в любом из обществ белой цивилизации, будь то Западный Блок — Европа и ее space-колонии (Соединенные Штаты Америки, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южная Африка, Израиль…) или Восточный (СССР с компанией восточноевропейских стран), напоминает реальность хорошо устроенного психсанатория. Подавляющее большинство «больных», заколотые транквилизаторами, ведут себя разумно и послушно. У больных гладкие, упитанные лица, они довольны своим состоянием. Покой царит в Санатории…».

«Если случается скандал, медбратья-фельдшеры тихо и профессионально удаляют вдруг грохнувшегося на пол в припадке «больного». Удаляют тем незаметнее и тем элегантнее… в соответствии со степенью прогрессивности и богатства Санатория. В примитивных, менее «развитых» Санаториях провинции, какими были еще недавно СССР, Восточный Блок, «больных» до самого последнего времени удаляли грубо, с кровопусканием, с криками. Набрасывались, подминая, заламывая руки. Удаляли скандально. (Главный упрек Запада СССР до сих пор был направлен именно против употребления старых методов репрессий, но не против репрессирования как такового. Всегда осуждаем был непрогрессивный метод, но не суть.)» («Дисциплинарный санаторий»)

«Неприятное отличие современных обществ от Санаториев для психически «больных» состоит в том, что из психсанатория все же можно однажды выйти. Покинуть же общество можно, лишь сбежав в другое, практически идентичное общество. Из СССР в Соединенные Штаты, из Соединенных Штатов — во Францию. Минимальные различия в богатстве питания, в климате, в количестве держателей акций крупных компаний (в Восточном Блоке обыкновенно держатель один — государство); незначительные мелкие особенности поведения местных Администраций не скрывают подавляющей общности социальных структур Санаториев. О да, никогда не исчезающий конкурентный дух враждебности и благородная задача напугания «своих» «больных» заставляет Восточный и Западный Блоки Санаториев яростно соревноваться между собой. Обязанность служителей культуры и идеологии — рекламировать выгодное отличие «нашего» Санатория от их Санаториев. Куда бы ни перебежал больной, повсюду он неизбежно слышит, что «наш» Санаторий — самый лучший из возможных». («Дисциплинарный санаторий»)

«После многих лет существования в Восточном Блоке так называемых «социалистических» администраций на сегодняшний день ясно, что они полностью имитируют «капиталистический» Блок Санаториев. До такой степени, что только различия количественного порядка существуют между двумя Блоками Санаториев. У них одна и та же цель: продукция и продуктивность. Один и тот же параметр: Gross National Product. Одна и та же концепция: развить продуктивные силы до предела. И одинаковая технология для достижения этого: иерархизация и статистификация человеческих масс с одной и той же целью — повышения эффективности их труда. Жесткий менеджмент администраторов, отдающих приказания с высоких правительственных сфер, ассистируемых компьютерами, накормленными холодными фактами рынка, цифрами конкурентности, спада и подъема акций. В обоих Блоках одна и та же доблесть — трудоспособность». («ДИСЦИПЛИНАРНЫЙ САНАТОРИЙ»)

«Оруэлл умер в 1950 г. Возможно, знай он об интересном китайском эксперименте, он переписал бы «1984»? Во время корейской войны китайские психологи открыли, что могут предотвратить побеги американских пленных, изолировав leading figures, содержа их под усиленной охраной, но оставив все остальное население пленных без какой бы то ни было охраны. Лидеры, оказалось, всегда составляли 5% от тотального количества пленных. Эта же цифра, утверждают биологи, годна также для большинства видов животных. Доминантное меньшинство и у шимпанзе, и у волков всегда составляет 5%. Исходя из подобного понимания человечества, управлять человеческими коллективами становится куда легче. Нет надобности в телескринах, наблюдающих денно и нощно за «больными», не нужен дорогостоящий тотальный террор, достаточно репрессировать и держать под наблюдением «возбуждающихся». Насколько же облегчается задача администрирования!»

«Администрирование лишь несколько более усложняется на практике, поскольку личный состав человечества находится в непрерывном движении: рождается, умирает, обновляется… И вопреки логике, но согласно генетике, leading figures рождаются как во дворцах, так и в хижинах. И не следует думать, что все эти 5% — непременно «возбуждающиеся больные». Нет. Случай помещает представителей доминантного меньшинства в Администрацию Санатория, в охрану, в сферу идеологического обслуживания, куда угодно. В этих областях деятельности «возбуждение» даже поощряется до определенной степени. Следует отметить принципиальную разницу между natural leader — именно он биологический лидер, по рождению принадлежащий к доминантному меньшинству (на какой бы ступени социальной лестницы Санатория он ни оказался при рождении и впоследствии),— и лидером, ставшим таковым. Благодаря административной карьере, сделанной в аппарате власти, или благодаря наследованию, то есть от рождения помещенный в среду правящего класса. Революции обыкновенно не создают более справедливых обществ, но лишь (в пределах только одного поколения) восстанавливают биологическую справедливость. Насильственно перевернув пласты населения, они разрушают созданную иерархию и выбрасывают наверх именно людей доминантного меньшинства. Наполеон и его простонародные маршалы, Ленин, Сталин, Троцкий, Махно и советские маршалы гражданской войны тому служат яркими примерами. Без революционной ситуации эти герои никогда не поднялись бы нормальным социальным путем на поверхность, остались бы младшими офицерами, мелкими адвокатами, учителями и провинциальными журналистами». («Дисциплинарный санаторий»)

«Человечество не умеет пользоваться опытом своих прошлых несчастий. Оно неизменно ожидает, что насилие (или назовем его Злом, но не в христианском смысле, а определяя его как катастрофу для человеческого коллектива) появится в том же виде, в каком оно приходило на историческую сцену в последний раз. Символические пьесы 50-х годов всегда включают в число действующих лиц Силы Зла — молодчиков в черной коже и непременно в сапогах. Они или активно теснят, избивают, изгоняют со сцены позитивный персонаж, или видятся ему во сне, или (вариант) ворочаются за кулисами на манер античного хора. (По этому признаку Оруэлл может быть с полным правом отнесен к школе театра абсурда — к Ионеско и Беккету…) Пока искусство занимается перевариванием опыта прошлых насилий, новое насилие преспокойно проникло в жизнь человечества и, неузнанное, разместилось. Достаточно упомянуть здесь деятельность (тоталитарную по масштабам) американского National Security Agency (смотри «Intelligence Secrets» Фабрицио Кальви и Оливье Шмидта). Подслушивая всю планету с 4.000 баз, разбросанных по глобусу, эта организация не вызывает почему-то у жителей Санаториев беспокойства. Очевидно, в значительной степени потому, что ее 200.000 сотрудников — аналитики и техники, а не молодчики в сапогах и униформе. Такова сила инерции человечества». («Дисциплинарный санаторий»)

«Возникает впечатление, что «тысячелетний рейх» большинства, диктатура несменяемых элит-администраций воцарилась в пределах цивилизованного человечества и диктатура эта пресекает все сомнения в своей мудрости и целесообразности. Все самодеятельные, не сверху, не исходящие от Администрации, но исходящие непосредственно от «больных» социальные инициативы и проекты изменения структуры Санатория безжалостно подавляются. Теоретики итальянской «Рабочей Автономии» Тони Негри и Оресте Скаль-зоне были приговорены в июне 1984 г. (!) каждый соответственно к 30 и 20 годам строгого режима. «Тони Негри,— гласил приговор,— не просто злой мыслитель. Он поставил также под сомнение правила гражданского поведения во имя проекта власти, основанной на совершении акций открытой войны против Государства, во имя искусственных и вредных политических формул…». Предчувствуя, что некоторые «больные» могут испугаться, услышав словообразования «злой мыслитель» и «вредные формулы», суд посчитал нужным оговориться. «Суд не имел в виду наказать слабого интеллектуала, человека мысли, за которого множество людей сочли бы своим долгом вступиться и мобилизоваться против преследующего правосудия. Негри пропагандировал мессиджи ненависти и насилия. Он материально контрибюировал в дело стратегического проекта дестабилизации институтов (общества), ища связей с другими подпольными группами». Профессор Негри живет во Франции (в 1986–1988 гг. нелегально). Ему угрожает возможная выдача итальянским властям. Между тем в его деле не фигурирует даже перочинного ножа. Он осужден исключительно за теоретическую деятельность. Для сравнения вспомним, что революционный философ профессор Карл Маркс в прошлом веке прожил вполне буржуазную жизнь. Администрации европейских Санаториев того времени еще не достигли кооперирования в области репрессирования самодеятельных инициатив «возбуждающихся больных», посему в Лондоне Марксу не угрожала выдача в Германию, и в Германии его не ожидало тридцатилетнее тюремное заключение. Несмотря на «вредные формулы», содержащиеся в «Коммунистическом манифесте»». («Дисциплинарный санаторий»)

«Казалось бы, так как санаторное насилие направлено на «возбуждающихся», а 95% населения оставлено в покое, режимы Санаториев выигрывают от сравнения с европейским прошлым. Однако направленное насилие более эффективно, и в этом смысле наше настоящее много репрессивнее прошлого. Бессмысленное, эмоциональное, не служащее целям охраны структуры Санаториев, насилие не практикуется больше цивилизованными Администрациями не по соображениям гуманности, но всего лишь прагматически. («Дисциплинарный санаторий»)

«Бурьяк Александр Владимирович» (bouriac.ru), 2004–2020 гг.

Это он, Эдичка!

сериал • Полина Ерофеева

В последние денечки старого года сценарист «Бригады» и «Дальнобойщиков» Александр Велединский закончил снимать фильм про юность Эдуарда Лимонова. Но в телеэфир сериал «Русское» выйдет лишь в сентябре.

В основе сценария — «Подросток Савенко». Некоторые сюжеты, касающиеся родителей, матери с татуировкой на руке, взяты из книги «У нас была великая эпоха». Сюжет о психушке — один из немногих, над которым работали в Москве — из «Молодого негодяя». Но главные события происходят в Харькове, там и снимали. Снимали тяжело — на дворе по сценарию 50-е годы. А теперь куда ни глянь — везде кондиционеры, реклама, импортные авто. Поэтому перед съёмками Госпрома пришлось убирать припаркованные поблизости пять тысяч машин. А чтобы завесить кондиционеры, торчащие из каждого окна, пришлось даже спасателей вызывать.

Юного Лимонова играет Андрей Чадов, брат Алексея Чадова, известного по фильму «Война», мать Эдички — Евдокия Германова, отца — Михаил Ефремов. Также задействованы Галина Польских, Дмитрий Дюжев, Виктор Раков. По словам Андрея Чадова, изначально у него не было задачи играть именно юного Лимонова. История молодого человека — только и всего. В конечном итоге, возможно, и получится образ Лимонова. «Я не парился по этому поводу»,— говорит Андрей.

А вот режиссёр очень даже «парился»: долго и муторно искал актёров, тем более что многие отказывались — из-за острого неприятия личности Лимонова.

— Пускай, это их право,— соглашается Велединский.— Зато у нас главный герой потрясающий. Трудно было найти актёра, который мог бы «вырасти» в картине с 16 до 25 лет. Сходство между молодым Савенко и Андреем Чадовым поразительное, а временами — просто сумасшедшее.

— Вы хорошо писателя знаете?

— Всего раз видел его на суде в Саратове. Поговорить не удалось — Лимонов сидел в клетке.

— Откуда тогда уверенность, что похож?

— Иначе Лимонов бы сценарий не одобрил. Я передал ему рукопись через адвоката, он же сообщил, что дано стопроцентное добро. Перед тем как приступить к работе, я специально побывал в Нью-Йорке, побродил по улочкам, описанным Эдуардом. Там и днём-то опасно ходить, не то что ночью. И там, как нигде, понимаешь, почему в России поэт больше, чем поэт. Я допускаю, что сериал может не понравиться поклонникам Лимонова. Соглашаться с его взглядами или нет — отдельный вопрос. Но то, что Лимонов — человек железной воли, неоспоримый факт. Таких нельзя согнуть. Сам знаю, что значит жить на окраине: я родом из Горького. Лимонов за свои 60 лет такую богатую жизнь прожил. Редко кого ещё так носило.

Продюсер же фильма Максим Лагашкин предпочитает от политики абстрагироваться.

— Здесь надо совершенно чётко разделять понятия — литературные произведения, на основе которых мы снимали художественный фильм, и политическая фигура самого автора. Мы занимаемся кино, снимаем интересную, неординарную историю. Огромный плюс Лимонову за то, что он пишет такие вещи. Но мы в данном случае абсолютно аполитичны.

«Собеседник», №1(1003), 14–20 января 2004 года

Роковые яйца

Страсти во власти • Надежда Гужева

Лимоновцы, чью партию с упорством ослов уже много лет отказываются регистрировать, при помощи нехитрых яиц-помидоров поставили на уши весь российский политический бомонд. Корреспондент «Собеседника» встретилась с четырьмя метателями-активистами — Романом Попковым, Натальей Черновой, Мариной Горшениной и Николаем Медведевым.

Когда руки-ноги устали, молотили огнетушителем

Не было только первопроходца акций прямого действия (именно так называют нацболы метание яиц и прочих товаров народного потребления в политбонз) Дмитрия Бахура. Накануне нашего визита неизвестные схватили шедшего домой Дмитрия и, не смущаясь присутствием прохожих, избили его. Объявился Бахур только во втором часу ночи — неизвестные просто выбросили его в придорожную канаву где-то за МКАД.

— Мы ездили к Диме в больницу,— поделился Николай Медведев (именно он украсил пятном пиджак председателя ЦИК Вешнякова).— Я в жизни не видел, чтоб человека избивали до такого состояния. На нем живого места не было. Его, оказывается, молотили автомобильным огнетушителем. Видимо, руки-ноги у них устали.

Расспросив свидетелей, ребята выяснили, что люди в штатском приезжали на автомобиле «ГАЗ-3110» с номером 0500 МОЦ. Своих похитителей Бахур узнал — он видел их во время недавнего налёта на нацболовский бункер (11 декабря 2003 года). Но этими данными. А ведь лимоновцы — такие же граждане страны, как и все остальные; если они совершают преступление — их нужно судить, но если они становятся жертвой, их нужно защищать.

— Многие воспринимают наши акции как шутку, а нам, как видите, не до шуток,— говорит Роман Попков, автор недавнего трехочкового броска яйцом в нынешнего спикера Госдумы Грызлова.— Это наш способ ведения политической борьбы, и мы от него не отступимся. Уже сколько раз нам отказывали в регистрации! Мы долго искали способ воздействия на наиболее одиозные фигуры. И нашли. Ко всему прочему у большинства россиян восточная форма мышления, апатия для них — нормальное состояние. Они прекрасно понимают, куда катится страна, но думают, что сделать ничего не могут, поскольку воспринимают людей во власти как небожителей, с которыми нельзя бороться. Мы же показываем властителям, что никакие они не боги, что они тоже досягаемы.

Обыкновенное яйцо, попавшее в такого «небожителя», по словам Романа, сразу раскрывает всю его сущность. По реакции можно судить о человеке, ставшем мишенью:

— Помните самую первую акцию, когда Бахур пульнул яйцом в Михалкова? (Март 1999 года.— Ред.) Метаморфоза произошла буквально в секунду. Никита просто взбесился. Всю его напускную интеллигентность как ветром сдуло. Он показал себя настоящего, когда самозабвенно и со вкусом бил ногами своего щуплого обидчика, которого крепко держали двое его охранников… Грызлов же от какого-то яйца метался, словно испуганный заяц, а не медведь. А вот Вешняков проявил большую выдержку, показалось даже, что он вообще не понял, что произошло.

Как родилась идея прицельного метания продуктов, никто уже точно не помнит. Это было что-то вроде большого совместного творческого проекта. Иногда акция происходит вообще совершенно спонтанно. Таким был, к примеру, полив саратовского губернатора Константина Титова минералкой. Никто не собирался швырять в него пластиковой бутылкой, ребята купили воду для себя. Но во время выступления Титов начал говорить «что-то совсем уж популистское», и душа нацбола не смогла этого вынести.

Пришлось подпрыгнуть, чтобы увидеть премьера

Интересная деталь: атаковать западных политиков намного трудней, и совсем не из-за обилия секьюрити, а просто потому, что они уже пуганые. Тот же Франсуа Ламуре (гендиректор Комиссии ЕС по энергетике и транспорту) сумел увернуться от торта, запущенного в него Ольгой Шалиной. Но девушка не растерялась — она быстро соскребла со стены шмат крема и размазала его по лысине Ламуре, завершив свою миссию за миг до того, как её скрутила охрана. С тех пор в НБП тортами не пользуются — слишком громоздкие, в глаза бросаются, и охрана уже не дремлет.

А вот чего никогда не бывает (по крайней мере, пока) — срыва акции.

— Сначала мне было страшно,— рассказывает Наташа Чернова, от которой в день выборов, 7 декабря прошлого года, премьер-министр Михаил Касьянов схлопотал яйцом по плечу.— Тем более что там стеной стояли огромные охранники, за их спинами я этого Касьянова вообще не видела. В конце концов подпрыгнула и швырнула яйцо наугад. (К слову, лимоновцы перед совершением задуманного не тренируются и в объекты не целятся. И как после этого попадают, просто удивительно.— Ред.) Скрутили меня тут же и куда-то поволокли. Я даже не знала, получилось или нет. И когда меня тащили, думала почему-то только об этом. А потом в милиции били сильно. Помню, я их спросила: «А я хоть попала?» «Попала»,— отвечают и снова бьют.

Действительно, Наташин бросок, сопровождаемый выкриком «Ваши выборы — фарс!», оказался удачным — левое плечо Касьянова украсил желтосклизкий отпечаток. (Возможно, сказалось то, что в детстве Наташа занималась стрельбой, но сама она так не считает, думает, что получилось случайно.)

Меткий бросок, который Касьянов прямо на месте происшествия назвал «элементом демократии», стоил Наташе не только побоев, но и десяти дней на Петровке и ещё пятнадцати — в женском СИЗО в Печатниках. На неё завели уголовное дело по ст. 213 «Хулиганство», от 2 до 5 лет лишения свободы.

— Там, в тюрьме, ко мне очень хорошо относились,— вспоминает Наташа.— И соседки по камере, и охрана. Та на меня даже смотреть приходила. Постоянно открывается «кормушка», оттуда строго так кричат: «Чернова!» Встаю, а они уже ласково: «Это ты, что ль, в Касьянова яйцом метнула? Ну, выходи, дай хоть посмотреть на тебя».

— Можно утверждать, что это ребячество, что это несерьёзно,— продолжает Роман.— Но мы кидаем в систему куриные яйца, а она нам отвечает огнетушителями по голове и тюрьмой. Значит, система считает, что все это серьёзно.

В отличие от Наташи, Николаю Медведеву, майонезному «крестному» Александра Вешнякова, удалось увидеть дело рук своих ещё до отправки в каталажку.

— Да, это был именно майонез.— Для начала мы сняли вопрос о составе вылитого на Вешнякова вещества, поскольку об этом споров было много, а к единому мнению пресса так и не пришла.— А запускать его очень просто: надавил на упаковку — и готово.

Александр Альбертович лишь на секунду замешкался и тут же продолжил свою речь. А вот охрана действовала, как обычно.

«Будете за каждое яйцо 8–12 лет сидеть»

— Сначала меня потащили куда-то в подсобку, но бить стали, не доходя до неё, ещё на лестнице,— вспоминает Николай.— Потом с этой лестницы спустили. В этот момент из моего кармана выпали листовки — на месте не успел их разбросать. Я подтолкнул их ногой, и они разлетелись по всему помещению. Потом меня поволокли ещё куда-то и там тоже долго били.

Во время побоев и перетаскивания в какой-то из подсобок Николай краем глаза заметил телевизор, по которому ушлые журналисты уже показывали сюжет об обработке Вешнякова майонезом. Избиение продолжалось и в отделении милиции «Китай-город». Юноше выбили зуб, повредили челюсть, устроили сотрясение мозга. За время избиения Николай четыре или пять раз терял сознание. А потом был обыск.

— Во время обыска они нашли у меня вещдок — сырое куриное яйцо,— продолжает рассказ Николай.— Представляете, меня так долго избивали, катали по лестнице, а оно сырое и даже не треснуло… Но больше всего мне запомнилось, как потом, после всех побоев, нас (Николай был не один, а с товарищем, Сергеем Манжосом, которому тоже досталось.— Ред.) отвели в душ — горячий, он снимает боль.

Вытащить ребят из каталажки удалось с большим трудом. Виной тому чья-то телекамера, упавшая на ногу одному майору во время потасовки. Бравый офицер кричал, что Медведев и Манжос нанесли ему тяжкие телесные повреждения. Поэтому дело тянулось очень долго…

— Наши преследователи нас ненавидят,— подводит итог Роман Попков.— Один сотрудник ФСБ, который меня допрашивал, откровенно сказал: «Президента изберём, УК изменим, будете за каждое ваше яйцо сидеть по 8–12 лет». Но отказываться от своего пути мы не собираемся. Не вооружаться же нам…

кстати

Недавно нацболы из Екатеринбурга опробовали новое средство ненасильственной атаки. Несколько десятков больших черных тараканов были запущены ими в кафе «Баскин Роббинс». Это был акт борьбы с «капиталистическим миром потребления».

Кулинарная семёрка

Новая «татушка» явно не проХИЛЯла

Звездопад • Григорий Резанов

Последнюю попытку привлечь внимание к широко разрекламированному проекту «Тату» в «Поднебесной» на днях, а точнее, ночах предпринял продюсер Иван Шаповалов.

Напомню, что телепроект СТС «Тату» в «Поднебесной», где Лена и Юля записывали альбом на 13-м этаже гостиницы «Пекин», закрыли несколько недель назад.

Склоки между «татушками» и их благодетелем закончились громким скандалом. И это не было рекламным трюком.

После ухода Юли и Лены из «Поднебесной» студия превратилась практически в притон.

Чтобы не упустить внимание около-музыкальной общественности, продюсер собрал желающих в «Пекине», даже не сообщив о цели встречи.

Люди пришли. Посреди студии на напоминающей эшафот сцене, забитой техникой, восседал Ваня. По залу бродил телеоператор и снимал гостей. Процесс проецировался на стены студии. По углам «поднебесья» были расставлены диваны. На них и расположились те, кто пришёл вовремя. Рекой текли текила и пиво. Поэтому гости быстро прилично набрались.

На вопрос к организаторам, а будут ли Лена и Юля, последовал ответ: кайфуйте, мол, расслабляйтесь. Позже всё увидите.

И увидели. Вместо Лены и Юли публике представили некую девочку то ли по имени, то ли по кличке Хиля. Все бурно стали обсуждать новый Ванин «проект». Чем Шаповалов не шутит, вдруг она займёт место среди звёзд первой величины на эстрадной сцене?

Девочка не посрамила честь мундира и вела себя раскованно: много курила, пила, висла на шее у своего наставника, а когда тот не обращал на неё внимания и молол бессвязный бред с «эшафота», с удовольствием предавалась ласкам с молоденькими барышнями (надо ж поддерживать лесбийский имидж, если имеешь отношение к проектам Шаповалова).

На весь этот бардак с явным интересом глазел Эдуард Лимонов в компании двух длинноногих девиц, одетых в садомазохистские наряды из латекса.

Затем гостям было предложено прослушать Хилю — жалобный детский писк, наложенный на мелодию, отдалённо напоминающую уже обкатанные «татушные» хиты. Короче, новая «татушка» явно не проХИЛЯла.

Что касается самих Лены Катиной и Юли Волковой, то те сейчас не при деле; говорят, они даже обратились за помощью к Киркорову. Хотят, чтобы Филипп стал их продюсером. Ответа от последнего пока не последовало. Он сейчас слишком занят Стоцкой.

«Собеседник», №10(1012), 17–23 марта 2004 года

Критика национал-социалистической реальности

анархист Иванов

Уже давно не секрет, что фашисты — не что иное как сборище обиженных обывателей, недовольных мягкостью власти. С этой точки зрения НБП типично фашистская партия (что тоже не ново). Их партийная пресса в лице «Лимонки — Генеральной Линии» демонстрирует это с завидным упорством. Вопли несутся отовсюду: хотим быть чекистами! хотим быть палачами! пытать и вешать! вешать и пытать! дать пизды, бля! Лишь бы кому, главное дать. Некоторые умы догадались, что аббревиатура НБП расшифровывается как «Нам Бы Покричать». Известно, что на последнем «съезде» в Москве национал-большевики положили болт на свою программу — они предпочли спирт и своих, национал-большевистских, девок. Когда вас останавливают в тёмном переулке, просят закурить и валят на землю — это не просто немотивированная жестокость. Немотивированная жестокость — это и есть программа НБП.

Отвергать насилие — глупо. Возводить его в принцип — ещё глупее. Класть его в основу своего дела — идиотизм. НБП — это осколок советской империи и советского шовинизма. Идеология среднего жителя СССР метко названного «совком» — идеология социальной защищённости при полном бесправии — называется национал-социализм. Проще — фашизм. Как и всё советское, в новых условиях она должна уйти в небытие, самозамениться на идеологию рынка — нового жизненного пространства. Но воспалённый мозг Эдички Лимонова всё ещё живёт советскими пятидесятыми, памятью своего детства, драками стенка-на-стенку и патриотизмом.

Однако чёрно-белые телевизоры, братские миссии в Афганистане и портреты Брежнева уже никому не нужны. Вместе с ними постепенно уходят на свалку истории и политические рудименты ушедшего тоталитаризма. Партия лёниных наследников, умеренных национал-социалистов КПРФ — уже доказала свою ненужность на последних думских выборах. Карманные национал-социалисты президента — блок «Родина» и ЛДПР вытеснили её с игрового поля.

С 2001 года президент целенаправленно пытается воскресить реалии советской эпохи с её вездесущими спецслужбами и непреходящей стабильностью, названной «застоем». Однако экономический порядок слишком удобен для существующей власти, поэтому полного возвращения в СССР нас не ждёт. Получается этакий национал-социализм с человеческим лицом, обращённым к Европейскому Союзу и США. Партия «Единая Россия» — единственная партия, выражающая чьи-либо интересы, более конкретно интересы чиновников, доставшихся нам от национал-социалистического государства. Официальная национал-социалистическая партия. Итого 7 декабря 2003 года Россия получила умеренный национал-социалистический парламент.

НБП исторически принадлежит к той же традиции, что и марионеточные национал-социалистические партии нашего парламента. Кардинальное её отличие заключается лишь в том, что это не просто партия совков, это партия озлобленных совков. Совков, у которых отняли их совок, их бесправие и социальные гарантии. Любовь к «свинцовому кулаку» маргинальна — именно живущим за счёт существования государства оно нужнее всего. НБП — партия маргиналов, обывателей, которых капитал толкает в ряды класса рабочих — поэтому так много крика и сопротивления.

НБП — это противники капитализма конкурентного, но не государственного. Простое усиление налогового гнёта их не устраивает. За такие «полумеры» лимоновцы и не любят нынешнюю власть в России. Существующее положение вещей, интеграция в мировую систему экономической глобализации, лишает отдельные категории граждан ежедневной левой водки за счёт пособия по безработице. Эти-то граждане и составляют основу контингента НБП, как самой раскрученной и привлекательной для них партии.

Капитализм в России, наверное, ещё должен развиться, чтобы ему возникла массовая альтернатива. Возвращение из ХХI в ХХ век — это не альтернатива, это попытка маргиналов и люмпенов в очередной раз навязать большинству свои правила игры, самозащититься от интернационализации мировых процессов примитивным замыканием в границах национальных государств. Транснациональный корпоративный капитал стирает национальные границы, нивелирует роль национальных правительств, таким образом создавая почву для развития глобальной альтернативы самому себе. Национал-большевики под такую альтернативу не подходят, они стоят ближе к Народной партии Райкова или партии «За Русь Святую» — откровенным политическим клоунам. Протестный потенциал национал-большевизма толкает паровоз истории даже не в никуда, он пытается толкать его назад.

Главное желание национал-большевиков совпадает с желанием российского чиновничества, обеспокоенного своим возможным шатким положением в случае неконтролируемого капитализма в России. Только если современная российская власть не желает откатываться дальше спокойного брежневизма, то НБП и Лимонов хотят жёсткого национал-социализма и пытаются воскресить призрак сталинизма с его регулярными чистками госаппарата — для обеспечения нерушимости тоталитарного государства и, в свою очередь, трудового блокадного пайка каждому. Это национал-большевистское желание рождает следующее — желание заменить эту непонятливую бюрократию на другую, понятливую. Кандидаты в понятливые только одни — национал-большевики. Поэтому НБП не нужна социальная революция, ей нужен политический переворот, в результате которого они получат возможность установить свою диктатуру, разумеется, национал-социалистическую — фашистскую диктатуру. Тогда они приступят к своим любимым вещам: пытать и вешать, раздвигать границы до пределов 1945 года и т.д. «Другая россия» — это всего лишь другая власть и ничего больше.

НБП — часть общества зрелища, общества потребления, против которого якобы направлена её агитация. Национал-большевики могут быть востребованы Спектаклем только в случае кризиса российской буржуазно-демократической системы в ближайшие десять лет — для показа представления «Новый порядок или счастье фашиста». В этом смысле пересесть из просторного кинотеатра «Big World» в тесный кинотеатр «Родина» — уже не самый лучший выбор.

Но так или иначе НБП перестаёт быть этакой лево-правой мешаниной и уверенно движется вправо. После выхода из тюрьмы Э. Лимонова его идея-фикс зарегистрировать НБП как всероссийскую политическую партию не даёт покоя многим нацболам. Откровенная авантюра с захватом крыши МинЮста — пример того, как безумие овладевает человеческим мозгом и заставляет людей по собственной воле совершать идиотские, не имеющие логически необходимых последствий, поступки.

«Надо зарегистрировать НБП в МинЮсте, допустить нас к выборам, признать наше существование Общероссийской политической партией»,— разоряется Лимонов. Что ж, всё тайное стало явным. Секрет Полишинеля не требует разгадок. «Хватит революций! Наигрались!»,— сказал правый эсер Савинков, Лимонов начала ХХ века. Допустить к выборам? Ради всего святого! На здоровье! Берите! Не уверен, что Лимонов кому-то нужен в ГосДуме, но пусть уж лучше сидит там и не корчит из себя радикала. Дайте ему кресло депутата! Чтобы он успокоился и обжился в политической системе России, дайте ему Нобелевскую премию по литературе. И Нобелевскую премию Мира. И через пару лет экстремиста Эдика будет не узнать. Дайте дерьму быть в таком же дерьме!

Если за десять лет национал-большевики не устроят политического переворота, российскую империю восстановить будет невозможно. Это — не мои рассуждения, а самих нацболов. Ну и ладненько, чёрт с ней, с Россией, чёрт с ней, с НБП. Будем ждать, пока она канет в лету вместе со своей «другой россией», помидорами и телескандалами. Туда же, куда уже канули пресловутые чёрно-белые телевизоры и прочая рухлядь. У нас задача другая — строить молодое либертарное движение, укреплять его и смотреть в будущее. Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов. Да, жизнь!

«Винтовка»
(издание инициативной группы участников А.Д.А.—
Ассоциации Движений Анархистов),
№4, лето 2004 года

Над чем вы сейчас работаете?

VIP-беседка • Мария Нагибина

⟨…⟩

Евдокия Германова сыграла Лимонова

— Вся в работе, расслабляться не собираюсь. Больше двух дней отдыхать не умею, никак не получается. Даже просто прогуливаться не люблю — предпочитаю заниматься делом. Вот сейчас репетирую в «Табакерке» пьесу «Круговерть» режиссёра Петрова. Очень бы хотелось верить, что работа над ней будет проходить так же легко и, как говорится, без душевных метаний, как и над последним моим спектаклем «Когда я умирала». Хотя считаю, что каждому спектаклю актёр должен отдавать собственную кровь и нервы.

Закончила съёмки в фильме «Время собирать камни» по сценарию Дунского и Фрида. Это история 35-летней женщины, которая из-за войны, из-за лагерей превратилась в старушку, но даже в таком состоянии в ней проявляется талант. Фильм должен выйти к весне. Думаю, эта роль не менее трагична, чем роль Липы Дмитриевны в «Психе». Ещё один фильм с моим участием — «Русское» тоже должен вот-вот выйти на экраны. Эта картина режиссёра Александра Велединского примечательна в первую очередь тем, что снята по мотивам книг Лимонова.

Рассказать о чем-то, не касающемся работы, у меня все равно не получится. Как только появляется свободное время, иду в театр. Актёрам необходимо почаще бывать на спектаклях, чтобы быть в курсе того, что делают коллеги. Последнее, что посмотрела,— «Зойкина квартира» Левитина. Получила огромное удовольствие. Но зачастую чувствую себя в качестве зрителя немного неловко, видимо, мешает профессиональный опыт. Однако стараюсь быть благодарным зрителем, каждый раз жду чего-то нового. Гениального. А коли уж не затронет до глубины души — все равно стараюсь уверить себя в том, что не зря потратила время. На своём личном опыте знаю, что значит, когда зал так и остаётся «закрытым» после просмотра.

⟨…⟩

«Собеседник», №46(1048), 8–14 декабря 2004 года

Униженный эстет как герой народного бунта:
Эдуард Лимонов

Владимир Бондаренко

Эдуард Вениаминович Лимонов (настоящая фамилия — Савенко) родился 22 февраля 1943 года в городе Дзержинске Горьковской области. Отец — офицер НКВД, во время Великой Отечественной войны уполномоченный по выявлению дезертиров в Марийской АССР, затем начальник клуба, начальник конвоя, политрук; увлекался музыкой и поэзией, сына назвал в честь любимого поэта Эдуарда Багрицкого.

Эдуард Лимонов рос в предместье больших городов, в военных городках с их кочевым, общежитским бытом, отсюда и его стихийный демократизм, ненависть к истеблишменту. Юность прошла в Харькове, там стал писать стихи, работал на заводе сталеваром. Его тянуло в среду художников, писателей, и он перебирается в Москву, где быстро входит в общество СМОГ, занимает заметное место в культуре андеграунда², вступает в авангардистскую группу «Конкрет», выпускает в самиздате первую книгу «Кропоткин и другие стихотворения» (1968). В 1971 году пишет поэму «Русское», где задолго до постмодернистов обыгрывает русскую классику, но при этом уже обнаруживает свою приверженность русскому национализму и консерватизму. На его стихи написал положительную рецензию Иосиф Бродский. Подвержен влиянию Велимира Хлебникова и обэриутов³. Был назван Юрием Андроповым «убежденным антисоветчиком», что никогда не соответствовало действительности, ибо и в ранних своих стихах он ценил и роль государства, и роль армии. Еще с харьковской юности он привык к борьбе, к конкуренции, к стремлению быть лидером. Не случайно название его прозаической поэмы — «Мы — национальный герой» (1974). Тема соперничества с известными современниками и предшественниками — шестидесятниками Е. Евтушенко и А. Вознесенским, с новомодным И. Бродским, с покойным символистами — становится постоянной в его творчестве.

Вместе с женой Еленой, будущей героиней нашумевшей книги «Это я — Эдичка», уезжает из Москвы по израильской визе сначала в Австрию, затем в Америку. В США быстро восстановил против себя почти всю эмиграцию, издеваясь над ее лакейством и русофобией. До 1980 года жил в Нью-Йорке, работал официантом, домоправителем, грузчиком. Там же произошел трагический разрыв с женой Еленой, в результате чего появился первый прозаический опыт Лимонова — роман «Это я — Эдичка» (1979), имевший скандальный успех и во Франции, где был издан, и в США. По приглашению своего друга художника Михаила Шемякина в 1983 году переезжает во Францию, в 1987 году получает французское гражданство. Печатается и у Владимира Максимова в «Континенте»⁴, и у его врагов Андрея Синявского и Марии Розановой в «Синтаксисе»⁵. Вслед за первым романом появляется «Дневник неудачника» (1982), затем трилогия о харьковском детстве и юности: «У нас была великая эпоха» (1982), «Подросток Савенко» (1983), «Молодой негодяй» (1986). Первая из харьковских повестей стала одной из первых публикаций в перестроечной России — в журнале «Знамя», что вскоре радикально-либеральные руководители журнала признали своей неудачей. Печатал его и Юлиан Семенов в своем еженедельнике «Совершенно секретно». В 1991–1993 годах становится ведущим публицистом оппозиционных газет «День» и «Советская Россия». С бригадой «Дня» побывал в Приднестровье. Воевал в Сербии.

В 1991 году восстановил российское гражданство. Одно время примыкал к движению В. Жириновского, входил в его теневой кабинет, затем был среди основателей Фронта национального спасения. В 1994 году создает свою газету «Лимонка» и Национал-большевистскую партию, объединяющую тысячи молодых сторонников русского социализма. В 2001 году заключен в тюрьму за свои радикальные высказывания, по официальной версии — за хранение оружия. Сидел в Лефортово больше года, затем в Саратовской тюрьме и в колонии. В тюрьме написал восемь книг, среди них: «Книга мертвых», «Книга воды», «Моя политическая биография», «Священные монстры» и другие. Там же вернулся к поэзии и написал ряд замечательных стихотворений о тюремных впечатлениях. Был освобожден досрочно в 2003 году.

В 2004 году в издательстве «Ультра. Культура» вышел полный сборник его стихотворений как раннего, так и позднего периода, названный просто — «Стихотворения».

Яркий представитель самого радикального авангарда, выразитель русской низовой культуры рабочих окраин. Живет в Москве.

*

Думаю, в любом случае кривая вывела бы Эдуарда Лимонова в лидеры сопротивления. Главным в жизни для него стало не искусство для избранных, не стихи или проза как некий концепт, с которым он играет, а само существование как сопротивление враждебному миру, которое становится шире и значимее его собственного эгоизма, его эстетства, его литературных парадоксов. Неправы те, кто считает увлечение Лимонова политикой еще одним арт-проектом, игрой пресыщенного эстета, громкой рекламной акцией.

Во-первых, если это игра, то игра со смертью. Мало кому под силу такая игра. Во-вторых, как думаю я, долгие годы общающийся с Эдуардом, его игра давно переросла в осознанное стремление к сопротивлению, к борьбе с ненавистным ему буржуазным миром. И от былых друзей он отвернулся не по политическим причинам, а из-за их внезапно проявившейся в годы перестройки буржуазности. Не может быть буржуазного андеграунда. И потому место художника всегда на баррикаде.

Его судьбу уже сейчас можно сравнивать с судьбой другого «агитатора, горлана, главаря» Владимира Маяковского. Путь от футуристической редиски в петлице и стихов «Люблю смотреть, как умирают дети» к поэмам «Ленин» и «Хорошо», к плакатам и «Окнам РОСТА», к революционным стихам, к «Левому маршу» и далее к осознанию государственности, великой державности своего дела, своей миссии и неслучайному признанию Иосифа Сталина, что «Маяковский был и остается лучшим поэтом советской эпохи», спустя более чем полвека повторился. Эдуард Лимонов тоже от ранней концептуальной поэзии, от авангардного минимализма, от роли эксцентричного абсурдиста в кругу своих лианозовских друзей⁶ прошел путь до трагического, пока еще экзистенциального бунта отверженного и покинутого поэта в романе «Это я — Эдичка», бунта против всех режимов и всех государств, а затем с неизбежностью пришел к построению своей национал-большевистской утопической модели общества, к новому коллективизму, к новой народности. Отверженный и эмоционально неблагополучный творец почти всегда становится народным бунтарем. Разве что финал пока еще у Эдуарда Лимонова, к счастью, не схож с финалом Владимира Маяковского. И даже пророчествующие стихи Лимонова о смерти в Саратове оказались преодолены сильной волей и строго организованным сознанием лидера партии, политика, главаря. В данном случае он победил в себе поэта.

Нет, его предсказание саратовской смерти, так же как и других своих смертей в молодости, не сбылось. Натолкнулось на иную стихию. В этом главное противоречие Эдуарда Лимонова. Глубочайший, осознаваемый эстетизм натуры, любование собой и своими действиями, манерность, игра с вещами и с друзьями — все то, что сближало Эдуарда Лимонова с лианозовским кружком поэтов и художников, поглощалось или вовсе уничтожалось гораздо более сильной страстью — стать национальным русским героем, противостоящим распаду и страны, и общества, и культуры, стремлением к осознанному политическому и общественному лидерству в этом народном сопротивлении. Его жизнь оказалась значимее его искусства, его борьба оказала огромное влияние на стиль и смысл его же творчества.

Вышедший в издательстве «Ультра. Культура» наиболее полный поэтический сборник Эдуарда Лимонова «Стихотворения», куда вошли его стихи от самых ранних до написанных недавно в тюрьме, помогает нам в политике, лидере партии, в бывшем политзаключенном, в известном прозаике обнаружить следы на время исчезнувшего поэта, сумевшего поэтические переживания обездоленного, униженного и оскорбленного человека сделать близкими миллионам таких же, как он, людей.

Его ярко звучащие письмена придали больший вес его ярким поступкам. Писателя Лимонова в охотку слушала вся страна в начале перестройки, а затем уже колонны молодых нацболов поверили ему как своему вождю, по сути доверили ему свои жизни. Не есть ли это высшее признание поэта?

Кажется, первым, кто обратил внимание читателей на то, что сквозь эксцентричный эстетизм Эдуарда Лимонова прорывается сама жизнь со всеми ее проблемами, прорывается трагическое восприятие и автора, и его эпохи, был Иосиф Бродский. Будущий нобелевский лауреат написал очень верное, отнюдь не дежурное предисловие к лимоновской подборке стихов в журнале «Континент»: «Обстоятельством же, отличающим Э. Лимонова от обэриутов и вообще от всех остальных существующих или существовавших поэтов, является то, что стилистический прием, сколь бы смел он ни был… никогда не самоцель, но сам как бы дополнительная иллюстрация высокой степени эмоционального неблагополучия — то есть того материала, который, как правило, и есть единый хлеб поэзии…»

Потому и сбежал Лимонов подальше от своих эстетствующих и прожигающих жизнь в пустоте концептуальных приятелей, что отринул их пустоту. Его вела энергия таланта.

Этот жизненный трагизм, это эмоциональное неблагополучие передается даже в ранних стихах Лимонова, написанных еще как бы по законам архаичной примитивной поэтики, в духе зарождавшегося тогда в среде андеграунда игрового минимализма, фиксирующего простую реальность слов и жестов, преображающего реальность разговора в поэтический акт. Эта реальность передается осознанно бедным, скудным языком, к тому же пародируется, выпячивая наиболее характерные черты своего времени:

Конечно, корни такой поэзии можно отыскать еще у капитана Лебядкина⁷, что ни говори, а еще одна русская традиция. Но я бы подметил и психологию героя таких стихов. Это еще далеко не лидер, не бунтарь, не затворник. Это тот самый маленький человек, которым традиционно занималась вся русская литература. Только раньше и писатели-реалисты, и художники-передвижники сочувственно описывали его, а нынче он сам пробует говорить своим языком. Психология маленького человека прочитывается и у других концептуалистов семидесятых годов, в стихах Игоря Холина, Генриха Сапгира, у Дмитрия Пригова в его наиболее интересных вещах. Стихи Лимонова семидесятых годов отличаются, пожалуй, перенасыщенными инверсиями, осознанным нарушением естественного порядка слов. Но эта нарочитость, которая могла бы показаться и эксцентричной, на самом деле лишь усиливала трагизм самого существования героя.

Так и представляешь себе маленького, худенького русского Чаплина где-нибудь на скамейке Центрального парка в Нью-Йорке, идущего пешком через весь город за очередным мизерным пособием.

В отличие от своих ранних сотоварищей, от того же Холина или Пригова, Эдуард Лимонов, особенно в эмиграции, и в самом деле жил жизнью маленького, несчастного, обделенного и отверженного русского человека. И потому то, что у иных концептуалистов из веселой пародии со временем переходило в открытую издевку, насмешку над простым русским «быдлом», как нынче у Иртеньева или Шендеровича, у Эдуарда Лимонова становилось человеческой трагедией. Он не отстранялся от своего отверженного и брошенного героя, он был им.

«Так. Еще один русский»,— сказал про него живущий в США танцовщик Михаил Барышников, отвечая кому-то из своих высоких друзей. Таким его запомнили как в лианозовской компании андеграунда, так и в нью-йоркской эмиграции — маленьким, худым, влюбленным и покинутым… Поэту было от чего отталкиваться, было о чем мечтать. Вот и закрепившийся в эмиграции Сергей Довлатов небрежно роняет: «Снова о Лимонове. Он действительно забитый и несчастный человек. Бледный, трезвый, худенький, в мятом галстучке…» Из таких обычно и вырастают бунтари и революционеры, террористы и поэты.

Маленький человек с великой мечтой. Рахметов или Раскольников? Трагический голос поэта проступает через самые банальные слова, через набор общеизвестных положений, через повторы и реминисценции. В отличие от Дмитрия Пригова, стихами семидесятых годов вроде бы близкого Лимонову, поэт не примеряет на себя чужие маски, чужие образы, а сам сливается со своим маленьким человеком, повторяет его низовые слова, нарочито обедняет до разговорного свой язык, находит незатейливые народные рифмы.

Намечается противостояние: у Дмитрия Пригова, из-за его личного презрительного отношения к герою, в стихах господствует грубый комизм, низовой смех, у Эдуарда Лимонова — глубокий трагизм. Все зависит от авторского освещения одних и тех же народных архетипов. В результате у Пригова, к примеру, в его стихотворении «Куликово» звучит издевка над русскими:

С использованием тех же приемов, тех же стилевых и смысловых перепадов, того же низового слова из-под пера Эдуарда Лимонова в то же время, где-то в 1971 году, появляются на ту же тему совсем другие стихи. Так что и андеграунд у нас был разный. Пример тому лимоновские «Чингизхановские гекзаметры»:

Лимонов не против татар, но и татары у него идут в общем русском имперском строю. Меняется отношение поэта к себе и себе подобным, к своему народу. Впрочем, все так и получилось в жизни, по лимоновским гекзаметрам, только не наш имперский сброд: «калмыки татары узбеки, и все кто нерусское ест…», а афро-азиатский сброд силами мирных кочевий уже почти раздавил и Францию, и Америку. Увы, мы опоздали с нашим мирным нашествием. Уже давят и нас самих…

Но какова ранняя идейная направленность осознанного эстета Эдуарда Лимонова? Пожалуй, тут его эстетство смыкается с эстетством Николая Гумилева или с таким же имперским эстетством Павла Когана:

«Всякие дивные мысли», посещающие голову просвещенного, влюбленного юноши Эдички Лимонова, особенно после трагедии любви, наполнены взрывом ненависти к благополучному, жирному, сытому буржуазному миру, отчаянием и болью отверженного человека и пока еще экзистенциальным вызовом вольнолюбивого, брошенного, нищего и оборванного героя. Он уже боец, но пока еще боец-одиночка. Готовый шахид для любого восстания. Он уже шахид, но у него еще нет своего восстания. Воин в чужих станах.

Так он шел к своему внутреннему Китаю. Мировой космополитический театр жизни со временем становится для него чужим. Он отстраняется от него. Он отстраняется от самого себя, всячески выживающего в чужом для него мире. Он и в себе видит чужбину, которую надо преодолеть в поисках своего национального Китая. Преодолеть своего отрицательного героя в себе самом, любителя всевозможных модных тусовок, искателя эстетских приключений и знакомств со знаменитостями. Это изживается или убивается в себе самом наповал.

Конечно же, и у Эдуарда Лимонова, как у любого стоящего русского поэта, есть свои учителя и своя традиция. Прежде всего заметно влияние Велимира Хлебникова, которого он ценит чрезвычайно высоко, выше Александра Пушкина, о чем и пишет в газете «День литературы» (2003), приводя достаточно убедительные аргументы в пользу своего выбора. Эдуард Лимонов справедливо считает, что у нас в России Велимир Хлебников явно недооценен. Обнаружилось еще одно поле сражения с друзьями-либералами. Неизменной четверке их кумиров — Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева — он неизменно противопоставлял свою величину совсем другого порядка и измерения — Велимира Хлебникова. От Хлебникова и любовь к русскому языку. К русской теме как к чему-то личному и необязательно пафосному.

В поэзии Эдуарда Лимонова всегда заметна направленность текста на самого себя, уход в собственные страдания и переживания. Никогда не господствуют внешние признаки земного бытия, без чего, скажем, не обходились шестидесятники. У Лимонова трудно понять, какое стихотворение написано еще в Москве, какое уже в эмиграции в США, а какое в Париже, разве что последние тюремные стихи 2003 года выделяются своей тюремной семантикой. И лишь неожиданно, между прочим встречаешь в стихах: «Вся седьмая авеню / шепчет тихо «Схороню…»» или же «…бросил вдруг в Сену бутылку араб / грек откусил свой кебаб», и становится ясно место написания стихотворения. Зато воспоминания о России, русская тема в эмиграции развивается, ширится, маленький человек Лимонов все больше воспринимает себя как русского человека, как русского национального поэта. Уезжал из России эстет, уезжал вместе с молодой женой, рвущейся в западные салоны, уезжал вослед за друзьями Кабаковыми и Шемякиными:

В эмиграции Эдуард Лимонов очень быстро обнаружил, что и друзьям не до него — заняты собственным выживанием, и идеалы не в моде, все определяет страсть к наживе, абсолютно чуждая Эдуарду Лимонову.

По-настоящему русским писателем Эдуард Лимонов почувствовал себя именно в Америке. И все его былые концепты лианозовской поры обрели совсем другое значение в стране, где ему предстояло долго прожить чужаком, изгоем. Тем самым отверженным маленьким человеком, которого описывал еще в московских полуподвалах андеграунда. Сегодняшние почитатели Эдуарда Лимонова, наверное, не узнали бы в нью-йоркском Лимонове своего нынешнего лидера. Не знаю, что было бы, останься поэт в Москве в той же самой богемной среде. Мог бы так и остаться еще одним Приговым, не больше. Большого поэта всегда рождает трагедия. Национального поэта рождает любовь к родине. И то, и другое Лимонов осознал на чужбине.

Как бы ни важна была для литературы история маленького человека советской эпохи, но, думаю, живя в среде андеграунда, Эдуард Лимонов остался бы тем самым маленьким человеком, о котором с таким сочувствием писал. Чтобы в нем самом победил национальный поэт, ему важно было вырваться из всех окружавших его пут, пусть даже ценой эмиграции и трагического одиночества. Чтобы победил поэт, ему важно было, не теряя в себе ощущений простого маленького человека, обрести величие замысла, обрести свое поле сражения, свое Бородино и свою Куликовскую битву, где уже было бы предельно ясно, на чьей он стороне. Кстати, это не так редко случается: осознание своей национальности, принадлежности к своему народу на чужбине. Не случайно и славянофилы проявились в России после длительного пребывания в Германии. Повлияла не только немецкая философия, но и острое чувство своей оторванности от родины.

А величие замысла в поэзии возможно только с пониманием своего народа и своей страны. И тут уже маленький человек Лимонова становится соучастником всего того, что было сделано в России его родителями и его предками, его сородичами.

Он играет с банальным сознанием, но и сам становится его носителем. И ему нравится примитивный обывательский сленг простолюдина, ему близки народные кумиры, потому что он сам родом из рабочей окраины.

Оказавшись сначала в Москве, а затем в Нью-Йорке и Париже, он сначала радостно осваивал новый для себя материал, отрекаясь от былого имиджа, от былых слов, от былых одежд. Он искренне стремился стать другим, он освоил эстетство, как иные осваивают какую-нибудь физическую химию. В его жизнь вошли именитые персонажи русской и мировой культуры: Михаил Барышников, Иосиф Бродский, Лиля Брик, Татьяна Яковлева, Михаил Шемякин, Илья Кабаков, Франсуаза Саган и Деррида, Андрей Синявский и Мария Розанова… Можно было жить, обслуживая знаменитости, как и поступали иные его друзья.

Обладая блестящей памятью, уже года через два своего ученичества, а уж тем более за все годы эмиграции, Эдуард Лимонов легко освоил чужие языки, перечитал модные в эстетских кругах сочинения мудреных авторов, а затем неожиданно для себя интуитивно обнаружил, что высота и величие поэта возможны лишь при возвращении назад, в стихию народного слова, в низовую народную культуру, в обретение имперского «мы». Он должен был решить сам: или быть портным либо портье, или становиться национальным героем. Выбрал второе. Еще в России Лимонов пишет «Оду армии» как свой поэтический манифест:

В его поэзии всегда присутствует естественный, природный, идущий от отца воинский дух, любовь к оружию. Не сумев изменить свой национальный русский менталитет, он обретает иной статус — имперского поэта, и со временем его маленький человек или уступает место имперскому человеку с иной семантикой, иной речью, или же сливается с ним, становится частью великого целого.

Эдуард Лимонов по сути создает новый поэтический миф, близкий великим мифам прошлого, славянского ли, германского или римского. Он старается победить хаос и в себе, и в мире. Осваивая свой национальный миф, Лимонов поневоле обращается к истокам, к деревне, к избе. Нет, он не становится деревенским поэтом или поэтом-традиционалистом, но значимость деревенского лада нужна ему как фундамент в построении своего нового мира.

И далее поэт завершает, подразумевая таких, как он сам: «побеги свершают пропащие души / … и можно и нужно сочувствовать им». В соответствии с новым мифом, с русской традицией он обращается к теме Великой Отечественной войны: в прозе пишет повесть «У нас была великая эпоха», в поэзии — стихотворение «Наши национальные подвиги» о победном 1944 годе, о русских солдатах, бьющих по хребту немецкого зверя. Это стихотворение-лубок, но в каком-то смысле и весь концептуализм — новый лубок, такое же смешение лубочного рисунка и лубочных стихотворений, без всякой символики обозначающих предметы и диктующих их прямое назначение. У него есть лубки-воспоминания, лубки-пейзажи и даже исторические лубки. Лубки пишутся им с натуры, и ценность их всегда зависит от ценности увиденной, замеченной, подсмотренной натуры. Чем острее глаз, чем обширнее видение поэта, тем значительнее становится и лубок.

Эдуард Лимонов всегда равен самому себе. Когда он падал и разбивался, когда плакал и корчился от боли, когда угождал другим, его стихи падали вместе с ним, плакали, угождали… Когда он окреп и выжил в американском прагматичном мире, закалился в странствиях и приключениях, понял, чего он стоит и что ему надо, его стихи закалились вместе с ним. В его поэзии в это время господствует «автоматическая запись» своей личности и личностного самовыражения.

И каков же он на самом деле, Эдуард Лимонов как русский национальный поэт в пору своей зрелости, на пороге отрицания Америки?

Неожиданно я услышал в этих строчках интонацию Юрия Кузнецова, казалось бы, поэта крайне далекого от Лимонова. Но — сблизила тема. Сблизило стихийное евразийство, издавна отделившее нас от Елены-Европы, как бы ни прикидывались мы друзьями и соседями. После таких стихов и таких мыслей там, на Западе, Эдуарду Лимонову уже нечего было делать. Блудный сын готовился к возвращению на Родину, еще не зная, состоится ли оно, задолго до всяких перестроек. Он уже жил Россией, но, не зная будущего, уныло предрекал себе могилу в Америке… Как мы уже знаем, с предсмертными предсказаниями у него не очень-то получается. Избежал и Саратова, избежал и Америки, хоть и завидовал белой завистью «Есенину Сереженьке», что лежит

К счастью, не будет в его жизни уже этого американского асфальтового квадратика, столь ненавистного поэту.

Ненависть к Америке именно там, в Америке, вызывала в нем ультрареволюционное стремление к ее разрушению как символа мирового зла. Еще живя там, поэт мечтал ее поджечь, мечтал сотворить в ней революцию. Вот оно — соприкосновение с агитками Маяковского в лимоновских стихах:

Пришла пора революционного экстремизма Эдуарда Лимонова. Пора сотрудничества с радикальными французскими газетами, пора шумных общественных акций, а затем, с началом перестройки, пора первых публикаций в России. Как и положено, вначале ухватились за Лимонова наши либералы, видя в нем модного эмигрантского писателя. Стали его печатать, по сути не читая. Только так могла появиться в «Знамени» — самом буржуазном отечественном журнале самая просоветская имперская повесть «У нас была великая эпоха».

В то же время, в начале 1991 года, и я связался с Лимоновым в Париже, договорились о сотрудничестве в газете «День». Ряд его острых статей появился в «Советской России». Даже «Наш современник» со своим традиционализмом с удовольствием опубликовал рассказы самого протестного русского писателя. Начались частые приезды Лимонова в Москву, затем последовало и окончательное возвращение на родину. Тут уж ему было вовсе не до стихов.

Либералы любят упрекать Эдуарда Лимонова в крайнем эгоцентризме, мол, и в партии он способен состоять только как лидер. Легко выбрасывается из его биографии достаточно большой период первых лет перестройки, когда Эдуард Лимонов ощущал себя всего лишь рядовым бойцом, воином в стане своих. Его печатали оппозиционные газеты «Завтра» и «Советская Россия», он был членом Фронта национального спасения, защищал на баррикадах Дом Советов в октябре 1993 года. И только после поражения патриотической оппозиции, после отхода на умеренные позиции его бывших соратников он пошел дальше самостоятельно и создал свою Национал-большевистскую партию. И то поначалу совместно с Александром Дугиным, поделив лидерство пополам. Рядовым бойцом он был и в борющейся Югославии, и в Приднестровье. Лишь пройдя огонь баррикад и окопы горячих точек уже не наемником, а осознанным русским патриотом, он решился на лидерство в движении обездоленных русских ребят, позвав всех молодых под знамена социальной и национальной справедливости. Он стал вождем таких же, каким был сам в рабочем Харькове,— отверженных и обездоленных, непримиримых и гордых простолюдинов России.

К стихам Эдуард Лимонов возвращался изредка, под впечатлением событий или лирических настроений, последний раз — во время тюремного заключения. Характерным для поздней поэзии Лимонова я считаю стихотворение, посвященное памяти майора, убитого в Чечне.

Безусловно, самым ярким поэтическим воплощением ненависти к нынешней буржуазной власти, с которой Эдуард Лимонов боролся и в стихах, и в прозе, и в жизни, стал его «Саратовский централ» — одно из лучших стихотворений поэта. Здесь уже очевиден отход от концептуального натурализма, от автозаписи впечатлений, мы видим зафиксированную поэтом в образах и метафорах, что так необычно для него, метафизическую реальность зла.

Может быть, в слиянии со стихией народного бунта, как у Александра Блока и Владимира Маяковского, у поэта Эдуарда Лимонова проявляется его высшая поэтическая энергетика? Это тот высший предел эмоционального неблагополучия, который может пережить поэт, обретая самый высший хлеб поэзии.

2004. Внуково

Владимир Бондаренко
«Последние поэты империи: Очерки литературных судеб»
/ серия: «Библиотека мемуаров»
// Москва: «Молодая гвардия», 2005,
твёрдый переплёт, 668 стр., иллюстрации,
ISBN: 5-235-02764-7,
размеры: 207⨉136⨉34 мм

¹ Здесь и далее пунктуация автора стихотворений.

² Андеграунд (от англ. underground — подполье) — направление в современном искусстве (литературе, живописи, музыке и т.д.), возникшее во второй половине XX в. в чрезмерно идеологизированных странах. Для него характерны неприятие официозного искусства, отказ от общепринятой шкалы ценностей и художественных традиций, часто эпатаж. Иногда под андеграунд подверстывают творческое «короткое дыхание», выродившееся в полубогемный образ жизни.

³ Обэриуты — члены литературно-театральной группы ОБЭРИУ (Объединение Реального Искусства), которая существовала в 1926-м — нач. 1930-х гг. в Ленинграде. В нее входили поэты Д. Хармс, А. Введенский, Н. Заболоцкий, К. Вагинов, Ю. Владимиров, И. Бахтерев и другие. Близки к ним были поэт Н. Олейников, драматург Е. Шварц, художники К. Малевич, П. Филонов. Обэриуты провозгласили себя «творцами не только нового поэтического языка, но и создателями нового ощущения жизни и ее предметов», что в поэзии «с точностью механики» передает «столкновение словесных смыслов» (Манифест ОБЭРИУ в «Афишах Дома Печати», 1928, №2). В своем творчестве культивировали алогизм, гротеск, поэтику абсурда, «черный анекдот» (к примеру, Хармс).

⁴ «Континент» — русский литературный, общественно-политический и религиозный журнал христианско-демократической направленности. Издавался за рубежом под редакцией писателя В. Е. Максимова (1932–1995), эмигрировавшего в 1974 г. из СССР. Выходил с 1974 г. в Берлине, Мюнхене, с 1990 г.— в Париже. Издавался также на немецком, французском, английском, нидерландском, итальянском и греческом языках.

⁵ «Синтаксис» — литературный журнал, который с 1978 г. издавал в Париже писатель и литературовед А. Д. Синявский (1925–1997), эмигрировавший в 1973 г. из СССР. (В 1959–1960 гг. в Москве подпольно выпускал самиздатский журнал с таким же названием А. И. Гинзбург.)

⁶ «…в кругу своих лианозовских друзей…». Имеется в виду так называемая «лианозовская группа» — стихийное объединение художников и поэтов, ставшее одним из очагов неофициального искусства в период «хрущевской оттепели».

В конце 1950-х гг. на подмосковной станции Лианозово (в то время барачный поселок, отсюда названия — «барачное искусство», «барачные поэты») в доме художников О. Рабина и его жены В. Кропивницкой устраивались выставки неофициальной живописи, собиравшие художников и стихотворцев. Выражение «лианозовская группа» появилось в 1963 г., когда отца В. Кропивницкой — художника и поэта Е. Л. Кропивницкого (1893–1978) — исключали из Союза художников «за формализм», обвинив также и в «организации лианозовской группы», на что он написал объяснение: «Лианозовская группа состоит из моей жены Оли, моей дочки Вали, моего сына Льва, внучки Кати, внука Саши и моего зятя Оскара Рабина». Помимо них в «группу» входили художники — В. Немухин, Л. Мастеркова, Н. Вечтомов, поэты — Вс. Некрасов, Г. Сапгир, И. Холин, Я. Сатуновский, чье творчество в то время объединяли примитивистская игровая поэтика, «черный юмор» и приметы возрождавшегося авангардизма 1920-х гг.; выходили в самиздате. В 1968 г. в Нью-Йорке О. Карлайл выпустила книгу «Поэты на перекрестках. Портреты 15 русских поэтов», где рядом с самыми знаменитыми русскими поэтами XX в. были напечатаны Холин и Сапгир под рубрикой «барачная поэзия». С конца 1960-х гг. к «барачным поэтам» примыкал Э. Лимонов, стихи которого в то время были близки лианозовской поэзии.

⁷ «…корни такой поэзии можно отыскать еще у капитана Лебядкина» — персонаж из романа Ф. М. Достоевского «Бесы», отставной офицер (или выдающий себя за него), буффон и пьяница «с художеством». Его высказывание, ставшее знаменитым: «Я желал бы называться князем де Монбаром, а между тем я только Лебядкин, от лебедя — почему это? Я поэт, сударыня, поэт в душе, и мог бы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в лохани, почему, почему? Сударыня! По-моему, Россия есть игра природы, не более!» Тему развивал в собственных стихах:

«Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства…
Место занял таракан,
Мухи возроптали…»

В итоге «бла-го-род-нейший старик» Никифор выплеснул из стакана в лохань «всю комедию» — и мух, и таракана. По этому поводу второе знаменитое высказывание Лебядкина: «…заметьте, сударыня, таракан не ропщет!.. Что же касается до Никифора, то он изображает природу…» Иногда со стихами Лебядкина сравнивают творчество обэриутов или близких к ним представителей русского поэтического авангарда 1920–1930 гг. за любовь к насекомым. Лидия Гинзбург вспоминала: «Ахматова говорит, что Олейников пишет, как капитан Лебядкин, который, впрочем, писал превосходные стихи». В предисловии к книге Н. М. Олейникова (серия «Новая библиотека поэта», СПб., 2000) Л. Гинзбург так анализирует его стихотворение «Таракан»: перед нами «двоящийся животно-человеческий образ, с помощью которого Олейников рассказывает о насилии над беззащитным», добавив, что оно вызывает неожиданную ассоциацию с рассказом Кафки «Превращение».

Трахнуть Лимонова и умереть

Александр Малиновский

Национал-фрейдизм в партийной жизни.

Вихри враждебные веют над нами. Я всё шучу от весёлого нрава, но ведь они действительно веют. Не только над анархистами, а над всеми. В стране — революционная ситуация.

В такие времена всем особенно хочется, чтоб появились крутые такие ребята. Пикантные. Парадоксальные. Смелые. Которые в каждый отдельно взятый момент делают то, чего общество сейчас ждёт. Скандируют «Сталин, Берия, ГУЛаг», когда общество (мыслящее и не очень) тоскует по сильной руке и «порядку». Или отмечают радикальной акцией день смерти Сахарова, когда не замедлившая явиться сильная рука порядком всем обрыдла. И как-то так ловко у их лидеров всё выходит, что куда хотят, туда и вывернут. Хошь тебе анархия нон стоп, хошь диктатура, хошь — демократические идеалы. И так всё это непринуждённо, что никто таким странным соседствам уже и не удивляется. Потому что, где здесь идея, а где прикол — всё равно не разберёшься,— лучше и не соваться, чтоб идиотом-то не выглядеть. А то начнёшь серьёзно спрашивать, как сочетается академик Сахаров с наци-скинами, а тебе скажут снисходительно, что да это же всё была интеллектуальная провокация. Ха, ха, ха.

Стало быть, идеи в данном случае — совсем не главное (по крайней мере, те идеи, которые транслируются подобным образом). Главное — это, во-первых, сам Лимонов. И ещё — эстетика, с помощью которой сшивают правое с левым без лишней щепетильности. Как Муссолини некогда любил.

Это всё я говорю о лидерах. Для тех парней и девушек, которые сами захватывали приёмные,— это, очевидно, не был прикол. Чтобы в этом убедиться,— достаточно знать, как их избивали и какие срока они уже получили и какие им светят. В прозвучавших с их стороны требованиях (слава богу, на социальную, а не национальную тему) нашла выражение реальная тревога общества за свою судьбу. И общество поступит по-свински, если не будет неустанно требовать их освобождения. У членов НБП, строго говоря, фашистские взгляды,— но ничуть не более фашистские, чем у наших властей, которые их посадили. Притом власти во имя своей державно-фашистской идеологии укокошили уже (в отличие от лимоновцев) прорву народа, и не только в Чечне. Захваты же приёмных, безусловно, стали частью общей радикализировавшейся ситуации. Жаль только, что тюремные срока и поломанные судьбы легли в основание укрепившегося рейтинга Лимонова.

А рейтинг и впрямь растёт. Либералы-западники, на дух не переносившие ничего левого, приглашают энбэпэшников в свои радиостудии. А Лимонов и сам не дурак — знает, где и кому чего говорить. На «Эхе Москвы» он и не заикается о засилье иностранцев, на которое его партия жалуется в своих листовках. Нет. Тут он всё больше насчёт прав человека. Просто как совсем лапочка. Люди слушают и приятно удивляются. И вот уже лимонизм разрастается до масштабов мэйнстрима.

С чего всё это началось,— сказать сложно. Как не совсем просто понять, отчего власть избрала НБП своей единственной оппозицией. Люто ненавидимой, но всё же гласно обсуждаемой. Возможно, здесь сошлось несколько причин. С одной стороны, подчёркнутая иррациональность лимоновской идеологии (право-левый компот из фашизма, сталинизма, анархии и пр.) могла навести на мысль, что с ней будет проще спорить и её разоблачать. С другой,— репрессии против шовинистической партии скорее способны вызвать понимание у Запада. А вместе с тем в крайнем пожарном случае надеялись, может, взывать к их патриотической (и всё же государственно-патриотической) совести. С патриотами (пусть они даже непримиримые радикалы) властям всегда немножко проще. Достаточно вспомнить, как рьяно некогда большая часть русских социалистов-патриотов солидаризировалась с царским правительством в деле грабительской первой мировой войны.

Нонешняя либерально-консервативная интеллигенция вольно или невольно поддержала усилия власти в создании мифологии НБП (положительной мифологии или отрицательной — в данном случае уже не столь важно). Лимоновцев всегда куда охотнее показывали по телевизору, чем любых левых. Когда говорят теперь о защите политзаключённых,— все знают, что речь идёт о членах НБП. Кто-то слышал ещё о регулярно сажаемых чеченцах-«террористах» и физиках-«шпионах». Но вот, скажем, о деле НРА большая пресса молчала почти стопроцентно — в то самое время, когда арестованный Лимонов буквально не сходил с экранов и газетных полос, а корреспонденты киселёвского канала глубокомысленно сравнивали Эдичку с Чернышевским, толсто намекая на какие-то ими отысканные биографические сходства. Лимонова освободили досрочно через пару лет с небольшим. А Ракс, Романова и Невская как получили от 5 с половиной до 9 лет, так и сидят, и мало кто про них вспоминает. О репрессиях последнего времени против антивоенного активиста Люзакова тоже сильно не шумят. Он же не в НБП, это неинтересно.

У журналистов, очевидно, были иные побуждения, чем у власти. Во-первых, наши иерархически мыслящие демократы очень хорошо знают: когда сажают писателя это куда важнее, чем когда сажают просто какую-то обыкновенную молодую мать двоих детей. Во-вторых, в снобистских оттенках лимоновского интеллектуализма им тоже что-то родное почуялось. В-третьих, Лимонов ещё при проклятых коммуняках был если не диссидентом, то самиздатчиком и эмигрантом. А это всё тоже котируется. За это можно и национал-большевизм если не простить, то уж как-нибудь понять скрепя сердце.

Вот и есть теперь то, что есть.

У меня уже был случай рассказать, как я был на телевидении, на дискуссии — леваки отстаивали антифашизм, а подментованные наци — фашизм и Россию для русских. Так вот. Нацболы там ведь тоже сидели. Попков, глава московского отделения НБП, только плечами и пожимал; и чего вы тут о ерунде какой-то спорите? Нет бы всем вам плюнуть на эти мелкие разногласия, объединиться в единый блок и сделать национал-большевистскую революцию.

Недавно стало известно о нападении наци-скинов с фашистскими кличами на штаб-квартиру лимоновцев. Не тянут нацболы, значит, на настоящих погромщиков. Они-то сами бы и рады, да вместо этого фашисты их самих громят и за своих не признают. А потому что нехуй было с неграми трахаться в своё время. Как говорил доктор Геббельс, береги платье снову, а расовую чистоту смолоду.

Позже, правда, всякие энбэпэшные барабанщики, чтоб реабилитироваться от позорного подозрения в антифашизме, стали петь развесёлую песню про то, как убили-негра-убили-негра-убили-негра. (Тем самым они поставили своего партийного лидера в положение Клеопатры; та тоже отнимала жизнь в качестве платы за еблю, но хотя бы честно предупреждала заранее.) Те барабанщики называли себя запрещёнными, но песня эта с клипом вертелась по нашему телевизору совершенно беспрепятственно.

Но кто им теперь поверит… Не хотят погромщики принимать нацболов в свои ряды. А упорные попытки НБП застолбить контакт с «наа-мальными» фашистами сильно смахивают на традиционное «дяденька, прости засранца».

Н.Б. (но не П.!): да я б на месте того негра, и если б ещё всё знал наперёд,— нашёл бы себе другого мальчика,— может, поневзрачнее, зато почестнее. С глубокими нравственными основами. И чтоб была наша с ним интернациональная любовь не типа для прикола, как такая опять сексуально-интеллектуальная провокация, а чтоб всерьёз, по-настоящему.

На всю жизнь.

«Воля», №23, февраль 2005 года

Самые-самые

Политпейзаж • самые-самые • Екатерина Барова

Самый путёвый

Владимир Якунин сменил на посту главу «РЖД» Геннадия Фадеева. Среди многих его достоинств служба в органах, профессионализм и то, что к этому посту его пять лет готовил сам В.В.Путин (последние три года непосредственно в «РЖД»). В связи с новым назначением железнодорожникам уже преподнесли царский подарок: Фрадков поручил «изучить вопрос о внеплановой индексации тарифов на грузовые перевозки на 4%». Положительное решение поможет монополии дополнительно заработать $300–400 млн.

Самый заКАВКАЗский

Полпред президента в Южном федеральном округе Дмитрий Козак, как сообщил «МК», по итогам первого полугодия своей работы подготовил Путину доклад. В нем он изобличил руководство северокавказских республик, которое «оторвалось от общества, превратилось в закрытую касту и обслуживает исключительно личные интересы». Полпред предлагает изменить все и вся: от действия правоохранительной системы до разграничения полномочий. Кавказское руководство спокойно — не первый засланный казачок шлёт в столицу гневные депеши, а оно как было кастой, так ею и останется на века.

Самый неудержимый

Прокуратура Московской области подала исковое заявление о ликвидации Национал-большевистской партии. Перечень претензий впечатляет. В частности, прокуратура считает, что Эдуард Лимонов не имел права участвовать в митинге 1 мая, потому как деятельность НБП была приостановлена. Лимонов убеждён, что если партию закроют и его соратникам придётся перейти на нелегальное положение, то они станут гораздо радикальнее. Оказывается, ему «уже сейчас трудно их удерживать».

Самый сговорчивый

Глава РАО «ЕЭС» Анатолий Чубайс договаривается со столичным градоначальником, чтобы совместно управлять всеми московскими энергосетями стоимостью более 6 млрд. долларов. Два хозяйственника намерены создать рабочую группу, которая к 1 июля должна будет проработать детали совместного предприятия. Специалисты уверены, что управлять такой махиной на паях будет практически невозможно. Чей менеджмент окажется проворнее, покажет время. Главное, что в случае ещё какого-нибудь «конца света» ответственность точно поделят на двоих.

«Собеседник», №23(1073), 22–28 июня 2005 года

Самые-самые

Политпейзаж • самые-самые • Ирина Андреева

Самый несговорчивый

Лидер «Яблока» Григорий Явлинский отказался кучковаться с другими партиями для участия в грядущих парламентских выборах. Коллег эспээсников Явлинский обозвал «недемократами», а Владимиру Рыжкову, реанимировавшему на днях Республиканскую партию, прозрачно намекнул на недостаток в его организации членов. Яблочники решили пойти своим путём: «отстраниться от правящей группировки» и объединить либералов вокруг себя. Оппоненты упрекнули Явлинского в недальновидности и пообещали задавить количеством.

Самый отверженный

Эдуард Лимонов, со стойкостью Ходорковского выстоявший на днях закрытие своего детища — НБП, проявил себя в новом, а вернее, в уже подзабытом амплуа — героя любовника. Страстный роман с актрисой Екатериной Волковой, растиражированный всеми СМИ, ещё больше подогрел народный интерес к Эдичке. Под покровительством скандального политика девушка обрилась наголо и начала петь а ля Наталья Медведева (ныне покойная). А режиссёр Сергей Соловьёва даже сравнил её с Владимиром Высоцким! Хорошо хоть не с Пиаф.

Самая продвинутая

Питерские СМИ распространили информацию о готовящемся российско-американском шахматном турнире, в котором наряду с остальными игроками примут участие Валентина Матвиенко, Александр Жуков и Альберт Гор. Дистанционная игра с использованием современных интернет-технологий была запланирована на середину июля. Но в последний момент окружение питерского губернатора дало задний ход: то ли новейшее оборудование освоить не успели, то ли дебютные идеи не отработаны.

Самый непонятливый

Министр экономразвития Герман Греф поразил дремучим невежеством. Во всеуслышание признался, что не знает, что такое Российская академия наук. Мол, пользы от неё никакой и пощупать её руками невозможно. А уж в деле удвоения ВВП академия — вообще не помощница, а скорее обуза. И вообще, предложил Греф, надо бы академиков немного подсократить. А ещё лучше принять западный образец работы и всерьёз заняться менеджментом этой отрасли. Услышав такое, учёные мужи восстали как один: 300 лет обходились без менеджмента и ещё проживём. А Фрадков, как всегда, всех успокоил: «Работайте! Удваивайте!»

«Собеседник», №25(1075), 6–12 июля 2005 года

Самые-самые

Политпейзаж • самые-самые • Екатерина Барова

Самый бесконечный

Мэр Москвы Юрий Лужков уверен, что в столице можно строить непрерывно: «Бесконечные возможности для строительства в Москве не придумка. Мы будем строить по 5 млн. кв. метров в год и ни на квадратный метр меньше». Оказывается, на Москву приходится не менее 12 процентов возводимого в России жилья. Правда, специалисты недовольны качеством и архитектурными решениями. И это тоже, похоже, будет продолжаться бесконечно.

Самый фотогеничный

Оппонент Ющенко Виктор Янукович теперь распространяется на территории Украины в рулонах. Львовские производители туалетной бумаги напечатали его фотографию на упаковке с агитационным лозунгом «Выборы2004. ПОТОМУ ЧТО эффективный». Чтобы конкуренты не украли идею, в инструкции по применению написали, что название запатентовано. Цена новинки — 2 гривны (рулон без наворотов стоит 90 копеек). Украинские политологи гадают, что это: черный пиар или ноу хау избирательных технологий. Товар то нарасхват!

Самый зооЛогичный

Государственный секретарь Союза России и Белоруссии Павел Бородин развеял слухи о своём назначении на пост губернатора Московской области: «Лучше быть головой мухи, чем задницей слона. Индийская пословица есть такая». После такого пассажа Пал Палыч заявил журналистам буквально следующее: «Посмотрите на кремлёвские купола, ведь все это моё. А то выпустили книгу о Кремле без моей фамилии». Теперь то россияне точно знают, что Кремль — это место для головы, пусть даже мухи. А вот за МКАДом начинается, простите, задница. И уже неважно, кому она принадлежит.

Самый БОЙкотичный

Эдуард Лимонов призвал оппозиционные партии бойкотировать выборы в Госдуму в 2007 году. Призывать население не ходить на выборы будут для того, чтобы показать власти, что оппозиция считает их «нечестными и безальтернативными». Эту идею готовы поддержать Немцов и Каспаров.

«Собеседник», №31(1081), 17–23 августа 2005 года

Лидер молодёжного «Яблока» Илья Яшин:
О Майдане говорить рано

иное мнение • Екатерина Барова

— Фашистская угроза для России — уже реальность или пока просто предостережение?

— Тут нагнетается истерия со стороны власти. Создают образ врага, чтобы потом триумфально его на выборах победить. Недаром в названии движения «Наши» используется слово «антифашистское». Вот Лимонов заявил о том, что в НБП планируют внедрить ультраправых провокаторов, которые будут провоцировать НБП на силовые действия. Власть отвлекает электорат от протестных настроений. Якеменко (лидер «Наших».— Ред.) говорит: мы — антифашистское демократическое молодёжное движение, поддерживающее президента,— с одной стороны баррикад, а с другой — фашисты и им сочувствующие. В разряд сочувствующих попадают и Каспаров, и Хакамада, и «яблочники». А у нас есть все основания полагать, что все организованные националисты и ультраправые — под очень жёстким контролем правоохранительных органов.

— Но в то же время Верховный суд легализовал НБП. Такие решения без отмашки сверху не принимают. Не развяжет ли это лимоновцам руки?

— Наоборот, власть скорректировала свой курс в отношении НБП. До этого они тупо закручивали гайки, что приводило к радикализации НБП. На самом деле в таком решении есть логика, потому что НБП в легализованном состоянии, получая возможность участвовать в выборах, имеет меньше перспектив, чем НБП под прессингом власти. Дуболомные действия властей привели к тому, что НБП из маргинальной тусовки превратилась в реальную политическую силу, субъект политического процесса, который вызывает сочувствие, не только у своих традиционных союзников слева.

— А раскол в связи с легализацией в их рядах возможен?

— Вряд ли. Был у НБП достаточно болезненный переход от ультраправой организации образца 1996 года к социал-демократической партии образца сегодняшнего дня.

— Илья, ты координируешь работу движения «Оборона». Что вы обороняете?

— «Оборона» — это коалиция разных организаций: «Яблока», молодёжного СПС, молодёжного крыла партии Хакамады, «Идущих без Путина», «зелёных»… Большинство из нас будут конкурентами на выборах, мы это понимаем, но объединяет нас одно — мы хотим конкурировать на честных выборах. И выступаем за то, чтобы были равные условия для всех политических сил.

— Как далеко вы готовы зайти?

— Мы готовы к прямому действию. Будем выходить на улицы. Но основной наш принцип — ненасильственное гражданское сопротивление.

— И Майдан с палатками можете организовать?

— Пока об этом говорить преждевременно!

«Собеседник», №32(1082), 24–30 августа 2005 года

Самые-самые

Политпейзаж • самые-самые • Екатерина Барова

Самый безДУМный

Эдуард Лимонов на прошлой неделе призвал депутатов из фракций КПРФ и «Родины» выйти из состава Госдумы. Дескать, это вызовет правительственный кризис и роспуск Думы. Глава НБП считает, что время конфронтации настало: «Речь идёт о кардинальном изменении климата несвободы в стране и введении климата свободы». Лимонов рассчитывал, что после всего этого тарарама в России наконец то проведут свободные выборы. Зря!

Самый водоЗАБОРный

Зам. главы Росприроднадзора Олег Митволь – беспокойная душа. После сноса коттеджей в посёлке Пятница он решил проверить подмосковные яхт клубы. Митволь совершил водный марш-бросок по Клязьминскому водохранилищу. В итоге против яхтсменов возбудили 2 уголовных дела. Бурная активность не прошла для защитника природы даром. Пока Митволь гонялся за яхтами, налоговики арестовали счета фирмы, 75% акций которой принадлежит его супруге.

Самый разДУТЫЙ

Экс-губернатор Саратовской области Дмитрий Аяцков все-таки договорился: послом в Минск он не едет. «Проштрафился» Аяцков, когда чересчур резко высказался в адрес Лукашенко. В конце июня он публично призвал Батьку «ни в коем случае не дуть щеки, что вот он давно там работает и кто-то ему там должен быть на посылках». Возмущённый Лукашенко напомнил про укол во время празднования 1000-летия Казани. Путин с пониманием отнёсся к обиде коллеги и решил дипломата новичка заменить. Дальнейшая судьба Аяцкова туманна.

Самый ОТЗЫВчивый

Президент РФ Владимир Путин аннулировал подпись России под договором с Эстонией о границе. Речь идёт о двух документах, которые разграничивают территории наших стран как на суше, так и в Нарвском и Финском заливах. Высокие автографы были поставлены ещё 18 мая в Москве. Но 20 июня эстонский парламент увязал ратификацию со своим внутригосударственным договором о Тартуском мире 1920 года. В нем дана оценка вхождения Эстонии в СССР. В Москве считают, что договор «не соответствует объективным реалиям, создаёт ложный контекст для толкования и реализации его положений». Жаль, что для осознания того, что имидж России пытаются испортить, понадобилось больше 2 месяцев.

«Собеседник», №34(1084), 7–13 сентября 2005 года

Дымовая завеса

Угол зрения • Олег Аверченко

В борьбе за власть факты не важны, главное — их интерпретация.

На днях «Коммунисты Петербурга» сделали интересное заявление по поводу очередного убийства в северной столице чернокожего студента из Конго. В смерти Ролана Эпассака марксисты-ленинцы обвинили не скинхедов, а… движение «Наши». Другого способа привлечь к себе внимание коммунисты, видимо, не нашли.

В последнее время оппозиции стало непросто заявлять о себе. Ведь привычное обличение Кремля и призывы к Майдану не то что сочувствия, даже интереса почти ни у кого уже не вызывают. Зато пиар стратегия маргинальных политиков достойна оруэлловской Океании: сначала берётся (а то и изобретается) информповод для саморекламы, затем он выворачивается наизнанку, а если изнанка оказывается неприглядной, событие игнорируют.

НБП без тормозов

Взять хотя бы недавнюю акцию «Антикапитализм 2005», первую скрипку в которой играла Национал большевистская партия. Как и любое общественное мероприятие, «Антикапитализм» нуждался в рекламе. Но, как назло, реальных поводов покритиковать власть лимоновцы накануне акции придумать не могли, как ни пытались. Нацболку, ударившую по щеке министра образования Андрея Фурсенко, стражи порядка по просьбе министра даже не стали задерживать, хотя та на это явно нарывалась. Её товарищам, которые в прошлом году слегка погромили приёмную администрации президента, суд втрое скостил сумму штрафа.

Тут то и пригодились заявления лидера НБП Эдуарда Лимонова, которыми он разбрасывался всю прошлую неделю. 12 сентября, когда журналисты попытались выяснить мнение главного нацбола страны по поводу митинга в защиту Ходорковского, он разве что не послал интервьюеров по известному адресу: «Вы ко мне лучше с какими-нибудь серьёзными вещами обращайтесь. У меня вчера тормоза подрезали в машине — хотели угрохать».

Оказалось, что накануне партийная «Волга 3110» неподалёку от станции метро «Рижская» внезапно потеряла управление и на скорости 70 км/ч врезалась в столб. Никто из пассажиров не пострадал, да и самого вождя в машине в момент аварии не было, но Лимонов все равно публично объявил ДТП покушением на свою персону. (О готовящемся на него нападении Лимонов писал Путину… двумя днями ранее.)

Вот и ломай голову, что это было. Мифический заговор спецслужб, которым даже косвенные подозрения в заказном политубийстве ни к чему? Но, по словам экс чекиста и депутата Госдумы Геннадия Гудкова, если бы убийство Лимонова в самом деле планировали спецслужбы, они бы сделали это так, что «комар бы носа не подточил».

Или за аварией стояли все же сами лидеры НБП, которым в преддверии марша «Антикапитализм 2005» скандал с загадочным покушением пришёлся как нельзя более кстати?

Битая партия

К слову, имидж битой партии НБП приобрела ещё три недели назад, когда 29 августа в 20.05 по московскому времени группа людей с бейсбольными битами напала на охрану национал большевиков. А уже в 20.06 (то есть спустя несколько секунд) лидер молодёжной «Родины» Сергей Шаргунов отчитался в интернетовском «Живом Журнале»: «Много крови. Нападали неизвестные молодчики. Избили нацболовскую охрану…»

Несмотря на то, что практически все независимые журналисты сразу обратили внимание на подозрительную оперативность Шаргунова и уличили в провокации самих левых радикалов, оппозиционеры тут же перевернули ситуацию на свой манер.

Сначала в 21:02 известное либеральное радио сообщило: «В районе станции метро «Автозаводская» — массовая драка. Дерутся около 40–50 человек. По предварительным данным, среди участников потасовки — скинхеды». Через час родилась версия: «Нападавшие — представители так называемого движения «Наши». А наутро 30 августа то же радио уже не оставило слушателям повода для сомнений: «Милиция задержала нападавших. По некоторым данным, это работники частного охранного предприятия, связанные с движением так называемых «Наших».

«Некоторые данные» были основаны на словах активистов той же НБП, которые живописали, как нападавшие, чьи лица были закрыты масками, вдруг как по команде задрали куртки, под которыми засверкали «белые майки с надписью красными буквами «Наши». Нацбол Павел Жеребин даже поклялся, что заснял все это на фотоаппарат, и хотя до сих пор (спустя три недели) снимков никто так и не увидел, остальные оппозиционеры поверили избитым на слово. В эфире радиостанции тут же пафосно заговорили о начале гражданской войны, развязанной Кремлем.

А поскольку любая пиар-акция имеет своей целью не только пожурить власть, но и получить от этого политические дивиденды, 30 августа в 20.02 (спустя сутки после инцидента) на той же радиочастоте прозвучало сообщение о событии, ради которого провокация, видимо, и затевалась: «Уже завтра будет официально объявлено о создании инициативной группы по выдвижению Михаила Ходорковского кандидатом в депутаты Государственной думы». Своё согласие вступить в группу дал и Эдуард Лимонов. За одного битого партия получила двух небитых.

Любопытны и «провалы в памяти» у Лимонова. Если первоначально он уверенно и многозначительно заявил в газете «Коммерсант» о том, что битами размахивали «Наши», которые зимой встречались с замглавы администрации президента, то теперь Лимонов фамилии «мнимых наших» замалчивает, зато стал повсеместно рассказывать, что к акции на «Автозаводской» причастен аж замначальника одного из кремлёвских управлений.

А «Коммерсант», кстати, перед ошибочно обвинёнными так и не извинился.

Испорченное радио

Понятно, что другую уличную потасовку — попытку избиения «наших» пьяными отморозками 1 сентября в 17:20 около станции метро «Менделеевская» в интересах Лимонова и Ходорковского использовать было сложно, поэтому оппозиционеры предпочли её не заметить. Все на том же радио на эту тему прошло лишь одно скромное сообщение в 8:09 следующего дня: «Двое неизвестных напали в Москве на представителей так называемого движения «Наши». Нападавших задержали. Они находились в состоянии сильного алкогольного опьянения и не смогли объяснить мотивов своего поступка». Ни политических намёков, ни привычных сетований насчёт «гражданской войны», ни должной журналистской оперативности.

Выходит, любое дуновение против оппозиции для самих оппозиционеров — козни власти, которые надо пресекать и уличать по всей строгости, а избиение сторонников власти — пустяки, дело житейское?

Такие же пустяки для некоторых правдолюбов — проблемы простых, далеких от политики людей. Взять недавний инцидент в аэропорту Домодедово, когда одному из оппозиционных предводителей — Гарри Каспарову пришлось простоять на паспортном контроле 20 минут, ожидая починки компьютера. Оппозиционеры расценили его однозначно — кремлевская провокация. А когда через несколько дней после задержки гроссмейстера из за такого же компьютерного сбоя в Домодедово больше тысячи человек проторчали на контроле почти три часа, никто этого и не заметил.

Лукавый пиар

При этом лукавые пиар-стратегии — вещь в российской политике отнюдь не новая. По крайней мере, для продвинутых топ менеджеров из ЮКОСа.

На прошлой неделе, в день начала рассмотрения Мосгорсудом кассационной жалобы Ходорковского, в Интернете всплыл протокол заседания от 14 марта 2002 года известной общественной организации «Открытая Россия». На этом историческом заседании Ходорковский, Невзлин, Шахновский и др. утвердили документ под названием «PR стратегии «Открытой России». Среди прочих стратегий в нем выделяется стратегия №2 — «Дымовая завеса»: «Стратегия заключается в том, чтобы создать убедительную «дымовую завесу» или замаскировать истинные политические амбиции «Открытой России» и её руководителей. Одновременно с широким информированием населения и в особенности целевых аудиторий о спонсорских, благотворительных и просветительских проектах «Открытой России» ведётся последовательное информирование населения о преимуществах демократии и пропаганда соответствующих идей». Уточним: соответствующих идей миллиардеров из ЮКОСа Ходорковского и Невзлина.

Стоит ли удивляться, что сегодня, спустя три года, многие уважаемые СМИ стали заложниками и жертвами очередных пиар задач стратегов, заинтересованных только в одном — вернуть любыми способами утраченную власть.

«Дымовая завеса», судя по всему, накрыла и самого Ходорковского. Он до сих пор так и не определился с корнем всех своих бед, то заявляя, что его осудили «за политику», то говоря, что бросили в тюрьму «за бизнес».

Так же играют фактами и прочие оппозиционеры. Тот же бывший премьер Касьянов, который на прошлой неделе представил себя как самого мирного и бесконфликтного кандидата в президенты 2008 года. А через несколько лет, думается, всплывёт очередной «PR план», составленный оставшимся на хозяйстве Леонидом Невзлиным: «Стратегия заключается в том, чтобы создать убедительную «дымовую завесу» или замаскировать истинные политические амбиции Касьянова и руководителей оппозиции…»

И то, что реальные события подчас далеки от их политической интерпретации, в этих кругах считается недостатком не интерпретации, а самих событий. Любое событие можно «подкорректировать» при помощи поставленной на поток технологии обмана.

«Собеседник», №36(1086), 21–27 сентября 2005 года

Самые-самые

Политпейзаж • самые-самые • Светлана Дорофеева

Самый вокальный

Известный адвокат Генри Резник на юбилейном заседании Клуба поющих политиков спел хит года — песню о Ходорковском. «Это песня про наших клиентов, которые уже сидят, а иные на подходе»,— пояснил Резник почтенной публике. Шедевр рожали в муках адвокаты Московской областной и городской коллегий. Слова оригинальные, музыка из известного вальса «В городском саду играет духовой оркестр». Квинтэссенцией выступления Резника стали последние строки шлягера: «Ни в Матросской, ни в Бутырке нет свободных мест. Не останется без хлеба адвокатский крест».

Самый экстремальный

Первый зам. главы МВД Александр Чекалин готов выдавать водительские права 16-летним подросткам. Правда, он пояснил, что при этом МВД запретит им выезжать на дороги с интенсивным движением, а кроме того, рядом с несовершеннолетним в автомобиле должен будет находиться второй водитель. Забавно, министры днями заседают, придумывая, как сократить смертность от аварий на дорогах, а гаишники собираются раздавать права детям. Впрочем, золотая молодёжь при попустительстве пап толстосумов садится за руль и в 14.

Самый конкретный

Глава Счётной палаты Сергей Степашин все чаще разговаривает с оппонентами из правительства полунамёками. Недавно он возмутился попыткой Минфина урезать функции Счётной палаты: «Счётной палате вновь рекомендовали лишь сводить дебет с кредитом. Подобное нам уже рекомендовал экс-премьер Михаил Касьянов, и нынешним чиновникам, думаю, надо учитывать его опыт». Касьянов был помянут всуе в связи с тем, что министерские не так поняли «личное мнение аудиторов» по поводу возвращения прогрессивной шкалы подоходного налога и «чересчур резко отреагировали».

Самый упорный

Эдуард Лимонов пробует добиться разрешения у властей на существование НБП. После долгих судебных мытарств нацболам как общественной организации сказали «нет». Теперь члены Национал-большевистской партии подали в Минюст документы для регистрации НБП в качестве политической партии. Вероятность того, что власть пойдёт на эксперимент, велика. По крайней мере, политическую партию легче контролировать и с точки зрения финансов, и на предмет законопослушности.

«Собеседник», №48(1098), 21–27 декабря 2005 года

Четыре жизни Наталии Медведевой

Материал подготовил Сергей Викторов

Она была одной из самых эпатажных фигур российского андеграунда. Большинство помнят Наталию преимущественно как жену писателя Лимонова, и мало кто знает Медведеву саму по себе — личность яркую и для российских широт экзотическую. Она прожила всего 44 года и целых четыре жизни — питерскую, американскую, парижскую и московскую.

Существует штамп для определения женщин, часто меняющих мужчин, много пьющих, постоянно нарывающихся на неприятности — «женщина сложной судьбы». Свою сложную судьбу Наталия создавала себе сама. Всю, от начала до конца. «Сколько лет вы хотели бы прожить? — спросили её в одном из редких телевизионных интервью.— Столько, сколько я была бы счастлива». Она умерла три года назад, второго или третьего февраля — точно никто не знает. Тех, кто восхищался ею, и тех, кого она раздражала,— равнодушным она не оставляла никого — смерть сорокачетырёхлетней Наталии Медведевой поразила не меньше, чем её жизнь.

«Мне иногда кажется, что я не отсюда, что я как посланный наблюдатель… Нет… скорее бесстрашный испытатель жизни и смерти. Потому что я так же люблю (обожаю!!!) жить, как и самоуничтожаться и уничтожать жизнь»,

— писала она в своей книге «Ночная певица».

СССР

Наташа Медведева родилась в Ленинграде 14 июля 1958 года, на площади Мира, ныне Сенной. Она очень гордилась, что появилась на свет в день взятия Бастилии:

«Четырнадцатого июля Бастилию разнесли. Со мной всё ясно. Разрушительница. Революция».

Её мать, Маргарита Васильевна, работала в санэпидемстанции Октябрьского района. Отец, военнослужащий, умер через два дня после рождения дочери.

Маргарита Васильевна Медведева:

— Я была в роддоме, он лежал в больнице при смерти. Ждал, когда я разрешусь,— мы так хотели дочь. Когда она родилась и ему сообщили в больницу, он спросил: какие у неё глазки? Ему ответили: карие. И всё, через день он умер.

Весь первый год Наташа плакала не переставая. Наплакалась на всю жизнь. Наверное, вместе со мной ещё в утробе страдала.

«Твоя мать могла бы и не рожать тебя, поменьше бы хлопот было, да и замуж легче с одним ребёнком. Знала ведь, что отец твой умирает, но нет, как же — любовь! Ты в любви, мол, зачата была…» (Наталия Медведева. «Мама, я жулика люблю!»)

Семья Медведевых жила в обычной питерской коммуналке. Денег не хватало. Одну комнату сдавали, вчетвером жили в другой — Наташа, мама, бабушка и старший брат Серёжа.

Маргарита Васильевна Медведева:

— Она всё правильно в своей книжке описала, подлинная, в общем, история. Вся наша эта коммунальная квартира, жильцов человек пятнадцать, телефон на стенке в коридоре. Серёжа был ей за папу. У них большая разница была, 13 лет. Ребята в футбол во дворе играют, он калясочку катает. Бабушка на работе, я на работе. В санэпидемстанцию нашего района я пошла только потому, чтоб можно было домой почаще забегать, обед приготовить, в музыкальную школу Наташу отправить. Музыкой её водили с шести лет заниматься, школа была у нас рядышком, в Доме культуры. За ручку водили, заставляли. Сольфеджио ей сложно давалось. Она любила петь. Голос у неё уже тогда был сильный. Мы как-то ходили в поликлинику, к ларингологу, так она вышла от него сияющая, говорит, мама, ларинголог в восторге от моей гортани, очень мощное строение какое-то, чтобы петь.

«Я помню своё самое первое выступление. Мне было лет восемь, наверное; я училась в Доме культуры музыке, играть на фортепьяно и параллельно этому занималась в детском драмтеатре. Так что моей первой ролью была роль кошечки, которая возвращается к своим котятам. Я там плясала и пела неаполитанскую тарантеллу. Очень хорошо помню — и роль, и свой грим, и костюм, который на мне тогда был… Потом я ходила в Дом пионеров в драмкружок, там мы уже выступали в институтах, перед достаточно взрослыми людьми — и, представляешь, они на нас смотрели как на профессионалов, наверное…» (Наталия Медведева, из интервью сайту Литпрома).

Школьницей Медведева снялась в эпизодах в нескольких художественных фильмах.

Маргарита Васильевна Медведева:

— На каком-то уроке в школе к ним пришли из съёмочной группы Авербаха, им нужен был какой-то особенный тип девочки, для фильма «Монолог».

Наташу позвали, сделали пробные съёмки и сказали, что она выглядит намного старше своих лет, не подойдёт, значит. А потом её сняли в фильме «Дневник директора школы». Я помню, Прыгунов, артист такой, вдруг к нам прибегает. Очень восторженный, молодой, симпатичный. «Как это она уехала? — говорит.— А что такое?» А она к тому времени уже замуж вышла. Ну, так всё и кончилось. А могла бы, кто знает, продолжиться карьера в кинематографе.

Её вынесло в большую жизнь на волне переходного возраста.

«Школьным вечерам в обществе коротышек мы предпочитали свидания со студентами последних курсов, катания на машинах фарцовщиков, знакомства с фирмой»,

— писала Медведева. В пятнадцать из-за первой любви её чуть не отчислили из школы.

Маргарита Васильевна Медведева:

— Это был тот самый Саша, про которого она книгу написала, который «жулик». Он занимался, как говорили в те времена, недозволенным видом деятельности, что-то там с иконами, фарцовка. Стремился за границу очень. Окончил авиаприборостроительный институт, но не работал. А ему 24 года. Меня это, конечно, очень удивляло: как это, не работать в наше время? А на что жить? Ну, словом, обратилась даже в прокуратуру. Дикая была тогда.

«Мне обидно за свою мать. Как может она быть со всеми с ними заодно?.. Мне ведь мать казалась всегда другой, не как они. Она ведь стихи писала и пишет. Какая красивая она бывает!.. Она всех готова привлечь на помощь. Спасите, дочь погибает! Отказывается следовать правилам, установленным обществом, в котором живёт. Идёт против норм общественного поведения.

Мало того, что ты должен жить в обществе, которое тебе не по душе, так ты ещё должен жить, как это е… общество тебе приказывает, и ты будешь в вечном долгу перед ним… Но какая же она дура! Думала, школа ей поможет?! С директрисой она поделилась, с милицией, с прокурором! Эта её вера в коллектив меня коробит» (Наталия Медведева. «Мама, я жулика люблю!»).

Маргарита Васильевна Медведева:

— Наташа тогда девятый класс заканчивала, а её перестали на занятия пускать, нельзя, мол, такой посещать школу. Как же это так, говорили, она уже замужем, что ли, или как? И мне стали говорить: надо бы вам отказаться от такой дочери — вот в таком тоне со мной разговаривали. Я была в ужасе. Серёжа, говорю её брату, что же такое, давай, ищи, где этот Саша живёт. Я ж не знала, что это за семья, что из себя представляет он сам. Ну вот, я нашла — на пятом этаже, красивая такая квартира, иконы там были на стенках. И мама его приличная, очень культурная женщина. Ну, одним словом, я успокоилась. Они с Наташей продолжали встречаться. Но прокуратура его вызвала и обязала устроиться на работу. И устроили его так: он в Норильск уехал. Оттуда звонил, писал. Но Наташенька уже решила свою судьбу по-другому. Сказала: мама, всё, не хочу больше этой нашей жизни коммунальной. Выхожу замуж, вот такой человек.

*

Она вышла замуж в 17 лет. Пришлось получать специальное разрешение в Горисполкоме. Невесту вызвали «на ковёр» вместе с мамой и будущим мужем. Аркадий был на двадцать лет её старше, с удобной «пятой графой». Он уже подал прошение на выезд. Когда он выехал из страны, мама Наташи и даже её свекровь были уверены, что она не решится уехать. Тем более что ей нужно было приглашение из Израиля: Аркадий же был в Америке. Он прислал такое приглашение.

В аэропорту её провожала мама.

«Она была в белом плаще с рыжими волосами, такая улыбающаяся,

— писала Наташа.—

Она махала мне платком, и мне казалось, что она такая молодец и как-то воодушевлённо это всё воспринимает».

Маргарита Васильевна Медведева:

— Когда Наташа уезжала, у меня не было ощущения, что мы прощаемся навсегда, абсолютно не было. Я улыбалась всё время, махала ей, даже когда самолёт уже поднялся. И я чувствовала, что она смотрит оттуда. И я всё время махала, махала ей.

Она везла тогда с собой пару яблок, антоновку, как память о Родине. Так на границе стали проверять, просвечивать чего-то там, и эти яблоки не разрешили взять. Обидно было.

Америка

Конечно, это была никакая не любовь. Она хотела уехать.

«Жить в Союзе мне казалось скучно»,

— писала Медведева. А для Аркадия, как говорили потом её друзья, она была просто хорошим вложением денег. Он планировал сделать из Наталии модель.

Александр Шаталов, издатель:

— Наташа вывозилась туда своим первым мужем именно как будущая модель. В конце концов она не выдержала этого испытания, потому что поняла, что она для мужа не жена, а просто кошелёк.

Наталия стала моделью легко и быстро. В Америке, где тогда были популярны «блю-блонд» — блондинки с голубыми глазами, улыбка до ушей, её словно ждали. Западных агентов привлёк созданный ею имидж советской гражданки 20-х годов, времён буйства нэпа. Медведева начала сниматься для рекламы, позировала для каталога причёсок фирмы «Видал Сассун», для обложки первого альбома американской рок-группы «Cars». Журнал «Плейбой» пригласил её сняться на развороте «девушка месяца».

Маргарита Васильевна Медведева:

— Она мне подробно не рассказывала, как у неё это началось. Только один раз, видимо, когда её приняли фотомоделью, написала: я так рада, что ты меня такой родила. Спасибо, мамочка.

*

Для молодой женщины из СССР, страны красавиц доярок и девушек с вёслами, это была головокружительная карьера. К тому же, разойдясь с первым мужем, Медведева вскоре вышла за одного из богатых людей Америки — хозяина ювелирного магазина Александра Плаксина. Казалось, большего и желать нельзя: гонорары, красивая жизнь, карьерные перспективы. Для многих — предел мечтаний. Но ей хотелось большего. Не благополучия — Медведева всегда с презрением относилась к материальной стороне жизни.

«Я очень быстро поняла, что быть просто манекенщицей, что для меня значило — вешалкой, мне неинтересно,

— писала она.—

Я не являюсь моделью. Может быть, я являюсь моделью для подражания».

*

Наталия пошла на актёрские курсы, записалась в L.A. city college, изучала историю театрального костюма, музыкальный театр, современный танец, занималась эстрадным вокалом в лос-анджелесской консерватории. Она снималась в кино в небольших ролях.

«Я была согласна на массовки, но никогда не изображала массы. Всегда у меня была пусть маленькая, но роль. Значащаяся в титрах — школьница, певица, рабыня, любовница злодея»,

— писала она в «Ночной певице». В 1979 году она попала в Голливуд.

«Это очень верное слово: «попала» — как при стрельбе надо попасть в десятку,

— писала она.—

Потому что сотни тысяч живут, ходят, ездят по Голливуду, ширяются на его тротуарах, тушат о них хибарики, оставляют на знаменитых квадратах следы крови в драках, и гильзы от пуль закатываются в щели, так что какому-нибудь детективу, опять же голливудскому, приходится долго искать. Но все они не попали в Голливуд — в десятку».

Медведева снялась на студии «XX век Фокс» в фильме «Чёрный мрамор» (Black marble) Джозефа Уэмбо. Уэмбо был полицейским, потом писателем — он автор знаменитых «Новых центурионов», потом стал режиссёром. Он увидел Медведеву в русском кабаре «Миша» на Сансет-бульваре, где она совсем недавно начала выступать — пела отрывки из бродвейских мюзиклов и русские романсы, и в тот же день предложил ей сыграть в фильме саму себя, ночную певицу. Музыку романса, который исполняла в фильме Наталия, написал Морис Жарр, автор знаменитой «темы Лауры» в «Докторе Живаго». Жарр, у которого оказались русские корни, с удовольствием репетировал с Медведевой. Она обращалась к нему по-русски — господин Жарптицын.

«Это был «звёздный час» без году певицы! Девочки, родившейся в Ленинграде, ходившей в 253-ю среднюю школу, занимавшейся фигурным катанием, учащейся в музыкальной школе по классу фортепьяно, которое, то есть пианино, ей. подарила бабушка. Девочка прогуливала уроки сольфеджио, а они-то ей как раз бы и пригодились… Мама, бабуленька! Я пела вальс, и там дядьки взрослые, они мне аккомпанировали, и самый-самый главный Морис, он мне целовал ручки и сожалел, что не был знаком раньше, и они все на меня смотрели как на чудо!» (Наталия Медведева. «Ночная певица»)

Маргарита Васильевна Медведева:

— Она несколько раз присылала приглашения, но меня не пускали к ней. Она писала, что надо подождать, что мы обязательно встретимся. «Вот у меня фотография такая есть,— писала она,— две женщины на фоне моря, на каком-то корабле. Это мы с тобой, мамочка. Встретимся скоро». Так и жили в ожидании, что встретимся.

*

Если бы Наталия была другой — более практичной, она держалась бы за выгодный брак и вскоре сделала бы скромную, но достаточную для жизни карьеру в Голливуде. Ей была бы обеспечена безбедная старость. Но для этого нужно было унижаться, спать с нужными людьми. Пресмыкаться — вот это она ненавидела больше всего на свете.

«То, что Вамбау сам пришёл ко мне и выбрал за то, какая я есть, это меня, наверное, очень «извратило». Я думала, что так и должно быть, и поэтому никогда никому ничего не сосала, не лизала. А может, зря! Была бы, может, звездой! С кинематографическим багажом кагэбэшниц, а?!»

Голливудская мечта оказалась такой же скучной, как и коммунистическая.

Она начинает писать свой первый роман «Мама, я жулика люблю!». Публикует в американских изданиях стихи на английском. И экспериментирует с наркотиками. Именно экспериментирует — своё отношение к наркотикам она определила тогда раз и навсегда:

«Любое употребление, ставшее системой,— рутина. Мне, видимо, всегда хотелось бросить вызов этому и так уже рутинному миру».

«У неё были периоды анаши-гашиша-марихуаны-кокаина и ежедневного алкоголя и своя сексуальная революция с кучей любовников. Потом она начала писать стихи. Потом стала жить с Писателем» (Наталия Медведева. «У нас была страсть»).

Этим писателем был Эдуард Лимонов. Они познакомились в октябре 1982 года в кабаре «Миша», где она пела.

Эдуард Лимонов:

— Она вышла и спела. И спела так, что там стёкла задребезжали. Я ярость в людях всегда ценил, и мне это понравилось.

Александр Шаталов:

— Она сразила его тем, что вдруг прочла огромное количество его стихов, которые она знала на память. Ну чем ещё можно поразить поэта и писателя? Только любовью к его творчеству.

Эдуард Лимонов:

— Мне показалось, что она совершенно, чудовищно лишняя в этом городе Лос-Анджелес, и я… предложил ей поехать в Париж.

*

Наталию не смущают ни гомосексуальные эксперименты Эдички, которые он описал в своей книжке, ни его радикальные настроения. Не обращает она внимания и на скандальную семейную жизнь писателя: первая жена Эдички, Анна, заработала тяжёлое психическое расстройство и в конце концов повесилась на ремешке дамской сумочки. Вторая жена, Елена Щапова, сбежала от него с богатым итальянцем, а впоследствии издала книгу «Это я — Леночка», в которой обвинила Лимонова в жестоком обращении. Медведева поступает наоборот: сбегает от богатого мужа к нищему Лимонову. Вопреки здравому смыслу. Потому что с ним интереснее. В том же, 1982 году Медведева переезжает с Лимоновым в Париж, в крохотную квартирку в районе, который называется Mare — «Болото».

Франция

Маргарита Васильевна Медведева:

— Я не удивилась, когда она вышла замуж за Лимонова. Когда она переехала в Париж, я обрадовалась. Думаю: хоть и Запад, а всё — ближе к нам.

Лимонов в тот период ничего не зарабатывал, перебивался с хлеба на воду. Наталия пыталась продолжить свою карьеру модели. Неудачно. Она пошла петь в кабаре, в знаменитый «Распутин». Ей аккомпанировал Алёша Димитриевич, её постоянно ходил слушать Серж Гэнсбур.

Эмма Дубинская, подруга Наталии Медведевой:

— Однажды знакомый, чтобы произвести впечатление, пригласил меня в «Распутин». Не в ресторан, конечно,— и тогда, и сейчас это были безумные деньги. Он пригласил меня послушать музыку. Мы сидели за небольшим артистическим столом, где певцы отдыхают во время антракта, когда я увидела Наташу вблизи. «Какая вы красивая!» — вырвалось у меня. Высокого роста, прекрасно сложенная, в широкой юбке, в бархатном корсаже. Безумно красивые шея, грудь с двумя родинками, овал лица, нос, глаза, губы, роскошнейшие волосы. Лицо с удивительным сочетанием детскости и femme fatale… И великолепный голос.

Маргарита Васильевна Медведева:

— Жили они в Париже очень скромно, хуже, чем я в Ленинграде. Мансарда, ванны не было — душик какой-то за перегородочкой, и комната тоже с перегородочкой. Зарабатывала она. Не было опоры у неё, не было никакой поддержки. Но она не подавала виду… Она никогда не жаловалась. Но когда я к ней приехала, она мне дала возможность пожить хорошо. Этажом ниже у них была гигантская квартира французов. Они с ребёнком уехали, и в этот период она меня и пригласила: приезжай, мама, хоть немного поживёшь нормально.

«Как реликвии я буду хранить растворимый кофе, чай и зубную пасту привезённые мамой «хоть как-то помочь тебе за границей»» (Наталия Медведева. «Огни больших городов»).

Эмма Дубинская:

— В «Распутине» платили очень мало. Хозяйка, мадам Элен Мартини, хорошо эксплуатировала людей. И Наташа ушла к Марку де Лучеку, пела у него в знаменитой «Балалайке» и ездила с концертами по всему миру. К тому времени она в первый раз разошлась с Лимоновым (1985 г.— Прим. ред.), который писал роман, и она ему мешала. У них был совершенно разный ритм жизни. У Наташи была ночная жизнь; он днём работал, а когда она приходила, спал.

Эдуард Лимонов:

— Постепенно от этой работы она стала просто алкоголичкой. То есть, до этого она пила. Ну, как — весело было: я пил, она пила. Потом она стала запойной и попадала в страшные крутые истории, возвращалась вся побитая, и прочее, и прочее, и прочее. Началась такая жуть.

*

После одного из ночных выступлений в «Балалайке» на неё напал неизвестный и отвёрткой нанёс ей шесть страшных ударов в лицо. Один из них, в висок, едва не стоил Наталии жизни. У неё была пробита и сломана рука. Её нашли в подсобке ресторана в пять утра без сознания, в луже крови.

Эдуард Лимонов:

— Я знал, в чём дело, но не хотел в то время предавать всё это огласке. Теперь-то, собственно, всё равно — на неё напал её любовник, гитарист Цыган… Она не хотела к нему уходить, и дело закончилось вот этим .

Эмма Дубинская:

— Морально на неё это произвело жуткое впечатление… Ребячливость, детскость из неё ушли, осталась фатальная женщина.

Но Медведева неуклонно продолжает нарываться на неприятности, считая, что подобный жизненный опыт необходим для творчества и вдохновения. В то время она уже сотрудничала с парижскими журналами «Figaro Madame» и «Idiot International», писала статьи и репортажи. На французском и немецком языках вышла её первая книга «Мама, я жулика люблю!». За ней — «Отель «Калифорния», «Моя борьба», «Любовь с алкоголем». Она пишет по роману в год. Лимонова начинают сравнивать с Генри Миллером, а Медведеву, соответственно, с подругой Миллера, Анаис Нин, заслужившей славу порно-писательницы.

Маргарита Васильевна Медведева:

— Её книги я читаю с ужасной болью в сердце. Всё время думаю: боже мой, сколько ей пришлось пережить… А эти словечки нецензурные меня не удивляют, они хорошо характеризуют тех людей, которые были с ней. Настоящее удивление было, когда я в Париже увидела её книгу в витрине огромного книжного магазина. Я говорю: «Наташа, смотри, это же твоя книга!» Ну, она вида не подала, что знает,— и немножко удивилась сама.

Свои 35 лет, перед отъездом в Россию, Медведева встречала без Лимонова, он уехал на войну. У неё тогда было множество романов на стороне, но она всегда возвращалась от любовников к мужу. В 1993-м она объявила, что уезжает от него навсегда. На свою обновлённую историческую родину, в Россию. С 1989 Наталия наездами бывала в Санкт-Петербурге и в Москве.

Маргарита Васильевна Медведева:

— Французский журнал, женский, толстый, поручил ей найти семью, где бы было четыре поколения женщин-петербуржек. Я ей нашла такую семью, однофамильцы оказались даже, Медведевы. На следующий год, когда она приехала снова, она привезла этот журнал со своей статьёй и большущими её фотографиями. Она его подарила этой семье.

Под впечатлением от этих поездок Медведева написала свои первые песни на русском языке. Вовсе не радостные.

«Перестройка и всё, что последовало за ней,— это результат прихода абсолютно бесстильных людей… Я действительно следила, за открытием СССР оттуда. Из цивилизации! Складывалось впечатление, что вся Россия… находится в первичной стадии эмиграции. Хемингуэй считал, что достаточно недели в окопе, чтобы написать роман о войне. Местные туристы во главе с идеологом перестройки… сочли, что им достаточно из окошка посмотреть на Запад, чтобы всё понять и перенять лучшее. Какая во всём этом беспробудная дремучесть, тощища, но и подлость. Эпоха ассоциируется у меня с торжеством обывателя, дорвавшегося до кормила. То, о чём имели привилегию судить посвящённые, а по сути просто любознательные, получили право обсуждать всё… В принципе, как раз «перестройку» и можно назвать пиком победы пролетариата: «кто был ничем, тот стал всем!»» (Наталия Медведева. «Thank you, Mr. Gorbachev!»)

Окончательно она вернулась в апреле 1994-го. Говорили, что Лимонов приехал в Россию именно из-за Медведевой, хотя к 90-м годам их брак фактически распался.

Россия

Родина встретила Наталию Медведеву холодно: её все знают, она персонаж поп-культуры, и тем не менее всё, что она хочет сказать своей стране, никому не нужно. Общество по-прежнему ждёт от Медведевой «клубнички» про свободную любовь. А она хочет объяснить, почему с любовью к Родине не шутят. Она не может попасть со своими записями на радио — с неё требуют денег. Денег заработать она не может. Пытается устроиться хотя бы секретаршей, её не берут — «с таким заносчивым видом вам не искать работу, а принимать на работу надо». Она живёт на маленькую пенсию, которую после её страшной травмы назначило ей французское правительство.

Осенью 1995-го Наталия Медведева и Эдуард Лимонов окончательно расстались. Развод проходил бурно. Лимонов позже утверждал, что ушёл сам, потому что не любит «взрослых баб». Сама Медведева интересовавшимся её личной жизнью говорила: «Это не я была его женой, а Лимонов был моим супругом».

В Москве Наталия познакомилась с Сергеем Высокосовым, гитаристом «Коррозии металла». Медведева считала, что это судьба,— в её парижском дневнике 80-х годов есть такая запись: «Я буду играть с «Коррозией металла»…» Вместе они создают группу «Трибунал». Высокосов, кажется, единственный в России человек, кто её понимает. И ещё Константин Эрнст, тогда ведущий передачи «Матадор». Он снял первый клип Медведевой. Большинство же в российском шоу-бизнесе её боялись: она всех шокировала своей агрессивной антибуржуазностью и бескомпромиссностью.

Был период, когда Наталией заинтересовалась Алла Борисовна Пугачёва. Она позвонила ей сама: «С вами говорит Алла Пугачёва». И в ответ услышала басовитое и наглое: «А кто это?» Тем не менее Пугачёва пригласила Медведеву на одну из «Рождественских встреч». Правда, выбрала не Наташину песню, а старинный русский романс «Караван». Наталия своим вокалом и внешним видом напугала сидевших в первых рядах представителей российской элиты. Она была единственной в этой программе, кто пел не под фонограмму. Больше её никуда не приглашали. Пугачёва сказала:

«Да, она интересна. Но я не могу с ней нянчиться. Не давали под неё денег… Все боялись взять на себя ответственность».

И добавила:

«Жаль, что я довольно поздно с нею сошлась. Она в принципе была как моя вторая половина, которую вы не замечаете».

*

Выступление в «Рождественских встречах» было пиком музыкальной карьеры Медведевой. После такой рекламы она могла бы вспомнить свой эмигрантский репертуар и быть востребованной жующей публикой фешенебельных ресторанов и казино. Но она предпочла оставаться изгоем:

«Сцену захватили орки. Пора создавать новый андеграунд, будем бороться с засильем орков».

Её проект НАТО, в котором она резко высказалась по поводу войны на Кавказе и на Балканах, московские клубы бойкотировали. Она пыталась зарабатывать литературой — писала книги в жанре, который сама назвала «беспредел», разгромные политические статьи под псевдонимом Марго Фюрер. И много пила.

Маргарита Васильевна Медведева:

— Она растратилась быстро. Такая энергичная была, и всё это куда-то ушло. У неё не было поддержки. Серёжа (Высокосов.— Прим. ред.) был занят своими проблемами…

Эти проблемы были связаны с героином. Медведева тратила все заработанные деньги на лечение Сергея. Она пристраивала его в больницы, увозила в деревню, сидела с ним, когда у него были ломки. Об этом она написала страшную книгу «Мой любимый». Это был последний роман Наталии Медведевой. Он вышел уже после её смерти.

В ночь на 3 февраля 2003 Сергей Высокосов, вернувшись домой, обнаружил в постели уже остывшее тело Наталии. Она умерла во сне. По официальным медицинским данным, смерть наступила в результате инсульта.

Маргарита Васильевна Медведева:

— Как она умерла — одному Богу известно. Сам Серёжа (Высокосов.— Прим. ред.) ничего не знает. Его не было. Никого не было рядом. Сколько дней он отсутствовал? Он сам не может сказать, то так говорит, то этак. То два дня его не было, то три, то не поймёшь сколько. Он, бывало, и по неделе отсутствовал. Так что это ужасная какая-то смерть. Непонятная…

Эдуард Лимонов:

— Я узнал о её смерти в тюрьме. Я был уверен, что она переживёт меня лет на двадцать. И в то же время меня не оставляло стойкое предчувствие, что она погибнет. Она была слеплена из того же теста, что и все пропащие женщины типа Мэрилин Монро…

*

Тело Наталии Медведевой было кремировано в Москве на Хованском кладбище. В последний путь она ушла в сценическом макияже. За месяц до смерти она сказала, что хочет, чтобы её прах развеяли в Питере, Лос-Анджелесе, Париже и Москве. Друзья выполнили её просьбу.

Эмма Дубинская:

— Оказалось, что нельзя провозить прах в самолёте. Потом — что прах нельзя вносить в церковь: когда мы вошли в храм Александра Невского на рю Дарю, то спрятали его под лавкой. Потом выяснилось, что нельзя развеивать прах в публичных местах. Мы собрались около Сены, где Ситэ, памятник Генриху IV, вид на сердце Парижа, и около моста Искусств развеяли его.

Частичку праха Маргарита Васильевна, мама, захоронила на Большеохтинском кладбище Санкт-Петербурга рядом с отцом:

«Она так хотела папу увидеть! Так хотела, чтобы у неё был защитник».

«Gala. Биография», №2, февраль 2006 года

Редакция благодарит Маргариту Васильевну Медведеву за предоставленные фотографии из семейного архива, Лилю Вьюгину — за возможность использовать фрагменты её интервью с Маргаритой Васильевной Медведевой и её документального фильма «Большая медведица», а также Асю Дашкову за участие в подготовке материала.

Лимонов дошёл до Страсбурга

Подробности • тяжба • Светлана Дорофеева

Нацболы пожаловались в Европейский суд по правам человека на российское правосудие.

— Представители НБП, среди которых был и Эдуард Лимонов, обжаловали в Страсбурге ликвидацию партии,— заявил пресс-секретарь НБП Александр Аверин.— В российских судах нам не удалось этого сделать. В жалобе мы указали, что в нашем случае были на рушены три статьи Европейской конвенции по правам человека: право на справедливое судебное разбирательство, право на объединение и запрет на дискриминацию.

В июне прошлого года Московский областной суд запретил деятельность НБП. Несмотря на это, лимоновцы свою деятельность не прекратили и в начале этого года подали документы на регистрацию Национал-большевистской партии. Минюст РФ отказал организации в легализации. И тогда нацболы решили пожаловаться на российское правосудие в Европейский суд по правам человека. Лимоновцы попросили признать на рушение прав партии и по требовали выплатить им компенсацию в размере 50 тысяч евро.

«Собеседник», №7(1105), 22–28 февраля 2006 года

Съёмка в центре Москвы опасна для фотографирующего

Политпейзаж • наезд • Екатерина Барова

5 апреля рядом с Госдумой сотрудники милиции задержали нашего фотокора Наталью Колесникову и без составления протоколов стёрли с флэш-карты Наташины снимки. Задержали за то, что она, между прочим, выполняла свой профессиональный долг: снимала разгон митинга у дверей Думы…

Всю минувшую неделю представители Национал-большевистской партии (НБП) Эдуарда Лимонова устраивали акции протеста по всей стране, в итоге — сотни задержанных активистов. Акция, проходившая в прошлую среду, была приурочена к «дню русской нации». 10 лет лимоновцы отмечают этот придуманный ими праздник в тот самый день, когда войска Александра Невского одержали победу над тевтонцами на Чудском озере. В этот раз всё не задалось с самого начала. НБП отправила заявку в префектуру ЦАО Москвы на проведение митинга на Пушкинской площади.

— Мы получили отказ. И поэтому пошли к Госдуме,— заявил нам пресс-секретарь НБП Александр Аверин.— Если бы нам разрешили, это было бы простое шествие.

Молодёжь на несанкционированном митинге предложила депутатам принять в состав России Белоруссию, Абхазию, Приднестровье и Южную Осетию. Чтобы было эффектнее, в дело пустили разноцветные файеры и листовки с требованием «немедленно принять в состав России всех желающих», флаги и транспаранты.

Дальше всё развивалось по знакомому сценарию: появился ОМОН и навёл шмон: кого успел — повязал, переписал и повёз в отделение.

— Всего задержали около 100 человек,— рассказал Аверин,— в том числе 40 около Госдумы. Мы пошли пикетировать ОВД «Тверское», куда повезли ребят. Там ещё 20 человек повязали. В отделении некоторых избили. Уже не милиция, а чекисты. К милиции у нас претензий нет, они почти никогда нас не бьют. Всех уже отпустили, оформив административное нарушение. Обычно в таких случаях выписывают штрафы от 500 до 1.000 рублей.

«Сразу будем бить камеру?»

Наш корреспондент Наталья Колесникова, увидев столь красочное представление, поступила, как любой фотограф на её месте: стала снимать, как ОМОН проводил задержание, укладывая митингующих на асфальт. Единственное, чем наш фотокор отличилась от своих коллег — посмела подойти вплотную. Наталью задержали.

Человек, который повёл Колесникову в милицейский автобус, не счёл нужным представиться, зато стал допытываться, кто пригласил девушку участвовать в мероприятии. Наталья объяснила, что она аккредитованный парламентский корреспондент и к акции не имеет ровно никакого отношения. В автобусе сотрудники милиции весело поинтересовались: «Сразу будем бить камеру или как?» — и потребовали стереть все кадры на флэш-карте. Наташа была вынуждена это сделать, но несколько снимков чудом сохранилось. Они перед вами.

В ГУВД Москвы нам объяснили, что, не оформляя протоколов, стирать флэш-карты и светить плёнки у них не принято, этим грешат «смежники» из ФСО. Милиция якобы в таких случаях «всегда привозит задержанных в отделение, оформляет всё, как положено, и изымает электронный носитель». При этом, если корреспондент запечатлел преступление, отснятые им кадры могут быть приобщены к делу.

«Собеседник», №14(1112), 12–18 апреля 2006 года

Перекраска

Угол зрения • Сергей Марков, политолог, член Общественной палаты РФ

«Оранжевый» проект КПРФ и пан Дмитро Корчинский

Расследование «Собеседника» (№15) о таинственных визитах в Россию украинских радикалов, в частности лидера самостийных экстремистов Дмитрия Корчинского, вызвало широкий отклик. Ведь в статье затрагивалась злободневная тема места и роли маргинальных, неоднозначных движений в большой политике. Как оказалось, по поводу затронутых событий есть и другая точка зрения.

«Оранжевая революция» на Украине, помимо многочисленных внутри- и внешнеполитических следствий, привела к примечательному изменению окраски ряда знакомых политических фигур. Так, Тимошенко, ранее больше известная как фигурантка уголовного дела и креатура Запада, вдруг стала чуть ли не компасом политической жизни Украины. С ней ищут знакомства отдельные российские политики, манят к себе разные политические силы.

Из более далёких глубин выплыл «новый Петлюра» — пан Корчинский, лидер одиозного «Братства», фронта УНАУНСО, а теперь ещё и писатель, активно противодействующий самому Ющенко. Наверх его вынесла поднимающаяся волна моды на уличную политику. Именно поэтому пан Корчинский вдруг оказался востребован, причём теми, кто, казалось бы, по определению должен сторониться такого рода деятелей.

Например, КПРФ. При этом нить, ведущая от Корчинского к КПРФ, имеет ряд любопытных петель, пройдя сквозь которые эти взаимоотношения начинают играть новыми красками. Дело в том, что в России отдельные цвета тоже поменялись — скажем, роль «оранжевых» играют уже не малочисленные группы либералов, а все чаще левые из КПРФ, призывающие через политическое покровительство национал большевикам чуть ли не к уличному восстанию.

«Я общаюсь в основном с маргиналами — с Лимоновым, Дугиным»,— говорит Корчинский в своём интервью «Собеседнику». Можно сказать, что взаимоотношения нового Петлюры — Корчинского и нового Бальдура фон Шираха — Лимонова были предопределены.

Один славит чеченских бандитов, отрезавших головы русским солдатам, и гордится общением с Басаевым, другой не может забыть, как он сидел в одной тюрьме с «воином Аллаха» Радуевым. Один писал: «Быть террористом в наши дни делает честь каждому человеку доброй воли». Другой: «Мы твёрдо верим, что грядёт эпоха терроризма в России». Один славен украинским национализмом, другой — русским. Жизненные пути их часто и преднамеренно пересекались.

Они обменивались опытом (дизайн партийной газеты Корчинского напоминает «Лимонку»), общались, проводили совместные встречи, а в 2003 году Корчинский был арестован в гостях у Лимонова вместе с хозяином. Говорят, Лимонов настойчиво звал Корчинского как дорогого гостя на своё шестидесятилетие. Пан Корчинский начал проводить с нацболами совместные акции (включая пикет на Красной площади Москвы в декабре 2003 го и киевский марш «Антикапитализм» в сентябре 2005 го), на практике демонстрируя эффект уличных противостояний.

Полученный опыт недолго оставался невостребованным — около года назад им стала пользоваться даже КПРФ, руководимая, по логике Лимонова, «писателем», «доктором наук» Зюгановым. (Когда лимоновцы были выдворены из своего подвала, им тут же предоставила своё помещение у станции метро «Автозаводская» именно КПРФ.)

Расчёт был прозрачен — нацболы могут пригодиться во время уличных акций, не только подогрев необходимые настроения лихим матерком, но, если нужно, выступят и как защита. Тем более что нацболы у Зюганова в долгу — когда в августе прошлого года неизвестная шпана налетела на горком КПРФ и избила выходивших оттуда лимоновцев, лидеры коммунистов бросились их защищать — достаточно вспомнить громкие запросы члена ЦК КПРФ Мельникова с требованием обязательно найти и наказать виновных (притом что мордобой, конечно, это негодный аргумент). Да и сам Зюганов заявлял, в частности на 11 м внеочередном съезде КПРФ, о своих симпатиях к НБП и, так сказать, невинно пострадавшим бойцам, осужденным за захват общественной приёмной президента и Минздрава РФ.

Можно легко обнаружить и другие факты нежной дружбы. На выборах в городскую Думу Нижнего Новгорода при поддержке КПРФ был зарегистрирован нацбол Лавлинский, а девятую строчку в списке КПРФ на выборах в Думу Нижнего Новгорода занимал «партайгеноссе» Лавлинского, глава нижегородского отделения НБП Илья Шамазов.

Первый секретарь петербургского городского комитета КПРФ Владимир Фёдоров с митинговой трибуны в январе прошлого года также горячо защищал нацболов, захвативших здание Минздрава и выбросивших из окна портрет президента. Депутат от КПРФ Владимир Кашин прошлой осенью официально заявил, что партия координирует работу с НБП и заместители Лимонова работают каждый день в штабе протестных акций. Так что товарищи шли, что называется, верной дорогой.

Соратникам пригодился и опыт Корчинского — стали традицией совместные акции коммунистов и неистовых нацболов. «Мы устраиваем уличные акции протеста с НБП»,— говорил один из заместителей Зюганова — Иван Мельников на IV пленуме ЦК КПРФ в июне 2005 года. И сам Зюганов недавно вдруг заговорил о десятках миллионов, которые он готов вывести на улицы (это притом что в последние годы массовикам-организаторам из КПРФ никак не удавалось перешагнуть десятитысячный порог явки даже на 7 ноября). Наверное, подобные заявления возможны лишь при наличии обнадёживающего аванса — скажем, финансового или людского.

В какой-то момент случилось непредвиденное. Пока Корчинский дружил с НБП, а Кашин координировал действия с Лимоновым, другой депутат — неистовый коммунист Тюлькин направил запрос в прокуратуру с просьбой разобраться с Корчинским. У него были сведения о взаимодействии Корчинского с пропрезидентским движением «Наши». Этот демарш Тюлькина выглядел либо демонстрацией недальновидности (или малоинформированности), либо попыткой раскола КПРФ и НБП. Но после этого Тюлькин перестал быть в партии непререкаемым авторитетом, и генеральная линия восторжествовала.

Тем временем лимоновцы не стоят на месте — на сайтах висят активные призывы покупать травматические пистолеты «Оса» и системы «Удар», а при более тщательном поиске на тех же сайтах (в частности, НБП Краснодар или Оренбург) можно обнаружить подробнейшие инструкции, как в домашних условиях приготовить «коктейль Молотова» или взрывчатку. «Учтите, что террориста ищут по следам, и чем меньше подозрительных контактов, тем лучше»,— предупреждают не слишком осторожных. Старая школа пана Корчинского в действии.

Первая практика состоялась совсем недавно: 13 апреля 14-летний подросток пострадал от нападения вооружённых нацболов у здания Таганского суда. Дело за «коктейлем Молотова» и динамитом. Когда громыхнёт — тут и может понадобиться Зюганов с КПРФ и их партийно-государственными возможностями. Неудивительно, что сам Лимонов смотрит на такой союз с большим оптимизмом: «Мы не отказываемся от сотрудничества ни с кем, с КПРФ сейчас все идёт неплохо».

И в самом деле. Поди ж ты, сегодня нацболы, взращённые на почве безудержного национализма, защищают коммунистов. «Хайль!» «Да, смерть!» Я вытягиваю руку в римском приветствии и гордо щелкаю каблуками армейских русских сапог. Да, я фашист,— писал Лимонов в своей «Анатомии героя» и призывал к гражданской войне: — Страна жаждет гражданской войны… Если самые смелые начнут террор, всегда найдутся тысячи менее смелых, которые разовьют его в гражданскую войну». Хорошо бы, такие пассажи были только лишь плодом извращённого воображения…

Как ни крути, с подобными «смелыми» фактически объединяется Геннадий Андреевич Зюганов. Разве это не предательство памяти миллионов погибших и миллионов ныне живущих ветеранов войны? Именно их Зюганов сегодня толкает на ложный путь, выставляя в том числе и под нацболовские знамёна со звонкими, но по сути фальшивыми лозунгами «против реформы ЖКХ» и воскрешая историю шествий в Германии начала тридцатых годов прошлого века. Но хотелось бы напомнить заигравшимся вождям КПРФ о такой прозаической вещи, как Уголовный кодекс. А заодно напомнить и государству о том, что кодекс этот должен действовать. И что коренные, как любят говорить сами коммунисты, интересы российского народа — это не интересы Зюганова и оболваненных юных «смельчаков» с «коктейлем Молотова» в руках.

Поэтому не пора ли дать оценку Зюганову, Корчинскому, Лимонову и всей их общей компании шершавым и бесстрастным языком закона?

параллели

Один из тех, с кем общается Д. Корчинский, по его словам,— философ и лидер «Евразийского движения» Александр Дугин. Вот как он комментирует ситуацию:

— Я бы не стал так демонизировать Корчинского. «Война в толпе» — его описание пусть и жуткой, но действительности первой чеченской войны. Он описывает то, что видит, а не совершает действия. Ко второй чеченской у него другое отношение, к этому моменту он уже понял опасность исламского фундаментализма. А воевал он сам на стороне русских в Приднестровье в 92-м году. В целом он явно в последнее время перешёл от украинского национализма к антиамериканизму и общеславянским ценностям. Он эволюционирует правильно. И в этом его отличие от Лимонова. Корчинский движется от войны к эстетике и теологии. А Лимонов перешёл от ненасильственных действий к прямому насилию. Он деградирует, продавшись атлантистам и беглым олигархам, причём свои действия совершает руками молодых мальчишек, которым покупает оружие и которых, по сути, отправляет в тюрьму. Люди с дубинками и «Ударами» охраняют его, чтобы его не забросали яйцами. От власти он требует реагировать на майонез спокойно, а своих боевиков, по существу, напутствует: «Стреляйте в них». Все, что хорошо для России, для Лимонова плохо, и наоборот? А Корчинский, при всей его неоднозначности, говорит так: все, что хорошо для славянства, хорошо для меня. Он перешёл от раскольника Филарета под омофор Московского патриархата и честно, не за страх, а за совесть бьётся против «оранжевых».

«Собеседник», №16(1114), 26 апреля — 2 мая 2006 года

Анатолий Приставкин, писатель:
«Давайте возьмём вину на себя»

Страницы истории • угол зрения

— Глупо кричать «Караул!», сталкиваясь на улицах современных городов с молодчиками в фашистской форме. Бессмысленные крики! Дело-то не в молодчиках, а в обществе, которое создало почву для появления таких людей. Давайте возьмём вину на себя, а не будем спихивать её только на них. Кто воспитывал этих юнцов, кто ими занимался, кто уделял им внимание, кто их учил? Как их учили? Почему Германия, которая была к нацизму ближе, чем мы, сейчас не знает таких проблем?.. Почему там неофашисты пикнуть не могут — а у нас, в обществе, которое победило фашизм и частично ещё сохранило живую память о войне, это возможно? Кто виноват? Мы сами.

Я беседовал со многими лимоновцами 15–16 лет — они же дикие, малообразованные люди. Сбиваются в стаи, знают власть силы, и больше ничего. Когда их что-то не устраивает, им и в голову не приходит апеллировать к обществу, общественным структурам, да они знать не знают ни про какое общество! Им проще выплеснуть свою ярость на чёрных, евреев, приезжих…

В моей повести «Ночевала тучка золотая» есть фраза, которая стала расхожей, чем я очень горжусь: «Нет плохих народов, есть плохие люди». С пониманием этого надо воспитывать и учить. Наверное, уже опоздали — но время на 20 лет назад не прокрутишь. Значит, надо начинать сейчас, ну хотя бы приступить к решению этой проблемы, хотя бы приступить!

«Собеседник», №17(1115), 3–9 мая 2006 года

Лимонов против Путина и яиц

Метаморфозы • Екатерина Барова

Пару месяцев назад на очередной акции НБП нашего фотокора задерживал ОМОН и просил удалить фотографии. Теперь доблестные стражи правопорядка под объективом нацболовской видеокамеры обыскивают журналистов, пришедших к лимоновцам на совершенно светское и легальное мероприятие. Вот такие метаморфозы…

С разницей в неделю два узнаваемых политика презентовали свои новые книги. Первым на суд публики творение представил Егор Гайдар — в официальной обстановке, с комментариями экспертов. За ним обнародовал публицистический труд Эдуард Лимонов — под охраной ОМОНа, в окружении юных сторонников. Обе книги по большому счету антипутинские. Просто одна — «Гибель империи» — о том, что аплодисменты при словосочетании «Советский Союз» неуместны и «главное — не повторять ошибки». Вторая — «Лимонов против Путина» — порадует тех, кто согласен, что «такой президент нам не нужен». Читать стоит и ту, и другую вне зависимости от политических симпатий и антипатий: прекрасный фактаж, куча ссылок и цитат, неповторимый авторский слог — равнодушных не будет.

Нам же не удалось остаться равнодушными ещё до того, как мы получили в руки книгу Эдуарда Лимонова. Презентация проходила в галерее Марата Гельмана, который известен политической тусовке как политтехнолог, приложивший руку к созданию «Родины». Когда на подходах к галерее увидели три автобуса с омоновцами, честно говоря, даже не удивились. Милиция всегда неровно дышит к акциям Екатерина Барова. НБП. Приличная очередь томилась вдоль решётки, огораживающей дворик перед галереей. Там как раз шмонали одного юного читателя. По-другому происходящее назвать язык не поворачивается. Сначала омоновец вывернул у парнишки все карманы, затем распотрошил рюкзачок и проверил каждый шов. Через 5 минут содержимое наших сумок также посыпалось на пластиковый стол. Доказывать, что даже ФСО в Кремле так не трясёт публику, было бесполезно. После милиционера совершенно неожиданно ко мне подлетела девочка лет 16 и ловкими ручонками ощупала с ног до головы. Рядом парень проделал то же самое с фотографом из Рейтер.

Присмотревшись к происходящему, почему-то подумала, что шла на мероприятие к борцу с режимом, а попала в сумасшедший дом: ОМОН трудился под бдительным руководством лимоновцев! Мало того, все записывалось на видеокамеру. Представителей недружественных молодёжных политических организаций не пускали. На возмущённый вопрос, что ищут в штанах очередного корреспондента, мне прямо ответили: яйца. Не смейтесь, энбэпешники боялись, что Лимонова закидают куриными яйцами. Кстати, они сами и ввели моду поливать оппонентов майонезом.

Здесь был и Глеб Самойлов, солист группы «Агата Кристи». Давно известно о тесной дружбе музыкантов группы и серого кардинала президентской администрации Владислава Суркова. Оказывается, у братьев конфликт из-за диаметрально противоположных политических взглядов. Певец поразил окружающих, когда поблагодарил милицию за шмон. Они откопали в закромах Глебовой сумки очки за 200 баксов, которые тот давно считал потерянными.

Яиц ни у кого не оказалось.

Лимонов в крохотном душном зале зажигательно презентовал свой литературный труд. Омоновцы, как и простые смертные, получили книги с автографами. Автора вывозили как очень важную персону, оттеснив всех на другую сторону улицы. А почему-то подумалось, что назревает презентация книги «Гибель империи Лимонова»…

«Собеседник», №24(1122), 28 июня — 4 июля 2006 года

Чадов нервно курил на премьере «Живого»

Культурная среда • Дмитрий Титоренко

В «Пушкинском» прошла премьера долгожданного фильма Александра Велединского «Живой» о судьбе солдата, отслужившего в Чечне. За теми, кто выстроился в живую очередь на премьеру, наблюдали корреспонденты «Собеседника».

Традиционная красная дорожка, устилавшая лестницу перед входом в «Пушкинский», добавила происходящему пафоса, но ста ла для актёров камнем «споткновения». Сотрудники кинотеатра так небрежно укрыли ступени, что каждый второй спотыкался на ковровых складках. Едва не клюнула носом актриса Екатерина Волкова («КГБ в смокинге», «Вдох выдох»), по жаловавшая на премьеру с Эдуардом Лимоновым и двумя телохранителями. Боди гарды прекрасно знали, чьё тело им надо охранять: когда Волкова споткнулась, они бросились поддерживать не её, а шефа.

— Я сыграла в фильме малюсенькую эпизодическую роль,— рассказала Волкова.— Она мне досталась практически даром, поскольку, когда начинали снимать фильм, я ещё была женой продюсера Сергея Члиянца.

А несколько дней назад, как выяснил «Собеседник», Волкова стала официальной супругой Лимонова. Но поскольку писатель политик невыездной, медовый месяц парочка справляет в Москве, расхаживая по премьерам и прочим увесели тельным мероприятиям. Кроме того, Волкова скоро станет мамой.

Секс-символ советского кино Елена Кондулайнен, которую поначалу приняли за Ренату Литвинову, скрывала глаза за темными стёклами. Фоторепортёры минут десять уговаривали актрису снять очки. «У меня глаза не накрашенные»,— кокетничала Елена. А потом, под давшись просьбам, про тянула: «Вы меня просто раздели».

Главными героями вечера, несомненно, были братья Чадовы. Изначально режиссёр фильма Велединский хотел, чтобы главную роль Кира — солдата, вернувшегося со службы в Чечне, сыграл Алексей Чадов, но Андрей от воевал себе эту роль. Все-таки старший брат, привык быть первым. На премьеру фильма Андрей тоже явился раньше. Чадов старший с таким удовольствием раздавал интервью, что его агентам пришлось буквально оттягивать актёра от телекамер.

Не успел Андрей Чадов распрощаться с журналистами, как к нему тут же подбежала толпа фанов. Из всех Андрей выделил двух симпатичных девушек, одетых не по погоде легко.

— Мы хотим взять у вас автограф. Ну, ещё сфотографироваться, поговорить,— пролепетали девчонки.

— Ой, а вы случайно не сестры?— оценивающе посмотрел на них Андрей.— Так похожи. Прям как мы с Лёхой. Давай те поболтаем после премьеры. А то сейчас журналисты кругом.

— А мы вас точно после премьеры найдём?— не унимались девушки.

Андрей Чадов заверил, что он сам их найдёт. Девушки бросили ревнивый взгляд на других поклонниц Чадовых.

Пока они следили за старшим братом, сам он высматривал младшего, застрявшего в пробке. Андрей нервно перекурил, вошёл в зрительный зал, но уже через пять минут вновь показался у входа.

— Андрей, ты главный герой! Тебя зритель ждёт. Быстро иди обратно в зал!— кричали вслед актёру его агенты.

— Нет!— отрезал Андрей.— Я брата должен дождаться! Без него не пойду.

Агенты схватили Чадова старшего за руки и буквально силой потащили его в зал. Через пару минут в кинотеатр ворвался Алексей под ручку с подружкой, актрисой Агнией Дитковските, снимав шейся с братьями в фильме «Жара». Алексей с Агнией бежали так быстро, что перескакивали сразу через три ступеньки злосчастной лестницы «Пушкинского».

Вроде успели.

«Собеседник», №37(1135), 27 сентября — 3 октября 2006 года

Без «царя» в голове

Портрет явления • Александр Усиевич

Вожди «Другой России» сражаются за власть. Но не с самой властью, а друг с другом — за пост единого кандидата в президенты от оппозиции.

Обреченные на поражение

Несогласная оппозиция как-то вдруг резко стала согласной. Причём даже с тем, с чем раньше категорически не соглашалась. Национал-большевики, словно согласившись с запретом своей партии, уже не размахивают на митингах своими знамёнами, скопированными с флагов Третьего рейха. А их либеральные коллеги в Самаре согласились 18 мая промаршировать не где им вздумается, как они требовали обычно, а по намеченному чиновниками маршруту. Причём на широко разрекламированную акцию вышло всего от 30 до 70 антиглобалистов, столичных лимоновцев и местных пенсионерок. Лидерам оппозиционной «Другой России», организующей марши «несогласных», уже некогда не соглашаться с властями. Теперь они не соглашаются сами с собой.

«Другая Россия» презентовала себя прошлым летом. С тех пор прошёл почти год, но внешне динамичная коалиция оказалась неспособна не только прийти к общему идеологическому знаменателю и принять маломальски внятную программу, но и определиться с единым кандидатом на грядущих президентских выборах. Не говоря уже о том, чтобы заручиться поддержкой потенциальных избирателей.

Организация, претендующая на то, чтобы в марте 2008-го получить симпатии минимум 15 миллионов россиян, в мае 2007-го не смогла вывести на улицы Москвы более ста человек. А ведь и разрешение властей, и хорошая погода — всё было на их стороне (на прошлогодней презентации «Другой России» и то присутствовало больше народа).

Кризис организации — налицо, однако несостоятельность этого политического проекта и его лидеров можно было предсказать ещё год назад, когда «Другая Россия» только создавалась.

Разделяй и… властвуй?

Наметив стратегические планы, достойные Цезаря, тактику «Другая Россия» приняла в наследство от него же. На словах призывая к единству оппозиции, на практике «революционеры» не стесняются переманивать активистов из «дружественных» (и не очень!) партий.

Московскому СПС, например, не удалось устоять перед таким политическим рейдерством, и в апреле прошла даже перерегистрация членов столичной партячейки. Слишком уж сильным стало влияние на неё «другороссов».

Питерское «Яблоко» сегодня тоже управляется директивами не столько собственного федерального политсовета, сколько «Другой России», что в значительной степени подмывает и без того щуплый рейтинг Явлинского. Строит глазки «Другой России» и часть столичных коммунистов.

— Сейчас моя задача — вырвать из-под того же Рогозина, из-под того же Поткина нормальных людей, которые сегодня мечутся у них в организациях,— откровенно признается питерский «другоросс» Сергей Гуляев.

В принципе то же «Яблоко» без проблем «Другая Россия» могла бы перетянуть на свою сторону целиком, и предпосылки для таких телодвижений были, но… Когда на очередной Всероссийский гражданский конгресс, от которого многие ожидали выдвижения общего оппозиционного гуру, заглянули «яблочники», Гарри Каспаров встретил их обвинениями в «отрабатывании» заказа власти:

— СПС и «Яблоко» предлагают Кремлю яростные атаки на «Другую Россию» в обмен на преференции.

В итоге дружбы домами не получилось. Лидерам коалиции конкуренты в собственных рядах оказались не очень-то и нужны. Амбиции оказались сильнее общих интересов.

Борьба борьбы с борьбой

«Разделять» у «Другой России» уже получается, а вот «властвовать» — не очень. Склоки и конфликты — не только «внешняя политика», но и «внутренняя сущность» «Другой России». Это заложено уже в самом составе участников коалиции. Демонстративное братание фашистов и сталинистов с либералами и правозащитниками напоминает известную сцену из «Парфюмера», после которой всем побратавшимся стыдно. С той лишь разницей, что основателям «Другой России» не до душевных терзаний.

В конце прошлого года они даже сделали попытку привлечь под своё знамя скинхедов из Движения против нелегальной иммиграции. Эффект получился обратный: вместо усиления организация раскололась на «гражданское» и «политическое» крыло. И того и гляди, каждое из этих крыльев отправится в самостоятельный полёт.

— На Всероссийском гражданском конгрессе я была поставлена перед тяжёлым моральным выбором. Я не могла пожать руку таким деятелям «Другой России», как национал-большевик Лимонов и известный своими ксенофобией и антисемитизмом Виктор Анпилов,— пожаловалась президент фонда «Холокост» Алла Гербер.

Но на все заявления соратников о том, что «страна беременна фашизмом», тот же Каспаров не стесняется отвечать:

— Я патриот. Я считаю правильным лозунг «Слава России!»

Отвечает, возможно, с той же целью, с какой он обвинял других демократов в «работе на Кремль» — стремясь не допустить к штурвалу «Другой России» прочих «авторитетов» и тем самым сократить количество претендентов на звание «главного революционера страны».

Предвыборная Ка-Ка

Основная борьба за это звание сегодня развернулась между Михаилом Касьяновым и Гарри Каспаровым.

В том, что он спит и видит себя на посту президента, Михаил Касьянов признался ещё в 2005 году, сразу после того, как перед экс-премьером замаячила угроза возбуждения против него уголовного дела. С тех пор Касьянов едва ли не каждый месяц всех уверяет, что вот-вот «Другая Россия» огласит имя единого кандидата от оппозиции на будущих выборах главы государства. Но если априори считалось, что это будет имя самого Касьянова, то со временем бывший хозяин «Сосновки» потерял ореол фаворита.

Сначала оглашение ФИО главного «другоросса» Касьянов обещал сделать в декабре прошлого года, потом в марте этого, в апреле и, наконец, в ближайшие дни:

— Я со своими соратниками жду до конца мая выдвижений, но больше ждать мы не сможем и в июне примем решение.

Однако, если 2 июня на съезде Российского народно-демократического союза Касьянова выдвинут в президенты от РНДС, «Другая Россия» в её нынешнем виде, не прожив и года, перестанет существовать. Ведь партнёр Касьянова по коалиции Гарри Каспаров не склонен разглашать имя кандидата до конца года:

— Попытка форсировать события отсечёт наших сторонников.

А голос Каспарова, несмотря на то, что он сам себя называет всего лишь «модератором» (то есть координатором) «Другой России», в последнее время значительно окреп. Окреп настолько, чтобы в коалиции возникло чёткое противостояние двух Ка — Каспарова и Касьянова.

Касьянов с его коррупционной репутацией, хоть и известен в стране как опытный технократ и друг олигархов, никогда не был «своим в доску» для рядовых сограждан. Не смог он стать таковым, несмотря на щедрые обещания дешёвой нефти, и для Запада.

Во всяком случае, в ежегодный «Топ-100» (список сотни людей, которые изменили мир) американский журнал «Тайм» включил не Касьянова, а его конкурента Каспарова. Точно так же как в 90-х не Касьянов, а именно Каспаров стал лауреатом премии Консультативного совета по национальной безопасности США (организации, связанной с Пентагоном).

Конечно, в самой России Гарри Кимовича иначе как шахматиста мало кто воспринимает, но ведь «Другая Россия» изначально была ориентирована прежде всего на внешнее потребление. И то, что она появилась в дни саммита «Большой восьмёрки» в Петербурге, говорит о том, что коалиция рассчитана скорее на зарубежного инвестора, чем на отечественного производителя.

При этом гроссмейстер не может не сознавать, что в политике, как и в шахматах, совсем не обязательно быть королём, чтобы являться сильной фигурой. Даже не замахиваясь на президентский пост, Каспаров вполне может довольствоваться ролью ферзя, уступив символическую корону менее самостоятельному, чем Касьянов, персонажу. Намедни он, например, примерил королевскую мантию на бывшего главу Центробанка Виктора Геращенко:

— Сегодня, если смотреть со стороны, Геращенко был бы более объединяющим кандидатом.

Роль манипулятора, где вместо шахмат люди и даже целые партии, Каспарова пока вполне устраивает.

Единство и борьба на противоположностях

Действительно, есть вероятность того, что единым кандидатом в президенты от «Другой России» станет тёмная лошадка: будь то близкий к Ходорковскому банкир Геращенко (он уже выразил свою готовность идти на выборы), организатор питерского марша «несогласных» Сергей Гуляев или пока ничем особенным себя не проявивший депутат Владимир Рыжков.

Наверняка определенные президентские амбиции лелеет и Эдуард Лимонов. Неслучайно он добился того, чтобы коалиция получила название в честь его одноименной книги — «Другая Россия». Но о своих планах на будущее писатель пока предпочитает не говорить, видимо, чтобы до времени не рисковать.

Если от Касьянова «Другой России» перепадают деньги олигархов, а от Каспарова — поддержка Запада, то Лимонов оснащает её подготовленными к уличным провокациям боевиками. Но так же как Лимонов нужен «Другой России», так и «Другая Россия» необходима ему — как единственная возможность легализовать деятельность запрещённой национал-большевистской партии. Изображая из себя «мирных борцов за свободу и демократию», нацболы демонстрируют готовность идти на любые идеологические уступки ради сохранения себя на плаву. Когда в фаворе был Касьянов, именно его Лимонов называл своим кандидатом:

— Мужчина. Спортсмен. Лучшего кандидата не найдёшь.

Но то ли Касьянов бросил заниматься спортом, то ли перестал быть мужчиной, сегодня Лимонов, как и Каспаров, делает ставку на не самую выигрышную фигуру Геращенко. Играя на противоречиях между двумя Ка, Эдуард Лимонов расчищает себе путь к власти. Как и Троцкий, внешности которого он подражает, Лимонов мечтает стать пассионарием революции. Неважно, при ком именно. Не учитывает он лишь того, что в «Другой России» его окружают не менее властолюбивые люди, чем окружали Троцкого в большевистском ЦК. Со всеми вытекающими последствиями.

Поражение оппозиции

Михаил Касьянов сдержанно поприветствовал решение Виктора Геращенко участвовать в выборах президента в следующем году. Но соратница Касьянова по РНДС Ирина Хакамада самовыдвижение Геращенко встретила в штыки, заявив:

— Решение о выдвижении единого кандидата должно приниматься гласно и коллегиально, а не кулуарно на закрытых заседаниях.

Сразу после этого Касьянов заявил, что не примет участия в марше «несогласных» в Самаре, на котором его уже ждали:

— Не вижу в этом необходимости.

Подковерная грызня за власть внутри коалиции уже привела к тому, что «Другая Россия» почти растеряла своих и без того немногочисленных сторонников. «Ревнуя» к президентству Сергея Гуляева, питерские единомышленники того же Касьянова, например, уже бойкотировали Первомай «несогласных», назвав его «шапито». В итоге акция вышла скомканной. А на московский Первомай вообще никто из лидеров «Другой России» не заявился, и марша как такового не состоялось. Ещё раньше Виктор Анпилов со скандалом покинул ряды «оппозиционной Антанты»:

— Зачем мне это нужно — участвовать в акциях, которые проводятся без цели, без программы и непонятно зачем?

У почти годовалой «Другой России» действительно нет внятной цели, кроме власти, нет единой программы, кроме намерения борьбы за власть, и нет общепризнанного лидера, кроме тех, кто борется друг с другом за право единолично бороться за власть.

И чем ближе время внутреннего выбора в «Другой России», тем отчётливее видна разруха в головах оппозиционеров. А это значит, что очередной проект «экспортёров демократии» уже в ближайшее время тихо ли, со скандалом ли, но унесут на политическую свалку.

«Собеседник», №20(1166), 23–29 мая 2007 года

Елена Щапова:
Мой отец придумал прослушку для КГБ

Алексей Петров

Откровения экс-жены Лимонова о себе, о жизни, о любимых мужчинах.

Её жизнь — готовая фабула любовного триллера. «Давай напишем сценарий для фильма, заработаем кучу денег»,— игриво предлагает Елена Щапова. Я хожу с ней по Москве — по квартирам её друзей, по уголкам её сказочного щаповско-лимоновского прошлого. Столицу вообще трудно удивить прославленными визитёрами, но приезд Елены Щаповой (Лимоновой, де Карли) всегда вызывает ажиотаж. Женщина, ещё недавно сводившая с ума культурный истеблишмент, в фаворе и сегодня. И только мне по старой дружбе она согласилась живописать свою поистине уникальную судьбу.

«Невинности я лишилась в 17 лет,— начинает она с места в карьер.— По необходимости. Я была подвержена астме, и взрослые, прослышав о благотворном воздействии коньяка на лечение лёгких, разрешали мне выпивать по глоточку-другому. И вот как-то, подслушав разговор врача с мамой («Знаете, если Лена станет женщиной, приступы могут прекратиться»), я решилась на свой план «лечения». Как только родители смылись из квартиры, вызвала ухажёра. Я встретила его в мамином невероятно прозрачном пеньюаре, и он, бедняга, застыл на пороге, точно парализованный — то ли от моего чересчур решительного вида, то ли просто от страха. Мне пришлось приводить любовника в чувство, отпаивая его припасённым коньяком. «Ну, давай, быстрее,— торопила я растерявшегося ухажёра,— а то родители скоро вернутся…»

В подарок достался монастырь Муссолини

Я смотрю на эту женщину и в буквальном смысле немею. Какая судьба, какие люди рядом… Мировой цветник вселенской андеграундной тусовки: Сальвадор Дали и Лиля Брик, Милош Форман и Ромен Гари, Майя Плисецкая и Питер Брук, Михаил Шемякин и Максим Шостакович, Евгений Евтушенко, Клаудия Кардинале, Роман Полански, Джек Николсон, Марлен Дитрих, Ив Сен-Лоран, Иосиф Бродский, Генри Киссинджер. И, конечно же, Эдуард Лимонов, уведший жену у Виктора Щапова, самого богатого художника Советского Союза…

По словам Елены, ещё в советские времена её муж умудрялся фрахтовать самолёт (!), чтобы возить свою нимфетку в Сочи. Ну а в 1974 году Лимонов утянул её в эмиграцию — по намёку КГБ: дескать, уезжайте, иначе диссидентство вам дорого обойдётся. Уезжали мужем и женой. В Штатах длинноногая советская красотка стала фотомоделью. Но вскоре диссидентская чета рассталась: Елена познакомилась с потомственным дворянином и въехала в Рим графиней. Сейчас её дом в 10 минутах ходьбы от Ватикана. Попав сюда впервые, я был поражён: на стенах портреты хозяйки, написанные знаменитыми художниками, не хватает, пожалуй, только руки Дали. Особо потрясает фотоновелла Шемякина — голая Елена на чёрном коне, а рядом мясная туша. Дескать, вот она, бренность бытия…

Елена задумывается об этом всякий раз, когда приезжает в свой монастырь, подаренный ей одним из бойфрендов. Когда-то святая обитель, что в часе езды от Рима, принадлежала самому Муссолини, и вот теперь Елена не знает, что с ней делать. Я советую передать монастырь президенту Путину, чтобы в обмен Щапова получила российский паспорт.

«Я бы с удовольствием вернулась в Москву,— признаётся Елена.— Но кем я буду работать? Не графиней же. Здесь я живу на пенсию мужа, а стихами ведь не прокормишься. При этом запросы у меня теперь как у графини, в итоге вся моя жизнь взаймы. Хотя, знаешь, российское государство мне кое-что должно. Дело в том, что мой отец, профессор, был сверхзасекреченным спецом в области радиотелефонной связи, именно он придумал и внедрил систему прослушивания для КГБ. Когда немцы подступали к Москве, мама в страхе уничтожила его фотографии, на которых он запечатлён со Сталиным. На одной из наших дач поселили американского шпиона Пауэрса, чей самолёт сбили уральские ракетчики. Так вот бедный отец круглосуточно следил за арестованным агентом, прослушивая всё, что он говорил…

Меня поразили стихи Лимонова, любовником он стал потом

Вообще, наш дом, что рядом с Новодевичьим монастырём, был светским, богемным,— вспоминает Елена.— Лимонова, не так давно приехавшего в Москву из Харькова, в высшее общество вообще не допускали. Считалось, что не дорос. Как-то раз Эдика привезли ко мне, я приготовила кофе, выставила вино. Он был очень мил, всё время смущался, от неловкости опрокинул столик с бокалами и старинными чашками. Мне, не скрою, было симпатично его абсолютно ненаглое поведение. Он прямо-таки муки застенчивости испытывал: читал стихи, которые очень понравились. Однако заводить себе любовника я не собиралась, Эдик стал моим другом, любовь пришла позже. Вообще, когда я бросила богатого и знаменитого Щапова, никто не верил, что я ушла с каким-то неизвестным поэтом. Но мы жили с ним, пока нас не выпроводили за границу. Жизнь там была весёлой, интересной, но нелёгкой. Мне пришлось многому учиться, ко многому привыкать…»

«Она всегда ненавидела готовить, в нашей семье готовил я, официантом был тоже я. Кроме того, я был секретарём моей любимой поэтессы. Я перепечатывал её стихи, шил и перешивал её вещи, ещё я был… в нашей семье у меня было много профессий. Дурак, скажете вы, испортил бабу, теперь сам на себя пеняй. Нет, я не испортил бабу, она такая была с Витечкой, богатым мужем, вдвое старше её, за которого вышла замуж в 17 лет, и сейчас жила точно так же. Витечка готовил супчик, водил «Мерседес» — был её личным шофёром, зарабатывал деньги, а Елена Сергеевна в платье из страусовых перьев шла гулять с собачкой и, проходя мимо Новодевичьего монастыря, заходила вместе с белым пуделем в нищую ослепительно солнечную комнату к поэту Эдичке. Это был я, господа, и я раздевал это существо, и мы, выпив бутылку шампанского, а то и две (нищий поэт пил только шампанское) в стране Архипелага ГУЛАГ,— выпив шампанского, мы предавались такой любви, господа, что вам и ни х… не снилось. Королевский пудель девочка Двося… смотрела с пола на нас, с завистью повизгивая…» (Из книги Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка».)

— Эдик — поэт прекрасный,— продолжает Елена свой рассказ.— Я и влюбилась в него не из-за каких-то там физических данных, а именно потому, что он писал прекрасные стихи. Считаю, что его имя навсегда останется жемчужиной в русской поэзии…

— Недаром он отбил тебя у респектабельного Щапова…

— Ну, Щапову я досталась совсем Лолитой. Ко времени появления Лимонова в моей жизни я жила с ним уже 3 года и была замужней дамой — светской, богатой. Я куталась в меха, на пальцах сияли бриллианты, но тут появился этот несчастный Лимонов, у которого и пальто-то не было… Ты знаешь, я не знаю, почему разведённые редко остаются друзьями, всегда начинается какая-то грязь между ними. Я Лимонова никогда помоями не поливала, но он по отношению ко мне часто это делал. Откуда в нём такая злоба?

— Ревность, наверное, ведь это ты его бросила…

— Да, но после меня у него были другие жёны, пора бы успокоиться. И покойная его супруга — Наташа Медведева — тоже ненавидела меня. Хотя мы с ней такие разные…

«Какой прекрасный скелет»,— сказал обо мне Дали

— А сколько в твоей жизни было красивых, талантливых мужчин, поклонников? Любопытно, кого ты считаешь самым близким? Кого ты больше всего любила?

— Коварный вопрос. Мне нравились многие, каждый притягивал по-своему. Но если честно, я один раз очень сильно влюбилась в полуитальянца-полуфранцуза. Это была моя самая большая любовь. Я с ума сходила по нему… Всё… Не жди подробностей. Ничего больше не скажу, всё прочтёшь в книге, которую я сейчас заканчиваю. Тем более что всё кончилось трагически. И неожиданно… Я была так сильно им увлечена, что хотела ради него бросить своего графа — даже попросила развода. Но муж посчитал это моим очередным капризом. Ведь между нами был особый брачный договор: я выхожу за него замуж при условии, что буду абсолютно свободной. И я успокоила мужа: дескать, это мой очередной фортель. Перебешусь, успокоюсь, вернусь. Но прошли недели, месяц, год, моё чувство не угасало, мы продолжали встречаться, и между мной и мужем начался настоящий конфликт, который привёл его к смерти. От разрыва сердца. А вскоре, через месяц, от меня уходит и мой любовник. Он тоже умирает…

— Какой ужас… Да, ты и вправду роковая женщина. Ходят слухи, что Ромен Гари (известный французский писатель.— Ред.) из-за тебя застрелился…

— Не хочу это комментировать. Гари устало и мудро убеждал меня, что менять платья, как любознательная школьница перелистывает журнал мод, плохо. Говорил, что нужно только писать стихи. Он был прав…

— Среди твоих портретов в Риме я не нашёл рисунка Дали. Он был в тебя влюблён? Известно, что мэтр питал слабость к русским женщинам…

— Нет, романа у нас не было. Однажды в Нью-Йорке Дали обратил на меня внимание.

Я была тогда ужасно тощая: в 70-е длиннющая и худющая русская с европейскими чертами лица выглядела незаурядной особой. Дали подозвал меня, бросив перед этим кому-то: «Смотрите, какой прекрасный скелет». Художник предложил мне продолжить общение, однако я заметила, что всё его окружение вдруг зашевелилось, видимо, воспринимая этот жест Дали очень ревниво. И у нас с ним ничего не вышло: его пасли круглосуточно…»

Бабушка называла лгуньей

…Первый раз я увиделся с ней в 89-м, спустя совсем немного времени после стремительного отъезда, похожего на бегство. «У меня безумно болит голова, давай наш разговор отложим до другого раза, а сейчас просто поболтаем без магнитофона»,— неожиданно сказала она во время моего визита в Рим. Пришёл граф де Карли. Елена представила его мне, он показался необыкновенным: выразительное худое лицо, худая фигура, доверчивый взгляд…

«Он очень добр, показал мне весь мир,— рассказала она.— Вот смотри…» И Елена стала перелистывать страницы семейного альбома: страны, моря и океаны, острова и города… Счастливая женщина — везде улыбающаяся, соблазнительная, возраст не для неё.

Но интервью она мне так и не дала. Прощаясь, я сказал: «Я хочу узнать о твоём прошлом не только из лимоновской книжки». Спустя несколько дней у меня в Москве раздался звонок.

— Я звоню, как обещала, из Рима. Записывай.

— Сумасшедшая! Ты разоришь своего графа.

— Пиши.

И я записал: «Я очень рано начала писать стихи. Показала их своей бабушке, она мне не поверила, сказала, что плагиатом заниматься очень плохо. Мол, это настоящий Пушкин, я у него всё украла. Возмутившись, я парировала: «Хочешь, я могу сейчас же по памяти всё переписать заново?» Бабушка в ответ: «Иди в комнату, я запру тебя на ключ. Пиши». Надо сказать, что моя бабушка была старообрядкой, очень серьёзной дамой. По материнской линии она носила фамилию Громовых, известных в Москве фабрикантов. Так вот, когда она меня выпустила из плена, я показала ей целую поэму, написанную классическим ямбом в течение часа. Бабушка была шокирована, но не поверить уже не могла. Такое вот у меня первое воспоминание о творчестве, о поэзии…

Евтушенко заигрывал с мальчиком

А вообще, событий, связанных с литературой, с поэтами, у меня очень много. Расскажу один из самых курьёзных. Когда-то я дружила почти со всеми московскими андеграундными поэтами, которых нынче считают классиками: Крапивницкий, Сапгир, Холин, Мамлеев… А вот с Евгением Евтушенко я тогда не была знакома. Если он где-то и возникал, я к нему не подходила, не навязывалась. В силу своей сдержанности. Однако Евгений Александрович, как выяснилось позже, принимал такое поведение за мою гордыню. Мы познакомились уже в Нью-Йорке, нас свёл Шемякин. Решили сделать групповой снимок, но Евтушенко отказался, заявив о том, что я, дескать, опубликую этот снимок с какими-нибудь двусмысленными комментариями.

Я обиделась. Он казался мне кокоткой, боявшейся за свою репутацию, и я решила ему отомстить. В Нью-Йорке была дискотека, где собирались одни трансвеститы. Я пошла туда с Шемякиным и Збарским, который тогда был моим бойфрендом. Позвонила Лимонову, он в то время работал мажордомом у крупного профессора русской славистики, Эдуард от имени хозяина позвал всех нас в гости. Я взяла с собой знакомого трансвестита, который выглядел как очаровательная школьница — только вот 42-й размер ботинок подводил…

В роскошном особняке наш подвыпивший классик стал ухаживать за «девочкой» (на самом деле за мальчиком-испанцем). И вот Евтушенко захотел похвастаться своими познаниями языка Сервантеса: расслабившись, он пожимал под столом башмак огромного размера и приговаривал: «Ты моя мучача»,— употреблял женский род. В ответ на это девочка-мальчик, который, в свою очередь, прижимался ко мне, спрашивал: «Почему этот поэт называет меня «мучача», а не «мучачо»?»

В общем, Евтушенко, доведённый желанием до крайности, стал тащить этого пацана наверх, в спальню. Шемякин мне игриво подмигивал, а я ему шептала: «Молчи, пусть поднимутся, а мы внизу послушаем, когда раздастся вопль». А Шемякин в ответ: «Нет, все подумают, что я гомосексуалист, и это подпортит моё реноме». В итоге Евтушенко избежал трагической участи, но я отомстила заносчивому поэту…»

Милошу Форману дала от ворот поворот

Любопытные новеллы Елены можно слушать без конца. Например, о великом режиссёре Милоше Формане, которому она дала от ворот поворот, когда он с ходу попытался забраться к ней в постель. Но особенно забавной показалась мне история об одном навязчивом молодом человеке из Калифорнии, крупном продюсере. Щапова звала его Кокой, а остальные называли его Николя. Кока был без ума от Елены. Она летала на его частных самолётах, а, например, в ресторане, где ей было прохладно, он приказывал выключить все кондиционеры. Но при этом Кока упорно не нравился Елене…

Как-то в доказательство того, что для него недоступных вещей не существует, он пригласил Щапову в магазин Картье. Она ответила: «Кока, я не хочу…» — «А что же ты хочешь?» — «Сама не знаю. Ну, купи себе костюм — сходи к Лапидусу». Кока ответил: «Я только что от него». И тогда Елена окончательно решила: «Тогда, Кока, тебе уже ничто не поможет…» Так кончился её очередной роман.

Россиянка-тростиночка, упорхнувшая из Москвы вместе со своим, как казалось тогда, непутёвым мужем, во многом благодаря ему стала одной из самых знаменитых роковых женщин XX столетия. Эдуард Лимонов вывел её нежной, хрупкой, любимой, прекрасной, беззащитной тигрицей в своём романе «Это я, Эдичка», ставшем мировым русскоязычным бестселлером, вышедшим у нас только после перестройки: «Я любил её — бледное, тощее, малогрудое создание… Я готов был отрезать себе голову, свою несчастную рафинированную башку и броситься перед ней ниц. За что? Она сволочь, стерва, эгоистка, гадина, животное, но я любил её, и любовь эта была выше моего сознания. Она унижала меня во всём, и мою плоть унижала, убила, искалечила ум, нервы — всё, на чём я держался в этом мире, но я люблю её в этих оттопыренных на попке трусиках, бледную, с лягушачьими ляжками, ляжечками, стоящую ногами на нашей скверной постели. Люблю! Это ужасно! Что всё более и более люблю».

Талантливая поэтесса, она ответила ему сочинением «Это я, Елена (Интервью с самой собой)», вышедшим в Нью-Йорке. Книга драматическая и откровенная, которую мало кто читал по причине мизерного тиража и дороговизны.

«Версия», 13 августа 2007 года

Проиграли оба

Политпейзаж • заигравшиеся • Сергей Аверьянов, политический эксперт Гильдии независимых журналистов

В матче Каспаров — Касьянов победителей нет и не будет.

Всероссийский съезд «Другой России» окончательно похоронил идею единого кандидата в президенты от внесистемной оппозиции. Равно как и саму оппозицию.

Судьбу несогласных решил Эдуард Лимонов. Именно его люди составляли самую многочисленную фракцию на съезде (130 мандатов). И если несколько недель назад главный нацбол был всецело на стороне Касьянова, то к минувшему воскресенью его взгляды неожиданно переменились:

— Многие разочарованы и даже обижены поведением Михаила Михайловича, который не соизволил появиться на конференции, в то время как люди ломали за него копья. От него такого поведения не ожидали.

В итоге усилиями лимоновцев единым кандидатом в президенты от оппозиции был выбран Гарри Каспаров. Немудрено, что его главный конкурент Михаил Касьянов, председатель пока незарегистрированной партии «Народ за демократию и справедливость», заблаговременно предпочёл откреститься от «Другой России». Секретарь президиума РНДС Константин Мерзликин пояснил:

— Выборы кандидата в президенты, проводимые в рамках «Другой России», не могут быть признаны выборами единого кандидата от оппозиции.

При этом оппозиционеры оказались не в состоянии поделить не только звание кандидата, но и авторство маршей несогласных, ближайший из которых решил провести Михаил Касьянов. Гарри Каспаров, который до сих пор сам занимался организацией аналогичных уличных беспорядков, назвал подобную идею «безответственной и провокационной».

Меж тем иначе как провокацией не назовёшь и идею Каспарова выдвинуть свою кандидатуру во главе списка прочих несогласных не только на президентских, но и на парламентских выборах. Учитывая неформальный статус «Другой России», ответ Центризбиркома вполне предсказуем. По словам Эдуарда Лимонова:

— Независимо от того, утвердит ЦИК список или нет, мы будем вести полноценную избирательную кампанию.

Куда вести? На баррикады? Чтобы потом потребовать от мировой общественности насильного установления в России западной демократии, как на это не раз намекал в американских СМИ тот же Каспаров?

Не устаёт апеллировать к загранице и Михаил Касьянов. Во время съезда «Другой России» он, например, находился в далеком Страсбурге, видимо, посчитав, что судьба нашей страны (а может, и его собственная) решается именно там.

Таким образом, у внесистемной оппозиции наметилось сразу два «единых» кандидата в президенты.

— «Другая Россия» уже полгода находится в жёстком кризисе,— прокомментировал руководитель Центра политической информации Алексей Мухин.— До сих пор мы знали лишь о разрыве Каспарова и Касьянова, но юридически он до сих пор не был оформлен.

Теперь это произошло. Поодиночке лидерам оппозиции вряд ли удастся набрать 2 миллиона подписей, необходимых для участия в мартовских выборах президента.

До президентских выборов «Другая Россия» рискует вообще не дожить. «Масштабная фальсификация результатов, вопиющие нарушения в ходе проведения конференции и голосования, дезинформация участников — все это привело к расколу внутри организации и выходу из неё значительной части активистов»,— возмутились челябинские активисты «Другой России» ещё накануне съезда своей организации. И как показало воскресное мероприятие, они были не так уж не правы. Не дожидаясь победы Каспарова, из коалиции уже вышел «Авангард красной молодёжи». И видимо, этот демарш — не последний для несогласных.

Так что в борьбе между Каспаровым и Касьяновым проиграла вся оппозиция.

«Собеседник», №38(1184), 3–9 октября 2007 года

Ходьба без последствий

На марше • политкапитал • Сергей Аверьянов

Воскресный «Марш несогласных» завершился с отрицательным для оппозиции результатом.

Доказательством провала марша служит уже то, что даже многие оппозиционеры проигнорировали акцию в Новопушкинском сквере. Российскому нардемсоюзу Михаила Касьянова было разрешено собрать до полутысячи человек, однако, как известно, поглазеть на бывшего премьера собрались лишь около 220 несогласных, то есть впятеро меньше, чем аналогичные марши собирали весной.

Возможно, противников нынешней власти отпугнула от митинга кошка, регулярно пробегающая между Касьяновым и лидером коалиции «Другая Россия» Гарри Каспаровым, каждый из которых сегодня претендует на статус единого кандидата в президенты от оппозиции.

Каспаров, который до сих пор сам организовывал «Марши несогласных», назвал акцию в день убийства журналистки Анны Политковской «бессмысленной и провокационной»: «Это день траура, и в этот день никто не должен зарабатывать политический капитал».

На касьяновском митинге и в самом деле очень быстро забыли причину собрания. Председатель РНДС, например, начал своё выступление не с гибели Политковской, а с призыва бойкотировать выборы. А заглянувший на ораторский огонёк пресс-секретарь Эдуарда Лимонова Александр Аверин вообще заявил, что «сейчас не время для траура». В итоге дошло до того, что участники митинга проигнорировали просьбу почтить память Политковской минутой молчания и приспустить флаги.

Справедливости ради стоит отметить, что о журналистке митингующие все-таки вспоминали… между призывами рвать на выборах бюллетени и принять участие в националистическом «Русском марше» 4 ноября. Как известно, некоторым все равно, за что маршировать, главное, чтобы крови было побольше.

Неудивительно, что исполнительный директор каспаровского Объединённого гражданского фронта Денис Билунов лишь вздохнул: «Теперь, я думаю, надо квалифицировать это мероприятие, проведённое на Пушкинской площади, как не слишком удачное».

Впрочем, альтернативное траурное мероприятие, организованное Каспаровым, собрало еще меньше народа. Да и причина, по которой лидер «Другой России» отказался выйти на одну площадь с Касьяновым, как оказалось, заключалась отнюдь не в том, что он посчитал циничным использовать имя Политковской в политических целях. Коллега Каспарова по коалиции Эдуард Лимонов признался:

— Я знаю, что Каспаров не хотел устраивать это в день рождения Путина, считая, что таким образом подставляет людей под дубинки. Этого не произошло, но такова была его точка зрения.

Тот же Лимонов констатировал и окончательный раскол маргинальной оппозиции на два лагеря:

— Касьянов на моих глазах совершает одну политическую ошибку за другой. Я ему вначале сочувствовал, считая, что у него больше всех шансов. Но мне как-то не очень хочется идти за человеком, который совершает политические ошибки сплошь и рядом.

Зато за таким человеком на марш вышли отдельные активисты СПС. Учитывая, что первый зам. начальника избирательного штаба правых Леонид Гозман намекнул: «Поскольку это траурное мероприятие, там не должно быть СПС», участие в митинге одного из лидеров Союза правых сил Бориса Немцова можно расценить как наметившийся раскол и внутри этой организации.

Таким образом, вместо того, чтобы ударить своим маршем по власти, несогласные ударили по себе и по всей российской оппозиции в целом.

«Собеседник», №39(1185), 10–16 октября 2007 года

Сергей Шаргунов:
Это называется травлей

Тет-а-тет • Дмитрий Быков

После того как молодой (1980 г.р.) писатель и политик Сергей Шаргунов вошёл в тройку от «Справедливой России», он оказался мишенью многочисленных разоблачительных публикаций.

В прошлом — лидер молодёжного крыла «Родины», лауреат премии «Дебют», передавший её сидевшему тогда в тюрьме Лимонову, Шаргунов всегда вызывал споры и никогда не выглядел пай-мальчиком. Но такой атаки люди его поколения удостаиваются редко — они попросту не успели столько нагрешить.

⟨…⟩

— Чем вы объясняете своё попадание в федеральную тройку «Справедливой России»?

— Молодёжи в федеральных списках вообще немного, а уж в первых тройках нет вовсе. Это принесло СР много новых союзников — и столь же много нападок. Я, кстати, не исключаю сценария, при котором меня из этой тройки выдавят. А иногда я слышу советы выйти из неё добровольно, потому что сейчас срочно выискиваются цитаты из моей публицистики последних лет — в ней я довольно резко отзываюсь о первых лицах государства. Есть ещё один забавный прием — мне приписываются грехи, которые совершали герои моих книг. Но вы же читали, Дмитрий, например, повесть «Ура!» Позитивный наступательный герой. В своё время эта вещь вызвала неприязнь у круга либеральных литераторов, усмотревших в ней признаки большого стиля и излишнего пафоса «здоровой жизни». Но прошло несколько лет, и, выудив из повести отдельные цитаты, кремлёвские сановники бесстыже пытаются извратить мировоззренческую суть той книги. Смешно! Припоминают и передачу «Дебюта» Лимонову, хотя что для писателя может быть естественней, чем передать другому писателю — сидящему в тюрьме — деньги на адвоката? Можно как угодно относиться к Лимонову-политику, и я никогда не состоял в его партии, но писатель-то он бесспорный! В общем, вывод из всего этого только один: нужны только молодые аппаратчики. Люди неискренние — потому что искренние непредсказуемы — и корыстные, потому что бескорыстные неуправляемы.

⟨…⟩

«Собеседник», №39(1185), 10–16 октября 2007 года

Памяти Лимонова

Станислав Белковский

Очень жаль. Жил на свете большой писатель, яркий публичный лидер, просто порядочный человек — Эдуард Лимонов. И вдруг — бесславный финал в сумбурной бабской истерике по совершенно неясному поводу.

Я не собираюсь быть мелочным и напоминать Эдуарду Вениаминовичу, кто и как ему (и НБП) помогал в самые нелегкие периоды его жизни. Пусть помнит сам, если еще умеет. А нет — так неплохо действуют кислородные ванны, а также бельгийское средство «Ноотропил» (по 2 таблетки 3 раза в день). Если же Эдуард считает, что моими руками ему помогала некая башня Кремля — то пусть подойдет к Кремлю и поцелует эту самую башню. Право слово, ему есть за что благодарить, даже если он все забыл.

Да, кстати, насчет кремлевских агентов. В свое время многие уверяли меня, что Лимонов получил условно-досрочное освобождение из тюрьмы благодаря некоей тайной договоренности с ФСБ. Я, конечно, эту версию всегда с негодованием отвергал. Отвергаю, вестимо, и сейчас.

Очень странной кажется мне и вся эта риторическая суета вокруг «Другой России». Если Лимонов не знает, почему и зачем я ездил перед «маршами несогласных» в Питер и Нижний Новгород, то это проблема сугубо медицинская (см. выше). Но это, конечно, не имеет убийственного значения. Я всегда поддерживал и продолжаю поддерживать «ДР» — по меньшей мере, по этическим и эстетическим соображениям. И еще 7–8 июля, когда я дважды выступал на конференции «ДР», меня никто не предупредил (наверное, трудный Лимонов недоработал), что там кто-то якобы от меня дистанцировался. В сегодняшней России я был и остаюсь оппозиционером. Моя работа (очень непростая, смею уверить) в качестве учредителя независимого аналитического института и нескольких неподцензурных интернет-СМИ об этом свидетельствует. Ни в каких «сертификатах оппозиционера» за подписью Лимонова или чьей-то еще я не нуждаюсь. Если кто-то собрался организовать торговлю оппозиционными «должностями» и выдавать VIP-приглашения на борьбу с властью, то я в этом не участвую. Пусть кто хочет, тот и погрязнет в этой мышиной возне, но только без меня, пожалуйста.

Муторно-мелкотравчатый текст Эдуарда, написанный в духе «Советской России» конца 1960-х годов, не требует внимательного разбора. Но одну уж слишком вызывающую ложь (на которой, по большому счету, и построен весь лимоновский вопль духа) придется разоблачить. Мелодраматическая композиция Э.В. «Разговор с Рогозиным о русском «Народе»», конечно же, не выдерживает критики. Если верить Эдуарду (и его данным лубочным литгероям Каспарову и Рогозину), получается, что рогозинский митинг на Болотной площади 15 апреля был проведен в знак протеста против создания движения «Народ», учредительная конференция которого прошла в конце июня (через два с половиной месяца после митинга). Да и само обсуждение идеи грядущего «Народа», насколько мне известно, началось лишь в середине мая. Версия о том, что «Народ» создан Лимоновым, выглядит, мягко говоря, совсем неубедительной — в конце концов, состав учредителей этого движения хорошо известен, и Эдуарда Вениаминовича, к сожалению или к счастью, среди них не было и нет. Полагаю, Дмитрий Олегович Рогозин найдет в себе публично-политические силы подтвердить, что я нисколько не ошибаюсь.

Попытки Эдуарда убедить, что я тайно управляю «Народом», просто смехотворны — по крайней мере, для всех, кто еще не совсем утратил понимание нашей осенней реальности. Да, я был соавтором идеи «Народа», чего никогда не скрывал. Вот и всё. Однако движение это создал вовсе не я. А — Гуляев, Навальный, Прилепин, Милосердов, Дмитриев, Голышев и другие. В общем, не жалкая кремлядь какая-нибудь. Людьми такого уровня, такого класса управлять извне, манипулировать невозможно. Я так считаю. Наверное, Лимонов думает иначе. Пусть думает. Легко.

Я не могу обижаться на Эдуарда, потому что, кажется, понимаю, что действительно подвигло его на странный (по меньшей мере) выпад в мой адрес. Если разобраться, то физическое лицо «Белковский С.А.» здесь вообще ни при чем. Проблема — совсем в другом. Она называется «Кризис художника в политике».

Эдуард Лимонов — разумеется, не политик в чистом смысле этого слова. Он — художник. Политика для него — форма расширения художественного пространства. НБП изначально была не партией, но художественным проектом стареющего гения. Его священной игрушкой. Предпоследней великой книгой.

Сознание художника тоталитарно по определению: власть творца над его творением бесконечна и безгранична. Поэтому многие художники искренне восхищались великими тиранами — и Лимонов не исключение. Но бег времени сыграл с Эдуардом злую шутку. В НБП выросли новые, молодые лидеры. Самостоятельные фигуры. Не погремушки в длящемся лимоновском представлении. Они захотели большего. Творение начало вырываться из-под контроля творца. Вчерашние безгласные персонажи сошли с романных страниц в дышащий жизнью русский партер.

И старик Лимонов просто-напросто испугался. Что персонажи убегут от автора. И перепишут сюжеты его творений на свой собственный лад. И тогда он, страшась признаться себе в подлинной природе своего страха и гнева, учинил себе виртуального врага. Им и оказался проклятый Белковский, якобы соблазняющий малых лимоновцев на членство в совсем другой литературе.

— Марк!— сказал «шофер», утирая бумажной салфеткой кофе и майонез с кетчупом с лица.— Марк, ты не можешь уйти, я тебя предупредил. Ты не можешь уйти. Не можешь!— Голос «шофера» был, как ни странно, спокойным.

— Да?— со злобой спросил тот, кого назвали Марком, повернувшись к «шоферу».— Да? Так вот, я ухожу.— Красивое широкоротое лицо его изломалось поперек в резиновой гримасе.— Ухожу!— И, сунув руки в карманы куртки, он твердо, не оборачиваясь, нарочито печатая шаг, пошел к двери.

Далее произошло то, чего Оскар никак не ожидал и что заставило вздрогнуть даже как будто безучастного ко всему на свете старика бродягу. «Шофер» выудил откуда-то из одежды револьвер и, не вставая из-за стола, более того, как показалось Оскару, даже практично используя стол, укрепив на нем локти, вытянул перед собой револьвер и три раза подряд выстрелил в того, кого называл Марком. Три раза. Баф! Баф! Баф!

Эдуард Лимонов, «Палач»

Боже мой! Как все мельчает в нашей России! Еще недавно виноват во всем был целый Березовский, и вот уже — какой-то Белковский. Улыбка.

Битва автора с героями нескончаема, как расширение Вселенной. Простим ему, ибо он не может иначе. Политика — дело коллективное. Эгоценстрист (как все большие художники), Лимонов не в силах этого понять. И уже не сможет — история с биографией, понимаешь.

Дорогой Эдуард Вениаминович! Поскольку мы с Вами в скором будущем не увидимся, хочу заранее поздравить Вас с наступающим 65-летием. Поверьте: и в этом возрасте Вы сможете быть полезным России и всем тем, кто Вас действительно любит.

Искренне Ваш
Станислав Белковский

«Stringer.ru», 10 октября 2007 года

На карандаш

Подробности • рисунок Виктора Балабаса

Мэру столицы пора призадуматься о том, куда можно потратить пол-лимона, на которые он на днях через суд развёл Эдуарда Лимонова (тот не то, не там и не так высказал в адрес Лужкова). Лимонов решил выплатить положенное мелкой монетой. Вероятно, игровым автоматам в Москве какое-то время придётся отдыхать…

«Собеседник», №44(1189), 21–27 ноября 2007 года

БП. Между прошлым и будущим

Александр Половец

AP_2008-2012_BPMPIB.html

На карандаш

Подробности • рисунок Виктора Балабаса

Сторонники Эдуарда Лимонова, проигравшего поллимона в суде мэру Лужкову, провели акцию на Чистых прудах. Собирали деньги для мэра мелкими монетами. Акцию, правда, сорвали милиционеры, задержав собравшихся и оформив на них протокол по статье «Переход дороги в неположенном месте». Увы, пока Лимонову удалось собрать около 7 тысяч мелочью.

«Собеседник», №35(1228), 10–16 сентября 2008 года

Вы согласны, что власть боится несогласных?!

Подробности • акция • Римма Ахмирова

Очередная попытка провести оппозиционный марш в Москве захлебнулась многочисленными задержаниями.

Оппозиционеры хотели пройти по центру Москвы, но мэрия не дала разрешения на акцию. Часть «несогласных» пришла на Триумфальную площадь, несмотря на запрет, другая часть прошла по Садовому кольцу. Союз советских офицеров решил повторить подвиг декабристов и собрался на Пушкинской площади. Но самыми дерзкими оказались нацболы, которые двинулись непосредственно к Кремлю. На всех точках демонстрантов уже поджидали сотрудники милиции. Ни один из лидеров марша до трибуны так и не добрался. Сразу родилось много версий: струсили, бросили, арестованы?

— Благодаря подпольным навыкам борьбы мне удалось добраться до «Маяковской», со мной были человек 10 моих соратников,— рассказал «Собеседнику» Эдуард Лимонов.— Мы прошли метров десять, к нам сразу направились человек 20 сотрудников милиции и стали нас по одному тащить в автомобиль «Урал». Обвинения? Основным обвинением была моя физиономия. Власти говорят, что задержанных было больше 90 человек, но по моим прикидкам, это были сотни. Считайте: в нашем «Урале» сидело человек 17. За нами в Пресненский ОВД привезли ещё два автомобиля. Думаю, в других ОВД была такая же картина. Со мной разбирались одним из первых — за то, что я будто бы кричал «Долой правительство!»

Лимонову назначили штраф 500 рублей и уже в воскресенье отпустили домой.

— Гарри Каспаров планировал выступление у станции метро «Красные ворота», где был назначен митинг,— сообщила «Собеседнику» его пресс-секретарь Людмила Мамина.— Поскольку там все уже было оцеплено, все решили переместиться на «Серпуховскую». Но доехать он не успел…

В понедельник власти отрапортовали, что отпустили всех. В штабе Объединённого гражданского фронта подтвердили эту информацию, только нацболы недосчитались нескольких своих соратников.

— Главное обвинение — участие в несанкционированной акции, за что закон предусматривает как штраф, так и несколько суток ареста,— пояснили в ГУВД Москвы.

«Собеседник», №48(1241), 17–23 декабря 2008 года

Лимонову вернули обогреватель /
Лимонову повернули конфіскований обігрівач

Ангелина Карякина

Московский городской суд вернул российскому писателю и оппозиционному политику 65-летнему Эдуарду Лимонову обогреватель, кресло и два телефона. В прошлом году имущество Лимонова конфисковали как компенсацию за оскорбление мэра Москвы Юрия Лужкова. В целом у Лимонова конфисковали личных вещей на 15 тыс. рублей (4.100 грн). В частности книги, мебель, фен, нож с памятной гравировкой. Месяц назад оппозиционеру вернули печатную машинку, кресло и настольную лампу. — Я сказал судьям, что 20 лет болею астмой, и мне вернули обогреватель, — рассказал писатель. В апреле прошлого года в интервью радио «Свобода» Лимонов заявил: все московские суды находятся под личным контролем мэра Юрия Лужкова. Вскоре последний обвинил Лимонова в клевете. Подал против него иск о защите чести и достоинства на сумму 500 тыс. руб. (137 тыс. грн). Суд иск удовлетворил. Лимонов сказал, что не имеет таких денег, попросил разрешения выплачивать компенсацию частями. В просьбе отказали. Имущество писателя арестовали. Оппозиционер послал жалобу в Европейский суд по правам человека. В настоящее время ее рассматривают.

«Gazeta.ua», 17 декабря 2008 года / 17 грудня 2008 року

Лимонов крыл Госдуму,
а Веллер травил анекдоты

Культурная среда • Светлана Хрусталева + Дарья Завгородняя

Женский взгляд на литературный вечер «Собеседника» в ЦДЛ.

Нам нравится, как было раньше. Раньше барышни ходили в ЦДЛ для того, чтобы познакомиться там с мужчинами, с которыми явно не соскучишься. Особенно хорошо провести пару часиков в буфете Дома литераторов, где даже воздух пропитан искрометными цитатами.

Узнав, какую крепкую мужскую компанию собрал на 25-летие «Собеседника» лауреат премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга» Дмитрий Быков, мы поспешили в ЦДЛ, надев свои лучшие серёжки и кофточки. Уж в этот вечер нам никто не будет морочить голову индексом Доу — Джонса и банкротством финкорпораций!

К нашему приходу в Большом зале натолкался настоящий аншлаг. Кому сидений не хватило — те поместились рядками на ступеньках. Глядя в программку, мы не могли не восхититься — сколько же все-таки ослепительных умов время от времени числилось и числится в сотрудниках, авторах и колумнистах «Собеседника». Тут тебе и искромётный Иртеньев, и остросюжетный Лукьяненко, и пламенный Лимонов, и вальяжный Максимов! Сам Быков, как известно, уже давно стал маститым автором толстых книг, но сохранил трогательную привязанность к газете, не уставая повторять: «Собеседник» — это навсегда!»

На вечере Дмитрий держался так, будто был здесь чисто для антуража. Он великодушно уступил сцену своим товарищам, довольствуясь скромной ролью конферансье. И всё равно, сидя на фоне выступавших поэтов, Быков являл собой самую живописную мизансцену, на какую вообще способен человек, молчаливо сидящий в креслах. В самом начале был блистателен поэт Владимир Вишневский. Оказывается, он давно забросил одностишия и перешёл на более эпические жанры. Но в этот вечер мы аплодировали его коротким и ёмким, как выстрел, цитатам. Особенно той, которая нравится Валентину Гафту: «При входе в рай мне продали бахилы».

А потом появился знаменитый Эдичка! Лимонов язвил сатирой Карла Маркса, Госдуму и прочие уродства тоталитарного режима. И пусть он уже сед и был женат шесть раз, но у женщин по-прежнему от его воинствующего идеализма замирает сердце. Когда Лимонов с издёвкой прочёл про «брюхатых депутатов», Быков, сам будучи довольно ренессансным мужчиной, даже бровью не повёл и продолжал лучезарно улыбаться.

— Я помню тот день, когда двадцать лет назад мы познакомились с Быковым в редакции «Собеседника»,— признался Лимонов.— Даже помню, что мы ели в тот день — сосиски, пюре, компот. Это был тот, советский буфет, и в нём я чувствовал себя как дома.

Никакой акустический эффект не сравнится с той овацией, какую сорвал в тот вечер поэт Игорь Иртеньев. Его затея «уехать в дальние края и жить в республике банановой, как распоследняя свинья» нашла горячий отклик.

Потом настал черед прозаиков. Нынче слушатель пошёл капризный: ему подавай литературу поживей да покороче. А если, допустим, писатель в скетчах не силен? Вот молодой сочинитель Олег Кудрин, который издаёт великолепные романы по 400 страниц каждый, и угодил в затруднение.

Он стал было читать кусочек страниц на 30, но публике хотелось покороче и поострее — вот и «захлопали». Авторам этих строк стало жаль такого приятного парня в голубых джинсах. Когда-нибудь, может, Кудрин займёт место среди жемчужин литературного наследия! И всем нам будет стыдно! Ситуацию с прозаиками выправил Михаил Веллер. Во-первых, он прекрасно смотрелся в стального цвета костюме и полосатом галстуке. Во-вторых, имея огромный ораторский опыт, не стал цитировать «из своего», а рассказал пару житейских анекдотов. И сорвал овацию.

Мы побежали искать триумфатора за кулисы. Едва не переломав ноги на крутой лестнице, застали Веллера в буфете, где он нам подарил ещё пару анекдотов. Там же раскланялись с композитором Александром Журбиным:

— Ой, как нам ваша песня на слова Окуджавы нравится: «Николай нальёт, а Михаил пригубит, а Федот не пьёт, а Федот — он сам себя погубит»!

Александр Борисович пообещал спеть её с нами в следующий раз.

Уже на выходе неизвестный широкому кругу поэт прочёл нам стих, встав на одно колено. И пусть гражданин был в некотором подпитии, всё равно приятно! Это же не то, что на улице, где тебя так и норовят обласкать крепким матерным словом. Всё-таки хорошее, барышни, это место — ЦДЛ.

«Собеседник», №10(1253), 18–24 марта 2009 года

10 самых сексуальных авторов в русской литературе

Секс • Алексей Самойлович

Наш рейтинг

1. Александр Сергеевич Пушкин

Даже если бы Александр Сергеевич и не написал цикл своей откровенной лирики, только за сам его слог, легкий и быстрый, как воздух и секс, ему стоило бы поставить памятник как основоположнику русской эротической поэзии. Солнце нашей литературы — так говорили нам строгие учителя, расплываясь в счастье только от одного его имени. Они, несомненно, имели в виду, что Пушкин подобен Аполлону, богу света и разнообразной любви. Пушкин озаряет нашу серую жизнь своими строками, пьянит и заставляет смущаться даже при чтении «Руслана и Людмилы».

2. Федор Михайлович Достоевский

Больной и воспаленный мозг ФМ во главу угла человеческой жизни ставил страсть. В темный и самый черный угол он помещал основу секса — безудержное, преступное, горячее и горящее желание. Ит. Оно. Ради которого совершаются убийства, кражи, предательства тела и, в первую очередь, духа. Оно, ради которого даже блаженный Мышкин готов вырваться из плена своего больного мозга. Безуспешно герои Федора Михайловича пытаются подавить своих эротоманиакальных драконов, и их пример заставляет читателей задуматься о природе страсти, ее анамнезе и о том, что по сравнению с влечениями, которые обуревают бесконечных Карамазовых и самого Достоевского, у нас еще все не так запущено.

3. Антон Павлович Чехов

«Нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него. Нельзя обещать». Из письма Антона Павловича А.С.Лазареву-Грузинскому. 1 ноября 1889 г.

Именно эта фраза привела великого русского драматурга в наш рейтинг. В своей прозе Чехов был нарочито асексуален, в пьесах старался сдержать блядскую сущность актеров, в жизни в отношении секса был аморфен и своим поведением привлекал таких же странных женщин, некоторые из которых впоследствии меняли свою сексуальную ориентацию. Но лишь одной фразой он смог выразить основное правило секса: женщины ждут от мужчин активности и готовы подставить свое тело под выстрел. Главное начать. Не бояться. И не обещать.

4. Иван Алексеевич Бунин

«Темные аллеи» — единственный в истории русской литературы каталог любовных отношений. Паноптикум физической любви. Кунсткамера русской эротики. Написанный в сороковых годах двадцатого века, сборник рассказов «Темные аллеи» возвращает читателя в прошлое, томное, не отвлеченное революциями и не измученное войнами. Прошлое, где сквозь бессмысленный и беспощадный аристократический русский секс, со слезою и страданиями, проявляется чистое плотское наслаждение, поэзия женского тела, красота страсти, где любовь принимает любой образ до извращения и болезни. Барышни двадцать первого века после прочтения «Темных аллей» приобретают доселе невиданную томность и изысканней раздвигают свои прекрасные ноги.

5. Владимир Владимирович Набоков

Этот человек не просто писал о сексе, но фактически создал священную книгу педофилов — «Лолита». Центральный персонаж по фамилии Гумберт, которому в любой стране цивилизованного мира положена уголовная статья за совращение малолетней, наслаждается тугим телом молодой нимфоманки, а в перерывах ублажает трусливую мамашу, которая не способна защитить своего ребенка. Гадкая картина, которая, тем не менее, популярна во многих странах. Всемирная слава и нарицательность имен этих персонажей не позволила обойти Набокова в нашем рейтинге, хотя сексуальная привлекательность и адекватность героев вызывают серьезные сомнения.

6. Михаил Александрович Шолохов

«Тихий Дон» — глыба советского периода, пронизанная крестьянским колоритом и ошалелой, полупьяной, полусумасшедшей любовью. Шолохов представляет в нашем рейтинге советский период русской литературы. Не пошлая, коллективно-рабочая любовь в нумерах после сосисок, а сочная, природная, аутентичная страсть. С сексом на полях и пригорках, с воспеванием женского здорового тела и горячей искренней любовью, слегка лубочной, но яркой, с песнями и рыданиями, детским смехом и запахом молока. Несмотря на непростой исторический период, Шолохов сумел донести до нас образ истинно русской корневой страсти. На фоне колосящейся ржи и гражданской войны. Кстати, единственный русский литератор, описавший Gang Bang.

7. Эдуард Вениаминович Лимонов

В конце семидесятых эмигрант из Нью-Йорка, антисоветчик-корректор, ошарашил советское пространство своим откровенным языком и натурализмом в описании половой жизни в книге «Это я — Эдичка!». Чарльза Буковски СССР еще не знала, поэтому Лимонов ворвался в сознание читающих «запрещенную» литературу словно мальчик-подросток, который под бой курантов и мандариновый запах вдруг достал косяк и на глазах у родителей-пенсионеров и их друзей торжественно пыхнул. И ушел дрочить в туалет. Красоты в такой сексуальности ноль, есть определенный кайф и эпатаж. Именно так, нагло и вызывающе, русская литература эмигрантов поприветствовала намечающуюся в СССР эпоху перемен.

8. Игорь Миронович Губерман

Поэт, чье творчество иногда путают с народным, причем русским народным, и которое неотрывно связано с темой физической любви, не мог не отметиться в нашем рейтинге. Жанр четверостиший, выбранный Игорем Губерманом, позволяет затронуть многие аспекты сексуальной жизни. Чем поэт пользуется на полную катушку. Это и психологические заметки:

И знаменитые откровения поздних стихов, которые в своеобразной ироничной манере рассказывают про настроение жизни после секса:

Мудрый взгляд пожилого, но чертовски обаятельного еврея добавляет размеренности и циничной пикантности в сексуальный мотив русской литературы. Губерман, редкий писатель, обладающий уникальным талантом говорить «еб твою мать» и при этом никому не портить настроения.

9. Владимир Владимирович Кунин

«Интердевочка» — фильм по книге Кунина с одноименным названием — ознаменовал собой эпоху перестройки, начавшуюся в СССР, и надолго продиктовал моду на выбор профессии юными полусоветскими-полурусскими барышнями. В нищей стране с пустыми магазинами и пустым сознанием героиней, спасающей свою бедную мать-училку, становится женщина, продающая единственное, что у нее есть — тело. Недаром основная профессия героини — медсестра, разрешенный сексуальный архетип. В таком образе она дарит платоническую любовь сирым и убогим больным старикашкам в палате. Ночью униформа превращается в пошлый вызывающий наряд проститутки, деньги текут рекой, заграничное бухло туманит мозг и заставляет завидовать советских зрителей мужского пола, а иностранный муж в очках и с усами кажется умопомрачительным голливудским принцем на белом «Бентли». Книга не о сексе как таковом изменила сознание в отношении половой жизни всей стране. Те девчонки, которые в детстве посмотрели «Интердевочку», с различной степенью успеха до сих пор продают себя товарищам с Рублевки и валят за границу от пьяных соседей и нищих родителей, искренне веря, что смогут убежать. Но конец книги, в отличие от двусмысленного финала фильма, дает грустный и жестокий ответ.

10. Вадим Юрьевич Степанцов

Великий Магистр и Основатель Ордена Куртуазных маньеристов в нашем рейтинге представляет всех поэтов, работающих в данном направлении. Именно поэзия куртуазных маньеристов легла в основу творчества группы «Белый орел», первой ласточки повального русофильства новой эпохи России. Изысканная манера литературного письма пронизана эротикой и сексуальностью. Нецензурные выражения, описывающие все, что связано с половым актом, тем не менее, вплетены поэтами в изящный слог и отсылают читателей к литературе эпохи первого номера рейтинга. Тем не менее, стихи самого Степанцова описывают и политическое положение вещей (см. «Воры в законе не сосут»), и современные молодежные отношения (см. «Пиздомозг»), говорят о настоящей жизни страны, используя хороший русский язык и линзу секса. В самом Манифесте Куртуазных маньеристов написано: «Верховное Существо Ордена — Женщина, Афродита, ежедневно и еженощно сверзающаяся с Олимпийских высот в пучину греха и восстающая оттуда столь же чистой, юной и непорочной, каковой была и накануне, и в день своего розовопенного появления на свет, в день, когда первый луч Аполлона-Гелия пронзил ее девственное лоно». Круг замкнулся.

«Сноб», 19 сентября 2009 года

Каждый раз 31-го на защиту 31-й

В центре внимания • разгон • Надежда Гуже

Оппозиция придумала красиво: по 31-м числам устраивать на Триумфальной площади в Москве митинги в защиту ст. 31 Конституции (о свободе митингов и собраний). В минувшую субботу (31 октября) прошел первый такой митинг.

В пику «несогласным» на месте предполагаемого митинга была развёрнута и непонятная военно-патриотическая акция. Народ судорожно соображал, кого же мы победили 65 лет назад в конце октября, но так ничего и не сообразил. Все это было огорожено заборчиком и охранялось тремя сотнями солдат. 15 грузовиков «Урал» надёжно закрыли действо от проезжающих по Тверской улице.

— Сегодня мы собираем подписи, чтобы эту площадь переименовали в площадь Свободы и разрешили нам здесь собираться 31-го числа через месяц,— сообщила представительница Объединённого гражданского фронта (ОГФ) Татьяна Кадиева.

Поначалу акция проходила достаточно мирно — спокойствие обеспечило присутствие главы Московской Хельсинкской группы Людмилы Алексеевой, которая несколько раз прошлась вдоль оцепления с плакатом «Уважайте Конституцию РФ» на шее. Но стоило пожилой правозащитнице покинуть площадь, как подготовленные заранее автобусы стали набиваться людьми. Поначалу менты хватали всех, кто нёс хоть какое-то подобие плаката. Потом поволокли без разбору.

— Только что рядом со мной женщина шла, никого не трогала, а её схватили и куда-то повели! — причитала перепуганная бабушка, невесть как оказавшаяся в гуще событий.

Однако, по мнению правозащитника Льва Пономарева, на этот раз все было менее трагично, чем в недалёком прошлом.

— Вообще-то прогресс налицо,— сказал он,— людей задерживают меньше, чем обычно. И Лимонов на этот раз доехал до места проведения акции. Его взяли уже здесь, а не по дороге. И народу больше пришло, чем в прошлые разы.

Всего в этот раз схватили около 70 человек. И почти сразу же отпустили с обвинением в проведении несанкционированной акции. А Эдуард Лимонов и Марина Литвинович схлопотали ещё и «сопротивление сотрудникам милиции». Теперь обоим светит по 15 суток. Впрочем, если даже решение суда окажется не в их пользу (заседание состоялось после подписания номера в печать.— Авт.), до следующей акции, которая должна состояться 31 декабря, они успеют выйти на свободу.

«Собеседник», №42(1285), 4–10 ноября 2009 года

Тоска почёта

Подробности • тоска почёта • …

⟨…⟩

Эдуард Лимонов
За организованность

Глава исполкома «Другой России» загремел на 10 суток административного ареста. Таким образом он поплатился за «организацию несанкционированного митинга 31 октября на Триумфальной площади Москвы». Забавно, что сам Лимонов на митинг успел только-только подойти и тут же был обезврежен омоновцами.

⟨…⟩

«Собеседник», №44(1287), 18–24 ноября 2009 года

Российских политиков втянули в секс-скандал

Мари Кампс

В России разгорелся секс-скандал после того, как многие оппозиционеры попались в ловушку известной топ-модели Екатерины Герасимовой по прозвищу Му-му, и снятые скрытой камерой любовные утехи с этой девицей вывесили в Интернете.

В прошлый четверг видеоклипы были выложены на сайте www.kanal911.com, позиционирующем себя как общественный комитет по защите морали, закона и гражданского согласия.

Жертвами Герасимовой стали талантливый сатирик и едкий критик Кремля Виктор Шендерович и писатель, публицист и лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов. Главного редактора русского News¬week Михаила Фишмана засняли нюхающим какой-то порошок, похожий на кокаин.

Политики сознались

Как написала The Times, это классическая российская история о сексе, тайной полиции и шантаже через постель с участием томной модели. Издание отметило, что в этой истории были задействованы и марионетки.

Другие российские оппозиционеры, которые не появились на этом видео, сознались в том, что тоже пали жертвами чар Му-му. Один из лидеров движения «Солидарность» Илья Яшин рассказал, что некоторое время встречался с Герасимовой. «Но когда она предложила мне кокаин, я понял, что это провокация и свалил»,— рассказал он.

В 2008–2009 годах Герасимова принимала оппозиционных политиков в московской квартире, в которой были установлены скрытые камеры. По мнению мужчин, павших жертвами чар топ-модели, такую сложную и дорогостоящую ловушку могли организовать только специалисты по операциям такого рода.

Как отмечается на сайте inosmi.ru, такие ловушки очень напоминают методы Комитета государственной безопасности (КГБ), где в свое время работал нынешний премьер-министр Владимир Путин. Одной из целей секретной службы была дискредитация диссидентов в глазах советских граждан и на Западе.

Шендерович не замедлил обвинить в причастности к заговору окружение Владимира Путина. А один из лидеров «Солидарности» прямо обвинил Герасимову в сотрудничестве с российскими спецслужбами.

В своем блоге Шендерович признался, что действительно спал с Герасимовой. Он заподозрил неладное, когда прочитал статью о провокациях, в которой она фигурировала.

В интервью «The Times» Шендерович сказал, что женщина, представившаяся журналисткой, обратилась к нему с просьбой дать интервью, спустя несколько дней позвонила и попросила о встрече.

«Она четко дала понять, что я интересую ее как мужчина. Конечно, мне следовало быть бдительным»,— сказал Шендерович, демонстрируя крепость заднего ума.

Кстати, в 1999 году Шендерович посвятил один из выпусков своей сатирической программы скандалу с Юрием Скуратовым.

Тогдашний генпрокурор оказался фигурантом похожей записи, его сняли скрытой камерой с двумя проститутками — все запечатленные на пленке люди были обнаженными.

Тогда сатирик вовсю повеселился на тему приключений чело-века, похожего на генпро¬курора.

Сайт dni.ru напомнил, что недавно в Интернете появился ролик, в котором Яшин утверждает, что не дает взятки гаишникам. А затем был показан снятый скрытой камерой сюжет, где человек, похожий на Яшина, пытается подкупить автоинспекторов.

Как сообщают grani.ru, Яшин направил в Генеральную прокуратуру России заявление с требованием возбудить уголовное дело в отношении создателей и распространителей видеороликов, компрометирующих известных людей. Заявление он адресовал генпрокурору Юрию Чайке, копии — министру внутренних дел Рашиду Нургалиеву и главе следственного комитета прокуратуры Александру Бастыркину.

Яшин требует проверки

Один из лидеров движения «Солидарность» требует, чтобы в связи с обнародованием компрометирующих материалов на причастность к этому проверили, к примеру, заместителя главы администрации президента Владислава Суркова и главу Росмолодежи Василия Якеменко.

Яшин хочет, чтобы следователи нашли заказчиков, организаторов и исполнителей видео и привлекли их к уголовной ответственности по 137-й статье Уголовного кодекса (нарушение неприкосновенности частной жизни).

Кроме того, он считает, что публикация некоторых видеоматериалов подпадает под 242-ю статью Уголовного кодекса (незаконное распространение порнографических материалов).

«Postimees», 27 апреля 2010 года

Тоска почёта

Подробности • тоска почёта • …

Эдуард Лимонов
За оригинальность

Писатель и оппозиционер объявил о создании новой оппозиционной политической партии «Другая Россия». И добавил, что если партию опять не зарегистрируют, то он со товарищи организует «политическое сопротивление». Есть опасения, что политику придётся ещё и побороться за авторские права. Поскольку некая «Другая Россия» вовсю проводит марши аж с 2006 года.

⟨…⟩

«Собеседник», №26(1319), 14–20 июля 2010 года

Страна Лимонова

Олег Кашин

20 июля правительственная «Российская газета» опубликовала программу созданной Эдуардом Лимоновым партии «Другая Россия». Это заставило корреспондента «Власти» Олега Кашина задуматься о месте бывшего лидера нацболов в современной российской политике.

«Обеспечим регулярную сменяемость высшей власти, уничтожим незаконную традицию преемничества», «Будет пресечено незаконное давление администрации президента, самого президента и правительства на политический процесс в стране. Будет установлено равенство политических возможностей», «Осуществим набор новых людей в элиту. Набор будет идти из молодежи, провинциалов, из членов оппозиционных организаций». На страницах «Российской газеты» такие обещания смотрятся диковато, но это совсем не сенсация: просто федеральный закон «О политических партиях» статьей 14 обязывает «Российскую газету» печатать программы всех вновь создаваемых в стране политических партий, и публикация программного текста Эдуарда Лимонова в официальном издании правительства РФ — не признак политической оттепели, а скорее курьез, издержки странного закона.

Сам Эдуард Лимонов к своей новой партии относится очень серьезно. Запись о ее создании в своем блоге он озаглавил торжественно — «Историческое событие», и это смешно: все понимают, что в появлении очередной карликовой партии, не способной даже претендовать на то, чтобы быть зарегистрированной, нет ничего не то что исторического, но даже интересного.

Даже если бы Росохранкультура не выносила предупреждений за упоминания в СМИ предыдущей лимоновской партии, даже если бы не было запрета на появление Лимонова в телевизионных новостях, даже если бы в России не было цензуры, новость о создании такой партии прозвучала бы не громче, чем она звучит теперь. Это действительно неинтересно, с какой стороны ни посмотри. Все коалиции с участием Лимонова и либералов давно распались, все нацболы, которых при Путине сажали в тюрьмы за их выступления, давно вышли на свободу, «маршей несогласных» не было уже почти три года. «Стратегия-31» давно живет своей жизнью, и далеко не каждый из тех, кто выходит защищать Конституцию на Триумфальную площадь, знает, что эти акции придумал Лимонов. Сторонники изобретенной им «Стратегии» 31 июля собираются снова туда выйти, и в течение месяца Кремль с переменным успехом («Яблоко» согласилось, «Солидарность» — нет) уговаривал оппозиционных лидеров от Лимонова дистанцироваться.

Подозреваю, что Лимонов сам прекрасно понимает, как незначительно его место в современной российской политике, поэтому (в отличие, кстати, от либералов; впрочем, он объективно умнее многих из них) не жалуется ни на цензуру, ни на информационную блокаду, ни даже на Минюст, который, конечно, откажет ему в регистрации «Другой России». Когда мы об этом разговаривали, он сказал, что иллюзий не питает, «но не господину Чайке решать, какие партии есть, а каких нет». Я механически поправил: министр юстиции уже давно не Чайка, а сокурсник Медведева Коновалов, но понятно, почему Лимонов так оговорился. В 2003 году во время очередной (тогда за это еще даже не сажали) своей акции нацболы прыгали по крыше минюстовского офиса на Воронцовом Поле, кричали: «Чайка, вылетай!» И уже тогда было понятно, что никто и никогда эту партию не зарегистрирует.

В современной российской политике Лимонова нет. В литературе (этим летом вышла его «Книга мертвых-2») есть, в светской хронике — есть, а в политике нет, и даже по крышам нацболы много лет уже не прыгали и наручниками к дверям присутственных мест не приковывались, потому что и нацболов тоже давно уже нет. По крышам, заботливо стаскиваемые с них милицией, скачут теперь активисты прокремлевской «России молодой» — таким смелым и радикальным образом они выражают свое бескомпромиссное отношение к оппозиции, в том числе к Лимонову. В начале июля, когда Госдума принимала поправки к закону о ФСБ, активисты «Яблока» устроили акцию протеста у думской ограды в Охотном Ряду, приковавшись к ней наручниками, как когда-то к министерствам и посольствам приковывались нацболы.

Старого нацболовского лозунга «Наши «Миги» сядут в Риге» в современном лексиконе российских политиков и федеральных телеканалов нет, кажется, только потому, что прямой плагиат — это уже слишком, но преследуемый в Латвии ветеран НКВД Кононов, которого когда-то опекали нацболы, теперь — объект опеки всего российского государства. Если бы «Бронзового солдата» в Таллине демонтировали не в 2007-м, а десятью годами раньше, это нацболы, наряжаясь в военного образца гимнастерки, дежурили бы у стен эстонского посольства и дрались с эстонской полицией у Тынисмяги. Вообще, все поведение нынешней России в отношениях с постсоветскими странами словно списано с программы НБП 1990-х: и о Прибалтике, и о Севастополе (а если порыться в подшивках «Лимонки», то наверняка и о Грузии) Лимонов 15 лет назад говорил теми же словами, что Кремль говорит сегодня.

Если представить себе невозможное — если бы Лимонов вдруг оказался в лагере на Селигере, окруженный якеменковской «ликующей гопотой», он испытал бы те же чувства, что и Остап Бендер перед вывеской «Гособъединение «Рога и копыта»» над конторой, принадлежавшей когда-то ему. Масштабы, конечно, несопоставимы, у Лимонова был подвал на Фрунзенской, а здесь — огромная территория и огромная толпа, но разглядеть в селигерском лагере черты легендарного уже «бункера» несложно: вождизм, дисциплина вперемешку с пассионарностью, хлесткие лозунги и секс в палатках. Вообще, вся кремлевская «молодежная политика» с трогательной буквальностью срисована со старой НБП, даже дизайнеры молодогвардейских и прочих сайтов, кажется, держали в уме верстку давно уже не существующей «Лимонки».

Когда кто-то сегодня заводит давно надоевший разговор о фашисте Лимонове и вспоминает флаг его запрещенной партии с серпом и молотом в белом круге на красном фоне — это бесспорный признак того, что обличитель руководствуется в своих речах кремлевскими темниками, потому что называть серп и молот фашистской символикой — это уже чистый Оруэлл. В действительности же тот флаг, сочетающий несочетаемое,— это символ государственной идеологии нынешней России, в которой шизофренически уживаются друг с другом большевизм и антибольшевизм, совок и антисовок. Лимонов напрасно стесняется сегодня старой нацболовской кричалки «Сталин, Берия, ГУЛАГ!». Под этим лозунгом нацболы митинговали в те далекие уже годы, когда положительно отзываться о Сталине означало нарушать нормы публичного поведения и никто не оспаривал людоедство Сталина; но только теперь понятно, что та кричалка была всего лишь анонсом нынешних споров, когда «Сталин, Берия, ГУЛАГ» (ну ладно, один Сталин) чуть не стали победителями в конкурсе «Имя Россия» и предметом изображения на праздничных плакатах на московских площадях и улицах.

Сама идея «Другой России» — не партии и не коалиции, а той другой России, о которой Лимонов писал в начале нулевых, маленького территориального очага пассионарности, который должен был утащить за собой в будущее остальную неповоротливую страну,— эта идея под другими, правда, лозунгами, реализуется сегодня в сколковском проекте. Если в Сколково действительно будут действовать другие, отличные от общероссийских, законы и правила, можно будет констатировать, что идея «Другой России» удалась.

Заниматься политикой так, будто это не политика, а искусство, делать партии, больше похожие на арт-проекты, а не на КПСС,— это придумали они — писатель Лимонов, музыканты Летов и Курехин, фрик-философ Дугин. Право же, в этой компании вполне естественно смотрелся бы отвечающий сегодня в Кремле за всю пропаганду и политику автор песен «Агаты Кристи» и предположительный автор «Околоноля»; но во времена старой НБП Владислав Сурков всего лишь пиарил МЕНАТЕП, и не в этой ли человеческой трагедии действительная причина иррациональной ненависти нынешнего Кремля к Лимонову и всему, чем он занимается? И не поэтому ли Лимонова нет в современной российской политике,— а его же в ней нет, правда?

«Коммерсантъ Власть», №29, 26 июля 2010 года

Люди на блюде

Люди на блюде • чёрная икра • Константин Баканов, Зоя Игумнова и Светлана Хрусталева

Московский кинобомонд разъехался на минувшей неделе сразу по трём региональным фестивалям: в Казани, Анапе и Смоленске. И казалось, столичные тусовки понесут тяжёлую утрату. Не тут-то было! Киношники в Москве вели бурную ночную жизнь. Правда, некоторым приходилось пахать за двоих: например, Валерий Тодоровский, оперативно перекусив на юбилее «Эха Москвы», тут же умчался на премьеру фильма «Детям до 16…», в котором сыграл забавную эпизодическую роль.

⟨…⟩

Лимонов запутался в брюнетках и блондинках

Эдуард Лимонов был едва ли не ключевой фигурой на вечеринке в честь 20-летия радиостанции «Эхо Москвы», собравшей весь политический и культурный бомонд столицы. Появился он в галерее Церетели под руку с очаровательной брюнеткой в расписных резиновых сапогах, но публично светиться с ней, похоже, не очень хотел. Девушка такого поворота не ожидала:

— А как же я домой поеду?— вопрошала она.— У меня нет денег.

— А ты держись нас,— заговорщицки прошептал ей Эдуард и отправился брататься с сильными мира сего, в том числе с отлично выглядящей блондинкой Эллой Памфиловой, недавно ушедшей в отставку с должности при президенте и до сих пор остающейся свободной (по крайней мере в профессиональном отношении) женщиной. Брюнетка в итоге покинула галерею всё-таки с Лимоновым.

Дочка Светланы Сорокиной Тонечка сначала вволю натанцевалась с мамой, а потом перешла в руки красавца-политика Бориса Немцова. Тот на радостях стал подбрасывать Тонечку чуть ли не до потолка.

Юлий Гусман уединился в углу с Владимиром Меньшовым — мэтры обменивались впечатлениями о мультике Гарри Бардина «Гадкий утёнок».

⟨…⟩

«Собеседник», №36(1329), 22–28 сентября 2010 года

Кира Прошутинская:
Пугачёва пыталась отбить мою первую любовь

Тет-а-тет • Радмила Воронина

Много лет Кира Прошутинская, ставшая лицом «Авторского телевидения», умело совмещает личную жизнь с работой, хотя не все идет гладко. Вот и накануне ее 65летнего юбилея «Первый канал» внезапно зарубил новый проект «Раньше всех» — без объяснения причин… Но она не отчаялась и придумала новую женскую программу с рабочим названием «Жёны».

⟨…⟩

— Поэтому не приглашаете оппозиционеров? Например, Лимонова?

— Нет, потому что не хочется превращать ток-шоу в балаган! Лимонов был у нас как-то на «Пресс-клубе». Во время прямого эфира он демонстративно встал и ушёл, поднялся на лестницу и громко выкрикнул в адрес присутствующих слово, которое я не могу вам повторить.

— Матерное?

— Не совсем. Все, конечно, начали хохотать. Вы знаете, всегда найдётся хоть один, но обиженный. Коммунистам кажется, что я за «Яблоко», «яблочникам» — наоборот. Недавно была программа о кино, одному из противников Михалкова показалось, что я на стороне Никиты Сергеевича, и он демонстративно удалился. После эфира ко мне подошёл Михалков и предъявил: «Кира, зачем вы так явно подыгрывали тем, кто на меня нападал?!»

⟨…⟩

«Собеседник», №37(1330), 29 сентября — 5 октября 2010 года

Милиция не трогала оппозицию

О чём говорят • страсти триумфальные • Екатерина Барова

Первый разрешённый митинг оппозиции, прошедший в воскресенье в столице, продемонстрировал, что правоохранители умеют без дубинок и задержаний прекрасно справляться с так называемыми несогласными. Даже Лимонову не удалось нарваться на задержание.

Если бы не оранжевые флаги оппозиционной «Солидарности» и антипутинские плакаты, первое впечатление, что попал на мероприятие каких-нибудь «Наших». У металлоискателей очередь делилась на группы. Первые шли на санкционированный митинг, организованный главой Московской хельсинкской группы Людмилой Алексеевой. Вторые — на Лимонова, который собирал несанкционированный митинг.

Когда началось официальное мероприятие, на площади происходили ещё месяц назад невозможные вещи. За слова «Россия без Путина! Позор ментам!», произнесённые в мегафон с трибуны, никого не хватали. Оцепление с интересом общалось с митингующими.

— Я тоже много с чем не согласен,— заявил омоновец в шлеме, засовывая в карман выданный оппозиционерами значок,— но выступать не буду. Служба. И потом, может, я ещё стану главным полицаем всея Руси!

Дружное ржание его коллег доказало, что тема переименования сегодня им гораздо интереснее любого митинга. Но развить диалог не получилось — примчалось начальство с указанием встречать Лимонова. Тот со своими соратниками внёс некоторое оживление в мероприятие. Его тоже внесли… на разрешённый митинг. «Проходите все на митинг!» — неслось в мегафон. Параллельно компанию лимоновцев омоновцы пытались протолкнуть к трибуне. Почти получилось. Правда, Лимонов опять сбежал, не пожелав присоединиться к вчерашним товарищам.

Уже после окончания мероприятия часть несогласных решили устроить шествие по Садовому кольцу. Громко скандируя «Выйди на улицу, верни себе город!» и «Революция!», они перекрыли проезжую часть. Вот тут-то и начались задержания. Но и здесь милиции удалось удивить оппозиционеров — в протоколах писали, что задержанные переходили дорогу в неположенном месте.

«Собеседник», №42(1335), 3–9 ноября 2010 года

Борис Немцов:
15 декабря станет известно,
президент ли Медведев

Персона • Дмитрий Быков

Борис Немцов — главный плейбой российской политики, побывавший и нижегородским губернатором, и узником милицейского «обезьянника», и вице-премьером, и главным критиком Лужкова, и нежелательной персоной на федеральных телеканалах,— в общем, как все герои девяностых, он знавал триумфальные взлеты и глубокие падения. Немцов бывал правым и неправым, догадливым и ошибающимся, удивительно точным и даже пошлым временами, но скучен не был никогда.

⟨…⟩

— Мне вот кажется, что стратегия-31 — вещь абсолютно бесперспективная.

— Эту твою точку зрения я знаю, и знаю даже, что на одном выступлении ты сказал: на одну площадь с Немцовым я не пойду.

— Я сказал иначе. Триумфальная, сказал я, становится модным местом, там не только Лимонов, но и Немцов, и Троицкий, и в этом, при всем уважении к ним, я участвовать не хочу.

— А почему?

— А толку?

— Толку — то, что это закаляет и воспитывает оппозицию. Думаю, мы будем это развивать, будем возвращаться к маршам несогласных — собираться, допустим, на Триумфальной и идти по Москве. Не по мостовым, чтобы не создавать проблем с движением,— я сам автомобилист,— а по тротуарам. В 31-й статье Конституции ясно сказано: свобода собраний и уличных шествий.

— Какой толк в уличных шествиях? Вы прекрасно знаете, что судьба власти будет решаться не на улицах.

— А вот этого ни ты, ни я не знаем. Это непредсказуемо. В феврале все началось с улиц. И победили те, у кого был лучший опыт уличной борьбы. Сейчас попытались расколоть движение-31, и 31 октября между двумя митингами — лимоновским и нашим — стояла стена ОМОНа. А мы с Яшиным эту стену прорвали и превратили Триумфальную в единое митинговое пространство. Это — победа.

⟨…⟩

«Собеседник», №43(1336), 10–16 ноября 2010 года

На свободу через околицу

Репортаж • Надежда Гужева

В субботу вечером после 15 суток ареста довольно изощренным способом на волю были отпущены оппозиционеры Борис Немцов и Эдуард Лимонов.

Их поддержал… Ленин

Напомним, оппозиционеры были задержаны в столице 31 декабря прошлого года: Немцов — на Триумфальной площади во время разрешённого властями митинга, Лимонов — во дворе собственного дома. До митинга он не доехал. Обоим предъявили обвинения в хулиганстве и сопротивлении сотрудникам милиции. Этих самых сотрудников вечером 15 января вокруг изолятора было столько, что возникало ощущение, будто они собираются подавлять вооружённое восстание.

— С 10 утра здесь мёрзнем и вообще все 15 суток, как дураки, проторчали тут,— пожаловался один из милиционеров.— Скорей бы все это закончилось!

Оцепление из сотни милиционеров действительно довольно глупо смотрелось на фоне небольшой кучки журналистов и сторонников невинно пострадавших политиков, среди которых были и боевые бабушки с гвоздичками. Цветы они принесли Борису Ефимовичу, но и Лимонову сочувствуют, хотя идей его не разделяют. А сочувствуют оттого, что задержан и посажен писатель незаконно, да и «человек хороший».

— А я вообще не знал, кто такие Немцов и Лимонов,— удивил мужчина, до неприличия похожий на вождя мирового пролетариата, представившийся Сергеем. Как выяснилось, он действительно двойник Ленина и подрабатывает Ильичом в центре столицы.— У меня тоже скоро суд, и судья та же, что у Немцова — Боровкова, и статья у меня такая же… 12 ноября был задержан на Манежной. Ну, теперь-то я знаю, что это был, кажется. День гнева, а тогда и понятия не имел. Просто работал. В протоколе так и написали: «Был одет в образ Ленина». Боюсь, что меня ожидает такая же участь. Вот я и пришёл поддержать Лимонова с Немцовым, ведь получается, у нас каждый может оказаться на нарах. А заодно спрошу у них совета, что мне делать — может, они мне чем-то помогут.

Первым вывезли Лимонова

Тем временем к изолятору подтянулись гоповатого вида малолетние активисты движений «Наши» и «Сталь». Один из них попытался развернуть самодельный плакатик с гуашевым «Немцов — мелкий хулиган», однако эта попытка была жёстко пресечена одной из бабушек, а затем и милиционерами. Провокатора отвели в омоновский автобус. А бабуля ещё долго возмущалась.

— Этим «нашистам» что скажут, то они и делают — шестёрки кремлёвские!— негодовала Раиса Владимировна, которая, как выяснилось, состоит в членах «Солидарности» и не пропускает ни одного оппозиционного пикета.— Я в их возрасте на целину ездила, на комсомольских стройках трудилась, а они? Как надоело это безобразие! Кремль нам подсовывает то фанатов, то «нашистов» с их акциями. Пытается отвлечь от реальной политики, от того, что страна ничего не производит, только нефть качает. А тех, кто пытается обратить на это внимание, кидают за решётку!

Под шумок никто не заметил, как изолятор покинул Эдуард Лимонов — его вывезли в затонированной милицейской машине. Как выяснилось позже, он был доставлен в ОВД «Ломоносовское», откуда и отпущен домой.

По мнению Эдуарда Вениаминовича, милиция, вывозя его «тайно, как Железную маску», стремилась избежать политических акций возле стен ИВС.

— Буду обжаловать свой арест,— сказал Лимонов.— Прежде всего буду жаловаться на сотрудников второго оперативного полка ГУВД за лжесвидетельство (эти люди задержали Лимонова 31 декабря.— Авт.). А пока немного отдохну, приду в себя. Потом попытаюсь потребовать ответа в Генпрокуратуре.

Немцова попытались поймать сачком

Незаметно вывезти Немцова не удалось — его заметили и опознали в милицейском микроавтобусе. Борис Ефимович выглядел немного уставшим, хотя и старался быть бодрым и приветствовал встречавших через стекло. Он был увезён в ОВД «Тверское».

Его мысли по поводу конспиративного освобождения совпали с лимоновскими.

— За полтора часа до выхода мне сказали, чтобы я собирался,— сообщил Немцов.— Я понял, в чем дело: они боялись, что будет много сторонников и журналистов, что будет очевидная поддержка. И этого им очень не хотелось. Меня посадили в машину, запретив позвонить даже жене. Сказали: позвонишь, когда приедем в «Тверское». Это, видимо, чтобы меня не перехватили по дороге.

На этом приключения Бориса Немцова в этот день не закончились. Освободившись, он отправился с детьми поужинать в кафе, где на выходе его поджидали некие молодые люди, которые попытались накинуть на голову политика сачок. Шутка неновая: «нашисты» — по мнению Немцова, это были именно они — уже не раз издевались над Немцовым подобным образом. На этот раз он, почуяв неладное, обернулся вовремя, и акция сорвалась.

Лимонов добрался домой без приключений.

— У Немцова всегда что-то не так,— прокомментировал он инцидент в кафе.— Го стул ему не дают, то с сачком нападают, то ещё какие-то мелочи. Глупости, одним словом. На меня за эти годы были гораздо более серьёзные нападения, и не раз. Сейчас все прошло спокойно. Я сижу дома с девушкой, и ни милиция. V 90-летней Ангелины Владимировны чёткая гражданская позиция ни «Наши» меня не достают. Наверное, тут дело в самом Немцове.

И вновь продолжается бой

Между тем у изолятора ещё долго шли мелкие потасовки между прокремлёвцами и сторонниками оппозиционеров, так что милиционерам удалось и скуку развеять, и немного согреться.

— Немцова посадили правильно — он закон нарушал!— заявила бойкая девушка, представившаяся активисткой движения «Наши». Это почему-то для её соратников характерно — скрывать собственное имя за названием организации.

На вопрос, как именно оппозиционер нарушил закон, барышня внятно ответить затруднилась. Видимо, не получила на этот счёт подробной инструкции.

Вообще, «кремлёвские цыплята» старались, как могли. Кто-то креативный даже приволок магнитофон и пытался развлекать публику блатняком. Но это не очень понравилось даже его соратникам. Гораздо более популярным способом борьбы было изображение «терпилы». В процессе словесных перепалок юный патриот внезапно с воем падал на снег, а потом гонялся за милиционерами, вопя «Он меня ударил» и требуя немедленно упечь обидчика в изолятор. К слову, одна из таких провокаций удалась — какого-то паренька действительно увели разбираться.

Подобной тактики «нашисты» придерживались и возле ОВД «Тверское».

— Один из них налетел на меня,— сообщил Илья Яшин, который тоже был задержан 31 декабря, но получил меньший срок, чем единомышленники. Илья пришёл встречать из застенков Немцова.— Потом валялся на асфальте и кричал: «За что ты меня ударил?» А после с этим же вопросом преследовал меня буквально до метро.

Впрочем, нездоровую активность прокремлевской молодёжи в считаные минуты свернули омоновцы. Как отметил кто-то из оппозиционеров, пришедших поддержать вождя, чуть не впервые было приятно смотреть на работу родной милиции.

«Собеседник», №2(1345), 19–25 января 2011 года

Рудковская предстала истеричкой

Телебашня • премьера • Ольга Сабурова

На РЕН ТВ появилась программа «Кто здесь звезда? Идеальное интервью». Знаменитостей приглашают ответить на вопрос… австралийского ТВ, а заманив, доводят их до белого каления. Первым героем стал Дмитрий Нагиев, на очереди — ещё 16 випов.

— Все звёзды легко верили в эту бредовую идею,— говорит Григорий Кулагин, который выступает в программе в роли журналиста-провокатора.— Удивительно, но у российских актёров, политиков и телеведущих не возникает даже тени сомнения в том, что в Австралии их персоны могут быть кому-то интересны.

Кулагин знаком зрителям по программе «Брачное чтиво» на ДТВ. В новом шоу Григорий несколько иной. Пол-лица закрывает мохнатая борода, да и зовут его Игорь Порываев, публицист журнала «Русская мозаика», вице-чемпион Мельбурна по кикбоксингу… Как же надо ненавидеть знаменитостей, чтобы так над ними издеваться?

— Это, наоборот, своеобразное признание в любви российскому шоу-бизнесу,— заверил нас Григорий.— Такую драматическую роль мне играть ещё не приходилось. Хотя программа юмористическая, мой персонаж, я считаю, лицо глубокой драмы. Его задача — раскрыть сущность звезды. Все же актёры, даже политики. И все прячутся под масками.

Чтобы усыпить бдительность героев розыгрыша, создатели программы относились к ним с нарочитым уважением. Встречали «первое лицо» по всем законам официоза, а потом провожали в президентский люкс одного из столичных отелей, где в помпезной обстановке и происходила запись беседы. Каким-то внутренним чутьём революционера ощутил неладное только Эдуард Лимонов. В последний момент он ушёл. Все остальные приманку проглотили.

Неожиданности начинались, когда в кадре появлялся ведущий. Своими вопросами, заготовленными предметами из портфеля, которые могли о чем-то напомнить герою или хоть каким-то образом воздействовать эмоционально, журналист выводил звёздного собеседника из себя.

— Мой герой — немного юродивый, поясняет Кулагин.— Представьте, что перед вами австралийский журналист, который непрофессионален, его вопросы некорректны, глупы. А получив ответ, он делает какие-то страшно тупые выводы. При этом он, конечно, не знает биографию великого деятеля, который сидит перед ним. В совокупности это очень эффектно действовало на суперзвёзд. Реагировали они по-разному: кто-то подыгрывал, кто-то злился, кто-то постоянно хотел уйти…

Ближе всех к тому, чтобы разоблачить подставу, был Дмитрий Нагиев. В программе видно, что он лишь ухмыляется нелепостям, не думая принимать их всерьёз.

— Мы узнавали потом через свои источники, раскусил ли нас Нагиев,— делится Кулагин.— Оказалось, что нет. Для него интервью так и осталось загадкой.

Что касается остальных героев программы, каждый из них отметился чем-то памятным.

— Эдита Пьеха оправдала мои ожидания,— признается ведущий.— Это прекрасная искренняя женщина. Очень весёлый человек Никита Джигурда. Он много матерился, а особенное возмущение у него вызвал тот приведённый мною факт, что в Австралии запрещено слово «жопа». Это вывело его из себя окончательно… Полностью раскрылась Яна Рудковская, которая открыто истерила, проявив себя во всей красе.

«Собеседник», №4(1347), 2–8 февраля 2011 года

Хотим Путина, Лимонова не хотим

Культурная среда • кризис жанра • Константин Баканов

На прошлой неделе в Дом кино наведался министр иностранных дел России Сергей Лавров. Поговорил с общественностью и представил документальный фильм о товарище Андрее Андреевиче Громыко. Как выяснилось, такая странная комбинация лиц и места действия не случайна: в вотчине российских кинематографистов в ближайшее время хотят устроить нечто вроде регулярных ток-шоу с представителями власти.

Раньше про Дом кино даже песни слагали: «стиляга из Москвы» Вася в числе прочих культовых мест, как известно, захаживал в это здание в районе Белорусского вокзала. Кинообщественность была у нас самой прогрессивной прослойкой: на своём съезде они бунтовали ещё в 1986-м. Ну а всенародную славу Дому кино в конце 80-х принесли встречи в режиме «свободного микрофона» с демократической оппозицией, особенно с опальным тогда Борисом Ельциным. Спустя годы традицию решили возродить. Однако концепция поменялась на 180 градусов: координатор встреч Виктор Мережко рассказал, что сегодняшнему Дому кино бунтари ни к чему.

— Виктор Иванович, так эти встречи — новое или хорошо забытое старое?

— Хорошо забытое старое. В своё время в этой «рубрике» у нас бывали и Ельцин, и Руцкой, и Гайдар, и вся партия… Уже не помню, как она тогда называлась…

— «Демократическая Россия»?

— Да, демроссы. Это была фантастика! Вечера проходили невероятно бурно. Сейчас трудно найти персону, которая привлекала бы к себе столько внимания. Пригласишь какого-нибудь крупного человека, а на него публика не пойдёт — он неконфликтен, неинтересен.

— Может, позвать Лимонова?

— Нет, мы не хотим приглашать эпатирующих людей. Но с удовольствием пригласили бы, допустим, Собянина. Или Колокольцева — начальника ГУВД Москвы. А приглашать ради скандала… Немцова? Для чего? Чтобы они здесь выпустили пар? Я против этого. Встречи должны быть продуктивные, а не разрушающие.

— Но Ельцин разве не выпускал здесь пар?

— Тогда было другое время. Не было стабильности, и не было понятно, кто победит — то ли Горбачёв, который, кстати, много раз бывал на этих встречах, то ли Ельцин. Менялась ситуация в стране. А сейчас всё более-менее определенно, и приглашать доморощенных бунтарей, мне кажется, не очень правильно.

— А кто же в таком случае конфликтная фигура, но не бунтарь?

— Миронов, пожалуйста! Он иногда говорит вещи, не очень удобные власти. Хотя я понимаю, что всё равно он многое согласует, иначе не был бы в том кресле, которое занимает. Матвиенко из Питера наверняка была бы интересна. Конечно, Путин, Медведев…

— Но вы всё-таки называете людей, связанных с властью…

— А на культур-мультур люди не придут. Ну кого пригласить? Может, Евтушенко — он всё-таки из плеяды шестидесятников. Войновича? Зал на тысячу мест не соберётся. А попса сегодня не интересна. Может, Пугачёва, да и то придут разве что её поклонники-почитатели, потому что всё о ней известно и ничего нового она не скажет.

«Собеседник», №6(1349), 16–22 февраля 2011 года

Люди на блюде

перловка с мясом • Зоя Игумнова

Неделя выдалась спокойной, без скандалов и мордобоев, тусовка ходила по рыбным местам, предпочитая те, где лучше прикорм. А кормили, надо заметить, не жалея бюджета. Так, на вручении премии лучшим косметическим продуктам года в меню были и суфле из крабов, и суп на кокосовом молоке, и креветки в кляре, и море разливанное спиртного. Хорошо, никто не захлебнулся!

⟨…⟩

Лимонов ездит на битой тачке

Писатель, позёр и оппозиционер Эдуард Лимонов пока не вступил в борьбу за президентство. С годами он стал более спокойным, его чудачества и выходки — менее агрессивными. Мы поймали Эдуарда Вениаминовича в момент, когда он шёл по центру Москвы в компании товарищей по партии. Молодые люди только что фалды пальто не несли за своим лидером. Подойдя к машине, они открыли дверь боссу, подождали, когда он сядет в авто, и затем сели с ним рядом. Иномарка, как водится у большевиков, красного цвета. Правда, слегка покоцанная по борту.

⟨…⟩

«Собеседник», №7(1350), 23 февраля — 1 марта 2011 года

Я выставляю ваш портрет

Культурная среда • вернисаж • Валерия Жарова

Павел Антонов уже 13 лет живёт и работает в Нью-Йорке, где его талант пользуется огромной популярностью. В проекте «Портреты» собраны фотографии людей, без которых невозможно представить себе развитие российской и мировой культуры.

Среди них Борис Гребенщиков, Дмитрий Шагин, Изабель Юппер, Дмитрий Хворостовский. Последний и сам посетил выставку, отзываясь об Антонове с большим теплом: «Мы дружим уже десять лет, и лучше, чем он, меня не фотографировал никто. В последние годы меня снимает только он».

На открытие пришёл и другой давний друг Павла — Эдуард Лимонов. Правда, его портрета как раз не было. Вообще, среди гостей были в основном друзья фотографа, и стоило больших трудов украсть его в курилку.

— Павел, с кем труднее всего было работать?

— С политиками. Но я всегда стараюсь разговорить человека, чтобы он расслабился, ожил. Иногда я несу ужасную чушь, лишь бы рассмешить, заставить показать лицо. Разозлить, в конце концов. Лучше хмурый взгляд исподлобья, чем каменная рожа.

— Почему нет портрета Эдуарда Лимонова?

— Он будет. Собственно, он уже есть, просто эта выставка получилась наскоро, и тут не всё представлено.

— Не собираетесь вернуться в Россию?

— Нет. Я люблю посещать её, но там у меня вся работа. Потом, ко мне в Америку многие приезжают, и я их там фотографирую. Ну, где я здесь Гребенщикова поймаю? А там запросто. Но я заметил, что люди стали лучше за последние годы. В городе я не нахожу больших изменений, а вот люди стали добрее, чаще улыбаются.

«Собеседник», №10(1353), 15–22 марта 2011 года

Фифизиология стареющего зверя

Олеся Герасименко

В продаже сборник стихов Эдуарда Лимонова «К Фифи».

Эдуард Лимонов выпустил книгу стихов, где рассказывает о последней любовнице, сексе с Катей Муму и пользе митингов по 31-м числам на Триумфальной площади в Москве.

Лимонов влюбился и написал книгу стихов. На 180 страницах он поет гимн худой черноволосой еврейке двадцати восьми лет. «Женщина после тридцати для меня не существует», — решил он еще 17 лет назад и остался верен своему слову. Она замужем, работает в офисе и носит розовые чулки. Они познакомились три года назад в интернете, встречаются у него по пятницам и сношаются в коридоре, ванной, на диване, в кухне и у окна. Она уезжает к мужу — он садится писать стихи.

А теперь перечитайте это, вспомнив, что поэту шестьдесят восемь лет, а брюнетка — «последняя, быть может, его возлюбленная дама».

Так легче понять, насколько открывающийся похотью, «хоботками в ваджайнах» и «шампанским в крови» сборник пронзителен, откровенен и оттого чудовищен. Стихи проще некуда, а режут глаза и жгут щеки: что он такое говорит, зачем позорится, как не стыдно? Бесцеремонность лимоновской прозы, выложенной рифмами, обескураживает. Лучшим оказывается стихотворение, напечатанное на обложке под видом предисловия.

«В 1997 году на окраине Георгиевска, что в Ставропольском крае, мне привелось увидеть посаженного на цепь, почему-то недалеко от церкви, прямо на улице, огромного старого козла. Его привезли для случки из дальней станицы. Седая шерсть клочьями, бешеные глаза, это чудовище рыло копытами землю и ревело, требуя козочек.

В сущности, лирический герой моей книги стихов, партнер Фифи по любовным утехам, порой недалеко отстоит от того сказочного чудовища».

Внутри все традиционные для русской классической поэзии жанры и темы: родительское напутствие (

), подражание античным авторам — Катуллу (

), любовное разочарование (

), страх перед лицом вечности:

), конфликт чувства и долга (

).

Лимонов в энбэпэшном бушлате печатает шаг глагольными рифмами, и не разобрать, где здесь осознанный примитивизм и нарочитая небрежность, а где ученичество и банальность.

С другой стороны, врать незачем: в России мало поэтов, к которым женщины хотят приезжать ночью с бутылкой вина. В Штатах так ездили к Буковски, во Франции осаждали Генсбура. К шестидесятой странице сборника всклокоченный очкастый дед Лимон с печаткой на среднем пальце встает с ними рядом.

И вот тогда, после сотни рифм об анальном сексе, каплях спермы и гладком животе Фифи в книге вдруг появляется Наталья Медведева. Она любила лимоновские рифмы, незадолго до знакомства с будущим мужем ее сфотографировали в Лос-Анджелесе — молодую, стройную 17-летнюю манекенщицу на выставке со сборником «Русское» в руках. Книжка уже тогда была редкая. Лимонов забросил поэзию после переезда в США: здешняя жизнь не может быть описана в стихах, говорил он. Фотографией Лимонов долго гордился, а по жене грустит до сих пор, стихами пишет ее желтый берет в Париже, их ужин в рыбном Марселе и утро без певицы в Еврейском квартале. Героини даже похожи: у Фифи попа грушей, у Медведевой — гитарой. Обеих Лимонов по привычке ревнует: одну, мертвую, бешено, вторую, живую, великодушно.

Продираясь сквозь лирику «К Фифи», невозможно не вспомнить, что за автором числится долг в полмиллиона рублей — судебный проигрыш бывшему мэру Москвы, что имущество его описано и что по редакциям журналов, где он публикуется, ходят приставы-взыскатели. Денег Лужкову Лимонов до сих пор не перевел, так что не исключено, что отданные за книгу 160 рублей пойдут в уплату этого долга. И доход Лужкова пополнится за счет строчек

и

Тем более что к концу книги Лимонов уже только делает вид, что пишет порнографические вирши о молодой любовнице: инстинктивно он загребает под себя все свободное пространство — по праву большого дикого зверя. От критики московских дев (

) он переходит к рассказу о единственном в России нулевых политическом секс-скандале. Подложенную врагами Катю Муму Лимонов называет жирной девкой, а потом обращается к нации:

А дальше война в Сербии, тираны Ближнего Востока, Триумфальная площадь по 31-м числам и заклинание «не хочу быть грустным стариком». Не беспокойтесь, Эдуард Вениаминович, не будете. Ведь забыли, что кричите «Хайль!» с последней страницы своей новой книги.

«Газета.ru», 25 марта 2011 года

Милютинский сад (фрагмент главы)

Людмила Улицкая

⟨…⟩

Эдик издавал самиздатский журнал «Гамаюн», представляющий собой два десятка страниц на папиросной бумаге, грубыми стежками подшитых между двумя синими картонками. Это был литературно-общественный журнал, существовал он пока в единственном экземпляре первого номера. Миха сразу схватился за журнал и просмотрел от начала до конца.

— Интересно! А почему «Гамаюн»?— поинтересовался Миха.

— «Алконост» был, «Феникс» был, «Сирин» мне не нравится. По мне, «Гамаюн» в самый раз.

— Еще одна птичка тоже из славянской мифологии?

Эдик немедленно начал просвещение:

— Да, конечно. Но наша птичка, во-первых, большая интеллектуалка, она знает все тайны мироздания, а во-вторых, у нее дар предсказания. У нас сначала была мысль назвать журнал вообще «Исторический проект». Но решили, что слишком сухо. Просветительский журнал. И современная поэзия, конечно.

Участвовать в издании журнала, открывающего глаза и уши темному человечеству, Миха был готов.

Илья оставил Миху у Эдика, и новые знакомые поужинали вдвоем серыми макаронами. После макарон довольно быстро договорились, что журнал будет продолжаться именно как литературно-общественный, а не политический. То есть политики в нем будет минимум. Эдика интересовали скорее исторические прогнозы, анализ общественных вкусов, предпочтений, в сущности, темы социологические:

— А если говорить о литературе, то лично меня более всего интересуют поэзия и фантастика. Фантастика художественным образом обобщает происходящие в мире процессы и дает интересные прогнозы. Сегодня современная западная фантастика — это футурология, философия будущего. Но на нее у меня категорически не хватает времени. Если бы ты взял на себя еще и фантастику, было бы здорово.

Миха задумался: с фантастикой у него соприкосновения не было. Обещал подумать.

Тут же, на месте, они решили прикинуть состав поэтического раздела для очередного номера. Со структурой определились сразу же: большая подборка одного поэта и пять-восемь авторов, представленных одним-двумя стихотворениями. Миха предложил подборку из Бродского и тут же восторженно забормотал:

— Кого ты Бродским удивишь? Ты послушай, какие есть новые поэты, мало кому известные:

— Да, действительно, здорово… А кто это?

— Кто, кто? Некто в пальто. Молодой парень из Харькова. В Москву недавно приехал. Никто его не знает. А через пять лет все будут знать. Как Бродского сейчас… Готов спорить. Вот его и надо печатать.

⟨…⟩

Людмила Улицкая «Зелёный шатёр»
// Москва: «Эксмо», 2011,
твёрдый переплёт, 592 стр.,
тираж: 200.000 экз.,
ISBN: 978-5-699-47710-4, 978-5-699-48589-5,
размеры: 205⨉130⨉30 мм

Людмила Алексеева:
Митинговать надо не только 31-го

Подробности • в точку • Римма Ахмирова

На прошлой неделе лидер оппозиционного движения «Стратегия-31» Людмила Алексеева объявила, что она и её соратники перестанут выходить 31 числа на митинг на Триумфальную площадь. Что это — отступление или новое качество борьбы, «Собеседник» попросил рассказать саму правозащитницу.

— Всё проще. Сложилась нелепая ситуация, когда в одно и то же время в одном и том же месте проходят два митинга, причём один из них враждебен другому. Я имею в виду так называемых лимоновцев. Это и нелепо, и вредно для дела, и мы решили перейти на Пушкинскую площадь, чтобы эту ситуацию как-то разрешить.

— Раскол между соратниками в рядах и без того немногочисленной оппозиции?

— Я вас очень прошу, не называйте меня соратником Лимонова. У него есть мысли, которые мне глубоко чужды. Просто он пришёл и спросил: будете защищать 31-ю статью Конституции? Я сказала, что готова. Но я не готова при этом устраивать такие перфомансы, как он — несогласованные митинги, чтобы их хватала милиция.

— Сохранится ли периодичность ваших митингов?

— Мы считаем, в год выборов надо каждый месяц устраивать митинги. Число — это не главное. И потом, нынешний год у нас — это год выборов в Госдуму, мы решили добавить к защите 31-й статьи Конституции другие наши конституционные свободы, а именно: честные выборы. А это задевает всех. На телеэкране нет критики «Единой России», другие партии и других деятелей они просто не допускают. В Ижевске воспитателей детских садов принуждают вступать в «Единую Россию», иначе грозят увольнением — это что такое? И так повсюду Они поддерживают своё большинство нелегитимными методами.

— «Единая Россия» — сильный оппонент. Не опасаетесь, что начнётся новый виток гонений на оппозицию?

— Могут. Тем более — выборный год, тем более — Тунис, Египет… Власти все время реагируют так. Ну и что? А мы делаем то, что считаем нужным. Будем добиваться отказа от привилегий «Единой России». Как это скажется на наших отношениях с властью — посмотрим, насколько умная у нас власть.

«Собеседник», №13(1356), 6–12 апреля 2011 года

Лимоновцев и активистов «Стратегии-31»
обвинили в беспорядках на Манежной площади

Василий Львов

Эдуард Лимонов ответил на эти обвинения в интервью «Голосу Америки».

Организаторами беспорядков на Манежной площади 11 декабря прошлого года следствие назвало, в частности, активистов «Другой России» и участников «Стратегии-31». Об этом заявил на брифинге и.о. руководителя Главного следственного управления Следственного комитета России по Москве Вадим Яковенко. Прозвучали на брифинге и другие новости, связанные с расследованием убийства болельщика «Спартака» Егора Свиридова. Как известно, он был застрелен в драке между кавказцами и людьми славянской наружности 6 декабря 2010-го на Кронштадтском бульваре в Москве.

Подробности по расследованию убийства Егора Свиридова

Все участники той драки теперь задержаны. Следователи решили, что конфликт носил «бытовой характер», что поводом для него стало «вызывающее, как показалось обвиняемым, поведение молодых людей, среди которых был Егор Свиридов, и слишком громкие высказывания, звучавшие якобы в их адрес» (из официального пресс-релиза).

Предполагаемому убийце Егора Свиридова Аслану Черкесову предъявлены обвинения по ряду статей Уголовного кодекса, в том числе — в убийстве «из хулиганских побуждений». Отмечается, что Черкесов неоднократно привлекался к уголовной ответственности, в том числе за хулиганство в отношении несовершеннолетних, причинение вреда здоровью других людей, за угон автомобиля.

Вместе с ним по делу проходят Хасан Ибрагимов и Нариман Исмаилов, названные зачинщиками драки, а также Артур Арсибиев, Акай Акаев и Рамазан Утарбиев. Их действия квалифицированы как хулиганство, которое «совершено группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой», и как «умышленное причинение легкого вреда здоровью».

Милиционеров, отпустивших соучастников драки, оправдали

Напомним, что общественное возмущение усилилось, когда стало известно, что после убийства Свиридова арестовали одного только Аслана Черкесова. Тогда выдвигались версии, что у одного из этих людей был родственник, занимавший высокий пост в дагестанской милиции (это опровергалось).

Вадим Яковенко заявил, что у милиционеров, согласно результатам следствия, отсутствовала «корыстная заинтересованность», когда они отпускали других участников драки. Кроме того, их действия не имели причинно-следственной связи с беспорядками на Манежной, добавил Яковенко. Поэтому те милиционеры не будут привлекаться к уголовной ответственности, но получат дисциплинарное взыскание. Уже освобожден от должности и.о. следственного отдела по Головинскому району (на территории которого застрелили Свиридова — В.Л.), к строгой дисциплинарной ответственности привлечен его заместитель, уволен следователь, который вначале возбудил дело по факту убийства.

Организаторы беспорядков на Манежной

В связи с организацией беспорядков на Манежной площади задержаны пять человек: активист «Другой России» и участник «Стратегии-31» гражданин Белоруссии Игорь Березюк, Кирилл Унчук, тоже лимоновец, а также Руслан Хубаев, Леонид Панин, Александр Козерин. Обвинения у всех разные. Самое тяжелое у Березюка — «призывы к массовым беспорядкам, возбуждение ненависти или вражды, применение насилия в отношении сотрудников ОМОН ГУВД по г. Москве» (из официального пресс-релиза). Правоохранители подчеркнули, что большинство из них иногородние, что все были ранее судимы. Сейчас эти люди находятся под стражей. Разыскиваются и другие участники беспорядков. По словам ГУВД, правоохранители обладают информацией практически обо всех собравшихся на Манежной площади 11 числа.

Кроме того, сообщается, что раскрыто убийство гражданина Кыргызстана в Южном административном округе людьми, которые возвращались с Манежной площади. Расследование не завершено, подробности пока не сообщаются.

После брифинга ни Вадим Яковенко, ни начальник Управления уголовного розыска ГУВД по Москве Виктор Голованов, участвовавший в брифинге, на вопросы журналистов отвечать не стали, сославшись на срочные дела.

Корреспондент «Голоса Америки» задал вопрос начальнику Управления информации и общественных связей ГУВД по Москве Виктору Бирюкову — почему именно лимоновцы организовывали беспорядки, когда национализм, казалось бы, не их конек, в отличие от того же ДПНИ. На это Бирюков ответил: «Там достаточно много людей, которые ранее судимы были. Я не буду сейчас давать характеристики их политических взглядов, потому что в данном случае расследуется уголовное дело, и оперативники здесь преследуют только одну цель — все, что связано с уголовными преступлениями».

Эдуард Лимонов: «Мои людивиновны только в том, что они принадлежат к организации «Другая Россия»»

Возможность ответить на обвинения «Голос Америки» предоставил лидеру «Другой России» Эдуарду Лимонову.

Василий Львов: Признаете ли вы выводы следствия? Или считаете, что следователи решили убить двух зайцев, найдя виновников выступлений на Манежной и заодно расквитавшись с вами и вашими соратниками?

Эдуард Лимонов: По моему мнению, расследование проходило вот как. Есть огромное количество видео— и фотоматериалов по Манежной площади. На площади присутствовали не менее 5 тысяч человек. Все эти материалы были следователями просмотрены, и приоритетно были выбраны из них фотографии людей, которые уже имеются в картотеках ФСБ. Так как активисты «Другой России» чуть ли не поголовно давным-давно числятся в этих картотеках, собственно их избрали первыми жертвами.

— Если активисты «Другой России» на Манежной были и во всем этом участвовали, может быть, они отчасти и организовывали собравшихся?

— Мне известно абсолютно точно, что никто не организовывал никаких волнений, что люди после возложения венков на месте гибели Свиридова пришли на Манежную площадь и находились там какое-то время. Фотографии есть, активисты «Другой России» есть, теперь будут фальсифицировать свидетельские показания. Мои люди виновны только в том, что они принадлежат к организации «Другая Россия». Вот и все.

— Не могли бы вы уточнить, есть ли у «Другой России» согласованное отношение к убийству Егора Свиридова и к выступлениям на Манежной? Или у ваших сторонников мнения здесь разнятся, и значительно?

— Вы знаете, вот эти наши товарищи были там по личному желанию, у нас не было никаких директив по этому поводу. Я, например, даже не знал, что кто-то там находился. Они захотели пойти и пошли. Мы не осуществляем контроль над нашими активистами, мы им доверяем. Раз они пошли, значит, им следовало туда отправиться. Я совершенно не согласен с властями, которые делают все тысячи ребят, находившихся там, националистами. Это полная неправда. В большинстве своем там были футбольные фанаты, большинство людей вообще политически никак не были ориентированы. На самом деле там не было никаких беспорядков. Там всего-навсего разобрали нижнюю часть [искусственной] елки. На этом все собственно закончилось.

— Не совсем. Собравшиеся снимали игрушки с этой огромной елки и бросались ими, пытались избить группу молодых кавказцев, оказавшихся на площади, потом на «Охотном ряду» разбили плафоны, а потом под их горячую руку попали в метро даже те, кого они считают русскими. Эти кадры транслировались.

— Знаете, я там не находился, не могу сказать деталей, я просто вам говорю, что погромов каких-то там не было, как это изображали некоторые СМИ. Там, безусловно, были приступы и вражды, и вражды ОМОНа к собравшимся, и собравшихся к ОМОНу, и проявление вражды к кавказцам. Это должна бы оценить какая-нибудь независимая комиссия. Но наши люди не являются ни в коей мере организаторами, они виновны только в принадлежности к моей партии. Хотят сделать из них козлов отпущения.

«Русский Первомай»

Согласованную акцию с таким названием националисты проведут в Москве и других городах России 1 мая.

На предыдущих акциях националистов, на «Русских маршах», всегда, не смолкая, звучали самые экстремистские и антиконституционные лозунги, какие только можно представить, и выкрикивали их тысячи людей на расстоянии вытянутой руки от десятков милиционеров. Как ГУВД собирается предотвратить повторение этого на митинге первого мая?

На этот вопрос корреспонденту «Голоса Америки» Виктор Бирюков ответил: «Работа проводится очень серьезная, и в данном случае уже есть очень серьезный результат — по представлению прокуратуры, ДПНИ сейчас уже запрещенная организация. Соответственно, постараемся, чтобы майские праздники действительно прошли как праздники, чтобы люди не портили друг другу настроение [подобными] лозунгами и выкриками».

«Естественно, правоохранительные органы будут работать, как и всегда, как и в прошлом году. Мы занимаемся анализом, и не только, когда мероприятия проходят, и сейчас работа продолжается»,— заключил он.

«Голос Америки», 26 апреля 2011 года

Марат Гельман:
Культуру нельзя возглавить

Тет-а-тет • Дмитрий Быков

Марат Гельман — галерист, политтехнолог, продюсер — попытался превратить Пермь в столицу современного искусства, и уже можно сказать, что культурная жизнь в городе заметно оживилась. Теперь, по слухам, Гельман берётся за Тверь.

⟨…⟩

— Раз уж мы заговорили об отношениях с властью, как к твоему пермскому проекту относится Владислав Сурков? Я знаю, что вы сейчас близ пермского вокзала открываете композицию его любимого скульптора Николая Полисского…

— Да, «Пермские ворота». Арка очень красивая, вполне сравнимая с Триумфальной. Одно время Владислав Юрьевич относился к проекту доброжелательно и даже помогал. Скажем, пермский речной вокзал, на котором мы разместили музей и концертный зал, был объектом федерального значения, и отдать его нам Чиркунов не мог — требовалась санкция центра, и Сурков помог её получить. А после моего суда с Василием Якеменко он, думаю, изменит отношение ко мне.

— Якеменко до такой степени его человек?

— Думаю, конфликтовать с ним и сохранить добрые отношения с Сурковым невозможно. Это не столько его человек, сколько его проект.

— Ты обещал озвучить на суде некие доказательства его вины в нападении на Кашина — факты, имеющие отношение скорее к литературе. Не поделишься?

— «Собеседник» первый, кому рассказываю. Однажды после выхода очередной книги стихов мне позвонил Лимонов и попросил предоставить для презентации галерею. Потому что издатель, собиравшийся устраивать презентацию на другой площадке, не скажу, на какой, внезапно получил оттуда отказ: видимо, надавили. Лимонов — мой старый товарищ, отказать ему я не мог. Накануне презентации ко мне приехали братья Якеменко и настоятельно попросили её отменить. Я отказался. Тогда они предложили другой вариант: в одном зале пусть будет Лимонов, а в другом они будут проводить антилимоновскую акцию. Я ответил, что это ещё неприличнее.

— И ты мог с ними разговаривать?

— По крайней мере с младшим. Старший, по-моему, не вполне адекватен. Они меня предупредили, что я пожалею о своей несговорчивости. Я ожидал административного давления или публичной травли, но вместо этого неделю спустя меня просто избили. Я усматриваю тут прямую аналогию со случаем Кашина и именно поэтому считаю, что за его избиением стоят Василий Якеменко и его компания.

⟨…⟩

«Собеседник», №23(1366), 22–28 июня 2011 года

«Лимонов» идет за Гонкуром

Юрий Коваленко

500-страничный бестселлер претендует на престижную литературную награду Франции.

Автор жизнеописания российского писателя и политика Эдуарда Лимонова, известный французский писатель Эмманюэль Каррер утверждает: его книга — больше, чем биография. Это историко-политическое повествование и одновременно приключенческий роман в духе Александра Дюма.

«Я не питаю к Лимонову ни малейшей симпатии,

— отмечает критик Бернар Пиво.—

Но рассказ о его жизни производит сильное впечатление».

В поле внимания биографа — украинский город Дзержинск, где «Эдичка» появился на свет, Москва, эмиграция в Америку, переезд во Францию, война на стороне сербов в Югославии, тюрьма в России, создание партии нацболов, традиционные и нетрадиционные сексуальные связи и проч. и проч. Среди заметных персонажей биографического калейдоскопа — Иосиф Бродский, Михаил Барышников, Андрей Синявский, Евгений Евтушенко, Юлиан Семенов, Захар Прилепин.

Эмманюэль Каррер познакомился с Лимоновым в 1980-е годы, когда тот на несколько лет обосновался в Париже, сотрудничал с журналом «Международный идиот» и пользовался успехом среди французских интеллектуалов.

«В мелкобуржуазной среде Лимонов был «нашим» варваром, «нашим» хулиганом, и мы его обожали»,

— вспоминает писатель.

В отличие от своего героя Каррер скорее конформист, часть благополучного литературного истэблишмента. Сам Лимонов заметил по поводу своего биографа: «Каррер, какой он ни есть буржуазный, хотя бы понимает, что стыдно быть буржуазным, политкорректным, что это своего рода умственная и родовая неполноценность». Он знает, продолжал Лимонов, что человечеству больше пользы приносят злые, неправильные, проклятые писатели.

Биографа и героя связывают противоречивые чувства. «Порой я вижу в нем моего врага,— признает автор,— и при этом я его уважаю». В глазах Каррера Лимонов — «бандит, но не негодяй». Иногда он называет его «фашистом». В одном из интервью писатель цитирует только что полученное лимоновское письмо:

«Дорогой Эмманюэль! Французская пресса, кажется, очень хорошо приняла вашу книгу. Я желаю ей большого успеха. Ну а что я сам о ней думаю, скажу вам позже. Или, быть может, не скажу никогда».

Тем временем успех «Лимонова», который вошел в список претендентов на Гонкуровскую премию (победитель будет назван 3 ноября), побудил издателей заняться переизданием книг русского писателя. В свое время популярностью у французов пользовался роман «Это я, Эдичка», который вышел в Париже под названием «Русский поэт предпочитает больших негров».

7 сентября 2011 года

Листаж и премиаж

Кира Сапгир

Limonov. Emmanuel Carrere.— POL, 2011,— 492 с.— Тираж не указан.

«Гонкур»… как много в этом слове!

В преддверии осенней жатвы литературных лавров молва и критика единодушно прочат эту награду книге «Лимонов» Эммануэля Каррера, выпущенной в сентябре парижским издательством POL. Автор — известный французский писатель с русскими корнями, лауреат многих престижных наград, в том числе совсем свежей Премии французского языка 2011 года. Два его романа — «Зимний лагерь» и «Усы» — опубликованы в России, где Каррер бывает постоянно и где, по его словам, к нему «возвращается язык его эмигрантского детства» (хотя на самом деле Э. Каррер изучал язык Пушкина на славянском факультете парижского Института иностранных языков и цивилизаций). В 2007 году «оживший русский язык» подвигнул Каррера написать «Русский роман». Там он поведал о коллаборационизме собственного деда, Жоржа Зурабишвили,— ради красного словца не пожалел родной… матери, Элен Каррер д'Анкос, политолога и историка, бессменного президента Французской академии. В 1978 году вышла её диссертация, посвящённая национальному вопросу в СССР, под заголовком «Расколовшаяся империя». И произошло «очевидное — невероятное»: благодаря поверхностному прочтению броского заголовка Элен Каррер д'Анкос во всём мире с тех пор известна как провозвестница «краха СССР». Что поделаешь? У людей сегодня нет времени читать книги — разве что газеты.

Её сын Эммануэль унаследовал бойкое материнское перо. И вот сейчас он написал своего пятисотстраничного «Лимонова», почуяв выигрышную тему,— и не проиграл. Его «Лимонов» красуется в книжных магазинах на стендах самых бойких рейтинговых продаж. Жанр книги трудно определить. Не публицистика, но и романом не назовёшь. Сам же Каррер в своих интервью обозначает подобный жанр весьма туманным словом «повествование», поскольку за основу книги им взяты вполне реальные факты, хотя и поданные в стиле многослойного (и многословного) репортажа. Дело в том, что во Франции такие развёрнутые репортажи — товар чрезвычайно ходкий. Нет здесь ни единого мало-мальски уважающего себя издателя, который не выпускал бы в год хотя бы одну такую книгу.

…Театр начинается с вешалки, а повествование — зачастую с цитаты, определяющей общую тональность. В качестве такого «запева» к своей книге Э. Каррер поместил высказывание Владимира Путина. Но оно — фальшивка. Стоит не полениться и проверить. У Каррера: «У того, кто не жалеет о крахе коммунизма, нет сердца. А у того, кто хочет восстановить коммунизм в прежнем виде,— нет головы». А у Путина: «У того, кто не жалеет о крахе Советского Союза, нет сердца. А у того, кто хочет восстановить Советский Союз в прежнем виде,— нет головы». В изначальной цитате речь не о советском строе, не о застое и политбюро — но распаде Советского Союза и восстановлении Российской империи. В общем, цитаты государственных мужей перевирать не стоит, а если уж при этом полностью искажается смысл, тем более. И именно искажения (сознательные либо случайные) всякого рода, увы, заполняют всю эту книгу.

Старые левые

…У меня в Париже на стене фотография начала 70-х: там в торжественных позах, с нарочито застывшими лицами — пятеро. В маоистской косоворотке — сатирик Вагрич Бахчанян; наголо обритый, в элегантном свитере Игорь Холин; в строгом пиджаке Генрих Сапгир; в чёрных очках Владислав Лён; и в центре, в кудрях и при бабочке,— Эдуард Лимонов — автор самой идеи. «Давайте сфотографируемся вместе, как актёры Художественного театра»,— предложил Лимонов. На старом Арбате отыскалась мастерская, где фотограф снимал допотопной камерой чуть не с негативами на стёклышках…

Это фото — своего рода символ неразрывной (как тогда казалось) связи небольшой пёстрой горстки «левых» (как их тогда называли) поэтов и художников. Полноправным членом этого московского художественного сообщества и стал прибывший из Харькова поэт Эдуард Лимонов.

Я Лимонова знаю с самых его первых шагов по Первопрестольной. Он частенько являлся с тетрадью стихов к нам на улицу Щепкина. С ним была грустная Анна, зрелая женщина в бархатном платьице с кружевным воротничком, как у трёхлетней девочки, которая приехала за ним из Харькова. А знакомство Эдуарда с Еленой произошло на моём дне рождения. «Прекрасная Елена» (для своих Козлик — по девичьей фамилии Козлова), вся в Диоре, явилась тогда с мужем Витей, некрасивым, добрым и богатым. А Эдуард, что называется, пришёл, увидел, победил — хотя и не сразу… Ранним утром Эдик является к нам прямиком из близлежащего Склифа (так называют Институт им. Склифософского). Бледный до синевы, с перевязанными запястьями. Трясясь, пьёт на кухне чай. «Я сегодня ночью на кухне у Елены перерезал себе вены,— сообщает он мне.— Я её караулил во дворе. Они пришли ночью, с актёром К. Я вошёл за ними в их съёмную квартиру. Прошёл на кухню. Сидел и думал: кого убить? Собаку? Жалко. Его, её? Посадят. И решил: убью себя, но не до конца, а чтобы спасли… Резанул ножом по вене — кровь брызнула даже на потолок. Они прибежали, стянули мне запястья её кружевным пеньюаром и всю ночь стирали кровь на кухне. Кровь надо было стереть побыстрее, потому что утром возвращался её муж из Варшавы. Потом меня отвезли в Склифософского… Ну что мне делать?» «Да ведь ты счастливец, Эдик,— сказала я.— Ты нашёл идеального партнёра по играм — Елену. С ней ты мог бы играть до конца дней. Ведь в твоей жизни всё игра — всё, что есть, и всё, что будет…» Так оно и произошло в дальнейшем. Так оно и происходит.

Словом, мы общались теснейшим образом. А на страницах книги Каррера я с изумлением натыкаюсь на такие вот перлы: «Хитрый Сапгир писал о медвежатах, и у него была шикарная квартира, дача, в гости ходили братья Михалковы (sic!)». Дорогой мой Эдичка! Ну, не бывало их у нас, ни порознь, ни вместе! И своей дачи, увы, тоже не было. Приходил к нам ты. А вместе с тобой — друзья-смогисты. Вы же были одной компанией, ходили ордой, виделись почти ежедневно! А в книге — такое высказывание: «Битники в США остались, а СМОГ нет». Ты ли это, Эдичка?! Понятно, что твоими кумирами ещё по Харькову были Гинзбург, Уорхолл, Керуак. Но всё-таки зачем лягать Губанова, Алейникова, компатриотов, собратьев? Это несправедливо. Ведь они твои бывшие друзья.

Тройная решка

…«Ну что мне делать?— задаёт мне вопрос Козлик.— Я люблю Лимонова, но от Вити уйти не решаюсь!» «А ты брось монетку,— советую я.— Орёл — Витя. Решка — Лимонов». Приняв мой совет за чистую монету, Козлик бросает монетку трижды — три раза выпадает решка. Продолжение общеизвестно: свадьба, венчание в Брюсовской церкви, и вскоре, осенью 1974-го, для них задул ветер эмиграции, выдул из страны, перенёс через океан. А полтора года спустя к нам через океан перелетел в обратную сторону манускрипт романа «Это я, Эдичка». С каким восторгом, взахлёб, читала наша компания современный плутовской роман, подобный «Жиль Блазу». Ведь именно «Эдичка» и прописал Лимонова в мировой литературе, как Набокова — «Лолита»…

Затем, в 80-м, я увидела Лимонова уже в Париже. «Париж — вялый город» — так, весьма самонадеянно, высказывался «заокеанский» пикарро. Заметим, что впервые «Эдичка» был издан именно в Париже, по-русски, в скромном альманахе «Ковчег» (издатели — Н. Боков и А. Крон). Тогда всем казалось, что публикация неминуемо повлечёт за собой скандал в эмигрантских кругах… Но произошло нечто другое, а именно — успех в мировом масштабе благодаря бесстрашному издателю Маркиза де Сада Поверу. Без Повера ничего не было бы. Это он придумал ошеломляющий заголовок «Русские поэты предпочитают больших негров».

О 14-летнем парижском периоде автор «Лимонова» повествует как-то однобоко. Он хранит молчание о парижском русском окружении Лимонова. Говорится лишь о новой подруге, Наталье Медведевой, либо о знаменитостях, таких как Жан Эдерн-Алье, глава газеты «Международный Идиот», и его блистательном кружке интеллектуалов. При этом за скобками оказались такие значимые фигуры, как М. Шемякин, В. Бруй, И. Андреев и пр. И это не совсем случайно: герою книги групповой портрет отныне не нужен. Ему вообще не нужен более разговор и общение на равных — как не нужен объективный взгляд на себя. Оттого его нынешнее окружение — малолетки-нацболы.

Что до российского рассеяния в окружении Лимонова, автор пишет, что-де убрал множество пассажей, «чтобы сократить листаж». А жаль. Читать о реальных людях было бы куда интереснее, нежели давиться бесконечными «политологическими» экскурсами, газетными компиляциями, притом с фактическими ошибками и прямыми искажениями непреложных фактов!

Помимо перевранной цитаты (см. выше) в книге Э. Каррера вообще перебор дезинформации всякого рода. Ну для чего, например, нью-йоркское «Новое русское слово», старейшая газета русского зарубежья, переименовано в «Русское дело»; и чего ради его тогдашний глава, почтеннейший Андрей Седых, окрещён неким Михаилом Бозбородых? В любом случае это мелко, глупо и недостойно.

В изложении исторических фактов налицо неряшливость c переходом в хаос. Автор ничтоже сумняшеся пишет о генерале Власове: «У Власова была белая армия, выступившая на стороне немцев (sic!)». Хотя власовцы, в основном советские военнопленные, просто стремились вырваться из немецкого концлагеря, чтобы избежать невыносимых условий. Конечно, к Власову примкнула часть белоэмигрантов — например, казачий генерал П.Н. Краснов, который, как известно, затем наотрез отказался подчиняться «бывшему красному генералу».

Другой пример. Описывая ситуацию в Молдавии, Каррер показывает опять-таки полное незнание. С простотой римлянина он пишет — мол, Сталин забрал часть Румынии после Второй мировой. А ведь Молдавия — бывшая Бессарабия, некогда часть Оттоманской империи, отошла к России ещё в 1812 году. А Румынии она принадлежала всего каких-то 20 лет и вновь отошла к СССР по пресловутому пакту Молотова — Риббентропа. Что касается Приднестровья, это вовсе не часть Бессарабии, а бывшая автономная Молдавская область в составе Украины, где подавляющее большинство населения говорит по-русски. И естественно, что Лимонов выступает за русских.

Без воображения

В книге Каррер отчасти кокетливо позиционирует себя как обыватель в надежде, что ему возразят. А он и есть обыватель, конформист. В отношении сербских событий он заодно с ангажированными французскими интеллектуалами, чьи антисербские настроения «политкорректно» разделяет. Французское общественное мнение в массе дьяволизирует сербов. А Лимонов выступил на стороне «сербских братьев», участвовал в 1991–1993 гг. в трёх сербских войнах (Вуковар, Босния, Книнская Краина).

Каррер правильно заметил, что у Лимонова нет воображения — как, впрочем, и у самого Каррера. Ни тот, ни другой — не сочинители. Только Лимонов — проницательный и наблюдательный аналитик. Он — мастер портрета. Тому доказательство «Книга мёртвых». Но складывается впечатление, что Лимонову потому удаются портреты мёртвых, что они не могут возразить,— и это даёт известную свободу и смелость без риска. Удобнее писать о человеке уже после смерти — чтобы удобнее было врать.

Подобно своему прототипу, герой книги, выписанный Каррером, честолюбив, целеустремлён и работоспособен — в отличие от автора. Он по таланту выше, чем Уэльбек, бельгийская баронесса Амели Нотомб, да и сам Каррер, естественно. Всё потому, что герой книги, как и её живой прототип,— не очень желательный персонаж для западного общества, его достоинства как писателя здесь искусственно замалчиваются. И, конечно, прав Каррер, говоря о том, что Лимонов равнодушен ко всем и вся, кроме себя. Но он не трус, и ему нравится камуфляж — во всех смыслах, в том числе и камуфляж боевика. А когда Каррер увидел по ВВС кадр, где Лимонов в камуфляже палит в воздух из автомата на фоне вуковарского пейзажа, он отложил работу над книгой на целый год.

Откровенный конформист, Э. Каррер в своей книге постоянно употребляет местоимение «мы»: «С нашей точки зрения (т.е. французского обывателя), Лимонов — фашист». По той же причине он избегает говорить о причинах возвращения Лимонова в Россию. И предпочитает ни словом не обмолвиться о его книге «Дисциплинарный санаторий» (Le grand hospice occidental / Пер. М. Щетинского.— Paris: Belles Lettres, 1993). А ведь эта книга, последняя изданная во Франции перед отъездом Лимонова, буквально ошарашила французскую общественность. Эдуард вполне трезво оценивает ситуацию. Он понимает, что во Франции становится одиозной личностью для интеллектуалов. А это значит, что его книги больше не будут здесь выходить. И решает уехать.

Чем же всё-таки Каррер притянул читателя? Тем, что читатель в массе своей ленив и нелюбопытен. У читателя больше нет своего мнения. Как, впрочем, и у критики, которой тоже как таковой больше нет. Читатель способен проглотить любые благоглупости — и Каррер это отлично понимает и без зазрения совести впаривает чушь — например, «глубинные» рассуждения о том, что есть для «загадочной» русской души «запой» — le zapoї. Он вываливает на своих страницах всё — вплоть до заплесневелых анекдотов о новых русских. Единственные пассажи, где автор выглядит почти как писатель-беллетрист,— это эротико-порнографические сцены. Каррер смакует скопированные у Лимонова описания «безумных ночей» — с Еленой, Натальей Медведевой… А при этом самый отрицательный герой в книге — не тот, на кого намекает автор.

Что до пресловутых бесконечных экскурсов, всё объясняется более или менее просто: «Гонкура» тем легче получить, чем больше листаж. Чем толще книга, тем она перспективнее в плане премии. 500 страниц — товар, а 200 — не товар. Только Каррер не тот товар продаёт. Половина книги вообще не имеет никакого отношения к Лимонову. И поэтому книга «Лимонов» вне публицистики — она просто публичная.

Лимонов талантлив, смел, азартен. Он сжигаем чисто юношеским любопытством к жизни. Бунтарь, вечный возмутитель спокойствия, он так и не научился врать самому себе.

«Литературная газета», №43, 2 ноября 2011 года

Эдуард Лимонов намерен баллотироваться в президенты

Зураб Джавахадзе

Лидер партии «Другая Россия» заявил, что будет «идти до конца».

Лидер партии «Другая Россия» Эдуард Лимонов намерен составить конкуренцию Владимиру Путину на президентских выборах. По словам политика, несмотря на противодействие властей, он намерен до конца бороться не только за право участвовать в выборах, но и за сам пост президента России.

«Власть не дает нам даже провести съезд, на котором планируется выдвижение моей кандидатуры,— сообщил Лимонов собравшимся в Независимом пресс-центре журналистам во вторник 6 декабря.— 29 ноября мы арендовали залы в гостиничном комплексе «Измайлово». 30 числа я лично оповестил избирательную комиссию о планах провести там собрание. Тем же вечером главе моего избирательного штаба позвонили из администрации гостиницы и сообщили, что московское правительство 11 декабря собирается провести в гостинице мероприятие».

Оппозиционный политик уверен, что действия мэрии не носили случайного характера, и что ее цель — не допустить его до выборов.

«Несмотря на отказ, мы решили не отменять съезд. Я готов идти до конца, иначе я не стал бы выдвигать свою кандидатуру на пост президента России»,— заявил лидер «Другой России».

Эдуард Лимонов также подчеркнул, что не снимет свою кандидатуру в случае выдвижения единого кандидата от внесистемной оппозиции: «При всех моих отрицательных качествах, в отличие от других политиков, я обладаю способностью консолидировать общество. Моя кандидатура приемлема и националистам, и патриотам, и либералам».

В случае прихода к власти Лимонов пообещал первым делом провести реформу судебной системы, «чтобы людям было куда обращаться». При этом он заявил, что не собирается заниматься уголовным преследованием нынешнего руководства России.

«Люстрация — опасная вещь, она может посеять нервозность в обществе и вызвать гражданскую войну. Хотя я считаю, что совершенные преступления должны быть наказы в соответствии с нормами закона»,— резюмировал политик.

О том, что кандидатура Эдуарда Лимонова в качестве президента Российской Федерации неприемлема для либеральной части российского общества, заявила «Голосу Америки» политик Валерия Новодворская.

«Кандидатура Лимонова приемлема лишь для части нацистов и для части коммунистов, хотя я думаю, Сергей Удальцов будет возражать, ибо видит себя лидером оппозиции»,— сказала она.

«Что касается либералов,— продолжила Новодворская,— то, если они хотят покончить жизнь самоубийством, Лимонов, безусловно, может им в этом помочь. В случае его прихода к власти конец либерализма настанет гораздо быстрее, чем при чекисткой хунте».

С подобными суждениями согласен и политолог Дмитрий Орешкин.

«Кандидатура Лимонова абсолютно неприемлема для либералов, он — национал-большевик. Его карьера начиналась словами: «Завершим реформы так — Сталин, Берия, ГУЛАГ». Либеральная общественность слишком рациональна. Если бы ее поставили перед выбором — Путин или Лимонов, при всей неприязни она бы выбрала кандидатуру нынешнего премьер-министра России»,— заявил политолог в интервью корреспонденту «Голоса Америки».

«Голос Америки», 6 декабря 2011 года

Тоска почёта

Подробности • тоска почёта • …

⟨…⟩

Эдуард Лимонов
За облом

Увы, лидер «Другой России» не будет участвовать в президентской гонке. ЦИК не зарегистрировал его в качестве кандидата потому, что его выдвижение состоялось не в гостинице «Измайлово», а в автобусе рядом и нотариус не смог заверить документы. То, что в арендованный зал отеля Лимонова не пустила полиция, в ЦИКе как-то подзабыли. В общем, да здравствует самый демократичный ЦИК в мире!

«Собеседник», №49(1392), 21–27 декабря 2011 года

Люди на блюде

коктейль «Секс на пляже» • Зоя Игумнова

Эта неделя у селебрити прошла в поисках прекрасного: тусовщики ходили кто в театр, а кто на выставку (когда-то надо повышать и свой культурный уровень). От выпитого и съеденного осталось странное послевкусие. Только под алкогольный коктейль можно было адекватно оценить обнажёнку от отечественных звёзд на выставке «Голая богема».

⟨…⟩

Лимонов разделся за миллион

В галерее RuArts не протолкнуться от желающих оценить «Голую богему». Так называется выставка фотохудожника Сергея Борисова. Своих моделей он снимал ещё в махровые совковые времена. Зевак на выставке много, а вот героев полотен — не очень. Не заметили мы Оксану Фандеру, которая снималась у Борисова полуобнажённой ещё до её участия в конкурсе «Московская красавица». Не было Жанны Агузаровой. Лишь Эдуард Лимонов со стаканом виски прогуливался рядом со своим портретом, на котором он прикрывает причинное место лимонкой.

— При каких обстоятельствах был сделан снимок?— интересуемся мы.

— Считай, я выиграл в лотерею.

— В смысле?

— Денег заработал. Времена-то были какие — 1994 год. Сказал, что сниматься буду только за миллион. Мне его и заплатили. Ну чем не лотерея. А миллион и тогда был очень приличной суммой.

⟨…⟩

«Собеседник», №4(1397), 1–7 февраля 2012 года

Кого вы готовы простить в Прощеное воскресенье?

Подробности • контрольный звонок • Надежда Гужева

В ближайшее воскресенье, 26 февраля, во-первых, ожидается ряд протестных акций оппозиции, во-вторых, это последний день Масленицы — Прощёное воскресенье. «Кого вы готовы простить в этот день?» — поинтересовались мы у известных политиков.

Эдуард Лимонов,
лидер «Другой России»:

— Я не могу простить людей, которые держат моих товарищей в тюрьме, и тех, кто несёт ответственность за гибель 12 человек, состоявших в моей партии. Мы все знаем, что они умерли неестественной смертью. За это я никогда их не прощу!

Борис Немцов,
политик:

— Прощёное воскресенье я считаю праздником личным, а не общественным. Как вам вообще пришла в голову идея объединить эти понятия? Прощать можно близких. Родители, например, могут прощать своих непутёвых детей.

А преступников, которые выкладывают в Интернет прослушку телефонных разговоров, нужно не прощать, а наказывать. Сажать в тюрьму, чтобы впредь неповадно было. Негодяев пусть Бог прощает, а я обычный человек.

Роберт Шлегель,
депутат-единоросс:

— Нет вещей, которых я не готов простить, в том числе и в политике. Со многими своими оппонентами спокойно общаюсь и прощаю им выпады в мой адрес. Как и они прощают мне мои наезды. Эта игра не переходит на личное общение.

А на телеканал «Дождь», о проверке деятельности которого я попросил прокуратуру (а именно: на какие деньги организовывалась трансляция митингов «За честные выборы».— Ред.), я не в обиде. Они профессионально работают, только, на мой взгляд, занимаются пропагандой.

А это не имеет никакого отношения к журналистике.

Ольга Романова,
журналист:

— Простить могу запросто — у меня нет ненависти. Но я требую наказания. Не в качестве мести, а для того, чтобы не страдали другие люди. Хотя бы для того, чтобы те, кто держит невинных за решёткой, поняли, что неправосудные дела просто так не сходят с рук.

Евгения Чирикова,
лидер Движения в защиту Химкинского леса:

— Я считаю, что это праздник прощения не оппонентов, а близких. А смертные грехи, такие как воровство и убийство, я прощать не вправе. И на мой взгляд, когда мы слишком сильно концентрируемся на мысли о наказании грешника, это не совсем правильно.

Правильнее думать о том, как сделать так, чтобы эти грехи больше не повторялись. А тот, кто их совершил — пусть живёт.

«Собеседник», №7(1400), 22–28 февраля 2012 года

Эмманюэль Каррер:
«Политическое будущее России — это не Лимонов»

Екатерина Сваровская

Автор биографии Эдуарда Лимонова рассказывает Екатерине Сваровской о том, что ему не нравится в герое книги, почему он интересен французскому читателю и что ждет Россию.

В феврале французский писатель, обладатель нескольких литературных премий и потомок русских эмигрантов Эмманюэль Каррер приезжал в Москву, чтобы написать для журнала «Le Nouvel Observateur» репортаж об атмосфере в российском обществе накануне выборов. За день до отъезда он встретился с Екатериной Сваровской, чтобы поговорить с ней о своей книге, о ее герое и о том, что сегодня происходит в России.

— Несмотря на то что книга названа «Лимонов», она в равной степени может считаться книгой о России? О чем написать для вас было важнее?

— Вообще-то, о том и о том. Во-первых, меня очень интересует история России. И, читая все то, что о ней пишут во французских газетах, я вижу, что порой там написаны глупости. Тем обиднее их читать, потому что Россия — это страна, которая с XIX века завораживает французов. Конечно, точно так же, может, пишут ерунду и о, например, Лаосе, но Лаос для Франции не предмет культа в отличие от России. Ну а во-вторых — и я говорю об этом в книге, — когда я заново встретился с Лимоновым, которого знал и которым даже восхищался в 80-е годы во Франции, я стал размышлять о его жизненной траектории, о его непреодолимом стремлении прожить «настоящую» судьбу, стать героем романа. И я подумал, что, и правда, такой роман стоило бы написать. Ведь Лимонов необычайно подходит на роль героя плутовского романа, типа Барри Линдона, о приключениях вышедшего из народа авантюриста. Конечно, можно сказать, что он уже сам его написал, потому что из книги в книгу рассказывал о себе. Но понятно, что Лимонов о Лимонове всего не напишет, ведь он не может взглянуть на себя со стороны, увидеть картину в перспективе. Нужен наблюдатель, как для рассказа о приключениях Шерлока Холмса нужен Доктор Ватсон — сам Холмс о себе не расскажет.

— Как ваше издательство восприняло вашу идею?

— Ну, у меня такие отношения с моим издательством, что мои идеи, как и идеи остальных авторов, всегда принимаются хорошо. Хочешь — напиши. У нас, к счастью, нет никакого графика выпуска книг, которые надо как-то отработать. И, честно говоря, я совершенно не рассчитывал на ее успех. Вот прошлая моя книга (D'autres vies que la mienne, POL, 2009 — «Иные жизни, кроме моей») как раз была очень популярна, но там все понятно — я писал о людях, которые могут быть твоими соседями, там затронута тема болезни, то есть что-то легко идентифицируемое. В случае с Лимоновым риск был довольно высок — история малоизвестного во Франции русского персонажа, какая-то экзотика.

Поэтому я был приятно удивлен, когда книга получила признание.

— И как вы это объясняете?

— Ну, во-первых, немного самонадеянно: в том смысле, что у меня есть свой читатель, который читает все, что я пишу. А во-вторых, тем, что получился хороший приключенческий роман, который нескучно читать, в котором к тому же можно многое узнать о России и вообще об истории посткоммунистической Европы.

— В книге вы говорите, что Лимонов — это русский Джек Лондон. Можете пояснить?

— Я сказал не совсем так. Он казался мне таким 25 лет назад. Многие французские писатели — и я не исключение — происходят из буржуазной среды, получили хорошее образование и ведут размеренную жизнь. А Лимонов олицетворяет американскую модель писателя, как Генри Миллер, как Джек Лондон: прошедших школу жизни, испытавших все на свете. Их писательский опыт был сформирован опытом их жизни, и, когда я познакомился с Лимоновым, он был для меня как раз воплощением такого типа писателя. Как Буковски.

— А как сам Лимонов отреагировал на книгу?

— Он не скрывает, что доволен выходом книги-биографии и общим ее успехом. Признателен мне за то, что я воскресил его в стране, которая для него все-таки важна. По поводу книги он не стал говорить, что думает на самом деле, и я думаю, что он прав. Не станет же он поправлять какие-то возможные фактические ошибки, а оценивать мои рассуждения по поводу его личности было бы как-то странно. И вообще суть не в том, насколько по-журналистски точна книга, это не «вся правда о Лимонове», это роман о жизни.

— Кстати, вы почти не говорите о Лимонове-поэте.

— Конечно, я знаю, что Лимонов — крупный русский поэт. Но проблема в том, что во Франции в отличие от России, где поэзия до сих пор играет важную роль, это крайне маргинальная область. Я сам не большой читатель стихов, и, наверно, мне стоило написать о поэзии Лимонова чуть больше, но это было бы неискренне. Хотя я знаю, как это важно для русского читателя.

— По какому принципу вы выстраивали его биографию?

— Ну, для начала моими основными источниками были его собственные книги. И в какой-то момент мне пришлось сделать выбор: я решил для себя, что все, что он говорит в книгах, правда. А если нет, то мне это все равно. Когда же наступила вторая часть его жизни — начались все эти приключения воина и политика, он закончился как романист. В каком-то смысле он исчерпал тот материал, из которого всегда черпал, — в его последних книгах гораздо меньше информации о его жизни. И в этот момент в моей книге на первый план выходит история — как раз в тот момент, когда он сам связал себя с историей.

— Можно сказать, что в книге есть какая-то мораль?

— Мораль? Наверно, мораль в том, что любая ситуация сложнее, чем кажется. А еще в том, что такой человек, как Лимонов, несмотря на все то, что он делал, — человек чести и огромного мужества. Он никогда не вставал на сторону сильного, хотя я уверен, что, с его талантом и энергией, власть приняла бы его с распростертыми объятиями, вздумай он заделаться придворным писателем. Он этого не сделал, и я его за это очень уважаю.

Что мне в нем совсем не нравится, так это его политические взгляды, и даже не взгляды, а абсолютно фашистский — экстремистский — взгляд на вещи. То, как он завидует людям. Но это искупается его честностью. Когда он испытывает страшные чувства, он не стесняется в них признаться, как, например, в «Дневнике неудачника».

— Ваша мать как-то отозвалась о книге? Все-таки вы делите с ней одну территорию.

— Она осталась очень довольна. В книге я говорю о ней — о ее прозорливости, о ее влиянии как историка. Она сказала, что согласна с тем, что я написал, с моим видением.

— А что вы думаете о том, что сейчас происходит в России?

— Ну, для начала, что политическое будущее России — это не Лимонов.

Сейчас то, что у вас происходит, напоминает мне май 1968 года во Франции: налицо какой-то сдвиг сознания. Все акции протеста только лишний раз его подтверждают. Хорошо, что происходит все это движение. При этом мне кажется, что вопрос о том, кто будет править страной, в действительности второстепенный. Никто во Франции на самом деле не хотел, чтобы в 1968-м к власти пришел Кон-Бендит, и действительно, у нас после всего был правый президент Помпиду, консерватор.

Главное, что само общество изменилось и этот процесс уже не остановить.

«OpenSpace.ru», 1 марта 2012 года

Кремлёвские сценарии

Татьяна Толстая

Почитала про инагурационный прием; ну что, скучища и гламурный официоз. Зачем потратили 26 миллионов рублей на «традиционные блюда русской кухни» (морской гребешок, кокос, рататуй)? Если считать, что там была тысяча гостей, то получается, конечно, не так уж дорого: по 900 долларов на рыло, это же не только на кокос и Абрау-Дюрсо, но и на поваров, стирку и глажку белых скатертей, а еще потом пылесось после них. Охрана опять же: хоть гости, вроде, личности проверенные, но лишний снайпер никогда не помешает. На каждого дуло надо наставить. А то он сделает вид, что за мобилой полез, а сам как плюнет отравленным шипом в президентско-премьерскую сторону.

Но вот скучно, скучно. Поели и разошлись, ну что это за событие. И людям скучно, и государю. Инаугураций-то больше не будет, теперь это навсегда.

А ведь можно было приготовить по-настоящему здоровский сценарий, театрализованное представление. Вариантов куча.

1) Допустим: только сели, вилку в руку, потянулись ткнуть в рыбную нарезку — вдруг шум за дверями, крики, чей-то долгий болезненный вопль. Свет, допустим, гаснет. Двери Георгиевского и Андреевского зала распахиваются, врывается ОМОН. Крушит столы, сшибает с ног испуганных, повскакавших с кресел гостей, с громким чпоканьем лупит по ребрам банкиров, депутатов, олигархов там, или, например, работников поп-глам-культуры: Марину Юденич, Стаса Михайлова,— зубы в крошку, силиконы полопались, потеха! Доктор Елена Малышева визжит как резаная — это же любо-дорого послушать.

Хорошо отвалтузив гостей, ОМОН рассыпается и улетучивается. Свет зажигается, входят смеющиеся хозяева: Президент и Премьер, с бокалами, с бутербродиками типа канапе на тарелочках. Это шутка была! Сейчас отсмеемся и снова за еду! Прибегают официанты, быстро перестилают скатерти, вносят новые блюда. Гости оценивают юмор, облегченно вздыхают, приглаживают волосы и поломанные ребра, тоже заразительно, громко смеются. Вытирают кровь с разбитых лиц салфетками с российским гербом. Ничего такого не произошло, а некоторые сразу же говорят, что даже и не заметили, все как обычно. Ну или — Прохоров, к примеру, громко заявит, что даже приятно было косточки размять.

П&П, смеясь, обходят столы, чокаются с ранеными, шуткуют по-доброму. Д. Пескову так: «а что печеночку на тостик не намазываете? — свеженькая». Другим тоже что-нибудь индивидуальное.

Это сценарий чем хорош: хозяева сразу легко проверяют холопов на лояльность. Если кто будет ворчать (Лукин, например), то его и переназначить можно.

Другой сценарий еще лучше.

2) Опять-таки шум, крики за золотыми дверьми, стрельба; некоторые чудится дизельный выхлоп. Рев моторов, треск лопающегося паркета, свет мигает. Двери распахиваются. Врывается толпа с Болотной. Впереди на танке — Навальный (конечно, это загримированный Сергей Безруков), на мотоциклетках — Удальцов, Яшин; на белом жеребце — Лимонов, весь в кожаном черном. Кто-то лысый — на тачанке с пулеметом.

Повара, официанты сдаются, поднимают руки, шеф протокола машет белой скатертью как флагом. Пулеметные очереди сшибают со столов копченые морские гребешки и прочие киви, но соленые огурцы остаются неприкосновенными: у пулеметного гнезда Прилепин.

Крики, смятение; гости путают Удальцова с Прилепиным, мечутся; затем внезапно начинается братание и переход на сторону восставших. Боятся отстать, отталкивают П&П (изображающих притворный испуг), кричат: «Мы всегда были против частной собственности!» «Эгалитэ, фратернитэ!» «Вы жертвою пали в борьбе роковой!» Руководители центральных каналов жмут руку Лимонову, хлопают по плечу, заглядывают в глаза. «Весь эфир ваш, круглосуточно». Кто-нибудь тут же доносит: «А Игорь Иваныч бежал через кухню, не упустите его!»

В зал врывается толпа оппозиционеров с цветами в руках и — да, внезапно цветы преподносятся П&П, невидимый хор поет «Славься», «Лимонов», «Яшин» и «Удальцов» срывают с себя парики и стирают рукавами грим. Гости срочно соображают, что это было; первые ряды соображают быстро, до последних доходит не сразу. Конфуз, путаница. П&П лично выносят актерам ведущим по чарке водки, массовке раздают по сто рублей, на всех не хватает, ибо уже спижжено. «Лимонова» кормят на кухне стоя. Жеребца тоже.

«Так-то вы верны государю!» — шутят П&П; впрочем, тут же ради праздника провинившимся выходит амнистия; можно подумать, правители не знали, какое говно их холопы.

3) Можно назвать гостей, продержать встоячку часов шесть, а потом для смеха накрыть столы из расчета средней потребительской корзины. Например: Фрукты свежие из расчета в день на трудоспособного гражданина — 63 грамма. Яйцо — 0,54 (типа половинка). Рыба — 43 грамма в день, уберите ваши вилки-то. Пусть едят бахчевые (265 г) и бобовые (364 г, это включая хлебушек). Абрау Дюрсо в корзину не входит зато воды залейся.

4) А можно назначить прием за городом, а дорогу перекрыть, и пусть сидят и ждут, пока не проедет президентский кортеж, а он, для смеха, не проедет. Ничего, посидят. День посидят, два посидят. И пусть попробуют пикнуть!

Сценарии 5, 6, 7, да какие угодно, тоже существуют,— веселые розыгрыши, включающие возвращение Лужкова, например, или рокировку с Берлускони,— но что ж я буду подсказывать, там же сидят специальные разработчики. Только главное — инаугурацию надо проводить каждый год, и непременно с сюрпризом!

«tanyant.LiveJournal.com», 12 мая 2012 года

Татьяна Толстая
«Лёгкие миры»
// Москва: «АСТ», 2014,
твёрдый переплёт, 480 стр.,
тираж: 25.000 экз.,
ISBN: 978-5-17-085088-4,
размеры: 207⨉136⨉32 мм

Татьяна Толстая
«Лёгкие миры»
/ серия: «Эксклюзивная новая классика»
// Москва: «АСТ», 2019,
твёрдый переплёт, 480 стр.,
тираж: 5.000 экз.,
ISBN: 978-5-17-113949-0,
размеры: 181⨉117⨉25 мм

Владимир Колокольцев «Самый цивилизованный мент», по мнению Лимонова

Кабинет министров • Надежда Гужева, Ксения Мосалова, Лиана Налбандян, Елена Скворцова

Экс-глава ГУ МВД по Москве Владимир Колокольцев, ставший главой МВД, пожалуй, единственный из вновь пришедших, чья кандидатура устроила почти всех. Несмотря на жёсткое насилие, организованное 6 мая против «Марша миллионов».

Колокольцев «сам, своими руками искал арматуру в мусорном баке у моего дома, я его за это уважаю»,— написал, к примеру, в своём микроблоге про нового министра журналист Олег Кашин, избитый упомянутой арматурой неизвестными личностями 6 ноября 2010 года.

Общеизвестно, что Владимир Колокольцев прошёл всю милицейско-полицейскую карьеру с нуля и досконально знает эту «кухню», что ставится ему в несомненный плюс. Рады даже самые непримиримые. Эдуард Лимонов, например, назвал это назначение революционным шагом:

— Нургалиева убрали, и это давно нужно было сделать. А Колокольцев в контексте нашей российской полиции, видимо, самый цивилизованный мент. Но у нас такой контекст, что за МКАДом — уже сплошные дремучие полицаи в валенках и с орудиями пыток во всех карманах. Может, слишком образно, однако в большом городе Казани вон каких дикарей недавно отыскали, почти людоедами оказались на своём «блокпосту» в Дальнем. Так что Колокольцев — просто «именины сердца».

Как отзываются о Колокольцеве коллеги, работал он так, что никакого «хвоста» за ним нет (коллеги, да и мы тоже, честно говоря, тщательнейшим образом этот «хвост» искали в Орловской области — сразу после перевода оттуда генерала на пост главы ГУВД столицы — и не нашли.— Ред.) — всегда был честен и обязанности выполнял добросовестно. И сам факт его назначения говорит о том, что, возможно, в ведомстве действительно удастся навести относительный порядок. Будем надеяться, ему удастся справиться с «дремучими полицаями».

«Собеседник», №20(1413), 30 мая — 5 июня 2012 года

Майн кампф Эдуарда Лимонова

Арвид Крон

Жили два борца. Первый терпеть не мог что-либо писать, и, натворивши дел и отборовшись, покинул сей мир в 1945, оставив после себя одну единственную книжку «Моя борьба» (и ту он не писал, а диктовал). А другой борец, писатель, много лет спустя и будучи еще молодым, всматривался в жизнь и карьеру первого, примериваясь, как она подошла бы для него самого.

Говорил задумчиво: вот собирались недоучившиеся студенты, что-то придумывали, а потом взяли и захватили власть. И на книжной полке над рабочим столом у него в скромненькой, чтоб не сказать бедной квартирке в центре Парижа 80-ых годов неброско стояла среди прочих книжечка того первого борца.

Как пособие, как путеводная звезда?

Но Эдуарда Лимонова я знал еще по Москве 70-х годов, куда молодым поэтом приехал он из Харькова завоевывать столицу. Он писал в то время необычные, нарочито неуклюжие стихи. И это было хорошо. Свежо. Неожиданно. На этот счет он тогда недоуменно жаловался: вот попрекают тем, что пишу под обэриутов, да не слыхал я ни о каких обэриутах, когда это писал. Я склонен был ему верить. В нем чувствовалось какое-то внутреннее достоинство, которое не позволяло ему врать без крайней на то необходимости. Эти свои стихи он печатал под копирку на листочках, листочки собирал в маленькие книжечки, которые продавал интересующимся за 5, примерно, рублей. Это единственный известный мне подпольный поэт, который хоть что-то материальное имел со своего таланта.

Так начиналась его борьба.

Зато к собственно диссидентской борьбе, он был непричастен и вполне равнодушен, вопреки бытующей ныне легенде. Тому свидетельство хотя бы вот эти мило наивные ранние стихи:

Он не лез в дессиду, очевидно, потому, что это было довольно опасное занятие, а у него и своих хлопот хватало, чтобы выжить — однако такого объяснения, пожалуй, недостаточно. Видимо, что-то все же привлекало его в советской системе, но это шло у него на каком-то, наивном, пионерском уровне. Какая-то романтика вроде окуджавского: «Я все равно паду на той, на той далекой, на гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной». Что вы хотите — душа поэта, там может быть много чего намешано. Но хотя ничего злокозненного не было в его стихах, сама манера печатать и продавать их — это ж самиздат! —, а также и его встречи с иностранцами, вплоть до дипломатов, все это претило органам, и, очевидно, способствовало тому, что его с женой выпустили заграницу, что в то время было практически невозможно, во всяком случае, для этнических русских.

Допускаю, хотя у меня нет никаких доказательств, что тут сыграли роль определенные связи семьи его жены в органах.

Потом Лимонов очутился в Нью-Йорке, где он вдруг обернулся политическим бунтарем. Но странного тут ничего нет. Во-первых, в Союзе бунтовать страшно, а на Западе модно. Во-вторых, по своему глубинному характеру Лимонов бунтарь, асоциальный, разрушительный персонаж, но это внутри, в жизни же это дисциплинированный, волевой и привлекательный человек. В-третьих, при своей воле прорваться наверх он понимал, что для этого нужно, прежде всего, выделиться из массы, а масса, то есть русская эмиграция, была тогда почти на 100% антисоветской.

Следовательно, нужно быть против Запада, против эмиграции и, эпатажно, за Советский Союз. Тут Лимонову и пришлась кстати вся эта подростковая романтики насчет «комиссаров в пыльных шлемах» где-то в глубине его души. Так что ему и не пришлось особенно фальшивить: я же пишу, что Лимонов — это, в общем, честный человек. (Много позднее Жириновский выразился «неподкупный» — что ж, надо уважать мнение специалиста). В-четвертых, возможно, уже тогда в нем проявлялось патриотическое чувство, (которое много позже генерал Лебедь выразил словами «за державу обидно»), то есть почему это все тут позволяют себе над моей могучей родиной издеваться?

И вот Лимонов пишет свой первый роман «Это я, Эдичка», где помимо прочего сообщает, что заманили нас на этот Запад всякие диссиденты Солженицын и Сахаров, ну мы сдуру и рванули сюда, и вот расплачиваемся. (Можно там найти и такие занятные строки о том, как идет Эдичка по нью-йоркской улице и ловит себя на мысли, что машинально выискивает удобное место для пулеметного гнезда, откуда стрелять по все этой капиталистической сволочи — такие вот новости из детского сада.) Но в основном он живописует люмпенское свое со товарищи безработное существование. А написавши, несет роман в разные эмигрантские издания и натурально обнаруживает, что тут на такого рода литературу существует такая же цензура, как и в СССР на сочинения диаметрально противоположного толка. И Лимонову официальная эмиграция объявляет неофициальный бойкот.

В то время в Париже мы с Николаем Боковым начинали издавать журнал «Ковчег», и тогда Лимонов прислал мне несколько страниц из романа на пробу. Я сразу понял, что это бестселлер. Но объем журнала был небольшой, роман туда не влезал, приходилось его сильно сокращать. Лимонов дал согласие, и я отправился на квартиру к Михаилу Шемякину, его приятелю, уже знаменитому в то время художнику, и тот сквозь входную дверь протянул мне рукопись.

Конечно, линия журнала была противоположна идеологии романа, но «за» были следующие соображения. Во-первых, мы же за свободу слова — вот и есть повод доказать это на деле. Во-вторых, мы — начинающий журнал, поэтому нам очень нужна вещь, вокруг которой поднялся бы шум. В-третьих, и это главное, это был на самом деле хороший роман. Мне было сразу ясно, что тут ничего не выдумано, все так и происходило на самом деле.

Вообще говоря, подлинный эпизод от выдуманного удается отличить по изобилию в первом второстепенных, порой неожиданных деталей и отсутствию их во втором. Например, у фантазера-сочинителя Коэльо в «Алхимике» назван колодец, который нужен автору как место и предлог для встречи двух тайных влюбленных. Никаких деталей об этом колодце нам не приводится, потому что для сочинителя изобретать их — лишний труд, ему нужны влюбленные, а не колодец. Мемуарист же наоборот и запоминает-то эпизод порой именно из-за каких-то необычных подробностей. Между прочим, один из последних крупных американских писателей Трумен Капоте, автор знаменитого документального романа «Хладнокровное убийство», считал, что будущее за документальным романом.

В письме, предшествовавшем публикации Лимонов писал: «Если мне не изменяет память, все ситуации не вымышлены. Я только упростил многие вещи, много убрал.» Много позже я справлялся у Лимонова на этот счет, и он подтвердил, что все это имело место, но он как бы «редактировал» действительность, то есть для выразительности два разных разговора мог объединить в один, переставлял события местами и т.п. В исходном варианте рукописи все персонажи фигурировали под своими настоящими именами, но в той машинописной рукописи, которую я получил, все фамилии, кроме Елены Щаповой и еще нескольких лиц, были от руки переправлены на псевдонимы, видимо, по совету кого-то сведущего (в некоторых местах, однако, Эдуард, по невниманию, пропускал переправку, в итоге я знал, о ком идет речь).

По поводу Щаповой случилась некая перепалка. Я тоже для перестраховки сходил к литагенту, и он принялся меня уверять, что это все очень опасное дело, суд и все такое прочее, и что персонаж на всех страницах рукописи должен письменно подтвердить, что не возражает. О чем я и известил Лимонова.

Он мне расстроено ответил, что ерунда, что ей все это совершенно безразлично.

Боков был того же мнения, но я не унимался. Не помню, сколько длилась эта переписка, но, в конце концов, я получил листок, который, по словам Эдуарда, стоил ему целого дня (или недели?) уламывания. Это была страничка рукописи, на которой Елена начертала нечто насмешливое, вроде «Засим подписуюсь». На том я решил успокоиться.

Впоследствии я встречал некоторых героев романа, были среди них и обиженные на автора, но никто не отрицал реальности изображенного. Так что можно рассматривать это как роман, а можно и как исторический документ. Подобно роману Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда».

Я размышлял когда-то: вот Россия прошла великую войну, но единственный роман, который сумел отразить, как это реально выглядело, это «В окопах». Может быть, именно поэтому его, неожиданно издав в глухую сталинщину, в конце концов, запретили, хотя там не было решительно ничего крамольного. Это было просто не похоже на то, что писали про войну все прочие: одни — военные корреспонденты, которые дальше штаба во время затишья к передовой, видимо, никогда и не приближались, другие, хоть и реальные участники, но не хватало таланта. Характерно, что после успеха романа многие упрашивали Некрасова: напишите еще, вы ведь прошли всю войну вплоть до Германии. Он отвечал, как написать? Я ведь тогда был в госпитале, все еще стояло в памяти, как живое, теперь это уже отодвинулось, повторить это невозможно.

Так и Лимонов адекватно отразил другое историческое событие: как впервые люди попадают из реального социализма в реальный капитализм и что из этого получается, во всяком случае, для тех, кто не может или не хочет врасти в новый для них мир. Это было особенно интересно для советских жителей, потому что роман попадал и туда, а там именно это и хотели понять. Теперь все это уже забылось и верится с трудом, но ведь тогда страна была так наглухо изолирована от внешнего мира, что стремление понять, что «там», было как наваждение, сравнимое разве с тем, как, например, верующему хотелось бы заглянуть хоть одним глазком, как там в раю?

Вспоминаю сетования приятеля тех времен: «Вот уезжают люди, но никто не возвращается, чтобы рассказать…» В итоге у жителей было своего рода шизофреническое раздвоение сознания на эту тему. С одной стороны со страниц иностранных журналов и кино, глядел почти парадизный праздничный западный мир, и это образ конкретно подтверждался видом разодетых, сытых и самодовольных западных туристов, фланирующих по улицам наших интуристских городов посреди нашей публики, выглядевшей на их фоне усталой и потрепанно одетой. С другой стороны, в официальных советских СМИ Запад представлялся миром безработицы, забастовок, преступности и расовых беспорядков. В каждой советской голове эти два образа в той или иной пропорции сосуществовали одновременно, и человек отстаивал то одну, то противоположную точку зрения в зависимости от темы спора и позиции собеседника. (Кстати у эмигранта, наконец очутившегося на Западе, эти два вышеупомянутых образа довольно быстро совмещались: оказывалось верным и то, и другое.)

Фактически впервые те подсоветские люди, которым удалось прочесть «Эдичку», смогли увидеть хоть и не лучший аспект Запада, но зато как бы своими собственными глазами. Несомненно, что Лимонов писал и для них, возможно, даже прежде всего для них. И вот какова была их реакция: «осенью 1974-го, для Лимонова задул ветер эмиграции, выдул из страны, перенёс через океан.

А полтора года спустя к нам через океан перелетел в обратную сторону манускрипт романа «Это я, Эдичка». С каким восторгом, взахлёб, читала его наша компания... Ведь именно «Эдичка» и прописал Лимонова в мировой литературе, как Набокова — «Лолита»… (воспоминания Киры Сапгир в «Литературной газете» за 2011 г.)

Роман имел большой успех, и это был единственный номер «Ковчега» который разошелся полностью. Очень быстро роман был опубликован в полном объеме на русском в США и на французском в Париже. Быстрая публикация на французском оказалась возможной благодаря счастливому стечению обстоятельств.

Николай Боков, соредактор «Ковчега», самиздатская сатира которого «Ваня Чмотанов» была переведена на французский и имела успех, был приглашен на самую влиятельную в то время литературную телепередачу «Апостроф» (куда, между прочим, впоследствии так никогда и не попал Лимонов, хотя старался) и там очутился рядом с издателем Жан-Жаком Повером, любителем эротической и скандальной литературы, что оказалось весьма кстати. В итого роман вышел, но под безобразным названием «Рослые негры предпочитают русских поэтов», которое заставило поморщиться в числе прочих и самого автора. Но главное было сделано. А потом пошли переводы на другие языки.

Причем публика, во всяком случае, русскоязычная, резко разделилась на два лагеря: у одних «Эдичка» вызывал восхищение, у других отвращение.

Конечно, матерщина, неприкрытый секс, гомосексуализмы были тогда совершенно в новинку для русской литературы и вызывали шок, теперь-то этим никого не удивишь. Тем не менее, очень многие благопристойные дальше некуда люди не шокировались почему-то. Ведь там, кроме прочего, развернута красивая любовная драма. Думаю, что хулители романа убеждены, что все те «гадости», которые описывает Лимонов, выдуманы им специально, чтоб эпатировать читателя.

Не без того, конечно, но дело-то в том, что они не выдуманы. Вспоминаю слова одного «неверующего»:

— Не так уж все достоверно, например, сцена с негром.

— Она была. Вскоре после публикации «Эдички» я был в Нью-Йорке и зашел к Бахчаняну, другу Эдуарда. Там на меня набросились: «А вы знаете, там все написано, как было (будто я сам того не знал). Однажды к нам является Лимонов, весь растерзанный, взъерошенный, и говорит потерянно: «Меня только что негр выеб в Централ парке...».

От себя добавлю: в этой сцене есть одна фраза, выдумать которую невозможно, или же нужно быть действительно очень талантливым сочинителем. Так что предоставляю неверующим самим сделать этот нелегкий выбор.

Гомосексуалистом Лимонов не был, но его должно было гнать писательское любопытство: чтоб хорошо описать, нужно испытать. Сила Лимонова в том, что он пишет о себе и то, в чем другим людям трудно сознаться: и хорошее, и плохое — он все тащит в литературу. Причина двоякая: с одной стороны, Лимонов по природе довольно откровенный человек и склонен рассказывать про себя то, про что другие предпочитают умалчивать, с другой стороны, он понимает, что автобиографий написано сколько угодно и множество из них похожи одна на другую, потому что люди врут про себя. Чтобы выделиться, чтобы продать, нужно быть предельно откровенным. По принципу «Все на продажу!» «Все для победы!» Ведь он борец, и это его борьба.

Тогда победа была. Вот что вспоминает Виталий Амурский (Париж), поэт и радио-журналист:

— Это была, бомба, я был потрясен. Я прочел его еще эмигрантском «Эхе».

— «Ковчеге».

— Да, «Ковчеге». Ничего подобного в эмигрантской литературе никогда не было. Да, то было другое время… В ту пору было еще одна книга, которая вызвало подобный шум — «Прогулки с Пушкиным» Андрея Синявского, тоже провокационная, но в другом плане. Когда вышел следующий лимоновский роман «Записки неудачника», я был в Австрии. Я поспешил его достать и, наконец, нашел в Мюнхене, но бросил, не дочитав. Это было уже совсем не то. Лимонов вообще не писатель. Больше я его не читал. И не буду, не уговаривайте.

А вот отклик из-за океана. Г.С. (Нью-Йорк), беседуя с Иосифом Бродским, предложила определение:

— Талантливый, но Смердяков.

— Смердяков, — подтвердил поэт.

Эмигрантская пресса прибегла тогда к испытанной тактике замалчивания романа: дискутировать — только привлекать внимание к неугодной личности.

Игнорировать! Боков пробил этот заговор молчания своей статьей «Нарцисс на асфальте Нью-Йорка» в «Русской Мысли», где он работал.

Он стремился защитить Лимонова от обвинений в корыстном просоветизме и увести читателей от скандальных аспектов «Эдички» к основному лейтмотиву книги, — к страданию неудовлетворенной страсти мужчины, оставленного любимой женщиной. Не улучшив репутации Лимонова в общественном мнении эмигрантского гетто, эта статья повредила скорее Бокову как сотруднику «Русской Мысли». Назревало его увольнение.

Другой жертвой романа стал сам «Ковчег». Вообще журнал стал возможен благодаря Петру Ивановичу Романенко, владельцу типографии. Как и многим из первой эмиграции, ему пришлось нелегким трудом пробивать свой путь в жизни, долго он работал официантом, но, в конце концов, все же «выбился в люди». Помню, он говорил мне: «Ну что деньги, что с ними делать? Купить себе бочонок икры — так она их ушей у тебя полезет!

Надо сделать что-то настоящее…»

Настоящим для него представлялся журнал. Теперь нужна была редакция.

Я обратился к довольно известному в то время писателю Владимиру Марамзину, с которым был знаком. У того были свои проблемы с эмигрантской общественностью: она ему объявила бойкот за то, что на процессе в Ленинграде он струсил и повел себя недостойно. Судили же его в Союзе за то, что он собирал материалы о знаменитом опальном ленинградском поэте Иосифе Бродском.

Далее следуют мои домыслы: никаких доказательств не имею, просто так мне в то время представлялось это дело. Настоящим диссидентом Марамзин не был, он был талантливым писателем, писал повести и рассказы, которые не то чтобы на советскую власть нападали, но писаны были в таком стиле, что власти этой были противны, и надежда на публикацию была ноль. Тогда Марамзин задумал эмигрировать, но понимал, что без диссидентского багажа выезжать глупо — кому ты там нужен? А вот с диссидентскими заслугами — совсем другое дело. И вот начинает он собирать материалы о Бродском— но тут случается прокол: его арестовывают, судят и вместо высылки на Запад с почетом ему светит верный срок в лагерях. И тут он ломается.

Так что журнал представился Марамзину подходящим выходом из ситуации.

Но и тут случилось препятствие, и этим препятствием оказался я, ибо хотел создать широкую редакцию, привлечь Николая Бокова и других, для Марамзина же я и сам-то был лишний. В итоге вместо одного эмигрантского журнала возникло два. Марамзин отправился выпускать свое «Эхо», набранное на обычной пишущей машинке, и выпустил-таки 14 номеров. Мы же с Боковым остались при типографии, но «Ковчег» закончился на 6-ом номере, и виной тому был опять же «Эдичка». Дело в том, что сам Романенко журнал, тем более авангардистский, не читал, а передавал своей матери.

И вот после третьего номера с Лимоновым мать говорит к сыну: «Петя, да там же жопники!» (понимай гомосексуалы) — и показывает соответствующие места. «Что про тебя теперь скажет «Рю Дарю?»» (имеется в виду известная парижская церковь). Петр Романенко и так был уже в изрядных долгах, так что вскоре Боков мне удрученно сообщил: «Наш Петруша отвалил…» Однако, «Ковчег» еще продержался некоторое время.

Роман же продолжа свое литературное шествие. «Эдичка» так и остался самым известным из романов Лимонова. Если верить Википедии, только издательство Глагол в России выпустило в 1991-1993 годах 600 000 экземпляров.

Вслед за романом Лимонов в 1980 переселился в Париж.

Его привечали диссиденты Синявские. Говорят, что когда Лимонов впервые появился в их гостеприимном пригородном доме в Фонтенэ-о-Роз, Синявский во избежание встречи со столь одиозной личностью засел на третьем этаже в своем кабинете и больше оттуда не спускался на живописно обставленную кухню, где его жена Мария Васильевна Розанова традиционно принимала гостей.

Она взяла дело в свои руки и стала Лимонова обрабатывать. Лимонов принялся было делиться своими литературными планами: продолжить линию Елены Щаповой.

Мария Васильевна была непреклонна: «Чтобы я больше ничего о Щаповой не слышала».

Впоследствии Синявский привык к визитам Лимонова и даже, будучи сам писателем, восхищался его приемами: «Как свежо, как сильно — «дождь хуярил по улице»»! Это при том, что Синявский в отличие от своей супруги никогда не матерился, разве что, прежде, в свою бытность лагерника-политзаключенного.

А Щапова в лимоновских романах действительно больше не появлялась.

Розанова в своей типографии печатала романы Лимонова «Подросток Савенко», «Молодой негодяй», рассказы, и вообще приняла его под свою опеку в эмигрантском литературном мире, а это было немаловажно, ибо в то время там в политическом плане господствовали две звезды: на первом месте был Солженицын, на втором Синявский, которые, впрочем, меж собой враждовали. (Я говорил М.В. : зачем вы все ссоритесь на радость гебухе? — «А я люблю драться!» — бодро отвечала она, сжимая кулак. В дальнейшем это сказалось: разобщенное и конфликтующее диссидентское движение не сумело сказать своего слова в перестройку, и власть захватили чиновники. Что, впрочем, наверно, было неизбежно: профессиональные политические интриганы всегда дадут фору любителям.)

В разговорах и радиопередачах Розанова повторяла, придуманную ею формулу: «Я держу Лимонова за талантливого писателя.» На что скульптор и издатель И.Ш. с намеком на ее властный характер с иронией замечал: «Здесь у вас ключевые слова «я» и «держу».

В Париже, а это удается писателю-эмигранту чрезвычайно редко, Лимонов завоевал-таки популярность в определенных местных французских кругах — он приглянулся парижской левой фрондирующей интеллигенции: как же, ведь он поносит США, и, какая прелесть, в чем-то оправдывает Советский Союз!

А ведь на поношении коммунизма и основана чуть ли не вся обрыдлая пропаганда продажных сторонников капитала, с которыми мы так геройски воюем!

Через некоторое время Лимонов оказывается в редакции, мягко говоря, неортодоксального французской газеты «Международный идиот», само название говорит за себя. От пребывания в этом журнале у Лимонова где-то сохранились такие строчки: вот сижу я на заседании редакции и думаю — а ведь передо мною будущее правительство Франции! Впрочем, газета впоследствии обанкротилась по причине многочисленных судебных исков более или менее известных персонажей, ею оскорбленных.

На эту заветную тему о власти в психике Лимонова мне запомнился еще один эпизод. В самое глухое брежневское застойное время, когда казалось, что СССР застыл навсегда, Наташа Медведева, его подруга парижского периода, певица и писательница, говорит мне:

— А знаете, он по-прежнему верит…

Я договариваю:

— Достичь высшей власти в России?

— Да.

Лимонов много работает, один за другим выходят и переводятся его романы, но это обеспечивает только очень скромное существование, как, впрочем, и у большинства писателей. На стене его квартирки, которую он снимает в старинном центре Парижа, висел известный советский плакат «Ты записался в Красную Армию?» На другом плакате изображен корабль, типа крейсер, круто рассекающий волны океана, на борту надпись «Ливия» — Лимонов большой поклонник Муаммара Каддафи… Другая путеводная звезда нашего героя.

Но ситуация постепенно ухудшается. Уже и участие в «Международном идиоте» вызывает некоторые сомнения: газета-то заигрывает с «Национальным фронтом», партией, которая в лучших домах Парижа считается неофашистской.

Еще кое-какие сочинения, и до французских друзей Лимонова доходит, наконец, очевидное: а наш левачок-то ведь красно-коричневый! И перед Лимоновым вновь захлопываются все двери.

Но и в творческом плане начинают прорисовываться свои проблемы. Как писал впоследствии французский биограф Лимонова Эммануэль Каррер: «Грубо говоря, у писателя есть три возможности стать известным: выдумывать истории, рассказывать реальные истории или высказывать свое мнение о мире. У Эдуарда же нет никакого воображения.»

Запас неописанных воспоминаний начинал к этому времени подходить к концу, и писать становилось не о чем. Лимонов еще и раньше пытался вырваться из этого кольца, в его формулировке это звучало так: что это я все пишу о себе да о себе, надо написать настоящий роман. В результате появился «Палач». И тут, очевидно, много автобиографического, а то, что выдумано, мне лично, читать было невыносимо, но существуют любители и этого романа.

Иногда Лимонова сравнивают с американцем Чарльзом Буковски, представителем так называемого «грязного реализма». Безусловно, сходство есть, но все же Буковскому было легче. Вот к примеру элементы его рассказа «A Lovely Love Affair». Героя (alter ego самого автора) пустили пожить в квартиру. Он сидит и размышляет: Как хорошо быть одному! Однако, я здесь не один. Потому что в сортире сидит паук. И он за мною наблюдает. Но, он был здесь и до меня, значит, у него есть больше прав на это место, чем у меня. Ничего не поделаешь. (Однако, в конце концов, он убивает паука.) Здесь совершенно неожиданно, и, в общем, очень талантливо, возникают два мотива: один шизофренический: паук за мной наблюдает, другой бомжовский: кто первый занял место (где-нибудь под лестницей, например), тому оно и принадлежит. При таком воображении Буковски мог бы теоретически вообще не выходить из-за письменного стола для наблюдения жизни: образы и ассоциации прут из головы, как пузыри из кипящей кастрюли. И при всем при том Буковски говорил: «В общем всё, что я пишу, — по большей части факты, но они еще приукрашены выдумкой… На девять десятых факта одна десятая выдумки.» У Лимонова нет в резерве даже этой одной десятой…

Что, вообще говоря, непонятно. Вот, например, из его ранних стихов, из знаменитого «Кропоткина»:

Лимонов не видал Кропоткина, и Кропоткин не стрелял в облака, и почему фантазия поэта не передалась писателю, остается загадкой.

Зато в мемуарных зарисовках Лимонов достигает порою настоящих высот. Вот, например, рассказ «Красавица, вдохновлявшая поэта». Дело происходит в Лондоне. Рассказ начинается с сомнительного качества саморекламы, которая, к сожалению, так характерна для нашего писателя. Но потом Лимонова ведут к старой женщине, бывшей известной петроградской красавице, которая была знакома с Осипом Мандельштамом, и тут начинается текст, который, на мой взгляд, приближается к таким мировым шедеврам мемуарных зарисовок, как, например, «Прекрасное дитя» Трумэна Капоте о Мэрилин Монро.

Если Франция закрывалась для Лимонова, то в России открывались для него необычайные перспективы — наступала перестройка. Лимонов переселяется в Москву и там совершает нечто почти невозможное: создает национал-большевистскую партию по своему образу и подобию в том смысле, что и фашизм, и большевизм с давних пор чем-то манили его. Говорят, что сходная обстановка ведет к сходным результатам, и атмосфера растерянности и унижения, царившая в Веймарской республики после поражения Германии в первой мировой войне и породившая национал-социализм, напоминала атмосферу хаоса и дезориентации в постперестроечной России, где необычайно возрос интерес к нацистской эпопее — об этом можно судить хотя бы по изобилию книг, появившихся на эту тему. По мнению Эммануэля Каррера тут Лимонову еще и просто повезло в том смысле, что он занял пустующую экологическую нишу, соответствующую панковскому движению на Западе.

Верно, что Лимонов был антисемитом, но это даже как-то трудно ставить ему в вину. Это тот народный антисемитизм, который впитывают с молоком матери и который уносят с собой в могилу.

Пожалуй, нацболы — это максимум того, что удалось достичь нашему герою на политической сцене, хотя и сама партия напоминала чем-то какую-то подростковую игру, как подметил И.Ш. в своей статье в защиту Лимонова, когда тот попал-таки в тюрьму по обвинению в терроризме, а партия его была запрещена.

Наилучший шанс войти в реальную политику, например, пройти депутатом в думу, случился у Лимонова еще раньше, во время его игр с Жириновским.

Лимонов нужен был Жириновскому затем, что прилично выглядящий популярный писатель рядом с ним на экране мог бы частично компенсировать то вульгарное впечатление, которое производил сам лидер либерально-демократической партии.

Но Лимонов не в состоянии подлаживаться под кого-то, подхалимничать и вообще играть вторые роли. Он всегда должен быть на первом месте, если на свадьбе, то женихом, если на похоронах, то покойником. Дело кончилось тем, что Лимонов попытался расколоть партию и тем лишился единственного серьезного союзника, которого когда-либо имел.

Шли годы, и вот недавно звезда Лимонова еще раз блеснула на парижском небосклоне. Это когда осенью 2011 года Эммануэль Каррер опубликовал «Лимонова» — беллетризованную биографию нашего героя. Роман имел шумный успех, получил престижную премию Ренодо и разошелся тиражом, вероятно, намного превышающим все переведенные на французский язык романы Лимонова вместе взятые. Пусть это хороший роман, умная и добросовестная работа, но этого недостаточно для объяснения такого успеха. Надо думать, французов увлекло то же, что увидел сам Каррер в Лимонове, он усмотрел тут какую-то романтику — неординарную, бунтующую личность с необычной биографией, современного авантюриста.

В романе есть интересная сцена по этому поводу, где Каррер заканчивает интервью с Лимоновым для своего будущего романа: «Я встаю, благодарю его за кофе и за то время, которое он на меня потратил и, уже когда я переступаю порог, он задает мне, наконец, вопрос:

— Все-таки странно. Почему вы хотите писать про меня роман?

Вопрос застал меня врасплох, но я отвечаю ему искренне, — потому что у вас есть, или была (я не помню, какое время я употребил) — совершенно захватывающая жизнь. Жизнь романтическая, опасная, жизнь, которая рискнула войти в историю.

И тут он сказал нечто такое, что меня совершенно подкосило. Со своим сухим смешком и не глядя на меня:

— Говняная жизнь, да.

Подкосило, потому что не лезет ни в какие романтические ворота. И не лезет потому, что романтика у Лимонова и в самом деле имеется, но совершенно другого рода:

«Когда великолепный Муаммар Каддафи в голубом бурнусе или в мундире появляется на экране теле… Обыватели так же хотели бы разъезжать в джипах в сопровождении гвардии девушек в беретах и с «Калашниковыми» Каддафи — экстраординарное живое свидетельство того, что сказочный вариант жизни возможен и сегодня». (из «Дисциплинарного санатория»)

Он таки пронес образ «красивой жизни» — в представлении подростка из пригородной шпаны — через все перипетии своей одиссеи! И вместо подобной феерии его жизнь обернулась довольно-таки аскетическим существованием, где было немало бедности, много труда и дисциплины, да еще и тюрьма случилась, теперь уже года двигались к закату, а красивая жизнь так и не наступала.

И подросток Савенко в нем не взрослел.

В довершение ко всему окружающие каким-то образом догадывались об этом, потому что не принимали его вполне всерьез. Почему-то звали «Эдиком» « Точно так же кричит толпа и в Москве «Эдик!», но тогда в Краснодаре впервые я подумал: «А почему собственно Эдик!» Жириновского вон никто и никогда не называет Володей? А почему интересно?» (из «Лимонов против Жириновского»). А потому что солидности нехватает. У Жириновского она есть, а у Лимонова нету. Народ в политике мало что понимает, но немало чувствует. В Жириновском он чувствует мужа, а в Лимонове мальчика. Несолидные политики никому не нужны. Да Лимонов и не политик вовсе, хотя бы потому, что ничего в этом деле не понимает.

Он недоумевал, почему определенные политики его хвалят, порой мысли его перехватывают, но никто (кроме однажды Жириновского) к себе его берет?

Да не берут потому, что чувствуют, что не политическое это вовсе животное, положиться на него никогда будет нельзя, и кому вообще нужны юношеские выкрики о вооруженной борьбе и революции в стране, где даже и забастовок-то нету?

Пусть не политик, зато Лимонов борец, и из тех, которые никогда не сдаются.

Он даже пересилил себя и принялся отстаивать демократию, над которой всегда издевался. Потому что вознадеялся хоть тут прорваться. Уличные демонстрации, схватки с милицией, аресты, снова демонстрации. Воистину редкостное упорство и отвага. Его борьба...

Он заявлял, что станет президентом России на выборах 2012 года. Но даже кандидатуру его отвергли. Улетучиваются последние воображаемые надежды.

И тогда на своем блоге он не удерживается от уже почти безумных проклятий: « От политической безвыходности появится благородный русский терроризм Русские мальчики с терроризмом обязательно вылезут, им ведь трагизм нужен, им трагизм подавай, их русские матери такими рожают. А у русских матерей — русская душа, так вот. А над нами — Бездна Хаоса, а у русской души с Бездной Хаоса ежедневная связь».

Аминь.

независимый бостонский альманах «Лебедь», №664, 21 октября 2012 года

Эдуард Лимонов, «ЭТО Я, ЭДИЧКА»

Владимир Панов

Прочитал. От первой до последней буквы. Включая две сцены ахтунга, благодаря которым роман и получил такую широкую известность, а её автор вот уже которое десятилетие пытается всем доказать, что он не гомосек.

Т.к. я абсолютно уверен, что никто из моих браз и сист не читал эту книгу, а лишь только слышал о ней, всякий раз при упоминании одного её названия презрительно фыркая: «Фууу! Гомосятина!!» — я попытаюсь честно и адекватно высказаться на сей счёт.

Это первый роман автора, написанный им в 33-х летнем возрасте, к тому времени как он уже третий раз женился и переехал жить в США. К моменту расставания со своей третьей женой Еленой, которой, в принципе, и посвящён этот роман (и следующий «Дневник неудачника»), Эдичка работал журналистом в одной эмигрантской газете, получал нищенскую зарплату и мечтал издать свои стихи, которые пользовались спросом на родине в СССР, «и которые нахуй тут никому не были нужны» (с)

Роман «Эдичка» целиком и полностью посвящён жизни автора спустя полгода после его окончательного расставания с Еленой. Это довольно слезоточивая исповедь о несчастной страстной любви безработного к тому времени, нищего полуопустившегося человека, интеллектуала, интеллигента и поэта, получающего нищенское пособие по безработице, вынужденного жить в самой дешёвой гостинице Нью-Йорка, питаться дерьмом и экономить на всём. Книга чуть менее чем полностью насыщена депрессивными рассуждениями о несправедливости мироустройства, неравенстве, призывами к борьбе, а также многочисленными сценами гетеросексуальной ебли (да-да, дорогой друг, там он ебётся и с женщинами тоже!), дикой страсти и романтики, ну и ярких позитивных моментов тоже хватает. Не чернуха, читается легко, хотя концовка буквально кипит сценами измен, унижений, суицидальных мыслей и прочих кошмаров безответно влюблённого человека, обезумевшего от отчаяния и безысходности. Видно, что Лимонов писал, находясь «под впечатлением», с ещё свежими воспоминаниями..

Роман богато, но уместно насыщен ненормативной лексикой, что придаёт дополнительной остроты. Стиль мне немного напомнил творчество Юза Алешковского) — хотя у последнего всё было куда веселее.

Что касается двух присутствующих в повествовании сцен пассивной гомоебли с бомжующими ночными неграми Нью-Йорка,— я думаю, автор включил их в роман для остроты ощущений, чтобы максимально полно передать бесконечное одиночество, отчаяние и безысходность положения несчастного главного героя, возненавидевшего всех женщин; не прекращающего поиски человека,— не важно кого, лишь бы был способен его полюбить, помочь и поддержать. Там даже стиль изложения заметно отличается. Моё мнение, что либо это даже не Лимонов всё это описывал, либо писал это под иным углом восприятия. В общем, я не верю, что автор имел гомосексуальный опыт, и это моё твёрдое убеждение.

Моё мнение: прочесть нужно. Я вот например жалею, что решился прочесть роман только сейчас, купив ридер — в электронной версии в ноуте находился уже как минимум год. Много ценных мыслей и выводов почерпнул бы ещё тогда, нда…

Для «затравки» рекомендую начать с «Дневника неудачника» — это почти о том же, только в «лайт»-версии и без гомосятины.

Автор талантище вопщем! Имхо.

«uvova.LiveJournal.com», 22 ноября 2012 года

Долматова убили, считают нацболы

Скандал • Надежда Гужева

На прошлой неделе в среду хоронили активиста «Другой России» Александра Долматова (найденного мёртвым рано утром 17 января в депортационном центре голландского Роттердама). Панихида не обошлась без мордобоя.

Проститься с соратником пришли с полсотни нацболов во главе с Эдуардом Лимоновым, который все два часа панихиды (она проходила в Москве, а похороны — в Королеве) простоял навытяжку перед закрытым гробом, и несколько старушек. Мама Александра Людмила Николаевна изредка утирала слезу. Сил плакать, видимо, уже не осталось.

Около 11 в зал вошёл Сергей Удальцов. Возложил цветы, постоял в проходе и отправился на выход, где был окружён журналистами с диктофонами и камерами. В этот момент кто-то из нацболов крикнул: «Удальцов, иди домой, хорош пиариться!» Сергей реплику проигнорировал и продолжил отвечать на вопросы. Тогда из толпы выскочил рослый парень и ударил Удальцова в челюсть. Тот не растерялся и ответил. Завязалась потасовка. Полиция не вмешивалась — дерущихся растащили зеваки. Когда шум немного утих, стражи порядка отвели зачинщика драки в автобус. А потом задержали ещё одного нацбола — Сергея Медведева.

— А этого-то за что?— спросила я у полицейского.

— Там разберутся,— сурово ответил тот.

Как сообщили позже в полиции, основного обидчика Удальцова зовут Михаил Шилин. Во время драки он все время повторял одну и ту же фразу: «Привет тебе от Пионера!» Пионер — давнее прозвище Александра Долматова.

— Я о его смерти узнал из газет,— вспоминает друг и сосед Александра Сергей.— В самоубийство не верю. Мы виделись с ним в последний раз незадолго до его отъезда, он просто излучал позитив.

— Там, в Голландии, насколько я знаю, Саша планировал для начала устроиться грузчиком,— рассказал соратник Долматова по партии Дмитрий.— Уехать туда его вынудили. После задержания на Болотной (6 мая.— Ред.) МВД не оставляло его в покое. Уверен, что его убили спецслужбы.

Предсмертная записка Александра Долматова вызывает у них сомнения в подлинности. Как утверждают близкие, в записке встречались орфографические ошибки, а у Долматова была абсолютная грамотность.

Матери Александра Долматова и российские, и голландские власти обещали, что дело будет расследовано. Оппозиционеры, однако, не верят в эти обещания и настаивают на независимом расследовании.

— Парень, который ударил Удальцова, был другом покойного,— между тем разъяснял пресс-секретарь «Другой России» Александр Аверин.— Его можно понять. Удальцов зашёл всего на пять минут, а потом стал раздавать интервью. По-моему, это неправильно. Он получил за своё поведение.

Пресс-секретарь, судя по всему, не заметил, что вождь «Другой России» Эдуард Лимонов тоже после панихиды общался с прессой. Видимо, ему можно — все-таки вождь… Думается, если бы на панихиду пришёл Алексей Навальный или, не дай бог, люто ненавидимый Лимоновым Немцов, все закончилось бы примерно так же. А то и хуже.

…Александра Долматова похоронили на кладбище под Королёвом, где он жил и работал.

Кто виноват в смерти Долматова?

Сергей Удальцов:

— Наверное, на каждом из нас есть своя доля вины. Но в первую очередь на тех, кто вынудил его уехать из страны. Его держали в состоянии страха, это ненормально.

Эдуард Лимонов:

— Я несу ответственность, когда люди идут на наши мероприятия. А за конкретный случай и причину давления… Всё началось 6 мая на Болотной, своим я туда ходить не рекомендовал.

обмен оплеухами

Чтобы закрыть тему с дракой на панихиде по Долматову. Лимоновцы врут, когда говорят о каком-то пиаре посторонних тем с моей стороны. Я отвечал журналистам только на вопросы про Долматова и говорил про него очень хорошие, искренние слова. Других тем не затрагивал. Лимоновцы, к сожалению, сегодня нацелены на раскол нашего общего протестного движения. В этом они однозначно подыгрывают Кремлю.

@s_udaltsov (Twitter.com)

Удальцов к драке припутывает «Кремль». Сергей, тебя отп…л не Кремль, но ребята, сидевшие в тюрьмах от Кремля. В таких тюрьмах, куда ты никогда не входил. Если они тебя п…ят, значит, есть за что…

Limonov-eduard (Livejournal.com)

«Собеседник», №5(1446), 13–19 февраля 2013 года

Невыжатый Лимонов

Олег Бондаренко

22 февраля писателю, политику и поэту Эдуарду Лимонову исполняется 70 лет. Понятия «Лимонов» и «70 лет» соотносятся друг с другом примерно так же, как «секс-наркотики-рок-н-ролл» и «самодержавие-православие-народность». И тем не менее это факт. Певец молодой и дерзкой силы отмечает свой седой юбилей в окружении более чем полусотни книг и двоих детей — 6-летнего Богдана и 4-летней Александры.

Даже ярые недоброжелатели вряд ли станут отрицать, что практически полностью автобиографичный писатель Эдуард Лимонов при жизни стал классиком. А значит, в русскую литературу вошла вся его жизнь. «Дневник неудачника», «У нас была великая эпоха», «Молодой негодяй», «Подросток Савенко», «Это я, Эдичка!», «История его слуги», «Дисциплинарный санаторий», «Девочка-зверь», «Убийство часового», «Анатомия героя», «В плену у мертвецов», «Книга воды», «Священные монстры»… Эти книги украшают не столько полки, сколько сознание миллионов. К какому-нибудь 2050 году из литературной памяти народной напрочь исчезнут фамилии Минаева и Стогова, Толстой и Донцовой. А Лимонов останется. Как он сам сказал о себе в одном из недавних интервью, после выхода мирового бестселлера «Лимонов» на Западе помимо ikra, sputnik, perestroika будут знать еще и Limonow.

Но в современной России Limonow — антигерой нашего времени. Человек, всей свой жизнью демонстрирующий нежелание быть «таким, как все», просто обязан диссонировать с обществом, в котором приспособляемость — лучшее из качеств. Назло всем Лимонов остается инаковой одиночкой. В 2000-е, когда либералы с надеждой смотрели на Путина, Лимонов был его главным ненавистником. Сегодня, когда тренд сменился, Лимонов стал главным обличителем оппозиции. И остается одним из немногих примеров следования своим собственным взглядам.

Он несистемен — и в этой несистемности всегда страшно одинок. Убегая от одиночества, он создал ныне запрещенную партию национал-большевиков. В романе «Девочка-зверь» его герой так видел свою старость: «Писатель вздрогнул, ужаснувшись мысли, что и он через 25 или 30 лет будет таким же беспомощным, жалким стариком, которого всякий, даже самый несмелый молодой хулиган, непременно будет пытаться ограбить на улице или столкнуть под поезд метро. А молодые… будут брезгливо сторониться. Кому, …, нужен старик. «Если только я не обзаведусь юношами с автоматами к тому времени»,— бесстрастно отметил писатель».

Вот Лимонов и решил обзавестись такими «юношами бледными со взорами горящими». Уже немолодому, вернувшемуся из эмиграции писателю нравилось быть умудренным гуру в сотнях ищущих правду молодых глаз конца 90-х. Помню его еженедельные собрания по понедельникам в бункере НБП, на которые могли прийти все желающие. Лекции о том, как будем делать революцию и строить другую Россию. Из подвала на Фрунзенской писатель Лимонов, меряя шагами пространство, маршировал в политику, выпускал стилистически прекрасную газету «Лимонка». Планировал скандальные, но абсолютно европейские по духу «акции прямого действия» в отношении чиновников и госучреждений. Мысленно захватывал власть в Северном Казахстане, чтобы объявить о создании «Русской Республики», и, наконец, уезжал в это свое «прекрасное далеко», чтобы на подъезде к нему быть арестованным и отправиться на 4 года в тюрьму.

Государство никогда не терпело революционеров, расшатывающих систему. Поэтому отдельные его представители делали все, чтобы посадить в тюрьму как можно больше нацболов, а их главного обложить невероятными судебными исками. Но Лимонов не сдался. Вероятно, где-нибудь во Франции, если бы захотел, он имел шанс стать официальным политиком. Благодаря своему французскому гражданству мог, например, избраться в Европейский парламент и грозить сейчас своими идеями с брюссельской трибуны. Как сделал лидер парижской студенческой революции 68-го года Даниэль Кон-Бендит, избравшись в Европарламент по списку «зеленых». Но Лимонов предпочел путь наибольшего сопротивления.

В 2011 году он отказывается от французского гражданства ради иллюзорной попытки баллотироваться в Президенты России в качестве единого кандидата от оппозиции. Естественно, его не признают таким сами оппозиционеры, а Центризбирком предсказуемо отказывает в регистрации. Но в этом весь Лимонов, которому мало и журавля в небе.

По жизни не скромничая, он любит сравнивать себя с диктаторами прошлого: Лимонов и Сталин, Лимонов и Муссолини, Лимонов и Пиночет. В одной из книг его герой признается: «Душа моя была на стороне Бенито. К народу душа моя никак не лежала. Угодливый, восторженный, этот народ вопил меньше часа назад, в начале фильма, под миланским балконом в восторге и обожании от лицезрения своего Цезаря. Теперь, когда Цезарь висел куском мяса, как туша дикого кабана в мясном магазине, мертвый и безопасный, шакалы имели храбрость приблизиться к нему».

Лимонову нравятся сильные личности. Очевидно, и в президентских выборах он хотел поучаствовать в продолжение своей книги «Лимонов против Путина». Но официальным политиком в России Лимонову быть запретили. Засудили его партию, разогнали региональные структуры. «Наши «Миги» сядут в Риге!» — такой нацбольский слоган, конечно, не мог быть уместен во времена закупки «Мистралей» и откатов «сердюковщины» под эгидой «поднятия с колен». Как и многие другие лимоновские лозунги.

Парадокс, но Эдуард Лимонов, плоть от плоти русской литературы, и в советское, и в новое время выглядит в ней изгоем. Вот как он сам объясняет, почему: «Большинство писателей в мире принадлежат к мощному содружеству, к секте, к ложе сильнее масонов и сильнее евреев, к космополитическому классу интеллигентов. Интересы их класса ближе им интересов народов, в которых они родились. За своего Пастернака, или Гавела, или Рушди они глотку народам перервут. И советскому, и мусульманскому. Любому. Я же в моей кепочке, приросшей ко мне, не разделяю интеллигентских верований и предрассудков, но разделяю рабочие». Таких, как Лимонов, нигде не любят. Такие никому не угодны. Но, похоже, именно в этом их историческая и литературная ценность.

В свои 70 лет «старик Лимонов», я уверен, по-прежнему мечтает о славном конце. Убийство Деда Хасана в его 75 было для него хорошим примером — вот так, прожив славную жизнь, и в 75 лет быть еще кому-то нужным до снайперского выстрела! Однако, несмотря на все эти благоглупости, пожелаем Эдуарду Вениаминовичу долгих и плодовитых лет писательской и общественной жизни.

А закончим словами его героя. «На большой бизнес с продажи моих фотографий можешь не рассчитывать,— сказал я чудовищу.— Я намерен пережить тебя. И все возможности для этого у меня есть, ибо моей бабке Вере только что стукнуло девяносто шесть, а прабабка Прасковья умерла в 104 года. Так что удовольствия не будет».

«Московский комсомолец», 21 февраля 2013 года

Случай портного

Ольга Матич

Лимонов с пишущей машинкой, швейной машинкой и автоматом.

Имя Эдуарда Лимонова я впервые услышала в 1975 году от Василия Аксенова, когда тот гостил в университете Калифорнии в Лос-Анджелесе. Демонстрацию своих элегантных брюк Аксенов сопроводил именем портного, добавив, что он московский поэт-авангардист. Несколько лет спустя Саша Соколов, с которым я дружила, дал мне почитать скандальный роман «Это я — Эдичка». Новизна авторского голоса произвела на меня впечатление. Описание пиджака «национального героя» Эдички, сшитого им в Москве из 114 кусков, напомнило мне о клетчатых брюках Аксенова. В результате у меня еще тогда сложился образ поэта как портного, строчащего то на пишущей, то на швейной машинке.

Мы познакомились в 1980 году, когда Лимонов приехал в гости к Соколову в Лос-Анджелес. И тот, и другой отстаивали право русской литературы на независимость от политики, что не соответствовало эмигрантским диссидентским ценностям. На организованной мной в 1981 году конференции, посвященной литературе «третьей волны», Лимонов и Соколов участвовали в секции под названием «Вне политики». Никому и в голову не могло прийти, что однажды Лимонов станет политическим деятелем.

Из нашей первой встречи мне особенно запомнилось отношение Эдика к моей пятнадцатилетней дочери, с которой они быстро нашли общий язык. Летом мы с Асей приехали в Париж и много гуляли по городу втроем. Когда мы с Эдиком видимся в Москве, он всегда спрашивает про Асино здоровье. Вопреки нарциссической репутации Лимонова, я знаю его с другой стороны — как человека внимательного и чуткого.

На конференции Лимонов вел себя вызывающе — свое выступление он начал словами о том, что, к своему сожалению, принадлежит к русской литературе: «Я с удовольствием родился бы здесь и принадлежал бы к американской литературе, что мне гораздо более к лицу». Это высказывание тоже никак не укладывается в его постсоветский образ русского националиста и вождя Национал-большевистской партии. Но, как он сам напишет много лет спустя, в тюрьме, ему свойственно радикальное «переодевание». Я бы сказала, что для него переодевание — метафора вечного поиска своей идентичности, начавшегося в рабочем поселке в Харькове, продолжившегося в богемной Москве, «на дне» Нью-Йорка, в Париже и, наконец, приведшего его в политику и тюрьму постсоветской России.

Лимоновская чуткость по отношению к другим проявлялась тогда, когда он выходил из роли провокатора. Помнится, после длинной прогулки по Нью-Йорку (тогда же, в начале восьмидесятых), он повел меня в гости к бывшей жене известного американского художника Фрэнка Стеллы. Там были эмигрантские художники-концептуалисты: Александр Косолапов, автор популярной соцартовской картины «Ленин — „Кока-Кола“», и Маргарита и Виктор Тупицыны. Я ни с кем из них не была знакома, а фамилию Тупицын услышала впервые. Не поняв, что она относится к присутствовавшей паре, я приготовилась отпустить тупую реплику, но Эдик каким-то внутренним чутьем это понял и незаметно для других меня остановил, предотвратив неловкость.

Со своей третьей женой Натальей Медведевой Лимонов познакомился в один из приездов в Лос-Анджелес из Парижа в начале восьмидесятых. Он нуждался в деньгах, и я устроила ему выступления в университетах Калифорнии. Наташа была роковой женщиной и хулиганкой; это его в ней и прельщало — не говоря уже о внешности красотки из модного глянцевого журнала: такие женские свойства привлекают Лимонова до сих пор. Уже в Париже, куда она за ним последовала, мне показалось, что Эдику с ней не справиться,— это впоследствии подтвердилось, но вызов был брошен и принят. Бросать и принимать вызов всегда было жизненной стратегией Лимонова, хотя в личной жизни укрощение роковой женщины кончалось для него неудачей. Его возлюбленные, начиная с Елены Щаповой, в конце концов его бросали, нанося ему одну и ту же травму. Если говорить языком психоанализа — Лимонов раз за разом наносил себе нарциссическую рану, не справившись с очередным вызовом. Как он признался мне много лет спустя, его родители в нем не нуждались — их отношения друг с другом не предусматривали третьего.

С освоением географических пространств — вызовом иного рода — Лимонов справлялся куда успешнее. В его первом романе «Это я — Эдичка» автобиографический герой заучивает Нью-Йорк как свои пять пальцев и создает собственный географический атлас города. Одинокий и брошенный, он называет Нью-Йорк своим другом: «Я — человек улицы. На моем счету очень мало людей-друзей и много друзей-улиц. Они, улицы, видят меня во всякое время дня и ночи, часто я сижу на них, прижимаюсь к их тротуарам своей задницей, отбрасываю тень на их стены, облокачиваюсь, опираюсь на их фонари. Я думаю, они любят меня, потому что я люблю их, и обращаю на них внимание как ни один человек в Нью-Йорке».

Таким же образом Лимонов овладел Парижем. Когда я в последний раз навещала его там, он встретил меня в советской военной форме и крайне удивил, сообщив, что это форма его отца-офицера. Наташа язвила, что Эдик хочет передо мной покрасоваться. Те несколько раз, что я наблюдала их вместе, она над ним по мелочам издевалась, а он смущался. Эдик Наташу очень любил.

Тогда я, конечно, не поняла смысла его очередного переодевания, не поняла, что он готовился к новой идентичности солдата, применение которой он нашел в новом (географическом) пространстве — в войне сербов против хорватов и боснийских мусульман.

Вскоре после встречи с Эдиком в форме советского офицера я увидела его по телевизору — в Боснии, в сопровождении сербского националиста Радована Караджича. Фильм снял польский режиссер Павел Павликовский для BBC. В нем есть кадры, на которых Лимонов стреляет из пулемета в сторону Сараево, что, разумеется, меня возмутило, но и потрясло. Я немедленно позвонила ему в Париж, чтобы выразить глубокое возмущение. В ответ он произнес монолог в адрес западных либералов (к которым причислил и меня), защищающихся от «живой жизни» гуманистическими убеждениями. Париж он назвал «кладбищем»; ему же, сказал он, нужны сильные ощущения, такие, как запах крови! Меня как западного либерала — и не только — образ Лимонова с пулеметом, сознающего, что именно в таком виде он будет запечатлен на пленке, мягко говоря, оттолкнул. Для меня все это стало омерзительным примером его эксгибиционизма.

После телефонного разговора с Лимоновым о стрельбе в Сараево я потеряла его из виду. В середине 90-х, у входа в метро в Москве, мне попалась на глаза газета «Лимонка»; она напомнила мне о нем, и я ее купила. Она действительно оказалась газетой Лимонова, и я позвонила в редакцию, чтобы узнать, как его найти. Хотя я не назвалась, знакомый голос ответил: «Оля, это я — Эдик». Он пригласил меня в гости, но встреча вышла напряженной: я критиковала его за Сербию и национал-большевизм, а он меня — за затхлые интеллигентские взгляды. Он больше обычного хвастался своими успехами и всячески самоутверждался.

Размышляя ретроспективно о его сербской авантюре, остающейся для меня камнем преткновения, я полагаю, что так он зализывал свою рану от разрыва с Медведевой. Психологически он заменил одну войну — с Наташей — другой. Как напишет сам Лимонов в тюремной «Книге воды»: «Я инстинктом, ноздрями пса понял, что из всех сюжетов в мире главные — это война и женщина».

Классовые различия приобрели в постсоветской России значение, напоминающее о дореволюционных временах, Лимонов же с самого начала любил эпатировать интеллигенцию. При этом, будучи человеком больших амбиций — социального, а не материального характера,— он к ней тянулся. Но в один из моих визитов к нему в Москве он сказал: «Русская либеральная прослойка стала классом, в который такому человеку, как я, войти трудно».

Уже в Москве — незадолго до его ареста — я привела к Лимонову молодого слависта Драгана Куюнджича, родившегося в Нови-Саде и в детстве жившего в том же доме, что и мой муж Владимир Матич. В жизни Эдика это было время Насти Лысогор — она никогда не видела живого серба и очень оживилась от нового знакомства. Время от времени, перебарывая смущение и подымая на него глаза, Настя неловко хихикала и повторяла: «Смешной серб». Серб же увез с собой в Америку подшивку «Лимонки», которая теперь хранится в библиотеке Калифорнийского университета в Беркли.

Настя была смешливой девушкой с поразительным румянцем на еще детских щечках. Лимонов вел себя с ней скорее как отец и учитель, гордый своей воспитанницей. Эдик рассказал мне, что Настя пришла к нему за день до московского урагана 1998 года; пришла она с целью вступить в молодежную партию национал-большевиков, в которой Лимонов разыгрывал перформанс «вождя». Его любовь к панку-подростку вызвала у меня мысль, что он, наконец, освободился от своего пристрастия к гламурным женщинам. Настя оказалась верной спутницей и подругой, дождалась его возвращения из тюрьмы, но вскоре они разошлись: у Лимонова появилась новая гламурная красотка — актриса Екатерина Волкова. Так получилось, что я увиделась с Эдиком в день его разрыва с ней. Он жаловался на ее буржуазность, на обвинения в том, что он плохо содержит семью, что в обращении с сыном (у них двое детей) то слишком строг, то слишком тискает мальчика, на тещу, которая считала, что Екатерине нужно с Лимоновым развестись, а то у нее отберут квартиру и все имущество (это было связано с иском за клевету в размере полмиллиона рублей, в 2007 году предъявленным Лимонову московским мэром Юрием Лужковым).

Я люблю рассказывать московским знакомым о своих встречах с Лимоновым — возможно, чтобы их провоцировать. Более серьезное объяснение — моя давнишняя роль посредника между плохо совместимыми людьми. Желание находить нечто общее, чтобы преодолеть различия, было у меня уже в детстве. Думаю, что моя психологическая установка на медиацию основана на желании свести воедино свои собственные «несовместимости», прежде всего — русскую и американскую идентичности. Мой самоанализ может показаться читателю надуманным, но мне кажется, что в моей апологии Лимонова имеет место медиация между ним и теми, кому я о нем рассказываю. В этом проявляется и установка на пресловутый американский компромисс.

В случае Лимонова главное даже не посредничество, а то, что мне с ним всегда интересно; меня увлекает его стереоскопическая, противоречивая личность: с одной стороны, замечательный поэт и прозаик, эстет, вечный романтик, хороший друг, нежный отец, дисциплинированный работник, портной, слуга нью-йоркского миллионера, а с другой — неисправимый нарцисс-эксгибиционист, фашиствующий политик, увлеченно восславляющий себя. Лимонов интересен мне своей «сюжетностью», тем, что он прожил много жизней, тем, что его жизнь можно читать, как приключенческий роман, к чему талантливо сконструированная личность Лимонова всячески располагает. Мне нравятся богатство ипостасей и смелость Лимонова, они заслоняют его любовь к саморекламе, а также те его убеждения и поступки, которые в случае другого человека меня бы отталкивали.

К тому же со мной Эдик всегда вел себя дружески. В последние мои визиты к нему он готовил ужин, я приносила вино, и мы болтали о том о сем, расспрашивая друг друга о детях и обмениваясь историями о них. Гордый отец, он показывал мне фотографии своих; однажды подарил фото красивого маленького Богдана. Но мне показалось, что больше всех он любит свою младшую дочь Александру — за ее упорность и умение постоять за себя.

Эдик всегда спрашивает о наших общих знакомых, живущих за границей, которые, бывая в Москве, за редкими исключениями его не навещают. Помню, как уже после тюрьмы он ностальгически сказал: «Хорошо бы было, если бы с нами сейчас сидел Саша», имея в виду Соколова. Иногда он вспоминает Наташу — в основном по-доброму, хотя она его много мучила, а он страдал и писал; он не раз говорил мне: «Я пишу, когда больно». После смерти Бродского, которого он воспринимал как соперника, Лимонов говорил, что ему стало менее интересно писать, хотя, пока тот был жив, он злобно о нем высказывался — правда, иногда и справедливо. Победа над соперниками оставалась его мечтой, мечтой подростка Савенко из харьковского рабочего поселка. В связи с его навязчивой идеей победить всех и вся мне запомнились его слова по поводу первой победы Обамы на выборах — о том, что это была высшая историческая точка, достигнутая «сыном Кении», дальше все будет катиться под гору.

В нашу последнюю встречу, накануне традиционного митинга «Другой России» на Триумфальной площади 31 октября (2010 года), между звонками организаторов и разговорами о политике Эдик продекламировал наизусть большую часть моего любимого цикла стихов Кузмина «Форель разбивает лед». Мне тогда показалось, что мы одинаково воспринимаем пронзительную красоту и эмоциональный заряд строк:

Стояли холода, и шел Тристан
В оркестре пело раненое море,
Зеленый край за паром голубым,
Остановившееся дико сердце.

Сочетание расчетливого и вздорного политика с поклонником стихов Кузмина, в которых воспевается однополая любовь и утонченная, а не брутальная мужественность, стало для меня эмблемой парадоксальной личности Лимонова.

«Русская жизнь», 22 февраля 2013 года

[расширенная версия эссе]

Дед, ты великий писатель, не надо тебе туда

Олег Кашин

Олег Кашин отвечает Эдуарду Лимонову

Эдуард, я прочитал сегодня вашу статью [«Режим пародийной диктатуры», 10.05.2013] о том, как будет выглядеть Россия после прихода к власти «буржуазных лидеров». Особенно мне понравился вот этот момент:

«Это, конечно, не значит, что волнений, связанных с социальными реформами, не будет,— будут, ведь будут же реформы, правда? Значит, никуда не денется и нынешняя милиция с ОМОНом, только — вот парадокс!— зверства ОМОНа почему-то не будут, как сейчас, вызывать протеста у либеральной интеллигенции, зато слово «быдло» по отношению к выходящим на демонстрации гражданам вернется в лексикон просвещенной публики и прочно в нем закрепится. Студенты, может быть, смогут спокойно учиться в своих институтах — с отсрочками от армии все будет нормально. В армии, строго говоря, все останется по-прежнему — и служить будут те же простые парни из рабочих районов, где нету работы, и тысячи мрачноватых воинских частей, разбросанные по стране, ни во что приличное не превратятся, и нового оружия и техники не будет. Разве что войска, наверное, уйдут из Чечни, и воевать в Чечне не придется. И в Ингушетии тоже, и в Дагестане, и в Ставрополье, и на остальных территориях, отвоеванных у революционной России свободолюбивой Ичкерией».

Я не знаю, на какой строчке вы поняли, что я вас сейчас пытаюсь разыграть, и поняли ли вообще — в принципе, это ведь не очень отличается от вашего

«Заключат долгожданный мирный договор с Японией (России он на самом деле не нужен, как корове седло), отдав Японии Курильские острова. Далее (уж будьте уверены), улыбаясь и кланяясь, самураи станут настойчиво требовать себе Южный Сахалин. И через пару лет получат и этот кусок. Где-то через год-два после их прихода к власти, болотные вожди сделают Калининградскую область свободной территорией. Чтобы ещё через год вывести её из состава Российской Федерации»,

— вы ведь не станете возражать, что (с поправкой на разницу литературных талантов их авторов, конечно) две цитаты, которые я здесь привел, безумно похожи.

И автор цитаты про Сахалин — вы, да. Свежий вы, май 2013 года. А автор цитаты про ОМОН и Ставрополье — я, и это март 2005 года. И, поздравляя вас с тем, что вы сейчас, семидесятилетний, приходите к тем же выводам, что и я, двадцатипятилетний, восемь лет назад,— поздравляя вас с этим, я хочу поделиться с вами коротким воспоминанием о том, куда меня те выводы привели дальше.

Когда я задумался, что случится после революции в России (а тогда было модно ждать у нас оранжевую революцию по типу украинской), я считался журналистом, близким к только зарождавшимся тогда либеральным молодежным движениям — их тогда было много, до вашей НБП* им всем было, конечно, далеко, и, может быть, поэтому вы тогда, насколько я помню, не бросались «лимонками» в тех, кого вы в любом случае заведомо круче, сильнее, умнее.

Сейчас бросаетесь. Что изменилось?

Но я отвлекся. Так вот, дружил я тогда с теми младобуржуазными пародиями на вашу партию, и по мере того, как я на них смотрел, все внимательнее и ближе, я все больше понимал, насколько они — ну, давайте мягко,— несовершенны. Мягко, да — я и критиковал их сначала мягко, потом чуть жестче, потом еще жестче, и в конце концов с одной трибуны даже обозвал «куском г*вна» кого-то из тех молодежных лидеров (перечитайте свои нынешние лимонки — кажется, вы и про него, повзрослевшего, писали). Я ругал их, им это не нравилось, зато нравилось людям, о которых я знал, конечно, что они откуда-то из околокремлевских мест, но на первый взгляд они были даже посимпатичнее тех яшиных и доброхотовых, которых я тогда ругал.

Все происходило настолько естественно, что, обнаружив себя среди идеологических холуев путинского Кремля, обнаружив себя если не буквально одним из них, то в любом случае их коллегой и другом, я даже не испугался — ну а что, они тоже, конечно, несовершенны, но, кажется, терпимо, особенно, по сравнению с теми, будущими буржуазными.

И я не знаю, что бы со мной было дальше, в какого бы политолога Маркова я превратился бы, если бы меня из этого общества просто за шиворот не вытащил мой друг Ольшанский (кажется, вы с ним знакомы, спросите у него) и не забрал бы в свой журнал, в котором можно было писать обо всем, кроме актуальной политики. Это был свежий воздух, на котором я быстро пришел в себя, и которым стараюсь дышать до сих пор, хотя это сейчас с каждым днем все труднее. Так вот, Эдуард, я вам желаю, чтобы и у вас нашелся свой Ольшанский, который так же, за шиворот бы вытащил вас из этой помойки на свежий воздух и сказал бы — Дед, ты великий писатель, и даже если ты ненавидишь этих «буржуазных лидеров» — зачем тебе присоединяться к чекистам из Следственного комитета и нашистким шавкам, которые борются с теми же «буржуазными лидерами», но на профессиональной основе, и дружески над тобой посмеиваются, вот, добровольный помощник образовался, ему и платить не надо.

Таких добровольных помощников у них было — город можно из них собрать. И почему-то всех их в итоге судьба приводила вот туда же, в то караульное помещение, в котором пахнет калом и в котором сидит товарищ Маркин.

Орать я умею не очень, но вам хочется именно проорать в ухо: Лимонов, не ходите туда. Там Маркин. Там кал. Там плохо. Вам. Туда. Не надо.

И я нарочно сейчас пытаюсь разговаривать с человеком, годящимся мне в деды, в такой развязной форме. Я просто не знаю, какими еще словами вам это объяснить, чтобы вы хотя бы услышали.

И чего действительно боюсь — что нет таких слов, которые вы сейчас могли бы услышать. Что никак вам этого не объяснишь, потому что у вас всегда найдутся соратники, которые в любое время дня и ночи скажут вам, что вы на свете всех милее, всех румяней, белее, умнее, круче, и что вы всегда правы. Ну вот помните, у Ельцина всегда был рядом охранник Коржаков, который ему так говорил, а потом еще появился пресс-секретарь Ястржембский. Благодаря таким соратникам Ельцин так и умер, будучи уверенным, что он великий человек, освободитель России и все такое. И я сейчас бы даже сказал вам — не будьте как Ельцин, Эдуард!— но ведь и это на вас не подействует, потому что вы же поддерживали Ельцина и в чеченскую войну, и на «тех самых» президентских выборах, то есть быть как Ельцин для вас — это, как я вижу, мечта. Поэтому я говорю вам: превращайтесь в Ельцина на здоровье и когда его преемник пустит вас к себе в приемную по какому-нибудь поводу — не забудьте сказать ему: «Берегите Россию».

Он не поймет, но вы все равно не забудьте, скажите.

«Свободная пресса», 10 мая 2013 года

* «Национал-большевистская партия» (НБП) признана экстремистской организацией решением Московского городского суда от 19 апреля 2007 о запрете деятельности.

Эдуард Лимонов

Кем они были? • Наталья Гордеева

В 70-е годы на Эдичку молилась вся московская богемная тусовка. До его славы поэта, писателя, революционера тогда было ещё далеко. Молились на него исключительно как на брючных дел мастера. За свою многострадальную жизнь он сшил их не меньше тысячи. Брюки от Эдички струились по ноге, повторяя её форму, как вторая кожа. Это сейчас производство контрафактных «Левисов» поставлено на поток на подпольных фабричках. Масштабы Эдички были не столь грандиозными, зато фирмачил он среди высшего эшелона: и скульптору Эрнсту Неизвестному делал джинсы, и поэту Окуджаве шил брюки. История приобщения Эдички к портновскому делу датируется 1964 годом (место действия — Харьков). А началось всё с вранья. Эдичка стал обладателем первых в его жизни расклешённых джинсов, которые ему сшил один знакомый. И вот Эдичка в этих самых джинсах явился в одну интеллигентную харьковскую компанию. Народ, только завидев на нём модную вещицу, бросился выяснять — где достал? Эдичка не раз хвастался своей приятельнице, что сшил джинсы сам. Невинное хвастовство его и подвело — приятельница, чтобы положить конец расспросам, объявила честной компании: это он сам! Уже через пять минут Эдичка держал в руке 10 рублей — свой первый заказ на джинсы. Утром следующего дня он звонил в дверь приятеля-портного, чтобы перепоручить тому заказ. Но паренька накануне забрили в армию. Признаваться во вранье было неловко. Выход напрашивался один — шить самому. Через четыре мучительных дня первые джинсы Эдички были готовы. Ходячая реклама сделала своё дело, и он обрёл клиентскую паству. Времени на стихи у начинающего поэта оставалось в обрез, всего себя приходилось отдавать приработку: «Заказчики останавливали меня на улице, совали мне в руки «отрез», и деваться уже мне было некуда». Когда через год Эдичка переехал в Москву, первое, что он взял с собой в дорогу,— швейную машинку. И все 7 лет, что он прожил в столице, эта железная трудяга честно кормила и поила своего Эдичку. Пика в портновском деле он достиг, когда нашёл подельника, снабжавшего его фирменными этикетками. За такой контрафакт он получал уже 15 рублей, за день навострился шить по две-три пары джинсов, так что жил припеваючи. В 74-м Эдичка махнул на СССР ручкой и оказался в Америке. Портновская сноровка не раз выручала его и там, правда, пришлось столкнуться и с неизбежным капиталистическим злом: шить джинсы на родине джинсов уже не было необходимости. Так Америка, прикрыв портновские барыши, вынудила Эдичку стать сначала мажордомом, кливером, писателем, а в конце концов и революционером.

«Story», №10(64), октябрь 2013 года

1993. Мнения

мнения • подготовлено редакцией

Как в октябре 1993 года вы восприняли происходящее в стране?

Денис Горелов

Мятеж — он мятеж и есть. Амбициозная сволочь из числа вторых лиц государства на волне народного недовольства жесткими продовольственными мерами решила стать первой, а для этого после долгой демагогии вооружила призванных со всей страны добровольцев. Как всегда бывает в этих случаях, вооруженная улица радикальностью действий тотчас превзошла своих лидеров, и им оставалось только громкими кличами поддерживать видимость управления, а своими должностями — легитимизировать творящийся беспредел. То же было в 1956-м в Венгрии: второй человек в партии Имре Надь захотел первенства и раздал оружие массам. Массы, как в любой заварухе, поровну поделились на эйфорическое студенчество, криминал и элементарных фашистских недобитков (Венгрия, кто не помнит, за двенадцать лет до того была фашистским государством). На улицах начались массовые и крайние по зверству линчевания красных — разумеется, случайных подвернувшихся,— а из России всему этому аплодировали молодые дураки вроде Бродского и Наймана. Надь, не в состоянии пресечь беспорядки, делал вид, что это политика новой власти — ну так пресекли вместе с беспорядками и его.

У нас 3 октября на улицы вывалила та же агрессивная шпана — свидетельствую лично. За сутки дважды был у Останкино (в самый разгар боев — в 9 и 11 вечера), дважды у Белого дома (в 7 и 2 часа ночи) и в полночь у Моссовета. Да еще следующим вечером угодил в затяжные бои в издательстве «Московская правда» (перестрелку группы отступавших боевиков с милицией потом с перепугу назвали атакой на демократическую печать). В сквере Памяти близ Белого дома нынче развешаны фотографии «жертв произвола» — среди них практически нет москвичей. Так уж вышло, что, проживая в городе, численностью населения много превышающем большинство государств мира, я очень не люблю, когда судьбу этого города начинают решать толпы вооруженных приезжих. Если б эту махновщину не прекратила армия — прекратило б гайдаровское ополчение, пусть и значительно большей кровью (что может быть мерзее столкновения в городе двух групп вооруженных гражданских?). Кстати, по слухам, последним аргументом за вмешательство войск было то, что если армия не вступит — обойдутся без нее, и президентом России наутро станет Егор Тимурович Гайдар. Так что ненавистникам реформистов следует благодарить Грачева хотя бы за неосуществление этого вопиющего прогноза.

История постсоветского пространства полна примеров затяжного хаоса, наступающего тотчас, как власть уплывает к вооруженным растиньякам из среднего командного звена — суретам гусейновым, джохарам дудаевым и тенгизам китовани. В начале октября 1993-го власть в России принадлежала командиру самого тылового из тыловых округов генералу Макашову. Ее у него очень быстро отняли. Тем самым Россия показала, что она все-таки не до конца Азия — где полевые командиры гулеванят до сих пор (равнение на Чечню, Таджикистан и Киргизию).

Борис Хлебников

Я тогда придерживался коммунистических взглядов. И мой отец был активным коммунистом. В разгар событий 1993 года я занимался тем, что постоянно искал его на баррикадах и приводил домой, потому что мама ужасно за него волновалась. Он нередко приходил с синяками, весь избитый. Сам я ни в чем не участвовал, поскольку мне казалось, что это восстание пожилых людей, которое к коммунизму и борьбе за справедливость не имеет никакого отношения. А имеет отношение к очередному дележу бабла, который идет где-то наверху, пока люди на улицах, к этому дележу непричастные, дерутся и даже убивают друг друга. Мне были, в общем-то, несимпатичны все стороны, которые в этом участвовали. Но ни радости, ни злости — никаких сильных эмоций я от этого не испытывал. Может быть, немного любопытства, какое вызывает любое историческое событие, современником которого ты оказался.

Олег Кашин

В государственном архиве Калининградской области должно до сих пор храниться написанное и подписанное мной 27 сентября 1993 года обращение в депутатам Калининградского областного совета от имени «инициативной группы граждан Калининградской области» с призывом поддержать законную власть — Съезд народных депутатов и Верховный Совет Российской Федерации. Я был бы очень рад найти этот документ хотя бы для того, чтобы отвечать с его помощью на вопрос: «Малыш, сколько тебе тогда было лет»,— нормально было лет, на год больше, чем Шолохову в 1917 году. Как всякий активный человек, в последние двадцать лет я не раз менял свою позицию по разным общественно-политическим поводам, и события 1993 года — чуть ли не единственное, по поводу чего я двадцать лет, с самого детства, придерживаюсь неизменной точки зрения, которая с годами делается только тверже. В 1993 году в России закончилась демократия, в 1993 году в России закончилась Конституция, в 1993 году в России закончилось разделение властей, в 1993 году в России закончилась политика.

Артемий Магун

В целом был на стороне Ельцина, но появилось чувство отчуждения от политики, ну типа революция уже победила, все ясно, а теперь начинаются какие-то малоприятные, но любопытные пертурбации.

Константин Эрнст

1993 год запомнился мне своим инфернальным драматизмом. В отличие от 19 августа 1991 года, когда мы фланировали по офису «Взгляда», жрали мороженое и делали ставки, сколько они продержатся, 1993-й принес с собой ощущение натянутой и почти лопнувшей струны. По улицам ездили машины с вооруженными людьми, милиция исчезла из города, и я, честно говоря, думал, что привел бог стать свидетелем русского бунта, бессмысленного и беспощадного. В день захвата мэрии и попытки захвата телецентра «Останкино» я сидел в монтажной. Когда услышал, что на первом этаже разворачивается спецназ, то пошел в свой нынешний кабинет, где сидели несколько человек, спросил, что происходит. Они признались, что только что вырубили вещание. И я подумал, что нужно быть сумасшедшим, чтобы на такое решиться, потому что прерванное вещание — это сигнал государственной катастрофы. Мотивы противоборствующих сторон мне тогда были понятны, но если бы сторонам хватило вменяемости, кровопролития можно было бы избежать. Увы, вменяемости не хватило.

Лев Лурье

Я был в Америке. Семья была в России, а я просто увидел, что потух Первый канал. Естественно, я был в ужасе. Я все представлял, что будет, если Макашов захватит Останкино, и, конечно, мне было страшно. Я был твердо на стороне тех, кто стрелял в Белый дом.

Николай В. Кононов

Моя школа находилась недалеко от Останкино, уроки частично отменили, но мы, старшеклассники, остались ее патрулировать. Ходили слухи, что Останкино окружили снайперы, а потом их согнали с крыш и они разбежались по округе. Вопроса, кто хороший, кто плохой, не стояло, потому что с путча прошло всего два года и все, кто опять против Ельцина, записывались в упырей. Кто за Ельцина — наши люди, за демократию, хватит ползать на брюхе, мы уже возвратились домой. Какая-то военщина, откат к совку — все это казалось отвратительным, и противостояние красному мороку сомнению не подлежало.

Знакомый в день обстрела Белого дома вез хоронить отца, и на мосту с танками его остановили. После несколько часов ожидания он достучался к ближайшему танкисту в люк, вытащил его оттуда за грудки, тот вызвал командира и так далее — в общем, за пять минут до обстрела по мосту проехала процессия с гробом. Такая история. Публицисты, пожалуйста, не пишите, что хоронили демократию.

Борис Куприянов

Вообще не очень понимал, что происходит рядом со мной. Я вернулся из отпуска в Крыму и занят был какими-то «своими» делами. Я тогда по молодости лет думал, что то, что происходит на набережной, это чье-то чужое, а еще есть что-то, относящееся лично ко мне. Наивное недомыслие! Та глупость, которая часто бывает преступлением. Ничего более моего, более повлиявшего на меня события в жизни не было.

Андрей Курилкин

Мне легко разделить свои тогдашние и сегодняшние впечатления: в 1993 году я был еще подростком, и никакого своего отношения к происходящему у меня не было, осталось только несколько воспоминаний. Помню ночной телевизор с Гайдаром — в силу то ли возраста, то ли инфантилизма его обращение на свой счет я, конечно, не воспринял. Колонны военной техники, идущие вечером 3 октября по Ленинскому проспекту, где тогда жили мои родители,— это, пожалуй, мое первое настоящее переживание истории — не телевизионное, не газетное; в первый раз я был подлинным очевидцем исторического события, а не просто его современником, и связанное с этим свое возбуждение я хорошо помню.

Усидеть дома на следующий день в силу этого возбуждения не было никакой возможности, даже вместе с CNN,— я поехал в университет. Не ради занятий (их в итоге, кажется, и отменили), а в то место, где были такие же, как я, и это важный в моей биографии момент идентификации себя со «взрослой» общностью, общностью в целом незнакомых мне людей — это был мой первый курс, соответственно, к 4 октября я отучился всего месяц. Помню немногочисленных однокурсников, преподавателей Галину Андреевну Белую, Грейнема Израилевича Ратгауза, маленький телевизор с тем же CNN, в такой компании куда более осмысленным, чем дома.

Потом, к вечеру, я совершил идиотическую, как это и в тот момент было понятно, но неизбежную пешую прогулку из университета к Белому дому. Произвело впечатление, как город переживает войну: вот обычная улица с мирной жизнью, никакого намека на происходившее в последние сутки; спустя пятнадцать минут — солдаты, милиция, тела убитых; все на расстоянии вытянутой руки и в тоже время совершенно нереалистично — поражало не столько происходящее, сколько то, что трагедия разыгрывается в декорациях, хорошо знакомых с детства и такого рода зрелищ определенно не подразумевавших.

Мария Кувшинова

Я училась в десятом классе. В 1991 году папа не взял меня с собой к Белому дому, поэтому я обрадовалась, что начинается еще какая-то движуха. Родители не знали, надо ли мне ехать в школу: прошел слух, что по Профсоюзной идет танковая колонна. Позвонили сразу в две школы (бывшую и нынешнюю), там сказали обязательно отправить детей на уроки, чтобы не болтались по городу. В школу я пошла, но, разумеется, ненадолго: мы с моей подругой Люсей Шепиной сразу рванули на Тверскую (по-моему, к Белому дому ехать просто испугались). Весь центр был перегорожен баррикадами, машины по Тверской не ездили, горели какие-то помойки, шатались странные личности. Ельцин для меня был однозначно хороший, а Хасбулатов однозначно плохой; в 2000 году в Курске я в составе группы журналистов встречалась с губернатором Руцким и не могла понять, как предатель стал губернатором. А в 1993-м мне казалось, что это какое-то еще одно небольшое послесловие к 1991 году: сейчас мы добьем красную гидру, и все точно будет хорошо.

Эдуард Лимонов

Первое, что я сделал, посмотрев Ельцина, зачитавшего свой указ, это собрал рюкзачок и поехал в редакцию газеты «День», где встретился со знакомыми военными. На нескольких машинах приехали к Белому дому. Я был в первом списке добровольцев, защитников Белого дома. Нас было совсем немного, несколько десятков. Помню, что разводящими были целых два генерала. Я был определен на пост № 1, который выходил на набережную Москвы-реки. Пост был очень неудобный — целая стена стеклянных дверей, защищать его было на самом деле невозможно. Вместе со мной на пост был назначен хромой парень, прошедший афганскую войну, а по штатному расписанию там дежурили еще два милиционера. У них были пистолеты и только, нам же с парнем ничего не выдали. А рядом заманчиво находилась оружейная комната. Я спросил генералов: когда дадите оружие? Мне ответили, что когда начнется. Я заметил, что тогда не успеют.

Генералы опросили нас, спросили, имеем ли воинские звания. Я сказал, что воевал в нескольких войнах. С последней, из Книнской Краины, вернулся весной 1993-го, то есть в том же году. Тогда меня назначили старшим.

Кажется, 28 сентября я вынужден был выйти из Белого дома, потому что у меня были назначены встречи в двух горкомах КПСС, Автозаводского района и Дзержинского (на проспекте Мира), по поводу помещения для партии НБП. Тогда как раз только была зарегистрирована Московская организация НБП.

Помню, в Дзержинском горкоме я говорил с усталым секретарем, он, наконец, остановил меня и сказал: «Эдуард Вениаминович, какая комната, я вам обещал, да, но это было в начале месяца в другой исторической эпохе. Если вы сейчас победите,— возьмете себе все».

Он был очень прав.

Вернуться обратно в Белый дом оказалось нечеловечески трудно. Его к тому времени окружили верные Ельцину части четырьмя кольцами осады.

Вместе с капитаном Шурыгиным мы попытались пройти, и ночью с 28-го на 29-е прошли три кольца осады, на четвертом нас задержали. Была ночь, в какой-то момент нас, видимо, хотели поставить к стенке, но командир батальона нашел общих знакомых с капитаном Шурыгиным. Нас не шлепнули. Как мы выбирались — это еще одна история.

Прорвался я к Белому дому только 3 октября. У здания гостиницы «Мир», что рядом со зданием мэрии на Арбате, гранатой в бедро ранило капитана Шурыгина.

Я участвовал в неудавшемся штурме «Останкино» и чудом остался жив, поскольку находился в первом ряду среди журналистов (помните эпизод с грузовиком, пытавшимся пробить дверь в здание Технического центра на ул. Королева?). Там погибло десятка полтора в этом ряду.

Дмитрий Ольшанский

Мне было четырнадцать лет. И, кажется, я воспринимал происходящее как захватывающее действие, которое лучше бы никогда не кончалось. Подросткам нравятся революция и пальба, особенно если они происходят на правильном расстоянии: не настолько далеком, чтоб стало скучно, но и не настолько близком, чтоб стало страшно

Юрий Сапрыкин

Так получилось, что в 1993-м я практически каждый вечер ездил в Музей кино — и поэтому неизбежно оказывался в эпицентре событий. Я помню, как омоновцы загоняли дубинками митингующих бабок на эскалаторы «Краснопресненской», помню колючую проволоку в свете прожекторов, помню машины с репродукторами, из которых на дикой громкости орала газмановская «Путана» — в качестве психической атаки на депутатов. Видеть это было дико и страшно, и все мои симпатии безусловно были на стороне Верховного Совета — во-первых, потому, что в течение двух недель с момента подписания указа № 1400 их давили, осаждали, закатывали в бетон, они были очевидно слабее, и это было несправедливо. А во-вторых, четыре года свободных выборов, в общем, приучили к тому, что законно избранные органы власти — это святое, их нельзя просто так взять и разогнать (так же, как нельзя было простым решением депутатов сковырнуть Ельцина). 2 октября я уехал за двести километров от Москвы на день рождения к отцу, и видел по телевизору баррикады на Садовом второго и прорыв милицейского оцепления третьего, а потом, когда мы сидели за праздничным столом, телевизор отключился. Мудрые родители тут же придумали, что я должен вскопать под зиму участок, где семья сажала картошку, и пока я этого не сделаю, никуда меня не отпустят. Следующие три дня я махал лопатой — помню, что было очень жарко,— а потом вернулся в Москву и смотрел из окна университетской аудитории на обгоревший Белый дом. Я не видел своими глазами «озверевших толп» макашовцев-баркашовцев, зато хорошо помню белые пятна на первой полосе «Независимой» — на месте материалов, снятых цензурой,— и обыски в общежитии МГУ, когда мы с однокурсниками стояли в коридоре под дулом автомата ярославского омоновца — руки за голову, лицом к стене, как в фильмах про чилийскую хунту,— и симпатии к победителям, это мягко говоря, не прибавляло.

Виталий Манский

У меня было понимание мотивации людей, строивших баррикады в 1993 году. Но не разделяю их взгляды сейчас, как не разделял их и тогда. И тем более не разделяю поставленных ими целей.

Максим Трудолюбов

В 1993-м я не интересовался политикой, не был журналистом и даже не читал газет. Но отчетливо помню, что решение разогнать Верховный Совет, а потом и начать стрельбу по зданию показалось мне дикостью. Никакой симпатии к противникам Ельцина я не испытывал, но чувствовал, что силовое решение было плохим с точки зрения будущего.

Александр Морозов

Я активно участвовал в защите Белого дома в августе 1991 года. Хорошо помню, что эти дни виделись мне тогда историческими. В 1993 году все это меня мало затронуло. Лидеры сопротивления Ельцину были мне несимпатичны. Даже если бы я тогда сказал себе, что «демократия предана» и перерождается, я не мог связать какие-то надежды на ее спасение с такими персонажами, как Макашов, Руцкой или Хасбулатов. Я помню, что сидел в гостях у сестры в тот вечер, когда по радио Гайдар призвал москвичей выйти на улицы в поддержку Ельцина. Был вечер выходного дня, мы выпивали. Муж сестры настаивал ехать в центр, а я ленился. Все же мы собрались и доехали до Моссовета, до старого здания московской мэрии на Тверской. Атмосфера была видна сразу, никакой угрозы не чувствовалось. Публика бродила так же, как и в дни праздничных гуляний на перекрытой Тверской. Мы потоптались там минут пятнадцать и уехали обратно.

Среди моих старых друзей довольно много тех, кто сидел в Белом доме и пережил всю историю фронды Верховного Совета изнутри. Никакого переосмысления событий 1993 года я не вижу. Одни продолжают проклинать Ельцина, другие продолжают считать, что он был прав. Третьи считают, что «оба хуже». Стало забываться, что решению разогнать Белый дом предшествовала полуторалетняя тяжелая конфронтация в 1992–1993 годах, имевшая свои сюжетные повороты чуть не каждый день. В массовом восприятии, особенно у молодежи, возникает короткий образ: неуравновешенный Ельцин вдруг принял решение расстрелять парламент. Сейчас очень трудно уже представить себе «когнитивный контекст» того времени. Требуется какое-то специальное литературное усилие, чтобы передать, насколько сознание людей — в том числе и политиков — того времени было иным, чем сегодня. Так хочется сказать: «Дорогие дети, все это — вы не поверите — происходило до массовой мобильной связи. В Москве в то время было лишь несколько банкоматов и они не поддерживали связь с международными платежными системами. Не было ни автострахования, ни книжных магазинов, забитых учебниками политологии…» Представления о политике и политических системах были совершенно варварские просто в силу выпадения из мирового контекста при СССР на десятилетия. Рынок и демократия представлялись всеми сторонами тогдашних дебатов и противостояний крайне приблизительно.

Дмитрий Волчек

Я был в Белом доме, провел там несколько дней до самого штурма и даже ночевал один раз. Видел, как Руцкой принимает присягу президента, видел захват мэрии, видел толпу, идущую штурмовать «Останкино», и горящие баррикады на Смоленской. В той или иной степени знал всех, кто участвовал в тогдашних событиях. Противники Ельцина были, конечно, доступнее, но и Кремль в ту пору был открыт, не то что теперь.

Все они были в той или иной степени варварами, даже те, кто претендовал на ученость, вроде профессора кислых щей Хасбулатова. Точно такими же варварами, только скрытными и наглыми, являются их нынешние наследники.

Я никогда не испытывал симпатии к Ельцину, мещанину-тугодуму, но его враги — «красно-коричневые», как тогда говорили,— мне нравились еще меньше. Распад СССР, который они оплакивали, мне кажется замечательным событием. Вывод советских войск из Европы — еще большим чудом. В конце 1991 года Ельцин мог бы сделать еще кое-что: отпустить Северный Кавказ или хотя бы одну Чечню, полностью уничтожить старые спецслужбы, провести суд над КПСС, а потом триумфально уйти на покой, передав власть молодым и несоветским людям. Но Ельцин и не думал искать наследников, он вцепился в свой золоченый стульчик, как спятивший крокодил, и из-за этого все и случилось. После Беловежской пущи Ельцин почти всегда выбирал самые глупые и мерзкие решения из всех возможных и влез в эту бессмысленную склоку с парламентом, который его же и привел к власти. Рекомендую всем прочитать или перечитать воспоминания Коржакова: это отличная книга, написанная злым и наблюдательным лакеем, который видел хозяина насквозь. Конечно, по вине Ельцина Россия сейчас превратилась в страну-пародию с поясом Богородицы на согнутой шее.

Илья Ценципер

В ночь с 3 на 4 октября 1993 года я впервые за год прилетел в Россию из Франции, где тогда учился. Действия Ельцина мне не нравились, но альтернативы ему я не видел.

Иван Давыдов

Я отлично помню, как тогда воспринял это событие. Именно потому, что вообще тогда не интересовался политикой и довольно слабо представлял, кто с кем сражается. Ну, то есть в самых общих чертах, поскольку сохранить полное неведение все равно было невозможно: я знал, что коммунисты пытаются свалить Ельцина. Или наоборот. Обе стороны конфликта мне не нравились, и обе очень слабо занимали мое воображение.

И вот, как ни странно, я очень хорошо помню происходившее. Прозрачная московская осень. Солнце. Пустой университет — никто не пришел на пары. И мы с приятелем, который столь же смутно представлял себе, что все-таки происходит в Москве, решили пойти и посмотреть. Дошли до смотровой площадки МГУ. А там уже стояли ушлые какие-то люди, возможно, будущие миллиардеры, и сдавали желающим в аренду маленький телескоп для обозрения боевых действий в столице. Стоило это десять рублей. Или десять тысяч рублей. Или десять миллионов. Не помню, какие тогда были деньги. В общем, доступно.

И я смотрел. Несколько минут я смотрел, как три, да, кажется, три танка стреляют по Белому дому. Из Белого дома шел черный дым и сыпался какой-то мусор. Танки били поочередно, подпрыгивая при каждом выстреле.

И я почувствовал, как история горячо и нервно дышит мне в затылок. История рядом, но история эта — совершенно непонятная.

На самом деле, конечно, в затылок дышал мой приятель — пришла его очередь любоваться. Он потом говорил, что рассмотрел даже снайпера на крыше мэрии. Думаю, врал.

Вот так я это и воспринял: прозрачный воздух, солнце, игрушечные — расстояние все-таки приличное — танки, черный дым и какой-то мусор.

Илья Калинин

Пару месяцев назад на одной американской славистической конференции я был участником дискуссии, посвященной 1990-м годам. Спор, как водится, развернулся между теми, кто видел в 1990-х эпоху неожиданно открывшихся возможностей и творческой свободы, и теми, кто подчеркивал порой не сильно приглядный характер приложения этой свободы и мотивации наиболее активных. Первые настаивали на креативности, вторые на криминальной природе этой креативности. Одни видели в ушедшем десятилетии прерванный полет демократии, вторые — ее неприкрытую неолиберальную гримасу. Одни говорили о неиспользованном историческом шансе, другие — о том, что получилось именно то, что и должно было получиться. Говоря о несостоявшемся проекте российской демократии, одни опознавали его конец в приходе к власти Путина, другие — настойчиво указывали уже на осень 1993-го. Однако почти все признавали конституционный кризис 1993-го, роспуск и разгон Верховного Совета и Съезда народных депутатов в качестве травматического ядра новой российской истории, во многом предопределившего ее последующее развитие. В какой-то момент взяла слово одна довольно пожилая дама: «Почему, вы, русские, называете события 4 октября 1993 года «расстрел парламента»? Расстрел — это когда выводят к стенке и приводят приговор в исполнение. При этом одна сторона находится полностью во власти другой. Конечно, если вы называете то, что произошло, расстрелом парламента, вы не можете не воспринимать произошедшее как родовое пятно вашей и без того несостоявшейся демократии. Но ведь согласно семантике вашего же языка, это был не «расстрел», а «обстрел» парламента. And that’s a difference! Стреляли с обеих сторон, верные президенту танки стреляли в сторону мятежного парламента, могли и не попасть, чем все закончится, тоже было не ясно. И если смотреть на дело таким образом, это сразу меняет характер разговора». Как говорится, знай и люби родной язык. Конечно, наши танки могли и промахнуться. Но все же не промахнулись. И образ горящего здания Верховного Совета (не говоря уже о полутора сотнях погибших) трудно изъять из фундамента молодой российской демократии. Однако, с другой стороны, кто сказал, что демократия не должна защищаться?

Тогда, осенью 1993-го, ответ на этот вопрос казался очевидным. С одной стороны — либерально-демократическое окружение Ельцина. С другой — националистически и коммунистически настроенный Верховный Совет, пыльные коммунистические бабки, окружавшие Ампилова, тренированные фашисты Баркашова и Макашова, мосластые усатые казаки, устремившиеся в Москву напомнить ей декабрь 1905-го, и еще много других темных личностей, всплывших после бесчисленных этнических конфликтов того времени. Все это — несмотря на красные знамена — воспринималось как попытка черносотенной контрреволюции, во главе которой встали отчетливо неприятные люди. Эстетическое омерзение от лица Альберта Макашова в лихо заломленном берете перевешивало любые мысли о социально-экономической базе, определившей массовую поддержку распущенного Ельциным парламента. Дальнейший ход реформ, ротация внутри ельцинского окружения, стремительная мутация самого президента, сильно поколебали прежнюю уверенность в том, что те, кто отдавал приказ о штурме здания Верховного Совета, имели право это делать, говоря от лица демократии. Впрочем, то же самое можно сказать и о противоположной стороне.

Александр Скидан

Тогда я, признаться, не слишком понимал, что происходит. Помню, зашел в гости к своей знакомой, у нее работал телевизор — канал CNN вел прямую трансляцию с места боевых действий. На меня напал какой-то ступор, это казалось невозможным, не умещалось в голове — стрелять из танков по Белому дому. Я не особенно следил за развитием конфликта между президентом и парламентом, потому что экономические реформы к 1993 году как-то уже успели заметно охладить мой политический пыл и надежды (в 1991-м во время путча я бегал по Петербургу и расклеивал листовки с призывом к неповиновению ГКЧП), но в целом придерживался упрощенной либерально-прозападнической схемы, согласно которой Хасбулатов и Руцкой тянут нас назад, в советское прошлое.

Александр Сокуров

Я следил по телевидению, как развиваются события, и был почему-то уверен, что все закончится примирением. Хотя внутренне этого примирения не хотел. Как гражданин не хотел примирения, когда слышал призывы Руцкого, его обращение к летчикам бомбить Кремль. Я, конечно, много знаю об этих событиях и от Бориса Николаевича, и от других людей, участников. Но все же по-прежнему многого не знаю. Уверен, что это была вынужденная развязка. Как и всякий кризис в истории России, он требовал быстрого решения. Еще три-четыре дня неопределенности, и вообще непонятно, что могло бы в стране произойти. Думаю, что это было единственное решение. К сожалению, драматичное, к сожалению, жесткое. Но не было в стране сил, не было людей, которые могли бы предложить что-то другое. Силовое решение соответствовало настроению умов, уровню социальной цивилизации.

Что вы думаете о событиях октября 1993 года сегодня? Поменялась ли ваша оценка этих событий спустя двадцать лет?

Иван Давыдов

«Потом политика все-таки заставила собой интересоваться, и я, как многие мои сограждане, пытался понять, что же тогда произошло.

Долгое время суть произошедшего укладывалась для меня в афоризм Эллы Панеях: «День, когда наши танки раздавили большевистскую сволочь». Так красиво я сформулировать, конечно, не смог бы, оттого и пользуюсь чужими словами.

А потом было еще одно «потом». Тут какая-то нечестность — как будто я без остановки думал о тех танках, это неправда, конечно, но событие — из разряда таких, к которым все время мыслями возвращаешься. И все время что-то новое про него начинаешь думать.

Я не историк и не возьмусь судить, был ли возможен менее кровавый выход из ситуации двоевластия, не отвечу на вопрос, кто кого спровоцировал и кто кем прикрылся.

Но вот что мне сейчас кажется. Те события — не для тех, кто сидел в Белом доме, а для тех, кто им сопереживал, кто их телами своими прикрыл,— были в чистом виде русским бунтом. Со всеми особенностями, емко, в двух словах описанными классиком.

Бунтом громадного количества людей, которые почувствовали, что их вытесняют из истории. В дикость и нищету. Они могли называть это как угодно, могли рваться обратно в Союз, например. В конце концов, и во главе враждующих сторон стояли, как мы теперь понимаем, не бог весть какие мыслители, что уж говорить о рядовых бойцах. Но именно для рядовых бойцов (включаю сюда и сочувствующих, не только участвовавших) это была попытка зацепиться за историю. Спасти свою современность и не допустить возникновения современности совершенно для них чужой и непонятной. Такой, в которой им не нашлось бы места, такой, в которой они оказались бы нищими дикарями.

Они, кстати, и оказались.

Новая Россия родилась именно тогда. Никаких революционных событий с тех пор не происходило, что бы там ни говорили теперь адепты Путина или его бескомпромиссные критики. Вот тогда, из черного этого дыма и возникла страна, в которой мы теперь живем. Все, что происходило позже, в потенции уже существовало на момент, когда принимались решения о применении военной силы против людей, в том числе и безоружных.

Новая Россия превратилась в страну с идеологией не сверхпотребления даже, а какого-то стыдного обжорства, новая Россия изобрела новую тотальность — когда путь к стыдному обжорству так или иначе лежит через государственные закрома, а начала этой новой тотальности были заложены именно тогда.

И вот теперь — символично, кстати, что под юбилей,— новая Россия делает вид, что поворачивается к людям, тогда из истории вычеркнутым, лицом. Все эти цацки, герои труда, речи о величии, постановочные митинги на Поклонной. То есть странным образом круг замыкается, и стрелявшие делают вид, что намерены обнять расстрелянных.

Может быть, это как раз новый этап. Первая настоящая революционная ситуация с тех как раз памятных времен.

Но главное — раз уж вопрос в том, что поменялось в моем восприятии происшедшего,— я теперь не знаю, чьи это были танки. Точно ли наши.

Илья Калинин

По прошествии времени вопрос о том, на чьей стороне ты бы оказался, если бы вновь вернулся в 1993 год, вытесняется попыткой понять, что же все-таки тогда произошло. Что это было, помимо того, что и так понятно: амбициозность одних, столкнувшаяся с упрямством вторых, тупость третьих, помноженная на идиотизм четвертых, беспринципность пятых, воспользовавшаяся отчаянием шестых. Если же перейти на язык более отстраненного описания, имело место следующее — столкновение легитимностей разного порядка. С одной стороны, распустив Верховный Совет, Ельцин нарушил Конституцию. И в этом смысле правовая легитимность была за парламентом, отрешившим президента от должности согласно действовавшему тогда Основному закону РФ. С другой стороны, мандат доверия, который Ельцин получил на Всероссийском референдуме 25 апреля 1993 года, наделял его уверенностью в собственной политической легитимности, равно как и исторической легитимности проводимых им экономических реформ, которым пыталась препятствовать законодательная ветвь власти. Парадокс ситуации состоял в том, что и за Ельциным, и за непримиримо оппозиционными по отношению к нему депутатами стояло большинство избирателей, поддержавшее и первого, и вторых. Первый опирался на президентские выборы 1991 года и недавний референдум, вторые — на выборы народных депутатов 1990-го. В свою очередь, общество большинством голосов поддержало обе стороны будущего конфликта, хотя и с разницей в несколько лет. Это и позволило осенью 1993 года каждому из противоборствующих блоков ощущать себя законным представителем народа, проливая кровь от его имени. Традиционная мажоритарная демократия действует, выступая от лица большинства. Современная демократия мнений исходит из необходимости защиты прав меньшинств. Молодая российская демократия дала пример того, что происходит, когда каждая из конкурирующих сил воспринимает себя в качестве представителя большинства и отчасти действительно пользуется его поддержкой.

Александр Скидан

Сейчас я думаю, что тогда впервые была успешно применена политтехнологическая разводка, когда из двух зол волей-неволей выбираешь меньшее. Она применялась в дальнейшем все более цинично и планомерно и сыграла свою роковую роль в 2000-х годах. Еще я думаю, что именно тогда, в 1993-м, был упущен шанс двигаться в сторону европейского типа общественного устройства, в котором капиталистические формы хозяйствования и эксплуатации сосуществуют с другими, а на политическом уровне уравновешиваются худо-бедно социал-демократической повесткой и интеллектуальной гегемонией левых. Россия же взяла курс на оголтелый капитализм американского образца, беспощадно-людоедский и исторически обреченный.

Юрий Сапрыкин

Мое отношение к этим событиям с течением времени менялось — но в итоге вернулось к тому, что я чувствовал в октябре 1993-го: какие бы неприятные персонажи ни сидели в парламенте, его разгон и расстрел — это преступление, которое стало началом конца российской демократии.

Олег Кашин

1993 год — политическая родина Владимира Путина. Ни кооператива «Озеро», ни шубохранилищ, ни депутата Левичева, взламывающего болгаркой дверь, ни бейсбольных бит, которыми убивали нацболов, ни арматуры, которой убивали меня, не было бы без указа № 1400 президента Ельцина, который — как теперь уже ясно, завершая номенклатурный реванш против того, что мы называли перестройкой,— уничтожил самый бесспорный шанс на мирное демократическое развитие нашей страны. В 1993 году остались ответы на все вопросы, беспокоящие Россию сейчас. Пока точкой консенсуса не станет отношение к событиям той осени как к антиконституционному государственному перевороту — до этого момента, до наступления этого консенсуса,— узурпаторскому режиму Ельцина-Путина (а это, бесспорно, один и тот же режим) ничто не угрожает. Фантазируя о «дорожной карте» для будущей смены власти в России, я легко представляю себе, как спустя двадцать пять или тридцать лет после той осени они собираются снова — народные депутаты России, избранные в 1990 году и лишенные законного права быть властью в 1993-м. Даже сегодня это последний и единственный легитимный орган власти в России, как бы дико это ни звучало.

Денис Горелов

Тогда мне казалось, что государство в лице своей армии и народ в лице московских добровольцев (двадцать тысяч человек, если кто забыл) продемонстрировали зрелость, придушив в зародыше блатную анархию. Сегодня я бы так не торопился с оценками народа. Русский народ, будучи по природе крестьянским, схавает любое агрессивное свинство только потому, что за ним видит силу, а больше ничему подчиняться не научен. В книге Гайдара «Власть и собственность» о гражданской войне в России сказано следующее: главной ударной силой белых на протяжении первых полутора лет войны был чехословацкий корпус численностью сорок тысяч человек, главной ударной силой красных — дивизия латышских стрелков численностью двадцать тысяч человек. И вот пока эти двадцать тысяч латышей и сорок тысяч чехов решали судьбу России, сто сорок миллионов россиян валялись на печке, чесали в бороде и ждали, чья возьмет. Это потом уже пошли мобилизации с обеих сторон. Так с той поры ничего и не изменилось. Пока двадцать тысяч москвичей демонстрировали зрелость, а десять тысяч немосквичей — гусарство и пассионарность, те же сто сорок миллионов россиян сидели у телевизоров и волновались, когда же будет новая серия «Санты-Барбары». И все, что с ними случилось и еще случится,— поделом.

Константин Эрнст

Мое восприятие 1993 года не изменилось. И тогда, и сейчас мне кажется, что это была последняя судорога Советского Союза. Процесс был довольно объективный. Огромное количество людей, не получив после событий 1991 года немедленного счастья, к осени 1993-го успели возненавидеть реформы. Куда страна пойдет дальше — зависело только от тактической ситуации в Москве. Если бы у Ельцина не хватило решимости расправиться с парламентом, страна могла бы пойти по другому пути. Вот мы сейчас собираемся снимать продолжение «Обратной стороны луны», где герой Павла Деревянко проснется в 2015 году, при этом не было ни 1991-го, ни 1993-го, а СССР продолжает существовать. Я могу представить, что в 2013 году мы могли бы жить в Советских Социалистических республиках, более либертарианских, сильно изменившихся — такой Китай-лайт. Я часто слышал, что расстрел парламента положил конец демократическому способу развития России. Но это глупость. Потому что в том парламенте не сидели демократы. Этот парламент мог победить, причем без особых усилий, но проблема была в том, что они не могли друг с другом договориться, кто будет главным. Если бы победа парламента 1993 года была победой русской демократии, то я в гробу видал такую русскую демократию. Хотя людей жалко.

Илья Ценципер

Моя позиция того времени мне кажется неправильной и непоследовательной. Неохотное согласие с нарушением закона и выбор меньшего из двух зол делает меня в известной мере ответственным за последствия, которые мы наблюдаем сейчас. Был неправ. Страх — плохой советчик.

Борис Хлебников

Я ужасно обрадовался, когда посмотрел фильм «Груз 200», потому что он оказался созвучен моему восприятию того, что произошло со страной в перестройку и привело ко всем дальнейшим событиям. За двадцать лет не изменилось почти ничего. Кроме того, что я перестал придерживаться коммунистических взглядов.

Николай В. Кононов

«Поменялась самым горьким образом. Выяснилось, что Ельцин заложил камень в основание вертикали президентской власти. Ему противостояли малоприятные политические животные, но сама интенция — направление действия — было как раз демократическим.»

Андрей Курилкин

На мой взгляд, это, как принято говорить в таких случаях, «ключевая развилка» постсоветской истории, во многом предопределившая и ее нынешний этап. Силовое разрешение кризиса привело к решительному усилению президентской власти в России, как законодательному, так и стилистическому, отсюда и 1996 год, и 1999-й, и все остальное. Конечно, я оцениваю само событие, а не его участников, и мне трудно судить, можно ли было избежать разгона парламента — и если да, то какой ценой и к чему это могло бы привести. Но какой-то отчетливый шанс на выживание новорожденная российская демократия упустила именно в тот момент.

Борис Куприянов

Безусловно! Люди, говорящие о «наследии проклятого совка», двадцать лет назад чаще всего говорили: «Раздавить гадину». На всем абсурде сегодняшней России лежит тень 1993 года. Беззаконие того октября страшнее, пожалуй, «исторической памяти» октября 1917-го. Новая Россия избрала неконституционный путь развития. Преступления всех предыдущих режимов Сталина, Николая II, Петра, Екатерины и так далее до Владимира Святого узаконены первым выстрелом танка с Новоарбатского моста. Неважно, кто более симпатичен — те, кто были внутри Белого дома, или те, кто снаружи. Именно в те дни мы получили ту Россию, в которой живем сейчас. Общественная оценка преступлений Сталина — необходима, но она невозможна без общественного консенсуса по 1993 году.

Мария Кувшинова

Тогда считалось, что коммунисты — это плохо, Пиночет — это очень хорошо, поэтому усиление президента — движение в правильную сторону, а парламент — просто пустая говорильня. С тех пор прошло двадцать лет, одной «Доктрины шока» достаточно, чтобы полеветь, и эпизод с расстрелом Белого дома и уничтожением парламентаризма теперь видится в другом свете. Это история про то, что наши взгляды — продукт времени и пропаганды в гораздо большей степени, чем нам хотелось бы признать.

Эдуард Лимонов

Ельцин совершил преступление: в центре европейской столицы расстрелял из танков парламент страны. Именно 4 октября была убита в России демократия.

Так я считал в 1993 году. За годы мое убеждение только окрепло. Это было преступление.

Лев Лурье

Переоценил ли я эти события? Да. Сейчас я считаю, что происходило примерно то же, что сейчас происходит в Египте, то есть тихая гражданская война, в которой у обеих сторон есть своя правда. Если бы я понимал это в 1993-м, было бы еще трагичнее: какая-то битва одних негодяев с другими негодяями.

Дмитрий Ольшанский

Я думаю нечто вполне банальное: события 1993 года убили русский демократический парламентаризм ровно так же, как в предыдущей серии, в 1918 году, его с двух сторон прикончили большевики и Колчак. Но не стоит видеть в истории цепочку случайных трагедий. Совершенно очевидно, что если бы общество, экономика и гражданское сознание в России были готовы к устойчивому парламентаризму, никакой Ельцин не смог бы направить на него свой танк. Ключевым моментом этих событий было полное равнодушие большинства населения к судьбе депутатов, которых они сами же и выбирали. А потому бессмысленно сокрушаться о судьбе подарка, который страна просто не была готова принять. Дай Бог, когда-нибудь будет готова.

Артемий Магун

Теперь, конечно, позиция поменялась категорически, задним числом ясно, что это был поворотный момент в становлении авторитарного режима в России, за счет того, что тогда разнообразные либералы и демократы сплотились вокруг Ельцина, и решили, что авторитарный режим лучше, чем победа сторонников Верховного Совета. Просчитались.

Одно из зол состояло в том, что «демократы» тогда сознательно отвергли учредительную структуру советов во имя парламентской демократии. Это было делать как минимум рано, и парламент перестал быть демократическим.

В то же время я не отвергаю свою прошлую позицию полностью, и если бы надо было сегодня снова решать, я был бы на стороне Ельцина: там, в Белом Доме была в целом компания малосимпатичная (хотя и ряд замечательных людей там тоже был). Интересно, что сейчас у нас политическая структура осталась от победившего Ельцина, а идеология во многом тогдашнего Белого дома. Парадокс.

Виталий Манский

Что касается расстрелов, думаю, что у той власти в тот момент другого выбора просто не было. Это было бесчеловечное решение, но ничего другого власть сделать тогда не могла. А если бы она этого не сделала, страшно себе представить, в какой стране мы бы жили. Она явно была бы страшнее того, в чем мы существуем сегодня и что мы так люто критикуем.

Александр Сокуров

Пожалуй, не изменилось. Я как тогда относился к этому с пониманием, так и сейчас. Конечно, при этом как тогда, так и сейчас я не могу не выразить своего сожаления, что это противостояние вылилось в такую жесткую форму.

Максим Трудолюбов

Институт парламента нужно было сохранить. Договариваться было тяжело, но для будущего необходимо. К сожалению, ни та ни другая сторона не проявила подлинной государственной мудрости. А Церковь, как выяснилось, не обладала достаточным весом, чтобы призвать парламент и президента к миру. Впрочем, именно в тот момент Церковь была ближе всего к той миссии, которую она и должна исполнять в нашем разделенном обществе,— миротворческой и посреднической. Мирное разрешение и ненадежное равновесие — даже при том мракобесном составе Верховного Совета — было бы предпочтительнее его разгона. В этом случае изничтожение институтов представительства интересов (партий, СМИ, НКО, того же парламента), начатое меньше, чем через десять лет после тех событий, в начале 2000-х годов, было бы гораздо труднее осуществить.

Дмитрий Волчек

Тогда я был ошеломлен и оглушен, трудно было поверить, что власть, которую в какой-то степени считаешь своей, способна на такое. Ведь пострадало множество невинных людей. Жители соседних домов, например. Квартира моей знакомой телеведущей Татьяны Диденко была просто изрешечена пулями. Снайперы стреляли с крыш по прохожим, и до сих пор непонятно, кто это был: подозреваю, что спецслужбы, которые таким образом сводили с ума толпу. Людей, выходивших из метро, просто избивали дубинками всех подряд, я сам это видел. Наконец, после штурма Белого дома Ельцин фактически отдал Москву на разграбление нищим и злым провинциальным омоновцам, которые несколько дней потрошили коммерческие киоски, останавливали машины и вымогали деньги, нападали на людей, не имевших ни малейшего отношения к политике.

Есть несколько вещей, которые государство не может делать ни при каких условиях. В первую очередь, оно не имеет права беспричинно бить обывателя дубинкой по голове. Ельцин нарушил это правило. Потом он нарушал его еще несколько раз, но именно в октябре 1993 года стало окончательно ясно, что Россия не станет страной, пригодной для жизни. Советское государство было бандитским, но формы государственного бандитизма, которые появились при Ельцине и расцвели теперь, когда люди боятся ментов больше, чем преступников, оказались во многих отношениях хуже.

Через месяц после штурма Белого дома, в ноябре 1993-го, я уехал в Германию. На год-полтора, как мне тогда думалось, но остался на двадцать лет и возвращаться не собираюсь. Да и некуда.

Александр Морозов

Сейчас мы находимся в зоне дряхлеющего централистского политического режима. И по-другому смотрим на развилки прошлого в поисках того места, где можно было свернуть на другую дорогу. Таких развилок было три: иное разрешение конфликта между Ельциным и ВС, иное проведение выборов 1996 года, иной итог первого путинского срока, точнее говоря, иной итог развития в 2000–2002 годах. Есть люди, которые отчетливо видят, что альтернатива во всех случаях была. И есть те, кто считают, что альтернатива была умозрительной. К несчастью. Можно фантазировать, что было бы после победы компартии на президентских выборах 1996 года, что было бы, если бы Путина приняли в НАТО в 2001 году, как он этого хотел. Что было бы, если бы «демократы Ельцина» и «еще большие демократы Хасбулатова» нашли бы общий язык. Я отношусь к тем, кто не видит оснований винить кого-то в предумышленном злодействе. Люди, находящиеся у власти, действуют на пределах своего умственного горизонта, они не могут «выпрыгнуть» из своего жизненного опыта, своих образных систем, «клавиатур упоминаний», своей политической культуры. В отличие от других постсоветских восточно-европейских стран — нам не повезло. Мы сползаем в какой-то вполне узнаваемый не европейский, а постколониальный централистский режим. Да, это «просвещенный», не слишком кровожадный модернизированный централизм. Панически боящийся самой идеи сменяемости власти. Наивно пытающийся положиться на управление с помощью «номенклатуры», то есть ротации кадров внутри одной широко понимаемой «партии», возглавляемой политическим и военным вождем, на которого замкнуто все — от финансово-промышленных групп до школьного учебника истории. Теперь для нас уже существенно не то, что конфликт между демократами в 1993 году закончился танками, а то, что в следующее десятилетие не удалось вырулить на другую дорогу. И поэтому не удается отодвинуть в примиренное прошлое старые конфликты. В 2000–2002 годах мне казалось, что Путин собирается вырулить. Но он не вырулил. А наоборот привел дело к тому, что летом 2012 года на улицах Москвы стоял многотысячный отряд внутренних войск. И это заставляет прочерчивать прямую линию от лета 2012-го к осени 1993-го. У нас теперь есть мобильная связь, 3D, автострахование, банковские карточки, шенгенские визы, забыто слово «бартер», ресурсная экономика кормит нас более сытно, чем когда-либо раньше. Но наша политическая система и общественные институты находятся почти там же, что и в 1993 году.

«Сеанс», №55/56, 3 октября 2013 года

Лимонов назвал нобелевскую лауреатку травоядным писателем

Культура • …

С критикой в адрес Элис Мунро, ставшей лауреатом Нобелевской премии по литературе, выступили американский писатель Брет Истон Эллис и российский писатель Эдуард Лимонов.

Американский писатель Брет Истон Эллис назвал Элис Мунро, которой накануне вручили Нобелевскую премию по литературе, переоцененным автором. С критикой в адрес Мунро писатель выступил 11 октября в своем твиттере.

С разницей в час Эллис опубликовал два твита. Первый гласил:

«Alice Munro is so completely overrated» («Элис Мунро крайне переоценена»).

Во второй записи автор «Американского психопата» развил свою мысль:

«Alice Munro was always an overrated writer and now that she's won The Nobel she always will be. The Nobel is a joke and has been for ages…» («Элис Мунро всегда была переоцененной писательницей, но теперь, когда она выиграла «нобелевку», она такой останется навсегда. Нобелевская премия — это насмешка, и продолжает быть таковой не первый год»).

Свое мнение о награждении Элис Мунро высказал в своем микроблоге также российский писатель Эдуард Лимонов. Он написал серию твитов следующего содержания:

«Элис Мунро — тетка из Канады стала лауреатом премии Нобеля по литер-ре. Вид у неё лучезарной, слегка спятившей пенсионерки-девственницы».

«Нобель был изобретателем динамита, яростным огненным типом, а премию по литературе нынче дают исключительно травоядным писателям. Деградация!

«Уже нужно сторониться нобелевской премии по лит-ре, если дают, то значит ты какой-то порченый, как эта старушка Мунро,— божий одуванчик. Упаси Бог».

Решение Шведской академии наградить Мунро поддержали такие писатели, как Антония Байетт, Салман Рушди, Джеффри Евгенидис и еще одна канадка Маргарет Этвуд. Последняя написала в своем твиттере сразу после объявления решения Нобелевского комитета:

Hooray! Alice Munro wins 2013 Nobel Prize in Literature («Ура! Элис Мунро выиграла Нобелевскую премию по литературе»).

Элис Мунро была объявлена лауреатом Нобелевской премии 10 октября 2013 года с формулировкой «мастеру современного рассказа». Канадская писательница получит денежное вознаграждение в размере 1,2 миллиона долларов.

«Delfi Life», 11 октября 2013 года

Эдуард Лимонов выпустил сборник журнальной прозы

…

«Апология чукчей» отражает мир большого писателя и авантюриста

На первый взгляд странная комбинация: яростный ниспровергатель буржуазных ценностей и журналы, основная бизнес-задача которых — продавать обывателям дорогую жизнь и ее приметы: машины, часы, костюмы-парфюмы. Но Лимонов прагматичен по-европейски и циничен по-ленински: «капиталист сам продаст нам веревку, на которой мы его повесим».

В конце концов, на вопрос можно смотреть по-разному: с одной стороны, писатель Лимонов вроде бы помогает капиталистам продавать их Jaguar, с другой — на примерах из собственной жизни объясняет городу и миру, сколь малое значение имеют все эти цацки по гамбургскому счету. А капиталист эти нелицеприятные для него смыслы еще и оплачивает.

Странное на первый взгляд название «Апология чукчей» — на самом деле вполне буквально. Лимонов, хотя и не скрывает восхищения перед глобальными проектами и личностями вроде Наполеона, на самом деле всегда на стороне отщепенцев и малых батальонов. Будь то сербские ополченцы или те же чукчи, сражавшиеся луками и стрелами против казаков с ружьями и пушками.

Сборник, возможно, лучший за десятилетие у обильно пишущего автора, можно охарактеризовать как «Лимонов-лайт». «Апологии чукчей» далеко до экзистенциальных глубин «Эдички» или «Дневника неудачника», но книга на удивление полно и красочно отражает Лимонова и его мир, мир большого писателя и авантюриста, имморального и притягательного, который словно поставил себе целью реализовать все романтические стратегии — от Шиллера и Байрона до Жана Жене.

Клочки лимоновской биографии летят в сборнике буквально по закоулочкам — тут и тюремный опыт, и политический, и эротический, и военные приключения, и очерки о выдающихся современниках, исполненные с непременной лимоновской прямотой и долей высокомерия, но без тени старческой желчности, что подкупает у автора, разменявшего восьмой десяток.

На удивление купирована до малых доз обычная для Э. Л. самовлюбленность, и это чрезвычайно идет книге. А известная любовь к эпатажу здесь переходит в умение спокойно говорить неудобные, хотя и очевидные вещи — вроде рассуждения о корнях гитлеровского нацизма в германской культуре, начиная с Лютера.

Сборник можно смело рекомендовать читателю, не знакомому с творчеством Лимонова (если такие еще есть): в короткой журнальной прозе намечены, кажется, все эстетические и идейные линии, характерные для автора. А еще книга наводит на размышление: родись Лимонов не в СССР с его идеологическим прессингом и одновременным культом высокой книжной культуры, а в так называемом «свободном мире», кем бы он стал?

Скорее всего — выдающимся репортером, очеркистом, стрингером, но писателем все же вряд ли. В этом качестве Лимонов, конечно, при всем его «мировом гражданстве» — дитя СССР и, надо сказать, один из очень немногих в его поколении, кто от этого никогда не открещивался.

«Известия», 30 октября 2013 года

Роман Попков: «Сегодня у НБП тысячи лиц»

Юлиана Бардолим

Про стиль, кураж и философию нацболов.

Юлиана Бардолим поговорила с Романом Попковым, который возглавлял московское отделение НБП и успел побывать политзаключенным, и выяснила, что общего между акцией в ХХС и акциями прямого действия и где грань между искусством и политикой.

— Рома, чтобы нам всем было легче ориентироваться в ходе беседы, скажи, пожалуйста, ты нацбол бывший или настоящий?

— Конечно, настоящий. Нацболы — это ведь не просто партия и не просто идеология национал-большевизма. В 1990-е и 2000-е слово «национал-большевизм» заиграло новыми красками, стало обозначением определенного психотипа, определенного стиля жизни. Думаю, что не все люди, которые сейчас связаны со структурами, курируемыми Эдуардом Вениаминовичем Лимоновым, являются нацболами в классическом понимании, и наоборот, за пределами нынешней лимоновской партии вполне есть нацболы.

— То есть движение не зависит от создателя, а живет собственной жизнью?

— Это не движение, а, если угодно, мировоззрение. Я знаю нацболов, которые не принадлежат сейчас ни к одной политической партии. Среди них есть люди, прошедшие школу акционизма НБП, есть те, кто не застал НБП. Нацбол обладает рядом определенных характеристик: он не склонен к компромиссам, чужд политтехнологиям и верен своим идеалам. Безусловно, нацбол — это идеалист, и я уверен, что таких людей немало.

— Я практически не знакома с деятельностью НБП, но тем не менее, как это принято в русской литературной традиции, у меня была собственная картинка в голове, согласно которой НБП — это авторский художественный проект большого русского писателя Эдуарда Лимонова, который является не просто хедлайнером, а художественным руководителем этого процесса и за его спиной толпы прекрасных лицом и телом юношей и девушек. При этом он считает себя не только автором, но и обладателем авторских прав, монополистом уличного процесса, поэтому, когда сейчас в России появились новые уличные движения, он воспринял их не просто как конкурирующую фирму или какие-то симулякры, а именно как посягательство на его интеллектуальную собственность. В его сегодняшней позиции чувствуется не ревность политика, а ревность художника. В чем мое видение ситуации соответствует действительности, а в чем нет?

— Лимонов, безусловно, являлся отцом-основателем всего этого веселого движа. Если бы не было Эдуарда Лимонова, то не было бы НБП и не было бы нацболов как культурологического и политического явления. Но если бы был только один Эдуард Лимонов, если бы вокруг него в разные периоды не группировались мощные личности, то всего этого тоже не было бы. Помимо Лимонова отцами-основателями были еще как минимум два человека: Егор Летов и Александр Дугин, которые в разное время с разной степенью скандальности от партии отвалились, но они оба сыграли важнейшую роль в формировании НБП и нацбольского дискурса. Летов принес в партию ярость рок-андеграунда, именно Летов привлек в партию огромное количество панков, уличных леваков, подтянулась целая плеяда рок-музыкантов. Концерты, андеграундные клубы — все это тоже стало частью НБП. Дугин, эдакий брахман НБП, наоборот, принес в партию эстетский интеллектуализм. Он писал совершенно улетные тексты в «Лимонке» со строчками «Наша Родина — смерть», рассказывал прекрасные сказки про тамплиеров пролетариата. Потом, правда, он ушел в совсем другие миры, начал желать, чтобы партийцы крестились в старообрядчество и отращивали бороды, а потом и вовсе влюбился в Путина и стал писать про геополитику. Но в середине 90-х вклад Дугина в НБП был очень велик.

У Лимонова есть такая черта — он не может на протяжении долгого времени выносить рядом с собой харизматичных личностей, поэтому лимоновский пул партстроителей и «икон стиля» постоянно обновлялся. Например, в нулевые годы рядом с Лимоновым был Владимир Абель, который оказал невероятное влияние на НБП классического периода. Это был гениальный стратег и тактик, и акции прямого действия того периода — это во многом его заслуга. Он модернизировал сообразно текущему моменту многие лозунги НБП. Например, выдвинул лозунг «Революция в России, а не война в Чечне», приучил нацболов к правозащитной тематике. Абель пользовался авторитетом за пределами НБП — и среди либералов, и среди левых. Идея надидеологической, право-левой оппозиционной коалиции — это же идея, которая именно ему первому пришла в голову, именно он ее проталкивал еще в 2004 году, за четыре года до «Маршей несогласных» и за семь лет до Болотной площади. И, как многие нацболы, Владимир Абель был очень талантливым человеком, писал умопомрачительные стихи:

Награда мне будет в мире ином.
Другая Россия — мой истинный дом.
Ее нет на карте, но мне наплевать.
Я хату покинул, ушел воевать.
Не за Родину-мать, но за Родину-дочь —
Светлее, чем солнце, безумней, чем ночь…

Это вот строчка из стихотворения Абеля, написанного во время заключения в «Лефортово».

НБП — плод творческих, организационных усилий большого количества людей. Людей тяжелого калибра.

— Тем более, учитывая большое количество творческих личностей, имеет смысл поговорить о художественной составляющей ваших акций, потому что со стороны акции выглядели очень эффектно и были хорошо выстроены в сценическом плане, по крайней мере, если судить с позиции зрителя у экрана телевизора. Все в черных куртках, молодые, грозные. Некая театрализация процесса. Какое значение внутри партии уделялось этой картинке, визуальному образу?

— Юля, я думаю, ты преувеличиваешь… У нас не были до такой степени расписаны сценарии акций, чтобы регламентировать, кто в какой одежде должен приходить. Нацболы при всех тоталитарных оттенках в своей пропаганде были очень свободолюбивым народом, там никого нельзя было заставить таскать форму. Вместе с тем НБП была первой в России партией, которая стала по-настоящему модной, по-настоящему стильной. И НБП во многом формировала моду молодых русских радикалов. Да, «Лимонка» однажды написала, что нацбол — это веселый и злой качок, коротко стриженный и одетый во все черное. Автор до определенной степени иронизировал, но нацболы, понимая эту иронию, радостно воспринимали эстетические посылы по своей доброй воле. Люди хотели быть модными и стильными. Людей очень угнетало, что оппозиция в те годы, наоборот, была не стильная. Она была старомодная, пенсионерская — не только по возрасту, но и по цвету, по запаху. Оппозиция — «вязаная шапочка». Мы хотели быть яркими. И, конечно, НБП воспринимала западные веяния, стиль западных радикалов. Читали про это в журналах, переводили для «Лимонки». Но все это получалось как-то само собой. Была свежая, солнечная молодая стихия.

— То есть артистический антураж имел место быть, и если вы к тому же являлись законодателями мод, значит, в акциях уже имелась сильная художественная составляющая. И в связи с этим хочу задать очень важный для меня вопрос: ты отсидел два года в тюрьме за потасовку с ментами в ходе одной из ваших акций. И Толоконникова с Алехиной получили «двушечку» за акцию в ХХС. При этом ваша акция в первую очередь политическая, а их, как они сами утверждают, художественная. Где лежит граница между искусством и политикой?

— Я думаю, что Pussy Riot себя как минимум недооценивают, потому что акция была более чем политическая. Призывать высшие силы свергнуть тирана — в чем может быть больше политической страсти? Предвижу возмущенные вопли в свой адрес со стороны многочисленных ненавистников Pussy Riot, но тем не менее скажу: Pussy Riot — это политика серьезная, фундаментальная, заимствованная из средневековых ересей. Политика-мистика, политика большой духовной мощи. Так что пусть не прибедняются.

— Твой срок в тюрьме и их — это равнозначные события?

— Вряд ли можно это сравнивать. Я получил срок не за акцию, а за политическую стычку. Мы защищали нашего лидера, Эдуарда Лимонова, от нападения прокремлевских провокаторов. И с их, и с нашей стороны применялась физическая сила.

Pussy Riot получили свой срок за то, что озвучили некие политические истины. Я думаю, что здесь политики было даже больше, чем в нашем случае.

Но тем не менее Pussy Riot близки нацболам того классического периода. Раньше чутье политического момента, понимание того, что является в данный момент главной политической мишенью, было у НБП. Раньше НБП владела языком политического манифеста. Умела соединить манифест и молитву. Сейчас это четкое видение мишени, безошибочное чутье, единение манифеста и молитвы есть у Pussy Riot.

И это беда Лимонова, что он не понимает этого, отчаянно зажмуривается и не желает этого видеть.

— Когда я беседовала с Эллен Блуменштайн, главным куратором очень важной немецкой художественной институции KunstWerke о ее выставке про РАФ, она мне сказала, что судебные процессы над РАФ можно сравнить с процессами над Pussy Riot: и в первом, и во втором случае процессы имели гораздо большее влияние на общество, на его дальнейшее развитие, чем сами акции и/или теракты. Почему суды над нацболами, которые тоже оказывались за решеткой после акций, не имели такого резонанса?

— Судов было много. Были суды над отдельными нацболами, а были и огромные процессы, например, как процесс над участниками акции «мирного захвата приемной администрации президента». 39 человек сидели в трех громадных клетках: в одной юноши, в другой девушки, в третьей несовершеннолетние. Зрелище было жуткое и средневековое. Говорить о том, что дела были совсем нерезонансными, нельзя. Дело в том, что эти суды шли в иной атмосфере. В те времена значительная часть интеллектуальной России еще не была готова сочувствовать методам НБП и героике НБП. В середине 2000-х почти всем же казалось, что все не так уж и плохо: мы ведь ездим в Европу, читаем «Живой Журнал», а тут нам какие-то типы кричат про диктатуру. Многие закрывали глаза, многим было неприятно, что нацболы бьют в свои колокола, нарушают приятную дрему. Хотя отдельные, островидящие, начинали понимать, что происходит в России, и присматривались к этим судам. Например, суды над нацболами-декабристами впервые привлекли внимание либеральной прессы, покойная Анна Политковская стала ходить на эти суды и сделала массу комплиментарных материалов по нам, хотя по тем временам это было немыслимо — «Новая газета» вступается за нацболов.

Так что эти суды все же стали точкой примирения нацболов и части либеральной общественности. Нацболы заставили себя уважать своей жертвенностью, а государство своей жестокостью заставило от него отвернуться. Все это имело определенный исторический смысл.

Суд над Pussy Riot — несколько иная штука. Когда девчонок ввели в клетку в Хамовническом суде, общество было уже очень сильно разогрето. Многими годами сопротивления, смертями, преступлениями власти. Уже была масса фальсификаций, масса лжи, разоблачений. Уже рухнули многие иллюзии и многие надежды. Общество уже готово было слушать Толоконникову. Нацболам же за пять лет до этого очень тяжело было пробиваться через толщу самодовольства, через желание граждан быть беззаботными. Русские вообще очень любят быть беззаботными.

— Но если вернуться к параллели с РАФ, то они как раз были порождением сытого общества — «скучающие детки из богатых семей».

— Нацболы, безусловно, тоже были детьми. Не в плане возраста, незрелости, а по умению реагировать на события живо и непосредственно. И мы сильно скучали, да. Мало кто был из богатых семей, наверное, даже никто, но из хороших семей точно были многие. Нацболы не только боролись с несправедливостью. Они хотели жить яркой и полноценной жизнью, а Россия ни в 90-е, ни сейчас не дает такой возможности. Дети устали бояться своих отцов. Дети устали бояться ментов, тычущих им дубинкой в грудь. Устали бояться крепостной армии с зажравшимися военкомами и вонючими военкоматами. Устали бояться коррумпированных преподов в вузах и техникумах. И дети устали презирать все это. Атмосфера серости, беспросветности, в которой постоянно находились дети из хороших, но небогатых семей, рождала шаровые молнии нацболов. Но это был очень веселый бунт. Бунт веры в жизнь, в возможность праздника любви, в победоносную войну. И очень не прав Захар Прилепин, в своем романе «Санькя» описавший нацболов мрачными, депрессивными типами, которые на партсобраниях сидят — рефлексируют, любовью занимаются — рефлексируют, на акцию прямого действия идут — рефлексируют. Ну это же неправда. Мы очень весело, озорно бунтовали, и даже трагедии смертей наших товарищей не лишали партию солнечности.

— И я так думала — что чудовищно мрачная публика!

— Нацболы чужды рефлексии, сомнениям. Наоборот, они бежали от этого всего. Это были удалые, веселые люди, которые умели сочетать обаятельный цинизм и искренний идеализм. Гусары.

— Но до людей, незнакомых с ситуацией, эти гусарство и удаль не доходили. Я вот, как человек поверхностный, посмотрела на символику, и мне дальше копаться, лезть внутрь, изучать нравы и обычаи больше не захотелось. И я никогда не могла этого понять: почему при таком обширном контингенте крупных художников нельзя было создать новый, свой, оригинальный символ без намеков?

— НБП берет свое начало в 1993—1994 годах, это время стремительной веймаризации России. Символика НБП была одновременно плевком в тогдашнюю компрадорскую буржуазию, которая успела разжиреть за короткое время на распиле общенационального достояния, и мобилизующим призывом к тем, кто желал возрождения страны. Попытка соединить в одном флаге левую и националистическую символику — сама по себе дико скандальная акция. Потом ситуация изменилась, лозунги трансформировались. Мы от многого отказались. Отказались от лозунга «Сталин — Берия — ГУЛАГ». Отказались от многого одиозного. Но от флага так просто не откажешься. Были товарищи, которые умирали под этим флагом. Это была часть нашей партийной истории.

— Скажи, а возможно сейчас появление партии вроде НБП, но уже без тех отцов-основателей, какие были у партии тогда? Без того литературно-музыкального бэкграунда?

— А это и не надо. Зачем? Да, нацболы выделялись на общем фоне других политических сил — казенных, лицемерных и пыльных. Мы через эпатаж, через художественный жест несли новую искренность. Сейчас художеств и эстетики в политике и так предостаточно, одна Толокно чего стоит. Хорошего, острого политического акционизма — много. Искренних и талантливых людей в политике, в протестном движении — много. Больше, чем в наше время.

— Но нет такого, как Летов.

— Летов, насколько мне известно, умер. Есть масса живых. Второе поколение Pussy Riot в этом году устроило акцию-рейд по нефтевышкам «Роснефти». Они водружали на трубы портреты Сечина, заляпанные нефтью, пели песню, в которой уравнивали нефтяные и лагерные вышки. Сравнивали Россию с красной тюрьмой. А первое поколение Pussy Riot мужественно противостоит тюремной тирании. На оккупай-абаях сотни активистов устроили свой город, читали стихи, книги, пели, влюблялись, бодались с ОМОНом. Это как бункер НБП, только не в подвале, а под небом Москвы. Отмороженные афашники разгромили Химкинскую горадминистрацию. Превратили подмосковный сонный город в палестинский квартал. Гражданские активисты выходят с фаерами на Красную площадь и шлют на три буквы Госдуму, пытающуюся возродить совковую регистрацию по месту жительства. Тысячи волонтеров устроили самую креативную избирательную кампанию в новейшей истории России. Сегодня у НБП тысячи лиц.

И так далее. Это все жизнь. Это все по-настоящему, как и любили нацболы. Лимонов сколько угодно может проклинать современность в ЖЖ, говорить, что все это не кошерно, и трясти старыми подвигами его былых однопартийцев. Это не очень умно и очень не по-нацбольски.

«Colta», 7 ноября 2013 года

Писатель Михаил Елизаров:
На Болотную можно выходить,
пока в Нижнем Сартыме продолжают качать нефть.
С кем бы ещё, кроме писателей,
имело смысл встретиться Путину

программа «Прилепин» • Захар Прилепин

Писатель Михаил Елизаров о протестах в России, власти и современной русской литературе.

— Слушай, дай я тебе скажу мысль, которую я хотел тебе сказать, а ты ее просто оценишь.

— Скажи.

— Простая, банальная мысль. Да, в девяностые годы обрушился литературный процесс, писатель маргинизировался, его перестали воспринимать всерьез, вещи перестали замечать и потом, вдруг произошел какой-то момент удивительный. Два года назад, когда были все эти события на Болотной, на площади Революции и так далее, и тому подобное, когда митинг против власти собирает писатель Акунин, Быков, Кашин. Митинг за власть собирает писатель Проханов, почти писатель Кургинян и Поляков, допустим. Третий митинг собирает писатель Лимонов, и всем этим занимается писатель Сурков, и Владислав Юрьевич, он же Дубовицкий. Такая борьба писателей происходит в Москве.

— Я бы сказал, что это не борьба писателей.

— Но, тем не менее, передоверили…

— Это борьба слов, но пойми, они борются. В данном случае Акунин не выступает как автор «Фандорина», это просто такая безмятежная буржуазная фигура, которая рассчитывает, что пенделя не будет. То есть не то, чтобы рассчитывает, он просто практически уверен в этом. Если он хоть бы на толику думал, что это опасно, он бы даже просто и не сунулся. То же самое и с прочими фигурами. Лимонов тоже выступает не как писатель, мне кажется, он эту ипостась забросил, и она ему категорически неинтересна. Он работает просто героем, работает как…

— Но люди его воспринимают как писателя. Я не про это говорю, просто значение человека пишущего, даже их книжек не читают, но, в принципе, человек пишущий — это человек, которые отвечает за базар.

— Ну, Россия — это страна, литература центрична, слово центрично, слово у нас всегда, что бы то ни было, значило. Но это не значит, что слово писательское что-то значит, а значит слово, то есть которое написанное на заборе, которое из трех букв. Оно значит гораздо больше, чем какие-то написанные тома.

— Но в данном случае все равно писательское, ну, все равно писатель, как ты не оценивай этот факт, но он писатель.

— Мужчина — он всегда солдат. Да ни фига. Он солдат тогда, когда прошел войну, он солдат, да. Или который служит, он солдат, а все остальные — это либо ветераны, либо отставники, или те, кто откосили. Это все привязки тоже к словам. Сложность какая…

телеканал «Дождь», 26 ноября 2013 года

Чукча любит лимоны

Культурная среда • книга недели • Валерия Жарова

Новая книга Эдуарда Лимонова «Апология чукчей», только что представленная на ярмарке Non/fiction, без дураков — хорошая. И раскупается она отлично, и написана не хуже, а то и лучше прежних.

Дело даже не в том, что Лимонов крепко и профессионально пишет — это само собой, и грех хвалить писателя его уровня за то, что у него нет лишних слов и много точных деталей. Дело в том, что он пишет честно, не боясь говорить про себя всё как есть. В результате всегда получается узнаваемо, приложимо ко всем, а главное, есть в его книгах что-то ужасно трогательное.

Вот он считает себя вождём и мыслителем, создателем партии, рисковым путешественником, единственным настоящим противником режима, проповедником, гностиком. Со стороны, конечно, всё это выглядит иначе. Из столкновения имиджа с суровой и голой правдой получается настоящее искусство. Так было в «Эдичке», когда он с полным на то основанием считал себя большим поэтом и очаровательным любовником, а жизнь его всё время тыкала носом в падения, разлуки и катастрофы. Так происходит и сейчас, когда от всех его рискованных путешествий толку ноль, а над проповедями смеются все кому не лень, обзывая его безумным дедом.

Безумный-то безумный, и пусть даже дед, но он продолжает ставить на себе опасные художественные эксперименты, помещать себя в труднодоступные среды, говорить о себе абсолютную правду. Сейчас, кажется, его проза откровенно лучше стихов, которые пишутся уже на автопилоте, без прежнего ослепительного и ранимого новаторства, а вся лирика ушла в очерки, в безжалостные рассказы о погибших друзьях и обманутых надеждах.

Не обязательно быть успешным политиком и хорошим человеком, чтобы писать настоящую литературу. Хороших у нас полно, а таких плохих, как Лимонов, один. Поэтому он самый настоящий, всякий раз новый и до слёз трогательный, с драйвом, страстью, разочарованием, страхом смерти и тягой к ней. Как ни крути, а лимон — самый витаминный фрукт, особенно для чукчей, которые витаминов почти не наблюдают.

«Собеседник», №47(1488), 11–17 декабря 2013 года

Эдуард Лимонов «Это я, Эдичка»

Алена Долецкая

С Лимоновым-писателем я, как редактор глянцевого журнала, сталкивалась дважды. И, признаться, была готова к тому, что не все с ним получится гладко и комфортно. Первый раз для русского Vogue в 2007 году мы заказали ему колонку о том, как он относится к женщинам, которые установили себе искусственную грудь или произвели любую другую пластику. Как, мол, он относится к этой рукотворной красоте? Возбуждает ли она его как живописателя небезысвестной «пипки», как известного ценителя юных девичьих тел. Лимонов, если кто не знает, всегда присылает написанное от руки, и мы ждали манускрипт, политый писательским потом. Получили и с трепетом развернули. Это была история о том, как он ехал с некой зечкой. И эта зечка была и такая и сякая, и она была то ли «не попиленная», то ли «попиленная», то есть в шрамах и татуировках. Так он интерпретировал эту тему. Мы ему про любовь или на худой конец про силиконовые красоты, а он нам в ответ старательно, рукописно — про политику и про страдание борца.

Было, однако, и продолжение знакомства, спустя четыре года для русского Interview. Решили мы сделать в журнале материал про группу «Война» и попросили Лимонова взять интервью у них. Идейно они были близки друг другу — и те и другие экстремисты, сомнений нет. Но засада поджидала не на месте идей, а на месте логистики. Лимонов общался только записками через дверь. «Война» конспирировалась от полиции так, что в редакцию на фотосессию пришлось провозить их в багажнике моего автомобиля. Но еще туда нужно было доставить Лимонова. Поехали за ним. Звонили, звонили, заранее условившись через записки десять раз. Ни гу-гу. Он просто не открыл дверь. Говорят, он был с некой девой. В общем, получилось не то что шершаво, а ровным счетом ничего.

Это, наверное, и есть экстремизм, когда на все договоренности и конвенции в широком смысле наплевать. Герой и его натура есть некоторая правда, которая выше любых норм. Понятно, почему Лимонов и теперь не изменился.

Роман «Это я, Эдичка» (в 1979-м — контрабандный, из-под полы) атомно ударил по всем эрогенным местам младой советской интеллигенции того времени. Это была какая-то дикая и очень желанная правда, идущая поверх всех барьеров приличия, это был язык другого мира.

Прямо от самого что ни на есть первого лица (как мы тогда думали) Лимонов рассказывал про свой секс, свою любовь, свою эмиграцию, терроризм и писательскую тяжелую судьбу — это звучало как откровение невиданного масштаба. Каждые пятнадцать страниц герой романа хватается за пистолет или за свой или за чужой половой член, который в наиболее трепетный момент он называет ***: «Я начал ласкать свой член. И он стал ***». Метаморфоза обычная, совсем не загадочная, но это по нынешним временам, а тогда, когда ничего было нельзя, названная прямо, она била наотмашь. Ошалевшие от удара дрочили на этот роман, на каждую его страницу, и никакое литературоведение не в состоянии затмить этого обстоятельства. То был в чистом виде терроризм. Лимонов хотел взорвать этот мир, хоть пулеметом, хоть членом — и мы взорвались.

Взорвались от фактов, событий и в неменьшей степени от языка. Английский писатель и блистательный стилист Джозеф Конрад знал и любил русскую литературу, и говорил, что англичанам достаточно одной фразы, а вот русским понадобится двенадцать, потому что они будут ходить вокруг да около, путаными закоулками, и никогда не назовут лопату — лопатой. Лимонов взорвал и эту традицию русской классики.

Никто из одаренных русских не писал матом про любовную тоску, одиночество и отверженность (Чарльза Буковски мы тогда не читали), все доступное нам «потаенное». В любовных объяснениях Лимонова мат выступает почти как сакральный язык. Он не использует запрещенные слова как междометия или не по делу, он не позволяет себе фразочки типа «Я, б***, на***, в ***, устал». Срамная молитва о любви — вот что был его первый роман.

Но главное, конечно, было не в матерной лексике (за сорок лет провокация стала мейнстримом, хотя изобретательная Госдума много делает для возвращения утраченного) и не в пустырном соитии с негром Крисом (по нынешним нравам — почти целомудренном), а вот в этой голой, по-детски отважной нежности двух «бездомных детей города»: «Я сказал ему: — Дарлинг. Он ответил мне: — Май бэби».

Тут, кажется, все заемное, все «импорт», «джинсы» и «жувачка». Отсюда и используемая им калька «делать любовь». Английское «make love» или «have sex» он переводит как троечник по английскому языку (каковым герой Эдичка и был), и от этого в описании всех любовных страданий героя появляется нелепый и странный акцент. Как будто и любовь у него переводная, с невытравливаемым русским акцентом. Инсталляцией отчаяния и оставленности кажется и сама та легкость, с которой он ложится под роскошного черного Криса. Он говорит на чужом языке.

Лимонов проповедует в романе, что спасти мироздание можно только через любовь, что трагедия всех социальных устройств заключается именно в том, что люди перестали уметь любить, из-за не-любви появляется неравенство. Но ведет себя Эдичка как экстремист, он даже для самых левых американцев слишком экстремален.

И при этом, при его резкости, грубости и экстремизме — вдруг удивительная нежность и тонкость чувств. Он в бреду, Елена бросила его, как с этим быть?! Разве это проблема для экстремиста, хулигана, оруженосца? Он говорит, что фактически совокуплялся с духом. «В конце концов в ее отсутствие я совокуплялся с духом, обыкновенно совокупления были групповыми, т.е. она *** с кем-то у меня на виду, потом я *** ее. Закрыв глаза, я представлял все это, воздвигал очень сложные конструкции. Во время этих сеансов глаза у меня были полны слез, я рыдал, ну что мне оставалось делать, рыдал и кончал, и сперма выплескивалась на мой уже загорелый живот. Ах, какой у меня животик, прелесть! Бедное Эдичкино тельце, до чего довела его паршивая русская девка, сестра моя, сестричка, моя дурочка».

Моя сестричка, моя девочка, май бэби, дарлинг: это детский плач в темноте. Все партнеры Эдички — тень, дух, Крис, великий город, собственное тело — просто заместительные объекты, заместительный язык. Через много лет графиня Елена Щапова де Карли, прошедшая через десятки романов и недороманов, будет рассказывать, как по прибытии в Америку она стеснялась молодого Эдички — безнадежный провинциал, он плохо знал английский и не был принят в приличном обществе (а она, конечно, была принята с распростертыми), он ходил по мосту на высоких каблуках и в рубашке жабо, он был беден и нелеп в своей ревности и страсти, этот подросток Савенко из харьковского предместья,— и невозможно поверить, что из тоски по этой, в сущности, мещанской, самого благонамеренного толка красавице родилась великая книга, а потом и великая биография.

Что со всем этим сделало время? Какие угли остались от этого пожара? Единственное, что не стало мифом — страстный радикализм Эдуарда Лимонова.

Как он сегодня говорит о любви? Что он шептал той девушке, из-за которой сорвалось наше интервью? Трудно сказать. Мне хочется верить, что если чем и был вдохновлен тот шепот, то той любовной исповедью, что приведена в этой книге.

Татьяна Толстая, Александр Генис, Алёна Долецкая, Сергей Гандлевский, Александр Тимофеевский
«Уроки русской любви. 100 любовных признаний из великой русской литературы»
// Москва: «АСТ» (редакция «Corpus»), 2014,
твёрдый переплёт, 592 стр.,
ISBN 978-5-17-087294-7,
размеры: 216⨉174⨉45 мм

Index publishers

Констанция Сафронова

Это я — Эдичка
/ Эдуард Лимонов; [Обл. В. Бахчаняна].— N.Y.: Index publishers, 1979.— [2], 282, [2] с.; 21,5х14 см. В иллюстрированной цветной издательской обложке с портретом автора на четвертой сторонке.

Эдуард Лимонов (Эдуард Вениаминович Савенко) родился 22 февраля 1943 года в городе Дзержинске Горьковской области. Школьные годы провёл в Харькове. После школы работал монтажником-высотником, сталеваром, учился в Харьковском педагогическом институте. С 1965 года начал заниматься литературой и писать стихи, отмеченные влиянием русского поэтического авангарда, прежде всего Велимира Хлебникова. Входил в круг харьковской литературной богемы, где довольно близко сошёлся с такими впоследствии известными личностями, как В. Бахчанян и Ю. Милославский. В 1967 году переехал жить в Москву. Работал портным, посещал литературный семинар Арсения Тарковского. Вместе с поэтами Л. Губановым, В. Алейниковым и Ю. Кублановским входил в поэтическую группировку «СМОГ» («Смелость, Мысль, Образ, Глубина»), был близок также с «лианозовцами» — в особенности с их лидером Е. Кропивницким. Поэт и прозаик Г. Сапгир вспоминал:

«…и примкнувший к ним Лимонов». Его «стихи были свежи, раскованны, «обэриутны» и в общем близки нам — лианозовцам. Мы коротко сошлись, как писали в ХХ веке. Надо было выяснить позиции друг друга и, шагая по Москве, мы решили, что наш идеал в поэзии — Катулл и что столица похожа на Древний Рим времён упадка. Совершенно сам по себе, безумного честолюбия, поэт жаждал признания столичной богемы. Лимонов был беден и неприхотлив, но любил пофрантить. Поэт шил брюки знакомым и стал довольно широко известен, как говорится, в узких кругах»¹.

В это время Лимонов начал писать и короткие рассказы, выпустил несколько самиздатских сборников своих стихов, которые сам печатал на машинке и переплетал в простой упаковочный картон. В 1971 году он познакомился со своей первой женой — поэтессой и моделью Еленой Щаповой, в 70-е годы одной из центральных фигур московской богемы.

Не приняв предложение КГБ о секретном сотрудничестве, в 1974 году Лимонов эмигрировал на Запад. Жил в Италии, затем — в США. В 1975-м начал работать корректором в нью-йоркской газете «Новое русское слово». Писал в эмигрантской прессе, но после ряда статей с жёсткой критикой западного общества ему стали отказывать в публикациях. В 1976-м советская газета «Неделя» перепечатала из «Нового русского слова» статью Лимонова «Разочарование» — о разочаровании в ценностях западной цивилизации,— после чего из «Нового русского слова» писателя уволили.

В США Лимонову пришлось расстаться с женой. После разрыва, в июле-октябре 1976 года он написал роман «Это я — Эдичка». Позже, в 1989-м, в Париже он вспоминал:

«…летом 1976 года в жарком Нью-Йорке на Мэдисон-авеню жил человек по имени Эдичка. Был он очень одинок по причине того, что «выпал» из всех коллективов, в которых состоял до этого. Из семьи (самого маленького коллектива), из эмигрантской газеты (где работал), Старой Родины (большая и безразличная, она спала на другом боку глобуса), из Новой Родины (большая и безразличная, она видна была из окна на Мэдисон). Выпав из всех коллективов, человек испугался и завыл. Так как Эдичка обладал определенными литературными навыками и талантом, то вопли его сложились в литературное произведение»².

За ним последовали новые книги: сборник рассказов «Чужой в незнакомом городе» (1985), романы «Палач» (1986), «Смерть современных героев» (1992), «Укрощение тигра в Париже» (1994). Переведённые на многие языки, они принесли Лимонову литературную славу.

В 1980 году Лимонов переезжает из Америки в Париж. В 1987-м получает французское гражданство. После перестройки возвращается на родину, начинает публиковаться в Советском Союзе. В 1992-м он восстанавливает российское гражданство. С 1990 года писатель активно работает в жанре политической публицистики, а затем становится публичным политиком. Осенью 1994-го Лимонов с единомышленниками по политическим взглядам создаёт Национал-большевистскую партию, более известную как партия «лимоновцев» (ныне в России запрещена).

На протяжении всей своей литературной и политической биографии Лимонов остаётся бунтарём: для него характерны эпатаж, нарушение общепринятых табу, разрушение этических и эстетических канонов, глумление над святынями и ценностями.

«Маргинал, пария, изгой, он ухитрился восстановить против себя культурно-общественный истеблишмент трех главных городов мира, где обитал,— Нью-Йорка, Парижа и Москвы»,

— отмечает В. Соловьев³.

В первом романе «Это я — Эдичка», название которого апеллирует к заглавию книги Рокуэлла Кента «Это я, Господи», писатель обращается к «взрывному, скандальному, «грязному» реализму»⁴. Сюжет строится вокруг трёх главных мифов — миф о Герое, миф о Городе и миф о Любви. Фабула сосредоточивается вокруг реализации трёх целей — узнать Город, найти себя и пережить Любовь. Это роман-исповедь, путеводный дневник. Его герой — Эдичка, русский эмигрант из Нью-Йорка, удостоившийся чести увидеть «нагое, бессмысленное и жестокое,— подлинное лицо жизни, без вуали иллюзий»⁵, живущий на социальное пособие в грязном отеле среди таких же эмигрантов, как и он сам, бежавших из России в надежде на счастливое будущее, слабых, потерянных, надломленных жизнью людей. На этом фоне развивается история жизни Эдички. Его портрет сложен из пороков поколения. Яркий мужчина в туфлях на высоком каблуке, в кружевной рубашке, белом жилете, он, пытаясь изменить свою жизнь, адаптироваться в чуждом ему буржуазном обществе, меняет места работы — басбой в ресторане, помощник официанта, грузчик, преподаватель, спутник богатой женщины…

Судьба Эдички принимает трагический оборот — не выдержав нищей эмигрантской жизни, от него уходит жена — красавица Елена. Тяжело переживая её уход, он всячески пытается заглушить боль потери. И приходит к выводу, что, поскольку «бабы вызывают отвращение», выход — приобщится к мужской любви. Роман наполнен натуралистическими описаниями откровенных сцен, в том числе гомосексуальных, в нём часто встречается ненормативная лексика.

Впервые сокращённый вариант романа появился в парижском журнале «Ковчег» (1977. №3). Первая глава была также опубликована в израильской газете «Неделя» (декабрь того же года). В 1979-м, после того как писателю отказали 36 наиболее крупных американских издательств, роман был-таки опубликован стараниями А.Сумеркина, представлявшего тогда ещё только начинавший издательское дело коллектив «Руссики». Во избежание «остракизма эмигрантской среды» и дабы не лишиться жизненно необходимой рекламы в русских газетах ««Руссику» пришлось спрятать под личину «Индекс Пресс»»⁶. Так в конце октября появилось первое отдельное издание произведения. Обложку к нему выполнил художник-карикатурист и друг Лимонова Вагрич Бахчанян (кстати, он и был автором знаменитого псевдонима Лимонов, который придумал ещё в 1960-е в СССР).

Скандальная книга имела успех и была переведена на различные языки. В ноябре 1980 года она вышла по-французски в издательстве «Ramsay» под названием «Русский поэт предпочитает больших негров». Сам Лимонов рассказывал о том, как родилось это название:

«Оба усатых издателя утверждали, что «Сэ муа — Эдвард» ничего не говорит ни уму ни сердцу французского покупателя… Несколько часов проломав головы над проблемой, они ни к чему не пришли, как вдруг… взгляд Эдички упал на один из томиков библиотеки издателя. Книга о Мэрилин Монро называлась, подобно известному фильму с участием актрисы,— «Джентльмены предпочитают блондинок». Предлагаю назвать мою книгу «Я предпочитаю больших негров»!— воскликнул автор Эдички (именно воскликнул, как и все они, трое, на том заседании и на всех заседаниях того времени)»⁷.

С таким же вариантом названия роман вышел в 1985 году в Италии⁸. Примечательно, что в Германии роман был опубликован в 1984-м под названием «Fuck off, America»⁹.

Книга получила разные оценки критиков и современников. Лимонов вспоминал, что читающей публикой роман был воспринят как социально-политическое произведение:

«Когда «роман» «Это я, Эдичка» вышел в 1979 году, он был расценён читателями именно как социально-политическая книга. Эмигранты обвинили меня в том, что я продался КГБ»¹⁰. «Рецензии в печатных органах «нормальных» (западных, как их обыкновенно называют) стран резко делились на положительные и злобные. Парижская «Либерасьен» писала что «у русских наконец-то появился Писатель. До сих пор из СССР к нам прибывали лишь добрые намерения… Лимонов забавен, быстр, жесток…» Однако и остро враждебная статья в «Вашингтон пост», не желая того, по-своему вознесла автора замечанием о том, что «…он обрушивается против приютившей его страны (ЮэСЭЙ) с зилотской яростью, которой позавидовал бы Ленин». «Уолл-стрит джорнэл» открыл автору «Эдички» глаза на то, что он «смёл викторианскую паутину с русской литературы». (Паутину или нет, но автору Эдички суждено было первому разрушить сразу целый набор табу, до тех пор соблюдавшихся благоговейно вышеупомянутой литературой в паутине. Он не только породил нового героя, но и написал о нём, воспользовавшись живым разговорным языком, а не на обессилевшей литературной латыни. Ему удалось создать культовую книгу, посчастливилось стать the absolute beginner, кем-то вроде Элвиса, если перевести этот подвиг на шкалу ценностей поп-музыки)»¹¹.

Нелицеприятны были оценки И.Бродского, с которым у Лимонова не сложились отношения. Л.Лосев в опубликованной в серии «ЖЗЛ» биографии Бродского писал:

«…когда речь заходила о Лимонове, Бродский был краток: «Шпана»»¹².

В ответ на просьбу редактора дать пару рекламных слов на обложку «Это я — Эдичка» Бродский с ходу стал диктовать по телефону:

«Смердяков от литературы, Лимонов…»³

Описывая этот эпизод, В.Соловьёв подытоживал:

«Пусть Смердяков от литературы, но Лимонов сам обнаруживает в себе столько монструозного, что уже одно это говорит о его писательской смелости. Он и в самом деле похож на героев Достоевского, но, в отличие от Бродского, я ставлю это ему в заслугу. В героях Лимонова — полагаю, и в нём самом — гнидства предостаточно, он падок на всё, что с гнильцой, с червоточиной, но пусть бросит в него камень тот, кто чист от скверны и сам без греха. Автобиографическую прозу Лимонова нельзя принимать за чистую монету. Литературный персонаж, пусть даже такой вопиюще исповедальный, как Эдичка, равен его создателю Эдуарду Лимонову не один к одному. Вопрос будущим историкам литературы: где кончается Эдичка и начинается Лимонов? Кто есть Лимонов — автобиограф или самомифолог? Что несомненно: из своей жизни он сотворил житие антисвятого. Как отделить зёрна от плевел, правду от вымысла? Ради литературы он готов возвести любую на себя хулу»¹⁴.

На схожесть с героями Достоевского указывает и литературовед С. Иезуитов:

«…в подтексте романа мерцает образ героя «Записок из подполья» Ф. Достоевского. Самохарактеристика подпольного человека у Достоевского и «подонка» Эдички совпадают: они злобны, агрессивны, эгоистичны «от слабости», оба «наговаривают» на себя и наслаждаются своим отчаянием. Литературный контекст ведёт далее к трагической фигуре Григория Мелехова, к героям-эмигрантам Э. Хемингуэя, Э. М. Ремарка, Г. Миллера, Г. Газданова…»¹⁵

Но это ещё и книга о большой любви, о ревности безусловно талантливого автора! Несмотря на нецензурную лексику и «чернуху», слог завораживает читателя с первой строчки.

В СССР роман ходил в самиздатских списках. Г. Сапгир писал:

«Лучший из романов, по-моему, «Это я — Эдичка». Когда я получил его по каналам самиздата, ещё на машинке, я сразу написал ответ, в котором были такие слова: «Это кровоточащая повесть о любви». Того же мнения я и теперь»¹⁶.

Ему вторил М.Шемякин:

«Лимонов — человек одной грандиозной книги, которая буквально написана кровью…»¹⁷

А главная героиня романа Елена Щапова опубликовала в 1984 году в Нью-Йорке книгу-ответ — «Это я, Елена»¹⁸.

Критик М. Свердлов писал:

«Настоящую причину высокого писательского статуса Эдички среди интеллектуалов стоит искать всё же не столько в нём, сколько в головах самих интеллектуалов. Важно, что Лимонов вовсе не одинок в своём эгоцентризме: роль личности сегодня велика как никогда — не самой личности, а её разговоров о себе. Не находя опоры ни в прежних абсолютах, ни в «круговой поруке вкуса и мастерства», многие сегодня цепляются за своё «я» как за единственную реальность и за самоутверждение как единственное дело жизни. Спасаясь от рефлексии и «комплексов», они больше всего нуждаются в уроках бесстыдства: можно полюбить себя чёрненькими, со всей дрянью, можно теперь в чём угодно признаться и не покраснеть — главное, чтобы это было «мое»»¹⁹.

«Лимонов талантливый человек, современный русский нигилист. Эдичка Лимонов — прямой базаровский отпрыск»,

— обобщал С. Довлатов. Его «все ругают» и «все читают»: «талант — большое дело».

На родине роман был издан в 1991 году литературно-художественным журналом «Глагол», редактором которого был друг Лимонова А. Шаталов. На обложке книги, выпущенной «Глаголом», значится: 1990, №2. Но, по сути, журналом «Глагол» никогда не был: Шаталов печатал отдельные книги, но под сквозной нумерацией. Это — вынужденный шаг, ибо тогда зарегистрировать частное издательство было гораздо сложнее, чем периодическое издание.

Текст романа был отпечатан в типографии ЦК компартии Латвии тиражом 150.000 экземпляров — российские типографии не брались печатать текст, наполненный ненормативной лексикой и порнографическими сценами.

Сейчас роман переведён на 36 языков.

«Тамиздат. 100 избранных книг»
/ составитель: Михаил Сеславинский
// Москва: «ОЛМА Медиа Групп», 2014,
твёрдый переплёт, 640 стр., иллюстрации,
ISBN: 978-5-373-06071-4,
размеры: 165⨉175⨉42 мм

¹ Сапгир Г. Об авторах и группах // Самиздат века: [сб.] / сост. А. Стреляный и др.; [вступ. ст. Л. Аннинского]. М.: Полифакт-МИГ; Минск: Полифакт, 1997. С.573.

² Лимонов Э. The absolute beginner, или Правдивая история сочинения «Это я — Эдичка» // Собр. соч.: в 3 т. М.: Вагриус, 1998. Т.2. С.292.

³ Соловьёв В. В защиту немолодого подростка: Казус Лимонова // Литературная газета. 2003. 19 марта. С.3.

⁴ Русская литература ХХ века. Прозаики, поэты, драматурги: Био-библиографический словарь: в 3 т. / под ред. Н. Н. Скатова. М.: ОЛМА-Пресс Инвест, 2005. Т.2. С.434.

⁵ Лимонов Э. The absolute beginner… С.293.

⁶ Там же.

⁷ Там же.

⁸ Limonov E. Il poeta russo preferisce i grandi negri. Milano: Frassinelli, 1985.

⁹ Limonov E. Fuck off, America. München: Wilhelm Heyne Verl., 1984.

¹⁰ Лимонов Э. «В плену у мертвецов» [Электронный ресурс].— Электрон. дан.— М., 2009.— Режим доступа: http://nbp-info.com/new/lib/lim_vplenu/14.html, свободный.— Загл. с экрана.

¹¹ Он же. The absolute beginner… С.299.

¹² Лосев Л. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. 5-е изд. М.: Молодая гвардия, 2011. С.311.

¹³ Соловьев В. Post Mortem: Запретная книга о Бродском. М.: Рипол классик, 2006. С.63.

¹⁴ Там же. С.64.

¹⁵ Русская литература ХХ века… Т.2. С.435.

¹⁶ Сапгир Г. Об авторах и группах // Самиздат века. С.573.

¹⁷ Михаил Шемякин: «Когда Лимонов поцеловал меня в туалете, я спросил: «Лимон, что с тобой?»» [Электронный ресурс].— Электрон. дан.— М., 2009.— Режим доступа: http://cripo.com.ua/?sect_id=2&аid=107229, свободный.— Загл. с экрана.

¹⁸ Де Карли Е. Это я, Елена: (Интервью с самой собой) / Графиня Щапова De Carli; под ред. К. К. Кузьминского. [N.Y.:] Подвал, 1984.

¹⁹ Свердлов М. «Полюбите себя…»: Эдуард Лимонов и его почитатели. Три слова и их вариации // Вопросы литературы. 2005. №6. Цит. по: [Электронный ресурс].— Электрон. дан.— М., 2009.— Режим доступа: http://magazines.russ.ru/voplit/2005/6/sv2.html, свободный.— Загл. с экрана.

²⁰ Малоизвестный Довлатов: [сб. произведений авт. и воспоминаний о нём / сост. А. Ю. Арьев; худож. А. Флоренский]. СПб.: Журнал «Звезда», 1995. С.238.

А вы цензуру поддерживаете?

Подробности • контрольный звонок • Надежда Гужева

Оказывается, большинство россиян считают: в интересах государства можно заставить СМИ молчать. Это показал опрос фонда «Общественное мнение». 72% респондентов сказали, что одобряют цензуру, к тому же 54% заявили, что порой допустимо умалчивать что-либо при освещении общественно важных проблем. «А вы поддерживаете цензуру?» — спросили мы у известных людей.

Матвей Ганапольский,
радиоведущий:

— Как журналист, я не согласен с цензурой, а что такое искажение информации — я не понимаю. Если журналист — профессионал, он искажения не допустит. Я жил при цензуре в советские годы и знаю, что это такое. Если опрошенные ФОМом это одобряют — флаг им в руки. Они не будут знать, что происходит вокруг. Видимо, эти люди хотят жить в сказке и получать только хорошие, радостные новости.

Юрий Поляков,
писатель:

— Все зависит от конкретных условий. В условиях нормальной жизни цензура недопустима. А в условиях информационной или уже горячей войны она необходима, и на это идут все страны. В той же Америке — оплоте свободы слова — тотальная прослушка и сплошная неправда о том, что они делают в Афганистане, что они делали в Белграде. США свернули с этой дороги — свободы слова,— и Россия вынуждена участвовать в этом противостоянии по их правилам.

Роберт Шлегель,
депутат ГД от ЕР:

— Существуют ситуации, например теракты или военные действия, когда некоторую информацию нельзя пропускать до нужного момента. И наше законодательство говорит, что не все можно распространять: про детскую порнографию, наркотики, суицид. Что же касается дел на Украине, то если речь идёт о наших военных действиях, которых нет, то да, цензура нужна. А если о событиях, которые там происходят, то я был в Крыму и в Киеве — наши СМИ освещают все достаточно объективно. В замалчивании могут быть заинтересованы только власти Украины, чтобы скрыть некоторые вопиющие факты. Ну а если речь об авторских программах, то как там расставлять акценты — дело авторов.

Наталья Фатеева,
актриса:

— Какие же люди идиоты! Мало того что считают цензуру нормой, так ещё и требуют, чтобы отдельные события просто замалчивались! Мне кажется, у них просто комплекс — они любят своих мучителей. Они в восторге от истории с Крымом — взять и забрать чужую территорию. Я просто не понимаю, что за люди здесь живут. Они обожают тех, кто их унижает, кто может посадить без суда и следствия…

Эдуард Лимонов,
политик:

— Неизвестно, какой именно вопрос людям задавали. Ведь если спросить человека, считает ли он, что не следует распространять какую-либо информацию в целях госбезопасности, он ответит: «Да». А если спросить о введении цензуры, то, уверен, большинство выскажутся против. Тем более что у нас в стране государство — само по себе, люди с их мнением — сами по себе. Все эти псевдо-опросы дают псевдо-картину действительности, и серьёзно это обсуждать не имеет смысла.

«Собеседник», №12(1502), 2–8 апреля 2014 года

Лимонов прогнал смерть с разрешённого мэрией митинга

О чём говорят • великий почин • Надежда Гужева

В субботу, 31 мая, в столице случилось невероятное. На Триумфальной площади впервые за пять лет прошёл разрешённый митинг в поддержку 31-й статьи Конституции. Идейному вдохновителю акции Эдуарду Лимонову удалось не только беспрепятственно добраться до бывшей площади Маяковского и толкнуть речь, но и оказаться незадержанным.

Главной интригой мероприятия стала новая позиция мэрии Москвы, прежде не разрешавшей митинги за свободу собраний, традиционно проводимые по тридцать первым числам.

Главных версий происшедшего было две. Первая: Лимонов пошёл на уступки власти — сначала поддержал её в крымском деле, а теперь митингует не столько за 31-ю статью, сколько в поддержку юго-востока Украины. Вторая: Лимонова не было среди заявителей акции, и в мэрии, не увидев привычного раздражителя, подписали бумагу.

Первую версию Эдуард Вениаминович отчасти опроверг.

— Я был, есть и буду в оппозиции, точнее — я по-прежнему остаюсь оппонентом официальной власти,

— заявил он.—

Как всегда, конструктивным. Если власть делает правильные шаги (пока что это только присоединение Крыма), мы её поддерживаем. А то, что я выступаю за Донецк и Луганск, означает, что это соответствует моим сегодняшним планам.

По поводу второй версии Лимонов разглагольствовал добрую половину митинга.

— Я не могу проникнуть в черепные коробки чиновников из мэрии и увидеть, что у них там произошло,

— иронизировал революционер.—

Наша версия — они просто устали. Чего они только не делали за эти годы: и отдавали площадь кому угодно, лишь бы не пустить нас, и вырыли тут яму, после чего заговорили о строительстве паркинга. Летом 2012-го они приняли закон, по которому заявителем митинга не может быть человек, осужденный по Административному кодексу. И на этот раз мы решили воспользоваться их правилом — подать уведомление от несудимых людей. И нам не отказали.

Правда, в мэрии всё равно не смогли удержаться от того, чтобы не показать характер. Митинг планировалось провести у памятника Маяковскому, однако чиновники передвинули собрание подальше от Тверской — почти к входу в гостиницу «Пекин».

Дальнейшая речь Лимонова была полностью посвящена происходящему в Донецке и Луганске. По мнению оратора, российские власти должны немедленно отправить туда наших добровольцев, предварительно вооружив их тем, что найдётся на армейских складах, и помочь славным парням, которые «посмотрели на Майдан», и они «решили уйти, только и всего».

— Вы должны к миру призывать людей, а не к войне, к миру надо,— раздался вдруг из толпы голос разума. Он принадлежал мужчине в костюме смерти и с косой, который ходит на многие митинги и, что характерно, обычно молчит.— Никто не хочет воевать, это дружеский народ!

Голосу разума, однако, оратор внимать не пожелал и, крикнув в микрофон: «Долой костлявых!», приступил к обличению официальных киевских властей. Впрочем, ничего нового он в этой части не сказал — то же самое вещают целевой аудитории «Первого канала». На фразе «Киев — капут!» мероприятие закончилось, и народ потянулся к метро. Все-таки, похоже, первая версия была верной.

«Собеседник», №21(1511), 4–10 июня 2014 года

Андрей Макаревич:
Утираться я не умею

Персона • Дмитрий Быков

Андрей Макаревич попал под новую волну травли — на этот раз за выступление в украинском Святогорске. Госдума предлагает лишить его государственных наград, Эдуард Лимонов написал о нем всякие грубости в «Известиях» и нарвался на адекватный ответ, а Иосиф Кобзон предложил ему совместный концерт в Донецке. Бурной, короче, жизнью живёт Макаревич, и как-то при встрече ищешь отпечаток всех этих тревог на его лице. Следы бессонных ночей, я не знаю, или даже слез, или хотя бы пепел на благородных сединах. Но то ли он все это искусно прячет, то ли его действительно ничто не берет.

⟨…⟩

— Сейчас широко обсуждается твой ответ Лимонову…

— Пусть обсуждается. Некоторые люди пишут, что не стоило опускаться. Я же, напротив, считаю, что не стоило утираться. Я как-то к этому не привык. Он большую часть своей нагло-лживой статейки — все с теми же штампами про карателей — посвятил моей андропаузе. Я просто предлагаю ему убедиться, что никакой андропаузы нет. Ну в самом деле, охамел человек.

⟨…⟩

«Собеседник», №33(1523), 27 августа — 2 сентября 2014 года

Игорь Иртеньев:
Я порву за Алку и за Путина

Персона • Дмитрий Быков

Игорь Иртеньев — один из самых известных во всем мире русских поэтов, и хотя «известный поэт» — по нынешним временам звучит парадоксально, он как раз и есть такой парадокс и живёт в этом статусе уже лет 30. Из тех, кто начинал вместе с ним, одни переквалифицировались в бизнесмены, сценаристы или памятники себе, другие уехали и замолчали, а третьи, увы, просто умерли. И торчит Иртеньев среди российского пейзажа чуть ли не единственным напоминанием о клубе «Поэзия» и о прекрасном поколении, прямо из андеграунда шагнувшем в журналы и на эстрады.

⟨…⟩

— А с Сорокиным ты знаком?

— Был довольно шапочно в литературной молодости. Он не располагал к близкому общению и строго соблюдал дистанцию. Но мне уже тогда казалось, что это стилист номер один.

— А Лимонов?

— А Лимонов когда-то сшил замечательные брюки тогда ещё юной Алле Боссарт, моей нынешней жене. Подозреваю, это был его звёздный стилистический час.

⟨…⟩

«Собеседник», №10(1549), 18–24 марта 2015 года

Лимонов уже не тот.
Но, кроме Крыма, ему нужен северный Казахстан

Кристина Бусарова

Лидер «Другой России» наконец нашел что-то общее с российскими властями, а заодно определил новые цели старыми словами: «Слава России, смерть врагам!»

Похоже, у российской власти стало на одного врага меньше. Это выяснилось в субботу, когда в Москве прошел пятый съезд партии «Другая Россия». Бывшие национал-большевики под предводительством Эдуарда Лимонова постарели, но вслед за вождем используют старую риторику и по-прежнему требуют отмены приватизации. Вдохновленные присоединением Крыма, они готовы увеличивать территорию России за счет соседей, рекрутировать в свои ряды панков и воевать. На что еще готовы пойти радикалы, ранее захватывавшие офисы госучреждений,— подробности в фоторепортаже «URA.Ru».

Несмотря на то, что в 10 часов утра зал в одной из московских гостиниц уже был заполнен представителями партии «Другая Россия», мероприятие началось на полчаса позже — некоторые делегаты съезда прилично опаздывали. «Пожизняк в 10 начинали! Почему регламент нарушаем?» — негодуя, встречали опоздавших, активисты «ДР». Впрочем, как только в зал вошел и поприветствовал собравшихся лидер партии Эдуард Лимонов, партийцы разразились бурными аплодисментами. «Вождь» нацболов занял место в первом ряду рядом с новоизбранным членом исполкома и писателем Захаром Прилепиным.

Съезд начался с минуты молчания в память о погибших на фронте в Новороссии нацболах Ильи Гурьеве и Евгении Павленко, чьи огромные портреты были вывешены на стену. После этого собравшихся в видеообращении приветствовали однопартийцы, отправившиеся на помощь ополченцам Донбасса, с призывом вступить в армию добровольцев.

«Нам бы хотелось, чтобы больше людей вступали в наши ряды, в частности нацболы, которые готовы пролить кровь и отдать свою жизнь за независимость России. Недавно мой товарищ из коммунистической партии Великобритании прибыл, у нас есть люди из Шотландии, Сербии, Франции, Германии. Были заключены различные перемирия, минские договоренности нарушаются Киевом, и сейчас мы находимся в состоянии повышенной боеготовности. «Укропы» скатывают огромное количество техники. Я хочу обратиться к международной общественности в связи с беспределом, творящимся в Латвии: окажите давление на фашистско-латвийский режим и потребуйте, чтобы прекратили преследовать ребят, выпустили их и отправили в Россию. Россия — все! Остальное — ничто!» — проскандировал главный лозунг нацболов герой ролика.

Свою порцию аплодисментов получил и недавно приехавший из ДНР представитель воюющей части партии подразделения «Пятнашка» Федор Привалов. «У нас сейчас сложная ситуация. Нас 18–20 числа подняли по боевой [тревоге]. Приехал я один, все остальные сидят в окопах, кто-то — на ротациях. Люди, которые приехали на Донбасс, сделали это не из-за денег, меркантильных соображений, а чтобы защитить народ от киевской хунты, новых неонацистов, которые за 20 лет выросли на Украине.

Несмотря на разность национальностей и социального происхождения, у нас есть четкое понимание, что мы защищаем народ Донбасса, в том числе и Россию. Слава России, смерть врагам!» — завершил выступление Привалов.

В лучших традициях пропаганды эффект закрепили, после чего собравшимся показали видеоролик с мест боевых действий. Он заканчивпался по-пропагандистски традиционно — кадрами, на которых собака треплет украинский флаг. Национал-большевики не единожды поднимали тему военных действий в Донбассе. В частности, они заявили, что им запрещают возглавлять подразделения ДНР, а нацболов и интербригадовцев расформировывают и разбрасывают по разным подразделениям. По мнению членов партии, добровольцев, отправившихся в ДНР, необходимо приравнять к участникам боевых действий в других конфликтах, а раненым и семьям погибших нужно выплачивать государственные пособия.

Члены только что избранной счетной комиссиии собирали по залу бюллетени голосования за новый состав исполкома. В прозрачный ящик, помимо листов, члены партии с известной долей юмора предложили (по возможности) класть деньги, однако бюллетеней все же оказалось больше. «Исполком у нас теперь большой — в нем целая чертова дюжина. Если кому-то не нравится, то значит исполком у нас Лимонов и 12 его сподвижников. Также мы сегодня избрали состав центральной контрольно-ревизионной комиссии.

Денег у нас особо нет, но пусть она будет, вдруг когда-нибудь эти деньги заведутся»,— полушутя резюмировал итоги голосования член исполкома «ДР» Алексей Волынец.

«Нам мало Крыма» — лейтмотив нынешнего съезда «Другой России». По словам Эдуарда Лимонова, сегодняшняя идеология партии требует собрать русских в одном государстве. «Там, где звучит русский язык,— русская земля»,— фраза не единожды произнесенная Лимоновым под всеобщее одобрение собравшихся. Кроме того, партия намерена продолжить работу по отмене итогов приватизации, экспроприации имущества олигархов и «двух тысяч сверхбогатых семей, которым принадлежит 71% национальных богатств».

«Нам мало решимости этой власти, мы приветствовали Крым, но мы хотим больше. Мы хотим, чтобы те 27 млн русских, которые в 91-м году оказались за территорией РФ, вошли в состав России,— подчеркнул Лимонов.— Нам нужны города Северного Казахстана, Одесса, Харьков, Новороссия. Если власть умыла руки и не хочет этого делать, то мы выходим к народу и говорим об этом проекте. Нужно быть более радикальными, радикальней и смелее Путина. Во всех народных восстаниях люди старались уничтожить имущественное неравенство. В данном случае идет речь о возврате народу захваченных у него с 1991 года национальных богатств — месторождений нефти, газа, производства, электричества. Не надо многих направлений. Мы должны сосредоточиться на этих двух вещах, нужно требовать большего радикализма во внешней политике».

По словам Эдуарда Лимонова, сейчас произошло значительное старение партии и вместо панков стало больше писателей. Неформалам 90-х, которые ранее вошли в ряды нацболов, сейчас уже по 40 лет, и нужно налаживать более тесные связи с молодежью.

В частности, помимо Сети, вести агитацию в трудовых коллективах, школах, институтах, клубах и на спортплощадках. Причем особую надежду Лимонов возлагает на школьников и пенсионеров.

«Ну, в 40 лет мужики дерутся еще как. Особенно когда набирают вес, они прямо животом на тебя движутся, сложно такого мужика победить. Следует понимать, что сменилось поколение, постарели поклонники Летова, многим уже под 40. Есть панки, остались? Егор Летов на том свете, но я думаю, у нас есть Прилепин — у него, может быть, тоже тысячи панков. Я бы агитировал школьников и пенсионеров — это люди очень крутые, у первых еще эмоции и ярость — это нужно использовать, а у вторых — уходящая жизнь, им терять нечего»,— предложил лидер нацболов под одобрительный смех однопартийцев.

Кроме того, в партии произошли структурные изменения. Если раньше «Другая Россия» строилась по принципу региональной партийной организации и из-за потери руководителя переставала работать в небольших городах и поселках, то теперь организацией будет называться любая ячейка партии в любом населенном пункте.

Политических противников «Другая Россия» видит в либерал-патриотах, навязывающих отношения вассальной зависимости, а также в ПАРНАС, Навальном и, разумеется, в либерал-космополитах, с которыми у «лимоновцев», разумеется, «нет ни единой точки соприкосновения». «Мы были в 93-м патриотами, а власть только недавно к этому подтянулась. Они не такие крутые, как мы, им все досталось на халяву, никто из них не сидел [за захват приемной администрации президента в Москве в 2004 году], не боролся,— отметил Лимонов.— Но у нас с ними единственная точка соприкосновения — Крым наш. И в Донбассе мы участвуем своими жизнями, в то время как они распоряжаются ресурсами страны. С либерал-космополитами нет ни одной точки соприкосновения. Кроме того, они нас «кинули» дважды: в октябре 2010 — случай триумфальный, и в декабре 2011, когда они сорвали к чертовой матери революцию».

Пока Эдуард Лимонов подписывал партийные билеты новобранцам «Другой России», слово взял член исполкома партии Захар Прилепин, который рассказал, что реакция российских правонационалистических организаций на события на Украине близки к безумию и половина из них приняла сторону Украины. По его мнению, крайне необходимо создать ресурс по типу «Спутника и Погрома».

Кроме того, он добавил, что увидел в партии Лимонова многообещающие перспективы.

«Старые партийцы помнят, какой был постоянный приток активистов в начале нулевых годов. Сегодня происходит то же самое, только по линии интербригад, потому что там люди имеют четкую направленность своей деятельности. Здесь они не видят поле работы. У нас огромное количество симпатизантов, у которых нет пока никакого дела, но дело мы для них найдем»,— пообещал Прилепин.

Официальную часть съезда национал-большевики закончили вручением порядка 16 партийных билетов. Вероятно, еще один билет получит один из гостей съезда, член КПРФ — девушка ранее хотела вступить в партию, но «из-за связи партии с оранжевыми и Каспаровым», передумала. Впрочем, сегодня она уже заполнила анкету для вступления в ряды национал-большевиков.

Остальная часть мероприятия прошла за закрытыми для прессы дверями.

«URA.Ru», 30 августа 2015 года

Месть дамского портного

Максим Кантор

В истории России не существует протестного движения без провокатора и предателя.

Гапон, Азеф, Зубатов, Нечаев — важные персонажи русской истории.

В «Народной воле», среди декабристов, в среде диссидентов шестидесятых годов — всегда имелся внедренный провокатор.

Провокатор вел толпу на заклание, как Гапон. Провокатор толкал единомышленников на преступление, чтобы скрепить дело кровью, как Нечаев. Провокатор одновременно сотрудничал с охранкой и с революционерами, как Зубатов. Провокатор был близким другом тех, кого предавал, как Хмельницкий. Иногда провокатор сам был главой организации борцов, которых сдавал охранке, как Азеф.

Новейшая летопись добавила к списку российских провокаторов еще одно имя.

Безусловно, имя Эдуарда Савенко (литературный псевдоним Лимонов) войдет в историю как пример провокатора и предателя.

Наивно думать, что в стране, которой пятнадцать лет легально правит Комитет государственной безопасности, оппозиция не имеет в своих рядах предателей.

Провокации и ложь стали практикой русской политики. Враньем президента гордятся. Танки ввели в Украину? Русские солдаты на Донбассе? Путин — миллиардер? Не докажете. Немцова убили? Помилуйте, нам это невыгодно. Считается, что в Киеве был вооруженный переворот, даром что на майдане не было оружия. К власти в Украине пришли фашисты, хотя фашистских партий в украинском парламенте нет. Русские на Украину напали? Нет, это Россия защищается от Украины!

Русские люди полюбили абсурд: мы бьем украинцев первыми, потому что они нас не любят, за то что мы на них напали; а напали мы на них потому, что украинцы — русофобы, а следовательно, мы напали по справедливости, в ответ на их нелюбовь. Белиберду повторяют с упоением — возникла густая атмосфера лжи, в которой население следует за президентом; провокатор в сегодняшней России — тот, кто говорит на языке времени.

Лимонов стал символом новой лживой России. Борец и бунтарь, который вчера звал идти на Кремль, стал слугой ГБ и государственником, продал сообщников.

А ведь это он, Савенко/Лимонов, звал на демонстрации 31-го числа каждого месяца, это он ввел в обиход выражение «раскачивать лодку», это он состоял в руководстве оппозиционной коалиции — вместе с Каспаровым и Касьяновым. Башмаков не сносивши, с презрением отозвался об убитом Немцове, призывает к расправам над «пятой колонной», стал империалистом, одобряет аресты. Его завербовали?

Любопытно, что склонность к конспирологии усложняет простые вещи. Абсолютно неважно, завербован ли Савенко/Лимонов в агенты ГБ; совершенно неважно, миллиардер ли Путин; неважно, является ли писатель Прилепин свояком политика Суркова, как об этом рассказывают. Какая разница? Лимонов объективно работает на нужды ГБ, Путин действительно сделал личных друзей миллиардерами, Прилепин объективно является певцом путинской экспансии — к чему детали, если очевидно главное. Разумеется, Лимонов работает на ГБ, поскольку Российское государство управляется ГБ, а Лимонов ревностно служит государству.

Бунтарства Лимонова никогда и не существовало — это миф. Лимонов был провокатором, отнюдь не бунтарем.

Азеф сдавал тех борцов, которых сам вербовал на борьбу; и Лимонов делал ровно то же самое. Лимонов возбуждал бритоголовых мальчишек, провоцировал на нелепые выходки, после чего недорослей сажали в тюрьму, а многих на войне с Украиной и убили. Но сила провокатора этим лишь не исчерпывается.

2

Фронда трехлетней давности была несостоятельной: не было программы. Фронда собрала и лучших людей городов, и корпоративных циников. Хотели свержения Путина и прочили на царство бездарного Медведева, коим мечтала управлять олигархия. Демонстранты были недовольны коррупцией, но требовали адекватной оплаты своей деятельности олигархами, коих собрал вокруг себя Путин. Порядок вещей не оспаривали. Феодализм нового типа устраивал всех. В демонстрациях принимали участие порученцы Березовского и советники Прохорова, и те, кто служил у Абрамовича. То был не структурный протест, а гламурный. Демонстранты говорили «внесистемная оппозиция», говорили «главное — раскачать лодку». Помилуйте, но это чистой воды нечаевщина.

Зачем нужна была эта жертва?

Несомненно, гламурный протест, который сошел на нет, едва началась оккупация Украины, был спровоцирован ГБ для того, чтобы оправдать националистическую реконкисту. Требовался повод для объединения начальства и народа, царя и черни. Прежде чем населению подбросили имитацию Великой Отечественной войны, надо было спровоцировать расслоение народа — на менеджеров прозападной ориентации и посадский люд. Протестантов пасли, направляли в нужное русло, аккуратно ссорили с народом — и когда прозвучало пресловутое «мы — мозги нации, а народ — анчоусы», в этот момент включился аппарат правительственного ГБ. Вы хотите справедливости, русские люди? Вы обижены Западом и пятой колонной? Придите к своему белому царю, и властелин поведет вас дорогой славы.

Нехитрую операцию провели в два хода — и в два года.

Фронда улетучилась, едва страну накрыл вал национального безумия. Отдельные смельчаки (прекрасные люди есть всегда): Ахеджакова, Макаревич, Навальный, Акунин — это ведь не движение; оказалось, что оппозиционеров мало. Те, кто вчера держались за руки на Садовом кольце (50 тысяч!), поверили в то, что в Украине — фашизм, а в Донбассе воюют шахтеры. Вчерашние фрондеры давно вошли в путинский националистический лагерь, причем, помимо чиновников Кириенко, Чубайса, Белых (прежде были вожаками демократических движений!), патриотами и националистами оказались и Удальцов, и маршировавшие бок о бок с демократами социалисты/коммунисты. Агрессия в Украине смела остатки фронды. Оказалось, что целей у борьбы не было — помимо одной цели: дать власти право на насилие.

В самом деле, а чего хотели? Чего хотел Лимонов, зовущий идти на Кремль? Свержения Путина? Но гэбэшник Путин сидит там же, где и сидел. Отменить власть олигархии? Но путинская олигархия по-прежнему владеет страной, причем владеет еще более откровенно и цинично. С тех пор медицина стала хуже, больницы закрывают, лекарства отменили, а начальство объявило, что его будут лечить по особым программам. Однако запал протеста прошел.

Власть державного ГБ тем желаннее, что фронда оскорбила народ. Война манит уже тем, что в мирное время удачливые менеджеры обижают посадских.

Фронда подействовала как спусковой крючок реакции, провокаторов в «болотной» толпе было несколько — некоторые, несомненно, завербованы; иные работали по зову сердца.

То, что действует план провокации, дающей власти право на насилие в масштабе страны и планеты, не вызывало сомнения и три года назад. Писал про это уже тогда. Сейчас, задним числом, режиссуру можно изучать по мизансценам. Одним из провокаторов был Лимонов.

Приписывать одному Савенко/Лимонову создание интриги (спровоцировал столичную фронду, затем сдал фрондеров охранке) не стоит. Он был, наряду с другими, использован. Использовать данного персонажа было тем интереснее, что Лимонов как бы «пролетарский бунтарь», а в результате провокаций последних лет произошло событие более важное, нежели поворот прочь от Запада.

Не поворот прочь от демократии и либерализма — это полдела, но отказ России от народовластия, дискредитации идеи пролетариата — вот что произошло. Состоялось возвращение к русскому империализму.

Лимонов персонаж знаменательный потому, что представляет не просто ситуативную провокацию, но мутацию левого движения в целом.

3

Он начинал как авангардист, «провоцировать», поступать вопреки приличиям, для многих авангардистов значит — творить. Лимонов — уроженец Украины, ухватки московской богемы перенимал прилежно. Хотел стать модным.

Далеко не все творцы распространяют провокации на бытовое поведение. Бунюэль не резал глаза прохожим, хоть в фильме «Андалузский пес» глаз бритвой и режет. Но некоторые считают, что надо усугубить эффект. Иные занимаются публично мастурбацией, бегают нагишом на четвереньках, какают в музеях — делают все, чтобы шокировать обывателя. Лимонов тоже так поступал.

Начинал он как робкий провинциальный поэт и портной, шивший брюки для еврейских жен авангардных художников. Затем пухлый юноша (тогда был еще пухлым и курчавым) захотел радикальности, казалось, что это пропуск в авангард. Он уехал на Запад в поисках славы авангардиста — соцреализм его не понимал. Лимонов — не писатель в том смысле, в каком Диккенс — писатель; он не придумывает образов. Его творчество — это дневник безнравственных проделок; сюжет всегда одинаков: писателя не понимает ханжеский мир — писатель мстит миру, нарушая табу.

Так вели себя неприличные «проклятые» писатели Миллер и Буковски, которые были для Савенко/Лимонова образцом. Они добились успеха, изображая свою непристойную жизнь. Лимонова упрекали в подражании этим авторам: этим авторам просто подражать — записывай все подряд: где пил, чем блевал. Но у Лимонова оказался особый почерк в проделках. Миллер и Буковски — люди добродушные, не агрессивные. Они — пацифисты, даже эскаписты. У них нет обиды на мир. Лимонов же был человеком не добродушным и совсем не был пацифистом — в отверженном эмигранте, совокупляющемся на пустыре, зрело чувство отмщения миру Запада.

Дело в том, что у Лимонова (как и у многих эмигрантов из СССР — у Зиновьева, например, несмотря на очевидную разницу в интеллектах) возникло разочарование в Западе. В своем первом письме с Запада (машинописные странички передавали из рук в руки) дамский портной Савенко писал о том, что Запад — не манна небесная: унижения людей существуют! Рефреном повторяется: «верьте Лимонову». Запад оказался неожиданно другим. Дело в том, что ни Зиновьев, ни Лимонов не были готовы к тому, что культура Запада — живая, а не мифическая. Русские протестанты попросту не знали культуры Запада — ни философии его, ни искусства, ни литературы. И никогда не узнали. В Западе они желали встретить место, где их признают — за радикальность, за борьбу, за желание свободы. Но Запад просто жил, причем сам для себя. Стать европейцами русские протестанты не могли. Стать европейцем отнюдь не значит «преуспевать», это просто означает жизнь внутри соборной культуры площадей Запада, внутри городской цеховой коммуны, внутри правовой системы, которая не выделяет тебя из прочих. И русские эмигранты обиделись на лицемерный Запад.

Так у писателя Лимонова возникли классовые, пролетарские, левые взгляды. В чем революционные взгляды молодого Лимонова выражаются, помимо частых половых актов и употребления марихуаны, неизвестно. Он называл себя левым и struggling writer, но он, разумеется, никак не боролся. Писатель Лимонов не строил школы, не создавал фаланстеры; он пил крепкие напитки, занимался групповым сексом. Значит ли это быть левым? В то время проходило становление его политического дискурса. Произведения, в которых автор описывает беспорядочную половую жизнь с надрывом, особенно любимы читателями: многим кажется, что вскрыто лицемерие западного мира. Писатель протестовал, в том смысле, что он не был правым и консервативным, а не быть правым — значило быть развратным и слегка криминальным. Миллер начинал так же, а ведь стал же знаменит! Он старался, описывал свои половые проказы, но признание богачей отсутствовало.

Развратного протеста оказалось недостаточно, в этом в очередной раз лицемерный Запад явил свой двойной стандарт: Чарльз Буковски тоже описывает свои коитусы, а вот его же считают иконой! Тогда Савенко обратился к более радикальному протесту: он привлек в свое творчество войну, фашизм, революцию и т.д. Тип личности писателя не изменился — он по-прежнему желал шокировать, оскорблять и совершать поступки, выходящие за рамки приличий, но теперь это имеет еще и характер эсхатологический. Отныне писатель так совокупляется и так блюет, словно пишет «Мене-текел-фарес» на стене западного валтасарового зала.

Теория и взгляды Савенко яснее не стали, но появился мутный образ «революционной» деятельности. Тех читателей, кого не удалось шокировать половым актом, он напугал призывами к насилию. Писателю прощали разнузданность — он же авангардист, он хочет нас напугать и ранить.

Редкий читатель, разумеется, хотел бы оставить свою дочь наедине с автором, и редкая читательница хотела бы, чтобы ей мочились в лицо, как это делает со своей знакомой alter ego автора в книге «Палач». Но прощали половую распущенность и сквозь пальцы смотрели на насилие. В то время наблюдалась тяга к маркизу де Саду, и то, что современный автор — садист, приятно щекотало нервы российским либералам.

Здесь случилось занятное совпадение. Московский неолиберализм 90-х фактически был чем-то наподобие «либертарианства», воспетого маркизом де Садом: те же оргии на корпоративах, те же убийства конкурентов, та же циничная ненависть к себе подобным — люди есть материал для наживы, для самовыражения и для наших протестов. Савенко/Лимонов вписался со своими похабными романами в общественное либертарианство.

Сказать, что его романы грязны, было невозможно: ведь придется сказать, что оргии на корпоративах и приватизация месторождений, и мастурбация на вышке бассейна в качестве искусства акционизма — все это тоже плохо? Нет, столичная публика считала, что это хорошо. Это современно.

И вернувшийся на Родину Савенко/Лимонов, провинциальный украинец, отполированный борьбой за существование в Париже, вписался в московский дискурс. В те годы слово «аморальность» уже ничего не значило. Сказать про писателя «аморальный», когда вокруг столько «авангарда», уже нельзя; не принимать эстетику времени уже невозможно.

Джефф Кунс изваял свои половые акты с проституткой Чичолиной, Берлускони открыто живет с малолетками, художник Кулик бегает голым и лает, барышни в арт-салонах матерятся — так теперь принято в столицах. Лимонов не создал ничего такого, что шло бы не в ногу с веком; позвольте, а что теперь аморально?

И все было бы недурно, если бы аморальность всегда хорошо продавалась, но продавалась аморальность средне. И это было обидно: оказалось, что даже в аморальности можно быть неуспешным — это совсем досадно.

Основная черта Лимонова — жестокость, это иногда отталкивает. Савенко/Лимонов был неудавшимся авангардистом, курил траву и совокуплялся напрасно; он вернулся в Россию, стал большевиком. Иными словами, Савенко повысил градус аморальности, стал инфернально аморален: не просто наркоман и садист, но расстрельщик и комиссар. Он пострелял в Сербии (по выражению автора, «погрелся у пулемета»), и ему показалось что он почти что Хемингуэй; разумеется, он (как и его ученик Прилепин, певец русской реконкисты в Донбассе) — анти-Хемингуэй. Но ведь война — это дело для мужчин! Это даже задорнее, чем марихуана и оральный секс на пустыре. Вот когда автор проймет до основ мир филистеров.

Требовалось возвести плебейство в опасную, дерзновенную степень. В сущности, это был художественный жест — признаться в любви к Сталину и к великой эпохе сталинизма. В те годы так многие делали.

Стать большевиком и националистом — это для рынка был резкий шаг, автор повысил свою авангардную капитализацию.

4

Лимонова салонные интеллигенты не боялись, он был занятным фриком; «молодой негодяй» стал артефактом в столице, он вписался в «авангардную» рыночную эстетику. Разумеется, искусство 90-х (называвшее себя «авангардом»), не имело к авангарду никакого отношения, это был салонный авангард. Брутальные акции делали для сытых зрителей, а банкиры платили за терпкие развлечения.

Лимонов стал компонентом гламурного авангарда — отнюдь не противником рынка, на котором торговали радикальностью, а фигурантом процесса. Читая о лимоновских выходках, умилялись — в точности, как умилялись акционисту, занимавшемуся мастурбацией на вышке бассейна.

Журнальная среда (называвшая себя «интеллигенцией») опасалась тех, кто может упрекнуть ее в продажности, а вот Лимонова совсем не боялись. И даже игры в русский фашизм не боялись.

Ведь все — игра, и это тоже игра.

Конечно, Лимонов играл в революционного человека. Лимонов свел понятие радикальности к гламурному фашизму, это было настолько очевидно, что с ним дружили те, кто называл себя «демократами», и легкая нечистоплотность Лимонова придавала остроты общению. Романы, в которых непризнанный автор скитается по капиталистическому миру, договорились считать «левыми». Почему левыми? Этого никто не сумел бы объяснить, просто говорили: он — большевик! Любоваться злом и пороком — любоваться так, как любуются провинциальные авангардисты своей порочной непохожестью с буржуа,— стало модно в наше время благодаря украинцу Савенко. Он не стал художником-авангардистом, но стал художником большевизма.

В романе «Укрощение тигра в Париже» лирический герой (сам Лимонов) вместе со своей подругой объявляет себя фашистом. Но и этого не испугались. Ну подумаешь, фашизм!

Anarchists and fascists got the city
Orders new
Anarchists and fascists young and pretty
Marching avenue

Такую песенку пишет герой (сам Лимонов) и распевает в лицо подлому Западу.

Прямо написал, но и здесь салонная публика не испугалось.

Анархизм и фашизм вошли уже в моду.

Романы Савенко/Лимонова стали «правыми», подчиняясь моде, теперь лирический герой играл в фашиста, но способ борьбы остался прежним: наркотики, выпивка и бытовой разврат. Прибавилась показная самодисциплина автора: пухлый богемный юноша решил похудеть, он поднимал гири и брал пример с Юкио Мисимы, добиваясь стальных мышц и стальных же взглядов. Савенко/Лимонов маскулинизирует свой нежный облик, он организует партию провинциальных подростков с левой (якобы левой) идеологией. Собираются в подвалах, говорят грубо и страстно о социальной справедливости. Они существа злые — они ничего никогда не производили, но говорят от имени рабочих. Быстро выясняется, что говорят они не о трудящихся, но о былой империи. Желаем империю назад, верните нашу гордость!

Как империя сочетается с большевизмом, отвергавшим империализм,— неважно. На то и фашистская идеология: да, Ленин империю развалил, но Сталин-то империю собрал! И Савенко дрейфует от Ленина к Сталину. «У нас была великая эпоха». Великая в чем? А в том, что нас все боялись. Евразийство! Дамский портной из Харькова, эмигрант-авангардист, он повторяет классический пусть авангардистов 20-х годов, Геббельса и Гитлера. Евразия — вот перформанс.

Савенко солидаризируется (на некий период) с Дугиным — ради возрождения российской славы; он высокопарно именует Дугина (евразийского фашиста) Мерлином, а себя — Артуром. Вот так, в мифологической ипостаси, мыслит себя харьковский подросток, желающий славы.

Это было исключительно безвкусно, эпатаж партера a la Жириновский. Кружевные трусы со свастикой, фильм «Ночной портье», тоска по генералиссимусу, «У нас была великая эпоха» (книга Лимонова), «Я куплю себе портрет Сталина» (песня Прилепина), куртуазные мужчины Лимонов и Прилепин, омоновские страсти, беллетристы на колониальной войне, любовь к русской империи, словечки «имперец» и «Евразия» — все это настолько пошло, что даже на Симонова не похоже.

Это гламурный комикс «Том из Финляндии» — фуражка и камуфляж маскулинного юноши на дискотеке. Они и есть реальные персонажи дискотеки — модельеры, шьющие штаны и ватники, поющие шлягеры и позирующие у пулеметов. Досадно, что пулеметы сегодня не стреляют холостыми.

И в этот момент их позвала Родина. Потребовались именно такие — реконкиста нуждается в героях. В сущности, Лимонов, Путин, Залдостанов, Прилепин, Моторола представляют один и тот же гламурно-милитаристический тип.

5

Гламурные солдаты были своими на рынке «радикального» искусства. Они с таким же точно правом называли себя «социальными мыслителями», с каким играли в революционных борцов так называемые «левые» «авангардисты и анархисты» российской богемной жизни — юноши, не имевшие ни малейшего представления о том, почему брался за перо Фурье и чем Монтескье похож на Маркса, а в чем их различие. Степень невежества современной «левой» псевдорадикальной художественной публики колоссальна, но разве это кого-то пугало? Разве знания вообще были востребованы?

Вы ведь не думаете, что Лимонов что-то читал? Спасало то, что ничего не читал никто. «Левых» и «правых» рынок легко перепутал. Пусть играют, пусть радикальствуют, но катятся своим чередом биеннале и журфиксы, Абрамович зовет на яхту пить коктейли, музеи и издательства продают продукцию нестрашных бунтов. Однако сквозь невежество, сквозь природное хамство пробивалось сугубо искреннее, нутряное.

Внутри грязноватого либертарианского рынка ворочалась Русская империя. Ущемленная, с той же обидой, какую испытал «подросток Савенко», Русская империя ждала реванша. И для Савенко/Лимонова настал звездный час — вот когда он наконец попал в струю моды. Прежде он блевал и совокуплялся без успеха, насиловал без высокой цели, но Родина позвала в бой!

Теперь на продукт либертарианства можно поглядеть пристально — в Донбассе.

Невежественный, дикий противоестественный продукт — бандит, называющий себя социалистом, который борется с украинским олигархом ради прибылей олигарха русского, а на флаге имеет имперского двуглавого орла,— этот дичайший продукт вывели в среде столичной богемы.

Мода на левое пришла закономерно, когда объелись «либерализмом» (кстати сказать, таким же поддельным и лживым, как и фальшивое левое движение). Либерализм либеральным не был не единой минуты; какой же Чубайс либерал? Он наперсточник. Какой же либерал Березовский? Он вор. И когда появились «новые левые», атакующие «старых либералов», борьба их оказалась смешной. На самом деле «новые левые» были таким же производным от рынка, как и «либералы» — они просто заняли ту нишу, которую им оставили: на рынок пришли якобы ниспровергатели, но они вписались с товаром на тот же прилавок.

Образовалась новая поросль как бы левых, как бы радикальных (анархистов, авангардистов, троцкистов и т.п.), даже употребляющих фамилию Маркса, даже апеллирующих к знаниям революционной теории. С тем же успехом т.н. «новые левые» могли бы употреблять имена Исидора Севильского или Гуго Сен Викторского — авторов, им равно неведомых. Поскольку Маркс основан на классической философии, читать Маркса без базового знания Аристотеля, Гегеля и Канта не имеет вообще никакого смысла; непонятно, о чем идет речь. Но цитировали лихие абзацы Маркса и брошюры Жижека, читали Негри по диагонали и оглавление книг Хобсбаума — зачем цитировали?

Морок нагнетался, и туман делался все гуще. «Левые» устраивали съезды антиглобалистов на Родосе, борясь с американской экспансией на деньги российского олигарха Якунина, спонсировавшего Родосский форум, и это им не мешало. Протестант против капитализма нанимался журналистом при богаче-воришке Полонском, и т.д.— без конца. Все проходило ровно по той же схеме, по какой радикальный новатор, лающий на буржуев, получает гонорары от облаянных буржуев. «Новые левые» переходили от застолья к застолью, от одного олигарха к другому, пока не дошли до Евразийского конгресса, оплаченного олигархом Малофеевым. Устраивали диспуты по «левой» риторике — тем более дикие дискуссии, что никто из диспутантов не представлял себе темы дискуссии вообще. Профанировать «социалистические» дебаты удавалось тем легче, что уровень теоретизирования был снижен не сегодня. Новое левое — пустое и рыночное уже давно. Это не в России придумали из «левого» сделать товар. Жижек давно пишет предисловия к гламурным каталогам, а Гройс обслуживает биеннале.

Это уже давно так; и когда «левых» подменили «правые», когда дошли до фашистских лозунгов, не заметили особых перемен. Кто же знал, что из этого гламурного рынка с лимоновскими оргиями и прилепинскими песнями вылезет мурло Моторолы? Умилялись все, не правда ли? Ни Негри, ни Жижек, ни Зиновьев крупными философами не являются, но даже им бы и в страшном сне не привиделось, какую гнилую субстанцию они породили за короткое время. Негри и Зиновьев, к сожалению, позволяют себе безответственные призывы к социальному бунту, но даже они бы ужаснулись, видя, что их слова используют как оправдание для возникновения «новой империи». Негри написал книгу «Империя», критикуя империю как фазу развития западного общества, каковая должна быть преодолена; Зиновьев писал про «сверхобщество», имея в виду практически то же самое — ни одному, ни другому в кошмаре бы не померещилось, что их сочинения станут оружием геополитической имперской игры. Однако стали. И защищать их наследие от российского фашизма уже невозможно.

6

Про Лимонова стеснялись сказать, что это вульгарно; говорили: стиль!

Невежда и хам революционером быть не может; но разве не все революционеры — хамы? Ах, это пикантно — быть большевиком!

Невозможно вообразить Карла Маркса, описывающего акт садизма, Фридриха Энгельса, курящего наркотики,— и дело не в том, что упомянутым революционерам не были свойственны пороки; дело в том, что они желали помочь людям, а не искусить. Не ввергнуть в хаос насилия и сладость разврата, а сделать чище, благородней, светлей — вот цель левого движения, отвергающего унижение человека человеком. Разврат и насилие унижают людей точно так же, как унижает власть капитала — это важно понять; это ясно сказал, например, Платон: «Предпочтительнее быть тем, кому чинят несправедливость, нежели тем, кто чинит несправедливость».

Практика большевизма — дурная практика; большевизм в борьбе за власть стал мерзок, унизил себя насилием, рекрутировал в свои ряды отребье. Некоторое время отсвет благородных идей словно бы оправдывал насилие, впрочем, насилие оправдать нельзя вообще ничем. Прежде всего, большевизм предал тот самый рабочий класс, ради которого был организован.

Так же произошло и с «национал-большевизмом» Савенко/Лимонова.

Дело в том, что Савенко никогда не был делегирован «рабочим классом». Того рабочего класса, от имени которого пишет свои заметки литератор Лимонов, не существует в природе. И никогда не существовало. Лимонов не представляет рабочий класс — он представляет люмпенов. Еще точнее, Савенко/Лимонов представляет быдло. Это певец быдла и богемы.

Здесь надо сказать о той эклектичной смеси (характерной для богемы), которая возникла в домашней идеологии Савенко/Лимонова. Савенко начинал как «цветок зла», как порочный авангардный литератор, ненавидящий уют лицемерных буржуев. Об искреннем пороке отверженных написаны первые эксгибиционистические повести. Лучше быть порочным неудачником, чем представлять ваш лицемерный истеблишмент: об этом писал Генри Миллер. Миллер не злой, он Диоген, рассказывающий о бочке. Савенко завидовал, хотел смести мир буржуев — его манил равно коммунизм, равно и фашизм, но манил и садизм тоже.

Выход найден — в революции! Не просто в «революции», революция присвоена «левыми» старого разлива, демократами… желаем имперской, «консервативной революции»! Вернуть славу Евразии, вернуть могущество России!

Вечный подросток Савенко/Лимонов, который воображал себя Миллером и Буковски, отныне воображает себя Юнгером, жестоким карателем во имя изгаженной западным капитализмом империи. Вот роль, которая авангарднее любого эксгибиционизма.

Впрочем, из идеологии евразийства/сталинизма/империализма — из идеологии консервативной революции — в сознании Савенко никуда так и не выветрился авангардный компонент садизма. Он любит насилие, но это насилие над старым миром. Так, в одной из сталинистских повестей литератор Лимонов описывает, как в харьковском романтическом прошлом он принимал участие в групповом изнасиловании. Двух девушек насилует банда блатных, их кавалера убивают, а будущий певец русской империи засовывает руку во влагалище одной из жертв и щиплет изнутри. Для Маркса это пожалуй было бы невозможно, но герой нашего времени, консервативный революционер-русский освободитель, такое легко себе позволяет. В другой повести Савенко/Лимонов описывает себя в роли жиголо-садиста: молодой и жестокий, он совокупляется с немолодыми буржуазками, мочится европейским кокоткам в лицо, бьет и унижает. Все это вполне сочетается с концепцией омолаживающего коммунизма/фашизма новой евразийской империи.

То, что народный писатель грешил садизмом, не пугает патриотов, как не пугает то, что депутат Госдумы — отравитель, президент — стукач, прокурор — рэкетир, и т.п.

Служба в ЧК не противоречит эротическим проказам. Вот у Ягоды при аресте изъяли резиновый половой член, коим председатель НКВД пользовался во время своих утех. Ханжеская мораль неуместна: блажен, кто смолоду был молод! В тридцать лет — развратник, в сорок — садист, в пятьдесят — националист, в шестьдесят — государственник, в семьдесят — фашист. Почему бы и нет, с какой стати судить чужие забавы? Все славно, но при чем здесь левая идея? Как «левый» может быть националистом и государственником?

Оказывается, может.

Подмена понятий в сознании русских писателей — от дискретного образования; но и у европейских «левых» ориентиры сбиты; просто для националистов-европейцев «злым Западом» является Америка. Русские «лево-правые», как они теперь себя называют, попали в резонанс с фашизацией Европы. И в Греции, и в Германии, и во Франции молодые люди, называющие себя «левыми», ищут союза с фашистами, ждут прихода Марин ле Пен. Так случалось в 30-е годы прошлого века: левое движение мутировало, перестало быть собой, слилось с фашизмом.

Интернационализм и социальная справедливость отныне несовместимы; главный враг «левого» идеолога — его сосед-украинец; впрочем, это не значит, что для русского мужика социальная справедливость будет наличествовать. Мужика соблазнят войной и убьют, но умирать он будет с энтузиазмом. За социалистическую империю. Объяснить бы мужику перед смертью, что герб Советского Союза с двуглавым орлом посередине (герб Луганска) — это бессмыслица. В империи не бывает социализма.

7

История о том, как дамский портной стал фашистом, поучительна. В трансформации содержится вся история «левого» движения, которое стало империалистическим.

Если суммировать итог мутации, «сталинизм» из преступного антинародного режима стал мудрой российской стратегией. Это прозвучало впервые, официальная идеология 50-х годов не в счет: в те годы идеология вменялась приказом. Сегодня возникла осознанная идеология сталинизма. Стараниями Лимонова, Прилепина и т.п. произошло утверждение сталинизма как единственно правильной российской стратегии.

По поводу сталинизма в истории, как ни парадоксально, сказано немного. Личность тирана описывали. А сталинизм не анализировали. Фактически сталинизм — это инвариант фашизма, со специфически русской чертой, с традицией крепостного права. Сталинизм не только не оперирует идеей «расы господ», но напротив, использует собственный народ как внутреннюю колонию. Собственный народ есть расходный материал, хотя идеология уверяет, будто народ убивают ради блага народа. Сталинизм — идеология якобы народная, а на самом деле государственная; якобы пролетарская, а на самом деле националистическая; якобы левая, а на самом деле правая. Важно то, что эта идеология встретила поддержку у того населения, которое превращается в пушечное мясо: оказывается, сталинизм ждали. Народное и государственное в России традиционно путают. Того, кто служит интересу государства, объявляют радетелем за народ. В этом смысле Лимонов — народный писатель, а Путин — народный президент.

Отныне в «народном», в «левом» все подменное.

Фальшивая война, квазифашисты, которые захватили Украину, фальшивая забота о населении, условия жизни которого ухудшаются. Империя тоже фальшивая — надувная. Никакой империи уже не будет. Но самое большое вранье — по поводу «левой» мысли.

Вообще говоря, «левое» — это обязательно интернациональное.

»Пролетарии всех стран, соединяйтесь»,— говорят Маркс и Энгельс. «Рабочие и крестьяне, сбросьте ярмо эксплуататоров. Солдаты разных армий, братайтесь!» «Москва не как русскому мне дорога, а как огневое знамя,— пишет Маяковский,— чтобы в мире БЕЗ Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем!» Именно в этом смысл «левого», коммунистического движения: в отмирании государства, в стирании границ между нациями. В отрицании империи как ценности, в отрицании нации как блага.

Когда литератор призывает донбасского обывателя осознать себя частью «русского мира» — этот литератор кто угодно, только не «левый», не сторонник пролетариата.

Он империалист, обслуга державного феодала, но прежде всего — лжец. Никаких отдельных от украинских ценностей «русского мира» в Донбассе нет, да и быть не может. Люди «украинского мира» и люди «русского мира» одинаково смотрят телевизор, бессмысленно тяжело работают в угольной промышленности, которая доживает свой век; они одинаково пьют водку и живут в одинаково плохих условиях; бытовые условия эти стали еще хуже, с тех пор как людям навязали гражданскую националистическую войну. Их край разорили, их детей убили, и никто уже не помнит, что затеяли войну засланные из России диверсанты — певцы евразийской, имперской идеологии, офицеры ГБ Гиркин и Бородай. Литераторы-патриоты, подзуживающие людей на братоубийство, поучаствовали тоже. Распрю затеяли не по классовому признаку, поскольку освобождать от власти олигархии людей не собирались, но по причине национальной розни. Разоренный край перевели из-под власти украинских олигархов в распоряжение олигархов русских, и даже не вполне перевели — не решили, кому нужна умирающая отрасль черной промышленности. Задача была дестабилизировать соседнее государство, развалить Украину; ради этого возбудили несчастный край диверсионной войной, стали врать про существование «русского мира», привели в смятение души, заставили людей убивать, пытать, калечить друг друга.

В людях пробудили зверство — националистическое, животное зверство. Произошло это тем легче, что трубадуры этой войны были представителями животной эстетики. Произведения Лимонова дурны не тем, что они антизападные; эти сочинения нехороши потому, что они грязные. Автор — аморальный человек; а империя сделана из аморальности.

Какой «левый» мыслитель — Фурье, Маркс, Кампанелла, Грамши, кто угодно — согласится с тем, чтобы заморозить пенсии бедным ради колониальных аппетитов государства? Такое невозможно. Вообразить, что «левый» мыслитель, то есть тот, кто своей целью ставит освобождение «труждающихся и обремененных», будет звать бедноту на войну,— значит не понимать «левой» идеи.

8

Было бы странно, если бы податливый материал не использовали.

Имелся негодяй — его использовали.

Из Лимонова слепили провокатора и предателя прежде всего народной идеи, предателя левой идеи, предателя равенства и пролетариата.

Лгут, раболепствуют и прилепствуют.

Начали войну с соседями и переживают катарсис освобождения от рабства, когда давят слабых соседей. Кричат на старую актрису: предательница! Посмела старуха осудить войну. Как можно говорить, что «думаешь о России», если из-за убогой империалистической фантазии гибнут русские люди; полагаете, что их убийство нужно для пользы народа?

Беллетрист уверяет, что убийства происходят ради «осинок, березок, пацанчиков во дворе», а то, что пацанчики могли жить, а их убивают из-за глупой потребности расширить границы, не учитывается. Война Лимонова, Залдостанова, Прилепина, Суркова, Моторолы идет отнюдь не против внешнего врага — попробовали бы они воевать с американскими генералами. И не против олигархов и капитализма борются жовиальные парни. Представить нельзя, чтобы они выступили против Путина, Тимченко, Ротенберга, Габрелянова, Ковальчука, Сечина. Война, как всегда бывает в империях, с собственным народом.

Стараниями неопатриотов меняется отнюдь не внешняя среда, враждебная России (Америка, Альбион и т.п.), но собственное общество, войну ведут с инакомыслящими. Нет ни единой статьи, в которой бы не содержался донос на публику, не разделяющую идеалов напористого патриотизма. Реальной заботы о Родине в этом напоре нет: положение «народа», который отождествляют с «государством» в реальности стало хуже, как это неизбежно случается при неумной и воровской тирании.

Левый дискурс забыт. «Молодой негодяй» стал «пожилым негодяем» и хочет покоя.

Создать империю и стать новой элитой — вот, собственно и все; эта проделка стала самой осмысленной акцией агрессивного подростка Савенко.

«Радио Свобода», 5 декабря 2015 года

Записки русской американки:
Семейные хроники и случайные встречи

Ольга Матич

⟨…⟩

Моя самобытная дочь Ася Альбина

⟨…⟩ Ася была знакома со многими русскими писателями. Первым был Вася Аксенов. Мы вместе съездили в её любимый Диснейленд. Потом мы были там с Борисом Мессерером и Беллой Ахмадулиной; мне запомнилось, как в очереди на аттракционы та повторяла: «В России стоят в очередях, готовясь не только к этапу, но и за продуктами». Больше всего Асе нравился Лимонов, умевший находить с ней общий язык; она ему тоже нравилась — «наглостью и породистостью», как он написал. Ася не то чтобы наглая, но она не стесняется говорить то, что думает, и в некотором роде оригинал. Прошлым летом (2014), когда мы с ней были в Москве, она очень хотела повидаться с Эдиком, но сумела только поговорить с ним по телефону: оказалось, я не поняла, что его просьба перезвонить завтра не означала его неуверенность в нашей встрече, а была стандартной российской формулировкой. Он специально выстроил следующий день (Ася через день улетала) так, чтобы с нами встретиться,— вместо этого мы с Машей и Стёпой поехали в Переделкино, чтобы навестить могилу Вити Живова.

В 1980 году в Париже, когда мы втроём гуляли ночью, Асе захотелось бросить в Сену бутылку с запиской; Эдик нашёл пустую бутылку из-под шампанского, они сочинили текст на трёх языках, английском, русском и французском, и отправили его в реку. В одном из своих тюремных рассказов Лимонов об этом написал: «Увы, Асина записка заплыла куда-то в плохие воды. Она страдает тяжелейшей редкой болезнью и еле уворачивается от её ударов. Пока уворачивается»¹. ⟨…⟩

¹ Лимонов Э. Культура кладбищ. Контрольный выстрел. М.: Ультра-Культура, 2003. С. 186–187.

Белла Ахмадулина и Борис Мессерер

⟨…⟩ Когда мы с отцом и братом ездили в Торжок в 1987 году, Белла с Борисом повезли нас к Веничке Ерофееву. Ему совсем недавно вырезали раковую опухоль на горле, а в то утро его жену увезли в больницу из-за нервного расстройства. Несмотря на медицинские обстоятельства, Борис попросил меня купить в валютной «Березке» водки, которую Ерофеев с удовольствием попивал. У него ещё была повязка на горле, а в голосообразующем аппарате села батарея, и он старался громко шептать. В комнате было страшно накурено: сидевшая рядом с Ерофеевым Белла, которую он любовно, если не влюблённо, постоянно называл «дурочкой», курила одну сигарету за другой. Это была моя первая и единственная встреча с автором «Москва — Петушки», грустная и в чем-то гротескная; мой глуховатый отец время от времени довольно громко спрашивал: «Что мы здесь делаем?», «Скоро ли мы поедем?». С одной стороны, ему было не по себе в этой по определению стеснительной обстановке, с другой — он Ерофеева не читал и мало что о нем знал. Кончилось тем, что Ерофеева расстроила я, сказав что-то о своей дружбе с Лимоновым, тогда ещё отнюдь не представлявшим собой «камня преткновения» для интеллигенции. Прошептав раздражённо, что он Лимонова однажды побил на лестнице, Ерофеев вышел из комнаты и не хотел возвращаться. Я, конечно, смутилась, и вскоре мы — на счастье папы — ушли и поехали в Переделкино. ⟨…⟩

Саша Соколов: «Нужно забыть все старое и вспомнить все новое»

⟨…⟩ В конце 1970-х я зачитывалась Соловьевым и Бердяевым, о чем рассказывала Саше [Соколову], который, как мне казалось, складывал их в свою писательскую копилку, чтобы потом их идеи об андрогинизме спародировать в «Палисандрии». Её герой оказывается не возвышенным андрогином, а гермафродитом, и устанавливает это не кто иной, как Карл Юнг. Когда я сказала ему об этом, он, по своему обыкновению, отверг мою догадку, заявив, что ничего не знал об андрогине/гермафродите Юнга! Даже будучи постмодернистом, Соколов настаивал на своей оригинальности, на том, что он все придумывал сам, а не черпал из копилки «ужебыло».

В его романе миф о всеединстве превратился в половую всеядность, а в плане литературного соревнования и скандала — как мне тогда казалось, в желание победить лимоновского «Эдичку». (Совершая очередной «вояж» в Париж, Палисандр живёт на улице Rue des Archives; это один из тамошних адресов Лимонова. Соколов ездил в Париж в начале 1980-х и какое-то время жил у Эдика¹.) В «Палисандрии» отчасти пародируется и эротический роман как таковой, и роман Лимонова — Соколов изображает все мыслимые формы сексуальной деятельности; гермафродит Палисандр определённо превосходит Эдичку в своих любовных похождениях. ⟨…⟩

¹ Весной 1980 года Соколов вместе с Лимоновым и Алексеем Цветковым, гостившими у Соколовых, читали свои сочинения в русском ресторане «У Миши» в Лос-Анджелесе, хозяином которого был армянин.

Эдик Лимонов: человек с пишущей и швейной машинкой и пулемётом

Имя Эдуарда Лимонова я впервые услышала в 1975 году от Василия Аксенова, когда тот гостил в UCLA. Демонстрацию своих элегантных брюк Аксенов сопроводил именем портного, добавив, что тот — московский поэт-авангардист. (Уже в XXI веке Лев Рубинштейн напишет о тогдашнем Лимонове, что «его имуществом были две машинки — пишущая и швейная».) Несколько лет спустя Саша Соколов дал мне почитать скандальный роман «Это я — Эдичка». Новизна авторского голоса произвела на меня впечатление. Описание пиджака «национального героя» Эдички, сшитого им в Москве из 114 кусков, напомнило мне о клетчатых брюках Аксенова. В результате у меня ещё тогда сложился образ поэта как портного, строчащего то на пишущей, то на швейной машинке.

Пруст в «Обретенном времени» сравнил швейное дело с писательским: «…за большим белым деревянным столом под взглядом Франсуазы… я работал бы рядом с нею, почти как она… и, пришпилив булавкой дополнительный листок, я создавал бы свою книгу, не осмелюсь выразиться высокопарно, как собор, но хотя бы, скажу более скромно, как платье»¹. В 1980-е годы в однокомнатной парижской квартире Лимонова швейная машинка стояла рядом с письменным столом, за которым он писал свои романы.

Мы познакомились в 1980 году, когда Лимонов приехал в гости к Соколову в Лос-Анджелес. И тот и другой отстаивали право русской литературы на независимость от политики, что не соответствовало эмигрантским диссидентским ценностным представлениям. На организованной мной в 1981 году конференции, посвящённой литературе третьей волны эмиграции, Лимонов и Соколов участвовали в секции под названием «Вне политики». Никому и в голову не могло прийти, что однажды Лимонов станет политическим деятелем.

Из нашей первой встречи мне особенно запомнилось отношение Эдика к моей пятнадцатилетней дочери, с которой они быстро нашли общий язык. Тем летом мы с Асей приехали в Париж и много гуляли по городу втроём. В одном из своих тюремных рассказов он вспоминает, как они с Асей бросили в Сену бутылку с запиской: «Увы, Асина записка заплыла куда-то в плохие воды. Она страдает тяжелейшей редкой болезнью и еле уворачивается от её ударов. Пока уворачивается»². Когда мы с Эдиком видимся в Москве, он всегда спрашивает про Асино здоровье. Вопреки нарциссической репутации Лимонова, я знаю его с другой стороны — как человека внимательного и чуткого.

Тем же летом он познакомил меня с Андреем Донатовичем Синявским и Марией Васильевной Розановой, с которыми у Лимонова были добрые отношения. Мария Васильевна напечатала его «харьковские» автобиографические романы «Подросток Савенко» и «Молодой негодяй» в их издательстве «Синтаксис». Она любила повторять, что Лимонов — единственный человек в Париже, на которого она может положиться, когда ей нужна помощь (например, в уборке подвала): он быстро и хорошо сделает работу. Из всех русских писателей, гостивших у меня, Лимонов был самым лёгким и нетребовательным гостем.

На конференции 1981 года Лимонов вёл себя вызывающе; своё выступление он начал словами о том, что, к своему сожалению, принадлежит к русской литературе: «Я с удовольствием родился бы здесь и принадлежал бы к американской литературе, что мне гораздо более к лицу»³. Это высказывание никак не «укладывается» в его постсоветский образ русского националиста и вождя Национал-большевистской партии, а затем — «Другой России». Но, как он сам напишет в тюрьме много лет спустя, ему свойственно радикальное «переодевание». Я бы сказала, что для него переодевание — метафора вечного поиска идентичности, начавшегося в рабочем посёлке в Харькове и харьковских творческих кругах, продолжавшегося в богемной Москве, «на дне» Нью-Йорка, в Париже и, наконец, приведшего его в политику и тюрьму в постсоветской России, а в последнее время — к оголтелым антиинтеллигентским и антиукраинским позициям.

В отличие от тех, кто видел в нем только самовлюблённого циника, я отмечала в нем чуткость по отношению к другим; она проявлялась тогда, когда он выходил из роли провокатора. Помнится, после длинной прогулки по Нью-Йорку (тогда же, в начале 1980-х) он повёл меня в гости к бывшей жене известного американского художника Фрэнка Стеллы. Там были эмигрантские художники-концептуалисты: Александр Косолапов, автор популярной соц-артовской картины «Ленин — Кока-Кола», и Маргарита и Виктор Тупицыны. Я ни с кем из них не была знакома, а фамилию Тупицын услышала впервые. Не поняв, что она принадлежит присутствовавшей паре, я приготовилась отпустить тупую реплику, но Эдик каким-то внутренним чутьём это почувствовал и незаметно для окружающих меня остановил, предотвратив таким образом неловкость. Наперекор своему нарциссизму он позаботился о другом. Вечер был интересным: художники увлечённо рассказывали о своём фильме «Ленин в Нью-Йорке» и перформансах, которые они устраивали на улицах в связи с фильмом. Правда, Виктор Тупицын мне не понравился — уж очень он был самодоволен в отличие от скромного, благовоспитанного Эдика.

Лимонов познакомился со своей третьей женой Натальей Медведевой в один из приездов в Лос-Анджелес из Парижа в 1983 году. Он нуждался в деньгах, и я устроила ему выступления в университетах Калифорнии. Наташа пела в русском ресторане «У Миши» на бульваре Сансет в Голливуде, куда любили ходить эмигранты (но не только они), а до того работала моделью. У неё были все соответствующие данные: хороший рост, длинные ноги, высокие скулы и большой чувственный рот. К тому же она знала стихи Лимонова; хорошо помню, как в Санта-Монике я пригласила их обоих к себе на вечеринку и Наташа держалась как застенчивая девушка, влюблённая в скандального писателя. Скорее всего, застенчивость объяснялась непривычной для неё академической средой. Ночь они провели у меня, как Лимонов с гордостью напишет в «Культуре кладбищ» — в моей кровати.

Наташа была хулиганкой и роковой женщиной; это его в ней и прельщало (не говоря о внешности красотки из глянцевого журнала: такие женские свойства до сих пор Лимонова привлекают). Уже в Париже, куда она за ним последовала, мне показалось, что Эдику с ней не справиться; это впоследствии подтвердилось, но вызов был брошен и принят. Бросать и принимать вызов всегда было жизненной стратегией Лимонова, хотя в личной жизни «укрощение» роковой женщины не раз кончалось для него неудачей. Его возлюбленные, начиная с Елены Щаповой, в конце концов его бросали, нанося ему одну и ту же травму. Если говорить языком психоанализа, то это Лимонов раз за разом наносил себе нарциссическую рану, не справившись с очередным вызовом. Как он говорил мне много лет спустя, его родители в нем не нуждались: их отношения друг с другом не предусматривали третьего.

С освоением географических пространств — вызовом иного рода — Лимонов успешно справлялся. В его первом романе «Это я — Эдичка» автобиографический герой изучает Нью-Йорк, как свои пять пальцев, и создаёт «собственный географический атлас» города. Главную роль в нем играют улицы, парки и пустыри. Эдичка описывает свои маршруты, словно предлагая читателю их повторить; одинокий и брошенный, он называет Нью-Йорк своим другом: «Я — человек улицы. На моем счету очень мало людей-друзей и много друзей-улиц. Они, улицы, видят меня во всякое время дня и ночи, часто я сижу на них, прижимаюсь к их тротуарам своей задницей, отбрасываю тень на их стены, облокачиваюсь, опираюсь на их фонари. Я думаю, они любят меня, потому что я люблю их, и обращаю на них внимание как ни один человек в Нью-Йорке»⁴.

Таким же образом Лимонов овладел Парижем. Когда я в последний раз навещала его там, он меня крайне удивил своим нарядом — советской военной формой, сообщив, что она принадлежала его отцу-офицеру⁵. Наташа язвила, что Эдик хочет в ней передо мной покрасоваться. Те несколько раз, что я наблюдала их вместе, она над ним по мелочам издевалась, а он смущался. Эдик Наташу очень любил.

Тогда я, конечно, не поняла смысла его очередного переодевания, не поняла, что он готовился к новой идентичности солдата, применение которой он нашёл в новом (географическом) пространстве, в войне сербов против хорватов и боснийских мусульман. Психологически он заменил одну войну — с Наташей — другой. Как очень точно напишет о нем Гольдштейн: главное амплуа Лимонова — «солдат на посту пишущей машинки, смело разоблачающий им же сделанную биографическую легенду Лимонова о «Лимонове»»⁶.

* * *

Вскоре после встречи с Эдиком в форме советского офицера я увидела его по телевизору, в Боснии, в сопровождении сербского националиста Радована Караджича и рослых сербов, среди которых Лимонов смотрелся скорее интеллигентом, а не воином. Фильм снял польский режиссёр Павел Павликовский для BBC. (Это было в 1992 году, незадолго до того, как Гаагский международный трибунал объявил Караджича военным преступником; он долго скрывался, изменив фамилию, внешность и род занятий, но в 2008 году был арестован и осуждён.) В нем есть кадры, на которых Лимонов стреляет из пулемёта в сторону Сараево, что, разумеется, меня не только крайне возмутило, но и потрясло. Сцена никак не укладывалась в моё представление об Эдике: одно дело — быть провокатором и эксгибиционистом, другое — стрелять, играя в войну. Эти кадры до сих пор висят в Интернете, хотя Лимонов обвинил режиссёра в том, что тот скомпрометировал его при помощи монтажа, вставив кадры на стрельбище, а не стрельбу из пулемёта по Сараево⁷. Посмотрев их снова, мне показалось, что Сараево дано уж очень крупным планом, так что, думаю, правда скорее за Лимоновым.

Я немедленно позвонила ему в Париж, чтобы выразить глубокое возмущение. В ответ он произнёс монолог в адрес западных либералов, к которым причислил и меня, защищающихся от «живой жизни» гуманистическими убеждениями. Париж он назвал «кладбищем»; ему же, сказал он, нужны сильные ощущения, такие как «запах крови»! Меня, как западного либерала,— и не только — образ Лимонова с пулемётом, сознающего, что именно в таком виде он будет запечатлён на плёнке, мягко говоря, оттолкнул. Для меня все это стало омерзительным примером его нарциссического эксгибиционизма (притом что выглядел Лимонов смешно).

Как я пишу в другой главе, поведение сербов в войнах 1990-х годов затронуло меня лично. Невзирая на моё критическое отношение к сербам во время этих войн, бомбардировки НАТО меня тоже возмутили.

Уже в Москве — незадолго до ареста Лимонова — я привела к нему молодого слависта Драгана Куюнджича, родившегося в Нови-Саде и в детстве жившего в том же доме, что и мой муж Владимир Матич. Это было время Насти Лисогор в жизни Эдика — она никогда не видела живого серба и очень оживилась от нового знакомства. Время от времени, перебарывая смущение и подымая на него глаза, Настя неловко хихикала и повторяла: «Смешной серб». Серб же увёз с собой в Америку подшивку «Лимонки», которая теперь хранится в библиотеке Калифорнийского университета в Беркли.

В конце 1990-х у Лимонова появилась юная возлюбленная, ничем не напоминавшая его предыдущих женщин. Настя, бритая наголо, была неразговорчивой, смешливой девушкой с поразительным румянцем на ещё детских щёчках. Лимонов вёл себя с ней скорее как отец и учитель, гордый своей воспитанницей. Я впервые услышала о Насте в день её выпускного; он оживлённо рассказывал о своей новой пассии, годившейся ему в дочки. Эдик говорил, что Настя пришла к нему в день московского урагана 1998 года; пришла она с целью вступить в молодёжную партию национал-большевиков, в которой Лимонов играл вождя, и, что называется, осталась.

Я же встретила московский ураган у берклийского историка Юры Слезкина и его жены Лизы, проводивших лето в Москве, где, кроме меня, были Маша Липман и Серёжа Иванов. Началось со страшного гула и незабываемых вспышек молнии, затем за окнами, кажется, четвёртого этажа полетели большие ветки деревьев и предметы самого разного размера; визжала сигнализация автомобилей, некоторые от шквалов ветра приходили в движение. Возвращаясь домой, я видела на улицах побитые автомобили, поваленные деревья на обочинах, разбитые витрины в Доме книги на Новом Арбате. В квартире же, которую я снимала, с подоконника упала менора (к счастью, не на улицу, а в комнату); больше ничего не нарушилось.

Любовь Эдика к панку-подростку вызвала у меня мысль, что он наконец освободился от своего пристрастия к гламурным женщинам. Настя оказалась верной спутницей и подругой, дождалась его возвращения из тюрьмы, но вскоре они разошлись: у Лимонова появилась новая красотка — актриса Екатерина Волкова. У них двое детей. Так получилось, что я увиделась с Эдиком в день его окончательного разрыва с женой: он жаловался на её буржуазность, на обвинения в том, что он плохо содержит семью, что в обращении с сыном то слишком строг, то слишком нежен, на тёщу, которая считала, что дочери нужно с Лимоновым развестись, а то у неё отберут квартиру и все имущество (это было связано с иском за клевету в размере полумиллиона рублей в 2007 году, предъявленным Лимонову московским мэром Юрием Лужковым). Мне, конечно, неизвестно, кто тут прав; рассказываю то, что знаю.

* * *

После телефонного разговора с Лимоновым о стрельбе в Сараево я потеряла его из виду. Однажды, у входа в метро в Москве, мне попалась на глаза газета под названием «Лимонка»; она напомнила мне о нем, и я её купила. Думаю, что это было летом 1995 года; газета начала выходить годом раньше. Она действительно оказалась газетой Лимонова, и я позвонила в редакцию, чтобы узнать, как его найти. Хотя я не назвалась, знакомый голос ответил: «Оля, это Эдик». Он пригласил меня в гости, но встреча вышла напряжённой: я критиковала его за Сербию и национал-большевизм, а он меня — за затхлые интеллигентские взгляды. Лимонову все время кто-то звонил: то из Сербии, то партийные работники НБП. Он больше обычного хвастался своими успехами и всячески самоутверждался.

В том же рассказе, где Лимонов пишет о моей дочери, он говорит, что я тогда застала его в плохой форме. Объясняет он своё состояние тем, что переживал окончательный разрыв с Наташей. Размышляя ретроспективно о его сербской авантюре, остающейся для меня камнем преткновения, я полагаю, что так он зализывал свою нарциссическую рану. В своей тюремной «Книге воды» он пишет: «Я инстинктом, ноздрями пса понял, что из всех сюжетов в мире главные — это война и женщина»⁸.

С появлением «Лимонки» его псевдоним приобрёл новый смысл. Перечитав недавно «Это я — Эдичка» для статьи о Лимонове, я обратила внимание на следующий пассаж: «Любовь к оружию у меня в крови, и сколько себя помню ещё мальчишкой, я обмирал от одного вида отцовского пистолета. В тёмном металле мне виделось нечто священное. Да я и сейчас считаю оружие священным и таинственным символом, да и не может предмет, употребляемый для лишения человека жизни, не быть священным и таинственным»⁹. Когда, вскоре после выхода этого романа, я писала о нем статью под названием «The Moral Immoralist», я не обратила внимания на любовь Эдички к оружию. Потребовался реальный пример этой любви.

Сочетание эстетического жеста и прямого действия у Лимонова напоминает Андре Бретона в 1930 году: «Простейший сюрреалистический акт состоит в том, чтобы с револьвером в руках выйти на улицу и стрелять наугад, сколько можно, в толпу»¹⁰. Подразумевался провокационный жест как эстетический и политический раздражитель (irritant); такими жестами изобилуют и литературные тексты, и политические акции Лимонова. Автобиографический герой романа «Это я — Эдичка» хранит фотографию Бретона, привезённую из России.

* * *

Себя я на рубеже веков позиционировала в роли защитника Лимонова от излишних нападок со стороны моих русских друзей и знакомых интеллигентов. Мне казалось, что их неприязнь к нему была вызвана не только его крайними политическими взглядами, но и тем, что в социальном отношении он к интеллигенции не принадлежал.

Классовые различия приобрели в постсоветской России значение, напоминающее о дореволюционных временах. Лимонов же интеллигенцию с самого начала любил эпатировать. При этом, будучи человеком больших амбиций — социального, а не материального характера,— он к ней, «вверх» («upward mobility»), тянулся. В один из моих визитов к нему в Москве он сказал: «Русская либеральная прослойка стала классом, в который такому человеку, как я, войти трудно».

Впрочем, восприятие Лимонова в некоторых либеральных кругах изменилось после того, как он оказался в тюрьме. Аура политического заключённого отчасти способствовала его награждению престижной премией Андрея Белого за «Книгу воды» — книгу о памяти. Она была написана в тюрьме и действительно эту премию заслужила; по-моему, это его лучшая поздняя проза. Эдик говорил мне, что начал писать «Книгу воды» после предъявления ему официального обвинения в Лефортово, назвав свои воспоминания «снимками перед смертью».

В его географических воспоминаниях, которые он называет «тоской по пространству», пространство воды — моря, реки, озера, фонтанаы, сауны и т. д., связанных с его жизнью,— одерживает победу над временем. Цитируя приписанный Гераклиту афоризм — «Нельзя войти в одну воду дважды»,— Лимонов утверждает своё неизбывное стремление вперёд, по-нарциссически оставляет свой словесный след в каждой воде, фиксируя в них своё отражение, своего рода фотокарточку¹¹.

Как писала Сьюзен Сонтаг: «Все фотографии — memento mori. Сделать снимок — значит причаститься к смертности другого человека (или предмета), к его уязвимости, подверженности переменам»¹². «Книгу воды» можно назвать словесным фотоальбомом его жизни. Если «Книга воды» представляет собой снимки «издалека», из клаустрофобического пространства тюрьмы, то в книге «По тюрьмам», написанной после освобождения, преобладает крупный план: «Тюрьма — это империя крупного плана. Тут все близко и вынужденно преувеличено. Поскольку в тюрьме нет пространства, тюрьма лишена пейзажа, ландшафта и горизонта»¹³.

* * *

Выйдя из тюрьмы, Лимонов тоже несколько изменил своё отношение к либеральному лагерю и даже начал сотрудничать с некоторыми его представителями. В результате «холодная война» поутихла. Виктор Маркович Живов говорил мне, что Лимонов оказался одним из немногих противников Путина — их можно было пересчитать по пальцам одной руки. Стоит также отметить, что предисловие к французскому переводу «По тюрьмам» было написано либеральной писательницей Людмилой Улицкой. Живов предложил мне пригласить Эдика к ним в гости, но в результате требования Лимонова посадить своего охранника со всеми за стол эта домашняя встреча с интеллигенцией не состоялась. А жаль, было бы интересно. Теперь такое приглашение было бы невозможно — и потому, что дорогого Виктора Марковича уже нет в живых, и из-за резких антилиберальных высказываний Лимонова после демонстраций на Болотной площади. Правда, в июне 2014 года я пригласила Степу Живова, сына Вити, на встречу с Эдиком и, к его удивлению, Лимонов ему понравился: «Он не просто автор и политик, а событие»,— сказал Степа. В эссе «Эдуард великолепный» Гольдштейн называет его прозу «событийной»¹⁴.

Я вообще любила рассказывать своим московским знакомым о встречах с Лимоновым, возможно, чтобы их провоцировать. Более серьёзное объяснение — моя давнишняя роль посредника между плохо совместимыми людьми. Желание находить нечто общее, чтобы преодолеть различия, было у меня уже в детстве. Думаю, что моя психологическая установка на медиацию основана на желании свести воедино свои собственные «несовместимости», прежде всего — русскую и американскую идентичности. Мой самоанализ может показаться читателю надуманным, но мне кажется, что в моей апологии Лимонова имела место медиация между ним и теми, кому я о нем рассказывала.

Ещё о либеральном сознании: мне помнится, что, когда я первый раз читала «Эдичку», меня обрадовали отсутствие в романе расовых предрассудков и симпатия к обездоленным. Это соответствовало американским либеральным ценностям, которых не знала среда российских эмигрантов третьей волны (притом что большинство из них были евреи, официально бежавшие от антисемитизма). Самые грубые расистские высказывания мне довелось услышать именно от представителей этой эмиграции.

В связи с теми же либеральными ценностями вернёмся к охраннику, которого Лимонов потребовал посадить с остальными за стол у Живовых. Я не знаю, было ли это требование искренним или провокационным. Лимонов однажды приходил ко мне в Москве без охранника, тот остался в машине, но это было до тюрьмы. Когда я возразила, что мои друзья пригласили его, а не незнакомого им человека, Лимонов обвинил их в классовых предубеждениях: «В классовом отношении я не делаю различия между собой и охранником». Может быть, он говорил от чистого сердца, но приватная жизнь Живовых не предусматривала охранников! При других обстоятельствах Эдик говорил мне, что ему неловко ходить с детьми в сопровождении охранника, сидеть на скамейке с «дядей Мишей» на детской площадке. Его тревожил диссонанс между ролями отца и политика: в отличие от политика отец с детьми нуждается в privacy.

Неприятие классовых различий и социальной несправедливости всегда было в его книгах. В романе «Это я — Эдичка» оно лежит на поверхности, направленное на всех богатых и успешных, на тех, кто обездолил нарциссического Эдичку. Именно их он винит в том, что от него ушла любимая жена. В одном из наших московских разговоров Эдик назвал свой первый роман «репортажем с петлёй на шее». Когда я ему напомнила о рекламе аперитива «Кампари», которую Эдичка в эпилоге переводит с английского на гибридный язык униженного эмигранта, он предположил, что в этом пассаже уже видны корни нацболов — врагов преуспевающих буржуа.

Текст рекламы из глянцевого журнала воспроизводится путём наложения чужого языка на родной, создающего своего рода двойную экспозицию: «Вы имеете длинный жаркий день вокруг бассейна, и вы склонны, готовы иметь ваш обычный любимый летний напиток. Но сегодня вы чувствуете желание заколебаться. Итак, вы делаете кое-что другое. Вы имеете Кампари и Оранджус взамен…»¹⁵ Таков буквальный, безграмотный перевод рекламы престижного итальянского напитка, по всем правилам рекламного дела направленной на преуспевающих американцев, ведущих красивый образ жизни. Текст рекламы на испорченном русском, переведённый человеком «без языка», с одной стороны, ироничен по отношению и к богатым, и к себе, с другой — изображает Эдичку как вечного ученика, в данном случае изучающего английский язык.

Лимонов рассказывал мне, что, живя в Париже, он встречался с Душаном Макавеевым. Тот хотел снять фильм по «Эдичке», но из этого ничего не вышло. Самый известный фильм Макавеева, «В. Р.: мистерия организма» (1971),— пародия на советский тоталитарный строй, западное общество потребления, американский пуританизм и сексуальную революцию. Должно быть, в «Эдичке» его привлекло совмещение секса с политикой, хотя роман Лимонова никак нельзя назвать пародийным. Единственное его произведение, в каком-то смысле относящееся к соц-арту,— это московская поэма «Мы — национальный герой»: нарциссическая, но в то же время ироническая фантазия о псевдогероической эмиграции на Запад Лимонова и Елены Щаповой. В ней впервые появляется «пиджак Национального героя», сшитый из 114 кусков. Этот пиджак, как было сказано выше, возникнет и в «Эдичке», истории падения героя с пьедестала, воздвигнутого в поэме. Во всех других отношениях это — cri de coeur раненого нарцисса, зализывающего свои раны при помощи стандартных и нестандартных сексуальных похождений и левой политики.

* * *

Если я настрочила апологию Лимонова, пусть будет так. «Я люблю товарищей моих» (Белла Ахмадулина) вне зависимости от разногласий с ними. Как я пишу в семейной части книги, я люблю свою семью, восхищаюсь смелостью и верностью себе иных её членов вне зависимости от того, нравятся мне их политические убеждения и поступки или нет. Когда мне кажется, что их несправедливо критикуют, я их защищаю. Для меня это — один из способов реализации своей «посреднической» идентичности.

В случае Лимонова главное даже не посредничество, а то, что мне с ним всегда интересно; меня увлекает его стереоскопическая, противоречивая личность: с одной стороны, замечательный поэт и прозаик, эстет, вечный романтик, хороший друг, нежный отец, дисциплинированный работник, портной, слуга нью-йоркского миллионера, а с другой — неисправимый нарцисс-эксгибиционист, фашиствующий политик, увлечённо восславляющий себя. Лимонов интересен мне своей «сюжетностью», тем, что он прожил много жизней, тем, что его жизнь можно читать как приключенческий роман, к чему талантливо сконструированная личность Лимонова всячески располагает. Своей смелостью и политическим одиночеством он напоминает мне В. В. Шульгина, тоже совмещавшего политику и писательство.

Мне нравится богатство ипостасей Лимонова, они заслоняют его любовь к саморекламе, а также те его убеждения и поступки, которые в случае другого человека меня бы безоговорочно отталкивали. Таковы весы правосудия, применяемые субъективно, а не по строгим, бескомпромиссным законам.

К тому же со мной Эдик всегда вёл себя дружески. В последние мои визиты к нему он готовил ужин, я приносила вино и мы болтали о том о сём, расспрашивая друг друга о детях и обмениваясь историями о них. Гордый отец, он показывал мне фотографии своих; однажды подарил фото красивого маленького Богдана. Ему хочется, чтобы его дети были открытыми и смелыми, и он не любит, когда Богдан ноет и хмурится. Мне показалось, что ему больше нравится младшая дочь Александра — упорством и умением постоять за себя.

Эдик всегда спрашивает о наших общих знакомых, живущих за границей, которые, бывая в Москве, за редкими исключениями его не навещают. Помню, как уже после тюрьмы он ностальгически сказал: «Хорошо бы было, если бы с нами сейчас сидел Саша», имея в виду Соколова. Иногда он вспоминает Наташу — в основном по-доброму, хотя она его много мучила, а он страдал и писал; он не раз говорил мне: «Я пишу, когда больно». После смерти Бродского, которого он воспринимал как соперника, он говорил, что ему стало менее интересно писать, хотя, пока тот был жив, злобно о нем высказывался. Победа над соперниками оставалась его мечтой, мечтой подростка Савенко из харьковского рабочего посёлка. В связи с его навязчивой идеей победить всех и вся мне вспомнились его слова по поводу первой победы Обамы на выборах — мол, это была высшая историческая точка, достигнутая «сыном Кении», дальше все будет катиться под гору. Впрочем, победив в 2012 году на перевыборах, Обама имел возможность опровергнуть лимоновское изречение, на что я продолжаю надеяться.

В нашу встречу накануне традиционного митинга «Другой России» на Триумфальной площади 31 октября 2010 года, между звонками организаторов и разговорами о политике Эдик продекламировал наизусть длинные фрагменты моей любимой русской поэмы «Форель разбивает лед», о которой мы тогда говорили. Мне показалось, что мы одинаково воспринимаем пронзительную красоту и эмоциональный заряд строк: «Стояли холода, и шёл Тристан / В оркестре пело раненое море, / Зелёный край за паром голубым, / Остановившееся дико сердце». Сочетание расчётливого и вздорного политика с поклонником стихов Кузмина, в которых воспевается однополая любовь и утончённая, а не брутальная маскулинность, стало для меня эмблемой парадоксальной личности Лимонова.

В «Книге мертвых» Лимонов пишет, что уже много лет «в особые минуты, в особые дни» повторяет про себя «Форель разбивает лед» и благодарит Геннадия Шмакова за то, что тот ему эту поэму открыл¹⁶. Возвращаясь в Саратовский централ в день приговора (к четырнадцатилетнему тюремному сроку), он в темноте автозака вполголоса читал эти стихи; через несколько дней умерла во сне Наталья Медведева — «красавица, как полотно Брюллова». Оплакивая её смерть, он вновь вспоминал «Стояли холода, и шёл Тристан, / В оркестре пело раненое море», о чем пишет в книге «По тюрьмам»¹⁷.

У Кузмина любовь явлена в образе форели, стремящейся разбить лёд. Как пишет Елена Шварц, стихия Кузмина в «Форели…» — вода, а сама поэма представляет собой «резкую стыковку нестыкующегося». Если считать «Книгу воды» подлинной авторефлексией Лимонова, то вода в ней — стихия памяти, тех водных пространств, которые он так или иначе осваивал.

Вспоминая тех, кого он любил, Лимонов обращается к «Форели…» ещё и потому, что в этих стихах любовь неразрывно связана с препятствиями, которые у него нередко ассоциируются именно с водой. Установка на взятие барьера определяет жизнь Лимонова, правда, в публичной сфере она выражается скорее словами Маяковского «Тише, ораторы! / Ваше слово, товарищ маузер!», которые он когда-то любил цитировать. Впрочем, его любимым поэтом ещё в Харькове стал Хлебников, хотя Маяковского, поэта, противоположного Кузмину, он в молодости очень любил. В сознании Лимонова обращения к «Форели…» связаны с самыми интимными переживаниями.

* * *

Очередным витком моих отношений с Лимоновым были телефонные разговоры в сентябре 2012 года, когда я приехала на симпозиум в честь восьмидесятилетия Аксенова. Дмитрий Быков тогда устроил в Москве празднование семидесятипятилетия Алика Жолковского, давнего друга и поклонника Лимонова. (Быков тоже ценит творчество Лимонова, особенно «Дневник неудачника»; он был одним из тех, кто встречал Лимонова в Саратове по выходе из тюрьмы.) Мне было поручено уговорить Эдика прийти на праздник Жолковского, что я и попыталась сделать — безуспешно. (Правда, Лимонов прислал поздравительное письмо, зачитанное Быковым.) Эдик сказал мне, что это не его тусовка, чем меня разочаровал; ему, видимо, не хотелось участвовать в «интеллигентском» мероприятии, хотя лет пять тому назад он побывал на презентации очередной книги Алика. Времена были другие — тогда он недавно вышел из тюрьмы, когда интеллигенция к нему лучше относилась.

Лимонов, как мы знаем, бойкотировал общественные политические акции в конце 2011 года, изменившие, как тогда казалось, политический облик страны. Он делал это, во-первых, в силу своей бескомпромиссности (другие оппозиционеры согласились перенести митинг 10 декабря с Площади революции на Болотную), во-вторых, потому, что главную роль в них играла постсоветская буржуазия, а не он. В результате отношение интеллигенции к Лимонову вновь изменилось. Идентичность несгибаемого и самовлюблённого одиночки оказалась для него важнее. Мне, как поборнице либеральных ценностей, этот путь показался ложным, хотя Лимонов и оказался отчасти прав — в том, что протесты не оправдали надежд. Теперь он выступает за присоединение Восточной Украины к России. Как он сказал мне в 2014 году (наша последняя встреча), он первый заговорил о присоединении Крыма! Его политические высказывания все больше напоминают путинские, что меня все больше отталкивает. В последнее время Лимонов откровенно хвалит Путина за Крым, Украину и Сирию.

Кода. Из парижских писем Лимонова

4 сентября 1982. Несмотря на то что у меня в этом году вышли три книги на иностранных языках… — финансовое моё положение паршивое. ⟨…⟩ Как я жил? Как во сне. ⟨…⟩ Имел несколько любовных историй, выдающихся, если можно так выразиться,— последнюю с женой бандита и сутенёра с Пигаль. Связь в высшей степени небезопасная, о чем я себе все время говорил, но сидящий во мне бес саморазрушения шептал мне, что это интересно, и история продолжалась довольно долго, и закончилась не по моей или её вине. ⟨…⟩ В синагоге напротив запели евреи — суббота. Наблюдал я вплотную через пару минут после убитых у ресторана Гольденберг, живу-то я от этих мест в двадцати шагах. Кровь на тротуаре выглядит как краска, убитые — выглядят как в кино. Сознание, что пулевые пробоины на синей рубашке лежащего у обочины тротуара человека — настоящие, так и не проходит.

19 ноября 1988. Москва меня скорее раздражает, чем интересует. Многие там были, и рассказы их меня вполне удовлетворяют. Для себя я там места не нахожу. Коллектив и его волнения меня давили. Заражён ибо скептицизмом космополита и перекати-поля. И так как в Париже я себя чувствую далеко не последним, а скорее одним из первых европейских писателей (во всяком случае так теперь стали писать критики), то к советским у меня заносчивость европейца и парижанина. ⟨…⟩ Тем не менее, если меня спрашивают на телевизоре и в прессе, я всегда отзываюсь хорошо, считая, что советским следует помочь, поддержать их… На них так долго и несправедливо часто катили бочку. ⟨О разговоре Солоухина со швейцаром в 1968 году, с которым тот говорил⟩ как с представителем народа — он с народом смыкался, а я с ним жил, и никогда не думал, народ он или нет…» ⟨О моей статье «The Moral Immoralist: Edward Limonov's Eto ia — Edichka»⟩ перечитал твою статью по-английски, и согласен со многим куда более, чем в первый раз. Я — таки моральный имморалист.

Кода номер 2

В 2012 году французский писатель и режиссёр Эммануэль Каррер получил престижную премию Ренодо, вторую по важности после Гонкуровской, за свой биографический роман «Лимонов». Во Франции он стал бестселлером и был переведён на множество языков, включая русский. Вот как он описал наш с ним разговор в Беркли. Как часто бывает в таких случаях, Каррер исказил моё отношение к Лимонову и наш разговор. Вот как он это описал:

Когда вышел роман «Это я — Эдичка», слависты — как американцы, так и французы — задались недоуменным вопросом: как относиться к его автору? И довольно скоро все как один принялись его ненавидеть. Кроме Ольги, которая не только не прекратила с ним общаться, но и разбирала его книгу на своих лекциях, посещала его во время поездок в Москву и вот уже тридцать лет питает к нему чувства дружбы и глубокого уважения.

Утверждение Каррера о неприязни всех славистов, кроме меня, к его первому роману ошибочно. Например, на той самой конференции, где Лимонов произнёс, что предпочёл бы быть американским писателем, а не русским, было три доклада об «Эдичке», два из них хвалебных; все были опубликованы¹⁸. Но главное — слова, которые Каррер мне приписал:

Единственный хороший человек среди [русских писателей], по-настоящему порядочный,— это Лимонов. «Really, he is one of the most decent men I have met in my life» («Он действительно один из наиболее порядочных людей, каких я встречала в жизни»). В её устах слово decent носило тот смысл, который придавал ему Джордж Оруэлл, говоривший о common decency как о высшей добродетели. ⟨…⟩ Все так, но, даже веря Ольге, мне трудно представить себе Эдуарда в ореоле таких достоинств в тот момент, когда он пускает пулемётные очереди по Сараево или якшается с сомнительными личностями вроде полковника Алксниса (могу вас успокоить: Ольге это тоже было трудно). Но в определённые периоды жизни — да, я с ней соглашусь, и тюрьма была как раз одним из таких периодов. Возможно даже, это был апофеоз его судьбы, когда он оказался ближе всего к тому, к чему стремился… предстать в образе героя¹⁹.

Я действительно говорила о порядочности Эдика по отношению ко мне и тем, кого он любил и уважал, с кем дружил,— о чем я и пишу выше. Но у очаровательного господина Каррера получилось, что Лимонов — один из наиболее порядочных людей, что я встречала в жизни, и единственный порядочный и хороший человек среди знакомых мне писателей.

Что касается политической «порядочности» Лимонова, она для меня уже много лет под вопросом. Его политические высказывания в последние два года ставят под вопрос моё личное отношение к нему, пусть я и люблю «товарищей моих» и продолжаю его ценить как писателя.

¹ Пруст М. Обретённое время. СПб.: Амфора, 2007. С. 449–450.

² Лимонов Э. Культура кладбищ. Контрольный выстрел. М.: Ультра-Культура, 2003.

³ «Лимонов о себе». The Third Wave: Russian Literature in Emigration / Ed. Olga Matich and Michael Henry Heim. Ann Arbor: Ardis, 1984. Р. 219.

⁴ Лимонов Э. Это я — Эдичка. М.: Глагол, 1990. С. 268.

⁵ Вот цитата из Лимонова («Убийство часового») об этой форме, которую приводит Александр Гольдштейн:

«Приведу обширный фрагмент, на мой взгляд, самый яркий в лимоновском сочинении, все в нем разъясняющий:

«Пару лет назад прислали мне с родной земли солдатскую военную форму. Пуговицы на солдатском мундире — о, верх неприличия и знак бессилия — оказались пластиковыми! Как себя может чувствовать солдат в мундире с пластиковыми пуговицами? Неуверенно. Ведь блистали армии храбрых стран своими шитыми знамёнами с кистями, эполетами, бронзой и золотом сабель, перламутровыми ручками револьверов, эмблемами, кокардами и пуговицами не просто так, не из хвастливого удовольствия, но чтобы возбудить в солдате бравый, боевой дух. Служили средствами возбуждения к битве. Битва же сама воспринималась в окружении сияющих, блестящих предметов как священная церемония, как праздник. (Сияет ведь церковный алтарь!) От Ахилла в сияющих доспехах до сталинских под золото горящих погон сияние подымало армию на крыльях и вело к победам. Для этой же цели служили и бодрые звуки и горящая медь боевых оркестров. На какую победу могут вдохновить солдата банальные пластиковые тоскливые кружочки, цвета коровьего, вегетарианского дерьма? Упрощённые современные солдатские мундиры без плеч, уродливые сапоги лишают армию боевого духа. Для контраста вспомним, что в самый героический период нашей армии храбрейшим конникам Буденного дарили красные кожаные галифе!»»

(Гольдштейн А. Расставание с Нарциссом. М.: Новое литературное обозрение, 1997. С. 334).

⁶ Гольдштейн А. Расставание с Нарциссом. С. 347.

⁷ Лимонов Э. Смрт. М.: Амфора, 2008. С. 33.

⁸ Лимонов Э. Книга воды. М.: Ad Marginem, 2002. С. 129.

⁹ Лимонов Э. Это я — Эдичка. С. 101.

¹⁰ Breton A. Second Manifesto of Surrealism // Manifestoes of Surrealism / Trans. Richard Seaver and Helen R. Lane. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1972. P. 125.

¹¹ Воде уже придавалось такое значение в «Это я — Эдичка».

¹² Сонтаг С. О фотографии. М.: Ад Маргинем Пресс, 2013. С. 28.

¹³ Лимонов Э. По тюрьмам. М.: Ад Маргинем, 2004. С. 7.

¹⁴ См. «Расставание с Нарциссом».

¹⁵ Лимонов Э. Это я — Эдичка. С. 318. В оригинале эта реклама, вероятно, выглядела так: «You are having a long hot day around the pool аnd are ready to have your usual favorite summer drink. But today you want a change. So you do something different. You have Campari and orange juice instead».

¹⁶ Лимонов Э. Книга мёртвых. СПб.: Лимбус Пресс, 2001. С. 184, 186. Шмаков был известным ленинградским интеллигентом — изощрённым и очень знающим любителем высокой культуры. Он был близким другом Бродского, но дружил и с Лимоновым. В «Книге мертвых» Лимонов написал о нем с большой симпатией.

¹⁷ Лимонов Э. По тюрьмам. С. 240–243.

¹⁸ Хвалебные доклады принадлежали американским славистам Эдуарду Брауну и Патрише Карден. Джордж Гибиан выступил с критикой «Эдички», но похвалил стихи Лимонова.

¹⁹ Каррер Э. Лимонов / Пер. Наталии Чесноковой. М.: Ad Marginem, 2013. С. 422–423.

Писатели-эмигранты и конференция в Лос-Анджелесе

⟨…⟩ Для большинства присутствовавших на конференции писателей «пространственный» вопрос («Госиздат» или «тамиздат») превратился в политический: они раскололись на тех, кто был на стороне «диссидентского» зарубежного лагеря (Солженицын и Максимов), и тех, кто отказывался к нему принадлежать. Первых можно назвать литературными консерваторами, о вторых — сказать, что они избрали иной, более своеобразный путь. Доклад Алексея Цветкова «По эту сторону Солженицына» в последний день конференции поставил дискуссию в исторические рамки «утилитарной» (политической) критики в стиле XIX века, продолжавшей действовать в диаспоре: ей он противопоставил творчество Соколова и Лимонова. Из затронутых Цветковым тем самой «горячей» оказалась тема принадлежности к Союзу писателей СССР; среди прочего он заявил, что многие его члены производили «второразрядную продукцию», привёл в пример Коржавина и противопоставил ему опять-таки Соколова с Лимоновым: «Блестящий роман «Между собакой и волком» в протяжение целого года не мог привлечь к себе внимания рабской русской критической мысли, занятой сочинением взаимных здравиц». Затем он сослался на подборку стихов Лимонова в «Континенте» с предисловием ответственного секретаря журнала Натальи Горбаневской, оповестившей читателя о том, «что терпеть не может подобной поэзии»: «Прекрасные стихи Лимонова, стящие, на наш взгляд, всего творчества ответственного секретаря, остались, в результате, невычитанными и искажёнными множеством грубейших опечаток»¹. Как и следовало ожидать, эти высказывания Цветкова, представлявшего «молодежное крыло» эмигрантской литературы, бывших членов писательского союза возмутили.

Бедному Коржавину, оказавшемуся своего рода козлом отпущения для молодых, досталось и от Лимонова, выступавшего сразу после него. (Коржавин ругал коллег и сильно нарушил регламент, так что его пришлось остановить.) Лимонов сказал: «В отличие от предыдущего оратора я не могу кончить в любой момент². ⟨…⟩ Я вообще собирался говорить по-английски, но мой сосед Алёша Цветков сказал мне: «Не выпендривайся, будь как все»». Перейдя к общему обсуждению, он заявил, что вопрос «две литературы или одна?» его не интересует; ему «даже не нравится название конференции — «Литература третьей волны». Third wave звучит вроде «third rate», что-то третье, третье — это уже плохо, мне хочется быть первым… Мне вообще кажется, что я не русский писатель»³. Он пожалел, что принадлежит к русской литературе, которую «норовят использовать все, кому не лень. Используют её здесь на Западе, используют её в России. Быть русским писателем — значит оказаться между двух гигантских жерновов — России и Запада». Лимонов назвал Соколова, Цветкова, Юрия Милославского и себя представителями «русской литературы вне политики (курсив Лимонова.— О.М.). Нас трудно использовать и с той, и с другой стороны. Ну как, скажите мне, использовать прозу Соколова в интересах геополитической борьбы двух великих держав?»⁴ Знал бы он, что через пятнадцать лет начнёт выступать именно с этих политических позиций! На последнем круглом столе (посвящённом будущему эмигрантской литературы) Лимонов проиллюстрировал свою позицию анекдотом: «Мне рассказали такую историю, для меня очень любопытную. Это моё будущее или настоящее. Мне рассказали о детях Солженицына, которые в туалете, скрываясь от отца, читали мою книгу. Таким образом, я считаю, что моё будущее уже пришло»⁵. (Алешковский вставил: «…и после прочтения пользуются ею по назначению», но из текста для сборника эту реплику попросил убрать.)

Своими выступлениями Лимонов, конечно, эпатировал и писателей, и слушателей⁶. Когда слависты обсуждали общие проблемы литературы в эмиграции, имя Лимонова звучало не реже, а чаще, чем имена прочих присутствовавших. Эдвард Браун, известный американский специалист по советской литературе, взял двойную экспозицию из замечательного стихотворения Ходасевича «Соррентинские фотографии», в которых российские образы проецируются на Южную Италию как метафору эмигрантского существования. Он назвал «Эдичку» «ярким остранением не столько русской жизни, «метропольной» и эмигрантской, сколько американской, достигаемым поразительно разнообразными и откровенными «кадрами»… в этой книге, поражающей своим диапазоном, вы слышите подлинный голос негодующего человека, оказавшегося на дне американского общества»⁷. Немало внимания уделила Лимонову и пресса, отозвавшаяся на конференцию: в газетах Los Angeles Times и Washington Post. ⟨…⟩

¹ Цветков А. По ту сторону Солженицына // Там же. С. 259.

² В корректуре своего выступления Наум Коржавин убрал свои слова о превышении регламента: что он может кончить в любой момент. Поэтому их нет в печатной форме.

³ Лимонов Э. Круглый стол (Две русских литературы или одна) // Третья волна. С. 42.

⁴ Лимонов Э. Лимонов о себе // Там же. С. 219.

⁵ Лимонов Э. Круглый стол (Будущее русской литературы) // Там же. С. 277–279.

⁶ Ведь скандальная поза неизбежно сопряжена со своего рода успехом, к которому он всю жизнь стремился.

⁷ Brown E. The Exile Experience // Ibid. P. 79–80. Больше половины доклада Джорджа Гибиана (о «русскости») тоже было посвящено Лимонову: Гибиан хвалил его стихи, но ругал «визгливый» нарциссизм «Эдички». Хвалебный доклад сделала Патриша Карден. На заключительных прениях Лимонов поблагодарил всех за то, что ему «на этой конференции оказали незаслуженное, непропорциональное… внимание».

⟨…⟩

Ольга Матич
«Записки русской американки:
Семейные хроники и случайные встречи»
/ серия: «Критика и эссеистика»
// Москва: «Новое литературное обозрение», 2017,
твёрдый переплёт, 584 стр., иллюстрации,
тираж: 5.000 экз.,
ISBN: 978-5-4448-0583-1,
размеры: 220⨉145⨉32 мм

Михаил Шемякин:
Мерзавчики, как Молчалин, стали образцом для подражания

В деталях • Анжелика Заозерская

Легендарный художник и скульптор Михаил Шемякин предстал в новом качестве — драматурга, режиссера и актера спектакля «Нью-Йорк. 80-е. Мы» (Московский театр музыки и драмы Стаса Намина), в котором сыграл… самого же себя. Правда, в последующих спектаклях роль Шемякина будут исполнять другие.

⟨…⟩

— Михаил Михайлович, в основе пьесы «Нью-Йорк. 80-е» — ваша личная жизнь. Назрела необходимость писать мемуары?

— Действительно, как я дошел до такого падения? Во-первых, автобиографию я пишу уже очень много лет. Если честно, в ней пока немного страниц. Издатели рычат, подгоняют, а я не тороплюсь. Не хочу трясти своим грязным бельем, как это делает Эдуард Лимонов. Все мы не ангелы, и в моей жизни были ошибки и грехи, которые надо правильно преподнести хотя бы для того, чтобы не усугублять их новым враньем. Также не хочу впасть в любовные подробности Андрея Кончаловского, который описал всех женщин, с которыми спал, включая нынешнюю жену. Я — сын офицера, героя, и для меня вот такой подход — позор.

А как возникла пьеса «Нью-Йорк. 80-е. Мы»? Сначала Стас Намин хотел написать и поставить пьесу по письмам Эдуарда Лимонова к Лене Щаповой, которая ныне графиня де Карли. Но пьеса не сложилась по одной причине — предавать огласке письма Лимонова чревато судебными процессами со стороны их обладателя. Не секрет, что господин Лимонов отличается довольно скандальным характером. А если вместо Лимонова ввести никому не известного мужчину, то переписка с Леной Щаповой не будет носить необходимой щекотливости. Короче, я взялся за сложную задачу — помочь своему другу Стасу Намину осуществить его давнюю мечту — написать пьесу о фантастической жизни русских художников, артистов в 80-е годы в Нью-Йорке. Замечу, что главное в этой пьесе — не я, Шемякин, а интересные личности, которые меня окружали.

⟨…⟩

«Собеседник», №3(1592), 27 января — 2 февраля 2016 года

Большая медведица

Кира Сапгир

О песнях и страстях Наталии Медведевой.

Близ громокипящих Елисейских Полей, на улице Понтьё, существовал ночной бар с русскоговорящим обслуживающим женским персоналом. Звался бар Chez Tania, в переводе «У Тани» — по имени хозяйки заведения. Контингент посетителей там был чрезвычайно пестрый. Туда, «лишь только вечер затеплится синий», наведывались гости со всех континентов. В их числе пришельцы из Нью-Йорка, Тель-Авива, а случалось, и из Первопрестольной.

В витрине бара красовалась тройка удалая, скопированная в масштабе один к ста с советской сигаретной пачки. Поговаривали, что авторство шедевра принадлежало, как кажется, самому Илье Глазунову. Ходила байка, что, де, знаменитый мэтр, наезжая в Париж, частенько захаживает в бар к Тане, своей доброй приятельнице... Являлась туда «на чашку шампанского» и богемная братия — заколобродившие по Елисейским Полям художники, писатели из числа русских парижан. Им щедрой рукой плескала Таня в бокалы искрящуюся влагу... бесплатно! Посвященные знали: хотя «У Тани» цена одной бутылки равна выручке за целый вечер в рядовой забегаловке, деньги здесь берут лишь за то, что бутылку для гостя откупоривали прелестными ручками «феи из бара». Из початых бутылок угощали друзей либо просто сливали шампанское в раковину.

Вообще, артисты и певцы у Тани всегда были в большом почете. Она и сама пела под балалайку и даже выпустила пластинку вместе с цыганским ансамблем Марка де Лучека. Называлась пластинка «От Тараса Бульбы до Гагарина».

...Залетала туда порой в ночи и ваша покорная слуга.

* * *

Однажды, зайдя в бар, я заметила новую певицу. Великанского роста, гибкая, словно резиновый шланг, в надвинутой на глаза мужской черной фетровой шляпе — она была красива странной красотой травести: громадный рот, на шее явственно проступает кадык.

«Не жалею, не за-а-ву, не па-лачу-у-у-!» — выводила певица у стойки мужским басом. Клиенты аплоди¬ровали.

Вскоре я вновь увидела ее — на улице Золотой капли, где обитал Хвост — Алексей Хвостенко, поэт и художник, феерическая фигура андеграунда, магнетически притягивавшая к себе богему пяти континентов.

Да, это была она — громадная, готическая! — угольно-черные ресницы, губы, серьги и кольца со стразами в кулак, широченный ковбойский ремень с пряжкой с тарелку... На жирафьей ножище восседает поэт Эдуард Лимонов.

— Наташа Медведева, — представляется. И тут же зычно заводит: — У-у-у-ы-л-л-юба-ви-как-у-па-та-шки-карылья! Люблю, люблю Лимонова! — ревет медведица, подкидывая на коленке возлюбленного, словно малое дитятко.

А тот, слегка растерянный, но довольный, у нее из-под мышки, как из норки, то покажется, то обратно юркнет, покажется — юркнет.

Я узнала ее. Она — меня.

* * *

Родилась Наталия Медведева в интеллигентной семье, в Ленинграде — «городе пьяных углов и нищих». Пятнадцати лет попала в Штаты. Там — коротенькие контракты на Бродвее, какие-то мужья, какие-то кастинги; наконец роковая встреча с Лимоновым — и столь же роковая страсть к поэту. Далее перелет через океан, вслед за любимым, которому она свалилась как снег на голову!

В Париже Наталия Медведева сразу оказалась в эпицентре богемного круга. Хулиганила на тусовках, колобродила в сквотах. Она была повсюду, и повсюду ее «было много».

Да и все в ней было чрезмерно: красота, руки, ноги, голова, голос. Она орала, пела, материлась — ей никогда не хотелось тишины. Тишины она боялась больше всего.

«Большая Медведица» (как ее называли) эпатировала эксцентрическими эскападами, истерическими скандалами — а сверх того яркостью, непохожестью, влюбленностью в Лимонова — и тем, что трахалась по пьянке со всеми его приятелями. Она якшалась «У Тани» с богатенькими папиками, художниками, братвой, чокнутым цыганом. Все это для того, чтобы привлечь внимание любимого, повернуть его к себе лицом — красотой, блудом, óром, матом, пением, стихами. Для него, единственного, культивировала Наталия образ пофигистки, оторвы, «дикой». Но она ведь и на самом деле была sauvage¹ — одичавшая яблонька в заброшенном саду, с несъедобными горько-кислыми плодами-дичками.

Наталия Медведева не родилась поэтом. Поэт не может жить без стихов. А Наталия не могла жить без Лимонова. Для нее стихи были не целью, а средством. И, странное дело, обычно упрямый Пегас бегал за ней, как привязанный. Так и рождались стихи — щемящие, бесшабашные, текучие, на джазовых синкопах:

* * *

«Ну как мне его любить?» — фразу из прославленного мюзикла произносит Наталия, с которой мы по-соседски встречаемся на воскресном базаре по улице Лекурб. «Давай выпьем «кота»², только у меня денег нет!» Мы заходим в близлежащее кафе, я заказываю ей ее любимый «кот». Она пьет и рыдает навзрыд басом:

«А он все пишет, все пишет! А я все хожу вокруг, хожу, а он все пишет — а мне бы подойти к нему, прижать голову любимого к груди — а он все пишет, все пишет!»

В голос плачет. Слезы, тяжелые, мутные, как пыльные висюльки на стеклянной люстре, падают в бокал с «котом». Потом посмотрела на меня: «Слушай, у тебя сигареты есть? Дай закурить...» Затянулась, глотнула Côte du Rhône и вдруг заголосила на все кафе: «Си-и-гарета, си-и-гарета, я люблю тебя за это!» — грубая, трогательная, большая потерянная девочка.

*

Она вернулась в Россию в 93-м. С Лимоновым они больше не сошлись. Как-то я увидела ее по российскому телеканалу на каком-то рок-концерте — страшную, худющую, старую, безумную — прекрасную!

*

Наталия Медведева умерла в 2003 году сорока четырех лет от роду в Москве — просто не проснулась.

Она завещала развеять свой прах над тремя реками, на берегах которых прожила жизнь: над Гудзоном, Москвой-рекой и Сеной. Отпевали ее в парижском соборе Александра Невского на рю Дарю. Подруга — холеная «бизнес-барынька», с черной громадной жемчужиной на пальчике, привезла в Париж прах в полиэтиленовом пакетике и высочайшего качества селедку. Прах ритуально вытрясли над Сеной — и отправились пировать на Университетскую улицу, в чей-то пятиэтажный особняк, кажется, XVIII века. Там, в зале, с коллекцией венецианских зеркал на стенах, на необъятном столе с порфировой доской разложили по мейсенским блюдам селедку, разлили по хрустальным бокалам водку, врубили магнитофон. Оттуда полился сиплый, с трудом (из-за плохой записи) различимый голос.

Видно, дух Наталии витал где-то совсем рядом: тот вечер на поминках превратился в вакханалию с переходом в оргию — тащили друг друга в коридоры либо устраивались тут же, на порфировом столе, среди селедок, водки, зеркал.

*

Вот то немногое, что я смогла рассказать про Медведеву. И поскольку никто ни о ком ничего не расскажет лучше, чем он сам о себе, даю напоследок слово ей самой:

«Сноб», №2(86), апрель-май 2016 года

¹ Дикая (фр.).

² На русско-парижском сленге Côte du Rhône.

Изба-читальня

Книжный пир • Валерия Жарова

первый блин

Андрей Акцынов.
Бретёр

Роман о молодом человеке, который в поисках смысла жизни, себя самого, Бога и того, что ещё обычно ищут молодые люди, приходит то в НБП, то к духовным практикам и, как итог, к неизбежному финалу. Эдуард Лимонов уже назвал книгу манифестом поколения. Слава Богу, это не совсем так — не из одних же нацболов поколение состоит. Но как манифест определенной группы — вполне. «Санькя» Захара Прилепина, в общем, примерно о том же — но если «Санькя», как к нему ни относись, это все-таки литература, то «Бретёр», по совершенно справедливому замечанию самого Прилепина, «никакая не проза, но — документ».

Цитата:

Бретёр спрашивал у Лимонова советы по поводу жизни: он хотел стать великим, а в лице Эдуарда он получил лучшего наставника. Общий рецепт на большинство вопросов таков: разозлиться!

⟨…⟩

«Собеседник», №15(1604), 20–26 апреля 2016 года

Часть III. Глава 10. Бал у Сатаны

Чарльз Кловер

Московский Центральный дом литераторов, ЦДЛ,— одно из самых известных (и с хорошей, и с дурной стороны) зданий в русской литературе XX века. Дом на улице Герцена (теперь Большая Никитская) в 1934 году по распоряжению Сталина был передан Союзу советских писателей, членство в этой организации было привилегией для лояльных авторов, оно означало принадлежность к элитарному клубу столпов официальной культуры.

Ресторан ЦДЛ, одно из немногих нормально функционирующих заведений Москвы, был воспет бесконечным количеством надеющихся на высшие милости графоманов, хотя он был довольно официозным и блеклым, как и сам ЦДЛ, который под их перьями превращался в инкубатор литературных гениев. И этот же ЦДЛ превращался в объект насмешек для инакомыслящих и сатириков, таких как Михаил Булгаков, который изобразил писательский ресторан в романе «Мастер и Маргарита», и от этого удара репутация «проклятого» дома так и не оправилась. В «старинный двухэтажный дом кремового цвета», вызывая общую панику, врывается персонаж романа поэт Иван Бездомный в одних кальсонах и с венчальной свечой в руках: он только что видел, как Сатана и огромный кот с пистолетом в лапах обезглавили председателя МАССОЛИТа….

И даже в декабре 1992 года, когда Проханов, член секретариата Союза писателей России, устроил здесь гала-ужин для оппозиционных националистов, атмосфера какого-то демонического сюрреализма ощущалась в воздухе ЦДЛ. Среди гостей был Эдуард Лимонов, жилистый, с козлиной бородкой диссидент, недавно вернувшийся из французской эмиграции: по его собственным словам, он решил, что настала пора вмешаться в разворачивающуюся в России историю. А вот и Дугин с обстриженной «под горшок» головой («а-ля молодой Алексей Толстой», запомнилось Лимонову). Он явно пил и до приезда в ЦДЛ.

За столами, уставленными отборными блюдами и бесконечными рядами бутылок с алкоголем, собрался бомонд российского национализма. За одним столом — Проханов. Его газета «День» была мозговым центром патриотической оппозиции, «кораблем в океане бесстыдства и гиперконформизма», по словам Дугина (Проханова он называл «русским Дон Кихотом» за идеалистическую верность проигранному делу). На другом конце зала сидел Зюганов, с лицом, похожим на картошку,— глава обновленной Коммунистической партии, с ним Дугин тогда враждовал, обвиняя его (справедливо) в присвоении своих идей.

К 1992 году «красно-коричневая» оппозиция представляла собой крайне пестрое и противоречивое зрелище: тут и православные монахи с портретами Сталина, и вышедшие в отставку политработники Советской армии рядом с атаманами вновь создаваемых казачьих войск. Призывы к пролетарскому интернационализму в одной и той же речи сочетались с дремучим антисемитизмом. Новые оппозиционные организации росли как грибы и по большей части ориентировались на образец старой ультранационалистической «Памяти». Чаще всего такие группы состояли из красноречивого, исступленного вождя, нарукавных повязок и полученных неведомо от кого денег.

*

На вечере присутствовало множество других известных фигур, представлявших как политический, так и культурный национализм, например вице-спикер Государственной думы Сергей Бабурин и главный редактор «толстого» националистического журнала «Наш современник» Станислав Куняев; писатель Валентин Распутин и известный математик, автор знаменитых самиздатских статей Игорь Шафаревич.

Сам Лимонов присоединился к националистам незадолго до того. Бывший писатель-диссидент, он, как Солженицын, был изгнан из страны в начале 1970-х. (Как он сам это описывает, «КГБ арестовал меня в 1973-м и предложил уехать».) Лимонов много лет прожил во Франции и в США, а после краха коммунистического режима вернулся на родину. В отличие от других эмигрантов, чья жизнь по возвращении сводилась к чаю, тапочкам и редким публикациям в газетах, где они сокрушались о положении страны перед аудиторией, которая едва ли помнила их имена, Лимонов решительно выстраивал свою репутацию заново.

Он и в США не был «обычным диссидентом», не следовал примеру Бродского и тем более Солженицына, укрывшегося в сельской местности Вермонта,— но и не окунулся в круг ностальгирующих эмигрантов на Брайтон-Бич. Нет, в Америке 1970-х он чувствовал себя как рыба в воде: секс, наркотики, рок-н-ролл. Мир Лимонова сосредотачивался на Нижнем Ист-Сайде Манхэттена — панк-рок, клуб CBGB, музыка панк-группы Ramones, героин в неограниченных количествах. Первая и самая знаменитая книга Лимонова «Это я, Эдичка» была завершена в Нью-Йорке в 1976 году и сумела потрясти даже пресыщенный литературный истеблишмент Соединенных Штатов историей «Эдички», русского писателя-эмигранта, которая (можно лишь надеяться) не является совсем уж точной биографией самого Лимонова. Как известно, Солженицын назвал эту книгу «порнографической». «Я получаю Вэлфер. Я живу на вашем иждивении, вы платите налоги, а я ни хуя не делаю… Я считаю, что я подонок, отброс общества, нет во мне стыда и совести» — вероятно, эту фразу из книги цитировали чаще всего. Книга повествовала о распаде первого брака Лимонова вскоре после того, как он перебрался в Нью-Йорк со своей красавицей женой Еленой Щаповой,— она ушла от него к итальянскому аристократу. Книга передает его обиду на обе измены — сначала его предала родина, Советский Союз, потом уродливый американский капитализм, с которым довелось столкнуться. Мучительный развод побуждает Эдичку к гомосексуальным экспериментам, а Елена тем временем перебирает и с сексом, и с наркотиками — и то и другое Лимонов описывает даже чересчур наглядно. Она — «настоящая русская, бросается в самую гущу жизни без рефлексий»³⁵¹.

Лимонов сумел уловить американский дух времени в самый точный момент. Маргинальный битник, он был интересен больше как личность, чем как писатель, мог превратить в имидж таинственную и необузданную русскую душу, в нью-йоркских литературных кругах все это еще сохраняло остаточную ценность. Он играл на публику, выдавал «типично русские» попойки и скандалы, разведясь с Щаповой, кадрил одну модель за другой и в итоге женился на ошеломительной красавице Наталье Медведевой; с ней делал фотосессию для журнала Playboy, и ее лицо появилось на первом альбоме группы The Cars.

Лимонов выплеснул типичную для многих эмигрантов реакцию на жизнь в Соединенных Штатах, среди этого немыслимого богатства, в безликой социальной культуре, где принято держаться на расстоянии вытянутой руки и где не поощряются эмоции. «Я все равно вас презираю… за то, что живете вы скушно, продали себя в рабство службе»,— обращается он в одном из пассажей к читателям-американцам. Провинциальный комплекс неполноценности, тоска по утраченной родине и неистребимая гордость своим народом просвечивают в творчестве Лимонова. Он и любил, и ненавидел свою косную страну, покрывшуюся паутиной и трещинами русскую культуру, проедавшую наследие прошлого столетия:

Я со злостью думаю обо всей своей родной, отвратительной русской литературе, во многом ответственной за мою жизнь. Бляди мутно-зеленые, изнывающий от скуки Чехов, вечные его студенты, люди, не знающие, как дать себе лад, прозябатели этой жизни таятся в страницах, как подсолнечная шелуха³⁵².

Комплекс неполноценности, настигший Лимонова в Соединенных Штатах, зачастую становится источником радикализма, загоняет его в агорафобию посреди современной Америки. Так он и сделался националистом без нации, сорвавшимся с катушек задирой, высматривающим повод для драки. Нация в его глазах не обладала ценностью, но могла послужить целью. Как он пишет в «Эдичке»:

Кого я встречу, что впереди — неизвестно. Может, я набреду на вооруженную группу экстремистов, таких же отщепенцев, как и я, и погибну при захвате самолета или экспроприации банка. Может, не набреду и уеду куда-нибудь, к палестинцам, если они уцелеют, или к полковнику Каддафи в Ливию, или еще куда — сложить Эдичкину голову за каких-то людей, за какой-то народ.

Идеальный выход для интеллектуальной энергии Лимонова нашелся в Сербии, где он стал очевидцем (а по некоторым свидетельствам, и участником) осады Сараево в 1992 году³⁵³.

Югославская война привлекла множество русских националистов: для них Сербия была братской славянской и православной страной, подвергшейся нападению, и в развале Югославии они видели повтор того унижения, через которое Россия прошла после распада СССР. Российское государственное телевидение изображало сербов сочувственно, даже когда те осуществляли самый страшный в Европе за последние jo лет геноцид. Русские добровольцы организовали два батальона, одним руководили казаки, другим — бывший русский генерал.

Просербские симпатии Лимонова соответствовали образу «плохого мальчишки», который он усердно культивировал в литературных салонах Парижа. Для западной литературы он сделался персоной нон грата с тех пор, как во время осады Сараево позировал с автоматом в руках рядом с лидером боснийских сербов Радованом Караджичем. Он утверждает, что стрелял всего лишь по мишени, но этот инцидент, запечатленный Павлом Павликовским в документальном фильме «Сербский эпос» и показанный на суде над Караджичем в Гааге, стоил Лимонову разрыва с издательствами и в Европе, и в США.

*

В Белграде он познакомился с Воиславом Шешелем, главой Сербской радикальной партии, который убедил Лимонова, что у крайнего национализма есть будущее. Вернувшись в Россию, Лимонов стал посещать националистические собрания. И теперь, на этом ужине, Лимонов сидел рядом с Зюгановым и рассуждал о будущем русского патриотизма. Было произнесено множество тостов, сначала за Россию, потом за будущее и за великие дела, как вдруг Дугин, явно очень пьяный, направился к их концу стола.

— Э-эх, Лимонов, и вы с этим говном. Зачем?— сказал он, слегка покачиваясь, язык плохо повиновался ему.

— Это наш Саша Дугин, очень талантливый молодой человек,— объяснил Зюганов, по-отечески поглядывая на юношу.

— И вы говно, Геннадий Андреевич, что вы думаете,— перебил Дугин и снова обратился к Лимонову: — Что у вас с ними общего, с этими посредственностями?

Отношения Дугина с Зюгановым были, мягко говоря, сложными. Сначала они тесно сотрудничали, создавая идеологию оппозиционной Коммунистической партии, но незадолго до этой встречи поссорились, и на том их сотрудничество закончилось. Дугин вспыхивал мгновенно, если ему казалось, что у него воруют идеи (забавный недостаток для человека, нередко пишущего за других). Именно по этой причине он порвал отношения с Зюгановым: «Он пролез в Думу и зазнался. Мы разошлись».

Лимонов отважно пытался как-то разрядить ситуацию, но пьяный Дугин твердил не переставая: «Что у вас общего с этими посредственностями? Зачем вы общаетесь с этим дерьмом?» — пока обозлившийся Лимонов не выпалил: «А вы зачем?» — и тогда Дугин еще больше разозлился. Подоспевший Проханов, организатор этого вечера, едва сумел погасить скандал.

Прежде Лимонов не был знаком с Дугиным, но это столкновение послужило началом дружбы. Вместе они займутся весьма экзотическим проектом — создадут партию национал-большевиков. Лимонову приглянулось мощное физическое сложение Дугина в сочетании с некоторым изяществом: он был крупный, «с обильными ляжками», но передвигался мелкими шажками, выделывая балетные па, «неуместные для массивной фигуры этого молодого человека».

Они ушли с того вечера очень пьяные. На Тверском бульваре Дугин спьяну ударил ногой по задней фаре машины, повернувшей слишком близко к ним. Автомобиль с пронзительным скрежетом затормозил, выскочил водитель и наставил на Дугина пистолет. В одно мгновение ситуация сделалась смертельно опасной, но Дугина, казалось, это лишь забавляло. Водитель явно умел обращаться с оружием.

Лимонов, не зная, что делать, взирал на Дугина, а тот вдруг воскликнул:

— А я — Эдуард Лимонов!— И пьяно улыбнулся.

Водитель слегка опешил, но имени Лимонова он явно никогда не слыхал. Тут сам Лимонов выступил вперед:

— Вообще-то, Лимонов — это я. Мой друг не хотел… извините нас.

Водитель наконец опустил пистолет, плюнул и, выругавшись, сел в машину и уехал.

Лимонов не первый, кому пришлось столкнуться с пьянством Дугина и с его ужасным характером — «преувеличенными эмоциями», как назвал это Лимонов. И его пьянство, по мнению Лимонова, было «маленькое пятнышко на репутации философа — только и всего. Даже и не пятнышко, если разглядеть образ Дугина в русской традиции». Ведь и правда, для русского философа злоупотребление алкоголем — практически обязательное профессиональное требование. Дугин и Лимонов мгновенно прониклись друг к другу симпатией и следующие пять лет были неразлучны.

Через год после этой встречи, в мае 1993 года, Лимонов, как он рассказывает, вернулся после сражений в Книнской Крайне, поблизости от Сараева, и решил, что настало время создать собственную радикальную националистическую партию Национал-большевистский фронт при участии подростковой банды из московского пригорода. Эксперимент закончился фарсом: его банда побила своих же союзников из зюгановского Союза коммунистической молодежи. «Стало ясно, что придется начинать все сначала, с нуля»,— писал Лимонов в автобиографии. Тут он вспомнил про Дугина, связался с ним, и хотя Дугин после тяжелого опыта с «Памятью» поклялся не иметь больше дела с политикой, теперь из расположения к Лимонову он решился попробовать снова. В июне они объявили о создании Национал-большевистского фронта — всего за три месяца до того, как конституционный кризис, противостояние между Ельциным и Госдумой, едва не закончился гражданской войной.

Эти двое друг друга дополняли. Лимонов видел в Дугине то развитие России, которое он пропустил за свое двадцатилетнее изгнание, а Дугин завидовал его знанию Запада, писательской славе, легкости языка. Лимонов, пожалуй, не так уж ошибается, когда в заключение сцены на Тверском бульваре, в которой Дугин представился вооруженному бандиту из «мерседеса» как Лимонов, пишет: «В сцене на улице присутствовал некий символизм, получивший подтверждение в будущем,— Дугин иногда принимал себя за меня, я думаю, ему порой очень хотелось быть Лимоновым»³⁵⁴. На какое-то время Лимонов обрел в Дугине «свое дело». Как говорил мне Дугин, «Лимонов не способен выдумывать, он пишет только о том, что с ним было. Чтобы писать, ему нужны события». А Дугин обрел в Лимонове публициста. «Дугину всегда нужен ведущий, он сам вечно ведомый и один не функционирует»,— напишет позднее Лимонов.

По мере того как он сближался с Дугиным, Лимонов стал подозревать, что тот не так уж плохо обеспечен, как делал вид: он жил в центре Москвы в сталинской квартире с высокими потолками, у него было множество книг, компьютер. Лимонов пишет: «Сегодня я думаю, что он преувеличивал свою бедность того времени, возможно, ему было неловко передо мной… Возможно, после того как я уходил, он с отвращением выбрасывал сардельки в помойное ведро и ел мясо?» Относительное богатство Дугина означало, по-видимому, что он получал какие-то еще средства помимо гонораров.

По словам Лимонова, Дугин был до крайности романтичен, но не имел твердых убеждений. «Он как хамелеон, или кто там, спрут,— короче, животное, мимикрирующее под цвет среды, в которой оказалось: жил тогда в фашистской среде и потому ходил в правых фашистских цветах». Он также принес в партию «свою яркую манию величия» и равнодушие к традиционному разделению на правых и левых. «Безусловно, Дугин как интеллектуал и эрудит превосходил любую отдельно взятую фигуру российского мира»,— сказал Лимонов даже после их яростного разрыва в 1998 году³⁵⁵.

Операция «Крематорий»

В 1993 году, в разгар погрузившей Россию в кризис шоковой экономики, демократы и патриотическая оппозиция фактически поменялись местами: еще недавно бывшие на подъеме приверженцы Ельцина быстро теряли поддержку, а оппозиционное националистическое движение росло с одобрения консерваторов внутри самой системы. Главную причину этого следует искать в экономике. Ельцин пришел к власти на волне надежд, что демократия создаст экономическое процветание западного образца, а вместо этого в 1992 году экономика рухнула. В январе прошли первые рыночные реформы, и только за первый месяц цены поднялись на 245%, началась паника. Гиперинфляция уничтожила сбережения университетских преподавателей, чиновников, интеллектуалов, всех тех, кто всего за несколько месяцев до того был надежнейшим оплотом либеральных реформ. Расстановка сил в Верховном Совете стремительно менялась, сотни депутатов, которые еще недавно поддерживали Ельцина, перешли на сторону оппозиции.

Националисты, поначалу набиравшие смехотворное количество голосов, стремительно приобретали поддержку в народе и превращались в политическую угрозу для Ельцина. В итоге он, тот самый лидер, который лишь два года тому назад отважно вышел навстречу танкам, вынужден будет прибегнуть к вооруженной силе, чтобы отстоять свою власть.

У реформаторов имелись серьезные политические проблемы. Началось массовое дезертирство из их лагеря на сторону патриотической оппозиции. Руслан Хасбулатов, экономист, спикер Верховного Совета, и даже вице-президент Александр Руцкой, второе лицо после Ельцина, в прошлом боевой пилот, тоже присоединились к оппозиции.

*

Ельцин ловко сумел свалить вину за порожденный экономическими реформами хаос на премьер-министра, тридцатипятилетнего «вундеркинда» Егора Гайдара (по настроению, Ельцин то увольнял его, то приближал к себе) и на загадочного экономиста Анатолия Чубайса, осуществлявшего приватизацию. Сам Ельцин по-прежнему сохранял популярность: когда парламент пригрозил ему импичментом, он провел референдум и победил, набрав 59%. Но его влияние шло на убыль, и российская политическая система вновь соскальзывала в конфликт. Летом 1993 года Ельцин обдумывал возможность распустить парламент и провести выборы заново, а его противники готовились к повторной попытке импичмента, но ни та, ни другая сторона не набирала достаточной политической поддержки для решающего удара.

События сентября-октября 1993 года завершились вооруженным столкновением в центре Москвы, самым жестоким противостоянием в столице с 1917 года. Дело едва не дошло до полномасштабной гражданской войны. Мотивы обеих сторон и их поведение поныне остаются в высшей степени загадочными. Когда этот конфликт разрешился, президент США Билл Клинтон заявил, что Ельцин сделал «все, что в его силах», дабы избежать кровопролития, однако со временем появляется все больше доказательств того, что Ельцин стремился к кровопролитию, хотел силой добиться того, что не получалось осуществить политическими средствами: уничтожить оппозицию, приостановить действие конституции, в одностороннем порядке изменить баланс законодательной и исполнительной власти, резко расширив полномочия президента. Именно так он и поступил.

21 сентября Ельцин подписал «Указ № 1400» — о роспуске парламента. В мемуарах он откровенно признает эту меру неконституционной, однако, парадоксальным образом, это был единственный способ отстоять демократию в России, как он утверждает: «Президент формально нарушает конституцию, идет на антидемократические меры, разгоняет парламент — ради того, чтобы демократия и законность утвердились в стране»³⁵⁶.

*

Вновь в центре противостояния оказался пресловутый Белый дом, уже знакомый западным телезрителям символ свободы, то самое место, где в августе 1991-го Ельцин стоял непоколебимо, призывая оказать сопротивление заговору генералов. На этот раз роли переменились: Руцкой и Хасбулатов, подготовив мятеж, забаррикадировались в Белом доме. Политическая конфронтация с каждым днем принимала все более уродливые формы, московская мэрия отключила в здании парламента свет и воду. Но парламент держался твердо и проголосовал за импичмент — и Ельцин со своим решением распустить парламент ступил на весьма тонкий политический лед. Несколько дней сохранялось хрупкое равновесие. Армия не хотела вмешиваться в политику, как в 1991 году и во время борьбы за независимость в республиках перед распадом Советского Союза, однако стало ясно, что решить исход противостояния способна лишь армия.

Интересный момент: хотя электричество в здании парламента отключили сразу, МВД понадобилась неделя, чтобы окружить здание колючей проволокой и милицейским кордоном. Такая отсрочка дала возможность множеству людей — политическим лидерам, отставным генералам, юнцам в поисках приключений, недовольным пенсионерам и всем желающим — проникнуть в здание. Сотни людей болтались по коридорам, собирались при свечах, и никто не брал на себя руководство.

Руцкой назначил министром обороны Владислава Ачалова, бывшего генерала-танкиста, уволенного из армии за поддержку путча 1991 года. Он принял роковое решение (задним числом очевидно, что это был грубый просчет): обратился за поддержкой к вооруженным группировкам внутри патриотической оппозиции. Таким образом в сумрачных, освещенных лишь пламенем свечей коридорах Белого дома появились Дугин, Проханов, Лимонов и другие националисты. На Дугина все это произвело гнетущее впечатление: «Там был хаос. Все бродили вокруг и думали, что получат посты в правительстве, будут править страной. Никто не думал, что его попросту убьют».

Хасбулатову и Руцкому казалось, что появление в Белом доме радикалов усиливает их позиции, но на самом деле соединиться с националистической оппозицией было чудовищной ошибкой. Руководители мятежа не понимали, что им предстоит. Они собирались драться за здания, за кварталы, а реальная битва шла за телеэкраны и мировое общественное мнение.

Только это и сдерживало Ельцина. Сил ему хватало, он задействовал в этом кризисе лишь малую часть из бооо омоновцев³⁵⁷. Он располагал армейским спецназом, крепкими ребятами-коммандос, подчиняющимися Федеральной службе безопасности (ФСБ уже пришла на смену КГБ) и Министерству внутренних дел, и хотя официально армия соблюдала нейтралитет, но контролировал ее тоже Ельцин. Таманская мотострелковая дивизия, которую уже вводили в Москву двумя годами ранее, размещалась в часе ходьбы от столицы, как и Кантемировская танковая дивизия. Ельцину не хватало только законного обоснования, чтобы пустить в ход все эти силы. Если бы он в первый же день объявил чрезвычайное положение и обстрелял парламент, это вызвало бы возмущение во всем мире и, вполне вероятно, могло спровоцировать мятеж в армии. Но присутствие в парламенте и вокруг него банд коммунистов, наемников, криптофашистов и неонацистов обеспечило ему необходимое оправдание, чтобы пустить в ход крайние средства — прежде всего, чтобы назвать действия парламента «вооруженным фашистско-коммунистическим мятежом». Эти слова прозвучали 4 октября, а через час танки открыли огонь.

Илья Константинов, бывший оператор котельной, возглавлявший оппозиционный Фронт национального спасения, вспоминает:

Было очевидно, что военизированные группы компрометируют весь парламент. Не думаю, чтобы они это понимали. Но к тому времени они уже проникли в здание, и мы не могли избавиться от них. Чтобы их выкинуть, пришлось бы вступать в драку, а этого никто не хотел.

Международное общественное мнение, поначалу колебавшееся и не готовое принять насильственное подавление парламента, постепенно изменилось и стало поддерживать президента России: Хасбулатов с Руцким наделали чересчур много ошибок.

*

На протяжении двух недель противостояние оставалось статичным, парламентарии и протестующие собирались в неосвещенном Белом доме, что-то обсуждали при свечах, а потом расходились по домам принять душ и побриться. Руководители пытались заручиться поддержкой улиц, группы мятежников все чаще сталкивались с полицией. Ельцин тем временем обращался по радио к населению, переманивая его на свою сторону.

До 3 октября обходилось почти без кровопролития, но тут вдруг весы, как показалось, качнулись в пользу мятежников: большая толпа собралась на Октябрьской площади в Москве, у памятника Ленину, и двинулась по Садовому кольцу в сторону Белого дома, решив прорвать милицейский кордон и снять блокаду здания. Толпа смяла немногочисленный кордон ОМОНа на Крымском мосту, захватив оружие и десять военных грузовиков, а затем, к большому удивлению зачинщиков, кордон милиции вокруг парламента сдался после незначительной схватки, пропустив их внутрь. Толпа прорвала ограждение и сняла блокаду парламента.

В восторге все собрались перед Белым домом, ожидая дальнейших указаний от вождей восстания,— а те пребывали в растерянности. С балкона Белого дома Хасбулатов призвал идти на Кремль, а Руцкой сказал — нет, надо брать Останкинскую телебашню, где располагались главные общенациональные студии и откуда распространялся телевизионный и радиосигнал по всей Москве. Толпа решила двинуться к Останкинской башне. Исход противостояния вновь повис на волоске. Не нашлось лояльных президенту подразделений, которые преградили бы путь примерно 700 протестующим,— те поехали по Садовому кольцу к телебашне, разместившись в захваченных грузовиках и школьных автобусах. Дугин, Лимонов и Проханов находились среди них, кто-то уцепился сзади за борт грузовика, кто-то теснился в автобусе. «Казалось, город наш,— вспоминал Лимонов,— но это лишь казалось».

На штурм телебашни мятежников повел генерал Альберт Макашов. Он ехал на джипе с несколькими до зубов вооруженными телохранителями, возглавляя эту пеструю автоколонну. Выглянув из окна джипа, он увидел десяток бронетранспортеров, ехавших в ту же сторону. «Наши ребята»,— сказал он своим спутникам. Он, кажется, и в самом деле верил, что на бронетранспортерах едут военные, перешедшие на сторону оппозиции. Но он ошибался. Это были спецназовцы элитарного батальона «Витязь», подчиняющегося Министерству внутренних дел, которое по-прежнему находилось под контролем Ельцина, и спешили они на защиту Останкина. Большую часть пути они ехали бок о бок³⁵⁸. Одно из прозвучавших в тот день сообщений заслуживает внимания, хотя оно и было размещено на веб-сайте сторонников оппозиции, известном лишь под кодовым именем «Анафема». Сообщение этого источника подтверждается рядом свидетельств: Садовое кольцо было заблокировано на уровне площади Маяковского бронетранспортерами «Витязя», но непостижимым образом, когда колонна вооруженных демонстрантов остановилась перед этим препятствием, ее пропустили³⁵⁹.

Протестующие и спецназовцы прибыли в Останкино практически одновременно. Сергей Лысюк, командир «Витязя», получил по рации приказ отвечать огнем на огонь. «Я переспросил два раза — специально, чтобы окружавшие меня люди слышали»,— вспоминает он³⁶⁰. Солдаты в бронежилетах, обвешанные оружием, пробежали по тому же проходу, что и протестующие, и вошли в здание, а протестующие остались снаружи с мегафонами и грузовиками. Приближалась ночь. Протестующие ликовали, размахивали отнятыми у милиции дубинками и щитами. У восемнадцати человек имелись боевые винтовки, у одного — ракетно-пусковой гранатомет РПГ-7. Командовавший вооруженными людьми Макашов распорядился отправить грузовики за подкреплением, и в итоге вокруг телецентра собралось более тысячи человек. Прибывали на джипах и газиках журналисты, торопливо расставляли треножники и разматывали провода. Было видно, как внутри мелькают бойцы «Витязя» в сером камуфляже и черных балаклавах, воздвигают баррикады и занимают позиции для стрельбы.

Стемнело. Примерно в 19-20 генерал Макашов в черной кожанке и черном берете десантника выступил вперед и обратился к защищающим здание бойцам «Витязя»: «Даю вам десять минут на то, чтобы сложить оружие и сдаться, или мы начинаем штурм». Во всеуслышание ему не ответили, но, согласно многочисленным свидетельствам, между Макашовым и Лысюком продолжались переговоры по рации.

В 19-30 группа протестующих на тяжелом милицейском грузовике, отбитом у ОМОНа, попыталась прорваться на территорию телецентра. Грузовик несколько раз врезался в стекло и сталь главного входа, пытаясь смести эту преграду, но бетонные опоры здания устояли. Рядом с грузовиком затаился человек с гранатометом в руках. О нем мало что известно, никто не знает его фамилию. Баркашов говорил мне, что это был некий «Костя», участник конфликта в Приднестровье (1990), но другие свидетели сочли его гражданским лицом: он, мол, не знал даже, как обращаться с гранатометом, пока его не научил милиционер, перешедший на сторону парламента. О дальнейших событиях споры не утихают по сей день, и все еще остаются невыясненными конкретные обстоятельства, приведшие к побоищу возле телецентра.

Вот что удалось установить: в тот момент, когда грузовик прорывался на территорию телецентра, с верхних этажей здания снайперы открыли огонь, и одновременно на нижнем этаже здания телецентра прогремел взрыв, погиб рядовой «Витязя» Николай Ситников. Согласно рапорту полковника Лысюка, боец погиб от гранаты, выпущенной из гранатомета со стороны толпы. Бойцы Лысюка, по словам полковника, открыли ответный огонь в порядке самообороны, только после гибели рядового Ситникова.

Но воспоминания свидетелей расходятся. Дугин вспоминает, как боец «Витязя» выстрелил первым, ранил в ногу человека с гранатометом, и тот случайно выпалил в ответ. ««Витязь» стрелял по людям, по безоружным. Сначала кто-то стрелял в ответ, три-четыре автоматные очереди — и все, а потом стрелял только «Витязь»». Проханов видел, как упал человек с гранатометом. «Гранатометчик… вдруг стал оседать, сползать вдоль стены. Рядом с ним на стене в сумерках вспыхнуло и тут же растаяло облачко бетона, поднятое пулей»,— пишет он в более чем наполовину автобиографическом романе «Красно-коричневый», опубликованном на следующий год.

*

Из телецентра вылетали трассирующие пули, щелкали над головой, ударяли в живые тела. «Нас всех накрыло волной тяжелых красных взрывов»,— вспоминал Лимонов. Он упал ничком и пополз прочь. В какой-то момент он оглянулся и там, где он стоял еще недавно, насчитал 20 распростертых возле грузовика тел: «Кто-то еще стонал, остальные уже затихли». Толпу еще час поливали трассирующими пулями, погибло не менее 62 человек, по большей части случайные прохожие, среди них оказались и журналисты.

Дугин написал об этой трагедии трогательные страницы, он видел в этих событиях эзотерический смысл. В одном из таких рассказов он писал, как почувствовал «дыхание Духа» во время этой бойни: он спрятался за автомобиль, случайно при этом вытолкнув из-за этого укрытия другого человека, который спрятался там ранее, и тот не отпихнул его сердито в ответ, «что должно было бы сделать непроизвольно само живое человеческое тело», но обнял его и заслонил от выстрелов. Дугин писал о трансцендентальном духовном опыте, «выше плоти и выше жизни», который он пережил, впервые в жизни побывав под огнем.

«Это был день нашего жестокого поражения,— писал Дугин семь лет спустя,— когда, казалось, пали не просто наши братья и сестры, наши дети, но рухнуло гигантское здание русской истории»³⁶¹. Почти всю ночь он прятался под автомобилем, а когда стрельба затихла, отполз к росшим поблизости деревьям и там наткнулся на одного из телохранителей Макашова, Олега Бахтиярова,— тот был ранен в ногу. Дугин остановил проезжавшую машину, отвез Олега в больницу и вернулся к Белому дому к трем часам дня. Там царило мрачное настроение, уже дошли известия о катастрофе в Останкине. «Тут я увидел, что наши вожди — негодяи, они развязали эту войну, эту конфронтацию, и послали людей без оружия, без приказа, на смерть. Они совершили преступление». Понимая, что конец уже близок, Дугин под утро следующего дня ушел из здания парламента.

Лысюк поныне оправдывает действия своих людей. «Огонь велся только по тем, кто был вооружен или хотел подобрать оружие»,— сказал он в интервью 2003 года, но тут же оговорился:

Попробуй там, в темноте, различить, кто журналист, а кто боевик… Мне себя винить не в чем. Я выполнял приказ. Конечно, я испытываю большое сожаление в связи с тем, что погибли люди, в том числе совершенно невинные. Все мы стали тогда жертвами кризиса власти. Но также хочу сказать следующее: будет грош нам цена, если мы, военные, не выполним приказ³⁶².

Но версия полковника Лысюка оспаривается, а множество несостыковок только усложняет загадку: кто или что спровоцировало эту бойню? Леонид Прошкин, глава специальной следственной комиссии, назначенной Генпрокуратурой России, несколько месяцев изучал историю парламентского мятежа и не нашел никаких доказательств того, что в здание Останкино попала запущенная из гранатомета граната — не было обнаружено следов взрыва.

Вот эта граната прожигает полметра бетона, вот эта граната от РПГ-7. А там была вот такая дырка, которая от крупнокалиберного пулемета,— когда ездил вот этот самый БТР, стрелял. Если бы в него попала эта граната, там совсем другой был бы след³⁶³.

Прошкин установил, что раны, полученные Ситниковым, и пробоины в его бронежилете не соответствуют последствиям взрыва гранаты из РПГ-7, которая пробивает танковую броню. Он предположил, что у Ситникова взорвалось что-то из его личных боеприпасов³⁶⁴.

*

Итак, остается вероятность, что смерть Ситникова — результат случайного взрыва или, хуже того, провокации, устроенной для того, чтобы натравить и без того нервничавших защитников Останкина на толпу.

Ельцин называл инцидент в Останкине трагедией, но в его дуэли с парламентом это стало поворотным моментом. На телеэкранах и в газетах по всему миру предстала попытка вооруженного штурма телестанции — и это после того, как мятежники уже захватили мэрию. Кремль получил возможность сказать (и даже отчасти правдиво), что это было не избиением десятков практически беззащитных демонстрантов, но отражением вооруженного нападения.

После событий в Останкине исход был очевиден. 4 октября в 19-00 несколько танков Т-80 остановились напротив Белого дома на другом берегу Москвы-реки. Экипажи были полностью укомплектованы офицерами. Тем временем бойцы «Альфы» без особого энтузиазма занимали позиции вокруг здания, ожидая сигнала к штурму. При подготовке к операции произошла еще одна таинственная трагедия: когда бойцы «Альфы» выгружались из БТР, один рядовой был смертельно ранен пулей снайпера. Коржаков, бывший охранник Ельцина по линии КГБ, сыгравший ведущую роль в подавлении парламентского кризиса 1993 года, описал это инцидент в автобиографии. Когда они увидели одного из своих убитым, боевой дух вернулся к спецназовцам. «Появилось боевое настроение, исчезли сомнения»³⁶⁵. Но и поныне продолжаются споры о таинственном выстреле. Выйдя в отставку, Геннадий Зайцев, командир подразделения «Альфа», дал интервью, в котором заявил, что роковой выстрел был сделан не из Белого дома, а из гостиницы «Мир», где находились преданные президенту Ельцину силы³⁶⁶. Он высказал страшное подозрение: выстрел был сделан умышленно, чтобы спровоцировать его солдат: «Эта подлость, она была с одной целью — озлобить «Альфу», чтобы она рванулась туда и начала все кромсать»³⁶⁷. Если это правда, проливается новый свет на гибель рядового Ситникова накануне, после которой бойцы «Витязя» начали стрелять по толпе у Останкина.

Коржаков оспаривал это сообщение, заявив в интервью, что Зайцев был в тяжелом психологическом состоянии и «как он вообще мог определить, откуда его ^{солдата} застрелили? Он что, полицейское расследование проводил? Делал замеры? Нет, они унесли парня с поля боя живым, он только потом скончался». Но Зайцев настаивает: он сразу же понял ситуацию, и хотя был уверен, что солдат пал жертвой грубой провокации, он все же распорядился начать операцию: «Но я понимал, что если вообще отказаться от операции, то подразделению будет конец. Оно будет разогнано…»³⁶⁸ Задним числом он уверенно утверждал, что подразделение «Альфа» передали после этих событий в ведение Министерства безопасности именно потому, что оно не применило «другие методы», то есть не стало брать здание парламента силой (и Руцкой, и Хасбулатов не погибли при штурме, как планировалось).

Личность снайпера, убившего бойца «Альфы», поныне остается загадкой, как и многие другие события октября 1993 года, в том числе взрыв в Останкине. Если «Альфа», элита российской спецслужбы, попала в лабиринт заговора, страшно даже подумать, кто на самом деле стоял за всей этой историей.

Около 9 часов вечера танк Т-80 выстрелил в Белый дом, 150-миллиметровый снаряд попал в один из верхних этажей. Последовали новые выстрелы, все по верхним этажам, то есть не с целью поразить кого-либо из находившихся в Белом доме: обстрел был символический, чтобы сломить дух защитников Белого дома. Тем не менее, согласно подсчетам, погибло около 70 человек, в том числе случайные прохожие. После обстрела из танков бойцы «Альфы» вошли в здание и вывели не оказывавших сопротивления мятежников.

Снайперы, стрелявшие по военным и спецназу во время осады Белого дома, так и не были найдены и не предстали перед судом. Коржаков высказал предположение, что они принадлежали к Союзу офицеров и ускользнули через тоннели под Москвой-рекой, перебрались из гостиницы «Украина» на другой берег. Возглавлявший Министерство безопасности Николай Голушко должен был перекрыть этот путь, но, по мнению Коржакова, не сделал этого.

События осени 1993 года добавили аргументов в копилку теоретиков заговора: защитники парламента были стопроцентно убеждены в том, что стали жертвами обмана, что их умышленно заманили в ловушку. Красно-коричневые уверились, что Останкино было «подставой»: для того-то и подсунули им эти омоновские грузовики (с ключами в замке зажигания!), чтобы они ринулись в Останкино и там наделали глупостей, за которые их можно было со спокойной душой расстрелять. Они утверждали, что их поощряли и ободряли продуманной дезинформацией — дескать, на сторону восставших переходит одно армейское подразделение за другим.

*

По версии сайта «Анафема», блокпост на московской Окружной дороге пропустил их все с той же целью: накалить обстановку и осуществить провокацию, которая позволит Ельцину применить против парламента танки.

Проханов изложил свое видение тех событий в сюрреалистическом романе «Красно-коричневый», где описывается вымышленная операция «Крематорий» — заговор Ельцина и его американских кукловодов с целью завести патриотическую оппозицию на поля смерти в Останкино и в дымящуюся гробницу Белого дома. Тем не менее провокация со стороны режима, вероятно, не просто порождение живой фантазии Проханова. Я получил этому подтверждение, беседуя с Александром Баркашовым о его роли в конфликте 1993 года.

Мне пришлось проехать три часа от Москвы до его дачи, где он держит бойцовых собак (а еще у него есть коллекция охотничьих луков). Мы проговорили весь вечер, он все более уклонялся в тему заговора, пока я наконец не спросил, почему он тогда принял сторону парламента. И он ошеломил меня ответом: он действовал по приказу своего командира из «активного резерва», то есть из группы бывших офицеров КГБ. Его командиром был, по словам Баркашова, Ачалов, которого Руцкой назначил министром обороны,— тот самый человек, который призвал на помощь Белому дому вооруженные группировки националистов. «Если бы Ачалов приказал мне застрелить Хасбулатова или Руцкого, я бы это сделал». Если Баркашов говорит правду, этим многое объясняется: он сыграл роль провокатора, дискредитировав защитников Белого дома в глазах мировой общественности, поставив знак равенства между ними и неонацистами. Но вот что интересно: люди Баркашова из Русского национального единства (РНЕ) не принимали участия в останкинском столкновении и за все время боев потеряли только двух человек убитыми.

Ачалов, к которому я обратился после разговора с Баркашовым, отрицал все наотрез: «Я просто солдат, танкист, ничего не знаю, о чем это говорит Баркашов».

Если Баркашов, как он сам говорил, действовал не в силу идеологических убеждений, а по приказу государственной структуры, то хорошо бы разобраться в том, какие цели преследовала эта структура. Рост национализма в посткоммунистической России может оказаться куда более сложным процессом, чем виделось на первый взгляд.

*

Дугин ушел из Белого дома под утро, понимая, что сейчас произойдет. Он вернулся к себе домой и, сложив вещи, ждал ареста. «Я был одним из идеологов, я был уверен, что за мной придут, но они не пришли. Мы все ждали репрессий, но репрессий не было». Напротив, его пригласили принять участие в популярном тогда телешоу «Красная площадь» и рассказать о своей роли в неудавшемся перевороте.

Кремль явно попытался пойти иным путем: мятежники не подверглись, как можно было ожидать, репрессиям, практически никого из них не тронули. Многим даже предоставили возможность вернуться в политику. Проханов несколько месяцев прятался в лесах, но выяснилось, что его никто не ищет. Власти закрыли газету «День», но почти сразу же Проханову разрешили открыть другую газету, «Завтра».

Этот неожиданный поворот событий показывал, как меняется стратегия Ельцина: перебив значительное число представителей оппозиции, он теперь готов был кооптировать оппозиционеров во власть, провести выборы, к участию в которых была допущена Коммунистическая партия. А после выборов были амнистированы и лидеры антиправительственного заговора. Ельцин также добился принятия новой конституции, наделявшей президента, по сути, чрезвычайными полномочиями и лишавшей власти парламент,— таким образом был узаконен фактический расклад сил, сложившийся после 1993 года. Оппозиция ни разу больше не имела возможности (или желания) противостоять Ельцину в существенных вопросах.

Вся мощь государства вновь была сосредоточена в руках Кремля. Прежний СССР не сумел и пальцем шевельнуть, чтобы спасти себя в 1991 году, когда маршал Язов не мог сообразить, «во имя кого» стрелять по демонстрантам. Теперь государство вполне, даже слишком откровенно явило себя у Останкина и Белого дома — все тем же не знающим сомнений методичным убийцей, каким был и Советский Союз.

*

Но конфликт 1993 года изменил соотношение сил в России. Обстрел парламента укрепил позиции Ельцина — и в то же время подорвал их. Его рейтинг резко упал с 59 до 3%, на новых выборах коммунисты и либеральные демократы победили с большим отрывом и составили мощную оппозицию Ельцину.

ЛДПР была вознаграждена за решение сохранять во время мятежа нейтралитет: она получила кое-какие кабинеты в Кремле и благожелательное освещение по телевидению. Жириновский и его заместитель Алексей Митрофанов пережили кризис в Германии («как настоящие революционеры-большевики», шутил Митрофанов), и Жириновский появился в Белом доме уже после разгрома мятежа с бутылками вина из дьюти-фри. «Это коктейли Молотова»,— бросил он депутатам, сомневавшимся в его приверженности патриотам. 25% голосов избирателей по партийному списку обеспечили ЛДПР такое количество мест в парламенте — при небольшом личном составе партии,— что среди депутатов оказались даже телохранители, а поскольку и после этого оставались вакантные места, жириновцы пригласили нескольких кандидатов из компартии, из списка Зюганова. Новые выборы в Думу оказались внезапной удачей, по мнению Лимонова, «просто подарком с неба для умеренной коммунистической номенклатурной оппозиции… В нормальной, непарламентарной ситуации политической борьбы их ждали только тапочки да споры за чаем».

Большинство обозревателей сочли это частью какой-то масштабной сделки, заключенной Ельциным: возможно, он допустил к выборам некоторые националистические партии в обмен на поддержку новой конституции. Амнистия в феврале 1994 года, освобождение Руцкого, Хасбулатова и других лидеров мятежа 1993 года также воспринимались как политический компромисс. Вскоре парламент прекратил расследование гибели 173 человек (таковы были официальные цифры) в Останкине и при обстреле Белого дома.

Но о силе националистического движения можно судить и по тому рвению, с каким Ельцин спешил превратить его в своего союзника. Ельцин вынужден был принять идеи своих оппонентов, чтобы удержаться у власти, его команда доказала, что способна править, проявив достаточно цинизма и беспощадности, и ее идеология постепенно адаптировалась к российским реалиям. В очередной раз Ельцин украл программу своих оппонентов. Раньше он позаимствовал идею реформы у Горбачева, теперь перенимал националистическую идеологию. Он выдвинул множество инициатив, позволявших ему обойти националистов справа: реанимировал Союз как Содружество Независимых Государств и договорился о союзе с Беларусью; новый, избранный в 1994 году президент Александр Лукашенко это одобрил. Ельцин стал поддерживать националистические проекты — например, Кремль настоял на решении отстроить храм Христа Спасителя в центре Москвы, который был снесен в 1931 году (на его месте Сталин распорядился строить Дворец Советов, но в итоге проект не осуществился и при Хрущеве был построен бассейн). Ельцин предоставил Государственной думе полную свободу принимать законы по национальным и религиозным вопросам и в 1996 году создал особую комиссию для разработки русской «национальной идеи».

Дугин и многие другие крайне правые подтверждают, что после октябрьских событий почувствовали сильный сдвиг в отношении Кремля — в сторону национализма и прочь от Запада. «Ельцин внес коррективы, заметные коррективы,— говорит Дугин.— Он выхолостил оппозицию политически, но при этом скорректировал, изменил и усовершенствовал собственный политический курс».

Методом кнута и пряника Ельцин расколол националистов, коммунисты и ЛДПР вошли в парламент и никогда больше не бросали Кремлю вызов. Дугин и Лимонов отказались присоединиться к ним. Признавая, что следующие шесть лет ельцинского правления прошли для них впустую, Дугин писал:

Едва ли мы, проигравшая, униженная, раздавленная тогда сторона, можем чем-то похвастаться… Но мы сохранили главное — пусть рассеянно, несжато, разлито и рассредоточенно,— но сохранили, точно сохранили Дух, повеявший тогда. Пусть он пока еще не горит, но он явно тлеет, жжется, болит в нас, мучит нас³⁶⁹.

То, чему он стал свидетелем, навсегда изменило его, говорит Дугин. В телешоу «Красная площадь» его спросили, разделяет ли он ответственность за гибель людей. Этот вопрос потряс его, но он ловко с ним справился, выпалив: «Да, но кровь на руках у вашего Ельцина, убийцы!» Ответ прозвучал на одном дыхании, его невозможно было отредактировать, и интервью сняли с эфира. Тем не менее «это была травма». Дугин на время отошел от политики.

Лимонов тоже был деморализован и разочарован националистическим движением после катастрофы 1993 года. Он хотел создать настоящую оппозиционную партию, ему требовалась идеология, «основывающаяся не на этнических эмоциях, визгах дремучих людей. Основывающаяся не на несостоятельном и несовременном мировоззрении, но на таком понятии, как национальные интересы»³⁷⁰.

Однажды весной 1994 года эти двое встретились дома у Лимонова. Лимонов предложил превратить Национал-большевистский фронт, который они создали годом ранее, в партию. Дугина эта идея не привлекала. С тех пор как он в 1988 году вышел из «Памяти», он дал себе зарок не вступать в политические организации, а опыт октября и вовсе отбил у него желание принимать участие в политике. Он согласился помочь в организации НБП, но отказался от официального поста в ней. Однако со временем Дугин передумал. Когда они обсуждали проект в пивном павильоне на Арбате, Дугин подался ближе к Лимонову и сказал: «Вам, Эдуард, воину и кшатрию, надлежит вести людей, а я — жрец, маг, Мерлин, моя роль женская — объяснять и утешать»³⁷¹.

На самом деле партия оказалась вполне детищем Дугина, он придумал ее название и флаг — черные молот и серп в белом круге на красном фоне,— живо напоминающий фашистский флаг со свастикой. Это едва ли могло привлечь избирателей в стране, потерявшей в войне против Гитлера 20 миллионов человек, но НБП не интересовалась голосами избирателей. Хорошо смотрелось и партийное приветствие — выброшенная прямо вверх рука со сжатым кулаком и клич «Да, смерть!»³⁷². В штаб-квартире к старшему из присутствующих членов партии неизменно обращались как к «бункерфюреру». Эти «декорации фашизма» были тщательно продуманы, по словам Дугина, все и замышлялось как богемный «политический арт-проект». По словам же Лимонова, «он как бы расшифровывал и переводил тот яркий шок, который советский ребенок испытывал, слыша аббревиатуру SS».

Ироническое отношение НБП к фашизму — еще один тонко рассчитанный штрих. Их формы приветствия, их лозунги («Сталин, Берия, ГУЛАГ», например) казались столь нелепыми, что граничили с пародией. Однако, оснастив свою партию фашистской символикой, Дугин положил начало тенденции, которая в следующем десятилетии будет определять образ России под авторитарной властью Путина. НБП действовала по принципу «визуального гэга», который заранее подрывал любую возможность критики, намекая — очень тонко,— что эта критика едва ли по адресу. Называть размахивающих флагом со свастикой, марширующих гусиным шагом нацболов «фашистами» казалось так странно, что никто этого не делал — из страха показаться смешным. И Дугин, и Лимонов инстинктивно отталкивались от традиционных правил. Им нравилось шокировать публику. И в новом движении смешалось то, что принес каждый из них: Дугин был продуктом интеллектуальной московской богемы 1980-х, а Лимонов — пересаженным на московскую почву порождением Нижнего Ист-Сайда Манхэттена 1970-х.

Лимонову было все равно, как назвать партию. Дугин рассказал в 2008 году американским дипломатам (расшифровка разговора была опубликована в 2010 году Wikileaks): «Он перебирал названия — «национал-социализм», «национал-фашизм», «национал-большевизм». Идеология — не его конек. Ему важно было стать гласом вопиющего в пустыне».

Дугин сравнил Лимонова (к этому времени они смертельно поссорились) с «клоуном из бродячего цирка. Чем лучше выступит, чем больше привлечет внимания, тем больше радуется»³⁷³. В туже пору, давая мне интервью, Лимонов заклеймил Дугина как «вырожденца, прислужника режима, жалкого конформиста».

Не стоит рассматривать НБП как серьезную политическую партию с ясными целями: в ее устав входит пункт, согласно которому парень «вправе не слушать, о чем болтает его девушка», членов партии призывали громить кинотеатры, в которых шли западные фильмы (хотя никто не припомнит, чтобы от призыва хоть раз перешли к действиям). Из НБП, как надеялись, должна была вырасти новая контркультура, ее рассматривали как семя «негражданского общества», по выражению Андреаса Умланда, специалиста по русским националистическим движениям. Такие группы не ставят себе задачей захватить исполнительную или законодательную власть, а ведут подрывную работу, направленную на приобретение влияния в культурной надстройке³⁷⁴. НБП претендовала быть «иконой стиля». «У молодежи в 1990-е оставалось три пути,— поясняет нацболовский ветеран Андрей Карагодин.— Рейв, мафия или НБП. Больше ничего».

Лимонов завербовал своего друга Егора Летова, солиста популярной группы «Гражданская оборона». Егор получил членский билет НБП за номером 4. Скоро его слушатели привыкнут к тому, что Егор прерывает свои выступления длинными речами против Ельцина и за НБП. Среди бывших членов партии найдется немало представителей творческих профессий. Захар Прилепин, присоединившийся к движению несколько позднее, станет одним из самых многообещающих молодых писателей России (парадоксальным образом его профессиональная карьера началась в ОМОНе). Алексей Беляев-Гинтовт получит престижную премию Кандинского за достижения в области искусства, а сам Карагодин будет одним из руководителей русского Vogue.

НБП исследовала границы свободы, и в этом смысле Лимонов и Дугин представляли собой два противоположных полюса: по одну сторону — анархия русского духа, по другую — всегда присутствующие порывы к тоталитаризму, которые вот уже пятьсот лет управляют русской душой. Партия, заигрывавшая с идеями фашизма, как рыба в воде чувствовала себя в либертинской Москве 1990-х — наглядная демонстрация парадокса свободы в сочетании с приманкой авторитарной альтернативы. Говоря словами Летова, «все, что не анархия,— фашизм, анархии же не существует». Синтез этих тезиса и антитезиса, диалектически противопоставленных в условиях ельцинской России, стал очевиден в следующем десятилетии. Нацболы первыми стали объединять молодежь, а в эпоху Путина такие движения широко распространились в ответ на призыв Кремля взять под контроль улицу. «Они украли все наши идеи»,— жаловался мне в 2011 году Лимонов. Он так и остался вопиющей совестью путинской эры, самым заметным диссидентом при новом режиме, в то время как Дугин стал идеологом новой автократии.

Первый выпуск газеты, издаваемой Лимоновым (с удачным названием «Лимонка» — как ручная граната Второй мировой войны), вышел в 1994 году. Передовица обличала «старую оппозицию», противопоставляя ей «новую». Дугин развивал идею, на которой была основана новая партия, доказывая, что принципиальное отличие между старой и новой оппозицией заключается не в политической идеологии, а в психологии и стиле. «Старые патриоты» пытаются реконструировать старое, а новые патриоты — вовсе не реакционеры, «какие бы политические взгляды они ни исповедовали — от коммунизма до монархизма и русского фашизма,— они мыслят наступление нового общества как сугубо революционный, радикально революционный процесс… Их цель — создать нечто принципиально новое».

Найти источники финансирования было нелегко. «Денег фактически не было»,— вспоминал Дугин. Поскольку они не могли снять офис, они решили выбить себе помещение шантажом — и, как ни удивительно, это получилось. В декабре они написали московскому мэру требование, содержащее расплывчатые угрозы насчет беспорядков, которые могут начаться в Москве, если им откажут. Лужков, кругленький, простецкого вида специалист по химической промышленности, которого Ельцин поставил во главе столицы, не желал неприятностей и, по-видимому, счел, что подарить квартиру очередной маргинальной группе радикалов-социопатов — невелика цена за обещанное хорошее поведение. Несколько недель спустя им позвонили из мэрии и назначили встречу. Жизнерадостный чиновник принял их и заверил, что «государство будет работать рука об руку с искусством». Им предложили квартиру с арендной платой 17 рублей за квадратный метр в год — «в сущности, даром», заверил Дугин оторопевшего Лимонова.

Они выбрали первый этаж на Фрунзенской улице, поблизости от отделения милиции — тоже не случайно. Дугин вспоминал, что у квартиры имелось «замечательное свойство — время от времени она вся покрывалась дерьмом, потому что где-то в сливной трубе имелась трещина». Этот «бункер», как его прозвали нацболы, стал штаб-квартирой. Прилепин описывает его в полуавтобиографической повести «Санькя»:

Он был схож с интернатом для общественно-опасных детей, мастерской безумного художника и военным штабом варваров, решившихся пойти войной неведомо куда… Было много молодых людей, которые всевозможным образом выстригали волосы на голове — либо не оставляя растительности вообще, либо оставляя челку или ирокез, или даже странные бакенбарды над ушами. Впрочем, встречались совершенно неожиданные юноши с безупречными прическами, в отличных пиджаках, а еще: простые рабочие пацаны, с простыми лицами.

Обзаведясь штабом, Лимонов и Дугин могли бы сплотиться в общей работе, но что-то им мешало. Лимонов — заклятый революционер, вечно воюющий с условностями и установлениями, инстинктивно ненавидящий всякое политическое устройство; Дугин вел себя намного сдержаннее — он продолжал читать лекции в Генштабе и не спешил окончательно рвать отношения с властью. Дугин и Лимонов неоднократно ссорились из-за недостатка экстремизма у Дугина. Дугин с готовностью признает, что останавливал самые радикальные порывы НБП. В 2010 году он сказал мне: «Во время моего членства в НБП, под моим присмотром, можно сказать, не было никаких эксцессов, ни одного уголовного дела. Лимонов планировал и то и другое, но я вовремя нажимал на тормоза. Я не собирался беспричинно нарушать закон».

«Лимонка» так и кипела полемикой и провокациями, но колонка главного редактора, опять-таки под присмотром Дугина, строго придерживалась линии кремлевских консерваторов, которых в ту пору возглавлял телохранитель Ельцина Александр Коржаков, враждовавший с либералами в окружении Ельцина.

Внимательное чтение «Лимонки», по словам ветерана НБП и бывшего приспешника Дугина Аркадия Малера, могло раскрыть глаза: статьи Дугина (он вел раздел «от редакции») были не жестко оппозиционны, а полны нюансов, он хвалил таких кремлевских консерваторов, как Коржаков, одновременно критикуя либеральное лобби в правительстве (особенно Анатолия Чубайса, который проводил приватизацию)³⁷⁵. Малер уверен, что Дугин уже тогда работал на кремлевских консерваторов, на фракцию, которую до 1996 года возглавлял Коржаков, а Лимонов не желал иметь с ними ничего общего. Версию Малера Дугин отрицает категорически.

В декабре 1994 года Ельцин сделал самую большую, роковую уступку консервативному лобби и начал военную кампанию в Чечне, которая фактически отделилась от Российской Федерации, провозгласив в 1993 году полную независимость от Москвы. Лидером этой независимой республики был бывший летчик и советский генерал Джохар Дудаев. Сначала Москва поддерживала антидудаевскую оппозицию, но все попытки восстановить контроль над автономной республикой под властью сепаратистов оказались тщетными. В декабре 1994 года Ельцин отдал армии приказ «восстановить конституционный порядок» в Чечне. Это вызвало волну увольнений в высшем командном составе. Вместо быстрой хирургической операции по смене режима кампания вылилась в длительную и кровопролитную войну. Российская армия увязла в этом конфликте, по примерным подсчетам потеряв 5500 человек убитыми к моменту заключения мира в 1996 году. Ужасные потери несло гражданское население Чечни.

Эта кампания стала символом бессилия Ельцина как лидера большой страны, вместе с тем она означала, что в политику Кремля внесены коррективы: после октября 1993 года начался крен от либерализма к национализму. Конфликт спровоцировал несколько чудовищных заголовков в «Лимонке». Когда российские войска вошли в Чечню, газета вышла под шапкой, приветствующей войну. Когда же чеченская столица пала (кто бы мог предвидеть разгром российских войск на будущий год?), очередной заголовок ликовал: «Ура! Грозный взят!»

Показательно, что отношение к чеченской кампании изменилось вскоре после того, как между Лимоновым и Дугиным произошел разрыв и статьи от редакции стал писать Лимонов,— теперь газета поддерживала отделение Чечни. Изменилась и установка на революцию — в 2001 году Лимонов был арестован за подготовку теракта в Северном Казахстане. Даже беглое чтение заголовков «Лимонки» подтверждает мнение Малера (пусть его оспаривают и Дугин, и Лимонов): НБП при Дугине действовала в строгих политических рамках. Хотя партия культивировала репутацию «анархической», она никогда не выходила за определенные границы, по-видимому установленные Дугиным.

Но если у НБП имелась какая-то другая повестка, помимо бескомпромиссного нигилизма и радикальной революции, рядовым это не было известно. НБП привлекала в свои ряды музыкантов и художников, представителей контркультуры, и через них национализм распространялся в том слое общества, который, казалось, обладал наибольшим иммунитетом. «Лимонка» сотрясла не только Москву, но и застоявшийся воздух российской провинции. Эта газета объединила далекие друг от друга направления молодежной контркультуры. «Пусть не все вступали в партию, но все читали нас»,— вспоминал Лимонов. Газета активно занималась вопросами культуры, печатала обзоры авангардного кинематографа, рок-музыки и андеграундной поэзии.

Для тех молодых обитателей российской глубинки, кого душила скучная обстановка шахтерских городов и чудовищная бедность, НБП стала желанным притоком адреналина. Одним из новообращенных был Валерий Коровин, примкнувший к движению в 1995 году. Я встретился с ним десять лет спустя, он все еще оставался учеником Дугина, а в путинские годы стал одним из лидеров евразийского движения. Коровин рассказал мне, как пришел к нацболам.

Его детство пришлось на 1980-е годы, он рос во Владивостоке и принадлежал к основной аудитории НБП: молодой, талантливый, разочарованный. Был, как сам себя называет, музыкальным фанатом и видел телеинтервью Летова, который призывал к революции и свержению «режима Ельцина»,— в этот самый момент передача прервалась рекламой. Коровин вспоминал: «Я понял, что я на обочине, сижу тут во Владивостоке, «посреди ничего», а тем временем в Москве Летов и Лимонов, чье имя я слышал впервые, планируют мировую революцию. Я должен был попасть туда, стать частью этого». Он сел на поезд, приехал в Москву, поступил в Московский государственный строительный институт и разыскал Лимонова, застав его в окружении десятка приверженцев в штабе на Фрунзенской. «Я был настроен радикально, пусть мне дадут бомбу или гранату и скажут, куда бросить. Очень я был серьезен. Они стали меня успокаивать: «Полегче, сначала нужно подготовиться»». Дугин сидел в дальней комнате, голый по пояс, усердно печатал, вокруг громоздились книги и бутылки пива. Была суббота, день обязательной уборки. Лимонов, вспоминает Коровин, окликнул Дугина: «Саша! Зачем эти бутылки?» «Необходимы мне для работы»,— спокойно ответил Дугин.

«Они хорошо сработались,— вспоминает Коровин.— Дугин был философом, метафизиком, он работал головой. Лимонов — весь на публику. Он был нужен для публичных действий. Для радикальной революции».

Но постепенно эти двое разошлись. Лимонов оказался не первым соратником, с которым у Дугина испортились отношения. В автобиографии Лимонов описывает своего «Мерлина» так: «злопамятен, разрушителен, тотально ревнив». В 1995 году НБП с треском проиграла парламентские выборы, и между Лимоновым и Дугиным впервые пробежала черная кошка. Дугин считал, что Лимонов даже не пытается войти в истеблишмент, и потому завязал отношения с Жириновским и ЛДПР. «Мерлин смотрел в лес, выискивая себе нового короля Артура»,— пишет Лимонов в автобиографии. Коровин почувствовал это напряжение в воздухе. Всем в НБП уже было ясно, что, «оставаясь с Лимоновым, Дугин не может поддерживать связи с истеблишментом, не может обращаться к Думе, министрам. Лимонов строил маргинальную партию». Лимонов любил контркультуру, богемные проекты, ему, «вечно недовольному», неудобно было в любой роли, кроме роли крайнего и упорного оппозиционера. У Дугина амбиции были более серьезные. «Я тянул его назад»,— признает теперь Лимонов³⁷⁶.

Напряжение росло и в самой партии, она раскалывалась на интеллектуалов, примыкавших к Дугину, и «шахматистов», «молодых люмпенов», которые, по словам Коровина, только тем и занимались в бункере на Фрунзенской, что играли в шахматы или тягали штанги.

В 1997 году разрыв между Лимоновым и Дугиным усугубился: Дугин перешел к старообрядцам, ушедшим из-под власти московского патриарха в XVII веке. Первые евразийцы оказывали этой церкви предпочтение как исконной вере русских до Золотой Орды. К тому же незадолго до того вышла книга Александра Эткинда, профессора истории Кембриджского университета, «Хлыст», в которой рассматривалась роль православной церкви в формировании эсхатологического мировоззрения большевиков. Лимонов в автобиографии сетовал, что Дугин заставил всех членов партии купить и прочесть эту книгу.

Каковы бы ни были причины религиозного обращения Дугина, ему удалось увести с собой к старообрядцам еще девятерых нацболов. Более того, он заказал монахам старообрядческого Преображенского монастыря пошить черные косоворотки на всю партию. По словам Коровина, который тоже пришел вместе с Дугиным к старообрядцам и поныне отращивает длинную развевающуюся бороду, «переход Дугина к старообрядцам разозлил Лимонова, тем более когда за ним последовали самые активные члены партии и начали поститься, отпустили бороды, пошили косоворотки, стали ходить в церковь». Лимонов во всеуслышание критиковал Дугина. «Дугин с ума сошел,— заявил он на одном собрании.— Он вас зомбировал, вы следуете за ним, как слепые кроты. Забыли о партии, о революции. Забудьте вы это дерьмо».

Фракция Дугина отращивала бороды и одевалась в черное. Лимонов счел увлечение Дугина очередной блажью и успокаивал себя, что это пройдет. «Однако партия вовсе не должна была следовать всем интеллектуальным и религиозным увлечениям Мерлина». Хуже того, Дугин бросил пить, и «шахматная фракция» восприняла это как крайнее проявление нелояльности. В 1997 году он еще и лекцию прочел о необходимости отсрочить революцию, поскольку прежде, чем проливать кровь, нужно создать новый тип человека — «философского русского»³⁷⁷. «А уж потом, когда-то, в неопределенном будущем мы, возможно, сможем приступить к революции»,— передает в автобиографии Лимонов основную мысль этой речи. И как только Дугин убежал из бункера, торопясь на радиопередачу, Лимонов дезавуировал его призыв самосовершенствоваться: «Я сказал, что партия — это не кружок совместного изучения литературы и искусства. Партия ставит перед собой задачи политические. Самосовершенствование не есть политическая задача. Никто не против вашего самосовершенствования, но занимайтесь им, что называется, в свободное от выполнений заданий партии время»³⁷⁸.

Так движение раскололось из-за богословских вопросов. Последней каплей стал скандал из-за 248 рублей, которые пропали из партийной кассы: обе группировки тыкали пальцами друг в друга. Дугин опубликовал в «Лимонке» большую статью, понося «попивающих пиво, играющих в шахматы, боксирующих… бесполезных полудурков». Верные Лимонову нацболы оскорбились и потребовали извинений. Дугин предпочел покинуть партию, уводя с собой девять приверженцев, включая Коровина. Он оборудовал офис в библиотеке рядом с Новодевичьим монастырем, развесил на стенах кабинета постмодернистские постеры в стиле ар-нуво. За несколько недель или месяцев до окончательного разрыва с Лимоновым Дугин уже начал сближаться с политическим истеблишментом, о чем свидетельствовала публикация новой книги, которая изменила судьбу Дугина, а может быть, и России. «Дугин успел переквалифицироваться в великого жреца Геополитики»,— писал Лимонов.

Charles Clover
«Black Wind, White Snow:
The Rise of Russia's New Nationalism»
// New Haven: «Yale University Press», 2016,
hardcover, 384 pp.,
ISBN: 978-0-300-12070-7,
dimentions: 235⨉159⨉32 mm

Чарльз Кловер
«Черный ветер, белый снег.
Новый рассвет национальной идеи»
/ перевод с английского: Любовь Сумм
// Москва: «Фантом Пресс», 2017,
твёрдый переплёт, 496 стр.,
ISBN: 978-5-86471-754-7,
размеры: 222⨉150⨉34 мм

Сноски:

³⁵¹ Щапова отомстила через двадцать лет автобиографией «Это я, Елена». На второй странице книги она заявляет, не называя имени Лимонова, что это — история ненависти: «Это история для твоих детей, если они у тебя когда-нибудь будут. А если нет, тем лучше».

³⁵² Edward Limonov, It's Me, Eddie: A fictional memoir, Pan Books, 1983 (Русский текст: Лимонов Э. Это я, Эдичка. Париж: Руссика, 1979.)

³⁵³ Лимонов Э. Анатомия героя. Смоленск: Русич, 1997.

³⁵⁴ Лимонов Э. Моя политическая биография. СПб.: Амфора, 2002. Доступна по ссылке http://thelib.ru/books/limonov_eduard/moya_politicheskaya_biografiya-read-2.html.

³⁵⁵ Интервью с Э. Лимоновым, 2010.

³⁵⁶ Ельцин Б. Записки президента. М.: Огонек, 1994. С. 364–365.

³⁵⁷ Bruce Clark, The Empire's New Clothes: The end of Russia's liberal dream, Vintage, 1995.

³⁵⁸ Ibid.

³⁵⁹ Иван Иванов (псевдоним), сайт Anafema-2: www.duel.ru/publish/ivanov_i/anafema2.html.

³⁶⁰ Анисин Н. Расстрел напоказ // Завтра, 40:514 (1 октября 2003). Доступно по ссылке http://panteon-istorii.narod.ru/sob/93a.htm.

³⁶¹ Дугин А. Дыхание духа под пулями в Останкино. Доступно по ссылке http://arctogaia.com/public/v4/v4–1.shtml.

³⁶² Анисин. Расстрел напоказ.

³⁶³ Интервью с Л. Прошкиным, 2011.

³⁶⁴ Там же.

³⁶⁵ Коржаков А. Борис Ельцин: От рассвета до заката. М.: Интербук, 1997.

³⁶⁶ Тайны расстрела Белого дома // Комсомольская правда. 2008. 3 окт. Доступно по ссылке http://m.kp.ru/daily/24174/385092.

³⁶⁷ Интервью с Геннадием Зайцевым, 2010. См. также: Зайцев Г. Альфа: Моя // судьба. М.: Славия, 2006.

³⁶⁸ Тайны расстрела Белого дома.

³⁶⁹ http://arctogaia.com/public/russru1.html.

³⁷⁰ Лимонов Э. Моя политическая биография.

³⁷¹ Там же.

³⁷² Лично я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из НБП делал такой салют, а я с ними много общался.

³⁷³ https://wikileaks.org/plusd/cables/08MOSCOW916_a.html.

³⁷⁴ Umland, «Post-Soviet uncivil society», p. 74.

³⁷⁵ www.apn.ru/publications/print1286.htm.

³⁷⁶ Интервью с Э. Лимоновым, 2010.

³⁷⁷ Лимонов Э. Моя политическая биография.

³⁷⁸ Там же.

«Лимонов сказал:
«Нет, мне не нужна квартира, я буду жить в центре города»»

Иван Мартов

История первых изданий Берроуза, Буковски и романа «Это я — Эдичка».

30 ноября в ЦДХ открывается ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction. К этому событию «Горький» запускает серию интервью с людьми, стоявшими у истоков независимого российского книгоиздания. Мы поговорили с Александром Шаталовым, главным редактором издательства «Глагол», который первым в России опубликовал Берроуза, Буковски и роман «Это я — Эдичка».

О детстве и работе в советских редакциях

Моя бабушка работала вместе с Крупской в библиотеке Совнаркома, а дедушка был партийным работником. В 1920–1930-х годах его посылали в длительные командировки по всей стране, восстанавливать какие-то хозяйства или рудники, а бабушка, естественно, ездила вместе с ним, и во всех этих городах или поселках она создавала библиотеки, становилась их директором, а часто и единственным сотрудником. Таким образом по всей стране — от средней России до средней Азии, и даже до Владивостока,— она помогала открывать эти вот культурные учреждения. Ведь библиотека — это в первую очередь учреждение культуры, так? Ее профессия непосредственным образом отразилась на мне. Я вырос в ее старом доме в Краснодаре, это была одна большая комната с шестиметровыми потолками на пересечении улиц Красной и Тельмана. По всем стенам были только книги, книги, и книги. Поэтому я волей-неволей увлекся книгами и стал ими заниматься.

Но это, конечно, не означает, что благодаря этому детскому увлечению я стал издателем: в советские годы издавать то, что хочешь, было невозможно. Я окончил технический институт, работал в гражданской авиации (моя работа была связана с «опасными сближениями», так называют аварийные ситуации в воздухе), но по сути первым моим местом работы стало издательство «Молодая гвардия». По тем временам это было очень крупное и идеологически выдержанное издательство. Так как я имел техническое образование, то не очень ясно понимал, куда попал на работу. Но атмосфера издательства, запахи типографской краски, встречи с авторами, стопки сигнальных экземпляров — все это было волшебным. Сначала меня взяли консультантом в редакцию по работе с молодыми авторами, я писал огромное количество внутренних рецензий (например, рецензировал рукописи поэта Алексея Парщикова, Дениса Новикова, Кости Кедрова и других), потом перешел на работу в редакцию современной поэзии.

О том, что означало тогда в культурном процессе издательство «Молодая гвардия», я прочитал гораздо позже в книге «Русская партия» Николая Митрохина. Очень любопытное исследование, советую почитать тем, кто интересуется литературной жизнью в советскую эпоху. Автор собрал и проанализировал большое количество информации, связанной с идеологической жизнью Советского Союза в 1970–1980-х годах. Теперь я понимаю, что был просто наивным молодым человеком, да мне и было немногим за двадцать, а поэтому считал, что с людьми нужно дружить, если они хорошие, и не дружить если плохие. Я до сих пор в хороших отношениях с самыми разными писателями старшего поколения: Станиславом Куняевым (главным редактором журнала «Наш современник»), Владимиром Войновичем, Олегом Чухонцевым… был дружен с Вадимом Кожиновым — составителем антологий «тихой лирики», пропагандистом поэзии Рубцова, Прасолова. Я занимался в его литературной студии. Он был человеком, прекрасно и глубоко знавшим поэзию.

Работа в издательстве и занятия в студии Кожинова значительно расширили мои представления (теперь я это понимаю) и о поэзии, и о культуре, о том, что можно и нужно было публиковать и что нельзя было печатать.

Потом меня в издательстве сократили задним числом. Причем сократили как еврея. Я не еврей, но такая ситуация была типичной для тех лет и довольно распространенной. Главным редактором издательства «Молодая гвардия» был тогда Николай Машовец, литературный критик, он умер в 2008 году. Машовец определил по анкетам, что мою бабушку, которая работала в Совнаркоме, звали Васса, а мою маму звали Майя, по его мнению — это были нерусские имена, а значит, я чужеродный элемент в этом издательском доме. Чужеродный и даже опасный.

Я пошел работать журналистом в газету «Вечерняя Москва», в течение ряда лет занимался в этой газете литературой. Это совпало с периодом перестройки, стало реальным печатать то, что раньше печатать было невозможно. Почему я до сих пор в некоторых справочниках числюсь литературным агентом Лимонова? Потому что первым сделал с ним интервью, когда он приехал в Россию: я тогда, да и сейчас абсолютно уверен, что роман «Это я, Эдичка» очень важное явление в русской и мировой литературе. После интервью я решил напечатать его книгу у нас в стране, а поэтому заключил с ним агентский договор. В те же годы я сделал одним из первых интервью с Владимиром Максимовым, с Юрием Мамлеевым, с известным диссидентом Антоновым-Овсеенко, Войновичем и многими другими…

Сейчас газеты «Вечерняя Москва» фактически не существует в том виде, в котором она существовала раньше. А в те времена ее читали практически все: от уборщицы до членов ЦК. Сейчас можно писать на сайте или в газете и всем будет наплевать, что ты пишешь и зачем, а тогда, если в «Вечерке» появлялась какая-то критика, это доходило до горкома и поднятые в статье проблемы сразу решались. В основном это, конечно, касалось бытовых вопросов вроде строительства лифта в каком-то доме или благоустройства парка. Но в то же время мы впервые напечатали на развороте газеты рассказы Варлама Шаламова (а тогда имя Сталина произносили тихо, Солженицын был только в самиздате). И вот ты спускаешься после работы в метро (газета выходила вечером) и видишь, что все вокруг читают твою газету, эти рассказы… Это было удивительное чувство сопричастности чему-то великому. Теперь сложно даже представить, что это было такое — обыкновенный рассказ Варлама Шаламова в советском обществе. Для простых людей это было примерно то же самое, что ХХ съезд для ЦК. От работы можно было получать удовольствие, была возможность находить и публиковать редкие тексты, открывать забытые имена.

О журнале «Глагол» и сложностях с публикацией романа «Это я — Эдичка»

Тогда потихоньку и начиналось издательство «Глагол». В принципе в те годы не было даже частных газет и журналов, тем более издательств. Но… так получилось, что я случайно оказался в центре довольно скандальной истории. Мне позвонил мой товарищ и предложил познакомить с дочкой Галича. Я плохо понимал, о ком идет речь: Галича тогда уже и еще не печатали, он был запрещен. Познакомился — обыкновенная женщина, я взял у нее тексты, семейное фото и напечатал в газете несколько стихотворений Галича, а также его открытое письмо и небольшое интервью. В результате разгорелся скандал между наследниками. Пока шли споры по поводу прав, я решил, что не буду ждать, и начал выпускать первые книжки этого замечательного поэта. Должен напомнить, что книги тогда выпускать частным образом было невозможно: бумага была только у крупных издательств со сверстанными и утвержденными планами. И я придумал такую необычную форму: я стал выпускать книги по заказу трудовых коллективов. Первые три или четыре книги Галича, выпущенные мною таким образом, были напечатаны по заказу профкома какого-то завода. Завод писал письмо в типографию с просьбой пойти навстречу трудовому коллективу, типография соглашалась, и уже под этот заказ типография находила бумагу, планировала необходимые мощности, и так выходила книга. В то время ведь на литературу был голод, в том числе и на поэзию Галича.

Это и был мой первый издательский опыт. Хотя, напоминаю, частных издательств, частных газет, альманахов и журналов тогда еще не было. Выглядело это необычно: ты продаешь книги в любом трудовом коллективе за наличные, ходишь, и у тебя все карманы набиты деньгами. Это было какое-то извращение сознания. Кстати, все крупные издательства начинали свою деятельность примерно тогда же. Правда, начинали они немного иначе: их владельцы и учредители продавали книги в ларьках на улице. Так они зарабатывали значительные суммы, а потом понимали, что незачем унижаться перед государственными издательствами, надо самим издавать то, что хотят покупатели…

Чуть позже разрешили выпускать газеты и журналы. Я решил, что журнал — это просто периодическое издание любого содержания. Если в его основе лежит один конкретный текст, то, наверное, это тоже можно делать. И второе — мне всегда не хватало в книгах «аппендикса», хотелось добавить к хорошей книге какое-нибудь продолжение: послесловие или исследование, например. Поэтому первые книги, которые я выпускал, имели сквозную нумерацию, назывались журналами, а также обязательно имели такие «аппендиксы». Мне кажется, что это очень важно для композиции книги. Важно, чтобы был не просто голый текст, чтобы он вписывался в какой-то контекст — событийный, временной, какой угодно.

Первой книгой, которую я выпустил, стал роман Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». Я до сих пор считаю, что у нас получилась уникальная книжка: в то время, например, в Латвии арестовали издателя газеты за то, что он опубликовал тексты с нецензурной лексикой. А я был уверен в том, что книжку Лимонова обязательно нужно выпустить с использованием именно той лексики, которую выбрал автор: она была абсолютно адекватна для сюжета его романа. Может, это и наивно, но я тогда полагал — раз мы строим нормальное, цивилизованное общество, то люди сами в праве выбирать, читать им такой текст или нет. При этом, будучи человеком осторожным, я постарался себя подстраховать. Во-первых, книжка Лимонова вышла не в журнале под номером один, а в журнале под номером два. Якобы первый уже выходил. Во-вторых, я впервые в отечественной практике написал на обложке, что книга не рекомендуется для чтения лицам, не достигшим совершеннолетия, потому что в ней используется ненормативная лексика. То есть предупредил читателей о том, с чем они могут столкнуться. В целлофан мы книгу, конечно, не запаковали, тогда такого не было. Про мой поступок говорят, что это был рекламный ход. Не знаю, это была осознанная необходимость.

Сначала две московские типографии книжку печатать отказались. Причем в одной рабочие уже подготовили пленки для изготовления форм, но прочитали текст и печатать книгу не стали. Возник вопрос — в какую типографию сдавать книгу? (Хотя были деньги, и вроде бы уже была демократия.) И тогда нашлись знакомые в Латвии, которые сказали: «Мы книжку напечатаем в нашем полиграфическом комбинате ЦК компартии Латвии». Я удивился: как такое возможно. Мне ответили: «Все равно мы директора этой типографии хотим уволить. Если он согласится печатать, уволим за то, что напечатал, если откажется — уволим за то, что отказался». В результате книжка вышла в Латвии. Директор типографии опасался, что тираж растащат (и книги действительно начали «гулять» — их читали уже в юрмальских электричках). Это при том, что заключался договор с фирмой, которая должна была охранять тираж. Тираж этого романа в общей сложности составил около одного миллиона экземпляров.

Я считал тогда и уверен в этом сейчас: книга Лимонова была абсолютно необходима для страны, и прежде всего для людей творческих, пишущих. Они должны были избавиться от внутренней самоцензуры. Люди должны были понять, что, если они хотят использовать ненормативную лексику в своей поэзии или прозе, они имеют право на это. Сам роман мы можем оценивать по-разному — хороший он или плохой. В том, что автор описал в нем столь откровенные сцены, каждый находит что-то свое. Эта книжка переведена на многие языки мира, издана в шестидесяти странах. Она уже давно живет сама по себе, но для нас, для русской литературы, она была важна именно своей свободой.

О первых изданиях Берроуза и Буковски

Вслед за книгой Лимонова пошли другие издания. Конкурировать с детективами и любовными романами я не мог, мне каждый раз хотелось найти книгу, которая меняла бы общество, расширяла наше представление о современной литературе. Тогда еще не было сегодняшнего церковного догматизма, а единственное по-настоящему хорошее, что было в обществе,— это то, что оно могло развиваться как угодно, куда угодно. Поэтому первые книги, которые я выпускал, были очень важными для того времени. И мне сейчас кажется странным, что их никто, кроме меня, не хотел выпускать. Например, тогда я впервые издал на русском важнейшую книгу в мировой литературе ХХ века — «Голый завтрак» Уильяма Берроуза. Позже она неоднократно переиздавалась, но, на мой взгляд, это делали неправильно. Берроуз не просто написал яркий, важный и новаторский роман, но и сопроводил его тем самым «аппендиксом» (лично я больше всего люблю его), в котором описал свою наркотическую зависимость и расписал, как те или иные наркотические вещества влияют на организм. Это была как бы история болезни. Статья Берроуза, озаглавленная «Письменное показание: свидетельство, касающееся болезни», была опубликована и стала частью этого издания. В результате ты не просто читал книжку, которая на самом деле достаточно сложна для восприятия, но еще и оценивал ее с медицинской, с психологической точек зрения. Это издание по сути было первой отечественной книгой, которая поднимала тему наркотиков. Перевел ее, на мой взгляд, замечательно, Виктор Коган. Он сам употреблял наркотики, знал, что это такое, а книжку переводил семь раз — чтобы добиться адекватного эффекта. Он лучше других понимал, какими бывают галлюцинации, понимал сленг и обороты. Я позже читал другие переводы этого романа, мне они кажутся абсолютно беспомощными. Некоторые якобы продвинутые молодые переводчики позже пытались делать свои интерпретации текста и упрекали Когана в неточном переводе. Но их собственные варианты перевода этого романа на деле не имеют вообще никакого отношения к литературе. Это можно сравнить с многочленными переводами шекспировских сонетов, возможно, более точными по смыслу, которые оказываются на деле тяжеловесными мертвыми кирпичами. Наша книжка собрала сразу все необходимое: адекватного переводчика, выдающееся произведение, оказавшее влияние на всю литературу второй половины XX века, и очень важную и актуальную тему.

Следующим автором, которого я опубликовал, стал не менее великий Чарльз Буковски. До этой публикации упоминаний о нем не было даже в энциклопедиях. Я выпустил сначала небольшой сборник рассказов, потом несколько романов. Позже Буковски начали печатать и другие издательства, с которыми я уже не мог конкурировать: книжный рынок стал строиться, структурироваться, обороты издательств стали многомиллионными. Я понял, что если стану гнаться за этим рынком, то стану похожим на белку в колесе. Заработка никакого уже не было, я просто обслуживал книги и автора. Из-за огромной инфляции все полученные средства мгновенно испарялись. После того, как я издал несколько книг Лимонова, заплатив за них очень хороший гонорар, я сказал ему: «Эдик, давайте купим вам на ваш гонорар кооперативную квартиру!» Тогда еще был Советский Союз, но было можно договориться через знакомых и купить кооператив. Но Эдуард ответил: «Нет, квартира мне не нужна, я хочу жить только в центре города, а квартиру в центре купить невозможно, так что просто кладите деньги на сберкнижку». Разумеется, инфляция большинство средств съела. Эдик тем и прекрасен, что по большому счету абсолютно нематериален. В первую очередь он человек идеи — своей собственной.

«Я сам себе жена» и другие книги издательства «Глагол»

Затем я выпустил Евгения Харитонова — великого, на мой взгляд, писателя. Он великий потому, что открыл свой собственный мир: несмотря на то, что очень любил и хорошо знал западную литературу, сумел создать себе свой собственный язык. Харитонов был художественным руководителем театра-студии пантомимы, его артисты были глухонемыми. Поэтому к каждому слову и жесту он относился с большой ответственностью. Его невозможно было издать в советские годы, да и сейчас если и издают, то только самые простые тексты: дело в том, что в его прозе очень важна пунктуация — расстояния между точками и буквами, расстановка запятых и так далее. Эта пунктуация была для него смысловой. Нельзя сказать, что издание текстов Харитонова нужно всем. Оно нужно в первую очень тем, кто серьезно и профессионально интересуется литературой. Одновременно нельзя проигнорировать и то, что это единственный в России гомосексуальный автор, который касался данной темы,— конечно, не на уровне физиологии, а на уровне психологии человека. Евгений Харитонов умер в восьмидесятом году, но он, безусловно, один из самых важных писателей советского андеграунда.

Есть еще одна не менее важная книжка, она сопровождала сексуальную революцию в нашей стране (если соглашаться с тем, что такая революция в принципе была) — «Комната Джованни» Джеймса Болдуина. Нужно не забывать, что тогда еще существовала 121 статья УК — уголовное преследование гомосексуализма. И, как мне кажется, книжка, которую я тогда издал, повлияла на то, что эта статья вскоре у нас в стране была отменена. Это обыкновенный роман, немножко сентиментальный, но рассказывается в нем о том, как один мальчик любил другого мальчика. Потом появилась девушка, которая влюбилась в одного из них,— в общем, такая трагедия, любовный треугольник. Может быть, из-за того, что книжка эта была так сентиментально написана, она стала такой популярной. Тираж был не очень большим — 50 тысяч экземпляров, но при этом мы пристроили ее продаваться в газетных киосках. И до сих пор есть люди, которые мне рассказывают, какой они испытали шок, когда подходили к советскому киоску, где продавались газеты вроде «Правды», и видели книжку, на обложке которой были изображены два обнимающихся молодых человека.

Была еще одна похожая книжка, которую я мечтал выпустить, но так этого и не сделал,— «Ten by ten». Это двадцать историй (монологов) подростков, которые в школе поняли, что они имеют гомосексуальную ориентацию. Я хотел выпустить эту книжку и разослать по всем школам. Мне казалось, это необходимо, чтобы человек в школе сам мог разобраться в себе. Сейчас понимаю, что это было утопией. Но подобные жесты нужны, а в тот период, когда я издавал книжки, такое было возможно. Сейчас смешно об этом говорить, сейчас кажется, что каждый волен выбирать себе жизнь, ориентацию. Сексуальная жизнь настолько богата, настолько разнообразна, что давно уже во всем мире она имеет множество градаций. Если ты счастлив в своей личной жизни, то ты гармоничен. И вовремя найти эту гармонию — одна из важных задач человека; если этого не произойдет, может прийти внутренняя неуверенность, дискомфорт. А как ты разберешься в себе, если чувствуешь себя не таким, как большинство твоих друзей? К кому ты пойдешь с вопросом — к маме? к папе? Сейчас у нас общество находится в том же допотопном состоянии, что и раньше, даже гораздо хуже. Тогда можно было эту тему обсуждать, сейчас такое невозможно представить.

Я долгое время хотел выпустить немецкую книжку, но не нашел ни одной необычной. Немцы даже помогали грантами на издание, но не было подходящей книги. И только совершенно случайно я встретился с человеком, чья биография вписывалась во внутреннюю историю моего издательского проекта (недавно, кстати, я выпустил ее второй тираж). Зовут автора Шарлота фон Мальсдорф. Какое-то время назад это имя в Германии было очень знаменитым. Сначала я увидел об этом человеке документальный фильм, потом, когда был в Берлине, поехал к нему домой познакомиться. Называется книга «Я сам себе жена». Это — биография, очень честная и местами наивная. Шарлотта — звали его на самом деле Лотар — мальчик, который в раннем возрасте понял, что он больше чувствует себя девочкой. Папа его был нацистом. Папа кричал: «Что, какая девочка?!» — и его лупил. Поэтому скромный мальчик, который чувствовал себя девочкой, папу… убил. Было это, конечно, в рамках самообороны, еще до Второй мировой войны. Потом началась война, Германия распалась на две страны, и мальчик оказался в ГДР. Когда с ним познакомился я — это была очень милая, приятная бабушка в вязаных чулках и кухонном фартуке.

Книга «Я сам себе жена» рассказывает о судьбе транссексуала в Восточной Германии. Кроме этого, была у него и вторая жизнь: с детских лет Лотар увлекался реставрацией мебели и старых вещей. Когда разбомбили Берлин, он ходил по разрушенным домам, помойкам и собирал то, что сохранилось: старые часы, лампы, пианино, граммофоны… ремонтировал их. Позже он сделал из всего этого музей эпохи грюндерства в достаточно далеком пригороде Берлина — Мальсдорне. Это была Восточная Германия, поэтому ему в какой-то момент сказали: «У вас слишком много часов, слишком много роялей. Вы не имеете на это права, мы должны будем у вас их забрать». Тогда он открыл свой дом для жителей городка и написал объявление: «Берите, пожалуйста, все что хотите». В результате, когда я был у него в гостях (а он жил в таком большом, пузатом двухэтажном здании), дом был наполовину пуст, потому что люди уже много разобрали. Ну и спасли эти вещи в очередной раз. Это было за несколько лет до объединения Восточной и Западной Германии. Главное в моем случае то, что это была первая и, может быть, единственная современная книга про транссексуала на русском языке. Я тогда подумал: «Много таких людей? Наверное, много». И для них важно понимать, что они не одни, не одиноки, что есть люди, которые переживают и чувствуют так же, как и они.

О стихах Лимонова

В результате я выпустил не так уж много книг — где-то порядка семидесяти. Но я старался, чтобы каждая из них была необычной. Конечно, Лимонов — мой постоянный автор. Не так давно Захар Прилепин, прозаик, человек активной публичной деятельности, но еще и человек с прекрасным вкусом, предложил выпустить полное собрание стихов Лимонова. Это была его идея, а я вызвался ему помочь. У меня сохранились примерно пять сборников Лимонова, которые никогда не публиковались. Я ему все это старательно собрал. В результате все, что смогли собрать, Захар подготовил, сверстал и принес Эдику — это оказалась огромная пачка бумаг. Высотой в метр. Он посмотрел и сказал: «Мы это издавать не будем! Ну кому это нужно?» Захар, конечно, очень расстроился, работа была серьезная. Это было года три-четыре назад. Еще в Америке сохранилась поэтическая версия романа «Это я — Эдичка», и я, кажется, знаю, в каком архиве она находится. В общем, варианты по изучению творчества этого человека бесконечны.

Недавно мы договорились с Эдуардом, что я выпущу его книгу о художниках. Он напишет о серьезных художниках разных, сумасшедших. Но перед этим я решил выпустить книгу его текстов о Париже, продать тираж, а на вырученные деньги заплатить гонорар писателю за его будущую книгу о художниках. Мне лично интересно было бы почитать, что думает Лимонов об искусстве, ведь у него нет художественного образования, то есть это будет его собственное неожиданное внедрение в художественное пространство. Если учесть, что Эдуард — писатель выдающийся, то это, безусловно, должно быть интересно.

Об упадке современного книгоиздания

В последнее время я редко издаю книги. У нас в стране разрушена система дистрибуции книг полностью, и, наверное, ни одна организация уже не сможет ее восстановить. Я предлагал Ассоциации книгоиздателей России, когда еще не все было потеряно, сделать элементарную вещь — льготную или бесплатную рассылку книг по почте, но ничего не вышло. Например, в Америке отправить 3 килограмма книг стоит 3 доллара. Приходишь на почту, пишешь books и отправляешь.

В течение 15 лет я вел на телевидении регулярную передачу о книгах. В конце концов она была закрыта, но ведь другой так и не возникло. Сегодня большие издательства не тратят деньги на рекламу, что они вроде бы должны делать, как любые коммерческие структуры. Но без рекламы не может существовать ни одно регулярное издание, газеты, радио, телевидение. «Книжное обозрение», бывшее хорошей профильной газетой, которую поддерживало государство, фактически закрылась. Я предлагал (в шутку, конечно) «Книжному обозрению» — давайте обяжем издателей, чтобы они платили за рекламу, ведь это необходимо для их жизнедеятельности… В результате мы сегодня не можем говорить о едином издательском пространстве. По большому счету, министерство печати просто забросило эти проблемы, а тем немногим, кто еще интересуется книгами, достаточно нескольких магазинов вроде «Фаланстера». В широком же смысле, обществу хватает той макулатуры, которую продают в сетевых книжных. В прямом смысле макулатуры: качество перевода ужасное, качество полиграфии тоже, отбор книг бессмысленный. Поэтому мне кажется, что делать что-то в финансовом плане теперь просто бессмысленно. Римма Федоровна Казакова однажды обратилась к Путину с просьбой поддерживать писателей, на что он сказал — вы мне надоели, вы все время ссоритесь друг с другом. Действительно, писатели и писательские организации тоже на сегодняшний день полностью себя дискредитировали. Формально они существуют, но их деятельность скорее негативная, чем позитивная.

Может быть, издательский мир просто кончается сам по себе. Может быть, на его обломках возникнет какой-то новый. Я хожу в магазины, вижу, что есть издательства, которые выпускают прекрасные серии, причем это в основном не беллетристика, а нон-фикшн, документальная литература. Такие книги действительно востребованы, но они выходят тиражом около тысячи экземпляров. А если учесть, что в Москве двадцать миллионов, то получается, что любители книг составляют просто какое-то тайное общество.

«Горький», 21 ноября 2016 года

Воспоминания

Юрий Мамлеев

Часть первая. На Родине

«Шатуны»

⟨…⟩ Тем временем, ещё до знакомства с Гейдаром Джемалем я, дабы «замкнуть» эзотерический круг Южинского, встретился ещё с рядом интересных людей. Одна из таких встреч была с небезызвестным Эдуардом Лимоновым. Он прибыл из провинции и словно какой-то силой сразу был вброшен в неконформистский мир и безусловно признан всеми, кто слышал его стихи. Поэт он был, действительно, изумительный. Ему очень помог Генрих Сапгир, который сразу оценил его стихи и понял, что это настоящая поэзия. После этого Эдуард Лимонов стал автоматически вхож в различные «салоны» и прославился в неконформистском мире.

Я с Эдиком познакомился на одном из чтений; я там читал какие-то свои рассказы. Он произвёл на меня весьма достойное впечатление. Тогда он был молод, эстетски продвинут, и несмотря на то, что приехал из провинции, походил на закоренелого жителя столицы. Глядя на него, я думал: «В нашем полку прибыло». В те годы никто и вообразить себе не мог, какая судьба уготована этому человеку, и что такой тонкий, изысканный поэт станет революционером. Но это уже другая история. Пока, в 60-х годах, его в «салонах» считали одним из лучших поэтов нашего времени. И это радовало, потому что не один Губанов царствовал в Москве в смысле поэзии, были и другие.

Другая встреча, которая, по ощущениям и по духу в корне отличалась от встречи с Лимоновым, была с молодым, никому тогда ещё не известным Александром Прохановым. Эта встреча произвела на меня неизгладимое впечатление и даже зародила некоторые духовные сдвиги, которые проявились уже потом, в эмиграции и после неё, по возвращении в Россию.

Встретились мы у него на квартире. Саша тогда был молодым антикоммунистом и просто тонким человеком, чувствующим литературу и уже пишущим; у него была замечательная жена Галина. Атмосфера их жилища была пронизана тонким светом какой-то подлинной, глубинной русскости. Мы пели народные песни, причём не только известные, но также редкие и малоизвестные — Проханов знал их очень много. Вся эта обстановка произвела на меня почти шоковое впечатление, потому чтоу этих людей я почувствовал глубину русской души. Я, конечно, сталкивался с глубинами русской души и в других ситуациях — например, у Достоевского, да и вообще, это проявлялось у многих людей, которых я встречал, но сейчас открылась какая-то иная сторона — атмосфера Прохановского дома была пронизана не просто тоской, а великой тоской и каким-то метафизическим движением. Меня это просто захватывало, и как-то концептуально подходить ко всему этому, к этим народным песням, было нелепо; они были настолько иррациональны, настолько захватывали душу, что этого было достаточно, чтобы ничего о них не говорить, а просто их ощущать, ощущать их глубины и позволять им входить в душу как часть Великой и Тайной России.

Сам Александр мне очень понравился, и единственное его сходство с Лимоновым было в непредсказуемости судеб — я и подумать не мог, что этот настолько глубоко чувствующий Россию человек станет потом одним из известнейших русских писателей с политическим уклоном.

⟨…⟩

Отъезд

⟨…⟩ И вот настало время улетать. Шла осень 1974 года. Наш «улёт» непосредственно совпал с «улётом» Эдика Лимонова — вместе с ним и с его женой, прекрасной Еленой, мы вылетели в Вену. Вместе с нами летел друг Лимонова Вагрич Бахчанян, который раньше работал в «Литературной газете». Тоже с женой. И отъезд был символичен в каком плане: Бахчанян вылетел сначала, а Лимонов и мы, по-моему, попозже. Бахчанян попросил нас привезти ему в Америку своего любимого кота, которого он оставил в Москве. И в самый последний момент, в день отлёта, когда надо было буквально лететь на машине в аэропорт, кот потерялся, его искали, искали, неудобно было прилетать без кота, потому что Бахчанян — друг Лимонова и вообще хороший человек, и можно было не попасть в аэропорт… Суета страшная… Всё уже было готово… И вдруг, в последнюю минуту, кот важно вышел из шкафа. Прятался в шкафу — и вдруг вышел. Кота, таким образом, взяли, и он полетел в Америку.

Лимонов тоже решился на отъезд со своей Леночкой, причины у него были, в общем, те же самые, публикация его поэзии и социальная реализация его как поэта невозможны были в Советском Союзе, хотя он ни о какой политике тогда не писал, у него были прекрасные стихи… Ну и что делать, он тоже летел вместе с нами, и мы вместе попали в Вену. Маша тогда дружила с Леной, да и у нас с Лимоновым были дружеские отношения. Начиналась новая жизнь.

Часть вторая. Эмиграция

Вена

⟨…⟩ Почти одновременно с нами в Вену прилетел Эдик Лимонов вместе со своей очаровательной Леночкой. Мы дружили, но проживали в разных гостиницах. Лимонов тогда был ещё поэтом — то есть о какой-то революционной борьбе пока речи не шло. Леночка его дружила с Машей, они прекрасно общались и ходили вместе по магазинам. Мы с Лимоновым сидели по кафешкам, пили австрийское пиво с венскими сосисками и тоже прекрасно общались. В общем, жизнь была многослойная.

Но с Лимоновым, к сожалению, пришлось временно расставаться, потому что они с Леночкой полетели в Америку через Рим. Надо сказать, что все мы провели в Вене почти полгода, и пока тянулось оформление, туда-сюда, как говорится, наши пути немного разошлись — чета Лимоновых отправилась в Рим, чтобы оттуда лететь в Америку, литературовед Чертков принял решение остаться в Вене, потому что Венский университет пригласил его на должность преподавателя русской литературы. Он решил не испытывать судьбу и остаться в тихой гавани Вены, вне мировых бурь и истерии мира сего, охватившей весь ХХ век. Кажется, он нашёл своё место. ⟨…⟩

Америка

⟨…⟩ Хоть и нудно, но скоро прошли эти девять часов, и наш самолёт приземлился в Соединённых Штатах Америки. Лимонов прибыл туда, в Нью-Йорк, почти в одно время с нами. Кроме нас с Машей и Лимонова, в Америке оказался также замечательный поэт Генрих Худяков, который был лично знаком с Пастернаком. Пастернак одобрил и благословил его талант, но советский идеологический идиотизм мешал ему публиковать свои отнюдь не политические стихи. Худяков оказался в эмиграции совершенным отшельником. Он всегда был один.

Кроме того, в нашей компании диссидентов был упомянутый Вагрич Бахчанян, остроумный журналист и бывший сотрудник «Литературной газеты», с женой, и ещё куда-то в сторону, в Вашингтон, занесло писателя Аркадия Ровнера, тоже с супругой. Все мы попали «под крышу» Толстовского фонда, который должен был содержать нас, пока мы не найдём работу, и которым в то время заведовала Александра Толстая, дочь великого гения.

Мы, диссиденты, конечно, объединились, потому что знали друг друга до эмиграции; я имею в виду Лимонова, Бахчаняна, Худякова, Леночку, которая была неплохой поэтессой. Нас с Машей, как и всех, разместили в гостинице. Мы сразу решили прогуляться, познакомиться с городом.

⟨…⟩

Итак, началась наша американская жизнь. Эдик Лимонов довольно активно взялся за нашу литературную реализацию, но проблема была в том, что в Америке о нас никто не слышал, даже о Лимонове, хотя он был более активен. Конечно, профессора славистики знали о нас, но… В общем, мы оказались в мире, который надо было завоёвывать.

Начали мы с того (мы — это я, Лимонов, Леночка, Худяков и Бахчинян), что составили литературную декларацию, что-де мы добровольные изгнанники из Советского Союза по причине отсутствия свободы творчества, после чего разослали по американским издательствам свои произведения. Это был очень сложный процесс.

⟨…⟩

На что нам нужно было обратить внимание? На возможность разослать по университетам свои резюме — обычный ход для получения работы. Мы с Эдиком Лимоновым имели возможность работать в университетах по своему статусу. Резюме мы разослали огромное количество. Теперь оставалось ждать. И тут подвернулись облегчающие моменты. Пришло письмо из Австрии от Федермана, в котором он писал, обращаясь к американскому ПЕНклубу, что Мамлеев — очень талантливый писатель из России и что его уже перевели на немецкий язык… Это письмо было мощной рекомендацией, поскольку Федерман был известным и уважаемым в литературных кругах Запада человеком. Американский ПЕН-клуб принял меня. У Эдика такой рекомендации не было, учитывая, что перевод стихов — дело почти невозможное. Таким образом, мы пошли разными путями: я — через ПЕН-клуб и университеты, а Эдик — сразу к Иосифу Бродскому.

Бродский в то время уже пользовался известностью в литературных кругах. Как мне рассказал Эдик, он дал Бродскому прочесть томик своих стихов «Русское». Разумеется, тот оценил эту поэзию высоко; почему-то в ней ему увиделась школа Хлебникова. И, как мне дальше рассказал Лимонов, Иосиф с горечью произнёс:

— Не могу понять, что ты делаешь здесь с такими стихами? Здесь поэзия — хобби.

Последнее замечание, правда, сделал уже не Бродский, а один американский поэт, который работал в Корнельском университете.

Сам я встречался с Бродским раза два, не больше, и оба раза в пределах университета. Первая встреча была поэтической, дружеской и приятной. Под конец я направил беседу в русло метафизики, Индии и прочего. Бродский довольно резко сказал, что в таких делах не сечёт. На второй встрече помимо нас с Бродским присутствовал ещё профессор Корнельского университета, тоже эмигрант, мрачный, но приятный человек. Помню, Иосиф сказал, что его самым любимым поэтом всегда была Цветаева. Он выделял её из классиков ХХ века и очень высоко ценил её творчество.

Что касается Эдика, то Бродский, разумеется, обещал помочь ему и сдержал слово. Была только одна возможность опубликовать поэзию — в издательстве «Ардис», которое возглавлял профессор Карл Проффер. Книга была напечатана, но большого успеха Эдику это не дало. Ну, да, хорошие стихи, ну, да, прочли русские, прочли профессора, но в антипоэтическое время второй половины двадцатого столетия пытаться осуществить какой-то прорыв путём поэзии — полное безумие. Книга вышла; это сделало её автору имя в среде русской эмиграции, его стали приглашать на конференции, но социально это ничего ему не дало. ⟨…⟩

Франция

⟨…⟩ Как я сказал, сначала всё шло нормально. Мы хорошо общались, потому что Коля [Боков] был далёк от политики и изъяснялся лёгким и авангардным языком. У него появился свой тоненький, но весьма любопытный журнал «Ковчег», и как раз в это же время вдруг произошло то, что должно было произойти — Лимонов завершил знаменитый роман «Это я, Эдичка», который произвёл фурор в эмиграции. Лимонов хотел издать свою книгу на английском, но тщетно — он посылал роман в десятки издательств, и везде отказывали, причём без всяких объяснений. Пару раз только ответили, что-де «роман слишком антиамериканский». Во Франции же книгу опубликовали; нашлась замечательная переводчица — молодая женщина с очень интересной судьбой (она преподавала в одном российском университете), которая блестяще перевела роман на французский. Она, кстати, была знакома и с моими рассказами, правда, до «Шатунов» дело не дошло. По поводу рассказов же она отметила, что от них можно либо повеситься, либо вознестись на небо. Я на это сказал, что лучше вознестись, а уж повеситься — это великий грех. Она рассмеялась.

В общем, эта переводчица сделала роман Лимонова известным. В среде русской эмиграции на эту книгу были самые разные отклики, в том числе и возмущённые. Возмущались якобы просоветской направленностью (некоторые докатывались и до такого), хотя ничем просоветским там и не пахло. Иные говорили об антиамериканизме, чего тоже не было. В романе было реальное, фактическое описание того, что происходило, причём многое из описанного происходило на наших с Машей глазах. Маша ещё в Америке защищала Эдика от идиотских нападок.

Коля же Боков решился на очень смелый шаг — он взялся печатать этот роман на русском языке в своём журнале. Если не ошибаюсь, это, собственно, и была первая публикация «Это я, Эдичка» на русском, а потом уже последовала книга. Нам роман, конечно, понравился, потому что он был, прежде всего, написан искренне, а искренность для такого романа — самое важное. Но дело в том, что Коля допустил ряд ошибок, а ведь эмигрантская жизнь в социальном плане очень сложна — противоречия, интриги… Я не помню, что там в точности произошло, но в итоге он лишился своего журнала и оказался не у дел. ⟨…⟩

Юрий Мамлеев «Воспоминания»
// Москва: Издательская группа «Традиция», 2017,
твёрдый переплёт, 296 стр., иллюстрации,
тираж: 1.000 экз.,
ISBN: 978-5-9909614-2-5,
размеры: 216⨉155⨉24 мм

Промельк Беллы. Романтическая хроника

Борис Мессерер

⟨…⟩

Владимир Максимов. «Континент»

⟨…⟩ Как-то раз, в 1992 году, Володя позвонил мне и с некоторой торжественностью пригласил на премьеру своей пьесы «Кто боится Рэя Бредбери?» в Театре им. Маяковского. Затем он пригласил меня на премьеру другой своей пьесы — «За бугром» в Театр им. Гоголя. Когда мы встретились у театра, Володя стал мне объяснять, что в этой пьесе он использовал несколько фраз из романа Лимонова «Это я — Эдичка» как коллажный элемент, который должен обострить характер действия. Лимонов в пьесе упоминался под фамилией Ананасов. Во второй ряд нас торжественно усаживал сам главный режиссёр Сергей Яшин. Я был хорошо знаком с коллективом этого театра, потому что оформлял там два спектакля. По ходу пьесы Володя шептал мне, указывая места, в которых были использованы цитаты из Лимонова. Но в какой-то момент он помрачнел и перестал комментировать, а я продолжал угадывать всё новые и новые фразы. Вдруг Володя вскочил и демонстративно покинул зал, ничего мне не сказав.

В конце представления, которое имело успех, актёры стали выходить на поклоны, и все смотрели туда, где сидели мы с Максимовым. Но его не было. Я смущённо встречал их взгляды и аплодировал. Меня провели в ложу дирекции, где сидели актёры и Яшин и куда с опозданием пришёл Максимов. Он был разъярён: лимоновские тексты заняли слишком много места, он не давал разрешения так искажать пьесу. Яшин извинялся: он лишь хотел сделать спектакль более острым. Нам предложили выпить, но Максимов резко отказался, и мы ушли в ресторан Дома кино, где улучшили себе настроение. ⟨…⟩

В Америке

Наше путешествие за океаном началось с Нью-Йорка. В аэропорту нас встречали друзья — Гаррисон Солсбери, сделавший всё для нашего приезда в Штаты, славистка Светлана Харрис (Клюге), ставшая впоследствии нашим ближайшим другом, и Альберт Тодд, американский профессор-славист, преподававший в Квинс Колледже, который был инициатором приглашения и переводчиком на выступлении Беллы.

Прямо из аэропорта мы приехали в дом друга Светланы Питера Спрэга в самом центре города, в пятистах метрах от Центрального парка со стороны Ист-Ривер. Хозяина дома не было, он находился в деловой поездке в Детройте и приветствовал нас по телефону.

Всеми делами в доме управляла молодая женщина Юлия. Слово «housekeeper» было тогда нам незнакомо, но, начиная с той поры, стало незаменимым для обозначения этого столь необходимого рода деятельности. Юлии было тогда двадцать восемь лет. Своим призванием она считала исполнение индийских танцев. Иногда она проделывала это на столе — с грацией и соблюдением законов жанра. ⟨…⟩

Эдуард Лимонов

На вечере было много славистов из Колумбийского университета. Пришёл и Эдуард Лимонов, с которым я был дружен ещё в Москве в 1970-е. В те далёкие годы Лимонов, приехавший в Москву из Харькова, носил фамилию Савенко, старался прижиться в чужом ему городе. Зарабатывал пошивом брюк. Заказать брюки у Лимонова стоило двести рублей, это было недёшево. В то время он писал авангардные стихи. Молодой человек страшно комплексовал, отказывался читать их вслух, но для меня его одарённость была очевидной. Я встречался с ним в мастерской художника и барда Евгения Бачурина, где Лимонов жил. В то время он был влюблён в Елену Козлову, жену модного художника-графика Виктора Щапова.

Настоящая фамилия Виктора была Шерешевский: он сменил её на фамилию своей первой жены из конъюнктурных соображений, диктуемых временем. Будучи маленького роста, Виктор носил очень длинные пиджаки, узкие брюки и ботинки на высокой платформе из микропорки — настоящий пижон. Каждый день в Архитектурном институте, где он учился на курс старше меня, мы видели его в новой крахмальной рубашке с белоснежными манжетами, заколотыми золотыми запонками, и в неимоверной расцветки галстуке с изображением обнажённой женщины в бокале. Этот удивительный тип оставался неуязвим для травли со стороны бдительных комсомольцев: сталинский стипендиат, он по всем предметам имел пятёрки, а проекты подавал в исключительно эффектном графическом исполнении. После окончания института Щапов стал знаменитым художником-плакатистом, зарабатывал огромные деньги и жил на широкую ногу, снимая квартиры в центре Москвы, пока не переселился в роскошные двухэтажные апартаменты на Малой Грузинской, в доме, где жил Высоцкий. И вот женой этого человека была прелестная Лена Козлова, впоследствии ставшая женой Лимонова и героиней его романа «Это я — Эдичка».

В те годы в Нью-Йорке Лимонов старался держаться как можно ближе к Бродскому, и Иосиф величественно допускал его к своей персоне.

Встречи с Иосифом Бродским в Нью-Йорке

Возвращаюсь к первому выступлению Беллы. На вечер пришли Миша Барышников, Иосиф Бродский и Милош Форман. Звучал ее голос, лилась русская речь, люди плакали.

После выступления и поздравлений друзей и поклонников возникло минутное замешательство — как продолжить встречу? И в этот момент Юлия сделала исключительно широкий жест, сказав: «А теперь я всех приглашаю в наш дом — к Питеру Спрэгу». И очень большая по американским понятиям компания отправилась к нам. В доме хранились огромные запасы вина, была прекрасная закуска, так что проблем не возникало. После выступления Беллы царило какое-то радостное возбуждение, и торжество было продолжено.

Бродский был чрезвычайно взволнован чтением Беллы. Большинство стихотворений были ему незнакомы. Пока мы общались с Иосифом, Лимонов проявлял очевидный интерес к индийским танцам в исполнении Юлии.

⟨…⟩

Наконец состоялась встреча с Питером Спрэгом, который вернулся домой. Мы познакомились, и он рассказал, с каким интересом, находясь в Детройте, прочитал в «Таймсе» статью о своих гостях. Он пригласил нас в ресторан. И тут уже мне пришлось удивляться. Я не представлял себе многообразия деятельности Питера. В разговоре выяснилось, что он питает подлинную страсть к автомобилям. Он купил известную во всём мире, но пришедшую в упадок фирму «Аston Martin» и на основе её бренда разработал собственную новую модель — «Lagonda». Мы были изумлены и спросили, где расположен автомобильный завод. Питер рассмеялся и сказал, что никакого завода не существует, а есть небольшая автомобильная мастерская в Лос-Анджелесе, где собирают эти машины из отдельных блоков, которые поставляют разные фирмы. Я спросил, а сколько же автомобилей он производит? Ответ был поразительный — около двухсот машин в год. Питер невозмутимо пояснил:

— А сколько карет выпускал в год каретный мастер? Но он же как-то жил… И я что-то в этом роде.

Я продолжал спрашивать:

— Сколько же при таком крошечном количестве стоит автомобиль?

Он спокойно ответил:

— Он стоит семьдесят пять тысяч долларов.

Это была по тем временам громадная сумма.

— И кто же купит эту машину?

— Мы делаем машины на заказ для очень богатых людей, ну, например, для арабских шейхов.

С Питером Спрэгом мы подружились.

Белла — почетный член академии

После короткого времени, проведенного в университетском раю, нужно было лететь в Нью-Йорк. Мы вылетели 17 мая и снова остановились у Питера Спрэга. С некоторым удивлением я открыл для себя, что в доме существуют уже два housekeeper: Юлия и Лимонов. ⟨…⟩

Защитили Александра Блока

⟨…⟩ По окончании сессии мы вылетели в Нью-Йорк и снова остановились у Питера Спрэга. На этот раз в качестве housekeeper Лимонов оказался один. ⟨…⟩

Борис Мессерер
«Промельк Беллы. Романтическая хроника»
/ cерия: «Великие шестидесятники»
// Москва: «АСТ» («Редакция Елены Шубиной»), 2017,
твёрдый переплёт, 848 стр., иллюстрации,
ISBN: 978-5-17-100324-1,
размеры: 243⨉177⨉46 мм

Андрей Балканский привёз в Новгород книгу о Лимонове

Вадим Бериашвили

Вчера, 11 июня, в зале Лектория в рамках межрегиональной книжной ярмарки состоялась презентация книги «Эдуард Лимонов».

Андрей Балканский (Дмитриев), 37-летний историк, журналист и политик, рассказал новгородцам о создании книги и её содержании. Он поведал, что произведение отличается от бестселлера французского автора Эмманюэля Каррера, романизированной биографии Лимонова.

По словам автора, после долгих размышлений он пришёл к тому, что эта книга должна состоять из его собственных воспоминаний. Балканский признался, что во многом это политическая история Эдуарда Лимонова, взятая через призму его автобиографии за последние 20 лет.

Рассказывая про содержание произведения, Андрей Балканский упомянул про три больших плана в книге: судьба Лимонова, собственная биография и история Национал-большевистской партии (деятельность организации запрещена на территории Российской Федерации), интервью с её лидером. В пяти больших интервью описаны интересные случаи из его детства и молодости, жизни за границей. Например, Балканский рассказал, что в одном из интервью Эдуард Вениаминович поделился историей о составлении заговора в десятилетнем возрасте против Хрущёва.

Также Дмитриев поделился тем, что он имеет связь с Новгородом. В частности, он бывал в городе ещё в конце прошлого века школьником, когда ездил на раскопки на Перынский скит. Примерно в то же время он читал произведения Дмитрия Балашова — «Господин Великий Новгород» и «Марфа-посадница».

В конце презентации новгородцы задали вопросы. На один из них о псевдониме Дмитриев сказал, что его происхождение связано с Балканской улицей в Санкт-Петербурге, где он родился и жил.

«53 новости», 12 июня 2017 года

«За доблестный труд»

Владимир Алейников

⟨…⟩

И тут меня вновь осенило.

Я сказал Диме Савицкому:

— Давай напечатаем Лимонова. Я серьёзно говорю. Сам посуди — живёт человек в Москве на полулегальном положении. Шитьём брюк подрабатывает. Стихи пишет — но их не печатают, и не будут печатать, сам понимаешь. Но мы Лимонова — напечатаем. И мы будем — первыми, кто его напечатает.

— Интересно!— Дима заинтересованно слушал меня.— Говори!

— Я уверен,— продолжил я свои рассуждения,— что Эдик сумеет писать стихи для детей. Дар у него такой. Нечто детское в нём есть, игровое, согласись. Наверняка он никогда для детей не писал. Но наверняка же и сумеет это сделать. Вот ты представь: пишет Эдик эти стихи, и приносит их нам. А мы публикуем их в газете. И вскоре вся Москва читает напечатанные лимоновские стихи. Я уверен, что он хорошо напишет их.

— Давай звонить Эду!— загорелся Савицкий.

Я позвонил Лимонову. Вкратце объяснил ему, что от него требуется.

Эдик секунду помедлил. Потом решительно сказал:

— Идёт! Сажусь писать.

Нам оставалось — только ждать.

Лимонов времени зря не терял. Не откладывая дела в долгий ящик, он сразу же сел за работу. И на удивление быстро с заданием справился.

За один присест, набело, написал он ровно столько стихотворений для детей, чтобы заполнить полосу. Строк триста, наверное. И на следующий день принёс перепечатанные им на чешской машинке «Консул» тексты.

Называлось это — стихи для детей.

Мне они понравились. В них было то лимоновское, полунаивное, полуребяческое, полуабсурдное, полужитейское, что являлось отличительной чертой тогдашних его писаний.

Кроме того, стихи получились задорные, весёлые, игровые, с прибаутками, с восклицаниями, с междометиями, со скачкой на деревянной лошадке неведомо куда — и с прочим лёгким бредом, который придавал текстам Эдика странное обаяние.

Кричевский прочитал стихи и вначале хмыкнул, а потом крякнул, а после этого присвистнул и улыбнулся.

— Годится!— сказал он.— Пойдёт в номер.

Савицкий прочитал стихи и восхитился:

— Ну, Эд! Выдал ты тексты!

Пышноволосый, круглолицый, в очках, в хорошо сшитых им же брюках с аккуратно отглаженной стрелкой, вроде бы скромный, но с бесом в ребре, Эдик Лимонов сидел в редакции и радовался жизни, радовался некоторым изменениям в писательской своей судьбе:

— Надо же! Меня, Лимонова,— печатать собираются! В Харькове узнают — не поверят. А всё так и есть. Вот я, Лимонов, сижу в советской редакции. И вижу, что меня хотят издавать. Ну не чудеса ли это? Глядишь, стану печатающимся поэтом. И моя супруга, Анька, Анна Моисеевна Рубинштейн, уже не будет называть меня «молодым негодяем»! Надо выпить за такое дело!

— Пить будем потом!— сказал навидавшийся в жизни всякого, начиная с армейской службы и продолжая выразительным перечнем его работ, исключительно с целью заработать на хлеб насущный, из которых одну всего-навсего вспоминал он порою с симпатией — работу осветителем в знаменитом театре «Современник», да и там приходилось ему отрываться от дела частенько, чтобы прямо с репетиции сбегать в магазин за очередной бутылкой водки для Олега Ефремова,— остальные же были так себе, пребыванием Бог знает где, тратой времени, часто бессмысленной, включая, хоть это и не работа, а учёба, и Литинститут, где он зачем-то учился, но чему — он и сам не знал, да и заработки в газете были крохами, так, перебиться,— и на том спасибо, конечно,— да хотелось бы всё-таки большего, но чего впереди ожидать, как не именно крох, здесь, в совдепии, где подумаешь поневоле, не махнуть ли, послав подальше неуступчивое отечество, с ностальгией всей, за кордон,— сказал, как отрезал решительно в любой ситуации трезво и в корень глядевший на вещи, бородой сурово тряхнув, строгий ментор Дима Савицкий.— Вот когда выйдут твои стихи, когда увидим мы, что они напечатаны,— тогда и выпьем!

— И то верно!— согласился Лимонов.— Подождём, что из этой затеи получится.

И лимоновские стихи для детей — вышли в свет!

В следующее же воскресенье.

Целая полоса была для них отведена.

Кажется, Дима сочинил ещё и небольшую врезку — о том, кто такой Лимонов.

И рисунки, заставочки весёлые, в стиле иллюстраций к детским книжкам, были на полосе.

Одним словом — событие.

В понедельник в редакцию пришёл радостный Лимонов. Мы вручили ему столько газет, сколько унесёт,— груду. Эдик прикинул, сколько дотащит,— и потребовал ещё — на подарки знакомым.

Дали ему штук сто газет и на подарки.

Обременённый тюком с газетами, Эдик Лимонов, отныне автор самой крупной в Москве многотиражки, издаваемой большим тиражом и даже продающейся в газетных киосках, вышел из редакции на Бутырский вал.

Это была первая его публикация.

Самая первая. И самая неожиданная.

И, конечно, было ему всё это очень приятно.

Перво-наперво он незамедлительно отправил номер газеты со своими стихами родителям, в Харьков. Пусть старики знают, что непутёвый сын их уже печатается!

Потом ходил по Москве с заполненной газетами сумкой — и как бы между прочим дарил, экземпляр за экземпляром, украшенную его стихами газету многочисленным своим знакомым.

И, кто его знает,— может быть, именно тогда зародилась в его изобретательном, с сумасшедшинкой, с любовью к риску, творческом мозгу идея когда-нибудь издавать собственную газету?

Что и воплотилось нынче — в «Лимонку».

Национальный герой был в ту пору на гребне своей популярности.

Его везде привечали.

Всем, никому не отказывая, шил он отличные брюки — и все ему охотно за них платили, поскольку шил он брюки со вкусом.

Всем, куда только его ни звали, читал он свои стихи. Его акции поднялись: человек издаётся!..

Художник Миша Гробман, считавший почему-то, что это именно он открыл Лимонова, ходил по гостям, держа всегда наготове газету с лимоновской публикацией,— и прямо с порога начинал читать оторопевшим людям задорные, чёрным по белому напечатанные, занимающие целую полосу, Эдиковы тексты, заводные, с явным, хоть и несколько харьковского, провинциального толка, но всё же французистым, авангардным, очевидным дадаизмом.

Жена Лимонова, Аня Рубинштейн, очень полная, с невероятно красивой головкой, приходя куда-нибудь и попивая кофеёк, а заодно жуя предложенный хозяевами бутерброд, а потом, незаметно как-то, и ещё один, и ещё, поскольку поесть она любила, скромно поднимала на присутствующих сияющие глаза и с гордостью говорила:

— Эд уже печатается!..

В общем, поспособствовал я укреплению лимоновской известности в белокаменной и за её пределами.

Но как же мне было не поддержать друга?

Как было хоть в чём-то ему реально не помочь?

Всё я делал, как и всегда, искренне, от души, с самыми добрыми намерениями.

⟨…⟩

альманах «45-я параллель», №27(411), 21 сентября 2017 года

Портной и блатной.
Он шел против власти, совращал школьниц и сидел в тюрьме.
Но всегда был на стиле

Михаил Лодыговский

Эдуарду Лимонову исполнилось 75. Кто-то сегодня восхвалит вечного оппозиционера, писателя-скандалиста, радикала и неформала. Кто-то подвергнет его дежурному поруганию — за то же самое. Кто-то и вовсе сделает вид, что нет никакого Лимонова, а есть только ранее судимый за незаконное хранение оружия гражданин Савенко Э.В., уроженец г. Дзержинска Горьковской обл. Однако он есть. В истории русской литературы Лимонов уже занял собственное, не очень, впрочем, уютное место. «Лента.ру» решила отметить юбилей Эдички и рассказать о его пути в более материальном мире — мире модной одежды и заботы об имидже.

Стиляга не из Москвы

Называть Лимонова корявым штампом из дамского глянца — «иконой стиля» — было бы, наверно, неправильно. К тому же, если кто и молится на него, то вовсе не за элегантность. Вероятно, можно ограничиться простым определением «стильный». Хотя стильных литераторов в России хватало всегда, и даже в самые беспросветные времена, чему свидетельством фотографии Алексея Николаевича Толстого сталинских времен. А уж во времена либеральные, когда двери в окружающий мир чуть-чуть приоткрылись,— тем более. В стране, лишенной поп-культуры, роль поп-звезд взяли на себя «работники пера»: от международных плейбоев Вознесенского и Евтушенко до безымянных для широкой публики секретарей Союза писателей в привезенных из командировок в страны народной демократии замшевых пиджаках и джинсах Montana.

Впрочем, Лимонов никогда не входил в плеяду «совписов». Из СССР он уехал в 1974 году нищим полудиссидентом, абсолютным, по советским меркам, неудачником, перевалившим на четвертый десяток. И все же, если судить по сохранившимся фото, и в Москве, и до того, в Харькове, Эдуард Савенко, непризнанный поэт, пионер андеграунда и самопровозглашенный «национальный герой» являл собой образец стиля. Пусть несколько провинциального — что делать, «такая была жизнь»,— но весьма самобытного и, в хорошем смысле, одиозного. Не будем забывать, что и сам герой неплохо шил, имел соответствующие навыки, зарабатывал пошивом джинсов. «Брюк за мою жизнь сшил я тысячи»,— признавался Эдичка не без кокетства в «Дневнике неудачника».

Умение шить наверняка пригодилось ему и в тюрьме, куда он попал почти 60-летним, в 2001 году. Попал, разумеется, за «политику» — среди обвинений фигурировало и создание незаконных вооруженных формирований (впоследствии, впрочем, снятое — остаток срока после приговора Лимонов отбывал лишь за незаконное хранение оружия). И даже в зале суда, заключенный в клетку, словно опаснейший бандит, порядком постаревший за месяцы в Лефортово «молодой негодяй» выглядел на диво элегантно — даже там он сумел каким-то образом показать собственный стиль. Умение, судя по судебным эпизодам других российских оппозиционеров, мало кому здесь подвластное.

Дела гардеробные

В творчестве Лимонова одежда и обувь занимают немалое место. В своем самом известном романе «Это я — Эдичка» он трижды, любовно и с подробностями, поминает свои «разноцветные итальянские сапоги», «красивейшие сапоги на высоком каблуке, сапоги из трех цветов кожи». Описание собственного (и — в меньшей мере — чужого) гардероба вообще составляет в лимоновском каноне (а почему, собственно, нет? «У нас была великая эпоха» проходили одно время даже в российских школах) значительное место. «Потом долго думал, в чем идти — наконец, оделся очень странно, в рваные синие французские джинсы и прекрасный новый итальянский джинсовый пиджак, одел желтую итальянскую рубашку, жилет, разноцветные итальянские сапоги, шею обмотал черным платком»,— описывал свои гардеробные терзания все тот же Эдичка, литературное отражение реального Лимонова конца 1970-х.

Забавно и странно, но другим большим русским писателем ХХ столетия, столь же трепетно относившимся к описанию гардероба своих героев, был Марк Алданов — и в писательском, и в нравственном, и в политическом своем облике человек абсолютно противоположный Лимонову (и, скорее всего, крайне последним нелюбимый по всем перечисленным причинам). Но так же, как Лимонов с фотографической точностью живописует одеяния своего персонажа (то бишь, в большинстве случаев себя самого), так и Алданов тщательно описывал мельчайшие детали туалета действующих лиц своих исторических романов (за что, заметим в скобках, полстолетия после смерти отечественные литературоведы обвиняют его в «мещанстве»).

Сравните приведенный выше пассаж из «Эдички», к примеру, с этим отрывком из «Чертова моста»: «Штааль не мог не заметить, как нарядно был одет его гость. Под шубой-винчурой туруханского волка у него оказался зеленый, шитый золотом и шелками камзол, гроденаплевые панталоны, застегнутые ниже колен серебряными пряжками, и полосатые — не вдоль, а поперек, колечками,— шелковые чулки. В руках он держал белую муфту — «маньку». Все это было очень модно и тщательно обдумано».

Франт и антипанк

Но консерватор Алданов все же обдумывал наряды за своих персонажей в зависимости от эпохи и социального круга — чтобы точнее и плотнее внедрить их в ткань времени. Революционеру Лимонову же приходилось и приходится ориентироваться только на себя и собственный вкус — ведь главным (да что там, по сути единственным) героем его книг всегда оставался он сам. При этом чувство стиля не изменяло ему практически никогда — с единственной поправкой на неистребимую тягу к парадоксальной в его случае тяге к чистой, выглаженной буржуазной красоте, принесенной, наверно, еще из нищей харьковской юности.

Именно поэтому мимо него прошла эстетика панка; поэтому же всю жизнь его очаровывала эстетика военной формы. «Появись сегодня галифе и кителя в магазине у Ле Халля, они были бы раскуплены в любом количестве за неповторимую оригинальность стиля»,— ностальгировал Лимонов в «У нас была прекрасная эпоха» (и, кстати, абсолютно точно предугадал моду на стиль «милитари»). На одной из фотографий нью-йоркского периода Лимонов стоит на крыше небоскреба, одетый в белые клеша, узкий пиджак, расстегнутую до пупа рубаху и сапоги на каблуке — видимо, те самые. Прическа под Джима Моррисона; взгляд в никуда — «Лихорадка субботнего вечера», помноженная на романтику харьковских подворотен.

Впрочем, уже в начале 1980-х в Париже всплыл совершенно другой Лимонов — богемный пост-панковский интеллигент в очках в массивной оправе, с бритыми висками, чем-то неуловимо похожий на молодого Дэвида Линча. И, наконец, в начале 1990-х в Москву вернулся тот Лимонов, каким мы его знаем до сих пор: подтянутый седой красавец с бородкой под Троцкого, в неизменной куртке военного образца (иногда, впрочем, он изменял ей с рокерской косухой). Солдат революции, враг истеблишмента, вечный борец. И эта одежда — как и любая прежняя — сливается в единое целое с его образом — и литературным, и политическим, и жизненным. Потому что, как заявлял еще четыре десятка лет назад он сам, «одежда любой фирмы, которую одевает Лимонов, становится одеждой национального героя».

Наверно, и успех у женщин — от фотомоделей Елены Щаповой де Карли и Натальи Медведевой до 16-летней девчонки Анастасии, без ума влюбившейся в годящегося ей в деды Лимонова в Москве конца 1990-х — тоже связан именно с умением вечного подростка Савенко выделяться на сером фоне будней, даже без помощи той самой «фирмы» (ударение, очевидно, на последний слог). «Я взял ее за ручку, и мы пошли. Я в лоховском тулупчике из пропитанного серого брезента. С бородкой, косящий под провинциального дедушку, и она, косящая под внучку»,— писал он о той скандальной связи в «Книге Воды».

Таким, вероятно, он навсегда и останется в памяти своих почитателей. Хотя в последние годы революционность Лимонова несколько сошла на нет: трудно заподозрить в противостоянии истеблишменту постоянного колумниста благонамеренного Russia Today. Но для читателей его книг Эдичка навсегда другой — молодой, нахальный стиляга в расклешенных белых джинсах, наполовину боец с баррикад, наполовину — беспечный танцор диско.

«Лента.ru», 22 февраля 2018 года

Познер — Лимонов:
интервью «в стол»?

Наблюдатель • Константин Баканов

Владимир Познер взбодрил информационное пространство сообщением о том, что выпуск его авторской программы с Эдуардом Лимоновым снят с телеэфира «в последний момент» без объяснения причин. На «Первом канале» сослались на необходимость перекроить сетку вещания из-за чемпионата мира по футболу («Первый», в отличие от «России 1», показывает его очень активно). Вечерние сериалы сместились в ночь, а ночными изюминками пришлось пожертвовать. Подчеркнули, что ни с какими другими причинами это не связано.

Между тем Эдуард Лимонов, хоть и стал ближе к власти после крымских событий, вряд ли относится к таким уж желательным персонам на гос. ТВ. Поэтому и «нефутбольные» причины вполне возможны. Господин Познер в своё время рассказывал мне о том, как хотел позвать в программу Навального и как не давали ему на это добро. По большому счёту дело тут даже не в истинных причинах, а в недоверии к системе госцензуры и госконтроля. Что бы ни сказали на «Первом», часть аудитории, которая скептически относится к информ-вещанию, всё равно не поверит, что на федеральном телеканале можно спокойно поговорить с Лимоновым или Навальным. И это проблема не скептиков-либералов, ищущих везде козни «кровавого режима». Это проблема простого факта наличия цензуры. Меньше цензуры — меньше подозрений.

С г-ном Навальным, фамилия которого, как уже все заметили, исключена из лексикона президента России, происходят и вовсе анекдотические вещи. Экс-тренер футбольного ЦСКА Леонид Слуцкий, обменявшийся в прямом эфире по ходу ЧМ шутками про «навальный футбол» на том же «Первом», неожиданно прервал своё сотрудничество с каналом. И вроде причина веская: уехал тренировать голландский клуб,— а всё равно волей-неволей сомневаешься, зная, что, помимо известных матерных слов, в «ящике» нецензурной считается по меньшей мере одна фамилия.

«Собеседник», №24(1710), 27 июня — 3 июля 2018 года

Лимонов у Дудя

Попали в сети • Надежда Гужева

Писатель и политик Эдуард Лимонов дал интервью независимому журналисту Юрию Дудю.

Сказать, что на этот раз программа «вДудь» вышла неоднозначной, означает просто промолчать. Досталось многим — и Навальному, и Собчак, и Лимонову, и даже немного Дудю. Вообще, всё было бы довольно скучно и утомительно, если бы не вопрос Юрия, заданный в конце 51-й минуты, о порно-сцене с афроамериканцем на нью-йоркской помойке в романе «Это я, Эдичка». Он внезапно сделался центральным, и далее тема афроамериканца пролегала красной нитью через остаток разговора. Как-то некрасиво после него слились оба: Лимонов заявил, что журналист ведёт себя по-хамски и ему следует дать в морду, но не дал.

Дудь тут же попытался перевести разговор на литературные достоинства произведения и силу описания вышеупомянутой сцены, но не вышло. Наверное, следует подождать интервью с Владимиром Сорокиным. Его вот точно есть о чём расспросить.

«Собеседник», №34(1720), 5–11 сентября 2018 года

«Состояние паршивое»:
Эдуард Лимонов серьезно болен

Анастасия Морозова

Эдуард Лимонов рассказал о «паршивом здоровье» и «побеге» из клиники.

Скандально известный оппозиционер и эпатажный писатель Эдуард Лимонов сообщил, что испытывает проблемы со здоровьем и он находится в клинике. Перед тем как отправиться на лечение, писатель успел написать книгу «Азбука» и закончить — «Философию подвига».

Писатель Эдуард Лимонов сообщил своим подписчикам о том, что испытывает проблемы со здоровьем.

«Сообщаю всем заинтересованным лицам, что состояние моего здоровья довольно паршивое. Говорить мне тяжело, жевать пищу затруднительно. Сегодня я сбежал из одной клиники в другую, где у меня друзья. Перед клиниками я успел написать книгу «Азбука» («Император» и другие мнения) и закончить книгу «Философия подвига»»,

— написал литератор на своей странице в фейсбуке.

Эдуард Лимонов — скандально известный оппозиционер и эпатажный писатель-авангардист, организатор регулярных «Маршей несогласных». Он возглавляет незаригистрированную партию «Другая Россия», а также публикует антиправительственные статьи, за что неоднократно привлекался к уголовной ответственности.

Юношество Лимонова было тесно связано с криминальной средой. По его словам, в возрасте 15 лет он начал заниматься разбоем и кражами квартир, но в 20 лет перестал, после смерти близкого друга, расстрелянного за «воровской промысел». Позже Эдуард Вениаминович занялся писательской деятельностью, зарабатывая на жизнь различными малооплачиваемыми работами. Ему пришлось побывать и в роли грузчика, и монтажника, и завальщика шихты.

В 1968 году Лимонов выпустил пять самиздатовских сборников стихов, а также публиковал короткие авангардистские рассказы, что привлекло к нему внимание советских властей. В то время глава КГБ СССР Юрий Андропов называл Лимонова «убежденным антисоветчиком».

В начале 70-х годов писатель был вынужден иммигрировать в США, после отказа быть «секретным сотрудником» органов госбезопасности, за что лишился гражданства страны. В Нью-Йорке деятельностью Лимонова заинтересовалось ФБР, потому что он не прекратил публиковать статьи против буржуазного образа жизни и капитализма.

Лимонов впервые скандально прославился на весь мир после выпуска книги «Это я — Эдичка», в которой жестко критиковал деятельность властей США. Роман имел большой успех и был переведен на 15 языков, за что Эдуарда признали профессиональным писателем. После чего он переехал во Францию и устроился в журнал компартии «Революсьон».

Следующие романы писатель издал в Париже и Нью-Йорке. Еще одна знаменитая книга — «Палач» — вышла в Иерусалиме.

В начале 90-х он смог вернуть советское гражданство, вернулся на родину и развернул широкую политическую деятельность в Москве. Сперва Эдуард Вениаминович вступил в партию ЛДПР Владимира Жириновского, но меньше чем через год вышел из ее рядов.

Лимонов руководил множеством протестных антиправительственных акций в России, в ходе которых известных политиков от Геннадия Зюганова до Анатолия Чубайса забрасывали майонезом, яйцами и помидорами. Эдуард призывал россиян к военному перевороту, террору и революции. В 2000 году «лимоновцами» была проведена акция против кандидата в президенты России Владимира Путина, после чего Национал-большевистскую партию (организация запрещена в России) признали в России экстремисткой, а ее членов начали сажать в тюрьму.

Лидер «нацболов» Эдуард Лимонов, был обвинен в организации преступной вооруженной группировки, за что его приговорили к четырем годам лишения свободы в колонии строго режима. В Бутырской тюрьме Лимонов зарегистрировал свою кандидатуру на выборы депутатов Госдумы РФ, но набрал лишь 6,68% голосов избирателей.

Летом 2018 года Лимонов дал интервью блогеру и журналисту Юрию Дудю — последний, в частности, не смог обойти стороной избитый еще десятилетия назад вопрос об одном из эпизодов романа «Это я — Эдичка», в котором от лица повествователя в деталях описана сцена орального секса с бездомным афроамериканцем. Дудь напрямую спросил, были у Лимонова интимные отношения такого характера.

«Я считаю, что вы ведете себя очень дерзко, глупо и заслуживаете, чтобы вам дали по физиономии, но я этого делать не буду. Я просто хочу вам следующее сказать: все мои книги выходят с подзаголовком «роман». Значит, роман»,

— ответил Лимонов, добавив, что «это не ваше собачье дело».

«Газета.ru», 16 октября 2018 года

О лучших русских книгах XXI века,
встрече с Пелевиным и гениальности Лимонова

Игорь Кириенков

Автор ЖЗЛ Ленина и Гагарина, лауреат «Большой книги»-2017 и один из главных русских критиков рассказывает, за что не любит Набокова и Довлатова, почему отказался писать биографию Пелевина и как встречался с Барнсом, Фраем и Сорокиным.

Первые книги

Ялет до семи ненавидел читать — меня заставляли, чуть ли не силком, тыкали книжкой в харю, как Ваньку Жукова селедкой. Я сломался на «Незнайке» — то ли отец, то ли мать заупрямились и не стали дочитывать вслух какую-то главу до конца. Носовское остроумие уже тогда на меня действовало, как НЛП, мне было невтерпеж, и я принялся сам.

Уже класса с третьего я читал запоем — в школе даже больше, чем когда в «Афише» работал. Особенно летом, это была деревня Гавриловка, в Тамбовской области, там была фантастическая библиотека, и я набирал там книги и начинал их читать прямо на ходу, как Листик, которого Незнайка за это в осла превратил. Я бы даже не заметил, наверно. В той библиотеке было все и сразу, все книги, которые в моем Одинцово были почти недоступны,— от «Графа Монте-Кристо» до «Вниз по волшебной реке» Эдуарда Успенского.

Классе в шестом я случайно наткнулся на толкиеновских «Хранителей», про которых отродясь ничего не слышал — просто начал читать и провалился в эту книгу. Перечитывал, наверное, раз сто. Это единственная книга в жизни, которую я украл из библиотеки,— просто не мог с ней разлучаться надолго, она абсолютно как кольцо сауроновское на меня действовала. Она до сих пор у меня лежит — и вырванная страница в ней, со штампом. Потом, уже классе в 10, я пытался переводить «Хоббита», но сломался на всех этих бесконечных односложных английских глаголах в песнях. «Хоббита» я люблю, но уже поменьше; про то, что есть вообще продолжение — «Две твердыни», «Возвращение короля» — я узнал лет в 16, прочел один раз и больше не перечитывал. «Хранители» — священная книга, а это какая-то беготня, по горам по долам ходят шуба да кафтан, не то совсем.

Книги, которые хочется перечитывать

Сейчас я вообще ничего не перечитываю, а в детстве часто читал одни и те же книги каждый день, буквально каждый, и так годами. Самое сильное психотерапевтическое воздействие на меня оказывали «Том Сойер» и «Незнайка на Луне»: в особенно депрессивные моменты я мог перечитать их два раза за день, с любого абзаца. Мне до сих пор нравится читать вслух кому-нибудь «Незнайку» — как вот у Рубанова герой, который читает вслух начало лимоновского «Эдички», когда ему плохо.

Поразившая книга

Я с детства интересовался всем, что связано с историей, от Геродота до серии «Пламенные революционеры». Странно об этом вспоминать, но в 16 лет на меня дикое впечатление произвело «Красное колесо» Солженицына, которое я тогда прочитал целиком. Я подсел на его эпическую версию развала России, но это недолго продлилось, и сейчас меня от Солженицына воротит, от всех этих проповедей и наставлений, как нам надо избавиться от «азиатского подбрюшья» и молиться на Столыпина-вешателя. Ненависть к Ленину, которой он буквально сочится — тоже не мое, не моя икона. Мне не нравится сам его проект — навязать представление, что советская система была исторической ошибкой. Этот проект сейчас победил, эти идеи доминируют — и это тоже мне не нравится, я всегда болею за «андердогов», за проигрывающих.

Школьная классика

В шестом классе я прочитал «Преступление и наказание» и был помешан на Достоевском, вплоть до коллекционирования книг Игоря Волгина и Людмилы Сараскиной. Потом я перешел в филологический класс 67 школы в Москве: мой учитель Лев Соболев особенно ценил Толстого и хорошее знание его текстов. Мы должны были помнить, какого цвета была собачка Платона Каратаева (лилового!), «диктанты» писали по «Войне и миру»: кто такие берейторы, что такое плерезы, вот это все. Я закончил 67-ю чуть ли не со всеми тройками, кроме литературы и истории, но зато в университет после соболевского класса поступил с четырьмя пятерками.

Я, наверное, могу теоретически перечитать сейчас всю эту «школьную классику» и наверняка кучу всего такого увижу, чего не понимал. Но я знаю, что у меня нет времени на романы, я кучу других важных книг не прочел — по истории и социологии. Художественная литература перестала быть для меня фетишем вообще, мне страшно нравится, не знаю, прочесть пару рассказов Валентина Распутина, которые я не знал, где-нибудь в самолете, или, там, Платонова, но выделить неделю на «Каренину» или «Карамазовых» — нет, конечно.

Если уж на то пошло, мне кажется, художественная литература перестает быть силой, которая структурирует общество, она стала нишевой, досуговой, по сути, сферой. Это раньше считалось, что есть настоящие писатели — люди с воображением, которые могут сотворить мир и таким образом его объяснить, и есть авторы нон-фикшена — поденщики-компиляторы, которые из-за бедной фантазии вынуждены работать с готовыми фактами. Сейчас эта романтическая концепция потеряла свою силу: гением может быть и тот, кто не выдумывает историю, как Барнс или Дэн «Террор» Симмонс, а отбирает несколько важнейших из миллиона уже существующих, как Малкольм Гладуэлл. Ну, то есть, «Некто Гитлер» Себастьяна Хафнера для меня ценнее фейхтвангеровского «Успеха».

Секретные шедевры

Недавно я прочел книгу выдающегося социолога Георгия Дерлугьяна «Адепт Бурдье на Кавказе» — это такая биография советского человека, который под влиянием исторических обстоятельств в 90-е превратился в лидера сепаратистов и чуть ли не в исламского боевика; история развала СССР, рассказанная через историю одного точно выбранного автором героя. Сейчас я понимаю — вот идеальная биография живого человека, вот так мне нужно было писать биографию Проханова. Это блистательная по всем параметрам книга; и почему я не знал про нее раньше? Вообще, Дерлугьян — крупнейший историк и один из самых умных людей, которых я знаю.

Вообще все пишут про один и тот же набор имен, это поразительно: почему, спрашивается, вы не лезете куда-то еще, не заглядываете под дальние камни, неужели вы верите издателям, которые якобы уже нашли за вас все сокровища? Вот пару лет назад в журнале «Волга», что ли, мелькнул блестящий роман Сергея Шикеры, называется «Египетское метро» — издал его кто-нибудь или премией какой-то наградил? Черта с два. А знает кто-нибудь писателя Олега Курылева? Поразительно — куча каких-то блогеров, обозревателей, ведущих телеграм-каналов — а тексты такого уровня пропускают под радарами, как так?

Канон

Задним числом, уже перестав быть литературным критиком, я понимаю: то, что считается каноном, абсолютной классикой — по сути, условность: какие-то люди на каких-то загадочных основаниях решили, что эти книги более достойные, чем остальные. Но на самом деле не существует ни одной объективной причины, почему комбинация слов Набокова лучше комбинации слов Донцовой: лучше — для кого? В определенных исторических обстоятельствах легализуется тот или иной канон — вот и все «критерии».

«Полка»

Я отказался прислать им [проекту «Полка» Юрия Сапрыкина] свой список «лучших русских книг»? Мне кажется, я не ответил просто — а что мне было отвечать, я заведомо знаю, что у меня очень странные представления о литературной иерархии, и от обычной, традиционной, общепринятой (Пушкин, Лесков — важные писатели, Проханов — графоман) меня тошнит. Что я должен был, в очередной раз завизировать ее — или, наоборот, взяться за какие-то «субверсивные практики», на черта мне это нужно — выстраивать свою идентичность, отталкиваясь от чьей-то еще? Это параллельные вселенные, мы никогда ни о чем не договоримся, и что бы там кто ни думал, я знаю, что Чернышевский умнее, остроумнее и виртуознее Набокова и Довлатова.

Советская литература

Слово «советский» сейчас употребляют как-то снисходительно или издевательски, и это, конечно, ерунда. «Как закалялась сталь» — мега-роман. Валентин Распутин — великий писатель. Перечитайте сцену мытья унтера Фенбонга в «Молодой гвардии» Александра Фадеева — какой там Набоков. Я не испытываю ни малейшего сожаления из-за того, что потратил кучу времени на чтение советской литературы: я помню, когда поступал на филфак, у меня первый вопрос на экзамене по литературе был по «Герою нашего времени», а второй по «Молодой гвардии» — и я уже тогда осознавал, что мне нравится и там и там, в обоих мирах, и где про Максим Максимыча, и где про Любку Шевцову.

Любимые стихи

Здесь у меня тоже не вполне совпадающие с общепринятыми представления: я считаю величайшим поэтом не Бродского, не Кушнера, не Вознесенского и не Евтушенко, а Лимонова. Кстати, вторая книжка, которую я украл в жизни,— не в библиотеке на этот раз, а в магазине «Москва», в году в 1996-м, наверное,— это был сборник стихов Лимонова, я выдрал магнитную полоску с какой-то страницы и унес ее, «Мой отрицательный герой» называлась. Иногда я напарываюсь на его стихи в сети, зависаю и начинаю читать подряд: у него поразительное чувство слова, он слышит так, как обычные люди и даже профессиональные «поэты» не слышат, он настоящий гений, я без шуток. Я уж не говорю о том, что именно Лимонов, конечно,— из живых с самой лучшей биографией человек, он лучше всех других своих современников — на круг — распорядился своей жизнью. И даже если он так и не попадет в учебники литературы — все равно его способность находить слова необъяснима, иррациональна — «цапля с диснеевскими ногами» — диснеевскими!— вот это все.

Вовремя прочитанная книга

«Новая Хронология» Фоменко. В 2008-2009 годах я искал героя для следующей биографии и набрел на Википедии на статью про Николая Александровича Морозова — народовольца, который просидел 25 лет в тюрьме и обнаружил, что с историей — точнее, хронологией — что-то не то. Но меня больше поразило, что, согласно статье, в конце 1930-х 85-летний Морозов прошел курсы ДОСААФ и в 1941-м отправился добровольцем на фронт, где подбил два немецких танка. Это, конечно, брехня википедийная, как оказалось, но я зацепился именно за нее — и вот так, через Морозова, «увидел» вдруг Фоменко.

Я десять лет уже живу, глядя на мир как бы двумя разными глазами, и с тех пор мне ни разу не было скучно думать об истории, я ему очень признателен. Это хороший пример книг-которые-меня-изменили. Я видел — благодаря его советам, что посмотреть — поразительные места и вещи, от Баальбека до могилы Христа в Сринагаре. И все, что я знаю об истории как науке, говорит в пользу того, что и там может произойти такая же революция, как в физике и математике с Эйнштейном и Лобачевским. И даже если Фоменко ошибается — мне нравится его скепсис, это интереснее, чем в тысячный раз переписывать школьный учебник.

Лучшие русские книги XXI века

Я в прошлом году читал небольшой курс по современной русской литературе — могу сказать, какие тексты я отобрал. «Журавли и карлики» Юзефовича, «Асан» Маканина, «2017» Славниковой, «Взятие Измаила» Шишкина, «Лавр», «Теллурия», «Чапаев и Пустота». Это не значит, что современная русская проза сводится только к этим именам; просто эти тексты удобны для того, чтобы выстроить у студентов каркас представлений о том, что такое современная отечественная литература.

Важная книга

С возрастом всякие иерархии перестают работать, они становятся «плавающими»: сегодня у меня в голове центральное место занимает ленинское «Государство и революция», вчера «Незнайка на Луне», летом прошлым это была «История его слуги» Лимонова. Но ни на одну книгу я не убил столько времени, как на «Письма из Лондона» Джулиана Барнса — даже в «Ленина» не вложено столько труда и тщания. «Письма» — тот случай, когда невозможно определиться с жанром: это всего лишь публицистика или уже «высокая проза» — и существует ли вообще граница между ними. Я начал переводить книгу для себя, потом ее издали, чудовищно, сплошные опечатки, угробили книжку. Я бы, да, хотел еще раз ее перешерстить и опубликовать, я люблю любой текст оттуда больше, чем все свои вместе взятые.

Встречи с писателями

При личном знакомстве меня больше всего потряс Барнс: черт, бывают же писатели, до такой степени похожие на свои книги. Однажды я провел час со Стивеном Фраем — и тут ровно наоборот, какой там Дживз: нулевая обаятельность, его фотографией можно было иллюстрировать в энциклопедии слово «сноб». Я был дома у Джулии Дональдсон, у Мишеля Фейбера прожил два дня — в доме, который стоит на железнодорожной платформе, бывшее здание станции. Джонатан Коу, например, совсем не похож на «британского писателя» — вообще без закидонов. Хорнби такой же.

Англофилия и «Афиша»

«Афиша» образца начала 2000-х была — может быть, неартикулированно, но по сути — такой англофильской институцией. Предполагалось, что Москва, которую описывал журнал, должна была в финале истории стать аналогом Лондона. Рестораны, литература, дизайн — все мерилось в сравнении с эталоном, таким «небесным Лондоном», и «Афиша» была главным агентом и ревизором этих чаемых перемен. И все ездили все время туда, чуть ли не на каждые выходные — в Лондон, в сельскую Англию, в Шотландию. Сейчас все смеются над историей про Солсбери, но я вот году в 2004-м ездил туда ровно как Петров и Боширов — на два часа, именно что собор посмотреть, буквально за этим. Это было в порядке вещей — так же, как следить за британским Букером пристальнее, чем за всеми русскими литпремиями вместе взятыми: новый эталон романа, ориентир на год. Сейчас про всю эту нелепость смешно вспоминать, но тогда этот англоцентризм, культурная гегемония «Лондона» казалась абсолютно естественной. Даже не знаю, что это — глупость? Наваждение? Очень странно сейчас вспоминать.

Моя рубрика «Книги» в «Афише» была почти автономной, легализованный формой чудачества — хочешь, пиши про Проханова, хочешь, про Нила Геймана. Но уже года с 2012-го стало ясно, что есть противоречие, некий политический шлейф стал чувствоваться, на обложке «Пусси райот», а внутри — Проханов, что-то не то. Это раздражало обе стороны.

Сорокин и Пелевин

Когда-то в кинотеатре «Соловей» был музей кино, и там была книжная лавка. Здесь я студентом купил недорогую книжку рассказов незнакомого мне писателя Владимира Сорокина и уже в метро начал их читать. Я никогда в жизни так не … [испытывал такого потрясения] от текста, как от тех рассказцев — «Желудевая падь», «Геологи». «Мысть, мысть, мысть, учкарное сопление», вот это все.

На четвертом курсе я предложил своей научной руководительнице Ольге Григорьевне Ревзиной тему диплома — что-то про дискурсивные практики у современного писателя В.Г. Сорокина — и принес ей «Норму». Она вернула книгу через неделю с абсолютным покерфейсом — но поняла и оценила. Вот тоже человек с абсолютным вкусом и слухом литературным. Защищался я на кафедре русского языка — но, мне кажется, в 1996 году никто, кроме меня и собственно моей научной руководительницы, просто не понимал, о каких текстах идет речь, никто тогда о Сорокине не знал.

В конце 1990-х, работая редактором прото-«Афиши», я заказал Сорокину рассказ на последнюю полосу. Он пришел за гонораром в редакцию лично: почему-то в черном лыжном костюме и с палками — вылитый герой своей книги. У меня оказался его мейл, и я ему написал что-то в духе «Здравствуйте, дорогой Мартин Алексеевич», мне казалось это остроумным. Напрасно — Сорокин очень жестко это пресек, и меня это сильно отрезвило: я усвоил тогда, что не надо путать автора ни с его героями, ни с его приемами. Но, несмотря на эту горечь, я всегда буду благодарен Сорокину за невероятное количество веселых часов, проведенных над его текстами.

Пелевина я видел раз в жизни: году в 2000-м, в ВШЭ, там была какая-то дискуссия про политтехнологии. Он пришел в спортивных штанах и черных очках — и экспромтом доказал, что какой-то академик, там присутствовавший, на самом деле не существует. Это было завораживающе, все с открытыми ртами замерли, когда он логически, по пунктам, объяснил, почему вот этот вот человек — его на самом деле нет и быть не может. Вообще, я очень люблю Пелевина. «Чапаева» я прочел в 1996-м, в «Знамени», летом в Симеизе. Я недавно перечитывал в связи с Лениным — это та книжка, которая с годами становится только лучше.

Лет 20 назад мне предложили написать биографию Пелевина, и я сходу согласился — но с условием, что прежде спрошу у него разрешение. Пелевин мне ответил, что не хочет этой книги. На круг, думаю, это было верно: не факт, что его жизнь — в отличие от прохановской или лимоновской — может быть ключом к эпохе. А тогда — какой смысл лезть в его частную жизнь?

Писатели, которые разочаровали

Есть писатели, которые мне страшно нравились — но затем их магнетизм исчез, по разным причинам. Возможно, из-за ощущения, что они сами себя повторяют. Может быть, они по-прежнему талантливы — и я до сих пор люблю и помню «Взятие Измаила», «Эвакуатор», «Учебник рисования», «Коронацию» — но в какой-то момент что-то рвется — и все, и никто не убедит меня взяться за новинку. Так было с Шишкиным, с Акуниным, с Быковым, с Кантором. Вот новый роман Проханова — прочту, если вдруг попадется, Лимонова — любой текст; а этих — нет, не тянет.

На самом деле, меня мало кто раздражает всерьез. Я не понимаю, почему все договорились считать Довлатова большим автором: его истории не кажутся мне ни смешными, ни «универсальными» — чтобы про любую ситуацию можно было сказать: «Ну это, помнишь, как у Довлатова». Как у Драгунского — да, как у Носова — да, чистый Гоголь — да, сорокинщина — да, но «как у Довлатова»? Нет.

Я любил в свое время «Дар» и «Защиту Лужина» Набокова, но мне никогда не нравилась «Лолита»: «огонь моих чресел», вся эта чудовищная пошлятина. Крайне переоцененный писатель, в целом.

Любимые авторы и кумиры

Я очень люблю своего старинного друга Семеляка, притом что мы даже когда вместе работали, почти не виделись и едва здороваемся — только переписываемся, как Бувар и Пекюше. Это такие бесконечные платоновские диалоги — химически чистое злословие, шутовская политика, паралитература, шарлатанская история, дрязги про деньги — написанные двумя сорокинскими Мартин-Алексеевичами, которые ненавидят всех вокруг и которые осточертели друг другу, но все равно больше поговорить-то не с кем — и они продолжают пререкаться друг с другом, год за годом, лет двадцать уже. Соль в том, что это не для публикации, не дай бог кто-то это увидит когда-то. У Семеляка не так устроена голова, как у меня, мы разные, но я очень люблю его остроумие, и у него абсолютный слух на язык, лучший в поколении.

Еще человек — да можно сказать, что и кумир, почему нет — филолог Александр Константинович Жолковский, в середине 90-х я всерьез хотел поступить в аспирантуру американского университета, где он преподает. Потом, правда, у меня хватило ума понять, что дело не в методике разбора текстов, а в бретерском таком остроумии, которому невозможно выучиться, это либо есть, либо нет. Ни один текст Жолковского меня не разочаровал, никогда.

На самом деле, если бы можно было бы научиться писать, как кто-то еще, то я бы выбрал — как Бушин. Это великий писатель, ну или публицист, Владимир Сергеевич Бушин. Я с ним малость знаком, и он мне объяснил однажды, что дело не только в остроумии, не в умении найти нужное словцо и поставить его в нужном месте; не только в нем. Он объяснил, в чем. И если знаешь, в чем, то даже в обычную газету — которая один день вроде как живет — пишешь так, что люди перед смертью просят вырезки с твоими текстами в гроб им положить. И родным завещают на могилу приходить и новые твои статьи читать: «Я услышу». Вот Владимир Сергеевич Бушин так пишет, про вырезки это не выдумка. Я так пока не умею, но я помню его «завет», и я хотел бы так.

«Правила жизни» («Esquire»), 3 января 2019 года

«Ну, за охоту!»

Наше народное кино • Олег Перанов

О фильмах, которые становятся культовыми и любимыми, всегда хочется узнать чуть больше, чем мы видим на экране. В рубрике «Наше народное кино» «Собеседник» постарается рассказать о съемках тех киношлягеров, о которых известно еще не всё.

Фильм «Особенности национальной охоты» теперь называют культовым, а фразы оттуда сразу после выхода кинокартины ушли в народ. Редкие застолья в 1990-х обходились без знаменитых тостов типа «Ну, за справедливость!»

Ненаучный коммунизм

В 1994 году, когда наше кино находилось в крайне бедственном положении, а в кинотеатрах прописались мебельные салоны, режиссер Александр Рогожкин решил рассказать о национальной особенности русского народа. На примере одной компании, которая отправилась на охоту.

— Не считаю этот фильм комедией. То есть я хотел снять комедию по некомедийным законам,— признается Александр Рогожкин.— Комедия все-таки предполагает активную актерскую игру на первом плане. Зрителю нужно видеть мимику актера, его пластику. А я стремился снять обычное, спокойное кино, даже, сказал бы, научно-популярное. По жанру — краткий курс ненаучного коммунизма. Что это такое? Когда ты не думаешь о хлебе насущном, у тебя море водки и никаких проблем — это и есть ненаучный коммунизм.

Все началось с того, что заядлый охотник, работник дирекции киностудии «Ленфильм» Михаил Кирилюк пригласил Рогожкина на десятидневную охоту. На Александра Владимировича та вылазка на природу произвела такое впечатление, что он решил написать сценарий будущего фильма.

— Многие мои так называемые охотничьи рассказы вошли в кинокартину,— рассказывает Михаил Кирилюк.— Конечно, кое-что придумал и сам режиссер. В процессе съемок что-то еще дописывалось. Снимать должны были летом, но из-за того, что долго искали финансовую помощь, пришлось начать поздней осенью.

Планировалось, что деньгами помогут спонсоры из Финляндии, поэтому в сценарии выписали одного из героев финном. Но денежная помощь из-за границы так и не пришла, а финн остался. На эту роль пригласили гражданина Финляндии Вилле Хаапасало, который к тому времени учился в театральном институте в Петербурге. Из-за съемок Вилле пришлось бросить учебу.

— Во время съемок я репетировал на русском языке, а когда включалась камера, переводил русский текст на финский. Смешно было, когда смотрел фильм после монтажа: смонтировали так, что на финском языке звучит какая-то неразбериха,— смеется Вилле.

Лебедь, Жириновский и Лимонов

Работая над сценарием, режиссер Рогожкин уже знал, что пригласит двух артистов, кого раньше снимал в своих фильмах — Алексея Булдакова и Виктора Бычкова, который сыграл егеря-философа Кузьмича. А персонажа Булдакова — генерала с такой же фамилией — изначально решили сделать некой пародией на генерала Лебедя, который тогда был необычайно популярным.

— Лебедь ассоциировался у людей с человеком, который шел напролом, несмотря ни на что,— рассуждает Алексей Булдаков.— Я не могу сказать, что копировал его в своей роли, но образ в голове держал. Мы познакомились с Лебедем после выхода фильма. Он потом рассказывал мне, что посмотрел кассету и чуть не расплакался, так в этой роли я был похож на него. Сниматься было и весело, и сложно. Очень холодно! Конец октября, льдинки уже на воде, а я плыву, изображая довольное лицо. Помню, оператор на лодке передо мной кричит: «Фокус, фокус давай!» Какой тут фокус, не околеть бы. Долго думали, как сделать так, чтобы после того, как выныриваю, моя сигара еще дымилась. И тогда я придумал: горящую сигару вложил в металлический футляр, в который она была упакована. Когда выныривал, затылком к камере, быстро снимал футляр и поворачивался уже с дымящейся сигарой.

В фильме были прописаны еще два популярных в то время политических персонажа: Владимир Жириновский и Эдуард Лимонов. Интонации Владимира Вольфовича угадываются в следователе-еврее Льве Соловейчике. Тогда в народе уже ходила знаменитая фраза Жириновского: «Мать — русская, отец — юрист».

— Рогожкину нужен был человек моей национальности и с моим носом,— смеется исполнитель этой роли Семен Стругачев.— Режиссер не говорил играть Жириновского, но предлагал взять за образец. Например, в эпизоде, когда мой герой показывает фигу: «Думаете, кончилась Россия?! Вот вам!» Намучились мы с этой фигой. Когда изображал, мой большой палец не было хорошо видно, ну маленький у меня большой палец. Пытались нарастить его с помощью грима или снимали руку другого человека. Но все-таки в окончательный вариант вошла моя настоящая фига.

Намек на Лимонова можно угадать в другом персонаже — бизнесмене Сергее Олеговиче Савенко.

— Ведь настоящая фамилия Лимонова — Савенко,— говорит исполнитель роли Сергей Русскин.— Тогда его часто показывали по телевизору, колоритный был человек. Не могу сказать, что в точности играл его, но какая-то нервная рефлексия от Лимонова все-таки есть. А в одном эпизоде я появляюсь с лимоном во рту. Тоже своеобразный привет Эдуарду Вениаминовичу.

Медведь-антисемит

Экстремальными съемками можно назвать сцены в бане. На самом деле там не топили, потому что из-за пара запотевает объектив кинокамеры. Абсолютно голых, дрожащих от холода актеров намазывали подсолнечным маслом, имитируя пот, а чтобы все-таки пар был, в углу бани развели небольшой костер.

— Вначале все прикрывали причинные места. Только Вилле Хаапасало не прикрывал. У них в Финляндии это нормально, когда женщины с мужчинами моются. На третий день съемок, наоборот, мы раскрылись, а Вилле стал прикрывать,— рассказывает Виктор Бычков.

Изначально в сценарии фигурировал кабан, за которым охотились персонажи. Но режиссера отговорили от этого — кабаны не поддаются дрессировке. Остановились на медведе.

— Мне кажется, он был антисемитом,— рассказывает Семен Стругачев.— Чтобы вел себя спокойно, его иногда поили коньяком или делали уколы снотворного. В одной сцене я должен был погладить его. Вдруг он проснулся и как набросится на мою руку! Я так испугался, что побежал далеко-далеко. Этот дубль и вошел в фильм.

Корову егеря Кузьмича в фильме сыграли сразу три буренки, потому что перевозить рогатое животное в разные места съемок было сложно.

— Когда мы приехали снимать под Псков, выяснилось, что нигде в округе нет коровы нужной расцветки — белой с черными пятнами,— вспоминает директор фильма Михаил Кирилюк.— Пришлось коричневую корову раскрашивать краской. Та корова, которую мы помещали в бомболюк самолета, после наших съемок отелилась. Слышал, что назвали теленка Летчиком, в память об этом эпизоде. Хочу заметить, что ни одно животное во время съемок нашего фильма не пострадало.

справка

Год выпуска — 1995.
Режиссер — Александр Рогожкин.
В ролях: Алексей Булдаков, Виктор Бычков, Семен Стругачев, Вилле Хаапасало, Сергей Русскин.
Премьера состоялась в Сочи на фестивале «Кинотавр» 15 июня 1995 года. В том же году фильм получил главные призы в Карловых Варах, на «Кинотавре», а также премию «Ника».
Хронометраж — 93 минуты.

«Собеседник», №1(1737), 16–22 января 2019 года

ЛИМОНОВ И НЕГР: было или нет?

Владимир Панов

К 76-летию Эдуарда Лимонова.

Анекдот в тему:

Идёт Лимонов на интервью к Дудю и думает:

«Вот сейчас этот молодой негодяй у меня первым делом спросит — что у меня было с негром?

Я наверно на это отвечу так: всё это литературная фантазия. Нет, неубедительно…

Лучше скажу, что всё это было, но совсем не так. Нет, тоже неубедительно…

Тогда скажу, что сам этот вопрос отвратителен и за него можно врезать по физиономии».

И пока Лимонов размышлял — дошёл до места. Встречает его Дудь, задаёт первый вопрос:

— Эдуард Вениаминович, а правда, что Вы расист и фашист?

Лимонов:

— Я? Расист??! Да я у негра…

…Иногда из любопытства я заглядываю в Яндекс-Метрику, чтобы посмотреть, какие из моих постов являются самыми посещаемыми и читаемыми, и что больше всего интересует людей в моём журнале. Ежедневно в мой аккаунт заходят в среднем +- 300 гостей, но среди них количество браз и сист, а также друзей и близких составляет примерно 11%. Ещё 16–17% — это назгулы ZOGа и прочие таинственные анонимусы. А остальные 72% попадают в мой блог через поисковые системы Яндекс и Google.

Темы поисковых запросов и всего того, что люди ищут в интернете — наводят меня на шокирующие и порой грустные мысли и выводы, которые требуют отдельного тщательного медико-психологического анализа, что я возможно когда-нибудь в будущем осилю сделать. Но в данном посте речь пойдёт лишь об одном из таких запросов — «Лимонов и негр». Именно он оказался на вершине прошлогоднего «хит-парада» здешних тем. Свыше полутысячи людей пытались найти ответ на мучивший их вопрос: осуществлял ли Лимонов гомосексуальный орально-половой контакт с афроамериканцем, или не осуществлял? И если нет, то как ему удалось, скажем так, «не имея соответствующего опыта», столь подробно и до мельчайших деталей описать ту печально известную гомосячью сцену?

Давайте разбираться.

Страница, которая выстреливает в Яндексе по этому запросу — вот эта — о романе «Это я, Эдичка». На момент написания этого текста она находилась на первом месте, опережая даже видео с Дудём, которое заняло вторую позицию Яндекса. Дудь кстати тоже пытался выяснить этот же вопрос у Эдуарда Вениаминовича лично, но неудачно:

Воспроизведение начинается с той самой минуты, когда он задал этот свой каверзный вопрос.

Тот свой пост, оказавшийся столь популярным, я написал ещё лет шесть назад, под впечатлением от прочтённого романа «Это я, Эдичка». Книга зашла очень здорово, своевременно и довольно сильно меня зацепила. Вообще раннее творчество Лимонова — это очень круто, мощно и контр-культурно. В своё время я зачитывался его произведениями. Написаны все они были («Эдичка», «Дневник неудачника» и т.п.), когда писатель находился в возрасте от тридцати до сорока, политикой ещё не увлекался слишком сильно, а мозги были посвежее, чем сегодня. Кстати, сегодня, Эдуарду Лимонову исполнилось 76..

«Эдичка» — это очень грустный роман, повествующий о несчастной любви, страданиях и одиночестве. Вот как точно его охарактеризовала одна блоггерша в комментариях под вышеприведённым постом:

«В романе чётко указано, что в момент совокупления с мужчиной он чувствовал и вёл себя, как женщина, как Лена — то есть он в момент своего наивысшего страдания от её измены почувствовал необходимость понять, ЧТО ею двигало и ощутить примерно то же самое — чтобы не сойти с ума и чтобы ПО-ПРЕЖНЕМУ ОСТАВАТЬСЯ ЧАСТИЦЕЙ ЛЮБИМОГО СУЩЕСТВА, чего, собственно, хочет каждый любящий человек. Он таким образом присовокуплял себя к ней, не имея больше такой физической возможности».

По-моему, очень тонко подмечено.

Но вернёмся к автору и его творчеству.

Тогда, прочитав «Эдичку», я был почти на 100% уверен, что Лимонов НЕ МОГ! Во-первых, кроме ахтунга в романе слишком сильно и ярко описаны сцены гетеросексуальных контактов. Во-вторых, сам стиль описания гомосятины немного иной — как будто его писал другой автор. По крайней мере, мне так показалось тогда при прочтении.

Однако с годами Лимонов начинает всё больше писать о политике, окунаться в политическую оппозиционную деятельность, чтобы в ней окончательно увязнуть. В «нулевые» его партия нацболов была сильна, воинственна и рукопожатна. Чего стоят только такие её члены как Егор Летов, Александр Дугин и Захар Прилепин. Кульминация известности и радикализма нацболов пришлась на декабрь 2011 года. И будь Лимонов хоть немного дальновиднее и решительнее — возможно в России уже состоялась бы Революция. Или «болотные протесты» при поддержке многотысячной армии наших граждан заставили бы власти как минимум пересмотреть результаты выборов в Госдуму. Но протест был слит, предан, раздавлен. Жаркие революционно-патриотические настроения сменились разочарованием и полной апатией к политической жизни в нашем государстве. И сегодня мы имеем то, что имеем..

А после второй политической неудачи — отказа ЦИК в участии в президенстких выборах 2012 года, 69-летний Лимонов немного поворчал в интернете, да и вдруг «переобулся».. Являясь давним подписчиком Живого Журнала Эдуарда Вениаминовича, я хорошо помню его депрессивные настроения перед выборами: размышления про «последний шанс», «меня хватит ещё на 10 лет активной жизни» и так далее. Сделав себе имя в литературе, Лимонов очевидно рассчитывал попасть в Историю не только как известный русский писатель, но и как «великий политик» и «мудрец». Оставить после себя заметный след в Вечности. Именно с этого момента в своём блоге он начал (некоторое время) «проповедовать» — т.е. называть свои посты проповедями, вангуя своей лопоухой пастве о Грядущем. А вскоре попытался помириться с одержавшей очередную победу действующей властью.

Помириться удалось в 2014-м году, после того как Лимонов горячо поддержал Крымнаш и стал выступать за раздел Украины. Приняв сторону Кремля, дедушке многое простили и даже начали снова пускать на основные федеральные телеканалы — на различные политические ток-шоу, выходящие в прайм-тайм. Однако, его маргинально-радикальные идеи снова не пришлись по душе Кремлёвской пропагандистской машине. Да и, если говорить откровенно — при несомненных талантах Лимонова как писателя и публициста, он совершенно не обладает ораторским даром. Речи его как правило слабы и неубедительны, голос тихий, мимика лица ужасная. И в телевизионных ток-шоу он почти всегда проигрывал своим оппонентам — всем этим прожжённым бесам, профессиональным патриотам и пропагандонам.

Потом наступили печально известные события: предательство «Русской весны», слив «Новороссии», позорные «Минские соглашения», неудачный «Комитет 25» и т.п. Лимонов разругался со Стрелковым и другими своими соратниками от оппозиции и пошёл своей бесславной дорогой, в сторону Кремля, изменив своим прежним убеждениям и идеалам…

Вот лишь некоторые примеры «переобувания» (далее на всё нижеизложенное приводятся ссылки из ЖЖ Лимонова):

— Его митинги «Стратегии 31» превратились в унылое говно, сборище старичков-пенсионеров и полусумасшедших маргиналов. Клятвенно обещая когда-то своим соратникам ни за что не отказываться от проведения собраний на Триумфальной площади, он послушно подчинился властям Москвы, которые вместо центральной площади столицы предложили ему тихий загончик на задворках, подальше от многочисленных людских потоков.

— Своего непримиримого врага Олейника, являющегося одним из соучастников «Болотного предательства» и к которому он с тех пор ездит в мэрию на Новом Арбате получать разрешения на проведение своих санкционированных митингов по 31-м числам — теперь по-дружески называет своим Good old

— Лимонов поддержал (с некоторыми оговорками) Пенсионную реформу

— Поддерживает войну в Сирии

— Поддержал вредное для России решение о защите режима Мадуро в Венесуэле

— Одобряет и поддерживает наращивание милитаризации

— Участвует в официальных инициативах по дискредитации оппозиции и Навального

Но с годами стареющий дедушка стал совсем деградировать мозгом. И вот какие предложения он на полном серьёзе предлагал в прошедшем году рассмотреть:

— О лишении пенсионеров права голосовать на выборах

— Об установлении возраста зрелости и совершеннолетия — с 14-и лет, для решения вопросов демографии (т.е. об узаконивании педофилии) и увеличения сбора налогов

— Высказался о необязательности высшего образования. О достаточности начального образования и окончании школы в 14 лет: «После окончания школы молодёжь не должна ломиться в следующее пенитенциарное заведение,— в вузы. Преимущества высшего образования,— иллюзия. Необходимость окончить вуз такая же отрыжка старых времён всеобщей безграмотности, как и привычка бабушек закармливать внуков»

Кроме того, Лимонов в своих постах постоянно рекламирует тюрьмы, утверждая, что в наличии судимости нет ничего плохого, что это даже полезно. В его блоге происходит постоянное разжигание вражды то с США, то с Европой; регулярно осуществляются призывы к силовому решению внешнеполитических споров. Через пост происходят обязательные вылизывания ВВП, подмазывание к официальной повестке дня, урапатриотизм и прочая киселёвшина. От Лимонова стали отворачиваться не только многие видные деятели, но даже соратники. И не смотря на это мы можем наблюдать за продолжающей прогрессировать неадекватно завышенной самооценкой, манией величия, нарциссизмом. Всё это не могло ни возыметь соответствующего эффекта. И вот, даже в давно и медленно умирающем ЖЖ рейтинг его журнала не смотря на завидную активность (по несколько постов в день) рухнул за последние несколько лет в 5–7 раз, давно вылетев из первой сотни самых популярных блогов. Сегодня на 1 ценный и интересный пост приходится сотня говнопостов, а автор всё чаще начинает заниматься пересказыванием радиоэфира «Эхо Москвы», которое слушает целыми днями вместо телевизора, сидя дома — в своей съёмной квартире…

А ведь мог бы взять пример с Пелевина: тихо и мирно заниматься творчеством и не портить себе репутацию публичной политической деятельностью. Но что делать, если ЧСВ и звёздная болезнь прогрессируют и рвутся наружу…

Ну и, возвращаясь к главному вопросу этого поста:

Если Лимонов, предав свои идеалы и решив принять сторону врагов, так бессовестно и коварно обманул своих соратников по политической борьбе — мог ли он точно также обмануть и своих читателей? Мог ли он обманывать их, рассказывая все эти годы о том, что сцена гомосексуальной ебли была лишь плодом буйного воображения автора? МОГ!

Ну а выводы делайте сами.

«uvova.LiveJournal.com», 22 февраля 2019 года

«Увидеть Париж и умереть»:
советская жизнь западной культуры

Александр Кан

В своей книге «Увидеть Париж и умереть» американский историк Элеонора Гильбурд исследует извечную проблему русской культуры — восприятие ею культуры западной и то влияние, которое Запад оказывал и продолжает оказывать на формирование мировоззрения, культурных ценностей и предпочтений жителей России.

⟨…⟩

Эмиграция как предчувствие распада

— Две стороны одной медали. Вы упомянули эпилог. Эпилог книги произвёл, надо сказать, на меня очень сильное и яркое впечатление. Здесь я нашёл больше всего новых мыслей и идей.

В частности, идея о том, что крах идеалистического восприятия Запада, который наступил в постсоветскую эпоху, начался с эмиграции. Ведь именно в эмиграции ещё до краха самого СССР произошло первое столкновение советского человека не в лице индивидуальностей типа Эйзенштейна, Эренбурга или Маяковского, а более массовой части советского народа, советских людей с западной реальностью — не романтизированно-идеалистической, и не пропагандистки-очернённой.

И столкновение это было во многом отрезвляющим, а зачастую очень жестоким. Лимонов, о котором вы пишите, его судьба, его опыт и его книги в этом смысле яркий пример. Чуть-чуть могли бы об этом рассказать?

— Я благодарна вам за эту формулировку, за «крах». Часто это называют разочарованием, но я считаю, что это был именно крах. И развалился советский Запад вместе с породившим его СССР.

Эмиграция в эпилоге — и реальность, и аналог самого распада. Меня поразило, насколько схожими были пути советских эмигрантов 70–80-х годов и жителей постсоветского пространства после развала Союза. Меня поразили эти параллели — язык, работа, быт, неустроенность, потеря ориентиров, истории падений и взлётов. Эмиграция для меня — аналог распада, первый опыт распада СССР.

Лимонов — яркое выражение тоски и отчаяния, такой бездны отчаяния, которую обычный человек, обычный эмигрант, не имевший для этого ни литературных, ни бытовых возможностей, выразить не мог.

«Это я — Эдичка» — роман-обвинение, обвинительный акт американскому или в целом западному обществу. И для меня очень важны его аналогии, сравнения тотальной лжи американского бытия и тотальной лжи советского бытия и мысли о том, что художнику нет места ни там, ни там.

И ещё для меня был очень важен у Лимонова язык, язык перевода, и то, как он играет с переводом. У него замечательные дословные переводы разных американских реалий — просто того, что ты видишь из окна.

И это заключительный аккорд моим мыслям по поводу перевода, поэтому я и решила это обсудить в эпилоге. То, как он работает на стыке английского и русского. Вот эти три момента: обвинение, сравнение американского и советского быта, а также язык для меня лично в романе были очень важны.

Он нашёл слова для чувств, которые обуревали обычного среднестатистического эмигранта, но у которого для выражения этих чувств не было ни слов, ни литературного таланта, ни смелости.

— Этот крах, о котором мы с вами говорим, спустя пару десятилетий, наступил уже и в постсоветской России. Причём здесь очень интересно. Я об этом очень много думаю: каким образом крушение идеала западничества, которое мы наблюдаем сейчас, идёт рука об руку со сплошной вестернизацией быта и образа жизни? Как, по-вашему, уживаются две эти тенденции? Что это? Тоже две стороны одной медали, как мы имели в советское время с пропагандой? Что здесь?

— Мне кажется, крах западной утопии и тотальная вестернизация тоже взаимосвязаны. Утопическое сознание может поддерживаться, мне представляется, только в условиях ограниченной информации. А в сегодняшней России преобладает полифония, есть и разнообразные источники, и многообразие информации. Такое многообразие информации сокрушает утопические конструкты.

Несмотря на все это, Запад как жизненный идеал в быту не исчез, не исчерпал себя. Просто стало гораздо больше выбора. И в предметах потребления, и в моде, и в косметике, и в еде, и в кинотеатрах, и в книжных магазинах.

Исчезло понятие «дефицит». Появилась возможность ездить. Появилась возможность видеть. С одной стороны, эта возможность видеть, эта тотальная вестернизация быта и приводит к разрушению утопических конструкций, а с другой стороны, Запад как жизненный идеал, мне кажется, не исчез.

⟨…⟩

«Би-би-си» («BBC. Русская служба»), 8 июня 2019 года

Eleonory Gilburd
«To See Paris and Die: The Soviet Lives of Western Culture»
// Cambridge (Massachusetts):
«The Belknap Press of Harvard University Press», 2018,
hardcover, 458 p., illustrated,
ISBN: 978-0-674-98071-6,
dimensions: 241⨉165⨉32 mm

Эдуард Лимонов:
«Я предвидел возвращение Крыма и войну на Донбассе»

Василий Тараруев

Знаменитый писатель встретился с поклонниками в Улан-Удэ.

Вчера в Улан-Удэ общественность Бурятии встречалась с Эдуардом Лимоновым. Улан-удэнцы смогли задать эпатажному писателю разные вопросы, касающиеся его творчества, политических убеждений, эпизодов биографии. Как сообщили организаторы, поездка писателя в Бурятию проводится в рамках съемки документального фильма о нем.

Эдуард Лимонов — личность очень неординарная. Скандально известный писатель, политэмигрант, воевал добровольцем в Югославии, был лидером национал-большевиков и организатором протестных акций, судим за подготовку вооруженного переворота. В настоящее время из-под его пера вышло свыше 70 книг: автобиографические произведения, философские и идеологические эссе, художественная литература. Зал библиотеки собрал большое количество любопытствующих, было много молодежи.

Прозвучали закономерные вопросы о раннем творчестве писателя, изобиловавшем грязной эротикой и ненормативной лексикой.

— Ну не читайте, кто вас заставляет,— отшутился Эдуард Лимонов на недовольный отзыв одной читательниц.

Он подчеркнул, что эти книги были написаны более сорока лет назад, с тех пор он написал много новых произведений, какие-то подходы с возрастом изменил. Но «что написано пером, не вырубишь опором».

— Ничто не вечно, все стареет, и литература стареет. Какой-нибудь сноб, заявляющий, что он наслаждается чтением Данте, а его спросишь: «Какого именно Данте ты, парень, читал, в каком переводе со староитальянского на какой?». Сегодняшний Данте, который продается в магазинах — очень «прилизан»,— говорит Эдуард Лимонов.

Писатель вновь критически отозвался и о старой русской классике. В одной из книг Эдуард Лимонов высказывал мысль, что именно усиленное изучение в советских школах старой классической литературы привело к своеобразному ментальному отставанию в мышлении граждан СССР.

Один из вопросов, заданных писателю, касался его политических воззрений в настоящее время. В свое время Эдуард Лимонов был основателем Национал-большевистской партии, ныне запрещенной как экстремистская, которая пыталась совместить в программе и левые и правые лозунги.

— «Левые» и «правые» — устаревшие понятия. Сейчас борьба левых и правых сменилась борьбой так называемого «пипла» — народов — против их элит. Это можно наблюдать повсюду,— прокомментировал Эдуард Лимонов.

Затронули и вопросы геополитики. Хотя Эдуард Лимонов — уроженец Харькова, он поддерживает возвращения Крыма России и не одобряет происходящее на Украине. Писатель подчеркнул, что Украина этнически неоднородна, напомнил, что Львов — родина украинского национализма — ещё недавно был польским городом, как и ряд регионов Украины. Он отметил, что восток Украины всегда тяготел к России, харьковчане считали столицей Москву, а не Киев.

— Восточная Украина — это Россия, Донбасс — это Россия!— заявил Эдуард Лимонов под аплодисменты зала.

Писатель вспоминал, как еще в 1992 году, выступая на митинге, предсказывал, что передача Крыма и Донбасса Украине была чудовищной ошибкой, за которую придется заплатить кровью. Спустя много лет его прогноз сбылся. Эдуард Лимонов также отметил, что его приговорили к тюремному сроку за подготовку вооруженного вторжения в приграничные области Казахстана с целью последующего его присоединения к России.

Были и вопросы, касавшиеся модной сейчас идеологии «толерантности». Эдуард Лимонов обтекаемо ответил, что мир меняется, что миллионы мигрантов, приехавших в Европу, сильно ее изменили. Также Эдуард Лимонов заявил, что по-прежнему считает институт семьи тормозом развития общества, как фактор, побуждающий людей к стяжательству в пользу потомков. Кроме того, писатель полагает, что людей старше 60 лет следует лишать избирательного права — чтоб они не мешали новым поколениям избирать нужных им руководителей страны. При этом писатель раскритиковал модное ныне «возвеличивание» молодых поколений, заявив, что среди молодежи глупых людей ничуть не меньше, чем среди людей старшего возраста.

По просьбам посетителей Эдуард Лимонов зачитал одно из своих стихотворений. Вспоминая эпизоды биографии, писатель рассказал, как трудился литейщиком на заводе в Харькове, как жил в США и Европе, как в Югославии чуть не подорвался на мине.

По завершению встречи Эдуард Лимонов охотно раздал автографы, позволил с ним сфотографироваться. Отметим, одиозный писатель приехал в Бурятию еще 14 августа, успев посетить Иволгинский дацан и встретиться с хамбо-ламой Дамбой Аюшевым. Ранее Эдуард Лимонов посещал Бурятию в 2014 году.

Справка

Эдуард Вениаминович Савенко (Лимонов) родился 22 февраля 1943 года в Дзержинске в семье военного. С 17 лет трудился на различных рабочих специальностях, одно время промышлял пошивом джинсов. Оппозиционную деятельность начал еще в 1963 году, участвуя в забастовке против снижения расценок. С 1967 года участвовал в диссидентском движении, начал литературную и журналистскую деятельность. С 1974 по 1991 проживал за границей, где продолжал заниматься публицистикой. На Западе неожиданно стал активно осуждать капитализм и «общество потребления».

До 1980 года жил в США, потом переехал во Францию, где в 1987 году получил гражданство. В 1991 году вернулся в Россию, восстановив гражданство и с головой окунувшись в политическую деятельность. В 1993 году участвовал в обороне Белого дома. Издавал оппозиционную газету «Лимонка», основал Национал-большевистскую партию, ныне запрещённую в России. Участвовал в боевых действиях в Боснии, в грузино-абхазском конфликте, в Приднестровье. В 1997 году пробовал баллотироваться в Государственную Думу.

В 2001 году был арестован за подготовку вооруженного вторжения в Казахстан для защиты русского населения. В 2003 году был условно-досрочно освобожден, после чего организовал оппозиционное движение «Другая Россия», участвовал в «маршах несогласных».

В 2010 году начал осуждать политические процессы на Украине, в 2014 году поддержал возвращение России Крыма. До этого, в 2011 году, пытался участвовать в президентских выборах. В 2016 году входил в оппозиционный «Комитет 25 января». В настоящее время продолжает заниматься публицистикой как колумнист и блогер. Шесть раз был женат, включая неофициальные браки.

«gazeta-n1.ru» (Улан-Удэ), 20 августа 2019 года

В Улан-Удэ пенсионерка обвинила Эдуарда Лимонова в сексуальной разнузданности

Карина Пронина

Бывшая учительница, тем не менее, охотно заполучила автограф популярного писателя.

19 августа в Национальной библиотеке состоялась встреча жителей Улан-Удэ с писателем, поэтом и экс-политиком Эдуардом Лимоновым. В конференц-зал набился самый разнообразный народ — восторженные студенты и блогеры перемежались суровыми пенсионерами. 76-летний Лимонов сразу заявил, что рассказывать сам ничего не хочет. А будет отвечать на вопросы.

В воздухе повисла секундная пауза. И началось. Полтора часа без передышки публика задавала гостю самые разные вопросы — про то, что он читает на ночь (ничего!) до его отношения к Украине (лучше не будем про это).

Но, на наш взгляд, более всех отличилась бывшая учительница и пенсионерка Тамара Челондаева. Тамара Павловна четыре (!!!) раза выходила к микрофону, пытаясь найти у писателя Эдуарда Лимонова слабые места. А Эдуард Вениаминович, кажется, прошёл все стадии общения с улан-удэнкой — от агрессии и иронии до смирения и принятия.

Началось все с того, что Челондаева вышла к микрофону и безапелляционно заявила:

— Я прочитала книгу «Это я — Эдичка» 30 лет назад. И у меня больше не возникало желания читать другие ваши книги.

— Ну, и не читайте,— усмехнулся Лимонов.

— Вы меня не перебивайте!— завелась та.— У вас там ненормативная лексика, сексуальная разнузданность. Мне это категорически не нравится!

— Мне тоже не близка сексуальная разнузданность,— вздохнул Лимонов.

— Так вот, у меня вопрос,— строго сказала Тамара Павловна.— По-прежнему ли вы являетесь экстремистом?

Лимонов вздохнул ещё раз.

— Вы судите меня по юношескому произведению, которое было написано 43 года назад. А у меня с тех пор вышло 76 книг.

Пенсионерка взяла перерыв и села на своё место. Лимонов ответил на несколько других вопросов. Челондаева отдышалась, набрала воздуха и вновь оказалась у микрофона.

— Хотела ещё узнать,— начала она новую атаку.— Какая у вас цель визита в Бурятию?

Лимонов рассказал, что появилась возможность приехать сюда, и он ею воспользовался. Побывал на Байкале, съездил в Монголию.

— А что конкретно может предложить ваша национал-большевистская партия (запрещённая в России — ред.)?— сделала выпад пенсионерка.

— Наша партия запрещена в 2007 году в России во всех инстанциях, включая Верховный суд,— удивился писатель.

Тамара Павловна вернулась на место, потом вышла из конференц-зала, дала интервью местному телеканалу. И отправилась к микрофону в третий раз.

— Хотела узнать ваше мнение про современных российских писателей,— начала она новую атаку на Лимонова.

— Так я никого не знаю из современных писателей,— удивился новой теме Эдуард Вениаминович.

Не тут-то было.

— Михаил Елизаров! Гузель Янхина!— частила Тамара Павловна со скоростью пулемёта.

— Не читал, не читал,— отнекивался Эдуард Вениаминович.

— А я читаю,— пригвоздила пенсионерка заезжую звезду.— Читать полезно!

Пошла, села на место с видом победительницы.

К четвёртому выходу Тамары Павловны был морально готов, кажется, не только Лимонов, но и весь зал. Когда Челондаева вышла к микрофону, я удивилась, что никто не зааплодировал.

— А вы, правда, хотите, чтобы пожилые не голосовали на выборах? Кто тогда? Сын мой ни разу не голосовал. Внук тоже не хочет.

— Да, я не хочу давать пожилым право голоса,— признался Лимонов.— Если человек принимает пенсию от государства, он не должен мешать будущим поколениям избирать тех руководителей, кого они считают достойными. Им жить ещё.

— Ну, спасибо, что считаете нас отбросами,— выдала финальную реплику наша героиня.

До конца встречи Тамара Павловна сидела прямо и неподвижно и сохраняла немножко трагический вид. Но, когда объявили автограф-сессию, она побежала к Эдуарду Вениаминовичу. В руках её была книга Лимонова «Другая Россия».

Тамара Челондаева, пенсионерка:

— Я готовилась к выступлению Лимонова. И планировала попасть на встречу с ним. Я не разделяю его взгляды. Эдуард Вениаминович — все-таки экстремист. Хотя, безусловно, он талантлив. Борец со скукой, борец с рутиной. Но молодым людям я его книги не советую читать. Моему внуку 16 лет, я спрятала книги Лимонова подальше, чтобы он не увидел.

Что ещё говорил герой встречи 19 августа в Улан-Удэ

— Я никогда не был членом Союза писателей. Я всегда был где-то сбоку. Никто не пытался меня перетащить на свою сторону, никто не пытался меня изнасиловать.

— В 2018 году в Риме моя бывшая жена хотела встретиться со мной. Я грубо ей ответил, что с людьми из прошлого не встречаюсь.

— Власть всегда надо оспаривать, поправлять её.

— Я перестал выдавать свои желания за желания народа.

— Дудь — это такой современный неграмотный парень. Я понадеялся в нашем разговоре (год назад Юрий Дудь взял интервью у Эдуарда Лимонова — прим. авт.) на моё остроумие. Он оказывает влияние на молодёжь? Знаете, я видел столько человек, которые оказывали влияние на кого-то. А потом они куда-то пропадали.

— Среди молодых столько же идиотов, сколько и среди старых.

«Московский комсомолец» (Улан-Удэ), 21 августа 2019 года

Эдуард Лимонов:
«Я перестал выдавать свои желания за желания народа»

Василий Тараруев

Осуществилась давняя мечта — вживую увидел легендарного Эдуарда Лимонова, и даже задал ему пару вопросов. Ну и автограф взял, написал он его на книге, которую я купил ещё в далёком 2003-м — «Дисциплинарный санаторий». В своё время я запоем читал его сборники эссе на околополитические и философские темы. Со многим был не согласен, многие рассуждения мне даже тогда казались несколько оторванными от реальности. Но сколько у человека было интересных мыслей, сколько огня, энергетики. На моё мировоззрение и даже немного на образ жизни его книги всё же некоторое влияние оказали. В чём-то иногда хотелось быть на него похожим — стать эдаким поскитавшимся по миру и многое повидавшим «властителем дум». Правда, потом на много лет к творчеству Лимонова интереса не проявлял. Но визит такого деятеля без пропустить просто не имел права. По его виду не скажешь, что ему 76, выглядит достаточно энергично. Пример того, что жизнь есть даже после 70. Хотя, конечно, заметно, что он не столь пышет пламенем, как лет эдак 10 назад. Но тем не менее. Создалось ещё впечатление, что Лимонов с возрастом из революционера эволюционировал скорее в реакционера. Впрочем, у умных людей так обычно и бывает.

Да, ещё: ожидал, что на встречу придёт в основном надоевшая местная тусовка. Но большей частью пришла незнакомая молодёжь. Хотя и «старые динозавры» тоже присутствовали. Но расскажу поподробнее (в качестве заготовок использую свои публикации в СМИ об этой встрече).

Итак, одиозный писатель Эдуард Лимонов 14 августа прибыл в Бурятию, а 19 августа провёл в Улан-Удэ встречу с поклонниками. Мероприятие состоялось в помещении Национальной библиотеки. Общение с посетителями писатель предпочёл в формате «вопрос-ответ».

Эдуарду Лимонову сейчас уже 76 лет, но его энергии позавидуют многие молодые, а жизнь он прожил необычайно яркую и разностороннюю. При СССР стал диссидентом и эмигрировал за границу, длительное время жил в США и во Франции. Там занимался публицистической деятельностью, прославился как эпатажный писатель. Ранние книги Эдуарда Лимонова отличались большой «натуралистичностью», описанием всевозможного разврата. После крушения советского строя Эдуард Лимонов решил вернуться на родину, став убеждённым противником капитализма. В России он вновь с головой окунулся в политическую активность. Эдуард Лимонов оборонял Белый дом в 1993, воевал добровольцем в Боснии, создал «Национал-большевистскую партию», позже запрещённую как экстремистскую. По замыслу писателя, это движение должно было соединить «правый» и «левый» вектора в отечественной оппозиции. Позже Эдуард Лимонов неудачно баллоторировался в Госдуму и в президенты, проводил «Марши несогласных», возглавлял коалицию «Другая Россия». С 2001 по 2003 годы находился под арестом за подготовку вооружённого вторжения в Казахастан с целью отторгнуть от него территории с русским населением. После событий на Украине, где Эдуард Лимонов осудил «майдан» и поддержал Новороссию, у него произошло размежевание с либеральной оппозицией. В настоящее время писатель настроен скорее «реакционно». Все эти годы Эдуард Лимонов не прекращал литературную деятельность, им опубликованы свыше 70 различных книг и эссе. Среди них беллетристика, политическая литература, произведения на тему мировой истории, философии, культуры.

На встрече в конференц-зале библиотеки посетители обрушили на писателя град вопросов. Закономерно высказывали претензии относительно книги «Это я, Эдичка», в своё время принёсшую писателю скандальную славу на родине.

— Вы судите меня по юношескому произведению, которое я написал 43 года назад. Но у меня с тех пор вышло 76 книг,— оборонялся писатель.

Эдуард Лимонов подчеркнул, что за столь долгий срок он изменился сам и многое пересмотрел. Он считает, что и сама литература может устаревать, и становиться неактуальной новым реалиям.

— Классика у нас расхвалена всеми. Она такая нудная, её так скучно читать. Но заставляют читать обязательно,— ворчал Эдуард Лимонов.

В одной из книг Эдуард Лимонов высказывал мысль, что именно усиленное изучение в советских школах старой классической литературы привело к своеобразному ментальному отставанию в мышлении граждан СССР.

В одной из книг писатель высказывал идею, что отставание СССР от общемировых трендов было вызвано в том числе и усиленным навязыванием молодёжи чтения архаичной русской классики 19-го века, из которой современный молодой человек не почерпнёт ничего полезного.

Ранний Лимонов был апологетом идеи открыть дорогу молодёжи. Сейчас он стал несколько скептичнее.

— Не будем идеализировать молодёжь. У нас сейчас такой «культ молодёжи». Среди молодёжи столько же идиотов, сколько среди старых людей,— желчно заявил писатель.

Тем не менее, Эдуард Лимонов по-прежнему считает, что людей, достигших пенсионного возраста, следует лишать права голосовать. Человек, получающий от государства пенсию, не должен мешать молодым выбирать тех, кого им хочется. Писатель не делает исключения и для себя.

Свои интервью различным «властителям умов» Эдуард Лимонов, с его слов, не считает чем-то особо ценным, не собирает их. К самим «властителям» он тоже относится с изрядной иронией.

— Я видел столько людей, которые оказывали влияние на умы, потом исчезали куда-то, и уже никакого влияния не оказывают,— смеётся Эдуард Лимонов.

На мой вопрос о своих политических воззрениях в настоящее время Эдуард Лимонов ответил, что деление на «правое» и «левое» уже устарело. Сейчас, на его взгляд, идёт просто противостояние широких масс и элит.

— «Левые» и «правые» — устаревшие понятия. Сейчас борьба левых и правых сменилась борьбой так называемого «пипла» — народов — против их элит. Это можно наблюдать повсюду,— ответил мне Эдуард Лимонов.

Эдуарду Лимонову пожаловались на уничтожение природы Байкала, хищническую вырубку сибирской тайги в коммерческих целях. Писатель согласился, что проблема имеет место, в Иркутской области он сам наблюдал её проявления.

— Я видел огромные составы с лесом, идущие, видимо, в Монголию, в Китай. И стволы, и уже разрезанные на доски. Конечно, масштабы поражают: один такой эшелон, другой. Это, конечно, ни в какие ворота не лезет,— заявил Эудард Лимонов.

По его мнению, в Кремле должны обратить внимание на эту проблему и что-то предпринять. Он отметил, что не за горами время, когда пресная вода станет цениться дороже нефти, и это его тревожит.

По «украинскому» вопросу Эдуард Лимонов однозначно поддерживает Новороссию и возвращение Крыма. Писатель подчёркивает, что он сам украинец, вырос и провёл молодость в Харькове. Эдуард Лимонов отмечает, что антироссийски настроенный запад Украины — бывшие польские территории, тогда как Донбасс, и вообще, восток Украины всегда был русским. Проложенные при СССР границы были сугубо административной формальностью, Восточная Украина всегда считала себя частью России. Он рассказал, что войну на Донбассе предвидел ещё много лет назад.

— В Интернете где-то раздобыли видео 1992 года, где я кричал на площади: «Болваны, отдали Украине Крым и Донбасс! Да за них кровью придётся платить в будущем!». Теперь мне множество раз приклеивали определение «пророка». Но я не принимаю его, я просто разумный человек. Ведь до этого я был на войне в Сербии, я видел, что народы не прощают такие потери,— рассказывает Эдуард Лимонов.

Хотя Эдуард Лимонов — уроженец Харькова, он поддерживает возвращения Крыма России и не одобряет происходящее на Украине. Писатель подчеркнул, что Украина этнически неоднородна, напомнил, что Львов — родина украинского национализма — ещё недавно был польским городом, как и ряд регионов Украины. Он отметил, что восток Украины всегда тяготел к России, харьковчане считали столицей Москву, а не Киев.

— Восточная Украина — это Россия, Донбасс — это Россия!— заявил Эдуард Лимонов под аплодисменты зала.

Затронули и тему участия добровольцем на войне в Югославии. На некоторые вопросы писатель отвечал уклончиво, иронично задавая встречный вопрос, не из прокуратуры ли вопрошающий?

— На войне как: видишь цель, стреляешь. Нас учили не делать большё трёх выстрелов с одного места, чтоб не засекли. Ты стреляешь, лежит убитый, ты не знаешь, ты его убил, или твой сосед? Это не дуэль,— прокомментировал Эдуард Лимонов.

Он вспоминал, как только прибыв на войну, чуть не подорвался на мине, когда решил отойти с тропы по естественной надобности. Один из командиров удержал его, и метнул кусок кирпича туда, куда он намеревался идти. Раздался взрыв.

Были и другие вопросы, касавшиеся модной идеологии «толерантности». Эдуард Лимонов обтекаемо ответил, что мир меняется, что миллионы мигрантов, приехавших в Европу, сильно ее изменили. Также Эдуард Лимонов заявил, что по-прежнему считает институт семьи тормозом развития общества, как фактор, побуждающий людей к стяжательству в пользу потомков.

На встречу с писателем пришли общественно-политические деятели Бурятии, известные «правыми» в прошлом взглядами. Среди них был и Алексей Карнаухов.

— Как члену «правых» тусовок, мне приходилось пересекаться с Лимоновым ещё много лет назад, в 90-е. Но тогда я был слишком молодой, чтоб он снисходил до общения со мной, в основном, видел его издалека. Хотя он как-то соизволил ответь мне в электронной переписке. Могу заметить, сейчас он перестал материться, раньше он не стеснялся нецензурщины на публичных встречах. Ещё могу порадоваться за него, что он в таком почтенном возрасте остался таким «живчиком», сохранил здравый ум. Никому не хочется в старости быть развалиной-маразматиком,— говорит Алексей Каранухов.

По его словам, книга Лимонова однажды спасла ему жизнь, когда нёс её под курткой, и во время «разборки» в ней застрял нож нападавшего. Действительно ли так было, или общественник присочинил, чтоб показать уважение к писателю — сложно сказать.

Можно добавить, будучи в Бурятии, Эдуард Лимонов посетил знаменитый Иволгинский дацан, встретился с главой Буддийской традиционной Сангхи России Хамбо-ламой Дамбой Аюшевым. Со слов писателя, он решил не упускать возможность побывать в Бурятии, хотя уже приходилось посещать республику в 2014 году. Эдуард Лимонов побывал на Байкале, ездил и в Монголию. На встрече в библиотеке, отвечая на вопрос о смысле жизни, он шутливо цитировал знаменитый ответ Чингисхана. В политической публицистике Эдуард Лимонов одно время призывал ориентироваться на Азию, и даже предлагал перенести столицу России в Южную Сибирь.

По просьбам посетителей Эдуард Лимонов зачитал одно из своих стихотворений. По завершению встречи Эдуард Лимонов охотно раздал автографы, позволил с ним сфотографироваться. В заключение, скажем, что Эдуард Лимонов, некогда утопист-радикал, мечтающий крушить старый мир, с возрастом всё-таки стал более умерен и взвешен во взглядах.

— Я давно перестал выдавать свои желания за желания народа!— заявил Эдуард Лимонов.

Справка. Эдуард Вениаминович Савенко (псевдоним Лимонов) родился 22 февраля 1943 года в Дзержинске в семье военного. С 17 лет трудился на различных рабочих специальностях, одно время промышлял пошивом джинсов. Оппозиционную деятельность начал еще в 1963 году, участвуя в забастовке против снижения расценок. С 1967 года участвовал в диссидентском движении, начал литературную и журналистскую деятельность. С 1974 года по 1991 проживал за границей, где продолжал заниматься публицистикой. На Западе неожиданно стал активно осуждать капитализм и «общество потребления». До 1980 года жил в США, потом переехал во Францию, где в 1987 году получил гражданство. В 1991 году вернулся в Россию, восстановив гражданство и с головой окунувшись в политическую деятельность. В 1993 году участвовал в обороне Белого дома. Издавал оппозиционную газету «Лимонка», основал Национал-большевистскую партию, ныне запрещённую в России. Участвовал в боевых действиях в Боснии, в грузино-абхазском конфликте, в Приднестровье. В 1997 году пробовал баллотироваться в Государственную Думу. В 2001 году был арестован за подготовку вооруженного вторжения в Казахстан для защиты русского населения. В 2003 году был условно-досрочно освобожден, после чего организовал оппозиционное движение «Другая Россия», участвовал в «маршах несогласных». В 2010 году начал осуждать политические процессы на Украине, в 2014 году поддержал возвращение России Крыма. До этого, в 2011 году, пытался участвовать в президентских выборах. В 2016 году входил в оппозиционный «Комитет 25 января». В настоящее время продолжает заниматься публицистикой как колумнист и блогер. Шесть раз был женат, включая неофициальные браки.

p.s. Встречу от начала и до конца я записывал на видео. Как-нибудь выложу запись, или сделаю нарезку, но пока нет времени.

«СВТ» (Сайт Василия Тараруева), 25 августа 2019 года

Может быть, смерть:
о новом романе Эдуарда Лимонова

Эдуард Лукоянов

Рецензия на книгу «Будет ласковый вождь»

В издательстве «Пятый Рим» выходит новый роман Эдуарда Лимонова, посвященный партизанским будням отряда нацболов в горах Алтая. Эдуард Лукоянов — о том, почему эту формально приключенческую книгу стоит читать как мемориал участникам запрещенной в России Национал-большевистской партии.

Эдуард Лимонов. Будет ласковый вождь. М.: Пятый Рим, 2019

Есть замечательная фотография, которую часто используют в статьях о партии Лимонова. Шеренги молодых людей с красными знаменами, на переднем плане — девушка: красивые большие глаза, в ухе — гирлянда пирсинга, лицо закрыто платком со свастичным серп-и-молотом. Все сосредоточенно ждут команды начать марш. Не знаю, как можно не влюбиться в такую картинку.

В нее и влюблялись. И влюбляются до сих пор эстетствующие дети буржуазии, юные поклонники глянцевого экстремизма. Копаясь в архивах НБП, они, причмокивая воспаленными от возбуждения губами, повторяют: «Во-первых, это красиво». Новый роман Лимонова им вряд ли понравится. Хотя бы потому, что в нем нет того брутального лоска, дышавшего с нацбольских агиток, зато есть много не столь очаровательных сцен радикального во всех смыслах быта.

«Будет ласковый вождь» — беллетризованная история «алтайского дела», по которому были осуждены сам Лимонов и несколько его товарищей по партии. Тогда, в начале нулевых, когда к писателям в России еще относились с большим почтением, за процессом над НБП следили все. И все, кроме самых оголтелых демократов, сочувствовали самоуверенному седому мужчине в очках и с легкой безуминкой во взгляде. Прокуратура требовала для него четырнадцать лет лагерей, срок в итоге Лимонов получил довольно мягкий и вскоре вышел условно-досрочно. Тогда общественному мнению еще не возбранялось влиять на суды. Куда большую, прямо скажем, неподъемную цену, а именно — цену своей жизни, заплатили некоторые из младших товарищей Лимонова.

Рассказчиком, ненадежным свидетелем в романе заявлен парень по кличке Колесо — косноязычный и довольно малограмотный провинциал, взявшийся написать летопись-миф о Вожде безымянной партии. (Слово «нацболы» во всем тексте появляется лишь раз и, видимо, по случайному недосмотру автора). Монолог Колеса можно назвать повествованием от условно третьего лица. Конечно, через него мы, как всегда, слышим самого Лимонова, будто нечаянно любующегося собой, проходя мимо зеркальной поверхности.

«Хорошо загорающая кожа и бородка китайского философа сообщили облику Вождя необходимую углубленность. Если до этого выращенная упражнениями мускулатура вопреки очкам делала Вождя городско-бандитским (кончались ведь 90-е, тогда в русских городах большинство мужчин смахивали на бандитов), то обновленно-бородатый Вождь получил ярко выраженное и мистическое измерение».

И так далее.

То, что Эдуард Вениаминович любит себя и ничуть этого не стесняется, прекрасно известно по всем его предыдущим произведениям. Из-за этого уже к странице пятидесятой хочется захлопнуть книгу и швырнуть ее в стену. И это желание читателю придется в себе подавить, иначе он упустит неожиданный финт повествования, или, лучше сказать, модуляцию, резкую смену тона. Подобострастие неофита, заглядывающего своему учителю в рот, оказывается пестрой фальшстеной, дьявольски иронично отвлекающей от главного — кому посвящена книга и ради кого она писалась.

В аннотации-предисловии Лимонов, писатель абсолютно европейской традиции, признается в любви к «Острову сокровищ» Стивенсона. Однако «Будет ласковый вождь» заставляет скорее вспомнить то сладостно-мучительное чувство от детского чтения Фенимора Купера, тоже неспроста упомянутого в книге. В экзотическом антураже мужественные люди сталкиваются с туземцами разной степени дружелюбия, преодолевают себя, совершают нескончаемые маленькие подвиги. И вроде бы постоянно что-то происходит, но при этом не происходит ровным счетом ничего.

Герои в своем беспорядочном движении постоянно перемещаются, куда-то едут, идут, кого-то подвозят, сидят на прокуренных кухнях, от которых через страницы книги пахнет мокрыми газетами, ходят в горы, ловят рыбу, едят в столовых, едят в кафе, едят у костра, что-то планируют, ночуют в гостиницах и, наконец, в лесной хижине, где их в итоге и накроет спецназ ФСБ.

Временами липкое повествование разрывается заметками из дневника Вождя, в которых он вспоминает молодость, излагает свою политическую программу, включающую легализацию марихуаны, запрет абортов и обобществление детей. Порой его настигают пришвинско-юнгеровские пантеистические откровения, и он придумывает собственные псевдорелигиозные ритуалы. Апофеозом дневников-воспоминаний становится экстатическая реплика — «Боже, какая большая у меня жизнь!».

На этом искреннем детском восторге, заставляющем вспомнить аналогичные откровения Мандельштама или киногероев соцреализма, и строится неожиданный фон книги, в остальном не особо веселой.

Но все же Лимонов в первую очередь большой мастер некролога. Кажется, однажды он даже сказал, что, пока другие дети хотели вырасти и стать пожарными или председателями райисполкомов, он мечтал стать церемониймейстером на похоронах. Сборником некрологов оборачивается и эта приключенческая пастораль. Все, кто погиб в реальной жизни, погибли и в романе; все, кто оказался предателями, предателями и остались. Лишь имена героев немного изменены — мы ведь вместе с автором договорились, что читаем художественную литературу, приключенческий роман, а не документалку.

«И вот кончились сигареты и нет водки. Дерсу Узала одевается и идет в местный магазин.

Женька ждет Дерсу Узала, а когда проходит приличное количество времени, отправляется в магазин. Ночная продавщица говорит: да, был такой, в бушлате в очках с бородкой. К нему подошли какие-то люди, я думала знакомые, и они ушли.

Утром Чеботарева находят в этом квартале, он лежит без признаков жизни, без пальто у одного из зданий.

Версия такая, что выпал из окна…»

Так сухо и безжалостно на страницах «Вождя» расправляются с самым симпатичным персонажем книги, за которым нетрудно узнать Виктора Золотарева — стихийного анархиста, примкнувшего к нацболам во время их алтайской экспедиции. Дело о его смерти действительно заводить не стали, но лимоновцы не сомневались, что Золотарев погиб от рук пытавших его силовиков. «Это называется «эксцесс исполнения»»,— равнодушно заключает Вождь.

Лимонова-политика вообще всегда упрекали и будут упрекать в том, что он совращает умы молодежи, завлекая малолеток в секту имени себя, при этом совершенно не ценя жизней тех, кто в него поверил. Возможно, это так, хотя книга свидетельствует об обратном. Но, щадя чувства тех, кто читает книги ради сюжета, не будем рассказывать, что было дальше, потому что в какой-то момент реальность и фантазия в романе Лимонова все же расстаются.

На самом деле «Будет ласковый вождь» — книга не о красоте суровой жизни в горах Алтая. Эта книга — о природе замолчанной гибели, бережно окутанной неясностью. Нет никаких сомнений в том, что наиболее радикальные из нацболов совершенно искренне приняли лозунг-приветствие «Да, смерть!». Подразумевая, что смерть эта будет ясной, понятной, в идеале — мученической. За ней они и отправились годы спустя в Сирию и Донбасс. Российская же действительность предложила им лишь гибель «при не до конца выясненных обстоятельствах»: у рельсов железной дороги, под окнами дома в ветхом спальном районе, от рук то ли гопников, то ли силовиков, переодетых гопниками.

В далеком 1995 году Сергей Курехин, будто предчувствуя скорую смерть, провел последнее шоу «Поп-механики», в котором участвовал и Лимонов. Он прочитал отрывок из статьи Дугина «Бремя ангелов»:

«Часть ангелов (их принято называть «благими», «райскими») выбрала «кенозис», «самоуничижение» перед лицом непроявленной изначальной апофатической трансцендентности Бога. Они по своей свободной воле объявили о своей онтологической вторичности (в пределе — фиктивности) в сравнении с Творцом. Эти остались в раю…

Другая часть предпочла заявить о своей онтологической самодостаточности, о сущностном единстве своего ангельского естества с природой Высшего Принципа. Иными словами, эти «проклятые» ангелы заявили о своей «божественности». Их имена Гекатриил, Люцифер, Самаил, Сатана, Аза и Азаил и еще 994 других».

После чего добавил: «И среди них — вся Национал-большевистская партия, которую я возглавляю».

Лидер нацболов благоразумно опустил финал дугинских слов. А звучит он так: «Им отведен эонический Ад».

Так всё и вышло.

Будьте бдительны.

«Горький», 26 ноября 2019 года

Как кепка мелочи превратилась в 19,5 тысяч евро.
ЕСПЧ присудил Эдуарду Лимонову компенсацию за штраф по иску Юрия Лужкова

Александр Бородихин

Европейский суд по правам человека присудил 19,5 тысяч евро компенсации лидеру запрещённой Национал-большевистской партии и организатору «Маршей несогласных» Эдуарду Лимонову. Он жаловался на решение Бабушкинского суда Москвы, в 2007 году оштрафовавшего его на 500 тысяч рублей за слова о подконтрольности московских судов мэру Юрию Лужкову.

«Страсбургский суд собрал документы по жалобе Лимонова»,— сообщило агентство «Интерфакс» 1 ноября 2010 года. В новости уточнялось, что адвокат писателя Дмитрий Аграновский «не стал предполагать, в какие сроки Европейский суд примет решение по жалобе Лимонова». Защитник не зря воздержался от прогнозов: ЕСПЧ рассмотрел жалобу №29088/08 «Савенко против России» только осенью 2019 года — через 11 с половиной лет после ее подачи в июне 2008-го.

Выступление

2007 год — время объединивших российскую оппозицию протестных «Маршей несогласных». Национал-большевистская партия входила тогда в широкую коалицию, получившую название «Другая Россия». Лидер НБП Эдуард Лимонов рукводил ею на равных с либералами Гарри Каспаровым и Михаилом Касьяновым. «Вот уж действительно чудо-тройка! Было совершенно очевидно, что что-то изменилось: возможно, даже не сам Лимонов, а его место на политической сцене»,— удивлялся биограф писателя Эммануэль Каррер. И тут же цитировал коллегу-журналиста: «Если он когда-нибудь дорвется до власти, то в первую очередь перестреляет их всех».

Но власть добралась до Лимонова первой: весной 2007 года партию с заявленной численностью 56 тысяч человек признали экстремистской и запретили. НБП тогда хотела участвовать в выборах в Госдуму, но официальной регистрации в Минюсте так и не добилась, а на отказ ответила красочными акциями, которые и дали формальный повод для запрета.

4 апреля, за пару недель до запрета партии, Лимонов в эфире передачи «Итоговый выпуск» «Радио Свобода» комментировал решение Тверского суда, который утвердил запрет на очередной «Марш несогласных» в Москве. Писатель неосмотрительно заметил: «Московские суды подконтрольны Лужкову. Тут ожидать какого-либо чуда… Вообще, в московских судах антилужковские решения никогда не принимались». Юрий Лужков, до отставки которого с поста московского мэра оставалось еще два года, на слова Лимонова отреагировал резко и подал в московский суд иск о защите чести и достоинства.

Суд

Иск Лужкова поступил в Бабушкинский суд Москвы осенью 2007-го. Настроение Лимонова читается по заголовкам его ноябрьских статей: «Все очень серьезно», «Хватит сопли жевать», «Каждая глотка понадобится». «Мэр хочет взыскать с меня 500 тысяч рублей. На мой взгляд, мэр хватил лишку,— объяснял писатель.— У меня на иждивении больная мать с парализованными ногами на Украине и двое детей».

Рассматривавшая иск судья Татьяна Чернышева заслушала показания шести свидетелей. «Свидетели Галкин, Бураков, Тюленев, Скворцов, Чечель и Езерская принесли в крошечный зал суда свою боль и разочарование судебной системой г. Москвы и условиями жизни в г. Москве,— рассказывал писатель.— Свидетельства этих людей приоткрыли завесу над морем человеческих несчастий, и, признаюсь, было временами тяжело слушать, тяжело находиться в зале». Чернышева встала на сторону «короля иска», как называл Лужкова журнал «Власть», и оштрафовала на 500 тысяч рублей и Лимонова, и «Радио Свобода».

События десятилетней давности в этом году особенно удачно рифмуются с новостями российской политической повестки. Летом Следственный комитет попытался расследовать уголовное дело по экзотической статье о воспрепятствовании работе избирательных комиссий (статья 141 УК), по которой в 2007 году в Подмосковье судили активистов НБП. Осенью лидеров оппозиции через суд обязали выплатить многомиллионные штрафы по искам государственных и частных организаций, которые сочли акции протеста помехой своей работе.

Следующие два месяца оказались для лидера НБП непростыми. 14 ноября — 500 тысяч штрафа. 2 декабря — выборы в Госдуму, которые выигрывает «Единая Россия». 10 декабря — в подмосковном Серпухове умирает жестоко избитый нацбол Юрий Червочкин. 24 декабря — последний «Марш несогласных», все лидеры жестко задержаны. 7 февраля — решение Бабушкинского суда утверждено Мосгорсудом.

Впрочем, Лимонов быстро придумал, как сохранить лицо, формально выполнив требование истца: он объявил сбор мелочи на штраф. «Помогите небогатому писателю, но честному человеку расплатиться с мэром,— написал он.— У всех, кроме самых нищих, есть, наверное, банки, куда собираются медные монеты. Пожертвуйте, пожалуйста, свои медные копейки господину Лужкову. Дадим ему то, что он отсудил в ни в коем случае не подконтрольном ему суде, но дадим медью, мелочью. Это будет наш с вами молчаливый социальный протест: пятьсот тысяч рублей мелочью».

Штраф

«Радио Свобода» через пару месяцев выпустило опровержение слов Лимонова, которые суд признал «не соответствующими действительности, порочащими честь, достоинство и деловую репутацию мэра Москвы Юрия Михайловича Лужкова». Приключения самого писателя тем временем только начинались.

«Потом пришли приставы описывать у Эдуарда имущество,— вспоминает в беседе с "Медиазоной" давний соратник Лимонова Николай Авдюшенков.— Описали у него там, по-моему, стол, книги и пишущую машинку — но ничего не изъяли, потому что это средства производства».

«В четверг я заберу у них копию описи и пойму, что во сколько оценили. Пока я знаю только общую стоимость моего имущества — 14.850 руб»,— хвастал своим аскетизмом Лимонов. Он попросил о рассрочке платежа, но получил отказ.

«Мы подумали: мэр требует у писателя денег, как нищий с кепочкой, а так как все Лужкова знают как человека с кепкой, решили сделать вот так,— рассказывает Авдюшенков.— Решили сделать кепку из старых [газет «Лимонка»], а мелочь — Эдуард написал у себя, типа, я ему ничего не буду платить, пускай москвичи, если хотят, ему мелочью заплатят. Вся мелочь, которая на видео — это то, что Эдуарду приносили москвичи».

На видеозаписи активисты новой партии Лимонова «Другая Россия» и движения «Смена» (угадываются лица будущего фигуранта «болотного дела» Константина Лебедева и блогера Станислава Яковлева) горстями ссыпают в огромную черную «кепку» у дверей мэрии мелкие монеты. «Кепку я делал из старых «Лимонок», типа папье-маше,— добавляет Авдюшенков.— С Эдуардом [подготовку к акции] не обсуждали; сказали: «Эдуард, дайте мелочь»».

Полицейские задержали одного участника акции, но вскоре отпустили его.

Жалоба

«Заявитель, Эдуард Вениаминович Савенко, гражданин России, родился в 1943 году и проживает в Москве. Заявитель — писатель, публикующийся под псевдонимом Лимонов, и видный оппозиционный политик»,— представляет Европейский суд автора жалобы.

«Дело «Савенко против России» было внесено в Европейский суд 2 июня 2008 года и ожидает решения с 18 июня,— рассказывала РИА «Новости» представительница пресс-службы суда.— К сожалению, число дел, ожидающих решения, сейчас приближается к 100 тысячам, и срок принятия решения составляет три года».

Материалы по жалобе Лимонова ЕСПЧ потребовал у России даже быстрее — ровно через два года. Решения пришлось ждать еще девять лет. За это время изменилось немногое: дело об убийстве Червочкина до сих пор не раскрыто, «Единая Россия» по-прежнему удерживает большинство в Думе — впрочем, Юрия Лужкова сменил Сергей Собянин.

В итоге в своем решении ЕСПЧ указал на нарушение права на свободу выражения мнения (статья 10 Европейской конвенции о защите прав и свобод человека) и присудил Лимонову компенсацию — 19,5 тысяч евро.

«Медиазона», 26 ноября 2019 года

Захар Прилепин:
Я всегда был крымнашист и имперец

Персона • Анна Балуева

Во МХАТе теперь обстановка если не прифронтовая, то всё равно какая-то военная, по коридорам ходят мужчины с военной выправкой, начальник службы безопасности, заходя в кабинет Прилепина, представляется по всей форме. Кабинет Дорониной закрыт — за огромной занавешенной двустворчатой дверью темно. Кабинет не открывался больше года — Дорониной нет, а без неё никто не смеет туда зайти. Зато в дирекции оживлённо, где-то там в недрах доложили обо мне и сказали «ждите».

⟨…⟩

— А как Лимонов относится к созданию вашей партии?

— Молчит пока. У него суровое ко мне отношение, отцовское. Он мне ничего не говорит, копит какие-то эмоции. Но Дед ревнивый, скрывать не стану.

⟨…⟩

— А когда вы перестали дружить с Навальным, на чём разошлись?

— Последний раз мы с ним виделись в том же 2012-м, когда я познакомил Навального с Лимоновым. Я, помню, пил коньяк, а они общались. У Лимонова на стене висела карта, и я говорю: «Лёша, представь, что на Украине началась гражданская война, мы пойдём нашим помогать?» Он говорит: «Нет». Я: «Ну как так, там русские люди». Он: «Нет, мы не должны вмешиваться». После этого мы не общались никогда.

⟨…⟩

«Собеседник», №48(1784), 18–24 декабря 2019 года

Лимонов. Книга мёртвых-5. Мои дополнения

Федор Бирюков • f_biryukov

Мир тесен. Звучит избито, банально — но это так. Мир живых и мир мёртвых плотно сообщаются между собой, обмениваясь энергиями, отдавая и поглощая… Мир или миры кажутся необъятными и бесконечными, но порой эти пространства сжимаются до размеров крошечного лифта, в котором ты несёшься куда-то плечом к плечу с другими…

А литература служит отличным средством коммуникации между мирами, людьми, поколениями, эпохами. Вот пример, как это работает.

В своей новой книге «Партия мёртвых. Книга мёртвых-5» Эдуард Лимонов посвятил отдельную главу человеку, которого я близко знал на протяжении целого десятилетия.

Причём сам Э. Л. подчёркивает, что в его пятую «Книгу мёртвых» попали те, кого он лично знал мало. Как, например, Александр Галич, Жан Марэ, Станислав Говорухин, Андрей Дементьев, Иосиф Кобзон, Владимир Войнович, Николай Караченцов, Андрей Битов, Анатолий Лукьянов, «приморский партизан» Андрей Сухорада и другие — знаменитые и мало кому известные люди. Среди них оказалась и Эмилия Алексеевна Проскурнина. Баба Эмма, как называли её близкие.

Работник ещё советской литературной индустрии, она трудилась в журнале «Юность», когда Лимонов приехал в новую Россию строить свою сверхновую партию. И предложила ему свою помощь, о чём Э. Л. с благодарностью и даже непривычно для него трогательно пишет в книге.

А также Эмилия Алексеевна Проскурнина была бабушкой моей второй бывшей жены. И приходится прабабкой моим детям. Так что мы с ней тоже родственники, выходит. Очень часто — да на каждом шагу!— бывшими, чужими и врагами становятся мужья и жёны, братья и сёстры, даже отцы и матери. А вот бабки-прабабки, деды-прадеды,— этот уровень родства связывает людей навсегда. И через моих детей мы с бабой Эммой — свои, близкие.

Она была замечательной, в чём-то эксцентричной, но доброй, радушной, общительной и умной женщиной. Чрезвычайно интересовалась политикой, искренне переживала за происходящее в стране, что и Лимонов отметил. Неизменно покупала газеты «Завтра» и «Советскую Россию», а по радио постоянно слушала «Эхо Москвы» и программы Доренко. И всё прочитанное-услышанное страстно обсуждала со мной, в том числе. Я хорошо умею слушать, это было важно. Впрочем, иногда мы спорили, всегда оставаясь каждый при своём.

Меня баба Эмма очень любила и уважала. Обожала моих детей, своих правнуков, особенно сына, которым не переставала восхищаться. Однажды как-то летом на даче она приболела, и совсем ещё маленький Стёпа — хулиганистый непоседа — вдруг без всякого принуждения стал о ней заботиться, приносить воду, как-то ещё помогать. С тех пор он стал для неё настоящим любимчиком.

Мои сын и дочь помнят и любят бабу Эмму. Когда я показал им эту книгу с её фотографией, они очень обрадовались.

Про Лимонова Эмилия Алексеевна часто вспоминала, говорила с восхищением, читала его новые книги. Но со времён «Юности» они не общались. И только уже в самом конце своей долгой жизни она раздобыла его телефон, позвонила, они поговорили. Баба Эмма была очень довольна, что Лимонов узнал её, помнит. Получается, она тогда с ним попрощалась. А теперь Эдуард Вениаминович попрощался с Эмилией Алексеевной ещё раз, в своей книге…

А совсем незадолго до смерти баба Эмма звонила и мне. Наш брак с её внучкой уже оседал в прошлое холодным пеплом, а сама Эмилия Алексеевна сильно болела, погружаясь в сумрак. Мы редко общались. Но тогда по телефону её голос вновь звучал бодро и доброжелательно, как всегда. Так она попрощалась со мной.

Когда вскоре баба Эмма умерла, я уже жил один, не поддерживая добрых отношений с экс-женой и её роднёй. Поэтому не был на похоронах. А теперь, обнаружив у Эдуарда Лимонова главу «Проскурнина», я смог наконец-то проститься с бабой Эммой по-настоящему. Но не как на тесном кладбище, мрачно и безысходно, а будто рядом с Вечностью, где веет безмятежностью. За что деду Эду огромное спасибо!

Мир тесен…

«LiveJournal.com», 19 декабря 2019 года

Захар Прилепин вылетел в форточку

Художник и власть • Анна Балуева

Омоновец, писатель, нацбол, либерал, левак, оппозиционер, главред, завлит, телеведущий, актер, рокер, рэпер, борец за русский мир, участник войны в Донбассе (зам. командира батальона), майор, имперец, консерватор, патриот, теперь еще и глава новой партии «За правду».

Это более-менее полный список ипостасей Захара Прилепина. Они сочетались или перевешивали одна другую, не отменяя, впрочем, его имперских устремлений.

У Захара Прилепина богатое военное прошлое. В качестве омоновца он участвовал в первой чеченской войне, потом в столкновениях в Дагестане. Затем занялся публицистикой. Печатался в очень разных изданиях, и разброс их велик — от национал-большевистской «Лимонки» до «Сноба» и «Новой газеты» (был 8 лет главредом редакции «НГ» в Нижнем Новгороде).

Соратник Лимонова

Политическая деятельность Прилепина только на первый взгляд может показаться противоречивой. Со второго взгляда в ней обнаруживается четкая логика и последовательность. Ну а обосновать перемену позиций талантливому писателю и харизматику (каковым, разумеется, Захар и является) — раз плюнуть.

Начинал Захар как нацбол и соратник Лимонова. Это было еще в середине 90-х. То есть политические амбиции у Прилепина были уже давно. В 2007-м он вместе с Алексеем Навальным стал сопредседателем движения «Народ», выступал за слияние с партией Лимонова, но этого не случилось.

— Я 20 лет занимаюсь политической деятельностью. 20 лет исповедую одни и те же убеждения,— сказал Захар в недавнем интервью «Собеседнику».

Ну если так, то эти убеждения временами проявлялись неожиданно. Весной 2010 года Прилепин подписывает обращение оппозиции «Путин должен уйти». В 2011–2012 годах, когда протестное движение было на подъеме, Захар уже с трибуны во время большого митинга призывает свергнуть Путина. Он в это время не только дружит со всеми либералами, но и душевно общается с Навальным, обсуждая с ним повестку и виды на организацию «протестной толпы».

Друг Навального

— Мы дружили с Лёшей, да. В 2012 году у меня было просто такое настроение — радикальное. Но я не собирался делать с ним оппозицию,— говорит сегодня Захар.

В том же 2012-м, как сказал нам Прилепин, они с Навальным виделись в последний раз.

Тогда они обсуждали возможную войну на Украине, на этом и разошлись. «С девяносто шестого года нашей идеей фикс (имеется в виду партия Лимонова.— Авт.) было отхватить другую территорию и создать там другую Россию… И вот через полгода форточка судьбы открылась».

Ветер тогда уже дул в другую сторону, и форточка действительно открылась. Прилепин публикует свое «Письмо товарищу Сталину» и сразу отмежевывается от либерального и тем более от оппозиционного движения. Он прекращает всякую критику президента.

Осень четырнадцатого года стала определяющей для Захара Прилепина. Он больше не видит причин для разногласий с властью. Отбросив все ненужное, он на теме Крыма и Донбасса слился с ней до полного неразличения. Впрочем, сам Захар убежденно говорит о том, что это не он — это власть наконец развернулась в правильную сторону и теперь их ничто не разделяет.

Не сам убивал

Разумеется, все это время Захар Прилепин остается верен писательству. Он продолжает выпускать по 2–3 книги в год, его популярность растет, и к 2014 году он как раз достиг годного уровня медийности, чтобы сделать качественный рывок. Захар Прилепин публикует статью с пламенным призывом к русским парням ехать умирать за Донбасс. Собирает с помощью своих читателей помощь для Новороссии. И вообще погружается в этот конфликт, вольно или невольно становясь инструментом властной идеологии.

Ну и в 2016-м, выпустив книгу об участии русских писателей-классиков в боях, он сам едет воевать в Донбасс командиром подразделения. Прослужил он там 2 года. «Сколько убивал наш батальон, столько ни один батальон не убивал. Что мы там вытворяли, это был голимый беспредел»,— заявил Захар Прилепин в интервью Пивоварову. Заявление, конечно, вызвало такой резонанс, что командир, видимо, пожалел о своих словах и дальше уже пытался смягчить смысл сказанного — мол, я отдавал приказы, но не говорил, что убивал сам. Но оправдываться, конечно, поздно.

«Жулик на доверии»

Над этим заявлением, впрочем, иронизирует одиозный Игорь Стрелков. «Есть понятие «жулик на доверии»» — это о Прилепине. Он обманывает людей, а они ему верят,— сказал Стрелков «Собеседнику».— В Донбасс приехал, когда там боевые действия, собственно, кончились и шла чисто позиционная война. Прилепин спокойно снимал квартиру в Донецке, очень неплохо там жил, обедал в ресторанах, ездил на крутых иномарках — около них и фотографировался. И я знаю, как выглядит человек, который реально воюет, а не пиарится».

На фото и видео того периода Захар действительно выглядит вполне комильфо — в чистом отглаженном камуфляже на фоне пейзажа. Кроме того, у него хватало времени писать статьи, ездить на гастроли и вести свои телепередачи — теперь у него, пламенного сторонника власти, огромное количество эфирных часов.

Проект Суркова?

Если это все было пиар-проектом, то и ладно. Всё лучше, чем убивать. Другой вопрос: кто режиссирует эту историю? И здесь всплывает имя Владислава Суркова. Ничего утверждать не можем, но в то время проектом «Донбасс» заведовал именно Владислав Юрьевич. Да и раньше Прилепин появлялся на встречах творческих кадров, устроенных Сурковым. Они земляки — оба из Скопина. Некоторые вообще полагают, что Захар Прилепин — во многом проект «серого кардинала» Кремля.

После убийства Захарченко Захар как-то ощутимо охладел к теме Донбасса, перестал ее муссировать. Зато перед выборами Путина засветился в подобострастном фильме Владимира Соловьева, где сообщил публике, что Путин восстановил в 2014-м «симфонию власти и народа», и вообще говорил всякие нужные и правильные слова.

Осенью 2018-го он вошел в руководящий состав провластного ОНФ, тут же был изгнан из «Другой России» Лимонова, зато стал заместителем нового главы МХАТ им. Горького Боякова. И дальше события жизни Захара понеслись стремительным домкратом.

Разумеется, Прилепин продолжает писать книги, о которых, впрочем, говорят теперь гораздо меньше, чем о его политических метаморфозах. Разными опросами Прилепин признается самым влиятельным литератором страны и вообще занимает 7-е место в списке «моральных авторитетов России».

Ну и вот теперь Захар Прилепин создал свою партию — «За правду». Это выглядит абсолютно логичным продолжением его политической и медийной карьеры.

Предполагается, что главный конструктор и кукловод «За правду» — все тот же таинственный Владислав Сурков, сделавший новую декоративную партию под выборы.

Или «За кривду»?

Захар умен и не особенно отпирается от очевидного факта: ни одна партия в нашей стране без указания Кремля не создается.

— Люди там, на самом верху, рассуждают рационально. Какую бы я ни занимал позицию в девяностые и нулевые годы, они прекрасно знают, что я занимал радикально государственническую позицию. Что я всегда был условный крымнашист и имперец.— Захар больше не декларирует свою независимость. Признается, что встречался и консультировался по поводу партии с соответствующими людьми. Будет ли участвовать в выборах? Да, естественно: «А для чего еще-то партия делается?»

Никто особо не скрывает, что «За правду» делается на деньги и под контролем власти. Лицами светят Охлобыстин, Чичерина, Скляр, Вадим Самойлов, Пускепалис и примкнувший к ним Сигал. Ну а рулят люди, связанные с «Единой Россией», АП, «Газпромом», Сбербанком, ВТБ, Советом Федерации…

Эдуард Лимонов высказался в адрес Захара отповедью: «Создали партию «За правду». Символом нужно сделать пачку сахара. Так противно сладко звучит… Поскольку глава партии «За правду», увы, выходец из нашей организации (ну недосмотрели, бывает!), то подозреваю, что отдаленным эталоном создателям видится НБП. Только полная противоположность. Поскольку «За правду» — это проправительственная партия, а НБП до сих пор стоит в списке запрещенных в России организаций… У главы партии «За правду» отлично упитанная физиономия, и быть главой партии «За кривду» ему бы больше подошло. Говорят, он меня почитает как писателя? Не надо!»

Захара Прилепина называли «новым Горьким». Но если он хочет остаться писателем, его эти легкие касания власти уничтожат. В российской истории роман художника с властью никогда не имел хеппи-энда.

«Собеседник», №6(1791), 19–25 февраля 2020 года

«Адвокат дьяволов» Сергей Беляк —
о смуте, беспределе 90-х и матерном концерте в Госдуме

Елена Кобзева

Защитник и друг Эдуарда Лимонова, Владимира Жириновского и множества других одиозных персонажей, адвокат Сергей Беляк всегда был личностью яркой. В интервью 78.ru он рассказал о своей практике: от смутных 90-х до убийства Немцова.

Фемида 90-х: простить министра, посадить министра

Политики, олигархи, бандиты и бизнесмены — список подзащитных Сергея Беляка богат и разнообразен. На протяжении многих лет он дружил с Эдуардом Лимоновым, защищал в суде Владимира Жириновского и стал первым адвокатом в России, занимавшимся в суде делами по защите чести и достоинства.

— Дел было очень много, более сотни. Практически ко всем средствам массовой информации мы предъявляли иски, и нам предъявляли иски за какие-то высказывания Жириновского,— вспоминает наш собеседник.— Тогда не было ещё судебной практики по таким делам, судьи не знали, как их рассматривать, какую пошлину брать — например, если мы заявляем моральный вред миллион рублей, то что, миллион рублей брать?.. Практика строилась большей частью на делах моих и Жириновского. Вот сейчас многие юристы защищают кандидатские и докторские диссертации на моих делах. Мне это, конечно, очень приятно.

Случалось Сергею Беляку защищать и криминальных авторитетов, и опальных мэров, попавших в немилость к мафии в «смутное время». И не раз:

— Были сложные, многодневные процессы с различными политиками. Помню, однажды в качестве ответчика у нас был Михаил Козырев, министр иностранных дел, который сейчас в Америке живёт. Он что учудил: пришёл в суд — он, ответчик, это мы на него подали иск! — принёс бумажку, сказал: «Я зачитаю». И зачитал. «И больше я ни на какие вопросы отвечать не буду!». И не отвечал. И судья проглотила! Вот, пожалуйста, 90-е годы. Где это видано, что ответчик не отвечает на вопросы суда и суд машет рукой на это?

Адвокат разводит руками — это типичный пример беспредела, царившего четверть века назад. Но в этом беспределе тогда были и несомненные плюсы: Фемида могла благоволить любой стороне. Нередко суды выносили решения не в пользу чиновников, министров и депутатов. Почему?

— Возможно, из-за слабости власти Ельцина,— предполагает Сергей Беляк.— Потому что судьи понимали, что Ельцин слаб — такой колосс на глиняных ногах. И судьи выносили решение против Гайдара, а он был министр, и мы выигрывали! Сейчас такое невозможно, я даже не знаю таких случаев, чтобы кто-то выиграл процесс у министра или депутата.

Воспоминания о самых громких, интересных и нетривиальных процессах и легли в основу его книги — «Адвокат дьяволов». Презентация книги, выпущенной недавно издательством «Питер», прошла в книжном магазине на улице Маяковского. Для того, чтобы пообщаться с читателями, автор специально прилетел в Петербург из Испании, где живёт в последние годы.

Жириновский — человек и ледокол, или Ошибки первого издателя

— Название это — «Адвокат дьяволов» — посоветовал мне Лимонов. Я-то хотел назвать книгу просто «Записки адвоката». Или «Записки сибарита», например,— вспоминает Сергей Беляк.— А Лимонов мне написал письмо, где сказал: «Записки адвоката» — это банально. Есть такой роман и фильм — «Адвокат дьявола», в единственном числе. А я предлагаю тебе (назвать книгу) во множественном числе — «Адвокат дьяволов». Потому что мы, твои клиенты — и я, и Жириновский — мы же все сущие дьяволы! Я тебе дарю это название, как Пушкин Гоголю».

Эдуард Лимонов, поэт, писатель и бывший председатель запрещённой в России Национал-большевистской партии, написал к работе своего друга предисловие. Но книга, выпущенная издательством «Питер» под новой обложкой,— это уже второе издание. В первый раз «Адвокат дьяволов» увидел свет в 2014 году, а до этого книга отдельными главами публиковалась на сайте «Агентства политических новостей Северо-Запада».

— Лимонов писал мне: «Мы всё внимательно читаем, пиши дальше. Давай, напиши о Жириновском, о ворах в законе, ещё о ком-то,

— рассказал автор.

В конце концов, публикациями Сергея Беляка заинтересовалось московское издательство «Центрполиграф».

— Они взяли у меня согласие и опубликовали те главы из книги, которые ранее были опубликованы на сайте «АПН Северо-Запад»,— пояснил адвокат.— И с этой книгой начались приключения. Она была издана с огромными ошибками, редакторскими правками, непростительными, недопустимыми. Вплоть до того, что там были переставлены местами абзацы — из одной главы в другую. Но, так как я никогда не занимался книгоиздательством, я не проконтролировал это.

В первое издание попала едва ли половина написанной Беляком книги. Издатель аргументировал это тем, что такой толстый фолиант читать никто не будет — людям нужно потоньше и попроще. Среди типичных «редакторских правок», перевернувший смысл в книге с ног на голову, наш собеседник назвал, например, такую:

— Я писал, что Жириновский — это ледокол русского национализма, а потом читаю в книге, что Жириновский — это флагман русского национализма. Я спрашиваю у редактора: «А почему он флагман?!». Он говорит: «Флагман — это более красивое слово, вы, наверное, перепутали». А я имел в виду, что он ледокол, потому что в Советском Союзе национализм был заморожен, запрещён, и Жириновский пробил этот лёд, после него и стали говорить о национализме, будь то русский, украинский, чеченский, какой угодно. И Жириновский — ледокол русского национализма, но никак не флагман! Я мог бы назвать массу таких примеров, которые были просто недопустимы. Когда я взял и открыл книгу, я увидел, что это просто подделка какая-то, какая-то ерунда.

Тем не менее, даже в таком «вывернутом наизнанку» виде, без концепции и цельной структуры, книга была распродана мгновенно — очевидно, в силу того, что рассказывает о столь интересных героях, считает автор. И вот недавно за полноценное переиздание взялось петербургское издательство «Питер».

— Они скрупулёзно подошли к рукописи, восстановили полностью авторский текст, плюс добавили десять новых глав, которые не вошли (в первоначальный текст). Целых десять глав! И подзаголовок издательство «Питер» нашло очень удачный: «Хроника смутного времени». Потому что я там описываю как раз эпоху с начала 90-х до убийства Немцова, и объясняю, что это такое же смутное время, как бывало часто в России.

О разборках сибирских бандитов и «злейшем друге Немцова»

— В этом издании — настоящем первом полном издании — есть и бандитские разборки, и кровь… Потому что куда без крови адвокату дьяволов?

— шутит Сергей Беляк.

Отдельную главу писатель посвятил войнам новосибирских бандитов. По словам Беляка, истории, которые случались в начале нулевых в Сибири, могут тысячу раз переплюнуть самые кровавые боевики Голливуда.

— Я не стал писать про ваших, про наших, потому что про питерских и московских бандитов много уже написано,— отметил наш собеседник,— а написал про новосибирских. Про них мало кто знает, но там творились чудовищные вещи. Я перечислил убитых — там и адвокаты, и мэры… В 2003-2005 годах там просто стреляли из гранатомёта «Муха» в центре города. Везде всё закончилось в 90-е годы, а в Новосибирск (бандитская эпоха пришла) с запозданием. Это большая глава, я назвал её «Однажды в Сибири». Потом сам прочитал и ужаснулся, и написал, что кинодрама Серджио Леоне «Однажды в Америке» — это детский сад по сравнению с тем, что у нас в России творилось в 90-е и нулевые годы.

Несмотря на то, что в книге Сергей Беляк описывает в подробностях многие громкие и сложные дела, затронувшие довольно важных персон, никто и никаких претензий ему пока не предъявлял.

— Я там, безусловно, задеваю какие-то стороны деятельности, черты характера, профессиональные ошибки адвокатов, прокуроров. Я очень жёстко написал о Чайке, например. Многие мои коллеги с ужасом говорили: «Как, зачем ты пишешь, он у власти, он прокурор!». А вот сейчас, видите, его уже сняли.

Впрочем, адвокат уверен: коллеги его простят. Сергея Беляка сложно упрекнуть в пустословии — ведь он регулярно выигрывал дела, о которых и написал.

— Я люблю эти интриги плести, расплетать, и мои коллеги это знают,

— разводит руками автор.

Среди особенно запомнившихся громких историй адвокат назвал дело Андрея Климентьева — бизнесмена, который в 1998 году целых три дня пробыл мэром Нижнего Новгорода. Климентьева, который в 2019 году снова угодил за решётку, Беляк назвал «злейшим другом Немцова».

— Я допрашивал Немцова, при этом у меня с ним были хорошие отношения, и Немцов мне звонил, и поздравлял с победой, когда Климентьева выпустили,— вспоминает адвокат.— Я защищал Геннадия Коняхина, мэра маленького городка Ленинска-Кузнецкого, которого посадили при Ельцине — он мешал мафии с углём. И мафия насколько была сильна, что они вышли на Ельцина и он указом снял этого мэра! Но потом-то его оправдали, выпустили. Это всё наша жизнь, на этом строилось наше право.

Рок-сюита на стихи Лимонова

Сергей Беляк — не только адвокат и писатель, но также музыкант, поэт, фотограф и продюсер. Музыка и поэзия в своё время и стали основой для его дружбы с Эдуардом Лимоновым. С лидером нацболов адвокат познакомился в Госдуме, помогал ему юридическими советами и даже познакомил с девушкой. Но подружились они после того, как наш собеседник написал музыку к нескольким стихотворениям Лимонова.

— Я очень люблю лимоновские стихи, я один из первых сочинил музыку на стихи Лимонова,— рассказал Сергей Беляк.— У меня есть своя группа, которая так и называется — «Адвокат Беляк Band». Это сессионная группа, в которой играют многие известные питерские музыканты: барабанщик Юрий Николаев из «Аквариума», музыканты из «Кино», «Поп-механики», «Зоопарка» — многие-многие ваши известные питерские музыканты.

«Адвокат Беляк Band» выпустил уже шесть альбомов. Первая пластинка группы называлась довольно провокационно: «Эротические галлюцинации русского адвоката». Вышла она в 2001 году, и Эдуард Лимонов написал к ней аннотацию — как раз перед своим арестом. А в следующий альбом под названием «Организованная группа» Сергей Беляк включил несколько песен на стихи своего друга.

— В 2012 году я спродюсировал и выпустил большой двойной альбом под названием «Лим on/off», где более 20 групп исполняли песни на стихи Лимонова,— рассказал наш собеседник.— Он есть в Интернете, сейчас это культовый альбом. Там два диска, около 200 человек принимали участие в записи. Там и группа «Барто», и «НОМ», и Паук, разные музыканты от Иркутска до Петербурга, от Харькова до Латвии. Группы (я отбирал), исходя из своих соображений, потому что хотел сделать рок-сюиту на стихи Эдуарда Лимонова.

Этот альбом Сергей Беляк сравнил со знаменитой пластинкой Давида Тухманова «По волне моей памяти», в который композитор включил множество песен на стихи великих поэтов разного времени, от Сафо до Ахматовой.

— Я пытался показать Лимонова в разных ипостасях: и лириком, и панком, и металлистом, и жёстким человеком, и добрым, и мягким. Языком музыки я хотел показать Лимонова разным, какой он и есть на самом деле,— объяснил автор и продюсер.

О мате в Госдуме, психодраме, комедии и секрете адвокатского успеха

С музыкой и искусством вообще в жизни нашего собеседника не раз были связаны довольно скандальные моменты. Среди них стоит вспомнить хотя бы концерт Александра Лаэртского, устроенный адвокатом в Государственной Думе. Как отметил Сергей Беляк, это был первый рок-концерт в Госдуме:

— Я пригласил на презентацию своей книги Лаэртского с его группой, и они матом пели песни с его альбома «8 Марта». Это был 1998 год, всё происходило на 12-м этаже Госдумы, в буфете. Многие были в шоке, даже матершинник Лимонов был в шоке, некоторые выбегали, Алексей Митрофанов просто ушёл. Коммунисты уходили, хотя изначально был полный зал. Я хотел устроить плевок общественному мнению, всей Госдуме. Которая, я считал, построена на крови, на расстреле. И устроил. И ничего, пережили. Но с тех пор никаких рок-концертов в Госдуме не было.

Книга, которую презентовал тогда Беляк, рассказывала историю дела того самого бизнесмена Климентьева, и называлась она «Немцов — Клементьев: игра на интерес». Эдуард Лимонов дал этому произведению собственное, очень точное, по мнению автора, определение — «психодрама».

— Конечно, это психодрама,

— соглашается Сергей Беляк.—

Два друга вместе работали, жили, любили, женились, потом один стал губернатором, другой бизнесменом. Они строили корабли, брали кредиты, а потом банально не поделили деньги, один оказался в тюрьме — и всё, жизнь сломана. И из клетки он поливал грязью в суде своего бывшего друга, Немцова…

Помимо драматических, в практике адвоката было и множество комических моментов:

— Была такая депутат Тишковская, её адвокат постоянно ругалась матом. Она приходила в суд и говорила: «Этот Жириновский, б**, да его адвокат, б**…» Я сначала думал, что ослышался, потом смотрю на судей — один закрылся и смеётся, другой кое-как себя сдерживает… А она минут 20 — и всё матом говорит. Такая полная женщина из Московской областной палаты адвокатов, в шапке с начёсом, в мохеровом шарфе, розовощёкая. Я потом подумал, что она выпивши пришла, дело было после обеда… Но, оказалось, нет, вот такая женщина.

Сергей Беляк и поныне является успешным адвокатом. Секрет успеха на своей профессиональной ниве он раскрывает легко:

— Для адвоката неприемлем принцип олимпийского участия. Адвоката можно оценить только по победам. Как и хирурга, например. Если доктор скажет: «Я прооперировал 2.000 человек»,— но из них 1.500 умерли — это сомнительное достижение. Адвокат должен выигрывать. Это не обязательно оправдательный приговор, но если прокурор просит 20 лет, а дают даже 18, это тоже победа адвоката.

телеканал «78», 28 февраля 2020 года

Тернистой тропой достоинства

Сергей Петров

Эдуард Лимонов. Будет ласковый вождь.— М.: Пятый Рим, 2019.— 160 с.— 3000 экз.

Старый волк не ходит в стае. Он или рыщет в лесной чаще, вдоль горных троп, одиночкой, или ведёт стаю за собой. И даже в первом случае обитателям леса его трудно не заметить, если это, конечно, не литературный лес.

Дозорные этого леса, милые птицы, завидев старого волка, почему-то замолкают. А потом, будто опомнившись, начинают ласкать пространство художественным свистом и мелодичным стуком, сообщая о мелькающих в траве ёжиках, ужиках, ящерках или гадюках. И ни звука о волке.

Последние лет пять литературные дозорные, критики и обозреватели, пишут о нём крайне редко. Для них его как бы и нет. Но он есть. И зовут его Эдуард Вениаминович Лимонов. В услугах литературных дозорных он не нуждается.

За означенный период времени у него вышло книг десять, а то и пятнадцать, и далеко не все из них — переиздания. Злопыхатели скажут: Лимонов — не тот, это всё не литература, просто мысли на бумаге, взять ту же его «Азбуку» 2019 года, ну что это такое — один абзац об одном, другой о другом, и так всю книгу. Недалёкие рассуждения (я о злопыхателях). Попробуйте так написать сами, и чтобы на целую книгу, чтобы держало, будоражило. Получится? А у него получается. И, поверьте, пройдёт совсем немного времени, найдётся вменяемый литературный исследователь и даст этому жанру ёмкое определение, появятся у него последователи.

Книга «Будет ласковый вождь» — чистой воды художественное произведение, приключенческий роман. Есть герои, есть сюжет, есть посыл. И это — снова плюс. Лимонов в свои годы не поёт одну и ту же песню в одном и том же стиле, он жонглирует стилями, он давно их приручил.

В романе два главных героя: сам Вождь и один из представителей его небольшого племени — алтайский парень по прозвищу Колесо. Именно от лица второго персонажа ведётся повествование, и автор об этом регулярно напоминает. Приветствие «это я, Колесо» встречается здесь довольно часто.

Вождь ожидаемо похож на самого автора, но это — «не я», уверяет Лимонов. Все персонажи вымышлены. Все совпадения случайны. Мало разве в нашей жизни совпадений? Немало.

Действие романа происходит на рубеже двадцатого и двадцать первого веков. Место действия — Алтай. Маленькое племя Вождя, точнее говоря, отряд поставил себе фантастическую, но исторически значимую цель — сделать хорошо своим людям, живущим в чужой стране. Для того чтобы достичь цели, отряд должен уйти в горы. Оттуда, как кажется Вождю, до чужой страны рукой подать. Но всё не так просто. Толпой до нужной точки не дойти, одна группа должна прибыть на место первой, вторая — к ней присоединиться, не притащив за собой «хвост» и добыв то, без чего освобождение своих людей в чужой стране невозможно.

Перед тем, как дойти до нужной горы, придётся обосноваться где-нибудь в предгорье. Незаметно этого не сделать. И дело не только в том, что за героями следят, к ним с подозрением относятся простые жители алтайских сёл. Их, появившихся из ниоткуда, называют то «партизанами», то «шпионами». И не всегда аборигенов удаётся переубедить в обратном.

Происходи действие в европейской части России, всё бы обстояло по-иному. Но здесь Алтай, мистический край, он населён духами. Эта земля поражает и завораживает Вождя: горы, леса и реки («фениморовские места, места гуронов»), люди и коктейль буддизма с шаманизмом.

«В ночь с 17 на 18 августа,— пишет в своём дневнике Вождь,— в избе Артура и Марины, алтайцев, в селе Боочи, я проснулся при полной луне от звуков гонга. Рыжая луна в окне над горами и долгие звуки гонга. Я вначале подумал, что происходит какое-то алтайское религиозное празднество и что ходят по дворам и бьют в гонг. Но затем я сменил мнение и подумал, что это звучит религиозная музыка на кассете в автомобиле (накануне за столом Артур и Марина говорили, что к ночи должны приехать ещё гости). Гонг звучал долго, не давая мне спать. Утром я узнал, что никто, кроме меня, гонга не слышал».

Вождь мудр, Колесо утверждает, что он похож на древнего китайского философа. Но Вождь не понимает, при чём же здесь гонг. Проживи он здесь чуть дольше, мог бы предположить, что это сам Алтай предупреждает его о грядущей опасности. Именно его, ведь гонг в ту ночь слышал только он.

Колесо нередко удивляется поведению Вождя. Тот должен быть деспотом, но не деспот. «Психанёт» иногда, побрюзжит, но не более. Вождь кажется Колесу если уж не ласковым, то слишком доверчивым.

С первых же дней алтайской эпопеи в племени появляется предатель. Читателю кажется, что его начинают подозревать все — от воинов племени до кустов алтайской сакуры, маральника. Однако Вождь не то что не желает подвергать подозреваемого проверкам, он вообще не очень-то склонен верить в его предательство. Когда же задумается об этом, становится поздно. То же и с алтайским гонгом. Читатель лишь может предположить, что об этой загадке Вождь вспомнит в конце своей дороги, когда уйдёт в белое безмолвие, утопая в снегу, к остаткам своего племени, понимая прекрасно, что их всех предали, что впереди — роковая неизвестность. Но он не может повернуть обратно, он — Вождь, а Вождь должен быть со своим племенем до конца. И как кого-то можно обвинять в предательстве, если сам способен совершить подобное? В этом — он весь.

«Будет ласковый вождь» — произведение о благородстве пути во имя достижения самой провальной цели. И как нельзя хорошо к определению её смысла подходят слова донского казака, командарма Второй конной армии Филиппа Кузьмича Миронова: «Совершенства нет на земле, но к нему мы обязаны идти». Герои книги так и поступают. Подставляя лица суровым ветрам и попадая под прицелы автоматов, идут. Поэтому будет ласковый вождь и будет его дорога.

А сам Лимонов… Он пришёл к нам сквозь дебри непонимания и показного равнодушия. Он — есть. Независимый творец, никому себя не навязывающий. И литературе от него никуда уже не деться. Давным-давно.

«Литературная газета», №10(6728), 11 марта 2020 года

«Увидимся с вами, если я буду живым»
Последняя книга Эдуарда Лимонова выйдет уже после его смерти.
Ее издатель Феликс Сандалов рассказал, что это за текст

записала Саша Сулим

17 марта в возрасте 77 лет — после госпитализации и двух операций — умер писатель и политик Эдуард Лимонов. Незадолго до его смерти, в середине марта стало известно, что новую книгу Лимонова «Старик путешествует» собирается напечатать издательство Individuum. «Медуза» поговорила с главным редактором издательства Феликсом Сандаловым, который встречался с Лимоновым за неделю до его смерти и уже прочитал его последнюю книгу.

Идея связаться с Лимоновым возникла у меня совсем недавно. Тогда я еще не знал, что он написал новую книгу, но знал, что для меня и нашего издательства было бы большой честью напечатать великого русского писателя Эдуарда Лимонова — и отдать ему долг за все, что он сделал. В тот момент я, разумеется, замышлял это как отдание долга и почестей живому человеку.

Мы решили с ним связаться и узнать, нет ли у него какого-нибудь текста. Я заметил, что в последние месяцы он начал меньше писать статей — а пишет он обычно довольно много. Вот я и предположил, что он сосредоточил свои силы на каком-то тексте. Так оно и оказалось.

В первый раз мы созвонились с ним 4 февраля, и оказалось, что незадолго до этого он как раз закончил новый текст — так совпало. Около недели мы ждали, пока этот текст расшифруют — Лимонов писал его от руки, потом я посмотрел его и решил, что он прекрасен и мы должны его издать.

После того телефонного звонка мы продолжили общаться по электронной почте — он довольно оперативно нам отвечал и практически моментально согласился издаваться.

Около недели назад мы с моей коллегой, продюсером Полиной Рыжовой приехали к нему домой, чтобы подписать бумаги и обсудить обложку — никаких конкретных пожеланий мы от него не услышали. Он принял нас в своей московской квартире недалеко от Миусской площади — в здании 20-х годов прошлого века. Раньше я никогда там не бывал, но мои друзья из «Смены», которые переиздавали старые тексты Лимонова, ездили туда к нему и рассказывали мне о своих визитах — эти рассказы совпали с моими впечатлениями. Его квартира довольно аскетичная — не в смысле бедная, но без лишней мебели и деталей.

В его кабинете висела картина, стоял большой писательский стол с креслом, на столе — стационарный компьютер. Такое основательное рабочее место без всяких побрякушек и миллиона вещей, в нем все было функционально. Помню, что горели индийские ароматические палочки.

Лимонов подарил нам свои книги: «Философия подвига», «Партия мертвых» и «Будет ласковый вождь», подписав их «На память». Мне еще запомнилось, что на прощание он сказал нам: «Увидимся с вами, если я буду живым». Мы просто пожали плечами, и хоть и понимали, что у него возраст, но я не думал, что это так быстро все может закончиться.

Я уже дважды прочитал его новый текст — книга называется «Старик путешествует», она построена на небольших очерках и зарисовках, связанных с его поездками и перемещениями, которые начинаются в детстве, а потом очень фривольно перескакивают в совсем недавнее прошлое.

У книги нет задачи подробно описать жизнь автора — в этих всполохах возникают идеи и чувства . Это очень пронзительное произведение, можно назвать его травелогом по форме. Но он получился таким пульсирующим и местами галлюцинаторным — не в плохом, а в поэтическом смысле. В тексте есть воспоминания разных лет с удивительной точности детализацией. Это свойство я уже встречал у пожилых людей — когда сознание начинает выгружать очень четкие детали обстоятельств, которые имели место 50–60 лет назад.

От книги появляется очень щемящее чувство — это не то чтобы подведение итогов, но, как минимум оглядывание назад, попытка осознать некоторые вещи. В том числе и то, чем для него было та же самая НБП.

Лимонов — символ свободы и своенравности. Мы понимаем, что периодически у него были заносы, но он всегда сохранял свое обаяние — и даже в этом проявлял свою независимость. Для целого поколения читателей он был мостиком к европейской и американской культуре — русский писатель, который существует в контексте мировой литературы. Лимонов — ярчайший пример модернистского наследия, он сделал свою жизнь очень мощным высказыванием и всегда был настоящим: что бы он ни делал, он делал это очень искренне.

В своей последней книге он пишет об очень простых и искренних вещах. Например, там есть такая зарисовка, в которой он рассуждает о том, что выпил пива, а потом — как всякому русскому человеку — ему захотелось выпить водки. У позднего Лимонова очень прямая подача, в некоторой степени его стиль можно назвать «акынским» — что вижу, то и пою. И, с одной стороны, жанр травелога к этому обязывает, но с другой — у нас есть некая культурная установка, что писатель должен как-то осмыслять увиденное и рефлексировать.

Возможно, в другом случае меня бы это сильно смутило, но здесь срабатывает даже не магия фамилии, а магия его писательского голоса. Я читал и думал, что умение так работать с русским языком — вроде бы ничего сложного, вроде бы нет никакого выпендрежного стиля, но есть ритм, который мощно работает,— это природный дар.

«Meduza», 17 марта 2020 года

Легенда, в которую трудно поверить
Галина Юзефович — памяти Эдуарда Лимонова

Галина Юзефович

В возрасте 77 лет умер писатель и политик Эдуард Лимонов. Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович вспоминает путь одного из самых противоречивых современных русских авторов — от его участия в харьковских забастовках 1960-х до превращения в легенду, которой и сегодня трудно поверить.

Говорить об Эдуарде Лимонове, в сущности, легко, потому что на протяжении всей своей жизни — и персональной, и политической, и литературной — он оставался человеком изумительной, едва ли не гротескной цельности. Левая повестка, мачистская бравада, идеалистический интернационализм и антикапитализм (временами воинствующий) парадоксальным, но безупречно последовательным образом уживались у него с просвещенным русским национализмом, плавно перетекающим в едва ли не эзотерическое имперство.

В принципе, подобное смешение разных, порой взаимоисключающих политических доктрин сегодня не редкость: в том, что касается синтеза социалистических идей с националистическими, Лимонову наследуют многие современные общественные деятели и литераторы в диапазоне от Сергея Шаргунова до Захара Прилепина. Удивительно скорее то, что Лимонов был носителем этой эклектичной системы убеждений по меньшей мере с начала 1970-х годов и вплоть до самой смерти.

Один из сравнительно редких в диссидентской среде представителей рабочего класса, Эдуард Савенко (псевдоним «Лимонов» придумал в начале 1980-х друг писателя, художник-эмигрант Вагрич Бахчанян) уже в 1963 году, совсем еще юным, принимал участие в Харьковской забастовке против снижения трудовых расценок. Переехав в Москву в 1974-м и начав активно вращаться в либеральных богемных кругах (легенда, любовно пестуемая и распространяемая самим Лимоновым, состояла в том, что он выучился виртуозно шить джинсы и обшивал всех советских суперзвезд, от Булата Окуджавы до актера Олега Даля), он все равно оставался убежденным леваком, куда более радикальным по своим взглядам, чем тогдашнее советское руководство.

Покинув СССР в 1974 году (согласно его собственным не вполне достоверным рассказам, уехать его вынудило КГБ, поставившее молодого поэта перед дилеммой: либо эмиграция, либо стукачество), Лимонов ухитряется и в изменившихся условиях сохранить свои взгляды неизменными. В отличие от большинства советских эмигрантов, впадавших на Западе в романтическую завороженность идеалами капитализма, Лимонов пишет в американские русскоязычные издания пламенные заметки, бичующие пороки общества потребления, и завязывает рискованную дружбу с американскими коммунистами. Во Франции, куда он переезжает на волне популярности своего дебютного романа «Это я, Эдичка» (он был издан в Париже в 1979 году и разом превратил молодого эмигранта в восходящую литературную звезду), Лимонов первым делом налаживает связи с Французской компартией и начинает писать для левой прессы.

Тем удивительней может показаться внезапная метаморфоза, происходящая с ним на рубеже 1980-1990-х: Лимонов возвращается в СССР, где занимает ультраконсервативную и, по сути дела, реваншистскую позицию. В 1993 году писатель защищает осажденный ельцинскими войсками Белый дом, создает Партию национал-большевиков, учреждает газету «Лимонка», а парой лет позже участвует в целой серии региональных войн — на Балканах, в Абхазии, в Приднестровье, каждый раз поддерживая ту из сторон, которую с наибольшими основаниями можно было определить как пророссийскую. Однако на самом деле никакой метаморфозы в этом внезапном на первый взгляд изломе лимоновской биографии нет: левые принципы для него всегда были ценны не сами по себе, но в первую очередь как естественное вместилище русской имперской идеологии, которой он и продолжил со всем пылом служить даже после распада «красной империи».

Мне довелось несколько раз видеть Эдуарда Лимонова в те годы: он ходил в черном кожаном пальто до пола с высоко поднятым острым воротником, в сопровождении нескольких явно очарованных им юных соратников и предпочитал отзываться на обращение «вождь». И в этом поразительном даже для того странного времени позерстве, в этой ошарашивающей и откровенной литературщине, прорывающейся вдруг в реальную жизнь, ясно прочитывалась вторая — наряду с цельностью и последовательностью — черта Эдуарда Лимонова как личности: его постоянная, напряженная и осознанная работа над собственной биографией, превращение ее в самоценное художественное высказывание.

Мифологизацией, романтизацией своей жизни и своего образа Лимонов занялся очень рано — в сущности, одновременно со стартом литературной карьеры. Все его книги — начиная с бескомпромиссно гениального «Эдички» и заканчивая тяжеловесными и пафосными поздними вещами вроде «В Сырах» или «Деда», примерно в равной мере автобиографичны и фантасмагоричны. Меньше всего Лимонов заботился о том, чтобы донести до современников и потомков свой правдивый и узнаваемый образ — вместо этого он писал эффектный портрет человека, которым отчасти был, а отчасти только хотел быть, на фоне великой эпохи.

С этим непрестанным процессом самопрезентации связана исключительная легкость Лимонова в обращении с фактами. Так, когда молодые и брутальные последователи Лимонова выразили недовольство гомосексуальной сценой в «Эдичке», писатель немедленно заявил, что ничего подобного в реальности не было, и потребовал исключить непристойный фрагмент из всех переизданий романа. Схожими мотивами окрашена и его недавняя размолвка с Захаром Прилепиным, одним из самых преданных последователей Лимонова как в искусстве, так и, если можно так выразиться, в жизнетворчестве: Лимонов обвинил Прилепина в том, что тот якобы никогда не входил в ряды нацболов и лишь паразитировал на связанном с ними героическом ореоле. Кажется, что вычеркнуть из жизни разочаровавшего его человека, добавить пару красочных эпизодов (так, судя по всему, описанная в повести «История его слуги» работа Лимонова на подпольного миллионера — выдумка от первого до последнего слова) или, напротив, отречься от какой-то части собственного прошлого было для Эдуарда Лимонова не сложнее, чем вырвать пару страниц из книги.

Пожалуй, не все части того невероятного романа, в который Эдуард Лимонов превратил свою жизнь, удались автору одинаково хорошо. Вероятно, многие главы выиграли бы от сокращения или вдумчивой редактуры. Однако в безрассудной готовности полностью слить биографию с литературой, трансформировать все свое существование в один бесконечный и волнующий акт творчества, есть безусловное величие, хорошо знакомое нам по историческим образцам и практически не представимое в наше рациональное и прагматичное время.

«Meduza», 17 марта 2020 года

Умер молодым

Александр Дугин

Умер Лимонов. Умер в 77 лет. Умер молодым, даже подростком. Отчаянно отказывался не то что стареть, взрослеть. Так и не повзрослел. Я придумал называть его «Дедом», чтобы таким абсурдным и язвительным эпитетом подчеркнуть его подростковость. И он с ней не расставался и не расстался.

Я думаю, его единственной любовью был он сам. Но это была любовь его жизни, от которой его никто не мог оторвать.

Его политические взгляды были приложением к этой большой любви — любви к самому себе. Они оттеняли то, насколько противными ему казались мир и люди и насколько прекрасным, ярким, несгибаемым, свободным и бесподобным был для себя он сам. Странно, что это совершенно эксплицитная поза — «Вот он я, Эдичка» — ускользала от внешних наблюдателей. Каким безвкусием надо отличаться, чтобы отнестись к его поэтико-политическим стратегиям с угрюмой серьезностью. Если Лимонов был для кого-то политическим оппонентом или противником, это значит, что у людей просто испарилось чувство эстетического.

Он принадлежал к среде и культуре, от которой практически ничего не осталось. Промежуточный мир между угасшим Серебряным веком и так и не начавшимся Бронзовым. Мера непонимания Лимонова это мера непонимания ничего — в искусстве и политике.

Его жизнь и его личность были самозамкнуты. Он рассказывал мне как-то, что в раннем возрасте в Харькове из-за подростковой любви порезал вены, но не от отчаяния, а от избытка жизненных сил — из-за отсутствия страха и какой-то невнятной для самого себя удали.

А вот Наташа Медведева была грустной, через нее дул какой-то неуютный ветер. Вместе они были трагичны. А один он нет.

Он создал молодежную партию, которая была и остается самым ярким явлением российской политической жизни. Безумную и бодрую, подростковую и такую же неукротимую, как сам Лимонов. Подражая ему, сделали себе карьерки более адаптированные эпигоны, а он оставался где-то на окраине общества, хотя его знали все, и стоило ему только сделать реверанс, как с энтузиазмом большая глобалистская культура его подхватывала… Но снова что-то шло не так, и он поддерживал «Крым наш» и Русскую весну. На зло тем, кто только что его «простил» и «поднял на щит»… И опять в дело шли тупые штампы. Он и не хотел нравиться, он хотел поражать, шокировать, восхищать, провоцировать, удивлять.

Умер как жил. Не склонившись. Просто отлично умер. А это так важно…

«Facebook», 17 марта 2020 года

Лимонов дома.
Памяти Эдуарда Вениаминовича Савенко

Константин Кеворкян

Во вторник, 17 марта 2020 года, ушёл из жизни великий харьковчанин Эдуард Лимонов. Этот текст был написан довольно давно и носит личный характер. Мы списывались буквально несколько дней назад, я должен был зайти к нему в первых числах апреля. Не успел.

Лимонов живет в тихом центре Москвы, недалеко от метро «Новослободская». Дом в стиле конструктивизм — наверное, когда-то даже престижный (исходя из месторасположения), но теперь безнадежно устаревший: с приделанными поверх фасада тесными лифтами, чахлым палисадником, путанным многозначным кодом, который я вечно забываю.

Пытался записывать, но шифровал фамилию адресата и снова терял где-то в глубине телефона. Приходилось перезванивать, уточнять. «Ну, где вы?» — раздаётся в трубке требовательный голос мэтра. «Я здесь внизу, у двери»,— беспомощно лепечу я и в ответ снова получаю порцию кодовых цифр, длинных как радиограмма советскому разведчику.

Лимонов живёт под самой крышей и — пока я поднимаюсь — его дверь, как правило, уже приоткрыта. Хозяин встречает меня в маленькой прихожей. Тапочек не полагается: кажется, Лимонов испытывает к ним презрение — как к буржуазному символу домашнего уюта. Сам он всегда в домашней обуви — типа старых кроссовок. В свободных брюках или джинсах. Никаких демократичных «треников» с вытянутыми коленками или барского халата. Подтянут и выбрит (практически всегда).

В доме стерильная чистота, которую стыдно нарушать. Потому разуваюсь: на улице мерзкий московский снег, и когда обувь стекает — совестно. В небольших комнатах (их две) аскетично. В одной — книги на всю стену, среди множество собственных и на разных языках. «77»,— любит подчеркнуть автор; адский предшествующий и сегодняшний каждодневный труд. Отсюда и самодисциплина, и стерильная чистота, и отсутствие деморализующих тапочек.

На подоконнике стоит бронзовый бюст хозяина. «А вам самому нравится?» — спрашиваю я. «Льстит»,— слегка иронично отвечает Лимонов, из чего я делаю вывод, что нравится.

Обстановка действительно скромная — квартира съемная, добра не нажито, архив расплескан по странам, дети живут отдельно. Во второй комнате кушетка, пара глубоких кресел, простой компьютер. На нем Лимонов пишет публицистику,— прозу предпочитает писать от руки, так лучше чувствуется каждое слово. Почерк аккуратный, разборчивый, мелкий; возможно, привычка экономить бумагу осталось после тюрьмы.

Если работает, лучше не мешать, впрочем, как и любому литератору. Потому предпочитает трудиться с раннего утра, пока голова свежая и нет посетителей.

А визитеров довольно много: соратники, журналисты (огромное количество также звонит за комментариями), заезжие гости, вроде меня. Чтобы развести их между собой во времени, внимательно следит за точностью появления и ухода персонажей. Впрочем, для некоторых делает исключение.

Особая честь перекусить на скромной кухне. Никаких разносолов хозяин дома не держит. Впрочем, пару раз мне перепадали экзотические напитки: то северокорейская шестидесятиградусная водка с оскаленной змеёй, то суперсамогон из малины и на малине же настоянный — дар какого-то восторженного почитателя.

Ухаживает за гостем Лимонов довольно неуклюже, чувствуется непривычка к гостеприимству в его исконном застольном варианте. Он столько лет прожил за границей и без своего дома, что движения его неловки, ненатренированы на гостя. Хочется помочь, отчего всегда возникает путаница, от которой я ещё больше конфужусь.

Мы оба интроверты, потому разговаривать непросто. То и дело возникают паузы.

Пожалуй, с Лимоновым комфортно молчать, но тогда зачем я вообще к нему заявился? Ах да, привез пару бутылок любимого им крымского вина. В обмен получаю его новую книгу с уже заготовленной дарственной надписью: похоже, он всегда продумывает текст заранее. Наверное, у меня скоро будет самая большая коллекция подписанных Эдуардом Вениаминовичем Лимоновым (Савенко).

Иногда что-то из книг приношу я. Объём моей 900-страничной «Фронды» его изумил; взвешивая, хозяин долго перекладывает толстый том из руки в руку. Потом поставил на полку и не факт, что скоро откроет. Лимонов спешит писать собственные тексты и переживает из-за непонимания издателей — то обложка неудачная, то гонорар недостаточный, то реализация хромает. Эти окололитературные разговоры заменяют нам великосветскую беседу о погоде.

А ещё я рассказываю о Харькове, о наших общих знакомых, излагаю какие-то идеи. Помочь мне Лимонов все равно не может: его давно отлучили от большой политики, от большого экрана, от больших связей. «Я же адекватный человек»,— обидчиво удивляется он, видимо, искренне не понимая — он так долго был бунтарём, что стал заложником собственного прошлого.

Я вполне могу допустить, что ему сегодня нужна не всемирная слава, а обыкновенная забота любящей женщины. И вовсе не певицы или актрисы, и вообще не жительницы просвещённой столицы, а самой обыкновенной харьковчанки, из ниоткуда возникающей и в нужный момент деликатно пропадающей в никуда. Как говорил мудрый грек у Джеральда Даррела, «счастье — это свой оливковый сад и женщина из родных мест».

Он мужественно стоит на своём, даже когда шаркает стоптанными кроссовками по своей полупустой квартире. После страшной операции, в аскетизме на грани бедности, в чистоте дисциплинированного бойца. За всем этим я вижу одиночество того, кому подвластна вечность. Когда она придёт, он будет аккуратно собран и привычно молчалив.

2019 г.

«Украина.ру», 17 марта 2020 года

Это он — Эдичка.
Чем запомнился Эдуард Лимонов

Игорь Карев

В возрасте 77 лет скончался писатель, публицист, поэт и политик Эдуард Лимонов. О его смерти в своем блоге сообщил писатель и депутат Госдумы Сергей Шаргунов.

Сергей Шаргунов («Facebook», 17.03.2020):

Умер Эдуард Лимонов

Причина смерти официально пока не называется. По данным Telegram-канала Mash, Лимонов был госпитализирован два дня. Он долгое время боролся с онкологическим заболеванием.

Эдуард Лимонов (настоящая фамилия — Савенко) родился в 1943 году в Горьковской области. В возрасте четырех лет с семьей переехал в Харьков, где жил в детстве и юности. Подростком был связан с криминалом, его арестовывали — правда, по административным статьям. Он даже принимал участие в забастовке. В середине 1960-х Лимонов остепенился, если так можно о нем сказать.

К этому времени он уже несколько лет писал стихи, был знаком с литераторами и художниками Харькова. Один из них — художник Вагрич Бахчанян — придумал ему звучный псевдоним. Так Эдуард Савенко стал Эдуардом Лимоновым. Впрочем, тогда он зарабатывал деньги совсем не литературным трудом. Только в конце 1960-х, переехав в Москву, он вошел в круг литературного андеграунда (среди его знакомых был писатель Венедикт Ерофеев). Своим учителем Лимонов считал художника и поэта Евгения Кропивницкого.

Официально Лимонов тогда не издавался, но выпускал свои рассказы в самиздате и был одним из заметных представителей советского литературного авангарда начала 1970-х. Но эта карьера длилась недолго. Он вспоминал, что его вызвали в КГБ и предложили «стучать» на посла Венесуэлы в СССР Регуло Бурелли, с которым Лимонов был дружен. Он отказался и эмигрировал из СССР.

«Мне еще с детства внушали, что стучать — это плохо, гадко. Если бы они мне предложили по-серьезному: «Дорогой товарищ Савенко-Лимонов, мы хотим направить вас в академию КГБ», я бы, наверное, пошел. Но стучать, быть какой-то шестеркой — отказался»,— рассказывал Лимонов в конце 1980-х в интервью Феликсу Медведеву.

В эмиграции он оказался в США, смог устроиться в нью-йоркскую газету «Новое русское слово», сблизился с американскими троцкистами и начал принимать участие в различных политических акциях, был одним из авторов «Открытого письма Сахарову», которое не удалось напечатать в США: его опубликовали в Англии.

В середине 1970-х Эдуард Лимонов пишет, пожалуй, свою главную книгу: роман «Это я — Эдичка». Это и сейчас одна из самых известных работ Лимонова. Правда, её издание в Америке тоже состоялось не сразу из-за нападок на США и слишком натуралистичных сцен гомосексуального секса. Книга вышла в Париже и стала бестселлером. А следом в Париж перебрался и Лимонов.

«Это я — Эдичка» считается в определенном смысле автобиографическим романом, но степень автобиографичности Лимонов никогда не раскрывал. Вопрос об этом задавался писателю, кажется, в каждом интервью.

После успеха «Эдички» Лимонов много публиковался: были напечатаны сборник стихов «Русское», романы «История его слуги» и «Дневник неудачника» и многие другие книги. А в начале 1990-х Лимонов вместе с третьей женой — Натальей Медведевой — вернулся в Россию, снова став гражданином своей родной страны.

После возвращения из эмиграции политическая ипостась Лимонова стала более заметной, чем литературная. Конечно, он всегда, всю жизнь был в категорической оппозиции. В юности это, возможно, было не так ярко выражено, но со временем всё встало на свои места. Работая в эмигрантской газете, он публиковался в СССР в те времена, когда обычно всё происходило ровно наоборот. Лишенный советского гражданства, он мог стукнуть иностранца, если тот плохо говорил о России. Вернувшись на родину,— после годичных судов и восстановления гражданства — Лимонов тут же ушел в глухую и даже радикальную оппозицию: был членом ЛДПР Владимира Жириновского, основал Национал-большевистскую партию, в нулевые стал одним из авторов «Стратегии-31», которая отстаивала свободу собраний. Его не раз задерживали не только в России, но и, например, в Казахстане, его книги запрещали на Украине: он очень неправильно, по мнению Киева, отреагировал на события 2014 года.

Но при этом Лимонов оставался поэтом, публицистом и писателем, невзирая на любые перипетии своей политической карьеры. Выходили его эссе, написанные им биографии, сборники стихов: их он публиковал исподволь, по мере написания. В начале 2010-х Лимонов снова вернулся к большой прозе: в 2012-м вышла его книга «В Сырах: роман в промзоне», воспоминания о том, как после выхода из тюрьмы он жил в районе Сыромятнической улицы. Потом был «Дед» — описание митингов того времени, в которых Лимонов принял самое деятельное участие. Он вообще начал публиковать больше, чем обычно (были изданы книги «Седого графа сын побочный» в 2018-м и «Будет ласковый вождь» в 2019-м), словно торопясь рассказать читателю всё, что не рассказал раньше. И всё равно есть ощущение, что что-то так и осталось непроговоренным. Но теперь об этом уже некого спросить.

«Аргументы и факты», 17 марта 2020 года

Антисоветчик, писатель, портной: умер Эдуард Лимонов

Анастасия Антипова и Юлия Сапронова • при участии: Майя Бобенко

17 марта на 78-м году жизни умер писатель и политик Эдуард Лимонов. Каким был Лимонов — от харьковского подростка до автора знаковых книг и лидера оппозиционных партий — в материале РБК.

Эдуард Лимонов (настоящая фамилия — Савенко) родился в Дзержинске Горьковской области (сейчас это Нижегородская область) в 1943 году. Рос и учился в школе он уже в Харькове: его отец был офицером и позже вспоминал это время так:

«Характер у него [Эдуарда Лимонова] не в мать и не в отца, не знаю, где он такой подобрал. Всегда поперек! Все хают сороковые годы — он пишет: «У нас была великая эпоха» (название одной из повестей Лимонова.— РБК). Даже я вспоминаю — ну, весело, конечно, было, молодые были… но ведь мы же тогда только переехали в Харьков из Казани, жилья не было, разместили нас на двух верхних этажах больницы на окраине! Я на столе спал, жена с сыном на полу… Какая великая? Военных же не спрашивают, чего они хотят. Сказали — и езжай»

Лимонов писал, что в юности шил джинсы.

«Задолго до китайцев я был контрафактором. Ну, разумеется, не в таких грандиозных масштабах»,

— вспоминал он. В Москву в конце 1960-х он переехал со швейной машинкой, которая помогала ему зарабатывать на жизнь, с гордостью говорил он в разных интервью.

В столице он посещал семинар поэта Арсения Тарковского (Лимонов уже писал стихи) — впрочем, позже отзывался о семинаре как о бесполезной трате времени:

«Лекции не представляли никакого интереса, более того, он не давал нам свободно читать стихи».

В Москве Лимонов выпускал самиздатовские сборники стихов. Про диссидентское движение позже он говорил, что «с диссидентами был только знаком, и очень близко».

Будущий генсек Юрий Андропов, возглавлявший тогда КГБ, назвал его убежденным антисоветчиком (Лимонов говорил, что причиной был отказ сотрудничать с органами госбезопасности). В 1974 году Лимонов покинул страну и уехал в США, его лишили советского гражданства.

В Нью-Йорке он работал в эмигрантской прессе, подрабатывал грузчиком, уборщиком, официантом. Он конфликтовал с редакцией «The New York Times» из-за отказа печатать его статьи с критикой американской жизни.

Свой первый роман «Это я — Эдичка» он написал в США, но ни одно из американских издательств не приняло его к публикации.

«Конечно, этим романом наших людей долбануло по голове изрядно, они до сих пор никак его не переживут, но думаю, это полезно,

— говорил сам Лимонов о своей книге.—

Считаю, что написал очень революционную и очень талантливую вещь».

Книгу он смог издать во Франции, куда и перебрался в 1980 году, а к концу 1980-х получил гражданство этой страны.

В СССР Лимонова впервые опубликовали в 1989 году, тогда вышла его повесть «У нас была великая эпоха».

В начале 90-х Лимонов восстановил гражданство и вернулся в Россию, где в 1993-м вместе с Александром Дугиным, лидером группы «Гражданская оборона» Егором Летовым и концептуалистом Сергеем Курехиным основал Национал-большевистскую партию (НБП, запрещена в РФ). В 1994-м Лимонов начал издавать газету «Лимонка».

«На самом деле «Лимонка» сделалась наше все: наша программа, наш учебник политики, наш сборник легенд, наш устав партийной службы»,

— объяснял Лимонов в книге «Моя политическая биография».

Во время войны в Югославии он уехал туда и принимал участие в боевых действиях на стороне сербов.

«Глядя на фотографии Лимонова, дружески беседующего с [Радованом] Караджичем (экс-президент Республики Сербской, приговоренный Международным трибуналом к пожизненному заключению за военные преступления и геноцид.— РБК) или стреляющего из пулемета в осажденном Сараево, его парижские друзья, которые раньше восхищались им, невольно посерьезнели»,

— писала о нем газета «El Mundo».

В апреле 2001 года Лимонов был обвинен в хранении оружия и создании незаконных вооруженных формирований (это обвинение впоследствии было снято). Спустя два года его приговорили к четырем годам лишения свободы. Он был освобожден условно-досрочно в июне 2003 года.

«Писатель не был в столице больше двух лет. Его соратники по вождю явно соскучились: шампанское пили прямо на перроне. Встречать досрочно освобожденного лидера на Павелецкий вокзал пришли около сотни молодых национал-большевиков и сочувствующих»,

— рассказывал телеканал НТВ о его возращении в Москву. В 2006 году стал одним из создателей коалиции «Другая Россия», участвовал в «Маршах несогласных». В 2010-м коалиция распалась, в чем Лимонов обвинял соратников по движению Михаила Касьянова и Гарри Каспарова

Эдуард Лимонов был несколько раз женат. Последней официальной супругой была актриса Екатерина Волкова (на фото), у пары родились двое детей. В 2008-м Лимонов и Волкова расстались

«Лимонов очень не любил писательниц и некрологов. Сам он в своих некрологах, собранных в «Книге мертвых», писал о людях как о живых, не особо сообразуясь с фактом смерти. Смерть не должна у нас вызвать пиетета, и лучше всего, если мы продолжим относиться к Лимонову, как к живому, сложному, великолепному, грандиозному и невыносимому»,

— сказал в беседе с РБК писатель Дмитрий Быков.

Эдуард Лимонов умер 17 марта 2020 года в Москве. Ему было 77 лет

Названа причина смерти Эдуарда Лимонова

…

Писатель страдал от онкологии.

Писатель и политик Эдуард Лимонов умер во вторник, 17 марта, на 78-м году жизни. О кончине сообщил депутат Сергей Шаргунов.

На данный момент официальные сведения о причинах и обстоятельствах смерти отсутствуют. По информации Mash, который ссылается на окружение писателя, в последнее время Лимонов болел и был госпитализирован из своей квартиры в частную клинику 15 марта.

Указывается, что длительное время писатель боролся с онкологическим заболеванием, «начались проблемы с горлом, потом пошло воспаление» и началось кровотечение.

«Врачи двое суток пытались нормализовать состояние. Сегодня перенес сразу 2 операции»,— говорится в сообщении в телеграм-канале.

Организм не перенес нагрузки, сообщили источники канала.

Baza сообщает, что только 13 марта Лимонов заключил договор на издание своей последней книги — «Старик путешествует».

«Московский комсомолец», 17 марта 2020 года

Вольный стрелок: умер Эдуард Лимонов

Владислав Крылов, Наталья Васильева, Максим Ходыкин, Зоя Игумнова

Каким запомнится один из самых скандальных писателей ХХ века и классик русской литературы

Отношение к Эдуарду Лимонову может служить точным маркером: понимает ли ваш собеседник что-то в русской словесности, или же нет. Лимонова-человека не любили многие, Лимонова-политика — наверно, еще больше. Но даже категорические противники его, почти всегда скандальной, позиции, при наличии у них хотя бы толики литературного вкуса, ценили Лимонова-писателя. Сегодня, 17 марта, этого странного, шумного, бескомпромиссного, вечно молодого старика не стало. «Известия» провожают последнего великого русского писателя.

Писать о Лимонове в день его смерти — тяжело и странно. Он, безусловно, был одним из тех редких людей, которых трудно представить иначе как с определением «живой». Собственно, так же ощущал себя и он сам — пять сборников написанных им некрологов тому, как и всегда с Лимоновым хулиганским, свидетельством.

Поэт Александр Вулых:

Эдуард Лимонов — интересный писатель, человек с необыкновенной судьбой. Он прожил сложную жизнь, наполненную всевозможными событиями, даже трагическими. Талант его был своеобразным. Эдуард Лимонов без всяких сомнений был большим патриотом России. Его уход — большая потеря для отечественной литературы. Мне грустно от таких новостей. А вообще. если вы хотите что-то узнать об Эдуарде Лимонове, читайте его книги

Конечно, для русского писателя — да еще такого, который не отсиживался по литфондовским дачам, а вел разгульную, разбойничью почти жизнь, на нескольких континентах, через несколько войн и революций — прожить ему удалось феноменально долго. И вряд ли подросток Савенко, появившийся на свет 22 февраля 1943 года в заштатном Дзержинске и выросший в провинциальном, но гордом своей культурностью Харькове, догадывался, сколь долгая, бурная и, в конечном счете счастливая жизнь ему уготована.

Изучать биографию писателя надо по его книгам — и в случае с Лимновым этот тезис верен, как никогда. Вот — «молодой негодяй» гарцует по харьковским скверам. Вот — бывший советский диссидент приковывает себя к ограде редакции «New York Times», ибо и за «железным занавесом», оказывается, мало кто ценит непризнанных гениев. Вот — «русский поэт предпочитает больших негров» и мечтает в Париже о мировой революции. Вот — уже переваливший за 50 «хипстер» (как сказали бы сейчас) вдруг оказывается в центре сумбурной российской политики 1990-х; кумир молодежи и вождь экстремистской партии. Вот — в окопах югославской войны; вот — в изоляторе «Лефортово» и на зоне, по обвинению в организации государственного переворота в другой стране (на меньшее Лимонов и не согласился бы!) Вот — среди лидеров оппозиции, а вот — по другую сторону баррикад, вечно недовольный, вечно несогласный, вечный изгой в этом несовершенном мире.

Председатель партии «Яблоко» Николай Рыбаков

Он был ярким писателем, но в политике запомнился именно эффектностью, а не созидательностью. И его взгляды никак не способствовали процветанию страны. Как человек эмоциональный, он уходил в политике в крайности. А оценку его творчеству дадут потомки, лет через сто

Но всегда — писатель. Большой, неровный, позволяющий себе вещи, невозможные для обывателя. Окруженный юными красавицами и молодыми героями, человек, словно ворвавшийся в скучную сухую реальность XXI столетия откуда-то из нереальных уже, мифологических времен. Да и время уйти он словно выбрал специально — внезапно случившийся во времена фейсбучных страстей и пластиковых переживаний пугающий, средневековый какой-то год.

Он публиковался, кажется, везде, от «Лимонки» до «Известий», от «Континента» до RT. Лимонов был, пожалуй, одним из последних публицистов, способных привлечь читателя не «жареной» темой, а стилем, широтой взгляда и невиданной даже в пресловутых «свободных» СМИ реальной свободой. «Общество велит «не сметь». Смею»,— говорил он стами одного из своих автобиографических персонажей. И действительно, Лимонов никогда не боялся нарушать никакие табу — даже и те. что в «приличном обществе» предпочитают вообще не упоминать.

Писатель Евгений Водолазкин

Эдуард Лимонов был человеком большого таланта. Возможно, поступки его, высказывания и тексты были порой спорны, иногда — очень спорны, но они всегда были талантливы. Для него литература значила гораздо больше, чем просто литература. Она переплеталась с его жизнью. Все его вещи были в той или иной степени автобиографичны, и в то же время никогда нельзя быть уверенным в том, что все описанные им вещи соответствовали действительности. Это странное положение между фактом и воображением было отличительной чертой Лимонова. Безусловно, он оставил глубокий след в нашей литературе и его будет не хватать

Франт в бархатном костюме, первый русский панк в майке Ramones, боевик в камуфляже — Лимонов всегда был и на острие моды, что, в конечном счете не в меньшей степени укоренено в нашей литературной традиции, чем нравственные поучения Толстого и душевные драмы Достоевского. Лимонов сумел сделать почти невозможное в конце ХХ века: творить большую — что уж там, великую — литературу, оставаясь при этом понятным и востребованным самой широкой читательской аудиторией.

Его вряд ли включат в школьную программу. Его вряд ли перестанут читать юноши, обдумывающие житье — по собственной воле, не из под учительской «палки». Он не любил, когда его называли классиком — но он, несомненно, им был последние лет 20 своей жизни. Таким — пусть запретным — он и останется. 13 марта Лимонов сообщил, что сдал в издательство новую книгу, «Старик путешествует». Путешествие оказалось труднее и дальше, чем он, наверно, полагал.

Писатель Роман Сенчин

Для моего поколения Лимонов был настоящим учителем. Он учил не бояться, не молчать, лезть на рожон. Многие мои сверстники, и я сам, стали писать благодаря его книгам. Мы считали, что нам тоже есть что рассказать в наши тогдашние двадцать лет. Последнее время он болел. В это как-то не верилось — Лимонов всегда был крепкий, какой-то даже не молодой, а юный. И мудрость постоянно боролась в нем с юношеским огнем, иногда удивлявшим и нас, людей младше его лет на тридцать-сорок. Ушел без всякой натяжки, без всякого свойственного некрологам пафоса, один из последних больших русских писателей. Есть еще Бондарев, Екимов, Проханов… Есть много талантливых и очень талантливых. Но больших последние лет тридцать не дали. Поэтому, вижу, очень многие воспринимают смерть Лимонова, вообще-то по возрасту старого человека, как неожиданное, страшное событие. Слышится слово «осиротели». Я его тоже повторяю

Лимонов не зарекался ни от сумы, ни от тюрьмы, и вдоволь познал и то, и другое. Но все же больше ему досталось того, что он действительно жаждал — успеха, славы, и, пожалуй, истинного величия. Он любил жизнь жадно, без меры, по-хулигански, не считаясь с условностями и мнениями. Своему французскому биографу он говорил, что мечтает умереть в Средней Азии — но все же покинул этот мир в Москве. С его «Эдичкой», нахальной, неправильной, веселой и живой книгой русская литература, казалось, потянулась и открыла глаза после долгого летаргического сна. Сегодня она, возможно, умерла окончательно. У нас была великая эпоха.

«Известия», 17 марта 2020 года

Биография Эдуарда Лимонова

…

ТАСС-ДОСЬЕ. 17 марта 2020 года стало известно, что на 78-м году жизни умер российский писатель, поэт, политический деятель Эдуард Лимонов.

Эдуард Вениаминович Лимонов (настоящая фамилия — Савенко) родился 22 февраля 1943 года в г. Дзержинске Горьковской (ныне — Нижегородской) области в семье военнослужащего. С 1947 года проживал в Харькове Украинской ССР (ныне — Украина). Окончил восемь классов общеобразовательной школы.

В юности сменил много профессий, работал сталеваром, монтажником-высотником, книготорговцем. На одном из предприятий в 1963 году принимал участие в забастовке против снижения расценок.

В 17 лет начал сочинять стихи.

В 1967–1974 годах жил в Москве. Зарабатывал на жизнь пошивом брюк, его клиентами были Эрнст Неизвестный, Булат Окуджава и др.

Посещал поэтический семинар Арсения Тарковского, сблизился с кругом авторов московского литературного андеграунда (Венедикт Ерофеев, Леонид Губанов, Игорь Ворошилов, Евгений Сабуров и др.), входил в неофициальное поэтическое объединение СМОГ (»Смелость, Мысль, Образ, Глубина»). Псевдоним «Лимонов» ему придумал художник-карикатурист Вагрич Бахчанян.

Лимонов писал короткие рассказы в авангардистском стиле, выпустил пять самиздатских сборников своих стихов. В 1972 году его первое интервью было опубликовано в испанском журнале Destino Magazine.

В 1974 году после отказа стать осведомителем Комитета государственной безопасности СССР эмигрировал из Советского Союза вместе с женой Еленой Щаповой (она получила израильскую визу). В том же году был лишен советского гражданства.

В 1974–1980 годах проживал в США, в Нью-Йорке. В 1975–1976 годах работал корректором в нью-йоркской газете «Новое русское слово». Опубликовал в эмигрантской печати ряд статей с критикой западной политической системы и образа жизни. После того, как статья Лимонова «Разочарование» была перепечатана советским еженедельником «Неделя», он был уволен из «Нового русского слова». Потеряв место корректора, сменил 13 профессий, работал каменщиком, гувернером, мажордомом и др. В 1975–1976 годах участвовал в собраниях американской троцкистской Социалистической рабочей партии, что стало причиной его допроса в ФБР.

В 1976 году опубликовал частично автобиографический роман «Это я — Эдичка». Спустя четыре года, после публикации во Франции под названием Le poete russe prefere les grands negres (»Русский поэт предпочитает больших негров»), это произведение получило скандальную известность.

В начале 1980-х годов Эдуард Лимонов переехал во Францию, где писал для различных общественно-политических изданий: Revolution Французской коммунистической партии, крайне правого журнала Choc du mois и др. Входил в редколлегию газеты L'Idiot international. В тот же период сочинил романы и повести «Дневник неудачника» (1982), «Подросток Савенко» (1983), «Молодой негодяй» (1986), «У нас была великая эпоха» (1989) и др. В 1987 году получил французское гражданство.

С 1989 года книги Лимонова начали публиковать в СССР. С начала 1990-х годов он стал активно печататься в изданиях национально-патриотической оппозиции — газетах «Советская Россия», «День» (с 1993 года — «Завтра») и др.

В 1991 году переехал в Москву, в октябре того же года восстановил советское гражданство.

В 1991–1993 годах эпизодически принимал участие в Югославской гражданской войне в качестве «вооруженного журналиста» на стороне сербов.

В 1992 году вступил в Либерально-демократическую партию Владимира Жириновского, вошел в партийное «теневое правительство» в качестве министра безопасности. Однако через несколько месяцев обвинил лидера ЛДПР в бездействии и «шарлатанстве», после чего вышел из ЛДПР. В 1994 году выпустил книгу «Лимонов против Жириновского».

В ноябре 1992 года вместе с рок-музыкантом Сергеем Жариковым и журналистом Андреем Архиповым создал Национально-радикальную партию (НРП). На следующий год в результате конфликта покинул ее ряды.

В мае 1993 года вместе с публицистом Александром Дугиным основал организацию под названием Национал-большевистский фронт, впоследствии переименованную в Национал-большевистскую партию (НБП, запрещена в РФ).

В октябре 1993 года участвовал в защите здания Верховного совет РФ на стороне антиельцинской оппозиции.

12 декабря 1993 года баллотировался как независимый кандидат в Государственную думу РФ I созыва по одномандатному округу №172 в Тверской области. Выдвигался от группы избирателей, по итогам голосования занял третье место и в Думу не прошел (победителем в округе стала Татьяна Астраханкина, КПРФ).

В 1994 году непродолжительное время союзником НБП было «Русское национальное единство» Александра Баркашова (запрещено в РФ). С НБП и Лимоновым сотрудничали также известные музыканты Сергей Курехин и Егор (Игорь) Летов. В ноябре 1994 года НБП начала издавать газету «Лимонка». С начала 1990-х годов Эдуард Лимонов выступал в защиту политических прав русских, проживающих в государствах бывшего СССР. Высказывался за воссоединения с Россией территорий, переданных в советское время союзным республикам, в частности Крыма.

В 1995 году Эдуард Лимонов баллотировался в Госдуму II созыва по одномандатному округу №194 в Москве. Был выдвинут группой избирателей. Проиграл выборы, заняв 13-е место с результатом 1,91% голосов (депутатом был избран Владимир Лысенко, блок «Памфилова — Гуров — Владимир Лысенко»).

В 1996 году, перед президентскими выборами, выступил в поддержку Бориса Ельцина (впоследствии агитировал за другого кандидата, Юрия Власова). Вскоре после этого НБП покинули Дугин и Летов. В том же году против Лимонова из-за публикаций в «Лимонке» было возбуждено уголовное дело по ст. 74 Уголовного кодекса РСФСР (»Нарушение равноправия граждан по признаку расы, национальности или отношения к религии»). Однако до суда дело не дошло.

В конце 1990-х годов лидер НБП сотрудничал с Виктором Анпиловым (»Трудовая Россия») и Станиславом Тереховым (»Союз офицеров»).

В 1998 году Эдуард Лимонов в третий раз пытался избираться в Госдуму на довыборах по Георгиевскому одномандатному округу №52 в Ставропольском крае. Баллотировался от группы избирателей, на выборах занял восьмое место, получив 2,76% голосов (победу одержал Иван Мещерин, группа избирателей).

В 1990-х годах опубликовал сборник рассказов «Девочка-Зверь» (1993), романы «Последние дни супермена» (1995), «315, пункт «В» (1997).

7 апреля 2001 году Эдуард Лимонов вместе с пятью другими членами НБП был задержан сотрудниками Федеральной службы безопасности в Алтайском крае. Его обвиняли по ст. 222 (»Незаконное приобретение и хранение огнестрельного оружия»), 208 (»Создание незаконных вооруженных формирований»), 205 (»Терроризм») и 280 (»Призывы к свержению конституционного строя») УК РФ. Сообщалось, что Лимонов вместе с сообщниками купил несколько автоматов Калашникова и намеревался поднять восстание русского населения в Северном Казахстане. Свою вину Лимонов отрицал.

Находясь в СИЗО, 31 мая 2002 года, баллотировался на довыборах в Госдуму по одномандатному округу №119 в родном городе Дзержинске. Занял последнее шестое место, набрав 6,58% голосов избирателей (депутатом от округа стал кандидат от КПРФ Владимир Басов).

15 апреля 2003 года Саратовский областной суд признал Эдуарда Лимонова виновным по ст. 222 и приговорил к четырем годам колонии общего режима. В заключении написал романы «В плену у мертвецов», «Книга воды» (премия Андрея Белого, 2002), книгу воспоминаний «Моя политическая биография» (2002).

Условно-досрочно освобожден 30 июня 2003 года. После этого продолжил оппозиционную политическую деятельность, сблизившись с российскими либералами. В 2006 году, незадолго до запрета НБП в 2007 году, создал с шахматистом Гарри Каспаровым движение «Другая Россия».

В 2009 году стал инициатором регулярных политических протестных акций «Стратегия-31» (проводились в 31-е число каждого месяца до августа 2014 года).

В 2010 году объявил о создании партии «Другая Россия», которая не была зарегистрирована Минюстом.

В 2011 году отказался от французского гражданства.

Выдвигал свою кандидатуру на выборы президента РФ в 2012 году, но получил отказ от Центризбиркома из-за неправильно оформленной заявки инициативной группы.

В 2014 году поддержал воссоединение Крыма с Россией.

С ноября 2016 году был колумнистом русскоязычной версии телеканала RT.

Автор романов и сборников рассказов «Иностранец в смутное время» (1991), «Исчезновение варваров» (1992), «Дисциплинарный санаторий» (1993), «Смрт» (2008), «Дед» (2014), «…и его демоны» (2016), «Будет ласковый вождь» (2019). В разные годы также выпускал сборники политических эссе и исторических портретов-миниатюр. Некоторые произведения Лимонова экранизированы.

Официально был женат три раза. Первая супруга — поэтесса Елена Щапова, вторая — модель, певица Наталья Медведева, третья — актриса Екатерина Волкова. Сын — Богдан (род. 2006), дочь — Александра (род. 2008).

«ТАСС», 17 марта 2020 года

Эдуард Лимонов:
последний классик в смутное время

Платон Беседин

Последняя книга, которую я прочитал — «Философия подвига» Эдуарда Лимонова. Я покупал все его книги и, прочитав, обсуждал их с ним. А эту — не успел. В «Философии» Лимонов рассказывал о людях жёстких, нетерпимых, радикальнее которых быть, казалось бы, невозможно. Рассказывал о людях подвига, всегда умудрявшихся сбивать с толку человечество. «Я не их противник, ни в коем случае,— писал Лимонов в конце предисловия.— Я, пожалуй, один из них».

Так, собственно, и было. До вечера 17 марта Лимонов оставался последним живым классиком русской литературы. Классиком по самому высшему счёту. А это — великое достижение. Ведь чтобы войти в первый ряд русской литературы, где Достоевский, Гоголь, Чехов, Пушкин, Толстой, нужно совершить нечто невероятное. Лимонову это удалось.

Он писал так, как никто до него ранее. Соединил не только разные эпохи, но и разные культуры в одно целое. Здесь были и Гоголь, и Флобер, и Хармс, и Ильф, и Капоте, и Миллер — перечислять можно долго, но над всем этим гений Лимонова. И речь тут даже не о смыслах, которые Эдуард Вениаминович доносил в своих книгах, а о самой ткани текста, о структуре его фраз, предложений. Лимонов создал свою школу, не собираясь быть учителем. Но за ним, восхищаясь и подражая, последовало не одно поколение писателей. Он стал для них вождём, символом, безусловным авторитетом. И недосягаемой величиной, потому что писать так, как он, было решительно невозможно.

Лимонов — это ведь не только талант, но и уникальная судьба, удивительные обстоятельства. Это тот редчайший случай, когда некая высшая сила, назовём её так, выбирает своего проводника и транслирует через него эксклюзивные идеи, смыслы. Для данной сверхзадачи требуется не только сверхчеловек, но и особые обстоятельства, особая писательская судьба, уникальная и неповторимая. Скопировать ткань текста Лимонова невозможно. Но ещё невозможнее повторить его жизненный путь, совершенно невероятный, личностный.

Когда Каррер написал весьма средненькую биографию Лимонова, выпустив её на французском языке, она стала абсолютным бестселлером в Европе. Миллионные тиражи, многочисленные переводы. Европа зачитывалась биографией Лимонова. По сути, это был единственный русский писатель — из живых,— кто фактически, на деле был интересен всему миру. Другие русские писатели ничего не значили.

По книгам Лимонова, как по книгам Флобера, станут изучать эпохи. Они окажутся не только великой литературой, но и не менее великими хрониками. Лимонова ещё предстоит осмыслить, полно и ёмко. Неслучайно, он часто вспоминал Жана Жене, которого начали превозносить главным образом после смерти. С Лимоновым — похожая история.

Помню, как, впервые оказавшись в его квартире, я захотел в клозет, но отчего-то стеснялся. И всё-таки зашёл. И увидел там текущий, в желтоватых разводах потолок. А потом Эдуард Вениаминович рассказал, как провёл зиму с неработающими батареями. Выйдя на улицу, идя в сторону станции метро «Маяковская», я не мог избавиться от навязчивой мысли: как так получается, что великий русский писатель живёт на съёмной квартире с подтекающим потолком и вынужден работать, работать, работать, чтобы прокормиться?

Лимонов в быту — это вообще отдельный разговор. Никогда не забуду, как мы ходили с ним в продуктовые магазины, и он покупал разную снедь по списку, одетый в своё фирменное кепи.

Эдуард Лимонов среди «жёлтых жилетов» в Париже, 11 мая 2019 года Возможно ли подобное в США? Жили ли там столь скромно Филип Рот или Том Вулф? Нет, конечно. Все они считались кем-то вроде национального достояния. А у Лимонова в России была только одна премия — имени Андрея Белого, за которую дали бутылку водки и один рубль. Это, собственно, всё, что вам нужно знать о литературном процессе в нашей стране. Здесь дают премии бездарностям и посредственностям, но обходят стороной таких, как Эдуард Вениаминович.

Что от этого Лимонову? Минус деньги, но более — ничего. Он в истории, он в вечности. И премиям он не оказал честь стать их лауреатом. Лимонов всегда был сам по себе, он как та гора, что возвышается надо всеми, и ей нет дела, как и небесам, до того, чем занимаются насекомые. Кто они? Что они? Лимонов же изучал жизнь великих. И понимал их блестяще, потому что сам являлся великим.

Но вместе с тем он был очень тонким, изящным, ранимым человеком. Часто в переписке и разговорах Эдуард Вениаминович вспоминал нашу совместную прогулку по Балаклаве. Она отчего-то очень запомнилась ему. С нами ещё был Костя Кеворкян. Мы катались на катере, пили вино, ели виноград, персики, сливы. И Лимонов был совершенно другим, неэкранным — тактичным, скромным и очень ранимым. Не мелькало никакого вождизма, никакой пламенности — очень вдумчивый, глубочайший человек. Впервые я увидел его таким именно тогда. И больше с таким Лимоновым не расставался.

Что, впрочем, не отменяет того факта, что он, как никто другой, умел зажигать, вдохновлять. Каждая строчка его письма пробуждала. Нашу переписку он называл непрерывным интервью. Можно было написать ему по любому вопросу. Он всегда оставался, на самом деле, очень отзывчивым человеком, ценил не только ум, но и преданность, честность, порядочность. Совсем другой Лимонов, не тот, который на картинке.

Эдуард Лимонов в редакции журнала «Юность». 1989 Последнее моё письмо ему 14 марта: «Жду новую книгу! Будем презентовать в Севастополе! Здоровья! И увидимся в конце марта». И он в ответ: «Ну да, обязательно». Не случилось. Хотя было ясно, что болеет, что плохо. Он делился этой информацией («совершенно секретно»).

Ушёл в сознании. В могучем своём, разящем сознании. А нам теперь оставаться здесь одним. Мы осиротели. И как читатели, и как народ, и как просто люди. Ведь Лимонов описывал, озвучивал то, до чего другие додуматься были не способны. А если и додумывались, то боялись говорить. А он не боялся, он был отважен и безразмерно талантлив.

Кто он для меня? Великий писатель. Яркий политик. Очень тонкий, изящный поэт. Но прежде всего — старший товарищ. Тот, без которого мне будет по-настоящему одиноко.

Спасибо, Эдуард Вениаминович. Без ваших книг, без наших с вами переписок, без нашего живого общения моя жизнь была бы намного беднее, скучнее, неразумнее. Вы были важной частью меня. И не только меня, а миллионов. Светлая вам память.

ИА «Regnum», 17 марта 2020 года

Последняя жена Эдуарда Лимонова:
«Я — не Елена Щапова, и любовных романов писать не буду»

Анжелика Заозерская

Ровно год назад, в марте 2019-го, я делала интервью с актрисой Катей Волковой, которое невольно началось с разговора об Эдуарде Лимонове. Замечу, что Катю знаю лет этак 10, можно сказать, мы дружим, иногда делимся женскими тайнами.

Встретились в любимом кафе Кати на Патриарших прудах, хотя в этот вечер она должна была прийти по моему приглашению на спектакль во МХАТ имени Горького, где я тогда работала пресс-секретарем, а бывший гражданский муж Кати — Эдуард Бояков — был худруком. Но почему-то за час до спектакля Катя передумала приходить в театр и перенесла нашу встречу в кафе. К Кате я примчалась прямиком из кабинета «Эдуарда номер 1», и первое, что услышала от нее, было дружеское предупреждение:

— Анжелика, ваш худрук не против нашей встречи? Знайте, что Эдуард не терпит возражений и неповиновений.

— Это неважно,— просто и честно ответила я.

Тогда Катя, зная о том, что я в последнее время я живу в гостиницах, улыбнувшись, сказала:

— Анжелика, вы, как Эдуард Лимонов, предпочитаете жить в гостиницах! Вы с ним бы точно поняли друг друга!— заметила она.

Она была права. В 2008 году я делала интервью с Эдуардом Лимоновым для газеты «Труд». Не секрет, что Эдуард Лимонов часто скандалил по поводу и без повода, и, кстати, поэтому его книги не экранизировались и спектакли не ставились (никому не хотелось связываться с вредным Лимоновым), и после интервью Эдуард Вениаминович позвонил мне и высказал несколько замечаний, в частности по поводу заголовка: «Я шил джинсы для детей «Гламурного рая»».

— Я прожил очень трудную жизнь, на мне нет ни одного живого места, а судя по вашему заголовку, я занимался пошивом брюк. Это пошло и несправедливо по отношению ко мне,— возмущался Лимонов (замечу, что эта фраза — из его же автобиографической книги «Дети гламурного рая»).

— Простите, пожалуйста, я допустила ошибку,— сказала я в трубку.

Чувствовала, что Эдуард Лимонов внимательно вслушивается в мой голос. После небольшой паузы он произнес жестокие слова:

«Хорошо, я вас прощаю, только обещайте в случае моей смерти написать, что я не такой злой и бессердечный, как обо мне говорят».

Эдуард Вениаминович, я вашу просьбу выполнила… Лимонов не стал жаловаться на меня главному редактору, а на прощание сказал:

«Запомните, что главные сокровища — нематериальные».

После того, как меня сравнили с кочующим по гостиницам и съемным квартирам Эдуардом Лимоновым, я спросила у Кати, как давно она его видела, и что с ним сейчас. Так мы и проговорили с ней целый час о Лимонове.

— Эдуард Лимонов, к сожалению, очень сильно болен, и он не хочет общаться ни со мной, ни с детьми. Запрещает нам навещать его. Мне обидно за Богдана, который очень тяжело переживает разлуку с отцом. Сын не понимает, почему он его гонит от себя. Пытаюсь его успокоить, но бесполезно.

— Почему Лимонов не хочет видеть сына и дочь?

— Боится, что его будут жалеть, сочувствовать, а он не выносит всех этих человеческих проявлений. Главное, не хочет, чтобы его видели слабым. Лимонов считает себя крутым, суперменом, и таким хочет остаться в памяти детей.

— Разве Лимонов не крутой? За что тогда ты его полюбила?

— Прежде всего за талант. Я тогда только начинала свое театральное путешествие с Маргаритой из романа Булгакова «Мастер и Маргарита» (Екатерина больше 18 лет играет Маргариту в антрепризном спектакле «Мастер и Маргарита») и думала: «Как же это прекрасно стать музой Мастера, большого писателя». Тогда я поселилась на Патриарших прудах и загадала: «Хочу встретить Мастера». Вот и встретила Лимонова.

— Эдуард Лимонов — Мастер?

— Его роман «Укрощение тигра в Париже» снес мне голову. Это грандиозная литература, возможно, даже круче романа Булгакова! Я заочно полюбила Эдуарда Лимонова как Мастера. У меня сразу возникло желание защитить его, спасти от преследований, согреть. Оказалось, что все это Эдуарду было не нужно.

— Роман «Укрощение тигра в Париже» — о его любви к певице и модели Наталии Медведевой. Кстати, я первый раз тебя увидела 19 мая 2005 года на открытии выставки фотографии Наталии Медведевой «Большая Медведица». Ты была с бритой головой, в черном кожаном плаще, и вместе с Эдуардом Лимоновым. Я подумала, что ты — его боевая подруга. Прости, не было ли у тебя ревности к его бывшим возлюбленным?

— Всю ревность мира я испытала с Эдуардом Бояковым. Лимонов в этом смысле никогда не давал поводов для ревности. Он не вызывал сомнений ни в чем и никогда. Ему веришь безгранично. Все, что он считал нужным написать о Наталии Медведевой, Елене Щаповой, написал в своих книгах. Со мной он никогда их не вспоминал. Предполагаю, что он продолжал вести диалог с Наталией Медведевой, но как можно ревновать мужчину к мертвой женщине? Я и сама восхищалась и восхищаюсь Наталией Медведевой — ее красотой, талантом, голосом… Она реально была крутая!

— Катя, я в курсе ваших сложных взаимоотношений с Лимоновым, но кто был инициатором разрыва?

— Я. За это, кстати, хотела и хочу попросить у Лимонова прощения. Когда узнала, что он болен,— позвонила, чтобы сказать: «Прости, и я тебя прощаю»,— но он меня остановил.

— Так почему ты рассталась с Лимоновым?

— Анжелика, потому что я не могу жить как ты и Лимонов в гостиницах. Хочу иметь уютный дом, где будут собираться все мои близкие, хочу создать детям уют… И я построила этот дом, только не с Лимоновым, а сама. Предлагала Эдуарду подумать о наших детях, о квартире, но он даже слышать об этом не хотел. Говорил, что мне удастся сделать из него жлоба и мещанина. Он был врагом собственности. Я хотела попросить у Эдуарда прощения, потому что знала, за кого выхожу замуж, он ведь меня не обманывал… Но, видимо, я его не поняла.

— Великий режиссер Товстоногов всех женщин делил на три группы: актрисы, матери и любовницы. Кто ты?

— Я — мать. Интересы детей для меня главнее всех остальных интересов и желаний. Сегодня могу признаться, что когда я познакомилась с Лимоновым, то у меня возникло непреодолимое желание — родить от него сына. Я хотела сына — такого же сильного и умного сына, как он. Родился Богдан. Считаю, что нам с Эдуардом он дан Богом.

— Богдан в детстве был вылитый ангелочек. Все хочу у тебя спросить — не подвергается ли Богдан притеснениям за то, что он — сын Лимонова?

— В школах, где учатся дети, постоянно учителя шепчутся: «Это дети Лимонова». Но открытой травли нет.

— Катя, ты — молодец, откровенно все рассказываешь о взаимоотношениях с мужчинами. Может, книжку напишешь?

— Книжки не будет. Я же не Елена Щапова! У меня нет таланта писательницы. Зачем я буду писать плохие книги? Я — актриса.

— Катя, а ты не читала чудесный рассказ Лимонова «Красавица, вдохновившая поэта» — о встрече тогда писателя-дебютанта Лимонова с музой Мандельштама, княжной Саломеей Андрониковой? Красавица посоветовала Лимонову «не меняться и быть таким, какой он есть». Как ты думаешь, он остался таким, каким был?»

— Я не знала Лимонова раньше — другим. Мне сложно говорить о Лимонове как о вечном подростке, потому для меня он, прежде всего, отец моих детей.

— Он поддерживает вас материально?

— Платит алименты — 30 тысяч рублей. Кто-то из его помощников переводит деньги на карту без задержек.

— Может, тебе проявить настойчивость и попытаться ухаживать за больным Лимоновым?

— Это невозможно. Лимонов сказал, как отрезал: «Нет». Своих решений он не меняет.

— Катя, как ты думаешь — почему вы с Лимоновым расстались? Двое детей, которых он признал…

— Главная причина довольна банальная — 30-летняя разница в возрасте. Я быстро поняла, что при всей красоте нашего романа мы с Эдуардом — люди разных поколений, и это огромная дистанция, которая никогда нам не позволит говорить на одном языке, понимать друг друга с полуслова, смотреть в одном направлении.

Ремарка: Катя Волкова, говоря о 30-летней разнице в возрасте, не имела в виду физическую сторону взаимоотношений с Лимоновым. Только духовную.

В день смерти Эдуарда Лимонова — 17 марта — Катя Волкова на своей странице в FB написала:

«Ты был сложным, но я тебя любила. Спасибо за детей».

Эдуард Лимонов наконец-то заслужил ясного и человеческого признания женщины в любви. Судя по его произведениям и постам в FB, от Наталии Медведевой, умершей в возрасте 44 лет, он не дождался этих слов: «Я тебя любила».

«Экспресс газета», 18 марта 2020 года

Герой века: на смерть Эдуарда Лимонова

Гордей Петрик

Вчера умер писатель, которого называют последним классиком русской литературы. Кем он был — для себя, для всех нас и для него лично — рассказывает редактор культуры BURO. Гордей Петрик, которого с Лимоновым разделяют 60 лет разницы в возрасте.

Всю жизнь Эдуард Вениаминович Лимонов оставался по темпераменту непримиримым бунтовщиком. Для русской литературной диссидентщины поздних 1960-х он был слишком левым, не разделял их тяготения к белой гвардии. В литературные кумиры воздвиг Велимира Хлебникова и Генри Миллера, которые так же, как и он, максималистски перестраивали язык и хотели перестраивать общество. Лимонов был радикалом и в то же время не мог подчинить себя линии какой-нибудь одной партии. Он метался от левых к правым, лавировал между интернационализмом и русским национализмом и к концу для всех остался непринятым. Он был величайшим романтиком и создал свою — национал-большевистскую — партию, обреченную на провал, которая в конечном счете, конечно же, провалилась.

Лимонов знал себе цену. Отсюда его циничные, вечно бахвалистые интонации, полные в то же бесконечной самоиронии, которую не знала русская литература, привыкшая к глубоко нравственным, не выпячивающим своего величия авторам. Именно лимоновская интонация — и даже не то, о чем он говорил — с известной силой шокировала советскую и перестроечную общественность, привыкшую, что писатель в России в первую очередь интеллигент и никогда «педераст», что он не ругается матом и не делает пакостей. Эту интонацию по сей день безуспешно пробуют имитировать графоманы, пытающиеся выстроить себе образ нонконформистов.

Лимонов беллетризировал свою жизнь и подарил литературе ярчайшее alter ego. Он писал о своем харьковском детстве и юношестве, распутной молодости в Москве, о тоске в Нью-Йорке, о войнах, на которые ездил и на которых, кажется, убивал, и о русской тюрьме, в которой в 60 лет нашел успокоение. И даже герои его книг почти всегда появлялись под своими же именами, с тем исключением, когда писатель игриво награждал их нелепыми прозвищами: Бродский у него Хомский в «Истории его слуги», Барышников — Ладыжников в «Это я — Эдичка». Лимонов очень хотел одного — быть счастливым, и это человеческое, а не сверхчеловеческое желание пролегает через всю его биографию и библиографию. Но как у всякого героя широкой судьбы, его представления о счастье варьировались в зависимости от политических взглядов и жизненных обстоятельств. Он верил в любовь — такую, чтобы тебя понимали, и, конечно, в революцию, которую пытался зажечь. Вся его жизнь будто состояла из того, что называют «ошибками юности», и, возможно, поэтому за ним всегда следовала молодежь — и я в их числе. Лимонов напивался, терял вещи и не чтил подарки судьбы; он презирал европейскую прагматичность и не мог удержать любимых женщин по глупости. Он был очень сентиментален — до последнего искренне верил, что победит пластмассовый мир.

Книги Лимонова — с его беспрецедентной для писателя, слагающего от первого лица, откровенностью — были для меня оплотом какой-то всеохватной надежды. Они заставляли поверить, что темные времена пройдут и наступит солнечный завтрашний день, в котором нас кто-нибудь приласкает. Думаю, его книги еще надолго останутся прибежищем для таких же отчаявшихся мечтателей, в равной степени как и прибежищем для всех обделенных. Из проигрышей Лимонов не без оттенка горькой иронии делал внушительные победы или, по крайней мере, интерпретировал их как ни на что не похожие приключения. Жан-Поль Сартр писал, что приключения становятся таковыми лишь в пересказе, постфактум. Лимонов доказал это. И будь то горькие случаи на поле боя или пьяные чудеса — из этих самых приключений сложены все его лучшие литературные вещи.

Лимонов был личностью, конечно, модернистского образца — плоть от плоти XX века. Все его наследие воспринимается как один большой апокриф в русской литературе, которой он пожертвовал свою жизнь. Он был человеком сделанным, с детских лет сам сочинял себя. В «Молодом негодяе» он рассказывал, как в 19 лет в пьяном отчаянии сбежал из психиатрической лечебницы, где были замучены великие Врубель и Хлебников, и молился дьяволу, чтобы его жизнь была такая же, как в романах. Так вот, она такой и была, а его книги в первую очередь стали зеркалом его жизни, по которой изнывали биографы.

Лимонов лез на рожон, испытывал человеческие возможности. Харьковский парень, сын лейтенанта НКВД, он стал поэтом. Перебрался в Москву без копейки денег, моментально влившись в богему, попал в еврейскую эмиграцию, не имея еврейской крови. Пил столько, сколько не под силу десятерым, спал с кем попало, работал уборщиком и носильщиком. Планировал вооруженный захват земель Казахстана и хотел баллотироваться в президенты, чтобы сделать из России национал-большевистское государство. Он ездил на войну и, вступившись за сербов, воевал против албанцев. Написал об этом книгу под эмблематичным названием «СМРТ» — сборник репортажей, пожалуй, самых ярких в русской литературе со времени текстов Симонова о Великой Отечественной. Лимонов был обольщен войной. Она была необходима ему как кислород — так же, как пацифистам Оруэллу и Хемингуэю, которые мыслили участие в Гражданской войне в Испании против фашизма долгом. И Лимонову, конечно, не повезло, что войны при нем измельчали, а исторических революций не было. Был только Донбасс, куда его партия «Другая Россия» отправляла «Интербригады».

Лимонов в чем-то был беспринципен, и сейчас ненавистники могут вспомнить ему ряд литературных халтур. Трезво оценивая свой дар, вернувшись в начале 1990-х в Россию, он считал позволительным писать какие-то вещи за деньги или в рамках политической деятельности. Но мне хочется вспомнить другой, более ранний случай его постмодернистской беспринципности, который подарил нам произведение, может даже, более выдающееся, чем «Это я — Эдичка». Ухватившись за дневниковую форму «Опавших листьев» Василия Розанова, который по взглядам был ему однозначно ненавистен, Лимонов написал «Дневник неудачника», великую поэтическую исповедь, полную противоречий и мыслей, хаотично выплеснутых на бумагу. Тоскуя по бывшей жене, автор притворялся то гомосексуалом, то педофилом; он мастурбировал, представляя, как стреляет в американского президента; вспоминал жен и мечтал о проститутках. Никто еще с такой точностью не передавал набор переживаний, впечатлений и радикальных, подчас экстремистских идей и намерений молодого человека в любовном отчаянии. Вообще как писатель Лимонов похож на Розанова, Солженицына, даже Бунина с их чувственным и в то же время аскетическим слогом, упрямым нарциссическим эмпиризмом и ощущением вписанности в большую Историю — несмотря на то, что Эдуард Вениаминович мечтал о победе пролетариата и дал бы мне за сравнение с этими авторами по физиономии.

Он так часто ступал в пустоту и неизвестность, что мог умереть сотню раз — от пули врага, на обочине, где и когда угодно. Я не знаю, как можно до 77 лет быть таким по-эксгибиционистски честным, столь отчаянно любящим. Лимонов боялся смерти и в 1990-е годы ходил по Москве с охранниками. Он строил оберег от смерти: написал пять сборников некрологов — «книг мертвых» (последняя вышла в этом году); он как лозунг кричал «Да, смерть!» на собраниях Национал-большевистской партии. В своем последнем романе «Будет ласковый вождь» Лимонов, правда, показал себя великодушным, жалеющим тех людей, которые были загублены «алтайским делом». Это малоизвестный факт, но в тяжелые моменты своей в высшей степени эллинской биографии он вообще-то совсем не редко раскаивался и, конечно, жалел: жен, особенно мертвых, бедняков, оставшихся без крыши над головой, своих пацанов-нацболов, безвинно замученных и посаженных. Очень хочется верить, что он умер в спокойствии. Бог дал пройти ему сквозь эту великую жизнь и уйти на тот свет мудрым старцем, когда жизнь — в привычных для него масштабах — уже закончилась.

«Buro 24/7», 18 марта 2020 года

«Он был разрушителем».
Каким запомнится Эдуард Лимонов

Андрей Рубанов

17 марта скончался литератор, политик, во многом одиозный общественный деятель Эдуард Лимонов. Писатель Андрей Рубанов вспоминает, каким он был при жизни и чему нас всех научил.

Мы познакомились в 2006-м. С тех пор виделись нечасто. В друзья к нему не лез, да и не нужны были ему друзья, ему нужны были соратники по партии. Все, что я у него хотел спросить,— я спросил.

Он тогда уже ходил с охраной, в кожаном реглане, немного похожий на Троцкого, и куда бы ни заходил — везде его сопровождал фейерверк фотовспышек, он перемещался в облаке золотого сияния.

Славу любил, но слава нужна была ему и для дела, как политический инструмент: он поднимал свою партию, ныне запрещенную НБП — возможно, единственную настоящую политическую партию постсоветского времени, созданную с нуля, без денег, снизу, из толщи народной.

Жил в трех странах. Лучше прочих русских эмигрантов описал Америку 70-х. Во Франции создал несколько циклов превосходных рассказов. Европейский читатель сначала благосклонно принял «русского Генри Миллера». Лимонов хотел успеха, конечно. Давал интервью телевидению, одевшись в форму советского офицера. Но затем неосторожно примкнул к французским правым, а потом и вовсе уехал воевать за сербов, и издатели разорвали с ним контракты. В конце 80-х вернулся в Россию — об этом роман «Иностранец в смутное время». С тех пор литературу считал второстепенным делом, сосредоточился на политике, но когда его посадили в тюрьму — написал в тюрьме едва не десяток книг.

Щуплый человек с высоким голосом и пронзительным взглядом.

Восхищался Жаном Жене и Юкио Мисимой — писателями-радикалами с трагической судьбой.

Важно, что он был эстет, понимал толк в прекрасном, всегда отлично одевался.

Уже к середине нулевых приобрел армию поклонников и такую же армию ненавистников.

В десятые годы превратился в живой памятник и наслаждался этим.

Кстати, памятник ему изваяли при жизни, автор — скульптор Михаил Баскаков. Лимонов изображен разрушителем, с длинным куском арматуры в руке.

Разумеется, он был разрушителем, исповедовал преступное, радикальное искусство, отказ от табу.

Трижды был женат на блестящих роковых красавицах.

Писал замечательные стихи, которые еще лучше его прозы.

Чувство слова у него фантастическое, словарь колоссален.

Известно, что отношение к Лимонову — быстрый тест на понимание современной культуры. Принимаешь Лимонова — значит, «врубаешься».

Его ненавидели за хвастовство и саморекламу, однако до него саморекламой занимались и Есенин, и Маяковский.

А когда президент Франции Саркози потряс перед согражданами биографией Лимонова, написанной Эммануэлем Каррерой,— стало понятно, что для хвастовства были все основания.

Хотя биография эта заканчивается печальной фразой главного героя, самого Лимонова: мол, жизнь я прожил так себе, хреновую.

У него никогда не было денег, и все это знали. Жил все время в съемных дешевых квартирках. Своей квартиры писатель Лимонов, автор семидесяти книг, никогда не имел.

Однажды издатель Михаил Котомин сказал мне, что Лимонов написал картину — автопортрет — и продает за $10 тысяч. Может, кто-то и купил, это мне неизвестно.

В России большие издательства игнорировали его, он печатался в маленьких: в петербургском «Лимбусе», в московском «Ад Маргинуме». Отличную серию его книжек издал Вадим Назаров в «Амфоре». Тюремный цикл напечатал Илья Кормильцев, тогда еще живой, в «Ультра-Культуре». Книги Лимонова продавались плохо — за ним тянулся шлейф матерщинника, порнографа и фашиста.

Поражает, что Лимонов создал целую литературную школу, сонм последователей, хотя палец о палец для этого не ударил; ему невозможно было сунуть рукопись с вопросом «не прочтете ли?» — послал бы сразу. Но вот — вокруг него плотный отряд учеников.

Отвлекаясь от его личности, уходя в литературу, скажу: Лимонов — классик жанра автофикшен, с уникальной биографией, замечательным языком и отличной оптикой. Его ранние книги изобилуют матерными словами и эротическими сценами, матом же и описанными, однако приклеить к нему ярлык порнографа невозможно. Даже бранясь и хулиганя, Лимонов оставался остроумным, а главное — честным. И даже афоризмы выдавал: «П…де всегда 18 лет». Что касается матерной лексики в его книгах — оставим эту тему литературоведам. Протопоп Аввакум тоже подпускал матерка. Сейчас не время об этом спорить.

Созданная Лимоновым радикальная партия считалась карликовой и даже несерьезной, однако в какой-то момент оказалось, что Лимонов способен вывести на улицу несколько сотен молодых парней, готовых на все. Лимонова стали звать в разные оппозиционные союзы и движения, он вступал или пытался вступить в коллаборации с Касьяновым, Каспаровым, Немцовым, но из этого ничего не вышло, русский бунт не состоялся. Теперь — иных уж нет, а те далече.

Чему мы научились у Лимонова?

Быть еретиками. Ненавидеть пороки. Ничего не бояться. Смеяться над всеми, в том числе над собой. Иметь максимально широкие взгляды. Любить Россию, ее культуру. Быть самураями, всегда готовыми к смерти. Гордиться историей, своими предками. Презирать ханжество, лицемерие, буржуазное сытое равнодушие.

Масштаб его личности пусть оценивают другие — я не возьмусь. Для меня он учитель, его книги — часть моего сознания.

Он умер в поразительное время, когда эпидемия разрушила привычную реальность с ее привычными удовольствиями, путешествиями, развлечениями, потреблением. Лимонов умер, а мы теперь живем в его мире, где в цене спокойствие, стойкость и бесстрашие.

«Forbes.ru», 18 марта 2020 года

Кашин:
«Лимонов служил российскому государству задолго до его появления, он придумал его в своей мечте»

радио-эфир • аудиозапись

Олег Кашин и Роман Голованов вспоминают писателя и политика Эдуарда Лимонова, скончавшегося на этой неделе в возрасте 77 лет.

[Роман Голованов:]
— Олег, здравствуйте, вы нас слышите?

[Олег Кашин:]
— Роман, здравствуйте, да. Но не хочется как-то весело здороваться и шутить, потому что главное событие дня, главная потеря и не только этого дня, я думаю,— это Эдуард Лимонов. Эдуард Вениаминович Лимонов умер сегодня.

[Роман Голованов:]
— Об этом рассказал писатель, депутат Госдумы Сергей Шаргунов. Давайте послушаем.

[Сергей Шаргунов:]
— Ну, для меня он был просто родным человеком. До последнего мы с ним созванивались, списывались. Он оставался в ясном, остром уме. Это, конечно, огромная потеря. Ну, я знаю, что он умер в больнице, где он находился…

[Роман Голованов:]
— Это пока все, что известно.

[Олег Кашин:]
— Вы знаете, Роман, это не тот случай, когда нужно бегать с фонариком и выяснять, отчего умер, был ли в сознании, что говорил, кто был рядом… Просто это на фоне его масштаба личности, на фоне того, кого мы потеряли, это вообще не имеет значения. Я быстренько написал прощальное слово на сайт «Комсомольской правды», я готов повторить его… поскольку, знаете, было хорошим тоном у критиков говорить, что Лимонов не столько пишет прозу свою, безусловно, совершенно превосходную, а создает себе жизнь, пишет свою жизнь и вот биография — это его главное произведение — был такой штамп у критиков. На самом деле, конечно, он писал не свою жизнь, он писал жизнь страны. И в нем, прежде всего, поражает вот это — когда какие-то идеи, какие-то озарения, которые в наше время делаются уже общим местом, даже не то, что вот «Крым наш», да, потому что действительно лимоновцы ведь первыми боролись за русский Крым, еще когда до этого никому вообще в Москве не было дела — это начало 90-х. Они поднимали флаг над Севастополем, потом садились за это в тюрьмы…

[Роман Голованов:]
— 15 человек, кстати, тогда было осуждены. Это был 1999 год.

[Олег Кашин:]
— Да, да…

[Роман Голованов:]
— Ой, простите, причина смерти названа — он скончался из-за осложнений, вызванных операцией. Его госпитализировали 15 марта с кровотечением в одну из столичных клиник, где медики назначили две операции. Организм писателя, долгое время боровшийся с онкологией, не справился с нагрузкой. Отмечается, что изначально Лимонов пожаловался на проблемы с горлом, они и стали причиной воспалительного процесса.

[Олег Кашин:]
— Роман, здесь вы выступаете, как таблоидный журналист… но я не осуждаю, да. Для меня, честно скажу, не имеет значения, от чего умер Лимонов… Да, вот смерть моментально разглаживает морщины, что называется, и все суетные противоречия, какие-то споры и так далее, перестают иметь значение, а остается то, что чего-то стоит. Действительно, это великий писатель, настоящий русский писатель! Писатель на самом деле не может быть комфортным для окружающих, для общества, он должен шокировать и вот та обывательская история, когда спрашиваешь «кто такой Лимонов?» — а, который про негра писал — конечно, это тоже показатель его масштаба и его личности. Можно, я просто возьму и прочитаю свой любимый текст? Книга называется «Другая Россия», это глава из нее. Просто маленькая мысль, которая меня однажды прибила и я до сих пор так и смотрю на людей вокруг. «В декабре 1989 года я впервые после 15 лет жизни на западе смог приехать в Советский Союз. Среди прочих поразительных открытий, которые я совершил в своей стране, меня поразило, помню, что по улицам русских городов по-прежнему бродят те же старики и старухи типично русского патриархального вида, какими я их оставил здесь в 1974 году. Серый пуховый платок, обтрепанный меховой воротник видавшего вида ватного пальто, потрескавшиеся, как копыта, сапоги для женщин, облезлая шапка, ватное пальто и такая же парнокопытная обувка для стариков, ну, там палка, да сумка в придачу. По моим расчетам, они должны были давно вымереть. Получалось, что все они нормально долго живут и, должно быть, им лет по 90, как минимум. Простая истина, что это не те старухи, а состарившиеся за годы моего отсутствия граждане России, которым было в момент моего отъезда по 50 лет, дошла до меня не сразу. Только после того, как я съездил в Харьков и увидел своих родителей. Из бодрых, переваливших чуть за 50 родителей, и они выглядели стариками образца 1974 года. Вот тогда до меня и дошло, что эстафета особого русского стариковства передается из поколения в поколение. Такое впечатление, что поколения стариков, как в театре, берут друг у друга одежку и переодеваются». Вот на самом деле его умение соединить звезды в созвездии так, что Большая Медведица уже перестает быть медведицей и превращается в крокодила, это один из таких важных признаков гениальности. Не парадокс ради парадокса, не желание удивить ради удивления, а желание дойти до сути буквально, проникнуть в нее — вот это всегда в нем. И именно в нем потрясало. И, собственно, да, он ругался со всеми, последний его объект критики — это Захар Прилепин, про которого он довольно издевательски писал, что у него толстые ляжки и понятно, что это обидно. Но понятно так же, что, когда гений о тебе пишет «толстые ляжки», я думаю, это приятно…

[Роман Голованов:]
— А про вас он что-нибудь говорил?

[Олег Кашин:]
— Да, он сказал, что, Кашин, у тебя как скороварка, и она не помещается в экран.

[Роман Голованов:]
— Смотрите, вы составляете целого человека вместе с Захаром.

[Олег Кашин:]
— Да, да, вот ляжки такие, голова такая… Шутки шутками, я это говорю и расплываюсь в улыбке, потому что, когда тебя так обзывают, причем, он потом извинялся…

[Роман Голованов:]
— А Собчак дура набитая у него была… У него классные были оскорбления…

[Олег Кашин:]
— Да, да. Он извинялся потом и написал еще раз, явно с удовольствием — нет, старик, я неправ, твоя голова не похожа на скороварку… Понимаете, вот политик или писатель — это же одно и то же в его случае, потому что вот эта позиция большая, которая и политическая, и идеологическая, он реально предвосхитил все. То есть, его сажали в тюрьму — все помнят. За что его сажали? За то, что он хотел с вооруженным отрядом проникнуть на территорию Казахстана и поднять там русское восстание. Его в 2001 году посадили за 2014-й! Просто он жил тогда, в 2014-м, он жил в будущем всегда. И в 1980 году, когда он писал «Эдичку», потом писал «Великую эпоху», как он ходил по Парижу в советской военной шинели, когда все люди в Советском Союзе ненавидели эту шинель, а он уже понимал, что, кроме нее, у нас, у постсоветских людей, ничего нет. Этим он прекрасен. И вот давайте скажем — мы понимаем, что есть градация, да. Там народный артист, Герой Труда, этому телеграмма, этому памятник. Лимонов не был ни тем, ни другим, ни третьим. Орденов у него не было, паспорт ему дали только тогда, когда он от французского отказался. Я считаю, что Владимир Путин обязан дать телеграмму Эдуарду Лимонову — причем, телеграмму, наверное, такого содержания — Эдуард, простите, что не успели повидаться, но я читал ваши произведения и постарался их сделать реальностью как можно больше. И, я думаю, что кто-то должен прийти на похороны из официальных лиц. Потому что Лимонов служил российскому государству, конечно же, всю жизнь и задолго до того, как оно появилось. Он придумал российское государство в своей мечте. Мечту реализовали другие люди, но, как говорится, это тоже судьба гения.

[Роман Голованов:]
— Писательница Людмила Улицкая, мы ей дозвонились. Давайте послушаем, что она говорит.

[Людмила Улицкая:]
— Он был очень талантливый человек, особенно прекрасно начинал роман — этот «Я — Эдичка» в свое был просто бомбой, замечательный роман. Я думаю, что он был не самым умным человеком на свете и его политическая карьера в России как раз об этом свидетельствует. Он как-то очень хорошо начинал и как-то криво, с моей точки зрения, как-то криво сложилась его художественная карьера, политические его амбиции мне были чрезвычайно чужды и неприятны. Но — царствие небесное!

[Роман Голованов:]
— Слушайте, ну, как криво? Он как раз таки через все эти пути непростые и вел нас к этой России, в которой мы живем сейчас, когда над Севастополем… представляете, вот несколько часов пройдет и мы увидим — что это годовщина возвращения Крыма! А Лимонова нет. И вот эти дни как раз становятся монолитными чем-то единым для нас.

[Олег Кашин:]
— Ну, ему много лет было, сколько…

[Роман Голованов:]
— 77.

[Олег Кашин:]
— Да. И вот при этом эту смерть назовешь безвременной, ранней, поскольку вот буквально, как в стихах «Рожденный пасть на скалы океана, он занесен континентальной пылью». Он не дожил до какой-то другой России, о которой он мечтал. Ну, по крайней мере, какие-то ее черты он успел увидеть и, понятно, что мы можем быть от этих черт не в восторге, но это его мечта. А у Людмилы Улицкой мечты не было. И у меня на самом деле мечты не было.

[Роман Голованов:]
— Да нет, почему? Разрушить всю нашу страну, просто растоптать ее, чтобы она превратилась в ничто. И у них мечта-то начала сбываться, они радовались этому. А потом пришел Лимонов и, оказывается, что это уже не маргинальные взгляды, оказывается, что об этом думает народ. Оказывается, что, как в «Брате», все мечтают, чтобы Крым был с нами. И это все происходит. И из его книг это у нас, здесь, в нашей реальности.

[Олег Кашин:]
— Как бы да, но как бы и нет…

[Роман Голованов:]
— «День, когда я умру, станет днем национального траура» — это цитата Эдуарда Лимонова, которую он произнес в интервью Юрию Дудю…

[Олег Кашин:]
— Я тоже считаю, что жизнь Лимонова, растворенная на нашей жизни… но при этом не хочется как-то говорить, что главное в его наследии это биография, нет. Естественно, главное в его наследии все. И проза его прекрасная, начиная с харьковской трилогии, начиная с «Эдички», естественно, тоже там про отель «Уинслоу», первые строки, первые главы, просто читаешь, как поэму. И стихи, между прочим, которые он писал, я тоже иногда вспоминаю…

И политика. Вот вы начали говорить, что нет, у либералов тоже была мечта, просто у Лимонова оказалась она сильнее. Абсолютно не так. Вот на правах ветерана скажу. Когда демократы российские пришли к власти, чем они стали заниматься? Там приватизировать свой театр или университет, вписать в Устав высшей школы экономики, что внуков туда будут принимать…

[Роман Голованов:]
— А нам нужен был весь мир, нужна была империя, а не этот чертов театр…

[Олег Кашин:]
— Да, да, а те, кому был нужен весь мир… Ну, тоже, вот мне очень нравится пример, что в Уставе высшей школы экономики в 1992 году было записано, что внуки ее основателя принимаются без экзаменов. К власти пришли мелкие люди тогда, люди, которые дальше своего шестидесятнического советского быта не видели. И вернувшийся буквально из своих странствий, скитаний по Америке, Франции и так далее, вернувшийся с войн Лимонов оказался не просто на голову выше среднего постсоветского интеллигента, а просто исполином на их фоне. И то, что он делал, и в политике, и в творчестве, то, что он притягивал к себе этих людей — и Курехина, и Летова, и того же Дугина, который все-таки крупный философ, хоть его тоже сейчас считают фриком, но и Дугин соавтор вот той России, в которой мы живем, хотя Лимонов первый ее автор, конечно же.

[Роман Голованов:]
— Кстати, вот вы заговорили про стихи. Открываю интернет. 15-й номер журнала «Континент» за 1978 год, рубрика «Мастерская», опубликована небольшая подборка стихов Эдуарда Лимонова с кратким предисловием Иосифа Бродского. Если позволите, я зачитаю слова Иосифа Бродского.

[Олег Кашин:]
— А у меня в руках тот же номер, читайте, конечно.

[Роман Голованов:]
— А вы можете его показать нам?

[Олег Кашин:]
— Да, вот на обложке Галич, да, да.

[Роман Голованов:]
— Да. «Стихи Лимонова требуют от читателя известной подготовки. То, что представляется в них эксцентрическим, на деле есть не что иное, как естественное развитие той поэзии, основы которой были заложены Ломоносовым и освоены в нашем столетии Хлебниковым и… обстоятельствами, содержащими творчество Лимонова, с последними служит глубокий трагизм содержания, облеченный, как правило, в чрезвычайно легкие одежды абсолютно сознательного эстетизма, временами граничащего с манерностью». Представляете, вот мы сейчас обсуждаем человека, про которой писал Бродский! А Бродский это нечто уже такое из той великой классики!

[Олег Кашин:]
— Да, Бродский тогда, конечно, его хвалил. Потом у них немножко разладилось. И я помню вот повесть Лимонова, повесть «У нас была великая эпоха», прекрасный совершенно текст, наверное, моя любимая книга о советском детстве, и я всем советую ее прочитать, и там такая семейная сценка, что вот у папы его на службе есть сослуживец, старший по званию, причем, скорее всего, он даже не знает, что есть такой папа у Лимонова,— но постоянно папа жалуется на этого сослуживца, а его фамилия Левитин, и мама каждый раз слушает, задумчиво протирая посуду, которую она моет, и повторяет: «Мне кажется, Левитин тебя подсиживает». Дальше Лимонов пишет — вообще, я думаю, у каждого в жизни должен быть свой Левитин. У меня Левитин — это поэт Бродский. И я подумал — ишь какой, а! Да, понимаете, стихи Бродского — не знаю, как сейчас, может быть, это ушло, а, может, наоборот, как бы пошло в совсем широчайшие массы — в мое время девочки переписывали в тетрадки и на «Одноклассниках» потом репостили… это уже такой народный поэт…

[Роман Голованов:]
— Так вот, я и хочу, чтобы прозвучал диалог ваш с Лимоновым, я и пытался пробросить этот мостик от Бродского к Лимонову и от Лимонова к Кашину. Вот давайте послушаем, что говорил Лимонов в нашей же программе.

[Эдуард Лимонов]:
— Ну, я думаю, что я жертва перестройки в прямом смысле, потому что договоры на моей книге того времени — это были мои первые романы, в том числе, это «Я — Эдичка», «Палач» и прочее — они были заключены еще в 1990 году и по этим договорам мне полагалось где-то рубль с книги, да. И в то время было продано вот этих книг около четырех миллионов. А поскольку книги стали выходить только в ноябре-декабре, по-моему, 1991 года, а первые выплаты пришлись на январь, а в то время уже цены взлетели в 240 раз…

[Роман Голованов:]
— Кстати, я с этим перед этим созванивался для газеты, он отвечал для нашей рубрики «Вопрос дня», я попросил его — Эдуард Вениаминович, а вы можете прийти к нам с Олегом Кашиным в программу? Во-первых, он сказал, что идите вы к черту, что вы дураки набитые, что он не ходит в день программы, он попросил 25 тысяч рублей, потому что надо содержать партию. Я говорю — ну, Эдуард Вениаминович, но для рабочих людей, для нас, можно звонок? Он говорит — попробуйте. И мы дозвонились.

[Олег Кашин:]
— Вы знаете, один мой товарищ не так давно звал его на телевидение, он согласился,— на канал «Культура» — и сегодня ночью будет интервью его на канале «Культура», записанное не так давно и не показанное еще, интервью тому самому Сергею Шаргунову. Потом девочка-продюсер с «Культуры» пишет Лимонову по электронной почте — вы должны прийти в пиджаке, желательно в горошек, и в галстуке. На что Лимонов отвечает — эй, я не хибстер, у меня нет ничего в горошек. И в этом он весь. Вот, я открыл нашу с ним беседу 7-летней давности в журнале «Афиша», покойном ныне, и вот я ему говорю как раз про империю. Он обещает, что мы ее увидим, я говорю — подождите, но вам 70 лет и, очевидно, что, если это случится, то не при вашей жизни. Вы об этом думаете или вам все равно? Он отвечает: «Я хладнокровно подсчитываю и знаю, что мой отец умер в 86 лет, моя мать в 87, а мои благородные предки и того больше — кто до 98, кто до 104 лет доживал. Мне хватит 10 лет, а 10 лет я еще железно проживу».

[Роман Голованов:]
— Он увидел империю!

[Олег Кашин:]
— Да, так вот, я говорю: «До империи вряд ли доживете, но при этом собираетесь при Путине умирать?», на что он отвечает: «Нет, я собираюсь присутствовать на похоронах всех моих врагов». Он умер при Путине, более того, он успел узнать, что Путин навсегда, но он умер при Путине, которому он уже не враг. Собственно, как раз те либералы, которые в нулевые годы — было модно хорошо относиться к Лимонову, потому что вот он против Путина и мы против Путина. А потом для них было шоком в 2014 году, что он против Путина, потому что Путин недостаточно активно строит империю. То есть, люди реально крутились вокруг Лимонова и не знали, что у него в голове, не знали, про что этот человек. Просто им все равно. Вот как раз те, кто заседал с ним в коалиции «Другая Россия» в конце нулевых, Касьянов, Каспаров, они не понимали, что Лимонов не один из них. И когда вот мы читаем книжку Довлатова «Филиал», где тоже выставлен Лимонов, уступающий каким-то эмигрантским ораторам свое время на трибуне, чтобы те его ругали, мы понимаем, что вот есть эти копошащиеся на дне какие-то люди от Брайтон-Бич до советской политоппозиции и есть этот исполин. А это — исполин, это великий человек!

[Роман Голованов:]
— Я, когда перечитывал Довлатова, я уже познакомился с Лимоновым и я думаю — обалдеть, я же знаю Лимонова, это тот человек, который был в книге Довлатова… Но, кстати, давайте послушаем предсказание Эдуарда Лимонова про войну в Донбассе.

[Эдуард Лимонов]:
— …вы отдаете себе отчет, чтоб будет завтра на Украине, например? Это все сейчас можно сказать отношения между украинцами и русскими более-менее дружеские, но это все изменяется ежедневно. Вот сейчас была история с Черноморским флотом, завтра будет из-за Крыма. Каждый раз это эскалация эмоций, потому что национализм — это эмоции. Непрерывная эскалация эмоций — одна сторона начинает, другая ей отвечает. И потом никто не помнит, кто начал. Я вот был в декабре прошлого года в Югославии, в той самой области Словении, которую защищают сербы, вот там это началось точно так же. До этого я был там в 1989 году, там было абсолютно тихо и ходили приличные нормальные люди, а сейчас я посетил там центр опознания трупов, там дети с перерезанным горлом, с выколотыми глазами… Вот то же самое будет и на Украине. Будет, я вам говорю. Кто хочет этого? Никто не хочет. Надо было защитить сразу же права 12 миллионов русских на Украине, оговорить их права. По какому, мать-перемать, праву они заявляют, почему им должен принадлежать Крым, почему им должна принадлежать Харьковская область, почему им должен принадлежать Донбасс?

[Олег Кашин:]
— Да. На следующей неделе выходит новая книга Лимонова «Старик путешествует», в издательстве «Индивидуум», она должна появиться в продаже в электронном виде на следующей неделе. Я всех призываю ее покупать, он сам рекламировал ее, оказывается, перед смертью. В общем, пока мы его читаем, пока мы о нем думаем, пока мы живем тем, что он для нас придумал, он жив. Мы говорим всегда теперь — Лимонов жив!

[Роман Голованов:]
— На сегодня в России 114 случаев заболевания коронавирусом, 5 человек выздоровели, 116 тысяч проведено исследований на коронавирус. Мы теперь будем каждый день с Олегом Кашиным начинать с таких цифр. Кстати, у нас тоже есть свой мини-эксклюзив. Олег, меня сегодня не пустили в Госдуму. Из-за коронавируса.

[Олег Кашин:]
— Но вы же не были в Италии?

[Роман Голованов:]
— Я дальше Москвы никуда не уезжал. Ну, разве что в Тулу. Я приехал в Госдуму, для того, чтобы закончить большой материал для «Комсомольской правды», историю про то, как я работал помощником депутата Милонова. Приехала, причем, наша корреспондентка, Дина Карпицкая, у нее есть аккредитацию в Госдуму, и я за время этого материала, пока его делал, у меня есть такое «помощник депутата на общественных началах» удостоверение. Я пытался пробраться в Госдуму, меня не пустили, выгнали. Выгнали Дину Карипицкую. У всех измеряли на входе температуру, у депутатов. Просто у всех, у кого я послушал, у них температура 35 градусов. Я спрашиваю — почему на входе в Госдуму температура 35 градусов? Мне говорят — с улицы холодный лоб. Я в это не верю. Олег, я могу не верить?

[Олег Кашин:]
— Ну, вы так описывается, я представляю, да, пустая Госдума…

[Роман Голованов:]
— Полностью. Никого нет. Лифты пустые…

[Олег Кашин:]
— Я представляю, да, пустая Госдума, вы идете по этажам — я фантазирую — последний кабинет, открывается дверь, там мрачный Володин, поднимает глаза и говорит — вооон! Я сам не хочу нагнетать, я боюсь нагнетать, я боюсь, что любое мое слово может вызвать хотя бы у одного человека панику и это будет мой грех, но все-таки… Вот газета «Ведомости» написала, что власти готовятся к введению чрезвычайного положения в Москве, вплоть до комендантского часа и запрета работы всего общественного транспорта, в том числе, метро. Анастасия Ракова, вице-мэр, немедленно это дела опровергла…

[Роман Голованов:]
— И правильно сделала.

[Олег Кашин:]
— Давайте считать, что ее опровержение есть последнее слово, хотя, я думаю, если кто-то решит вводить комендантский час, это будет не Анастасия Ракова, а все-таки Владимир Путин и вряд ли он посвящает Анастасию Ракову в свои планы…

[Роман Голованов:]
— А давайте послушаем Владимира Путина о распространении коронавируса.

[Владимир Путин:]
— Нам удалось все-таки сдержать массовое проникновение и распространение болезни в России. Сейчас, несмотря на потенциально высокий уровень риска, нужно об этом сказать, и я еще раз к этому вернусь, именно на высокий уровень риска, ситуация в целом находится под контролем.

[Роман Голованов:]
— Кстати, я сегодня спустился в магазин «Пятерочка», я вижу, как бабушка и дедушка волокут к кассе две тележки, забитые гречкой, рисом, дошираком… и дедушка говорит бабушке — слушай, мне неудобно как-то, ну, как на нас люди посмотрят? Она говорит — вези, я тебе сказала… И он повез.

[Олег Кашин:]
— Вы знаете, я тоже сегодня наблюдаю, как… вот есть такой набор людей, у которых все хорошо, причем, вот я сегодня смотрел по телевизору российские «Вести», и там показывают — а вот там сотрудница страховой компании теперь работает дома, посмотрите, как здорово у нее дома, ей удобно, ей хорошо, показывают ее дочку — девочка, а тебе где лучше: в садике или дома? Конечно, дома. Когда вот такой оптимизм лучится отовсюду, это немножко как раз тоже пугает. Если вы сегодня видели эти замечательные видео Антона Красовского, нашего давнего героя, который работает на телеканале RT, который ходит по большому Ашану и говорит — русские люди, что вы делаете, у вас же все есть… и он еще матом ругается, поскольку, очевидно, что в Кремле решили, что вот, если Дудь ругается матом, то и хорошие…

[Роман Голованов:]
— Ну, почему вы сразу Кремль вмешиваете?

[Олег Кашин:]
— Ну, просто такая дешевая пропаганда…

[Роман Голованов:]
— Ну, какая пропаганда? Олег, у меня, честно, просто закипает все внутри…

[Олег Кашин:]
— Ну, вы же мне рассказываете, Роман, что видели бабушку, которая покупает гигантскими партиями…

[Роман Голованов:]
— Но это же глупость. Покупает бабушка от того, что вот сидит Кашин и ей рассказывает о том, что газета «Ведомости» написала — конец света! И бабушка бежит все скупать…

[Олег Кашин:]
— Нет, Роман, слушайте, вы думаете, что всем бабушкам, которые что-то скупают, Кашин что-то рассказал? А британским бабушкам?

[Роман Голованов:]
— И британским бабушкам тоже. Потому что Кашин английский знает.

[Олег Кашин:]
— Вы понимаете, Роман, Михаил Ходорковский в интервью другой радиостанции сказал, что он предполагает, что в Лондоне, где реально опустели магазины, это наши соотечественники все скупают…

[Роман Голованов:]
— Да Ходорковский дурак набитый, давайте будем цитировать Лимонова…

[Олег Кашин:]
— Слушайте, Лимонов имеет право называть кого-то дураками набитыми, я не готов…

[Роман Голованов:]
— А я в адрес Ходорковского — готов.

[Олег Кашин:]
— А попробуйте в адрес Игоря Ивановича Сечина…

[Роман Голованов:]
— А не готов в адрес всех остальных других, потому что они не дураки набитые…

[Олег Кашин:]
— Роман, вот это мне в вас и не нравится, когда вы спрашиваете — а почему искренних путинистов не любят? А потому что искренние путинисты всегда согласны с Путиным, но Путин меняется. И быть согласным с Путиным всегда быть невозможно.

[Роман Голованов:]
— А Кашин не меняется? Кашин всегда у нас монолитен и един?

[Олег Кашин:]
— Слушайте, Кашин свой взгляд мечет туда и сюда и как раз истинные кашинцы понимают это. И вот я из вас пытаюсь сделать истинного кашинца и здесь нет этического или морального противоречия. Да, сегодня мы считаем, что коронавирус это угроза, завтра будем считать, что это выдумка понарошку, ничего страшного. Главное верить, главное никого не обманывать. Слушайте, Роман, вы понимаете, что будет с вашей работой, допустим, если завтра в Москве закроется метро? У вас есть какой-то план? Может быть, вы в студии поживете?

[Роман Голованов:]
— Владимир Путин о дистанционной работе. Давайте его послушаем.

[Владимир Путин:]
— Необходимо предусмотреть там, где это возможно, особый, гибкий или дистанционный график работы для родителей с детьми дошкольного и школьного возраста. Все наши решения должны быть обоснованными, четкими, понятными для людей, соответствовать степени потенциальных рисков. И вводиться по мере необходимости. Надо действовать на опережение, смотреть, как может развиваться ситуация, заранее готовить шаги, соответствующие меры и вводить их по мере необходимости.

[Роман Голованов:]
— Олег, открою великую тайну — в «Комсомольской правде» уже дистанционная работа и я тут сижу, сидит редактор отдела, ребята, которые занимаются вкладками, и все. И это вполне можно работать из дома нынешнему журналисту…

[Олег Кашин:]
— Роман, можно, не приезжая в Москву, вести программу на радио «КП».

[Роман Голованов:]
— Да. Да мы с вами готовились к коронавирусу уже полгода или год…

[Олег Кашин:]
— То есть, это мы во всем виноваты? Хорошо, валите все на меня… Нет, я в Лондоне, я смотрю, как здесь происходит, здесь немножко иначе, чем в других странах и тоже не все уверены в правоте местных властей. Но вот мне интересно, как вы, вы ощущаете новую реальность, ощущаете новую жизнь, что поделила на до и после? Есть такое?

[Роман Голованов:]
— Да я не ощущаю никакой новой жизни. Меня не пустили в Госдуму! Бред собачий! Я вижу удаленную работу — тоже не понимаю, для чего все это вводится.

[Олег Кашин:]
— Хорошо, если завтра в метро не пустят, как вы, пешком на работу пойдете?

[Роман Голованов:]
— А я на автобусе езжу.

[Олег Кашин:]
— А если автобус не будет ходить?

[Роман Голованов:]
— А меня жена довезет.

[Олег Кашин:]
— А если запретят перемещаться на личном транспорте?

[Роман Голованов:]
— Слава богу, наконец-то, потому что у меня в пяти минутах от дома есть храм, и я туда дойду, а Владыко Илларион объявил, что православные службы никто не запретит. А это самое важное. Все это — суета сует. Мы вчера с вами цитировали отца Димитрия Смирнова и Рамзана Кадырова, где сказали, что Господь распоряжается нашей жизнью… И самое главное, что у нас есть,— это спасение и наш Христос. Все. Для меня ничего страшного не случится, потому что мы все готовимся к смерти всегда, ну, как христиане, как православные, мы должны об этом постоянно помнить…

[Олег Кашин:]
— Нет, Роман, разумеется, мы готовимся к смерти, просто вопрос — какая это может быть смерть? Голодная? Или смерть от нищеты? Или смерть от болезни долгой и мучительной? Это ж тоже дело такое…

[Роман Голованов:]
— Ну, главное, чтобы не во сне. Потому что, когда заснул и не проснулся — это ты не успел покаяться. Я надеюсь, что мы все успеем покаяться в своих грехах…

[Олег Кашин:]
— Я могу быть не прав, но у меня от общения с людьми моих лет или моложе, в Москве, то есть, как бы мой круг общения московский, впечатление такое, что вот как были 10 лет назад в Москве лесные пожары, да. Вдруг интересное приключение, город в особом положении, ничего не видно, жара, на работу можно не ходить, воду в метро раздают… Прикольно, интересно. И здесь тоже, мне кажется, пока, что ощущение глобальной катастрофы, мировой катастрофы, у людей пока нет. Причем, ни в Москве, ни в Лондоне, ни где-то еще… И вот я очень боюсь, что эти нервные дни марта 2020 года мы еще будем вспоминать, как последнее счастливое время, потому что, шутки шутками, но, когда я в Лондоне прихожу в магазин, а там хлебный отдел пустой… и ты думаешь — а, может, это действительно все всерьез?

[Роман Голованов:]
— Да нет. Я вот вам скидывал сообщения из Ашана, из Метро, где реально пустые полки, а потом наутро все эти прилавки опять заполнены. Потому что приезжают под вечер и забирают все. Мне сейчас скидывают из очередей мои друзья из Москвы, которые не имеют никакого отношения к политике, к лидерам России, вот то, как они ходят в магазин…

[Олег Кашин:]
— …и они говорят — смотри, Роман, на метро «Нагатинская» еще остались куриные яйца, не все так плохо. Так они вам пишут?

[Роман Голованов:]
— Нет, они мне пишут про огромные тележки, с которыми они стоят в очереди. Я сегодня спустился в магазин, чтобы взять хлебцы, передо мной стоит киргиз с каким-то мороженым и перед нами стоят две женщины, которые закупаются гречкой, тушенкой…

[Олег Кашин:]
— Роман, а вы любите гречку?

[Роман Голованов:]
— О, только по-купечески. Но сейчас пост, сейчас сложно есть гречку, а я люблю гречку только с мясом, с тушенкой, да.

[Олег Кашин:]
— Я тоже люблю гречку с мясом, но вот меня поражает эта сакральность именно гречки. Почему гречка?

[Роман Голованов:]
— А я могу объяснить. Я сегодня выяснил. Потому что, оказывается, в Советском Союзе гречка была в дефиците. Поэтому, если вот вынесли на прилавки гречку, ее срочно надо сметать, потому что потом гречки может и не быть. И вот это где-то сохранилось в наших внутренних кодах, поэтому люди ходят и разбирают ее сейчас… Мне рассказывали, что кто-то вообще крупы на 10 тысяч рублей закупил. Вы представляете, как бывает?

[Олег Кашин:]
— Мне нравится вот эта картинка «Здравствуйте, я моль Алевтина, пришла есть вашу гречку!»

[Роман Голованов:]
— Надо ее в морозилку. Надо сначала ее в морозилку, чтобы оттуда вытравились все мушки и тогда потом ее можно нормально есть. Кстати, я сегодня еще одну смешную картинку видел. Стоят два инопланетянина и говорят: «Вымерла вся планета Земля, зато у них — чистые задницы!»

[Олег Кашин:]
— Да, да, мне тоже понравилось… Но пока вот эти хиханьки и хаханьки, но такой уже, знаете, нервный смешок, причем, всемирный нервный смешок…